Татьяна Олеговна САННИКОВА
	Санникова Татьяна Олеговна (р. 1977), выпускница факультета искусствоведения и культурологии УрГУ (1999). Кандидат исторических наук (2002). Ученый секретарь исследовательского центра "ХХ век в судьбах интеллигенции России". Сфера научных интересов - история российской интеллигенции и культура провинции.

Интеллигенция и мир уральской провинции XIX века

© Т. О. Санникова, 2003

Говоря об отличиях провинции XIX века от столицы, следует помнить, что провинция была неоднородна. Капитализм, набирающий темп в ХIХ веке, подтолкнул к развитию города, превратив ряд из них в промышленные и культурные центры (Нижний Новгород, Одесса, Харьков, Екатеринбург и др.). Сильное влияние оказывало на этот процесс наличие в городах крупных учебных заведений, особенно университетов. В данной статье мы будем говорить прежде всего об уральских горных заводах и окружавших их городских и сельских поселениях.

Уральская провинция была неоднородна, но тем не менее обладала рядом общих черт, отличающих ее от столиц. Столицы могли похвастаться крупными театрами, различными клубами и салонами, выступлениями знаменитостей. Это расширяло кругозор, давало пищу уму и сердцу, но и создавало ощущение суеты и пустоты. Именно поэтому плюсы столичной жизни оборачивались ее минусами. Провинция же давала возможность сосредоточиться на своем внутреннем мире. Отсутствие официальных учреждений культуры приводило к развитию творческого начала, созданию самодеятельных очагов культуры - в этом заключался важный источник саморазвития.

Определение "провинциальная" по отношению к интеллигенции не просто констатация факта проживания интеллигента в провинции; оно является не только географическим, но и качественным, поскольку провинция привносила свою систему ценностей, определяла образ жизни, отличающиеся от столицы; и провинциальная интеллигенция была в определенной степени их носителем, хотя в то же время боролась против них. Российская провинция так или иначе взаимодействовала с деревенской средой, что проявлялось в двух аспектах. Во-первых, в близком общении с деревенским населением, а медики и педагоги низшего звена часто выполняли крестьянскую работу на приусадебном участке, что помогало им выживать. Кроме того, связь с деревенской средой проявлялась и в облике провинциального города. "Вся Чусовая, - писал Д. Н. Мамин-Сибиряк об уральском пейзаже, - собственно говоря, представляет собой сплошную зеленую пустыню, где человеческое жилье является только приятным исключением. Несколько заводов, до десятка больших пристаней, несколько красивых сел - и все тут. Это на шестьсот верст протяжения. Да и селитьба какая-то совершенно особенная: высыплет на низкий мысок десятка два бревенчатых изб, промелькнет полоса огороженных покосов, и опять лес и лес, без конца-краю" [Мамин-Сибиряк, 1958: 67].

Пространство провинциальных городов ХIХ века естественно вписывалось в окружающее пространство природы. Постройки из камня были редки (на Уральских горных заводах - дом горного начальника, губернатора, собор, особняки купцов, ряд общественных зданий, но и последние в большей степени стали строить из камня, кирпича на рубеже ХIХ-ХХ веков). Так, в Екатеринбурге в 1849 году было 168 каменных домов и 2884 деревянных [Козинец, 1989: 46]. Основным материалом оставалось дерево. "Теплое" и податливое, оно демонстрировало в русской избе с резными наличниками удивительное родство человека и природы. Деревянные постройки словно растворяются в окружающем ландшафте. В облике такого города нет четкости, но в этом-то и особенность его пространства. Отсюда, от необъятного простора, пространства без конца и особое видение этого пространства, "ландшафтное зрение", как его определил Д. С. Лихачев. На основе "ландшафтного зрения" "возделывался национальный пейзаж, формировалась вся русская пространственная культура, в том числе и градостроительство, отличающееся стройной продуманной системой зрительного восприятия" [Разумовский, 1989: 33].

На архитектурном облике уральских городов в значительной степени сказывался и характер производственной деятельности, определяющий строительство тех или иных заводских сооружений, которые влияли и на характер гражданских зданий, например, тем, что во многих из них достаточно скупо использовались декоративные элементы. Влиянием производства объясняется и создание прудов при строительстве уральских заводов. Со временем они стали одним из главных природных акцентов в облике городов. На пруд были ориентированы основные постройки. Л. А. Козинец, характеризуя особенность застройки Екатеринбурга, отметила черту, свойственную многим уральским горно-заводским поселениям: богатые горные чиновники, купцы строили свои усадьбы не за городом, а в центре, вблизи завода.

