История политических партии и движений России все больше доказывает свой статус как важнейшая составляющая истории России. Эта данность подтверждается многочисленными фактами. Сошлемся на следующие. С момента выхода в свет учебника “История политических партий России” (М., 1994), признанного бестселлером за 1994 г., прошло пять лет. За это время на историографическом и источниковедческом поле проблемы произошли существенные перемены. Появилось академическое издание “Программы политических партий России. Конец XIX – начало XX вв.” (М., 1995), опубликована не имеющая аналогов в отечественной и зарубежной историографии энциклопедия “Политические партии России. Конец XIX – первая треть XX века” (М., 1996), проведена Международная научная конференция “История национальных партий России”, и на ее основе издана монография с аналогичным названием (М., 1997), успешно реализуется многотомный исследовательский проект “Политические партии России. Документальное наследие” (в настоящее время вышло в свет 15 томов).

Введение в научный оборот значительного комплекса источников, разработка новых методологических и методических подходов к изучению истории политических партий России стали важными стимулами для подготовки учебника нового поколения. Редколлегия настоящего учебника, учитывая накопленный опыт и многолетнюю практику преподавания дисциплины “Политические партии и движения в России”, сочла необходимым значительно раздвинуть хронологические и тематические рамки, включив новые разделы: история формирования, функционирования и гибели однопартийной политической системы, ядром которой была Коммунистическая партия (КПСС); история современной многопартийности, выполняющей важные функции в процессе становления новой политической системы России.

Теоретико-методологические, историографические и археографические сюжеты, затрагиваемые в предлагаемой книге, призваны расширить и углубить представление о динамике развития политического процесса в России на всем протяжении XX в., раскрыть его закономерности и особенности, выявить в нем место и роль партий и движений. Одновременно, учитывая растущий интерес студентов, а также широкого круга читателей к истории политических партий начала века, авторы ввели главу по истории национальных партий. [c.3]

Надеемся, что новый учебник (в нем представлены и дискуссионные точки зрения, которые редколлегия, полагаясь на эрудицию читателя, не стала приводить к “общему знаменателю”) даст более глубокое и всестороннее представление об истории политических партии России и в целом по политической истории России конца XIX – начала XX веков. [c.4]

ТЕОРЕТИКО-МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ, ИСТОРИОГРАФИЧЕСКИЕ И АРХЕОГРАФИЧЕСКИЕ АСПЕКТЫ

Что такое “партия”?

В самом общем значении слово “партия” (от латинского partis – часть) означает организованную группу людей, объединенных общими идеями и интересами. То же относится и к “политической партии”, которая представляет собой организацию политического характера (что предполагает борьбу за власть), выражает интересы определенного класса или социального слоя, объединяя наиболее активных его представителей в борьбе за достижение поставленных целей. Главная цель партии – завоевание власти. Для ее реализации партия должна иметь программу действий план преобразования общества, четкие принципы своей организации (устав), а также располагать определенными оргструктурами как в центре, так и в регионах. Организации партии (ЦК, Президиум, местные комитеты) должны наличествовать не номинально, а реально, проявляя себя в способности к проведению сколь-нибудь массовых политических акций (стачка, бойкот, выборы, демонстрации), которые направлены на решение той или иной тактической задачи или достижение программной цели партии. Она стремится провести своих представителей в парламент и другие, законодательные и представительные организации, а затем создать в них свои дееспособные фракции.

Один из отечественных исследователей политической истории России писал: “Политические партии суть свободные общественные группы, образующиеся внутри правового государства для совместного политического действия на почве общих всем индивидуумам интересов и идей”. Автор также считал, что уже по определению наличие только одной партии, партии в единственном числе, есть нонсенс¹.

В 1906 г. попытку сформулировать понятие “партия” предпринял Ю.О. Мартов. Он отметил, что это “союз людей единомыслящих, ставящих себе одни и те же цели и сговорившихся соединить свои силы для согласованной деятельности в государственной жизни”. По его мнению, политические партии образуются с целью оказать внимание на жизнь государства в условиях, когда “граждане получают возможность заниматься открыто политической деятельностью принимать участие в ведении государственных дел”².

Свое понимание партии (правда, только большевистской) выразил и И. Сталин. Если в 1921 г. он ограничился лаконичной, но выразительной формулой: партия – это “орден меченосцев”³ то уже в 1924–1926 гг. ее определение стало развернутым и законченным: партия – передовой отряд рабочего класса, его же организованный [c.5] отряд, высшая форма классовой организации пролетариата, орудие диктатуры пролетариата, единство воли, несовместимое с существованием фракций, она укрепляется тем, что очищает себя от оппортунистических элементов⁴.

Вообще, заметим, марксистская литература исходила из того, что в определении сути партий первенствующее значение имеет классовый подход, иными словами, предполагалось, что всякая партия должна иметь определенную социальную базу, выражать интересы тех или иных классов, слоев, групп. В действительности партии необязательно возникали на “однородной” социальной основе и далеко не всегда адекватно отражали интересы тех групп, представителями которых они номинально являлись. Во-первых, некоторые партии объявляли себя общенародными, внеклассовыми, и это вовсе не означало, что они “скрывали свою классовую сущность”, как утверждали их марксистские критики. Во-вторых, нередко партии возникали на национальной или даже конфессиональной основе, что также ставит под сомнение универсальность тезиса о классовой природе любой партийной организации.

Историографический анализ различных дефиниций понятия “партия”⁵ позволяет предложить следующую: партия – активная часть общества (группа людей), в большинстве случаев единомышленников, объединенная в политическую организацию, ставящую своей целью реализацию политических интересов не только своих членов, но и определенной части народа. Функциональное назначение партии – завоевание и осуществление государственной власти; при этом партия руководствуется набором идеологем.

Партии чаще всего возникают эволюционно – на базе ранее существовавших кружков, групп, течений, движений. Создание партии не обязательно завершается после организационного оформления на съезде, конференции и других форумах. Характерно, что процесс инволюции – распадения партий – происходит по нисходящей – те же группы, объединения и наконец гибель.

Общественно-политическое движение – это объединение людей, преследующих определенные цели и добивающихся их совместными действиями, но не оформивших свои организационные отношения в программе и уставе. Оно создается тогда, когда существующие государственные и общественные институты не удовлетворяют политические потребности известной части социального электората. Политическое движение в большинстве случаев – ступень на пути создания партии.

Для возникновения партий необходимы соответствующие объективные и субъективные факторы. Важнейший объективный фактор – наличие определенного уровня социально-экономического развития, создающего основу для четкой дифференциации интересов общества. Не случайно большинство партий возникло на капиталистической стадии развития человеческого общества, точнее – в эпоху становления и утверждения капитализма.

Среди субъективных факторов отметим осознание своих политических интересов передовыми элементами общества. Основная масса людей к этому еще может быть не готова – значение партии в том, что она, популяризируя свои цели и принципы, создает фон, необходимый [c.6] для политической рефлексии. Исторический опыт свидетельствует, что нередко устремления класса (слоев, групп) раньше сознают не их непосредственные представители, а выходцы из других классов (слоев, групп), более образованные и способные к выражению смутных чувств и неструктурированных идей. Прежде всего, это интеллигенты; именно они в большинстве случаев становятся создателями и вождями партий.

В последнее время исследователи пытаются развести термины “многопартийность”, “многопартийная политическая система”, “система политических-партий”. Наиболее полно об этом писал В.И. Миллер. Он считал, что многопартийность еще не есть партийная система. Развивая эту мысль, он доказывал, что “многопартийность предполагает существование в стране нескольких политических партий, не отвечая на вопрос об их участии во власти, в формировании государственной политики”. “Многопартийная же политическая система” означает, что “предполагается участие ряда партий в осуществлении политической власти, причем независимо от того, выступают ли они в правительственном блоке или составляют оппозицию”.

Автор также наметил некоторые признаки многопартийной политической системы. Это наличие партийных фракций в парламенте, муниципалитетах и других аналогичных учреждениях; существование партийной оппозиции. К ним добавим: система партий опирается на определенный электорат; наличие борьбы или сотрудничества между партиями за власть. Система политических партий означает совокупность политических партий, определенную их палитру, с различными оттенками – от консервативных до революционных (или в обратном порядке), от умеренных до радикальных. К этой общей формуле примыкает мысль о том, что характерной чертой системы партий является многообразие идей и взглядов. Кроме того, система партий является основополагающим принципом гражданского общества, признаком демократического строя⁶.

Обращаясь к современности, Миллер высказал предположение, что нынешнее обилие партий в России в будущем вряд ли сохранится, а процесс дифференциации неизбежно сменится интеграцией.

И еще об одном. Деятельность партий в СССР регулировалась Положением о добровольных обществах и их союзах, утвержденным ВЦИК и СНК только 10 июля 1932 г. По отношению к ВКП(б) – КПСС оно формально применялось по аналогии. Легитимационная норма о партии большевиков появилась лишь в Конституции СССР 1936 г., зафиксировавшей идею о руководящей и направляющей роли ВКП(б). Она была закреплена и в 6-й статье Конституции СССР 1977 г., особо подчеркнувшей, что КПСС является “ядром политической системы социалистического общества”. Несмотря на то, что деятельность партии ограничивалась рамками Конституции СССР, КПСС превратилась в партию-государство. Она фактически устанавливала законы страны, определяя ее внутреннюю и внешнюю политику.

Вступивший в силу 1 января 1991 г. Закон СССР “Об общественных объединениях” установил, что политическая партия как разновидность общественных объединений создается и действует на основе [c.7] добровольности, равноправия ее членов, самоуправления, законности и гласности. Так была создана правовая и политическая основа формирования многопартийности. [c.8]

Классификация политических партий

Важнейшей методологической проблемой в изучении политических партий является их классификация. Она обусловлена, прежде всего, следующими критериями социально-политического и идейно-нравственного характера: цели и задачи партии, ее социальный состав, стратегия и тактика, в том числе и взаимоотношение с существующей властью, трактовка злободневных вопросов современности например аграрного, финансового рабочего, национального), религиозные доктрины, а также политические мотивы поведения руководящих деятелей партии (вождей).

Как уже говорилось, большевики свою классификацию основывали на единственном критерии – классовом. Уже в 1906 г. Ленин поставил знак равенства между “научным” и “классовым” подходами, этого взгляда он придерживался и в дальнейшем⁷. Абсолютизацию принципа классовости партий он оправдывал тем, как ему казалось, фундаментальным и неопровержимым фактом, что политическая борьба в стране носила классовый характер. При этом он отбрасывал соображения относительно того, что, например, пролетариат “посылал” своих представителей в разные партии, что партии в большинстве случаев имели в своих рядах выходцев из разных, нередко противоборствующих социальных слоев, что наконец в выборе между той или иной партией немалую роль играли национальный, нравственно-этический, религиозный, географический и другие моменты.

Длительное время утверждалось, что Ленин подразделял все современные ему политические партии на четыре группы: пролетарские, мелкобуржуазные, буржуазные, помещичье-монархические. В свою очередь буржуазные делились им на либерально-буржуазные и реакционно-буржуазные. Анализ ленинских текстов показывает, что такого жесткого деления он не давал. Оно скорее характерно для фразеологии “Краткого курса истории ВКП(б)”. В статье “Опыт классификации русских политических партий” Ленин называет следующие типы партий: “1) черносотенцы; 2) октябристы; 3) кадеты; 4) трудовики и 5) социал-демократы”. В той же работе он проводит и такое деление: партия сознательного, социалистического пролетариата, партии радикальной или радикальничающей мелкой буржуазии, партии либерально-буржуазные, партии реакционно-буржуазные. Та же классификация повторяется семь и восемь лет спустя в двух статьях: “Избирательная кампания в IV Государственную думу” и “Политические партии России”⁸. Ю.Мартов, чей подход основывался на отношении различных политических сил к существующему государственному строю, методам и формам его реформирования, предлагал несколько иную классификацию: партии реакционно-консервативные, умеренно-консервативные, либерально-демократические и революционные⁹. [c.8]

Современные историографы иногда классифицируют российские партии начала века, исходя из наличия трех политических лагерей. Таким образом выделяют правительственные партии (помещичье-монархические и буржуазно-консервативные), либерально-оппозиционные (буржуазно-либеральные) и революционно-демократические (мелкобуржуазные и пролетарские). В ряде работ последних лет (например в энциклопедии “Политические партии России. Конец XIX – первая треть XX века”. М., 1996) была предложена классификация партий в зависимости от их идеологической ориентации: консервативные, либеральные и социалистические. При этом, однако, недооцениваются различия в конечных целях, формах и методах деятельности таких, например, партий социалистической ориентации, как большевики и меньшевики, а также не учитываются в должной мере политические расхождения между национальными партиями. Различались между собой и партии консервативной и либеральной ориентации.

Современный уровень знаний позволяет предложить следующую классификацию: консервативные, либеральные, центристские и социалистические партии и движения. В России конца XIX начала ХХ вв. номинально действовало около 300 партий – общероссийских и национальных. Если до 1905 г. в стране возникло 4 общероссийских и 47 национальных партий и движений, а до февраля 1917 г. их число уже составляло 45 общероссийских и 113 национальных партий и движений, с марта по октябрь 1917 г. – 8 общероссийских и 46 национальных партий и движений, то с конца 1917 г. по 1925 г. список российских политических партий пополнился еще 7 общероссийскими и 76–79 национальными организациями, большинство которых тяготело к социалистической ориентации. Таким образом, в период с 1882 г. по 1925 в России функционировало 60 общероссийских и 228–231 национальных партий и движений число последних входили образованные партии республик Средней Азии и Казахстана и Федерации национальных партий (групп) – английской, чехословацкой, немецкой, румынской и др.)¹⁰. Анализ количества и “качества” партий показывает, что далеко не все из почти 300 партий были партиями или течениями, соответствующими этим понятиям, т.е. имеющими свою программу, разветвленную сеть в регионах России, печатавшими свои газеты или другие издания и т. п. Часть из них, притом немалая, до октября 1917 г. сумела даже зарегистрироваться в Минюсте или действовала полулегально, преследуя цели, имевшие мало общего с целями партии. Не исключено, что некоторые партии создавались либерально настроенной интеллигенцией, охваченной эйфорией революции 1905–1907 гг. или мнившей себя Милюковыми, Лениными, Дизраэлями, а затем по истечении революции полагавшей свою партийную карьеру завершенной.

Что же касается советского времени, начального его периода то часто и особенно в сельской местности крестьяне создавали деревенскую или волостную партийную ячейку и называли ее (своей недостаточной грамотности) не волостной организацией, а партией (особенно это было характерно для партии левых эсеров). Но был и [c.9] еще один аспект рассматриваемого вопроса – драматический. Как ныне стало известно, ЧК и ОГПУ “фабриковали” партии для повышения собственного веса в глазах ЦК партии и местных партийных организаций, а иногда и по их заказам. (Яркий пример тому – зачисление группы известных экономистов и аграриев Кондратьева-Чаянова в не существовавшую на деле антисоветскую партию. То же самое относится к “Союзному бюро РСДРП”.) Кроме того, в современной России как и в дореволюционное время, многопартийности не ассоциировалась и не связывалась с понятием “система политических партий” и прежде всего вследствие, как уже отмечалось, отсутствия гражданского общества. перманентный процесс “рассыпания” ряда партий (особенно это видно на примере партий, постоянно твердящих о своем демократизме) и возникновения на их основе других партий с уже модернизированным названием. Лишь небольшое число партий – КПРФ, “Яблоко”, Аграрная партия России, ЛДПР, НДР – имеет свои фракции в Государственной думе.