Следует отметить, что резкого перехода от одного стилистического направления к другому в уральских городах (и в целом в российской провинции) не происходило, стили сосуществовали, постепенно переходя один в другой. Эта особенность, помимо указанных объективных причин, коренилась и в самом провинциальном укладе, ориентированном прежде всего на традицию, а не новацию, как это было в столице.

В провинциальных российских городах ХIХ века редко можно было встретить архитектурные шедевры, которыми блистали Москва и Петербург, но при этом в совокупности они образовывали целостный градостроительный мир. "Ландшафтное зрение иначе расставляло акценты в восприятии архитектуры; открывающиеся из города далекие виды на живописные окрестности были его художественной доминантой и даже первопричиной" [Разумовский, 1989: 33].

Обозримость, открытость - определяющие характеристики провинциальных российских городов. Д. Н. Мамин-Сибиряк дал множество поэтичных описаний видов уральских поселений. В романе "Горное гнездо" он так характеризует облик Кукарского завода: "Вид на Кукарский завод и на стеснившие его со всех сторон горы из господского сада, а особенно с веранды господского дома, был замечательно хорош, как одна из лучших уральских панорам. Центр картины, точно налитое до краев полное блюдо, занимал большой заводской пруд овальной формы" [Мамин-Сибиряк, 1981: 15]. Близость к природе, гармоничное единение с окружающим ландшафтом влияли и на бытие их жителей.

Многое об уральском городе говорят фотографии (в основном датированные концом ХIХ века), зарисовки (к примеру, прекрасные путевые наброски В. А. Жуковского, сопровождавшего во время поездки на Урал в 1837 году наследника престола, будущего Александра II), свидетельства современников. Последние зачастую разноречивы, но через палитру мнений мы получаем наиболее полное представление о городе. Так, пермский губернатор И. И. Огарев в 1851 году писал о Екатеринбурге: "На самых лучших его улицах тянутся длинные заборы, или рядом с богатейшими палатами золотопромышленников стоит ветхий дом мастерового, боковые улицы и дальнейшие от центра города в весеннее и осеннее время совершенно неудобны для проезда по причине грязи и болотистой почвы" [Козинец, 1989: 46-47].

Британский же путешественник Аткинсон, посетивший Екатеринбург в 1847 году, а затем - в начале 50-х годов, был восхищен видом города. По его мнению, многие дома "были выстроены в таком изящном стиле и с таким вкусом, что могли бы с полным правом занять место в каждом большом европейском городе" [Шкерин, 1998: 113]. Словам британца вторили и российские путешественники - Э. К. Гофман, впервые приехавший в Екатеринбург в 1843 году, и И. Ф. Бламберг, побывавший здесь в 1848 году. В. А. Шкерин в своей книге, посвященной генералу Глинке, склонен видеть причину столь различного восприятия города в конфликте Глинки и пермского губернатора по поводу подчинения города, из чего заключает: "Едва ли губернатор был беспристрастным вскоре после поражения в борьбе за город. Более ценными представляются впечатления людей, не зависящих от противоборствовавших администраций" [Шкерин, 1998: 112]. Возможно, следует признать некоторую справедливость утверждения исследователя в отношении пермского губернатора, но безоговорочно доверять словам сторонних людей, путешественников все же не стоит. Ведь видели они, как правило, лишь центр города, его парадный фасад. И здесь вполне применимо знаменитое высказывание А. Герцена по поводу восприятия России А. де Кюстином: он видел только то, что можно было видеть из окна коляски, катившейся по мостовой. Высказывание же пермского губернатора, как ни странно, до сих пор во многом соответствует действительности, как и то, что с иронией написано в статье "Штрихи общественной жизни" (Екатеринбургская неделя. 1879. 25 июля): "В общем виде… Екатеринбург представляет собой очень красивый город и из прекрасного далека, в некоторых частях напоминает даже собою Северную Пальмиру. Широкие, красивые и стройные улицы Екатеринбурга, заслужив для некоторых из них право на наименование проспектами, разделяются на две категории: к одной из них относятся все те, по которым нельзя ездить, без опасения не утонуть в болоте; к другой - все остальные, так называемые шоссированные, по которым хотя и можно ездить, но с опасением получить сотрясение мозгов. В центре города, по главным улицам, тянутся традиционные провинциальные бульвары, на которых блуждающие на приволье козы находят для себя обильное пастбище, а обыватели, заходящие на них, вдыхают густые клубы пыли…" В 90-х годах Екатеринбург посетила комиссия по обследованию уральской промышленности, возглавляемая Д. И. Менделеевым. Город произвел на членов этой комиссии не самое приятное впечатление: "Правда, город большой, но какой-то унылый, сонный. Как будто он обстраивается, и как будто разрушается" [Козинец, 1989: 119]. Прочитав подобные свидетельства, понимаешь, что сатирические образы городов, встречающиеся в произведениях М. Е. Салтыкова-Щедрина, недалеко ушли от российской действительности. В "Губернских очерках", где под именем Крутогорска описана Вятка, писатель так говорил об обратной стороне патриархальности и спокойствия провинции: "Не то чтобы он отличался великолепными зданиями, нет в нем садов семирамидных, ни одного даже трехэтажного дома не встретите вы в длинном ряде улиц, да и улицы-то все немощеные; но есть что-то мирное, патриархальное во всей его физиономии, что-то успокаивающее душу в тишине, которая царствует на стогнах его. Въезжая в этот город, вы как будто чувствуете, что карьера ваша здесь кончилась, что вы уже ничего не можете требовать от жизни, что вам остается только жить в прошлом и переваривать ваши воспоминания. И в самом деле, из этого города даже дороги никуда нет, как будто здесь конец миру" [Салтыков-Щедрин, 1926: 133].

Образ уральских городов, как, впрочем, и многих других, многомерен: центр - официальная часть города, с собором, домом горного начальника и зданиями центральных городских сооружений, как никакая другая стремилась подражать линеарности и четкости Петербурга; чем ближе к окраине - тем более скромными становятся постройки, кривыми - улочки, приближающиеся к облику соседних деревень. При этом не случайно Москву первой половины ХIХ века многие современники нередко сравнивали именно с провинцией, с патриархальностью и живописностью ее ландшафтов, и замечали, что в этом странном гротеске есть своя красота [Белинский, 1991].

В уральских городах просматривается взаимодействие петербургской и московской архитектурных школ. Влияние Петербурга чувствуется прежде всего в планировочной структуре. Центры городов размещались по периметру предзаводских площадей и по берегам заводских прудов. Элементы московской школы архитектуры проявились в характере домов, частных и общественных зданий. Небольшие уютные усадьбы, городские особняки оказывали влияние и на архитектуру сооружений общественного назначения, которые приобретали камерный характер жилого особняка и часто были окружены зеленью садов, что еще более подчеркивало их сходство с городской усадьбой. Влияние, московской архитектуры, хорошо видно, к примеру, в Екатеринбурге, в таких зданиях, как горная аптека, госпиталь Верх-Исетского завода [Козинец, 1989].

Любой ландшафт, возможность непосредственного взаимодействия с природой, без сомнения, оказывает влияние на формирование личности. Русская природа в большей части своей тиха и ненавязчива. Л. Н. Гумилев писал о цветах Бежецкого края: "Они незаметны, и они освобождают человеческую душу, которой человек творит; они дают возможность того сосредоточения, которое необходимо для того, чтобы отвлечься на избранную тему…" [Степанов, 1989: 93].

Мир провинции давал почву для самоанализа, развития интеллекта и души. Отсюда же возникал импульс к творчеству.

Однако на бытие интеллигента в провинции оказывало влияние и провинциальное общество. Провинциальная жизнь с ее скукой, тоской зачастую приводит к деградации личности, это проявляется и сегодня, уже в ХХI веке. Однако провинциальная жизнь не была носителем лишь отрицательных черт. Учительствовавший в Вологодском уезде Н. Ф. Бунаков отмечал, что уездная жизнь дала ему немало полезного: "так как здесь люди живут теснее, ближе друг к другу, проще, откровеннее, то здесь легче научиться познавать людей, делать им верную оценку, оценивать их не по внешности, а по их внутреннему достоинству" [Бунаков, 1909: 42]. Писатель М. А. Осоргин, чье детство прошло в Пермской губернии, признавался: "Я радуюсь и горжусь, что родился в глубокой провинции, в деревянном доме, окруженном несчитанными десятинами, никогда не знавшими крепостного права, и что голубая кровь отцов окислилась во мне независимыми просторами, очистилась речной и родниковой водой, окрасилась заново в дыхании хвойных лесов и позволила мне во всех скитаниях остаться простым, срединным, провинциальным русским человеком, не извращенным ни сословным, ни расовым сознанием; сыном земли и братом любого двуногого" [Осоргин, 1989: 14].