Несмотря на значительное число партий в России, общее количество их членов было невелико. В 1906–1907 гг. оно составляло примерно 0,5% от общей численности населения страны. Между первой и второй революциями наметилась тенденция к сокращению как общего числа партий, так и количества их членов.

Только после Февраля это положение меняется: наблюдается рост партий и их членов до 1,2% – 1,5% от численности населения страны. Идет процесс возрождения периферийных организаций, особенно в национальных регионах. Наличие большого количества партий отражало общие закономерности процесса их образования на стадии восходящего капитализма и предопределялось специфическим социально-экономическим и политическим положением России. В начале XX в, она уже была капиталистической страной, густо переплетенной остатками феодальных отношений (особенно в Средней Азии, на Кавказе и других окраинах). Это, естественно, определяло качественный состав населения России. Важны такие наблюдения: рабочий класс постепенно становится “классом для себя”, несмотря на неотделенность его части от сельскохозяйственной жизни; городские средние слои – интеллигенция, чиновники, мелкая буржуазия, ремесленники – играли в политической жизни большую роль, чем в более развитых (в капиталистическом отношении) государствах Западной Европы; слабость буржуазии была результатом ее зависимости от царизма; армия в условиях мировой войны характеризовалась высокой степенью организованности солдатских масс; крестьянство все больше вовлекалось в политическую жизнь страны.

На формирование партий оказали влияние три российские революции, накануне и в ходе которых пробуждалось самосознание гигантских масс населения. Необходимо учесть и многонациональный состав России – более 100 наций и народностей, что не могло не способствовать созданию множества национальных партий.

Но не только этот фактор объясняет феномен возникновения богатой палитры партий и движений. Решающее значение имело то обстоятельство, что Россия явилась страной “второго эшелона” развития капитализма, которой приходилось догонять более развитые [c.10] страны. Вследствие этого наблюдалось переплетение докапиталистических, раннекапиталистических и развитых капиталистических отношений. Это же порождало в социальной структуре общества пестроту и нестабильность ее составляющих, а также маргинальный характер отдельных групп населения. Наконец нужно учитывать и то, что российская интеллигенция, игравшая ведущую роль во всех без исключения политических партиях страны, была расколота по социальным, политическим, духовным и религиозным признакам¹¹. При этом всегда субъективный фактор, в том числе и выдающаяся роль отдельных партийных лидеров, имели огромное значение в процессе создания политических партий в России.

Одной из актуальных проблем истории российских партий является выяснение времени их ухода с политической арены. В литературе имеется несколько точек зрения, однако обращает на себя внимание неоднозначность терминологии, применяемой при характеристике данного явления: “политическое банкротство”, “полное идейно-политическое банкротство”, “идейно-политический крах” и др.¹²

В советской историографии воспроизводилась точка зрения Ленина, который относил “политическое банкротство” меньшевиков и социалистов-революционеров к периоду, наступившему после июльского кризиса 1917 г.¹³ Однако дальнейшая история этих партий как будто опровергает ленинское суждение на этот счет. Элементы кризиса, возможно, имели место, но “банкроты” продолжали жить и действовать – причем довольно небезуспешно, если судить, например, по итогам выборов в Учредительное собрание.

И еще об одном замечании Ленина следует упомянуть. По его мнению, контрреволюционная деятельность меньшевиков и эсеров в годы гражданской войны, с одной стороны, и гибкая тактика большевиков – с другой, вызвали дальнейшее углубление кризиса и распад в рядах первых, самоизоляцию их лидеров. Однако в статьях и выступлениях 1921–1922 гг. (“Заметки публициста”, Доклад на Х съезде РКП(б) и др.) Ленин говорил об активизации мелкобуржуазных партий, а неизбежность их полного идейно-политического краха относил к будущему¹⁴. В современной историографии вопрос о времени ухода с арены политических партий России и установлении однопартийной системы трактуется по-разному. Одни считают, что это произошло в марте 1918 г. – время выхода из состава Совнаркома левых эсеров в знак протеста против Брестского договора. По мнению других – летом того же года во время изгнания из Советов правых эсеров и меньшевиков. Третьи полагают, что многопартийная система существовала до середины 20-х годов, т.е. до того времени, когда все партии, кроме большевистской, перестали фактически существовать. Приведенные мнения показывают, что для одних критерием многопартийной системы является наличие нескольких партий, участвующих в политической жизни, для других решающим признаком многопартийности служит участие в той или иной форме ряда партий в органах власти. В.Миллер обратил внимание на некоторое усиление элементов многопартийности при переходе к нэпу. Вывод автора сформулирован так: со второй половины 1918 г. в России стала складываться однопартийная политическая система, но [c.11] определенная система политических партий сохранялась и в начале 20-х годов¹⁵. Этот вывод, на наш взгляд, соответствует действительности, если из него исключить термин “система политических партий”, которой в начале 20-х годов уже на деле не было.

Одной из сложнейших методологических проблем является трактовка ленинской концепции истории партий и политических движений России. В советской историографии весь сложный, противоречивый и неодназначный путь развития партий и движений был еще в недалеком прошлом сведен к овладению исследователями ленинской концепцией, краеугольным камнем которой было положение о том, что большевистская партия “по богатству опыта не имеет себе равной в свете”¹⁶.

К абсолютизации этого положения историографию привели несколько обстоятельств. В широком плане, она явилась результатом смены политико-идеологических ориентиров (или проще – политико-идеологических догматов). Если в 20-е годы наблюдался известный плюрализм мнений, хотя все ощутимее давали себя знать претензии большевиков на монопольное владение истиной, то после появления письма Сталина в журнале “Пролетарская революция” (1931) происходит обвальная “смена вех”, а публикация сталинского письма “Об учебнике истории ВКП(б)” (1937) и выход в свет “Краткого курса истории ВКП(б)” (1938) знаменовали тот факт, что сталинская трактовка истории партий и движений отныне становится единственной и неоспоримой. Ее суть заключалась в двухчленном тезисе: а) единственной партией, чья история заслуживает изучения, является ВКП(б); б) все остальные партии как по своим программно-тактическим установкам, так и по той роли, которую они сыграли в истории России, реакционны, следовательно, надобность в их специальном исследовании отсутствует.

“Краткий курс” пронизывало несколько основополагающих идей. Во-первых, партия на всем протяжении своей истории действовала безошибочно и победоносно; во-вторых, история ВКП(б) есть история непримиримой борьбы с ревизионистами и оппортунистами; в-третьих, цель партии – построение социализма в его сталинской интерпретации; в-четвертых, у партии было, есть и будет два вождя – Ленин и Сталин. Таким образом “энциклопедия основных знаний в области марксизма-ленинизма” (так характеризовался “Краткий курс” в постановлении ЦК от 14 ноября 1938 г.) превращалась в энциклопедию сталинизма¹⁷.

XX съезд КПСС (1956 г.) и постановление ЦК “О преодолении культа личности и его последствий” (30 июня 1956 г.) первоначально образовали вакуум в исследовании истории партий и политических движений. Однако, начиная с 60-х гг., на кафедры и в научные институты приходит новая генерация историков. Наблюдается своеобразный ленинский ренессанс в историографии. Издаются Полное (в 55 томах) собрание сочинений Ленина (на самом деле, разумеется, далеко не полное), его десятитомная Биографическая хроника, “Ленинские сборники”, а также многотомная история КПСС. От сталинской концепции истории российских партий исследователи [c.12] возвращаются к ленинской, что представляло собой несомненный, хотя и неполный прогресс.

Превращение марксизма-ленинизма, одной из множества научных теорий, в догму “оскопило” историческую науку. Ссылка на свои “марксистко-ленинистские позиции” (под которыми часто подразумевались очередное постановление ЦК или даже передовица газеты “Правда”) служила оправданием теоретической беспомощности и отказа от самостоятельного поиска исторической истины. Тотальное господство “единственно верной” концепции вело к тому, что большинство работ стало практически идентичными, различие состояло лишь в расширении или сужении источниковой базы, введении в оборот каких-либо новых фактов. Тиражирование стереотипных идей и выводов стало характерной чертой советской историографии, что, в свою очередь, формировало катехизисное мышление и обусловливало цитатный способ изложения материала. Подбор соответствующих (иногда – и не соответствующих) цитат из произведений классиков марксизма-ленинизма – вот что определяло официальную репутацию исследователя.

В итоге такого “творчества” происходило не столько постижение ленинской методологии, сколько заимствование у Ленина готовых выводов без их критического осмысления в рамках конкретно-исторического анализа. Кроме того, не оставалось места для собственного анализа фактов и событий и для личного суждения об их месте в истории, и, таким образом, историческая память о Ленине превращалась в мифологическую. [c.13]

Периодизация историографии политических партий России

При определении периодов и этапов историографии истории политических партий и движений до сих пор применялась общая периодизация истории исторической науки (с небольшими модификациями): дооктябрьский период; 1917 г. – середина 30-х годов; середина 30-х годов – 1985 г., знаменуемый приходом к власти Горбачева. Последний этап именовали “современным” до тех пор, пока не наступил август 1991 г. и с политической арены не ушли КПСС, Горбачев и его команда.

В нынешних спорах о периодизации находит отражение концепция “кризиса исторического познания”, истоки которого восходят не то к Ленину, не то к господству “краткокурсовой” историографии (Сталину). Этот кризис, как полагают, продолжается и в 90-х годах. Не отрицая трудностей, которые в современных условиях переживает историческая наука, нельзя не заметить, что на отдельных ее направлениях имеются серьезные успехи. Да и сам “кризис” не статичное явление – в нем различаются фазы внутреннего развития. Трудно также согласиться с утверждением, будто во второй половине 50-х – начале 70-х восторжествовала не “ленинская концепция исторического процесса”, а “модернизация сталинских идей, их очищение от [c.13] особенно одиозных формулировок”, а также с выводом, что “во второй половине 70-х годов в очередной раз стало ясно, что историческая наука вращается в кругу традиционных представлений, на основе которых невозможно осмыслить и истолковать отдаленное и недавнее прошлое”¹⁸.

В качестве одного из доказательств ссылаются на учебник “История КПСС” (1–7 издания) под редакцией Б.Н.Пономарева. Действительно, в его последнем издании, на волне ресталинизации, была восстановлена модель “Краткого курса”. В то же время не следует упускать из виду, что во второй половине 70-х годов “традиционные” представления о ряде так называемых “мелкобуржуазных” партий претерпевают изменения, они корректируются К.В.Гусевым и Л.М.Спириным, Н.ГДумовой, В.В.Шелохаевым, обновляются подходы к изучению партии конституционных демократов. Начинается подготовительная работа по созданию обобщающих трудов по данной проблематике.

Конечно, ведущая тенденция – приводить все работы в соответствие с ленинскими идеями и взглядами – оставалась неизменной. По-прежнему твердили о несостоятельности оппонентов Ленина, к какой бы партии они не принадлежали. Как и ранее, термины “крах”, “банкротство” оставались самыми распространенными в литературе, посвященной истории непролетарских партий. В то же время нельзя отрицать, что в научный оборот был введен большой массив новых источников, обширный фактический материал.

В исторической публицистике 90-х годов высказывается мнение, что время от октября 1917 г. до августа 1991 г. сливается в единый период, поскольку установившийся после революции тоталитарный строй сохранился почти неизменным вплоть до падения КПСС, а историческая наука вынуждена была играть роль идеологического обеспечения деятельности партии.

В этом суждении много правды, однако нельзя сбрасывать со счетов и то, что за 1917–1991 гг. наблюдались существенные прорывы в историческом познании. Например, в литературе 20-х годов заметен плюрализм мнений, а после XX съезда КПСС в науку пришло новое поколение исследователей – “шестидесятников”, многие из которых оставались верными идеям демократии и гуманизма, что находило отражение в их научных трудах по истории политических партий. В 80-е годы, в условиях “перестройки”, коллективными усилиями ряда ученых под руководством академиков И.И.Минца и М.В.Нечкиной история политических партий стала интенсивно обсуждаться на форумах и в периодике.

В существующей историографии зачастую не учитывается особый период – дооктябрьский. Между тем именно в это время был создан ряд крупных работ по рассматриваемой проблеме. Это книги и статьи лидеров меньшевизма, кадетов, анархистов, эсеров и других партий.

При создании научной периодизации необходимо также учитывать организационные аспекты. Например, большое значение для изучения непролетарских партий имели симпозиумы, проведенные в г. Калинине (Тверь) (1975, 1979, 1981), и явившиеся их непосредственным результатом сборники статей: “Непролетарские партии [c.14] России в 1917 году и в годы гражданской войны” (М., 1980); “Непролетарские партии России в годы буржуазно-демократических революций и в период назревания социалистической революции” (М., 1982); “Большевики и непролетарские партии в период Октябрьской революции и в годы гражданской войны” (М., 1982).

Вышеприведенная периодизация, как и любое другое утверждение, разумеется, не претендует на бесспорность, она отнюдь не безупречна, тем более что недостаточно учитывает такой важный момент в развитии науки, как появление трудов, содержащих новые идеи, новую постановку вопроса, приведших к изменению концепций. Поэтому не случайно все чаще стали повторяться предложения с целью уточнения периодизации акцентировать внимание на появлении книг или статей, переориентировавших исследовательский поиск.

Итак, предлагается следующая периодизация: дооктябрьский период; послеоктябрьский, подразделяемый на этапы – 1917 – 20-е годы, 30-е – конец 50-х годов, конец 50-х – начало 90-х, 90-е годы. [c.15]

Дооктябрьская историография

Вскоре после завершения II съезда РСДРП (1903 г.) закладываются основы социал-демократической историографии. Первыми историками РСДРП стали те, кто стоял у ее истоков: Г.В.Плеханов, П.Б.Аксельрод, В.И.Ленин, Ю.О.Мартов, ЛД.Троцкий, В.А.Акимов (Махновец), АН.Потресов¹⁹. Как и партия, литература, по ее истории сразу же разделилась на большевистскую²⁰ и меньшевистскую²¹. Главными сюжетами, в которых отразились основные моменты междоусобной полемики, стали итоги II съезда, два ленинских произведения – “Что делать?” и “Шаг вперед, два шага назад”, история формирования других российских партий – конкурентов социал-демократов.

Уже в первых работах Плеханова, Аксельрода, Мартова, Троцкого и других просматриваются проблемы, которые впоследствии становятся узловыми для меньшевистской литературы; с наибольшей четкостью они были изложены в пятитомнике “Общественное движение в России в начале XX века” (СПб., 1909–1914).

Первым, кто попытался осмыслить историю II съезда РСДРП, был Аксельрод. Ветеран революционного движения, он не отличался ярким публицистическим даром, но был, однако, ведущим историком-теоретиком меньшевизма. В трех статьях, опубликованных на страницах “Искры”, он, в отличие от Ленина, исходил из того, что российская социал-демократия еще не успела стать организацией рабочих масс, и сформулировал задачу: сам рабочий класс должен выступить активным борцом с эксплуататорами; миссия же РСДРП, считал он, состоит в том, чтобы способствовать этому, и тогда она станет “действительно пролетарской партией”. Что же касается ленинских идей, то Аксельрод показал, что они основываются на централистской модели построения партии, в которой рядовым членам отводится роль “колесиков” и “винтиков” (по терминологии самого Ленина). Возможно, из тактических соображений он дипломатично [c.15] смягчил столь суровый приговор, выразив надежду, что “наши разногласия с приверженцами Ленина в значительной мере покоятся на недоразумениях” (“Искра”, № 68).