Между тем тот же Н. Ф. Бунаков, попав в "Северную Пальмиру", заметил: "Петербург, с его тогдашним движением и настроением, так мне понравился, что я стал хлопотать, как бы мне здесь пристроиться" [Бунаков, 1909: 51]. Об этом же читаем и у М. А. Осоргина: "Была у родителей мечта: из глухой провинции перебраться в столицу, или хоть поближе к центру" [Осоргин, 1992: 63].

"Столицы" были для провинции звездами-ориентирами, вне зависимости от того, пытались ли им подражать или отгородиться от них. Они были поставщиками кадров для заводов, школ, медицинских учреждений в провинции. Именно там получали образование многие будущие интеллигенты. Столичная атмосфера давала очень много для становления личности.

Провинциальной интеллигенции приходилось жить в обществе ином, нежели общество столицы, и, несомненно, это влияло на формирование ее определенных черт. В. Е. Грум-Гржимайло, прекрасно знавший среду Горнозаводского Урала, писал в своих воспоминаниях: "Урал накладывал очень своеобразную печать на инженеров и их семьи. В маленьком заводе управитель был, с одной стороны, царьком с весьма большой и реальной властью, с другой стороны, он жил почти в одиночном заключении. Лиц, равных ему по образованию и положению, не было. <…> Надо было очень много истинной интеллигентности, чтобы в такой обстановке не скучать, найти себе дело, не зазнаваться и не принизиться до уровня окружающей полуинтеллигентной среды" [Грум-Гржимайло, 1996: 52].

Социальный состав жителей на уральских заводах был примерно одинаков, хотя несколько менялся на протяжении века. Почти половину населения составляли рабочие - казенные мастеровые и "непременные работники". Богатого родовитого дворянства практически не встречалось. В основном это были чиновники горного ведомства, военные, приказчики и управляющие заводами. Постепенно все большую роль в жизни города начинали играть мещане, крестьяне, занятые в различных промыслах и торговле. К концу века значительный вес приобрело купечество. Собственно элита этих городов составляла незначительный процент; формировалась она в основном, конечно, за счет горных инженеров, врачей, учителей, купечества, то есть интеллигенцию можно было буквально пересчитать по пальцам. Если же человек получал определенное образование, то оно требовало от него соответствующего образа жизни. В условиях почти полного отсутствия соответствующей среды необходимо было прикладывать дополнительные усилия, чтобы не утратить свой потенциал и тем более приумножить.

Социальный состав города влиял на общую культуру, быт и нравы населения. На Урале города-заводы в этом плане оказывались в более выгодном положении. К примеру, если сравнить находившиеся рядом Воткинский завод, города Сарапул и Глазов, сравнение будет не в пользу последних. Сарапул, равный Воткинскому заводу по населению, был городом купеческим. Купечество определяло фактически лицо города, формировало его архитектурный облик и общий уровень жизни. В пермском журнале 1897 года находим такое описание: "Сарапул… большое богатство - и рядом поразительная нищета. Маленькие дворцы купцов - и бесприютная, пьяная босая команда, бродящая по пристани, прибрежным кабакам и сидящая под заборами. Эти дворцы и богатые церкви утопают в непролазной грязи немощеных улиц. По улицам можно только ездить, но не ходить…" [Сарапул…, 1987: 49]. Еще более незавидным было положение Глазова. Население его было небольшим: с начала века к концу оно увеличилось с двух тысяч до четырех. В очерках учителя глазовского уездного училища В. М. Шестакова положение города в 1858 году описывалось следующим образом: "Образование жителей стоит на низшей ступени нравственного и промышленного развития, в особенности в мещан-ском сословии. Бедность промыслов и ремесел составляет характеристическую черту жителей Глазова: в нем нет ни портных, ни сапожников; первые из них не более как плохие ученики из уездных городов, а последние - отставные солдаты. Чиновные лица и прочие, сколько-нибудь имеющие претензию на вкус, получают платье и обувь из Вятки, которая тоже не может похвалиться сколько-нибудь сносными портными и другими цеховыми…" [Глазов…, 1992: 23]. Наиболее типичные и характерные черты Глазова, представителей его различных социальных групп запечатлены и в творчестве В. Г. Короленко, который отбывал здесь ссылку в 1879 году. Описание Глазова встречаем в его повести "Ненастоящий город. Беглые наблюдения и заметки": "Самый город выходит ненастоящий, и жизнь его как будто призрачная, чего-то ожидающая, как эта задумавшаяся над ним недостроенная колокольня.

"Ненастоящий, ненастоящий"… Как, в самом деле, он возник и почему существует? Неужели для этого достаточно было выстроить "замок" со стеной и решетками, поселить в центре исправника с десятком людей в сюртуках темно-зеленого сукна, умеющих составлять и переписывать бумаги… Люди в темно-зеленых сюртуках кормятся от щедрот государственного казначейства, "торговые" кормятся около них, "чеботные" около "торговых".

И ничего более? Ничего, что должно быть в настоящем городе: ни фабрик, ни заводов, ни всего, что росло бы само собою, устанавливая живой обмен с деревней.

Рост останавливается… Начинается жалкое прозябание… Город-амфибия с недоразвившимися задатками, с тоской ожидающими завершения…" [Глазов…, 1992: 34].

В. Г. Короленко подметил важную черту в существовании города: город появляется среди земледельческих поселений - как центр торговли, ремесла, затем - промышленного производства. Если в городе нет промышленных предприятий, торговля находится в зачаточном состоянии, что определяет и его расположение - в стороне от основных торгово-экономических коммуникаций и центров, жизнь в нем постепенно затихает. Сам факт того, что Глазов носил статус города с 1780 года, а Воткинский завод приобрел его только в советское время, еще ничего не говорит о действительном положении вещей. Уральские города-заводы сохраняли динамику развития именно в силу своего промышленного характера. Развитие промышленности влекло за собой и развитие города.

Конечно, положение уральских городов-заводов не было идеальным, о чем говорят многие дошедшие до нас свидетельства. В описании Златоустовского завода 1879 года находим много общего и с другими уральскими поселениями. Златоуст, город с населением около двадцати тысяч жителей, в это время обладал из всех "двигателей" общественной жизни только окружным училищем, да и оно, по свидетельству современников, "участия общества не вызывало". В корреспонденции N 4 "Екатеринбургской недели" 1879 года читаем: "По части духовной пищи также полнейшее отсутствие чего-нибудь правильно организованного: об общественной библиотеке, доступной простым смерт-ным, т. е. всем и каждому, и понятия нет. Если вздумали бы вы приобрести какую-нибудь книжку - не льстите себя надеждою, что это вам удастся, кроме "Аглицкого Милорда" и К°, вы ничего не найдете. Источник утех и сладостей для большинства нашей интеллигенции доставляет зеленое поле с картами". В описании Невьянского завода этого же времени отмечаются схожие черты: "Число семейств, составляющих, так сказать, "сливки" невьянского общества, очень немного. Но и они раздробляются на кружки, так как общности между всеми семействами очень мало или почти вовсе нет. <…> Вообще жизнь крайне монотонна и представляет мало интересного для описания; то же переливание из пустого в порожнее, та же карточная игра, составляющая единственный способ развлечения собравшихся гостей, - одним словом, уголок невьянский представляет из себя такое захолустье, в котором жизнь не бьет ключом и слаба: "день да ночь - сутки прочь" - подходят как нельзя более к общественной жизни невьянцев. <…> Разве иногда выйдет какой-нибудь скандальчик, дающий большой материал для разговоров, предложений, заключений, но и о нем покричат немного, да и опять умолкнут до следующего скандала" (Екатеринбургская неделя. 1879. N 7). В этих описаниях налицо и определенный конфликт - между лицом, критически воспринимающим эту действительность, и укорененностью отмечаемой атмосферы в провинции.

Сам В. Е. Грум-Гржимайло, человек, увлеченный своей работой, которого "буквально носили на руках" в Нижней Салде, писал о тягостной и тяжелой жизни в заводе, особенно зимой: "Тягость была в отсутствии внешних впечатлений. Представьте себе человека более развитого, начитанного, знающего, чем все его окружающие. Эти окружающие любят говорить с этим человеком, черпать от него сведения. Они учатся около него и очень рады, очень довольны. А это несчастный человек! Если это не Козьма Прутков, то положение его ужасно. Из него непрерывно тащат - его никто не питает.