Идеи П.Б.Аксельрода были развиты в работах Троцкого, Акимова и Мартова. Внимание указанных авторов привлек ленинский план построения партии, изложенный в брошюре “Что делать?”. Если Троцкий (“Наши политические задачи”) считал, что Ленин в общих чертах дал ответ на вопрос “с чего начать?”, но не смог сформулировать, “как это сделать”, то Акимов (“Очерки развития социал-демократии в России”) показал, что главным содержанием ленинского плана является идея формирования партии как “заговорщической организации”. Этой цели была, по его мнению, подчинена мысль о “профессиональных революционерах”, которых Троцкий образно называл “политическими заместителями пролетариата” и “замкнутой кастой”. План же Мартова характеризовался ими как план, направленный на создание партии демократического типа.

Большое внимание все меньшевистские авторы уделяли предыстории и самому ходу II съезда РСДРП. Троцкий считал, что съезд был “реакционной попыткой” навязать партии формы и методы работы, которые пригодны в ограниченных пределах борьбы с “экономизмом” и “кустарничеством” за создание нейтралистской организации профессиональных революционеров. Столь категорический вывод уравновешивался не лишенным основания замечанием о том, что съезды партии “так же мало, как и абсолютные монархии, способны остановить течение истории” (“Наши политические задачи”). Акимов-Махновец обратил внимание на то, что Ленин и его сторонники выдвинули перед “рабочедельцами” и Бундом ультимативное требование отказаться от своих взглядов, а перед последним – и от своей организации, что было неприемлемым и что вынудило бундовцев покинуть съезд.

Мартов главное ;внимание уделил теоретическому обоснованию своего плана создания партии, а также своей формулировке первого параграфа Устава РСДРП. Ведущими в его рассуждениях были идеи, высказанные в той или иной форме на самом съезде: развитие предложения о создании партии, построенной на демократических принципах, в противовес ленинским идеям, высказанным в “Что делать?”, а затем в работе “Шаг вперед, два шага назад” – о партии “якобинского” характера, не связанной с широкими массами трудящихся.

Мартов провел довольно развернутый компаративный анализ истории почти всех партий, начиная от реакционно-консервативных и кончая социал-демократическими. Он сравнивал документы, прежде всего программные заявления разных партий, чтобы установить сходство и различие между ними (впрочем, в предисловии он резонно заметил, что о “партиях надо судить не по их программам, а по их действиям”).

Другой примечательной особенностью этой же работы является стремление автора выяснить классовые интересы партий. Здесь подходы Мартова и Ленина совпадают, хотя академический стиль [c.16] первого позволяет ему избегать однозначных и бескомпромиссных оценок, столь свойственных стилю второго.

Мартов дал основательный очерк политических партий России, а последний пассаж его работы и ныне звучит весьма актуально. Все партии России, пишет он, “обращаются к народу, все они говорят о том, что стараются улучшить русскую жизнь и обеспечить благо государства”, но на самом деле это далеко не так, и поэтому “каждый гражданин должен понять, чьи интересы защищает каждая партия, и примкнуть к той, которая вернее и полнее защищает интересы, близкие ему самому. Только тогда он не будет игрушкой в руках собственных врагов”.

Другой блок дооктябрьских работ был представлен пятитомником “Общественное движение в России в начале XX века” под редакцией Мартова, Маслова, Потресова (начал выходить в свет в 1909 г.). Работа над изданием затянулась до 1914 г. и не была завершена в связи с началом Первой мировой войны. Авторский коллектив попытался осмыслить предпосылки, ход и итоги первой российской революции, позиции в ней различных классов и партий. История собственно политических партий отражена в первом и третьем томах и частично во втором (Ч. 1).

В первом томе помещена обстоятельная статья А.Егорова (Мартова) “Зарождение политических партий и их деятельность”, начиная от народовольцев, социал-демократов 90-х годов и до периода 1900– 1904 гг. В ней были сформулированы теоретические положения, получившие долгую жизнь и не утратившие научного значения даже в наши дни. Вместе с тем отдельные страницы не лишены субъективизма и поэтому не выдержали проверку новым корпусом источников. На основе доступных автору фактов, почерпнутых в том числе из собственного политического опыта, автор пришел к выводу, что “группа "Освобождение труда" на рабочую массу (в России. – Ред.) влияния не имела” и рабочее движение в это время “развивалось без связи с социал-демократией”. Он также подметил, что невнятность политических воззрений делегатов I съезда РСДРП выразилась в том, что Манифест (основной документ съезда) было поручено писать Струве, а не группе Освобождение труда.

Мартов первым привлек внимание к тому, что на II съезде были представлены не партийные организации, а их руководящие центры; интеллигентский состав съезда, в свою очередь, обусловил то, что на нем мало места заняло обсуждение тактических вопросов; ленинцы вели на съезде раскольническую работу; были созданы две фракции единой партии, различавшиеся тактикой; брошюра Ленина “Земская кампания и план "Искры" и ответ на нее Плеханова” закрепили этот процесс; январь 1905 г., вследствие раскола, застал социал-демократов врасплох.

Третий том “Общественного движения в России в начале XX века” (1914) содержал анализ истории всех главных политических партий России (в том числе и национальных): конституционных демократов (автор А. Мартынов); народнических (П.П.Маслов); Союза 17 октября (Ф. Дан и Н. Череванин); правых (В. Левицкий); [c.17] социал-демократов (Л.О.Мартов) и др. В качестве основных положений тома можно назвать следующие:

– первая российская революция создала “живительную почву” для возникновения в России партий, отличающихся не только по социально-классовому составу, но и по средствам и методам достижения конечной цели – государственной власти;

– почти все партии пытались выдать себя за носителей прогрессивных идей, а некоторые из них (например кадеты) стремились объединить все демократические силы, социал-демократы, напротив, противопоставляли себя другим партиям;

– думская тактика партий (ей в данном томе уделяется значительное внимание) определялась приливами и отливами революционной волны и расстановкой политических сил за стенами российского парламента;

– крах тех или иных партий и течений (кадетизма, например) был в значительной мере связан с провалом их думской тактики;

– первая революция стала звездным часом для социал-демократов, так как подтвердила их способность решающим образом влиять на ход событий, возглавить широкие массовые движения (хотя эта способность в какой-то мере оказалась неожиданной для самой партии);

– после 1903 г. большевики много внимания уделяли подготовке партийных кадров; меньшевики же сосредоточились на более широкой задаче – воспитании пролетариата;

– созданные в ходе революции советы рабочих депутатов воплотили в себе идею меньшевиков об открытых массовых организациях и одновременно знаменовали провал бойкота выборов в I Государственную думу;

– в 1912 г. сторонники Ленина конституировались в отдельную партию, порвав всякую организационную связь с другими частями социал-демократии, но сохранив название РСДРП;

Вышеперечисленные идеи пятитомника оказали решающее влияние не только на октябрьскую историографию, но и нашли свое дальнейшее развитие в трудах историков начала 20-х годов. [c.18]

Историографические обзоры

Литература по истории политических партий России включает в себя множество наименований. Она большей частью проанализирована в историографических обзорах. Поэтому целесообразно прежде всего рассмотреть указанные сочинения. К настоящему времени создано несколько обобщающих историографических трудов и обзоров по группам и отдельным партиям²². Этим трудам, написанным начиная с середины 60-х – 70-х годов, свойственны следующие характерные особенности.

Хотя после XX съезда КПСС (1956 г.) советские обществоведы стали освобождаться от сковывающих их тяжелых пут и вериг “краткокурсовой” методологии, последние были слишком тяжелы и обладали колоссальной инерционной силой, чтобы просто сбросить их и забыть, как кошмарный сон. К тому же хрущевская “оттепель” очень [c.18] скоро сменилась брежневской ресталинизацией, что дезориентировало большинство историков, по-прежнему остающихся “бойцами идеологического фронта” – то есть людьми, чутко улавливающими направление идеологических веяний в постановлениях ЦК и передовицах “Правды”. Несомненно, историография политических партий, как и вся историческая наука, оставалась политизированной. Это особенно проявлялось при выяснении так называемой “актуальности” темы, ставшей обязательным атрибутом любой статьи, книги, диссертации.

Поскольку, по большей части, сталинская концепция уступила место ленинской, господствующей стала теоретико-методологическая посылка о том, что сверхзадача историографии – установить, овладел ли тот или иной исследователь ленинской концепцией истории (России, КПСС, политических партий) или не овладел. Для получения утвердительного ответа на этот сакраментальный вопрос (а от него часто зависела дальнейшая карьера), исследователь не добывал вывод об исторической правоте большевиков в процессе изысканий, но исходил из него априори. Конечно, для этого и вследствие этого приходилось закрывать глаза на промахи большевиков и, напротив, оглуплять оппонентов, нарочито выпячивая их ошибки и просчеты программного и тактического свойства (или то, что при наличии воображения можно было счесть таковыми). Можно заметить также, что совсем не случайно и вовсе не по странному капризу книгоиздателей монографии по истории политических партий получали стереотипные названия: “Борьба ленинской партии против...”, “Борьба коммунистической партии с...”, “Крах партии...” или “Банкротство партии...”.

Должно было пройти определенное время для появления историографических статей, а затем и обобщающих трудов. Первая книга о партии левых эсеров К.В. Гусева была опубликована в 1963 г., а первая историографическая статья Л.М. Спирина – в 1966 г. Авторами историографических трудов становились исследователи истории политических партий; анализ совокупности историографических публикаций показывает, что в этот период проделана значительная работа по систематизации и оценочной характеристике литературы по истории российских политических партий; при этом заметно повышенное внимание к проблемам многопартийности 1917 г. и к истории партий эсеров и левых эсеров.

Впрочем, в 80-е годы появились труды и по историографии помещичьих и буржуазных партий. Им посвящена часть книг “Борьба ленинской партии против непролетарских партий и течений (дооктябрьский период). Историографические очерки” (Л., 1987) и “Борьба коммунистической партии против непролетарских партий, групп и течений (послеоктябрьский период)” (Л., 1982), а также статьи авторского коллектива (Волобуев, Леонов, Уткин, Шелохаев и др.)

Характерная черта названных работ – попытка обобщить литературу, трактующую классовую сущность помещичье-монархических партий и их руководства, начиная от Совета объединенного дворянства, Союза русского народа и других и кончая кадетами, которые квалифицировались как буржуазная партия. Другой особенностью их [c.19] является следование своеобразным историографическим эталонам, в качестве которых выступали очерки Л.М. Спирина “Крушение помещичьих и буржуазных партий в России (начало XX века – 1920 г.)” и статьи К.В. Гусева. Авторы вышеназванных очерков довольно полно осветили комплекс вопросов, отраженных в литературе по истории партий как правительственного лагеря, так и оппозиционных к нему (межпартийные отношения, парламентская деятельность, тактика и др.).

В статьях В.В. Шелохаева и его соавторов справедливо замечено, что к настоящему времени историки в значительной мере осветили такие вопросы, как социальный состав и база буржуазных партий, их программы, процесс политической консолидации либеральной буржуазии и т.д. Уточнение их численности и состава позволяет охарактеризовать распространенность местных организаций буржуазных партий, соотношение партийных сил в различных регионах, структуру той или иной партии. В решении этих важных проблем сделаны лишь первые шаги, в то же время известным успехом является обстоятельный ответ на вопрос о причинах поражения кадетской альтернативы в буржуазно-демократической революции.

Исследователи констатировали, что изучение буржуазных и помещичьих партий требует комплексного подхода, который должен включать следующую совокупность проблем: классовую природу политических партий, их социальный состав, численность, территориальное размещение, формирование идеологии и теоретическое обоснование программ, стратегия и тактика, средства и формы агитационно-пропагандистской деятельности в массах и среди различных социальных слоев и групп, выявление причин результативности (или нерезультативности) этой деятельности, отношения партий между собой, а также факторы, определяющие эти отношения. (Заметим, что в равной мере эти задачи относятся и к другим партиям.)

Новые подходы к литературе, отражающей историю буржуазных партий, намечены в историографическом обзоре Х.М. Астрахана. Автор сосредоточился на анализе политики кадетов в предоктябрьский период, отраженной в литературе 70-х годов. Деятельность этой партии рассматривалась в духе ленинского положения о том, что после Февральской революции кадеты, став правительственной партией, объединили вокруг себя “всех правых, всех помещиков и капиталистов”²³. Этот тезис проиллюстрирован материалами корниловского мятежа.

Историографическому анализу подвергся большой пласт работ, посвященных так называемым мелкобуржуазным партиям²⁴. На новом этапе первым приступил к изучению партии левых эсеров К.В. Гусев. Вместе с Л.М. Спириным они заложили историографические традиции в исследовании данной темы.

Новые суждения о партиях эсеров, меньшевиков и анархистов приведены в ряде историографических обзоров, посвященных периоду 20-х – начала 30-х гг. Почти всех исследователей, как отмечено в обзорах, интересовал вопрос о правительственном блоке большевиков и левых эсеров. Общий вывод по проблеме на начальном этапе ее изучения звучал так: несмотря на колебания левых эсеров, блок [c.20] сыграл положительную роль. Однако эта оценка сводилась на нет утверждением, будто блок облегчил борьбу против левоэсеровской контрреволюции и помог большевикам “организационно связаться с крестьянством”. Данная постановка вопроса – пример того, как верная теза отрицается ложной антитезой.

Историографические обзоры обошли вниманием (не по вине их авторов) такую особенность развития исторической мысли 20-х годов:

у истоков советской историографии небольшевистских партий и публикаций их документов оказались ВЧК–ОГПУ, включавшие в себя группы “референтов” по изучению партий, как действующих, так и прекративших свое существование после 1917 г., их разветвлений за рубежами России. В издаваемых обширных (тенденциозных по своему характеру) обзорах прилагались документы партий и их печатных органов²⁵. Не замечена в обзорах еще одна особенность историографии: главное внимание в литературе 20-х гг. уделялось партии эсеров и отчасти анархистам. Редко писалось о меньшевиках, бундовцах, не говоря уже о других дооктябрьских партиях. Это не было случайным. Готовился и был проведен в 1922 г. процесс над эсерами, и потребовалось идеологически его “подготовить”.

Уже в 20-х гг. наметилась тенденция квалифицировать деятельность меньшевиков и эсеров как эволюцию от соглашательства к контрреволюции²⁶. Эта мысль повторяется Х.М. Астраханом. В ленинградском сборнике “Борьба коммунистической партии против непролетарских партий, групп и течений” (1982; послеоктябрьский период) он сформулировал вывод, что указанные партии в “Октябрьской революции предали коренные интересы тех слоев населения, на которые эти партии пытались опереться”. Естественно, этот вывод логически обусловливал следующий: “После победы Великого Октября меньшевики и эсеры оказались в лагере, враждебном диктатуре пролетариата и советской власти”.

История других партий в эти годы изучалась слабо. Объяснений этому явлению несколько. Одно из них несомненно. Учрежденный в 1922 г. Главлит (советская цензура) уже в первые месяцы своего существования дал указание, содержащее запрет на распространение в России вышедших на Западе книг, статей и воспоминаний оказавшихся там деятелей небольшевистских партий – кадетов П.Н. Милюкова и И.В. Гессена, эсера В.М. Зензинова, октябриста М.В. Родзянко и др. В 1926 г. Отдел печати ЦК РКП(б) категорически потребовал “недопущения опубликования и всемерном ограничении ввоза из-за границы произведений меньшевистского и анархо-эсеровского характера”. В то же время помимо воли ЦК партии, по-видимому, под влиянием Л.Б. Каменева и Н.К. Крупской в третьем и четвертом томах “Ленинского сборника” под рубрикой “Из эпохи "Искры" и "Зари"” публикуется 150 документов Г.В. Плеханова, Л.Б. Аксельрода, Ю.О. Мартова, А.Н. Потресова за 1900–1903 гг. В другом сборнике – “Наши противники”²⁷ – публикуются отрывки из книг П.Б. Струве, Ю.О. Мартова, Л.Б. Аксельрода, Ф.И. Дана, Ф.А. Череванина и других представителей общественной мысли. В Энциклопедическом словаре Гранат наряду с автобиографиями руководителей российских партий упоминаются и частично анализируются их исторические, философские [c.21] и публицистические труды (см. переизданный в 1989 г. 40-й и 41-й тома словаря Гранат. “Деятели СССР и революционного движения России”).

С середины 30-х до середины 50-х годов о мелкобуржуазных партиях писалось крайне редко. Господствующим стало мнение, что история контрреволюции не является заслуживающей внимания темой исследования. Основное внимание уделялось тактике большевиков по отношению к этим партиям, которая трактовалась лишь в плане их изоляции от народных масс. Даже РСДРП зачастую называлась “социал-фашистской” партией. Поскольку все мелкобуржуазные партии рассматривались как сплошная контрреволюционная масса, это, естественно, мешало раскрыть ту роль, которую они сыграли после Октябрьской революции в разработке теоретических проблем новой экономической политики и других вопросов строительства нового общества²⁸.

В историографическом очерке Т.А. Сивохиной отдельным сюжетом выделяется отражение в литературе количественного состава партий меньшевиков, анархистов и эсеров, что стимулировало дальнейшую историографическую работу по этой проблематике.

Некоторые категоричные выводы Х.М. Астрахана о кадетах не выдержали проверку временем. Так, он солидаризировался с наметившимся в 20-е годы тезисом, будто кадетская партия в 1917 г. была ведущей силой российской контрреволюции, хотя очевидно, что на такую роль претендовали в первую очередь монархисты и другие правые партии и организации.

Литература 1975–1985 гг. о меньшевиках и эсерах, их история в годы первой российской революции проанализированы в уже упоминавшейся статье В.В. Шелохаева и его соавторов.

В первой монографии С.В. Тютюкина о Г.В. Плеханове²⁹ рассмотрены некоторые общие вопросы истории меньшевизма. Выделяя в меньшевизме три течения – правое (Аксельрод, Череванин, Потресов), “центр” (Мартов, Мартынов, Дан) и левое (Троцкий, Парвус), – автор обосновывает положение об “особой” позиции Плеханова внутри меньшевизма. Органически не приемля его “якобинства”, меньшевистские лидеры охотно признавали Плеханова (имея, конечно, для этого все основания), наряду с Аксельродом, своим “духовным отцом” и в то же время стремились не допустить его влияния на организационные дела. Это имело теоретико-методологическое значение для понимания роли меньшевизма в революции.

В.В. Шелохаев и его соавторы считают, что наибольший успех был достигнут в изучении неонароднических партий в монографиях К. Гусева, В. Гинева и других исследователей³⁰. Анализ аграрных программ и других документов эсеров позволил Шелохаеву, Волобуеву, Миллеру и другим прийти к выводу, что те боролись за установление в России власти либеральной буржуазии, а себе отводили роль парламентской оппозиции в будущей системе политического устройства. Эта констатация нуждается в перепроверке и уточнении. Проведенный анализ показал, что в 1905–1907 гг. партия эсеров эволюционировала, стремясь превратиться из группы народничествующей интеллигенции в массовую организацию. Однако эволюция была далека [c.22] от завершения. Последующие изыскания определят, насколько далеко зашел этот процесс и как он проявлялся на разных этапах революции. Исследования последних лет подтвердили необходимость корректировки бытовавшего в литературе мнения об эсерах как исключительно заговорщической и террористической организации. В дальнейшем изучении нуждаются и вопросы о месте и роли этой партии в системе политических сил, взаимодействии с другими политическими организациями, партиями и движениями, масштабах и степени их влияния на различные слои общества.

Внимание историографов привлекают сюжеты о деятельности партий в период подготовки Октября и после завершения революции³¹. В работах 70-х годов Х.М. Астрахана, П.И. Соболевой и других³²история меньшевиков, эсеров, анархистов и других социалистических партий продолжает трактоваться в прежнем методологическом ключе – они социал-соглашатели, стремившиеся свергнуть советскую власть. Фактически доказательств этих тезисов не приводится. “Компенсация” – за счет цитат из разных произведений Ленина³³. В этих условиях, например, не учитывались разногласия в оценках Октября между правыми, левыми и центристскими течениями внутри меньшевистской партии.

В книге “Борьба коммунистической партии против непролетарских партий и течений”³⁴ проанализированы труды об анархизме, изданные в 20-х годах, начиная с брошюры Я.А. Яковлева-Эпштейна “Русский анархизм в великой русской революции” и кончая трудами Л.М. Спирина и других современных авторов. В них акцентировано внимание на следующих крупных вопросах: история анархизма, наличие среди анархистов большого количества течений и групп. По справедливому выражению Я.А. Яковлева, “чуть ли не каждый анархист представлял свое собственное течение”. Показаны и причины активизации анархизма в первые годы советской власти, их временного союза с большевиками.

Анализ приведенных историографических обзоров (до конца 80-х гг.) дает основание констатировать, что они охватили литературу по всем наиболее крупным политическим партиям России. Их авторы руководствовались методологией и периодизацией, заложенными в науке после XX съезда КПСС, – “непогрешимой” ленинской концепцией истории советского общества и общественной мысли России. При этом присутствует обязательный рефрен: в трудах советских историков анализируется история борьбы большевиков против попыток кадетов, эсеров, меньшевиков, анархистов и других партий свергнуть советскую власть; в то же время отсутствует стремление выявить, хотя бы в теоретическом плане, взаимоотношения между различными партиями, причины внутрипартийного размежевания в рядах некоторых из них, особенно на переломных этапах истории России. [c.23]

Современные исследования

В силу того, что советская историческая наука, особенно ее привилегированная часть – история РСДРП – РСДРП(б) – ВКП(б) – КПСС, – была инкорпорирована в тоталитарную систему, главное [c.23] ее назначение состояло в оправдании и возвеличивании существующего в стране режима, а также в “воспитании трудящихся в духе верности идеям марксизма-ленинизма”, партии и ее вождям. Постоянным рефреном звучали “борьба за...” и “борьба против...” – как между собой шутили историки, “борьба борьбистская”: “за” Ленина–Сталина, “против” врагов, мнимых и реальных – троцкистов, зиновьевцев, правых, левых и даже “право-левых”. Этот рефрен определял проблематику истории и историографии в 50–80-х годах, которая сосредоточивалась на проблемах трех российских революций, революционного движения в России, показательно-образцовой истории большевиков.

Остановимся на нескольких историографических монографиях, которые претендовали на подведение итогов в изучении истории политических партий России и оказывали в 80–90-е гг. определенное влияние на дальнейшее изучение проблемы. В связи с этим придется отступить от принятой периодизации и вернуться к книге конца 70-х гг. В коллективной монографии “В.И. Ленин и история классов и политических партий в России” (М., 1970) анализируются ленинские произведения и показывается, как ленинскими идеями овладевали советские историки. Она подтвердила, что целью исторической науки является освоение ленинской концепции политических партий в качестве непререкаемых истин, которые нельзя превзойти, но к которым можно приблизиться. Тем самым задача историков сводилась к тому, чтобы проиллюстрировать эти истины фактическим материалом.

Поскольку, кроме Ленина, источниками истины признавались только Маркс и Энгельс, книга демонстрировала скептическую снисходительность даже к таким видным марксистам, как Плеханов и Каутский, которые, по словам авторов, пытались продолжить исследования Маркса о классах и партиях, но справиться с этой задачей не смогли.

В книге проанализирована и литература, созданная в советский период, до 70-х годов включительно. Основные рассуждения здесь таковы. Эсеры и меньшевики в ходе и после гражданской войны “вновь (здесь и далее курсив наш. – Ред.) стали во главе контрреволюций”; “международный империализм и внутренняя контрреволюция все свои надежды опять возложили на мелкобуржуазные "демократические" партии”. В книге утверждается, что крах этих партий, как и предвидел Ленин, вполне закономерен и является логическим завершением предыдущего пути.

В книге без комментариев приведено впервые опубликованное в Полном собрании сочинений письмо В.И. Ленина наркомюсту Д.И. Курскому “О задачах Наркомюста в условиях новой экономической политики”. В нем в качестве одной из мер борьбы против меньшевиков и эсеров предлагалась “обязательная постановка ряда образцовых (по быстроте и силе репрессий)... процессов в Москве, Питере, Харькове и нескольких других важнейших центрах...”³⁵. Объективная оценка на страницах книги этого документа способствовала бы научному анализу истории партий и движений. [c.24]

Крупным обобщающим трудом по истории политических партий России является коллективная монография “Непролетарские партии России. Урок истории” (М., 1984). Само название работы свидетельствует о том, что ее авторы попытались отойти от терминологического стереотипа, согласно которому все партии, за исключением большевистской, именовались помещичьими, буржуазными или мелкобуржуазными.

Несомненной заслугой авторов (среди них мы находим самых авторитетных исследователей – К.В. Гусева, Л.М. Спирина, В.В.Комина, С.В. Тютюкина и др.) является попытка увязать возникновение и деятельность многочисленных партий с процессом капиталистического развития России. Новым элементом выглядел анализ взаимоотношений партий на различных этапах их истории. Если в предыдущих работах мало внимания уделялось проблемам внутрипартийной жизни, то в рассматриваемой монографии этот пробел был отчасти восполнен (хотя и в неодинаковой мере по отношению к различным партиям). Довольно подробно проанализирована деятельность местных партийных организаций ряда партий, начиная с момента их создания и до ухода с политической арены.

Анализу подвергнуты лишь наиболее крупные и влиятельные партии, которые, в соответствии с принятой классификацией, разделены на три основные группы: помещичьи, буржуазные и мелкобуржуазные. Национальные партии, в зависимости от их политической ориентации, выделены в отдельную группу, и в отличие от общероссийских партий их история, за исключением, может быть, истории Бунда, представлена довольно схематично. Литература на национальных языках осталась вне поля зрения авторов.

В книге решались и некоторые теоретические вопросы: дано определение понятия “политическая партия”, проведена периодизация и т.д. Да и в фактологическом плане работу нельзя считать “повторением пройденного”, т.к. в научный оборот вводился обширный материал.

Без всяких оговорок утверждалось также, что большевики не ставили и не могли ставить своей целью ликвидацию всех других партий, поскольку ни однопартийность, ни многопартийность не являются принципами стратегии и тактики коммунистической партии по отношению к непролетарским партиям. Отсюда вытекал и следующий тезис: “Большевикам было чуждо чувство мести по отношению к своим политическим противникам и стремление во что бы то ни стало уничтожить все другие политические партии. Они никогда не исключали возможности союза с непролетарскими партиями и группами и всегда шли навстречу тем из них, которые, сохраняя идейные разногласия с коммунистами, выступали за демократические преобразования, в поддержку власти трудящихся”. Это – идеологизированное изложение исторических событий. Достаточно напомнить, что именно большевики, Ленин в 1917 г. отказались от предложения меньшевиков об организационном слиянии двух партий.

О причинах политического краха непролетарских партий России авторы пишут так: “Идеологи буржуазных и мелкобуржуазных партий оказались бессильны перед объективным историческим процессом, [c.25] не укладывающимся в их субъективистские догматические схемы. Они не верили в силу рабочего класса России, в его способность построить социализм”; “В ходе подготовки и проведения Великой Октябрьской социалистической революции и в первые годы советской власти контрреволюционные буржуазные партии были разгромлены, а мелкобуржуазные потерпели идейно-политический и организационный крах, который явился логическим завершением пройденного ими за четверть века пути”. Приведенные подробные цитаты свидетельствуют о том, что книга “Непролетарские партии России. Урок истории” не дала ответа на один из важнейших вопросов истории политических партий России – ликвидации многопартийности в стране.

В старом методологическом ключе выполнены и разделы о социальном составе партий. О меньшевиках, например, говорится, что их ядром была мелкобуржуазная интеллигенция, которая оказывала влияние на небольшую (курсив наш. – Ред.) часть высококвалифицированных, тяготевших к мелкой буржуазии рабочих, с одной стороны, и полуремесленные группы пролетариата – с другой. Другим слоем пролетариата, подвергшимся оппортунистическому воздействию, были рабочие – выходцы из сельской местности, не приобщившиеся еще к революционной борьбе. Наукой и практикой доказано, что высококвалифицированные рабочие не обязательно становятся опорой оппортунизма, а в данном случае – меньшевизма. Кроме того, не все полуремесленные группы шли за меньшевиками.

Авторы попытались ответить на вопрос: почему небольшая часть рабочих не только поддерживала меньшевиков, но и активно работала в их рядах? В связи с этим они пишут, что в российском пролетариате имелись слои, восприимчивые к оппортунистическим идеям. Это в целом верно, но можно резонно возразить: а в какой стране с наличием пролетариата этого явления не было с самого зарождения рабочего движения? Обойден молчанием и тот факт, что меньшевиков поддерживала часть офицеров царской армии. Меньшевизм представлен как типичный блок пролетарских и мелкобуржуазных элементов. В таком же духе речь идет и о социальном составе других партий. В свете вышесказанного видно, что одной из актуальных задач историографии остается изучение социального состава партий, равно как и причин их ухода с политической арены³⁶.

В понимании вопроса о “недетской болезни” КПСС уже в конце 80-х гг. свою роль сыграл сборник “Суровая драма народа” (М., 1989). В книге под одной обложкой были собраны наиболее весомые работы того времени о сталинизме. Авторы пытались постичь сущность этого социального феномена, разобраться в механизме его формирования и развития, природе и причинах внедрения в различные сферы социальной и духовной жизни, а также условиях преодоления сталинщины.

Несмотря на то, что авторов книги объединяло неприятие сталинизма, они порою высказывали взаимоисключающие точки зрения, однако не выходящие “за рамки социалистического плюрализма”, и звали к “ленинскому пониманию обновления советского общества”. [c.26]

В начале 90-х гг. появляется работа, выполненная с позиций объективного изложения и посвященная истории трех партий российской либеральной буржуазии – кадетов, октябристов, прогрессистов. Речь идет о книге В.В. Шелохаева “Идеология и политическая организация российской либеральной буржуазии” (М., 1991).

Автор отказался от стереотипа – раскрывать политическую историю партий сквозь призму “большевикоцентризма”, что дало возможность выявить общее и особенное в программных документах, стратегии и тактике трех названных партий. Если кадеты, как показано в книге, мечтали о перенесении на русскую почву методов и приемов социального и политического лавирования западноевропейской и американской либеральной буржуазии, то прогрессистам, и особенно октябристам, был свойственен социальный и политический консерватизм. Впервые в историографии дан системный анализ идеологии российского либерализма. Автор раскрыл связи идеологических установок с партийными программами.

Кроме того, показаны динамика численности, состав и “география” основных либеральных партий. На основе ранее использованного и нового корпуса источников исследована эволюция социального состава местных комитетов, ЦК и думских фракций. Выявлены политические и финансовые связи центральных партийных органов с представителями торгово-промышленного класса и российского бизнеса. Комплексный подход к теме позволил реалистичнее, чем это делалось раньше, выявить степень оппозиционности либерализма как в целом, так и каждого его течения и направления в отдельности.