Приезжают гости. Редко, редко, гость ему даст что-нибудь новое, о чем можно подумать. А то ведь гостя надо занимать. Книги… Конечно, книги - большое утешение и читают в медвежьих углах много, но… книги не дают впечатлений реальности" [Грум-Гржимайло, 1996: 92].

Ум интеллигента постоянно требует подпитки: чем более человек образован, тем больше его потребность в образовании. И в этом смысле действительно, как заметил В. Е. Грум-Гржимайло, местным служащим "жилось легче, ибо их культурный уровень был ниже" [Грум-Гржимайло, 1996: 92]. В этом же русле - выводы Д. И. Писарева: "жизнь человека ограниченного почти всегда течет ровнее и приятнее жизни гения или даже просто умного человека. Умные люди не уживаются с теми явлениями, к которым без малейшего труда привыкает масса" [Писарев, 1968: 58].

Несмотря на схожие оценки провинциального общества в целом, у В. Е. Грум-Гржимайло и Н. Ф. Бунакова находим различные характеристики мужской и женской его половины. Так, В. Е. Грум-Гржимайло, находя естественным, что в условиях замкнутой уральской заводской жизни развиваются "те уральские самодуры, мужского и женского пола, о которых так много рассказывают в заводах", тем не менее далее пишет: "Мужчины подчиняются определенной дисциплине, встречаются с властями и менее поддаются этой отраве самодурства, но женщины в этом отношении доходят до "Геркулесовых столбов"" [Грум-Гржимайло, 1996: 56].

Н. Ф. Бунаков же, говоря об уездном вологодском обществе, замечал: "Мужское общество стояло гораздо ниже женского. Впрочем, это - особенность, которая, по моим наблюдениям, сохранилась на Руси и теперь. И понятия, и чувства, и стремления мужчин были в Тотьме гораздо низменнее и грубее, чем понятия, чувства и стремления женщин"; "я привык ценить женское изящество и благородство, и в душе моей навсегда сохранилось глубокое уважение к русской женщине, умеющей сохранить свою чистоту и, сравнительно, возвышенное душевное настроение среди самых неблагоприятных условий, в сожительстве с самыми грубыми и безнравственными людьми" [Бунаков, 1909: 30-31].

При столь различной оценке мужского и женского общества стоит отметить, что если В. Е. Грум-Гржимайло в какой-то степени объясняет свою характеристику ("замкнутость" как источник самодурства, женская среда как наименее взаимодействующая с внешним миром), то Н. Ф. Бунаков просто констатирует свое наблюдение (давая более лестную характеристику женщинам из неких априорных их качеств).

Примечательно, что в обрисовке семьи нижнетагильского управляющего В. А. Грамматчикова можно увидеть много схожих черт с семьей Туркиных из рассказа А. П. Чехова "Ионыч" (1898), что лишний раз свидетельствует о том, насколько точно А. П. Чехов выявлял типичные ситуации в провинциальной среде; конечно же, преломляя их через призму художественного сознания.

Роль провинциальной замкнутости в падении общего интеллектуального фона действительно велика. Если вокруг происходит постоянное движение мысли, если люди стремятся к активным действиям, человек волей-неволей втягивается в общий ритм. Профессиональные знания поддерживаются "внепрофессиональным" общением, "внепрофессиональными" знаниями. Город, село, поселок - сложная система взаимных влияний. Все ячейки этой системы взаимосвязаны (властные структуры и население, инженеры и рабочие, педагоги и ученики и т. п.), если кто-то начинает работать плохо, это отражается на всей системе. "Провинциализм" - это настрой на самоуспокоенность, когда человек в конечном итоге незаметно для себя поддается общей пустоте. "Провинциализм" может проявляться и в столице, но в провинции у него больше шансов на успех (в силу отдаленности от всех и вся). Отсюда не случаен в литературе и публицистике образ болота - стоячего водоема.

Неуспокоенность, активное взаимодействие с окружающей действительностью и могло стать альтернативой в данном случае. И. А. Добровольский писал о Воткинске в предреволюционное тридцатилетие: "Уровень развития воткинских рабочих и служащих был сравнительно высоким, что объясняется главным образом особенностями заводского производства, вынуждавшего завод иметь активные и широкие связи с внешним миром" [Добровольский, б. г.: 6].