Большой научный интерес представляют выводы, сформулированные автором: в 1907–1914 гг. буржуазные партии переживали организационный кризис, наиболее болезненно протекавший у кадетов.

Попытку по-новому изложить причины и следствия несостоявшегося союза (консенсуса) меньшевиков и большевиков предпринял В.Х. Тумаринсон³⁷. Исторический опыт свидетельствует: виновны в этом и та и другая части РСДРП. Автор же всю ответственность “сбрасывает” на Ленина. Это в значительной мере было вызвано тем, что он оказался под сильным влиянием книги Д. Волкогонова “Ленин. Политический портрет” (в 2 книгах. М., 1994), написанной по определенному социальному заказу – еще больше, чем это сделали представители реакционной части западной историографии, очернить вождя большевиков и всю деятельность большевистской партии в начале 20-х годов.

Другой причиной такой позиции Тумаринсона явилась узость источниковой базы. Автор, пишущий и о большевиках, и о меньшевиках, фактически не использовал в своей работе фонды ЦК КПСС и крайне редко обращается к архивным материалам даже из фондов меньшевиков. В то же время он часто ссылается на “Социалистический вестник”, издававшийся за рубежом, начиная с 1921 года.

В работе в целом верно показано различие в понимании большевиками и меньшевиками степени зрелости и готовности России к социалистической революции. Правда при этом, как считает автор, была на стороне меньшевиков. [c.27]

Автор, естественно, большое внимание уделил Ю.О. Мартову, бывшему не только вождем меньшевиков, но и их совестью и честью, совершенно лишенным жажды власти (что так редко среди вождей).

В новейшей историографии высказано возражение попыткам Тумаринсона представить Мартова как “Гамлета демократического социализма”. Такой эпитет присвоен ему Л.Д. Троцким и Н.Н. Сухановым, а в наше время этой оценки придерживается англо-израильский историк И.Гетцлер³⁸. И. Урилов в книге о Мартове справедливо отмечает, что гамлетовской проблемы “быть или не быть” для Мартова не существовало, и когда речь шла о принципиальном для него вопросе, он всегда руководствовался твердыми нравственными принципами.

Некоторые исторические сюжеты в книге В.Х. Тумаринсона трактуются довольно произвольно. Он, например, утверждает, что “выводить образование фракций меньшевиков и большевиков из расхождений по первому параграфу Устава, хотя он и был в центре споров на съезде, – оснований нет”³⁹. Понимая шаткость своей позиции, автор буквально на следующей странице уже заявляет, что именно при голосовании по этому вопросу “и образовались две фракции – большевиков и меньшевиков”⁴⁰.

Претендуя на оригинальность, автор пытается дать свое определение меньшевизма как варианта международного демократического социализма. Но известно, что задолго до него об этом писал профессор К.Н. Тарновский⁴¹.

“Белым пятном” в историографии до недавнего времени было изучение истории национальных политических партий, что, естественно, ограничивало полноту и разносторонность освещения проблемы “История политических партий России”. Попытка восполнить этот пробел была предпринята в 1996 г. на международной конференции (с участием историков России, стран СНГ, США, Финляндии) и в изданной на основе ее материалов книге “История национальных политических партий России” (М., 1997). В ней проанализирована история партий социал-демократического направления, в том числе Бунда, Украинской демократическо-радикальной партии и Украинской социал-демократической рабочей партии, а также Азербайджанской партии Мусават, Армянской партии Дашнакцутюн, политических партий Финляндии, Прибалтики, политических движений (в Казахстане – Алаш, в Узбекистане – Шура-и-Исламия и “Джадидов”), политических партий уральского региона. В книге отсутствуют материалы о деятельности ряда партий и, в частности, Белоруссии, Грузии и др. Значимость этой книги усиливается тем, что в ней имеются разделы, связанные с изучением теоретико-методологических аспектов истории национальных партий, – о феномене многопартийности в России, классификации и типологии национальных партий и формировании их идеологии, а также сведения о количественном составе партий.

В книге ставится вопрос о необходимости создания специальной “партийной карты”, позволяющей представить “географию” политических партий, соотнесенную с социальным, национальным и конфессиональным составом населения, его традициями, культурой, [c.28] бытом, а также намечены пути дальнейшего изучения темы. Особо подчеркнута необходимость уточнения понятийного аппарата и, в частности, таких понятий, как “национальная партия”, “национальное направление” и др.

К концу 90-х годов появились крупные монографии о вождях и теоретиках политических партий, два сборника статей и энциклопедический словарь по этой же проблематике⁴². Начата также работа по написанию портрета ныне действующего президента России⁴³. Отметим, что заслуга в издании названных трудов принадлежит издательству “РОССПЭН”.

Перефразируя афоризм известного французского историка Марка Блока, гласящий, что история – это наука о людях во времени, можно сказать, что историограф – это ученый, изучающий творчество историка и во времени, соотнеся его с последствиями развития исторического знания. Такое определение пригодно к разделу истории исторической науки, посвященному персоналиям.

В монографии (второй по счету) С.В. Тютюкина, посвященной Плеханову, автор на аналитическом уровне раскрыл процесс перехода своего героя от идеологии народничества к марксизму. Эта тема не нова в литературе, она неоднократно затрагивалась в ряде работ. Автор же избрал свой метод ее решения, построенный главным образом на анализе произведений Плеханова, рассматриваемых в строгой хронологической последовательности. Одновременно автор предостерегает читателя от упрощения плехановской концепции революции. Тютюкину удалось показать исторически обусловленное становление в России марксизма как течения политической мысли, а затем и партии в лице РСДРП.

Что касается роли Плеханова в применении марксизма к российской действительности, то здесь Тютюкин разработал ряд важных проблем, касающихся взаимоотношений пролетариата с двумя его союзниками в борьбе с царизмом – крестьянством и интеллигенцией, роли революционной партии в борьбе за власть, истории отечественной мысли и др.

По мнению Тютюкина, Плеханов одним из первых увидел, что не оправдались прогнозы Маркса и Энгельса о возможности сравнительно быстрого перехода от капитализма к социализму, стремительной пролетаризации населения, катастрофических кризисах перепроизводства и насильственного разрушения старого общественного строя. Далекий от идеализации своего героя, автор показал, что взгляды Плеханова по вопросу о социальной революции и социализме были крайне абстрактными, что он оставил без внимания многие новые явления в экономике и политике. Суровым, но справедливым выглядит вывод, что Плеханов постепенно “все больше превращался в догматика” (с. 370).

О Плеханове-политике в работе пишется скупо, и тому имеется известное оправдание. Плеханов был лишен черт харизматического лидера, и он не сумел стать вождем сильной политической партии, без чего, как замечает автор, “в XX веке политический успех практически невозможен”. [c.29]

Значительное место в монографии занимает проблема взаимоотношений Плеханова с Лениным, которые, как известно, были не простыми. Они определялись несколькими факторами и в первую очередь различным пониманием характера и уровня развития капитализма в России. Отсюда – различные оценки относительной готовности народных масс к социалистической революции. В то время как Ленин и большевики “торопили” историю, Плеханов в свойственной ему афористической манере замечал, что “русская история еще не смолола той муки, из которой со временем испечен будет пирог социализма”.

В книге подчеркивается, что Плеханов не принял диктатуру пролетариата и одним из первых пришел к выводу, что она представляет собой не диктатуру трудящихся, а диктатуру группы и что “тактика Смольного есть тактика Бакунина, а во многих случаях просто-напросто тактика Нечаева”.

Историческое наследие Плеханова рассмотрено менее подробно, хотя известно, что он был историком народнического и социал-демократического движения в России. Автор сосредоточился в основном на анализе его капитального труда – “История русской общественной мысли”. Завершая сюжет о Плеханове, отметим, что Ленин признавал, “что нельзя стать сознательным, настоящим марксистом без того, чтобы изучать все написанное Плехановым по философии, ибо это лучшее во всей международной литературе марксизма” (Ленин В.И. ПСС, т. 42, с. 290).

Монография И.Х. Урилова, как это явствует уже из названия, раскрывает две ипостаси Мартова: политика и историка⁴⁴. Большая часть работы посвящена Мартову-политику. На основе многочисленных фактов, многие из которых впервые введены в научный оборот, автор обоснованно приходит к выводу, что Мартов был выдающимся представителем российской социал-демократии, трагической фигурой революционного движения, человеком высоких моральных качеств.

Одним из ведущих сюжетов монографии, как и в работе С.В. Тютюкина, стал “Мартов–Ленин”. Соратники по “Союзу борьбы за освобождение рабочего класса”, отчасти и по газете “Искра”, они после II съезда РСДРП, где Мартов одержал победу при голосовании по первому параграфу Устава РСДРП, становятся идейными противниками. Их противостояние Уриловым трактуется однозначно: Мартов – интеллигент и интеллектуал – был всегда прав; Ленин – диктатор – всегда ошибался. Эта трактовка, естественно, переносится с вождей на партии: меньшевики точнее большевиков оценивали перспективы революционного движения в России, считались с законами исторического развития; большевики игнорировали их – вот в чем кроется причина их ухода с исторической арены. Суть рассуждений автора сводится к тому, что советские историки, опиравшиеся на ленинскую методологию, зашли в тупик; труды же Мартова дают возможность по-новому осмыслить прошедшие десятилетия.

Мартову-историку в книге меньше повезло, несмотря на то, что, по разным подсчетам, его перу принадлежит от 94 до 179 работ. Только на страницах “Искры” он опубликовал 90 статей по кардинальным вопросам революционного движения в России и истории международного [c.30] родного социализма. Главное внимание Урилов уделил двум книгам Мартова: “История российской социал-демократии” (1918) и “Записки социал-демократа” (1919). Монографии С.В. Тютюкина и И.Х. Урилова показали, сколь плодотворен путь изучения истории политических партий сквозь призму биографий их вождей. Это относится и к труду В.В. Шелохаева, в котором представлена галерея выдающихся политических деятелей либерального толка конца XIX – начала XX веков. Это – П.Н. Милюков, П.Б. Струве, М.И. Туган-Барановский, А.И. Шингарев, Н.А. Бердяев и другие. Их устремления автор формулирует в терминах современной политологии (формирование гражданского общества, создание эффективной рыночной экономики и правового государства, обеспечение прав национальных и конфессиональных меньшинств) и итожит моделью “подлинно великой России”. Такого рода “актуализация” позволяет предположить, что, размышляя о проблемах России, “которую мы потеряли”, автор не упускает из виду Россию сегодняшнюю.

В работе большое место занимает анализ путей переустройства России, намеченных в выступлениях, статьях и книгах либералов. При этом автор, в отличие от своих предшественников, показывает, что в этом вопросе не было единомыслия. Одни, например, отдавали приоритет легальным методам борьбы с царизмом, другие не уклонялись от “нелегальщины” и даже не исключали своего участия в революции. Этим и многими другими фактами автор подтверждает свой вывод о том, что имело место “расщепление” либеральной модели на ряд субмоделей, – вывод, не только углубляющий наше понимание сути русского либерализма, но и проливающий свет на некоторые политические процессы современности.

Объективная потребность в переосмыслении истории политических партий России после падения КПСС и образования новых партий, часть которых заимствовала у своих исторических предшественников не только названия, но и ряд программных положений, побудила группу исследователей из Центра политической и экономической истории России к изданию двух книг под общим названием “Политическая история России в партиях и лицах”. Особенностью данного проекта является соединение под одной “крышей” очерков истории наиболее крупных партий и биографических эссе, посвященных выдающимся партийным лидерам – от Плеханова до Милюкова.

Публикация “Политической истории России в партиях и лицах” была своеобразной подготовкой к созданию энциклопедии “Политические партии России. Конец XIX –первая треть XX века”⁴⁵. Здесь помещено более 900 статей. Кроме кратких, в рамках жанра, очерков о 130 политических партиях и 127 их печатных органах, большое внимание уделено персоналиям – лидерам и видным функционерам партий и политических движений. В Энциклопедии помещено 8 приложений, в которых дается перечень, пусть и не исчерпывающий, политических партий России, персональный состав их руководящих органов, сведения о партийной периодической печати. Выход в свет данного труда явился заметным событием в исторической науке, он во многом помогает “достучаться” до феномена обилия партий и общественных объединений в конце 80-х годов XX века. [c.31]

О современной российской многопартийности уже написано несколько книг и ряд статей. Среди книг выделяются работы Ю.Г. Коргунюка и С.Е. Заславского, А.Л. Андреева, М.Р. Холмской⁴⁶.

В книге М.Р. Холмской акцентируется внимание на двух главных направлениях современных коммунистов – ортодоксальном, ориентированном на ценности и идеалы сталинизма (представленном Российской коммунистической рабочей партией В. Тюлькина, "Трудовой Россией" В. Анпилова и в значительной мере Роскомсоюзом А. Пригарина и А. Крючкова), и реформаторском (к которому автор относит КПРФ во главе с Г. Зюгановым).

Холмская справедливо считает, что коммунистическая многопартийность вызвана субъективным и объективным факторами. Если первый определяется амбициями лидеров партий, то второй коренится в разнообразии социальных групп, составляющих базу коммунистического движения. Данный тезис не вызывает возражений. Полемическим является утверждение, что КПРФ принадлежит к коммунистическому лагерю “лишь формально” (с.76), т.к. она признает многоукладность экономики России, частную собственность и т.д. Думается, что для Зюганова и его соратников такая позиция лишь тактический, а не стратегический подход к устройству будущности России.

В целом работа Холмской подтверждает общепринятую констатацию: коммунистическое движение в России является наиболее структурированной, достаточно мощной по численности политической силой.

В книге Ю.Г. Коргунюка и С.Е. Заславского партийно-политическая жизнь России рассматривается в историческом ракурсе. Авторы подробно характеризуют не только историю возникновения и деятельности самих партий, но и некоторых их парламентских фракций. Они также попытались спрогнозировать дальнейшее развитие многопартийности, однако время, прошедшее с момента выхода этого труда, показало, что не все прогнозы оправдались. Так, не осуществился предсказанный ими переход к двухпартийной системе, не наблюдаются и тенденции к реставрации монопартийности, как и структурирования 5–6 “относительно крепких, вероятнее всего, кадровых партий”.

В книге А. Андреева количество анализируемых объектов значительно сокращено, и основное внимание уделено тем партиям, которые, по мнению автора, вносят реальный вклад в развитие политической жизни России. При этом Андреев сосредоточился на анализе организационных структур и идеологических предпочтений различных партий. Он формулирует вывод, согласно которому в странах с устойчивой политической системой расстановка партийных сил происходит достаточно медленно и становится заметной лишь при сопоставлении 10-летних циклов, а в России судьба многих политических образований и их лидеров “подобна метеорам: ярко вспыхнув над горизонтом, они моментально сгорают, не оставляя, подчас, и следов”.

Наиболее представительной работой по истории крайне правых организаций является монография C.А. Степанова (Степанов С.А. [c.32] Черная сотня в России. 1905–1914 гг. М., 1992). Эта книга является в отечественной и зарубежной историографии комплексным исследованием политических союзов и организаций, получивших собирательное название “черная сотня”. Объектом изучения стала деятельность "Союза русского народа", "Союза Михаила Архангела", Русской монархической партии; автором была предпринята попытка синтеза исходных теоретических положений монархизма с программными установками черносотенных организаций, что ранее не практиковалось в научной литературе.

Монография написана на архивных источниках, значительная часть которых в силу политических причин была недоступна исследователям и впервые введена в научный оборот автором. Опора на документы самих черносотенных организаций, внутрипартийное делопроизводство, личные архивы их лидеров позволили осветить некоторые неизвестные или малоизвестные стороны деятельности крайне правых. Была выявлена сложносоставная структура черносотенных союзов и установлена их численность, которая во второй половине 1907–1908 гг. перевалила за 400 тыс. человек. Вместе с тем автор отмечает: “Погоня за численностью, стремление отрапортовать о поголовном присоединении к союзу целых селений, улиц или кварталов приводила к тому, что большинство членов состояло в черносотенных организациях чисто номинально” (с. 109).

Сделав сравнительный анализ состава руководящих органов крайне правых, начиная с Главного совета Союза русского народа и кончая его уездными отделами и сельскими подотделами, автор пришел к выводам, значительно отличающимся от традиционных представлений о социальном облике черносотенцев: “Значительная часть руководителей черной сотни принадлежала к интеллигенции. Это были преподаватели, врачи, юристы и инженеры” (с. 112). Основную массу рядовых черносотенцев составляли крестьяне и отчасти рабочие, причем крайне правым удалось закрепиться на крупнейших промышленных предприятиях,

На конкретных примерах Степанов доказывает несостоятельность укоренившегося в историографии мифа о полном совпадении позиции крайне правых и правительства. Он показывает, что при совпадении их стратегических интересов между правыми и правительством зачастую существовали тактические разногласия. Кроме того, в недрах самих черносотенных союзов вызревали куда более серьезные конфликты, которые вначале привели к расколу правого движения на два соперничавших течения, а в итоге и к полному параличу этой политической силы.

В работе наблюдается некоторая нечеткость в употреблении терминов “крайне правые”, “монархисты”, “националисты”. Между тем история взаимоотношений правых с националистами не получила должного рассмотрения. Книга выиграла бы при расширении хронологических рамок до февраля 1917 года, когда черносотенцы окончательно сошли с политической сцены. В целом же монография С.А. Степанова, безусловно, явилась значительным событием в историографии крайне правых партий. [c.33]

Двумя завершающими книгами к моменту написания учебника являются сборник статей “Советская историография” (1996) и книга В.И. Миллера “Осторожно: история!” (1997).

В первой из них нет специальных статей по истории политических партий, но эта тема в той или иной мере затрагивается рядом авторов. Одной из центральных идей статьи Ю.Н. Афанасьева “Феномен советской историографии” является тезис о том, что сталинизм – это тот же ленинизм, между ними нет водораздела, нет разницы.

Проблема эта между тем не так одномерна, как утверждает автор. В литературе, особенно последних лет, существуют три взгляда. Первого из них, как видно, придерживается Ю.Н. Афанасьев. Другие исследователи считают, что между Лениным и Сталиным было много общего, но в то же время и немало различного. Третьи утверждают, что в позициях вождей были различия, хотя подчас к этому добавляется, что эти различия не носили принципиального характера.

Полемика в основном ведется по следующим вопросам: о характере государства в послеоктябрьской России, в рамках которого могут допускаться рыночные отношения – нэп; террор и злодейство как допустимые формы борьбы; психологические сходство и различие Ленина и Сталина.

“Антиленинцы” (назовем их так условно) считают, что Ленин и Сталин стояли на позициях строительства антидемократического и антирыночного государства, или, другими словами, “Сталин достроил ту систему власти, фундамент которой был заложен при Ленине”; тот и другой исповедовали и проводили в жизнь террор. Хотя, известно, что Ленин придерживался такой позиции по отношению к “классовым врагам”, Сталин же – ко всем, кого он считал “врагами народа”, в том числе и к своим бывшим соратникам по партии (были ли у него “соратники”?).

Представители другого направления считают, что Ленин был политическим деятелем мирового уровня, искал и находил решения по сложнейшим вопросам строительства новой России, руководствуясь формулой: “конкретный анализ конкретной ситуации”. Сталин же - политический антипод Ленина – опирался на созданный им бюрократический аппарат в партии и государстве, превратив диктатуру пролетариата в диктатуру партии или, точнее, в диктатуру горстки лично ему преданных деятелей, которые и входили в Политбюро ЦК партии. И что особенно важно: Сталин не выполнил и не мог выполнить “Завещание” Ленина и в первую очередь уничтожил первые ростки новой экономической политики, посредством которой Ленин считал возможным построить “социализм с человеческим лицом”. Более того, в своих статьях последнего периода Ленин указывает на совместимость социализма и капитализма, пишет о необходимости коренной перемены (курсив наш. – Ред.) “точки зрения на социализм”.

Что же касается вопроса о терроре, именуемом “красным террором”, в условиях гражданской войны, когда власть Советов не единожды висела “на волоске”, он был вынужденной мерой, хотя во многих случаях и неоправданной, а то и излишней (скажем, по [c.34] отношению к ряду представителей интеллигенции, служителей культа, руководителей политических партий и движений). При сталинском же ГУЛАГе происходили массовые аресты, репрессии и расстрелы, и проводились они в мирное время. Не без основания высказано мнение, что Сталин рано или поздно уничтожил бы и Ленина (до сих пор в литературе не имеется достаточно научных объяснений побудительных мотивов этих без преувеличения варварских деяний Сталина).

О политических портретах Ленина и Сталина. Сошлемся на суждения А.Д. Сахарова о Ленине. Он писал: “Я согласен с высказыванием Бердяева, что исходный импульс Ульянова и большинства других деятелей революции был человеческий, нравственный. Логика борьбы, – продолжал он, – трагические повороты истории сделали их действия и их самих такими, какими они стали”. Сталин, конечно, здесь должен быть вынесен “за скобки”. За скобки потому, что в Ленине и в его истинных соратниках “трезвость политика сочеталась с почти романтическим пафосом, устремленностью к тому, что составляло его идеал”. Сталин же “не знал увлечений, был всегда себе на уме и целиком "от мира сего"”⁴⁷. В историографии убедительно показано, почему и как Сталин использовал имя Ленина в своих целях. Нет сомнения в том, что построенная Сталиным тоталитарная система не возникла на пустом месте, а явилась преемницей ряда важных начинаний в послеоктябрьской России. В плане концепции и материалов нашего учебника это касается роспуска всех партий, кроме большевистской, и репрессий по отношению к оставшимся в России их лидерам (исключением из этого правила был один Мартов).

В доказательствах “антиленинцев” и отчасти политологов и историков других взглядов отсутствует то, что в методологии квалифицируется как “историзм”. В их трудах историческая обстановка в России 20-х гг. не отличается от положения в стране в конце 30-х гг. Одновременно не разграничиваются взгляды Ленина до Октября 1917 года и периода новой экономической политики. Как подчеркивает Ю. Буртин, “Ленин Октября, Ленин перехода к нэпу и Ленин начала 1923 г. – это во многом разные лица, они не только контрастируют по ряду важнейших линий, но и резко спорят между собой”⁴⁸. (Вспомним: длительное время не проводилась грань между молодым и зрелым Марксом.) В связи с этим сошлемся на то, что для “позднего” Ленина “социализм и нэп в социально-экономическом плане почти тождественны”⁴⁹.

Нельзя не учитывать и то, что руководящим органом партии большевиков при Ленине все же было Политбюро, а при Сталине – только Сталин. Изменилась и сама партия. Она явственно разделялась на две части – сталинская “верхушка” и рядовые ее члены.

Наконец, советская историография не сводится только к личностному фактору. Ее феномен состоит и в наличии, несмотря на строжайший партийный контроль, разных идей и взглядов. Об этом пишется в статьях А.Н. Сахарова, А.П. Логунова, Н.Н. Маслова, Н.В. Старикова, С.О. Шмидт в книге “Советская историография”. Кризис советской науки ими связывается со сталинским жестким прессингом [c.35] по отношению к изучению истории партий и “недремлющим оком” ЦК партии, стоящим на защите ортодоксальных идей и взглядов, душащим живую мысль.

О последней книге В.И. Миллера уже упоминалось. Здесь же отметим, что автор рассмотрел один из коренных вопросов межпартийной жизни – причины, по которым ни меньшевики, ни эсеры фатально не смогли стать правящими партиями в октябре 1917 г. Меньшевики, имея в своем составе 200 тыс. членов и располагая своими организациями почти во всех регионах страны, потерпели поражение потому, что не стремились к политической победе, считая, что Россия еще не готова к социалистическим преобразованиям. Именно поэтому, как отметил автор, они отказались “от реализации народных чаяний (скорейшего заключения мира, передачи земли крестьянам и т. д.), неизбежно утрачивали доверие масс и тем самым подготавливали свое поражение” (с. 97).

Эсеры же, являясь самой крупной и одновременно влиятельной политической силой, к Октябрю болели, по словам своего лидера В.М. Чернова, “властебоязныо”. Автор считает, что эсеры не рискнули “реализовать свою собственную программу”, откладывали решение коренных вопросов революции до Учредительного собрания, в то же время не приняли радикальных мер для его скорейшего созыва, шли на уступки кадетам, всячески стремившимся оттянуть выборы (с. 188). Мысли Миллера о тактике меньшевиков и эсеров важны для понимания феномена октября 1917 г.

Миллер задался и “мучивших” вопросом историков: “почему же победили большевики?” Естественно, что всестороннего ответа он не дал. Но его рассуждения на этот счет заслуживают внимания. Дело, конечно, не в ошибках их политических противников, как считают некоторые историки, а в том, что программа большевиков соответствовала чаяниям масс.

Актуальность труда В.И. Миллера состоит в его (правда, скупых) выходах на современность. Один из его обобщающих выводов звучит так: нынешние социал-демократы (скажем от себя – и другие политические силы общества), предлагающие “сначала помочь властям построить капитализм, а потом отстаивать интересы трудящихся методами, характерными для буржуазного общества, вряд ли способны привлечь симпатии и поддержку людей” (с.101).

Подводя общие итоги развития историографии истории политических партий России, можно сказать, что к концу 90-х годов в этой отрасли исторических знаний наметились существенные положительные сдвиги:

– в основном преодолена “краткокурсовая” методология, включавшая в себя трактовку истории политических партий исключительно с позиции исторической правоты большевизма;

– объектом изучения стали “антинародные” партии и движения, в разряд которых ранее включались даже партии социалистической ориентации, не говоря уже о партиях правого фланга;

– начала изучаться история национальных партий; [c.36]

– издаются, обобщающие труды, относящиеся к разделу “персоналии”. Большой научный резонанс получила “Энциклопедия политических партий России”;

– стала изучаться тема “Историография историографии”;

– в историографических трудах все чаще анализируется источниковая база исторических сочинений, повысился уровень их археографической отработки. Это стало возможным после выхода в свет таких академических изданий, как “Программы политических партий”, документальных многотомных материалов о меньшевиках, эсерах и других партиях;

– наметилась тенденция преодоления очернительства зарубежной историографии, выявляются ее различные направления: объективная;

книги и статьи не научного, а политизированного характера; достижения мировой научной мысли включаются в отечественную историографию.

Анализ историографических обзоров и основных обобщающих трудов показывает, что история политических партий России нуждается в дальнейшем изучении на основе нового корпуса источников и нового исторического мышления, свободного от идеологических стереотипов⁵⁰. Одной из центральных задач является постижение российской многопартийности в конкретных социально-политических условиях ее функционирования. История политических партий приобретет полновесное звучание при выяснении отношений между ними, их сравнительной оценки и общественного веса. Это даст возможность выявить общее и особенное в программных установках различных партий и в методах их деятельности.

Требуется исследование роли и места политических партий в мировом революционном движении и, в частности, влияния РСДРП на социалистические партии II Интернационала.

Отдельно отметим, что изучение истории политических партий с позиций актуальности вовсе не означает, что история – это политика, “опрокинутая в прошлое”, и что следует переносить на прошлое оценки сегодняшнего дня. Гносеологически такой подход противоречит общеметодологическим принципам объективности и историзма. Эти же принципы несовместимы со стремлением некритически повторять (или, что еще хуже, заимствовать) идеи зарубежной историографии по истории политических партий.

Таким образом, можно констатировать, что в изучении истории политических партий России тактические “прорывы” на отдельных направлениях не превратились еще в стратегическое “наступление”. Возможно, здесь сказался недостаток времени, необходимый для “перестройки” исторического мышления или, шире, для смены поколений исследователей. Не исключено также, что “наступление” блокируется конъюнктурной игрой со “знаками”, когда то, что вчера оценивалось позитивно, сегодня оценивается негативно, и наоборот. Отмеченные моменты касаются прежде всего истории КПСС.

Одним из условий создания трудов по рассматриваемой проблематике, основанных на новом мышлении, является дальнейшее развитие теории и методологии историографических и источниковедческих исследований. Написание подлинно научной истории политических [c.37] партий России должно явиться живительным источником в изучении не только общественной жизни Отечества, но и поиска путей его демократического обновления, что, несомненно, будет способствовать его возрождению как могучей державы мира. [c.38]

Археографический обзор

Под опубликованными документами обычно понимаются (и учитываются в библиографических указателях) любые документы (или комплексы документов), преданные гласности путем тиражирования их полиграфическими или компьютерными средствами – независимо от целей, времени и условий такого тиражирования (издания). На практике историк в своей работе сталкивается с двумя категориями опубликованных документов. С одной стороны, это документы, опубликованные синхронно времени их создания с целью оперативного оповещения современников. С другой же стороны, уже несколько столетий существует практика ретроспективной публикации утративших практическую актуальность документов – специально для нужд историка, т. е. в качестве исторического источника. Именно второй категорией занимается следующая историческая дисциплина – археография.

Археографическая практика включает в себя как первопубликацию архивных документов, так и републикацию старых синхронных (оперативных) публикаций (при этом по возможности проводится сверка с архивными подлинниками). Обзоры археографических публикаций нередко включают (в качестве предыстории) и публикации оперативные.

Хронологические рамки данного обзора обусловлены вышеприведенной формулировкой понятия “публикация исторического документа” и охватывают период с 1920-х до конца 1990-х годов. Конечно, документы российских политических партий начали появляться в печати задолго до первых послеоктябрьских лет. Еще в годы первой российской революции были изданы первые сборники партийных программ⁵¹. Периодическая и непериодическая печать, в том числе нелегальная, систематически публиковала материалы партийных съездов, конференций, заседаний ЦК, работы партийных публицистов; с началом функционирования российского “парламента” широкой огласке стали предаваться выступления с думской трибуны партийных лидеров, декларации и обращения фракций, проекты законов, разработанные в недрах различных политических группировок. Все эти материалы, при всей их важности для исследователя политической истории России, являются оперативными и не могут считаться археографической публикацией партийных документов, понимаемой в вышеформулированном смысле.

У истоков советской историографии небольшевистских партий и публикации их документов стояли, как уже отмечалось, деятельность таких далеких от науки учреждений, как ВЧК – ОГПУ и ЦК РКП(б). В рамках разведывательного и охранного секретно-оперативного управления функционировал Особый Секретный отдел, имевший в [c.38] своем составе специальные номерные подразделения, занятые борьбой с группой партий определенной ориентации. Часто эта “борьба” велась с организациями, которые прекратили существование задолго до прихода большевиков к власти (например Союз 17 октября), и, таким образом, превращалась в сражение с тенью. Здесь же были созданы группы “референтов” по изучению истории и современной практики небольшевистских партий.