При этом важно отметить, какие это были связи с внешним миром. Университетский город в этом плане представлял собой наиболее открытый тип взаимодействия. На Урале в ХIХ веке подобных городов не существовало. Тем не менее важен сам факт наличия учебных заведений в городе, поселке (их количество, статус). Не случайно даже в глухих деревнях, отдаленных поселках именно школа чаще всего становилась своеобразным очагом культуры. Горный начальник Камско-Воткинского завода И. П. Чайковский писал в рапорте начальнику горных заводов Уральского хребта В. А. Глинке о состоянии школ в заводском округе (1838): "…все почти родители детей своих охотно отдают в школу и желают, чтобы они воспитывались и в отрочестве навыкали познаниями закона веры и доброй нравственности…" [Воткинск, 1999: 52].

Большую роль в существовании уральских городов в конце ХIХ века стали играть железные дороги, которые оказывали влияние не только на экономику, но и на быт, поскольку у российских пространств появилась возможность их преодоления в более осуществимом и приемлемом варианте.

Кроме того, на Урале градообразующим фактором чаще всего являлись заводы. Естественно, что заводское производство, взаимодействие по линии промышленного производства оказывало влияние на социокультурную среду уральских городов и поселков. Так, например, И. А. Добровольский писал о разнице этой среды в Воткинском и Ижевском заводах. Ижевск, в связи со спецификой производства, имел дело в основном с органами Военного министерства России. Отсюда гораздо большая регламентация общественной жизни, чем в Воткинске, имевшем обширные связи и с гражданскими ведомствами. Военные по природе своей ориентированы прежде всего на сохранение действующего положения, порядка и проч.

И. А. Добровольский [Добровольский, б. г.: 66] приходит к любопытному и, на наш взгляд, верному выводу: развитие общества в Ижевске происходило более медленно и трудно, чем в Воткинске; и организация большевиков (до 1918 года) в Воткинске в конечном итоге не имела такой поддержки, как в Ижевске, поскольку здесь она выступала альтернативой консерватизму.

Тем не менее не стоит делать вывод о Воткинске как об идеальном уральском заводе. И там можно увидеть массу проблем, отражавшихся на общественной жизни. Интересно проследить и определенную эволюцию "интеллектуального фона" завода на протяжении ХIХ века. Вот, к примеру, что говорится в донесении Воткинской управы благочиния заводской конторе от 23 декабря 1825 года: "На предписание оной конторы от 30 числа минувшего ноября за N 4146 Воткинская управа благочиния имеет честь донести, что имеющихся издаваться в будущем 1825 г. газет и разных периодических изданий, в приложенном при том предписании объявлении означенных, никто из г. г. чиновников выписать желание не изъявил <…>" [Воткинск, 1999: 45]. Здесь, конечно, следует учитывать тот факт, что грамотных в Воткинске и прилегающих к нему селениях (данные 1828 года) насчитывалось 190 человек - один процент от числа всех жителей [Воткинск, 1985: 35]. Кроме того, это донесение дает наглядное представление о среде заводской интеллигенции.

История Воткинского завода не случайно сохранила добрую память о полковнике корпуса горных инженеров Илье Петровиче Чайковском, бывшем горном начальнике Камско-Воткинского округа с 1837 по 1848 год. Модест Ильич Чайковский писал о Воткинске в эти годы: "Масса молодежи, приезжавших на службу из Петербурга, и утонченно образованные семьи англичан, состоявших при заводе, заставляли забывать близость Азии и внешнюю отдаленность от центра цивилизации" [П. И. Чайковский…, 1983: 24].

Менялась среда, а с ней и уровень потребностей. И вот уже в 1859 году находим свидетельство: "на заводе - один подписчик на журнал "Современник", в 1861 г. - в Воткинск доставлялось уже два экземпляра этого журнала" [Воткинск, 1985: 49]. Хотя, конечно, на протяжении всего ХIХ века потребность в периодике была не особенно велика. Так, в 1869 году на весь Сарапульский уезд, в котором, кроме города Сарапула, были Воткинский и Ижевский заводы, выписывалось всего 115 экземпляров газет и 89 - журналов.

Заметим, что в свидетельстве М. И. Чайковского вновь сквозит мысль о взаимодействии с внешним миром (Петербург, англичане). В. Е. Грум-Гржимайло вспоминал: "Я прослужил в Нижней Салде до 1893 г. (с 1886. - С. Т.). Чем я жил? Заводом. Я привел его в блестящее состояние. Все старое перечинено и перебрано. <…> Но жить мне было тяжело. Мне недоставало питания извне. Я варился в собственном соку и обращался в уральского неоспоримого божка, что мне нимало не улыбалось. Я решил ехать за границу" [Грум-Гржимайло, 1996: 100]. Здесь мы снова находим подтверждение ранее высказанным мыслям о важности "интеллектуального фона" и "питания извне".

Но "интеллектуальный фон" не появляется сам по себе, для этого нужны годы и такие "неуспокоенные" люди, как И. П. Чайковский, В. Е. Грум-Гржимайло и им подобные.

Деятельным натурам провинция давала возможность развития своих способностей, но не в силу столичных инфраструктур, а в силу, что называется, "непаханого поля". Если было желание творчества, усовершенствования деятельности, то в сферах его приложения недостатка не было. Поэтому не случайны слова И. П. Чайковского: "Признаюсь, не люблю суету - я привык жить в небольшом кругу добрых людей и совершенно следую правилу Цезаря: лучше в деревне быть первым, чем в Риме последним".

Любопытным в этой связи представляется утверждение известного итальянского режиссера Федерико Феллини о том, что настоящие гении могут выходить только из провинции, поскольку недостаток культурных впечатлений детства заставляет людей целеустремленно компенсировать его своей фантазией. Определенное зерно в этой теории применительно именно к людям талантливым, ищущим есть. Жадность восприятия становилась для провинциальной интеллигенции одной из характерных черт именно в силу опосредованного общения с историей и культурой. Отсюда и самодеятельность, различного рода объединения, уже отмеченная любовь к театру и музыкальным вечерам, идущая от чувственного восприятия мира.

Таким образом, налицо взаимосвязь между миром уральской провинции и деятельностью, ценностными установками жившей в нем интеллигенции.

Список литературы

Белинский В. Г. Петербург и Москва // Физиология Петербурга. М., 1991.

Бунаков Н. Ф. Записки Н. Ф. Бунакова. Моя жизнь в связи с общерусской жизнью преимущественно провинциальной. 1837-1905. СПб., 1909.

Воткинск: Документы и материалы. 1758-1998. Ижевск, 1999.

Воткинск: Летопись событий и фактов. Устинов, 1985.

Глазов: Документы и материалы. 1678-1989 гг. Ижевск, 1992.

Грум-Гржимайло В. Хочу быть полезным Родине. Екатеринбург, 1996.

Добровольский И. А. Из заводского прошлого. Воткинский машиностроительный завод: (Рукопись по истории Воткинского завода. Конец 1980-х - начало 1990-х гг. Использована копия рукописи из личного архива З. А. Владимировой, г. Воткинск; оригинал - в семье И. А. Добровольского).

Козинец Л. А. Каменная летопись города. Свердловск, 1989.

Мамин-Сибиряк Д. Н. Бойцы. Очерки весеннего сплава по реке Чусовой // Мамин-Сибиряк Д. Н. Собр. соч.: В 10 т. Т. 4: Уральские рассказы. М.,1958.

Мамин-Сибиряк Д. Н. Горное гнездо: Роман. Свердловск, 1981.

Осоргин М. А. Времена: Автобиографическое повествование. М., 1989.

Осоргин М. А. Портрет матери // Мемуарная проза. Пермь, 1992.

П. И. Чайковский. Годы детства: Материалы к биографии / Сост. Б. Я. Аншаков, П. Е. Вайдман. Ижевск, 1983.

Писарев Д. И. Базаров // Писарев Д. И. Избр. произведения. Л., 1968.

Разумовский Ф. Большое пространство малого города // Наше наследие. 1989. N 7.

Салтыков-Щедрин М. Е. Губернский город // Анциферов Н., Анциферова Т. Книга о городе. СПб., 1926. Ч. 2.

Сарапул: Документы и материалы. 1596-1985. Ижевск, 1987.

Степанов Е. Вторая Родина // Наше наследие. 1989. N 3.

Шкерин В. А. Генерал Глинка: личность и эпоха. Екатеринбург, 1998.