Результатом их деятельности явились пространные циркуляры, регулярно рассылавшиеся на места и представлявшие собой нечто среднее между инструктивными письмами и популярными эссе на тему о контрреволюционности очередной жертвы режима. В циркулярах нередко содержались очерки истории возникновения и деятельности этих партий (например, в одном из циркуляров, посвященных партии социалистов-революционеров, изложение начиналось с деятельности Аграрно-социалистической лиги на рубеже XIX–XX вв.), рассматривались их основные программно-тактические установки в прошлом и настоящем, особенности организационного строения, содержались обзоры партийной печати, приводились сведения о течениях внутри партий и околопартийных группировках. В приложениях к циркулярам помещались обширные подборки партийных документов. Таким образом, в “чекистский” оборот было введено около ста документов, напечатанных целиком и с подлинников, взятых при обысках и арестах, а также добытых “агентурным путем”. Собранные и изданные в середине 30-х гг., эти циркуляры вместе с приложениями в совокупности составили два полновесных тома.

Другим способом “служебного” тиражирования документов небольшевистских партий в 20-е годы явились тематические номерные “Бюллетени”, готовившиеся и издававшиеся Информационным отделом ВЧК – ОГПУ также для рассылки на места. Как и циркуляры, эти бюллетени имели гриф секретности и предназначались для очень узкого и специфического круга читателей.

Появление указанных материалов можно было бы расценить как курьезный исторический факт, если бы не то влияние, которое они оказали на советскую историографию небольшевистских партий в концептуальном плане. Конечно, составители всех этих материалов ставили перед собой отнюдь не научные, а вполне практические цели: показать “контрреволюционность” и “антинародную” сущность этих партий в прошлом, их непримиримую враждебность “рабоче-крестьянскому” правительству в настоящем и на основе этого сформулировать способы и методы борьбы с ними. Уже по одному этому они не могут быть названы ни историческими произведениями, ни публикациями исторических источников. Составителей чекистских циркуляров и бюллетеней мало заботило явное, а во многих случаях и вопиющее несоответствие содержания публиковавшихся ими документов их собственным оценкам и выводам. Так, в № 2 бюллетеня Информотдела ВЧК, специально посвященном отношению меньшевиков к кронштадтским событиям, были воспроизведены показания арестованных накануне Ф.И. Дана и Н.А. Рожкова. Из этих показаний следовало, что РСДРП не только не принимала участия в выступлении кронштадтских матросов, но и принципиально осуждала всякие [c.39] попытки добиться демократизации режима вооруженным путем. Это не помешало чекистам заключить, что 2 марта 1921 г. против советской власти “выступила анархо-эсеро-меньшевистско-беспартийная контрреволюция”⁵². Ту же формулу о “меньшевистски-эсеровски-беспартийной массе” мы находим в ленинских рассуждениях о социальной природе кронштадтских событий, как, впрочем, и прямое указание на причастность к ним эсеров и меньшевиков. “Место им в тюрьме”, – заключал Ленин⁵³, выводы которого, как видим, базировались на информации и оценках чекистов.

С деятельностью “органов” непосредственно связано появление целого комплекса других документов и материалов, которые либо представляли политику небольшевистских партий в искаженном свете, либо являлись прямой фальшивкой. Напомним, что обвинительное заключение по делу ЦК ПСР (1922 г.) было построено на показаниях агентов ВЧК Г.И. Семенова и Л.В. Коноплевой, а в основу сфабрикованного “дела Союзного бюро РСДРП” (1931 г.) легли сведения, “выбитые” следователями на допросах бывших меньшевиков. Опубликованные документы этих судебных процессов и ряда более ранних чекистских следственных дел⁵⁴ снабдили официальную пропаганду изрядным количеством подлинного, но исторически недостоверного материала. Так закладывалась документальная база для разработки истории “вырождения”, “банкротства” и “краха” “непролетарских” партий, в действительности павших жертвой большевистского террора.

Важным источником распространения ложной информации о небольшевистских партиях явились покаянные письма, заявления, мемуары и исторические сочинения партийных ренегатов, часто написанные с санкции или под давлением властей и охотно ими публиковавшиеся. Так, воспоминания упомянутого эсера Семенова⁵⁵ были опубликованы по прямому указанию Политбюро ЦК РКП и при ближайшем участии ВЧК⁵⁶. К этому же разряду можно отнести покаянное письмо бывшего эсера Б.В.Савинкова⁵⁷, речи, воспоминания и исторические сочинения бывших членов меньшевистского ЦК Б.И. Горева⁵⁸ и И.М. Майского (Ляховецкого)⁵⁹ и др. Не менее охотно в начале 20-х годов печатались воспоминания и публицистические произведения бывших деятелей либеральных партий, пересмотревших свои прежние взгляды, особенно “сменовеховцев”⁶⁰.

Основным каналом распространения официальных идей и оценок деятельности небольшевистских партий являлись работы, во множестве публиковавшиеся представителями правящей партии и чекистами в открытой печати и, как правило, приуроченные к периодически проводившимся кампаниям травли политических противников большевизма⁶¹.

Таким образом, совместными усилиями чекистов и партийных публицистов в 20–30-е годы были заложены основы того тенденциозного освещения истории российского либерального, социалистического и анархистского движений, которое господствовало в советской историографии вплоть до конца 80-х годов, а эпизодически проявляется и доныне. Уже тогда под эти “исследования” была подведена и соответствующая база источников, не претерпевшая [c.40] существенных изменений в течение всего времени существования официальной советской историографии.

Санкционированное и инициированное “сверху”, тенденциозно-фальсификаторское направление в изучении истории небольшевистских партий хотя и занимало ведущие позиции, но было не единственным в советской историографии 20-х – начала 30-х годов. Параллельно 'и как бы на втором плане в ней присутствовало и стремление к объективному изучению этой истории, основанному на знакомстве с первоисточниками. Эта тенденция нашла выражение в публикациях воспоминаний и автобиографий деятелей небольшевистского лагеря⁶² и их исторических, философских и публицистических работ, а в отдельных случаях – и документов самих этих партий.

Поскольку, как известно, большевистская фракция была не единственной в РСДРП в дооктябрьский период ее существования, в документальные публикации, посвященные истории правящей партии, включались материалы будущих крупных деятелей и лидеров меньшевизма. Так, в томах 3 и 4 “Ленинского сборника” под рубрикой “Из эпохи "Искры" и "Зари"” была опубликована подборка писем членов редакций этих печатных органов⁶³. В публикацию вошло около 150 документов – писем П.Б. Аксельрода, В.И. Ленина, Ю.О. Мартова, Н.А. Носкова, А.Н. Потресова, Г.В. Плеханова за 1900– 1903 гг. Традиции тщательной археографической подготовки и оформления публикуемых материалов, заложенные составителями сборника, получили продолжение в последующих изданиях дооктябрьских документов РСДРП⁶⁴.

В 20-е годы подготовку и издание документальных сборников в основном осуществлял Главархив Наркомпроса (с 1922 г. – Центрархив Президиума ВЦИК). Интересующая нас тематика в его изданиях представлена не была, за исключением нескольких сборников, посвященных истории Советов в 1917 г.⁶⁵, сборника И.С. Малчевского об Учредительном собрании⁶⁶, а также публикации Б.Б. Граве “Буржуазия накануне Февральской революции”⁶⁷.

Продолжением работы Б.Б. Граве явилась новая публикация архивных документов – протоколов ЦК кадетской партии за 1905–1906 гг.⁶⁸. Неполная и далеко не идеальная в археографическом смысле (протоколы были опубликованы с неоговоренными изъятиями, купюрами и погрешностями в расшифровке исходного рукописного текста), эта публикация тем не менее в течение десятилетий оставалась единственной в своем роде и широко использовалась отечественными и зарубежными исследователями вплоть до начала 90-х гг.

Завершили серию документальных публикаций по истории буржуазно-либеральных организаций подготовленная В. Рейхардом подборка октябристских документов⁶⁹, вышедший в 1932 г. сборник “Буржуазия и помещики в 1917 г.”⁷⁰, в котором были собраны стенограммы частных совещаний членов Государственной думы за период с начала мая по август 1917 г., а также коллекция документов под общим названием “Прогрессивный блок в 1915–1917 гг.”, опубликованная в журнале “Красный архив” в 1932–1933 гг. [c.41]

Заметное место среди документальных изданий 20-х годов занимает двухтомный сборник документов и материалов “Наши противники”, появившийся в 1928–1929 гг. в издательстве Коммунистического университета им. Я.М. Свердлова⁷¹. Сборник составили статьи из либеральной (“Освобождение”, “Полярная звезда”), неонароднической (“Революционная Россия”) и меньшевистской (“Искра”, “Голос труда”) периодики, брошюры и отрывки из книг представителей различных направлений общественной мысли (П.Б. Струве, Ю.О. Мартова, Я.В. Махайского, Ф.Л. Череванина, П.Б. Аксельрода, Ф.И. Дана и др.). В числе опубликованных были кусковское “Credo”, программа и устав Петербургского Союза борьбы за освобождение рабочего класса, программы Союза Освобождения и ПСР, программные статьи из эсеровской “Революционной России”, включая цикл статей с обоснованием программы социализации земли и даже знаменитый, нашумевший “Террористический элемент в нашей программе” – статью, вышедшую из-под пера основателя эсеровской Боевой организации Г.А. Гершуни. Хотя хронологически материалы сборника не выходили за пределы периода первой русской революции, они давали весьма основательное представление об основных течениях социалистической и либеральной общественной мысли России начала XX в. Каждый раздел сборника был снабжен предисловием, а его материалы откомментированы. Думается, что по подбору документов, их полноте и разнообразию, а также по богатству научно-справочного аппарата этот сборник не потерял своего научного значения и по сей день.

Большое внимание в 20-е годы было уделено литературному наследию Г.В. Плеханова. Первая после его смерти серьезная публикация такого рода была осуществлена в Париже в 1921 г.⁷² Через четыре года Р.М. Плеханова издала 2 тома переписки покойного мужа с П.Б. Аксельродом⁷³. Наконец, в 1923–1927 гг. в серии “Библиотека научного социализма” и под редакцией Д.Б. Рязанова увидело свет 24-томное Собрание сочинений Плеханова, до сего дня остающееся самым полным собранием работ патриарха российской социал-демократии.

Самой значительной документальной публикацией 20-х годов по истории российской социал-демократии явился сборник материалов “Социал-демократическое движение в России”, основу которого составили документы из личного архива А.Н. Потресова⁷⁴. Сборник включил около 300 документов: переписку Г.В. Плеханова, А.Н. Потресова, П.Б. Аксельрода, Ю.О. Мартова, В.И Ленина и др. за 1895-1914 гг., протокол заседания Совета РСДРП (июнь 1904 г.) и т. д. Самостоятельную ценность представляют примечания и комментарии к документам, подготовленные Б.И. Николаевским.

Основную часть документов по истории небольшевистских партий, изданных в 20-е гг., составили воспоминания их деятелей, публиковавшиеся на страницах журналов “Каторга и ссылка”, “Былое”, “Красный архив”, “Пролетарская революция”, а также выходившие отдельными изданиями или в составе юбилейных сборников. В итоге, к середине 30-х гг. советские исследователи получили в свое распоряжение целую библиотечку документальных изданий, в основном [c.42] посвященных российским социалистическим партиям и анархистским организациям в виде документов личного происхождения деятелей этих партий. Хронологически эти материалы в подавляющем большинстве относились к периоду первой русской революции. Значительно хуже в отечественных документальных публикациях 20–30-х гг. оказались представлены российские либеральные и консервативные политические деятели.

В 1920–1930-е годы активный сбор и публикация мемуарной литературы шли и за рубежом. В послереволюционные годы центрами публикаторской деятельности были Берлин, Прага и Париж. В Берлине в начале 20-х годов выходило сразу несколько историко-документальных серий – сборники “На чужой стороне”, “Архив русской революции”, “Пути революции”, “Летопись революции” З.И. Гржебина. Характерной чертой эмигрантской мемуарной литературы было стремление авторов воспоминаний выйти за классические рамки этого жанра и поделиться с читателем не только воспоминаниями, но и собственной интерпретацией пережитых событий.

Из публикаций эпистолярного жанра заслуживает быть отмеченной переписка Ю.Мартова и П.Аксельрода за 1901–1916 годы⁷⁵. Эта переписка, в отличие от большинства вышеназванных изданий, была весьма квалифицированно и подробно прокомментирована. В той же серии, что и “Переписка” (“Материалы по истории русского революционного движения”), в 1924 г. под редакцией В.С. Войтинского, Б.И. Николаевского и Л.О. Дан вышел сборник документов “Из архива П.Б. Аксельрода, 1881–1896”, в комментариях к которым также содержался ценный исторический материал. Таким образом, усилиями Николаевского документальная разработка истории российской социал-демократии в России и за рубежом в 20-е годы представляла собой единый процесс.

В итоге в 20–30-е годы в советской и эмигрантской исторической литературе были заложены основы археографического освоения материалов, связанных с деятельностью отечественных политических партий. Сложился комплекс документов по истории общественного движения в России первых двух десятилетий XX в., в основном представленный документами личного происхождения самих участников этого движения. Опубликованные материалы, однако, далеко не исчерпывали этой истории во всем ее многообразии и полноте. Партийные документы в собственном смысле (за исключением социал-демократических и принадлежавших правящей партии) публиковались лишь от случая к случаю, без какого-либо продуманного плана, с большими археографическими изъянами.

Советские издания в этом отношении выгодно отличались от зарубежных, в подавляющем большинстве археографически вообще не оформленных. Воспоминания, дневники, переписка за редкими исключениями освещали лишь краткие периоды политической деятельности их авторов, а то и просто ее отдельные эпизоды. В той или иной степени сознательные и целенаправленные попытки исследовательских и издательских коллективов (Всесоюзного общества бывших политкаторжан и ссылно-поселенцев, редакций советских исторических журналов и “Архива русской революции”, издательства [c.43] З.И. Гржебина) создать библиотеку документальных материалов для изучения истории общественного движения в России XX в. были реализованы лишь отчасти. “Железный занавес”, окончательно опустившийся к концу 20-х годов, на долгие годы разорвал изначально единый историко-культурный процесс документального освоения и осмысления прошлого. С тех пор советская и зарубежная археографии стали развиваться независимо друг от друга.

Общий упадок, который переживала советская археография в 1930–1940-е годы, в полной мере коснулся публикации документов небольшевистских партий. В официальной пропаганде восторжествовали воинствующее мракобесие и начетничество, возобладал взгляд на все небольшевистские политические организации как на “отдельные отряды контрреволюционных сил”, мечтающие о реставрации “помещичье-буржуазного” строя⁷⁶. Универсальной и единственной революционной силой в истории России XX в., независимо от периода, о котором шла речь, была объявлена партия большевиков с Лениным и Сталиным во главе. Прочие политические организации рассматривались как всегдашние враги большевизма и народных масс. Даже РСДРП, партия, генетически наиболее близкая правящей, вместе с другими социал-демократическими партиями II Интернационала получила ярлык “социал-фашистской”, “крупнейшей контрреволюционной силы” и, давно растоптанная властью, стала рассматриваться как якобы “еще не уничтоженный враг”⁷⁷.

В таких условиях издание каких бы то ни было документов небольшевистских партий и их деятелей стало невозможным и по политическим соображениям, и физически. Тенденция объективного изучения и освещения политической истории России оказалась придушена. При подготовке к печати документальных сборников начал проводиться жесточайший отбор, целью которого был отсев всех документов, содержавших хотя бы упоминания о каких-либо партиях, кроме большевистской. Это касалось не только тематических сборников, на долгие годы ставших излюбленным жанром советских публикаторов, но и видовых. Так, в изданном в 1942 г. сборнике “Листовки гражданской войны в СССР. 1918–1922 гг.”, подготовленном на материалах Главной редакции “Истории гражданской войны” (ИГВ), не было опубликовано ни одного документа небольшевистского происхождения. Предисловие к сборнику было написано так, чтобы не оставить у читателя сомнений в том, что никаких иных листовок, кроме большевистских, в годы гражданской войны в России вообще не издавалось⁷⁸.

В зарубежной публикаторской деятельности археографический бум 30-х годов в 40-е годы сменился резким спадом. Если не считать немногочисленных газетных и журнальных публикаций (как правило, юбилейных), заслуживают быть упомянутыми изданные в эти годы отдельными книгами воспоминания кадета Н.И. Астрова⁷⁹, речи В.А-Маклакова⁸⁰, мемуары социал-демократа П.А. Гарви⁸¹, а также историко-документальное исследование Г.П. Максимова о репрессиях против анархистов в Советской России⁸². К 1940 г. перестало существовать большинство эмигрантских журналов общественно-политической [c.44] и исторической направленности, начавших выходить в 20-е годы.

Публикация исторических документов в СССР в эти годы продолжала оставаться важным направлением агитационно-пропагандистской деятельности правящей партии. Этот период развития советской арехографии был временем господства тематических многотомных публикаций (в жанре “исследования в документах”), для которых характерен был жесткий, социально заданный отбор материалов и их группировка по тематическим рубрикам, также выдержанным в духе сталинского “Краткого курса” ВКП(б). Вместо того чтобы давать исследователям пищу для новых наблюдений и выводов, публикации были призваны лишь еще раз проиллюстрировать постулаты, давно сформулированные советскими историографами. Такой же тенденциозностью были отмечены формально безупречный научно-справочный аппарат и археографическое оформление этих изданий.

Составители 22-томного издания “Революция 1905–1907 гг.”, “разоблачив” меньшевиков как “агентов буржуазии”, прямо указывали, что формируя сборник, имели задачу проиллюстрировать “усиление влияния большевистской партии в руководстве революционным движением” и не касались вопросов внутрипартийной борьбы большевиков с меньшевиками, не говоря уже о показе деятельности последних⁸³. Если публикатор не мог обойти полным молчанием деятельность той или иной небольшевистской партии в рамках избранного им сюжета, этот раздел публикации формировался путем крайне тенденциозного подбора ограниченного числа документов с соответствующим их комментарием. Например, составители юбилейного документального пятитомника “Великая октябрьская социалистическая революция” раздел о работе Демократического совещания представили в виде 10 документов, не скрывая при этом намерения показать “несостоятельность и холопское поведение министров-социалистов”⁸⁴. Еще меньше “повезло” депутатам Учредительного собрания, стенограмма заседания которого, в оригинале составляющая свыше 100 печатных страниц, оказалась урезанной до полутора⁸⁵. Таким образом, был подвергнут цензуре документ, изданный уже в советское время.

Качественных улучшений в составе отечественных публикаций интересующих нас источников в 40–80-е годы по сравнению с предшествующим периодом не произошло. Изменения носили лишь формальный характер. Распространившаяся в это время практика издания многотомных серийно-тематических сборников документов, однако, способствовала формированию кадров опытных археографов и общему повышению публикаторской культуры. Это подтвердила дискуссия по теории археографии, прошедшая в 70-е годы на страницах журнала “Советские архивы”.

К середине 80-х годов потребность в документальных публикациях по истории российских небольшевистских партий стала вполне очевидной. Однако дальше констатации слабости источниковой базы “непролетарских” партий в плане изучения “исторического опыта” борьбы с ними советская историография не пошла⁸⁶. [c.45]

По-иному обстояли дела в зарубежной археографии. Период публикаторского безвременья здесь продолжался недолго. Уже в 1940 г., в год прекращения “Современных записок” и в связи с этим печальным фактом, в эмиграции возникла мысль об издании нового толстого внепартийного журнала, который и начал выходить в Нью-Йорке в 1942 г. под редакцией М.А. Алданова и М.О. Цетлина. После смерти Цетлина и отъезда в 1946 г. Алданова в Европу “Новый журнал” вплоть до 1959 г. бессменно возглавлял М.М. Карпович, историк, выпускник Московского университета, эмигрант “первой волны”, профессор русской истории Гарвардского университета, благодаря авторитету и знаниям которого историко-документальный отдел журнала постоянно пополнялся новыми материалами. В 50–80-е годы на страницах журнала были опубликованы воспоминания и письма десятков русских общественных и политических деятелей. Весьма содержательные, документальные публикации “Нового журнала”, однако, продолжали характерную для эмигрантской литературы традицию игнорирования каких-либо археографических норм.

В 50-е годы, в соответствии с новым расселением русской эмиграции, центром публикаторской деятельности стал Нью-Йорк. Здесь в издательстве имени Чехова выходят воспоминания П.А. Бурышкина, В.А. Маклакова, А.В. Тырковой-Вильямс, В.М. Чернова, В.М. Зензинова, М.В. Вишняка, двухтомные мемуары П.Н. Милюкова и биография П.Б. Струве, написанная его близким другом С.Л. Франком⁸⁷. В 1959 г. в связи с 80-летием Л.О. Дан выходит сборник воспоминаний меньшевиков “Мартов и его близкие”⁸⁸.

Кроме Нью-Йорка воспоминания русских эмигрантов отдельными изданиями публиковались в Париже⁸⁹, Франкфурте-на-Майне⁹⁰, Мадриде⁹¹. Отрывки из воспоминаний, юбилейные и т. п. статьи появлялись в “Социалистическом вестнике”, продолжавшем издаваться вплоть до 1965 г.⁹²; изредка подобные материалы публиковал и общественно-политический ежеквартальник “Грани”, выходивший во Франкфурте-на-Майне с 1946 г.

На рубеже 50–60-х годов в сбор материала по истории российских небольшевистских партий и подготовку документальных публикаций, традиционно бывших уделом русских эмигрантов и их прямых потомков, включаются зарубежные исследователи. С 1959 г. берет начало Межуниверситетский проект по изучению меньшевизма, инициаторами которого выступили Б.И. Николаевский и американский историк Леопольд Хеймсон. В 50–60-х гг. возглавляемая Хеймсоном группа исследователей провела и записала серию бесед с меньшевиками-эмигрантами, одновременно предложив им написать автобиографии, воспоминания и статьи. Собранные таким образом материалы вошли в специальный архив по истории меньшевизма, созданный в Гарримановском институте Колумбийского университета (США), а результаты проведенной работы явились основой для публикации серии исследований, сборников воспоминаний и статей⁹³.

С 70-х гг. началось широкое археографическое освоение комплекса документальных материалов по истории русских революций, сложившегося в Международном институте социальной истории (IISH) в Амстердаме. Группа американских, английских и немецких историков [c.46] в составе таких известных специалистов, как М. Перри, Р. Пирсон, К. Райс и М. Хильдермайер, разработала программу документальных публикаций, включавшую переиздание давно ставших библиографической редкостью протоколов 1-го и 2-го съездов и 1-й общепартийной конференции ПСР и 2-го съезда кадетской партии. К сожалению, эта программа оказалась реализованной лишь отчасти⁹⁴.

В самом Амстердамском институте по инициативе меньшевика-эмигранта Б.М. Сапира в 80-х годах возникла документальная “русская серия”, в которую вошли подготовленные им публикации писем Ф.И.Дана⁹⁵ и подборка материалов “Из архива Л.О.Дан”⁹⁶. Оба издания, выполненные главным образом на материалах IISH, содержат высокопрофессиональное предисловие и научно-справочный аппарат и являются незаменимым источником не только для биографов этих двух виднейших представителей РСДРП, но и для исследователей истории европейской социал-демократии в целом. В той же серии в 1989 г. голландец Марк Янсен издал фундаментальный документальный сборник “Партия социалистов-революционеров после октябрьского переворота”⁹⁷, посвященный деятельности партии правых эсеров в 1917–1925 гг. как в России, так и в эмиграции.

Таким образом, в 40–80-е годы дальнейшее археографическое освоение документов российских небольшевистских партий происходило главным образом на Западе. До первой половины 60-х гг. эта работа, как и прежде, в основном осуществлялась русскими эмигрантами и их потомками и заключалась преимущественно в сборе и публикации документов личного происхождения. Вовлечение в эту деятельность западных исследователей обеспечило преемственное продолжение и существенно изменило ее характер, стиль и методы организации. Началось археографическое освоение сложившихся к этому времени на Западе крупных собраний документов по истории российского общественного движения, в первую очередь материалов архивов Б.А. Бахметева в Колумбийском университете и Б.И. Николаевского в Гуверовском институте войны, революции и мира (США), а также Международного института социальной истории (Амстердам, Голландия).

В деятельности исследовательских коллективов ясно обнаружилась тенденция к систематическому и планомерному сбору и публикации не только дневников, воспоминаний и переписки российских общественных и политических деятелей, но и собственно партийных документов. Следует отметить и стремление преодолеть традиционное для зарубежной археографии пренебрежение к правилам публикации исторических документов. Эти позитивные сдвиги, однако, существовали лишь в качестве тенденции и не приобрели еще законченных форм. Несмотря на предпринятые попытки, сколько-нибудь полной программы публикации документов российских партий западным археографам осуществить не удалось. Стало очевидно, что без привлечения материалов отечественных архивов и участия российских специалистов широкая публикаторская программа не может быть ни составлена, ни тем более реализована. [c.47]

Условия политической свободы создали предпосылки для возобновления издания документов небольшевистских партий в самой России. Упразднение политической цензуры, рассекречивание архивных фондов и целых архивов (Русского Зарубежного исторического архива – РЗИА, текущего архива ЦК КПСС, архива КГБ и др.), падение “железного занавеса” и снятие ограничений для работы исследователей за рубежом – все это способствовало давно назревшему воссоединению двух искусственно разорванных и долгое время изолированных, мощных культурных потоков – отечественного и зарубежного. В археографической публикации источников происходят такие изменения формально-организационного и содержательного плана, которые без преувеличения могут быть названы революционными. Публикаторское дело выходит из-под государственной опеки и, свободно развиваясь, ведется людьми науки и обслуживает нужды науки. Формируются крупные публикаторские программы, над реализацией которых работают международные группы исследователей. Издаются ранее засекреченные документы отечественных архивов и материалы зарубежных документальных собраний. Общее число вновь опубликованных документов исчисляется десятками тысяч. Их ассортимент охватывает все виды и типы исторических источников. Наряду с видовыми и номинальными в новом качестве возрождаются тематические сборники, появляются фондовые публикации. Возникает целый ряд новых исторических альманахов и документальных сборников (“Звенья”, “Лица”, “Неизвестная Россия”, “Российский архив” и др.), в Россию переносятся аналогичные зарубежные издания (“Минувшее”, “Грани”), возобновляется журнал “Исторический архив”, специализирующийся на публикации архивных документов, расширяются и становятся более разнообразными соответствующие разделы в существующих специальных исторических и архивоведческих изданиях. В публикаторскую деятельность включаются толстые литературные журналы. Начав с простого репринтного переиздания книг 20-х годов, книгоиздатели переходят к реализации крупных оригинальных публикаторских проектов.

Таковы внешние параметры изменений. В содержательном плане центральным событием с точки зрения интересующей нас тематики явилось появление крупнейшего публикаторского проекта “Политические партии России. Конец XIX – первая треть XX века. Документальное наследие”. Начало его практического осуществления относится к первой половине 90-х годов и связано с деятельностью независимой научной ассоциации “Российская политическая энциклопедия” (“РОССПЭН”). Основная идея проекта заключается в археографической публикации базовых источников по истории всех крупнейших российских небольшевистских партий за все время их существования. В настоящее время проект реализуется в виде нескольких документальных серий: шеститомного издания “Протоколы ЦК и заграничных групп конституционно-демократической партии. 1905 – середина 1930-х гг.”, трехтомного “Партия социалистов-революционеров. 1900–1922 гг.”, двухтомного “Партия "Союз 17 октября". Протоколы съездов, конференций, заседаний ЦК. 1905–1915 гг.” и [c.48] однотомного сборника “Меньшевики. Документы и материалы. 1903 – февраль 1917 г.” и др.

В 1994 г., одновременно с первым томом “Протоколов ЦК и заграничных групп кадетской партии”, открывшим публикацию сборников указанного проекта, вышел в свет первый том многотомного издания документов “Меньшевики в 1917 году”, подготовленный российско-американской рабочей группой историков и архивистов,

Таким образом, в научный оборот вводится несколько тысяч документов отечественных и зарубежных архивов, представляющих собой основополагающие источники для изучения всех общероссийских политических партий. Трудно делать окончательные выводы относительно продолжающихся изданий. Однако, судя по содержанию опубликованных томов обеих серий, их археографическому оформлению и близкому к академическому способу воспроизведения документальных текстов, уже сейчас можно утверждать, что эти публикации являются крупнейшим событием в истории отечественной археографии и археографического освоения интересующих нас источников в целом.

Приметой последних лет стало археографическое освоение документальных комплексов, в прежнее время совершенно недоступных для исследователей, и среди них архива бывшего КГБ. Почин в этом отношении сделан историком А.Л. Литвиным, в 1995 г. опубликовавшим следственное дело эсерки Ф. Каплан⁹⁸. Через год под его руководством группа сотрудников архива ФСБ издала новый документальный сборник – “Левые эсеры и ВЧК”⁹⁹, состоящий из материалов архива большевистской охранки, в своем абсолютном большинстве ранее не публиковавшихся. С сожалением следует заметить, что в отличие от всех вышеперечисленных документальных изданий эти сборники, как и только что вышедший документальный сборник “Меньшевики в Советской России” (Казань, 1998), не имеют таких важнейших элементов научно-справочного аппарата, как археографически грамотно составленные заголовки публикуемых документов и легенды, текстуальные примечания, комментарии и указатели, т. е. эти сборники тяготеют к простому тиражированию документов вместо их археографической публикации. Остаются нераскрытыми и принципы отбора документов при формировании второго из них. Содержательные и ярко написанные предисловия к обоим сборникам лишь отчасти компенсируют эти недостатки.

Огромное внимание в последние годы привлекают документы личного происхождения российских общественных и политических деятелей. Отдельными изданиями или в виде подборок в журналах и альманахах публикуются дневники, воспоминания, письма, публицистические и исторические произведения видных представителей консервативного¹⁰⁰, либерального¹⁰¹ и социалистического лагеря¹⁰².

Таким образом, падение тоталитарного строя создало благоприятные условия для сближения “восточной” и “западной” традиций в изучении российских политических партий и публикации их документов. Это сближение имело благоприятные последствия для обеих сторон, способствуя освобождению отечественной публикаторской практики от идеологической “зашоренности”, а западной – от [c.49] пренебрежения археографией. По сути, уже сейчас можно говорить об археографическом освоении документального наследия российской многопартийности как о едином процессе, не разделенном на “западную” и “восточную” его составляющие.

Переходный характер российской политической системы отчетливо отразился и на публикации источников. Несмотря на большое количество изданных справочно-аналитических обзоров¹⁰³, словарей и документальных сборников, по мнению исследователей, о многопартийной системе в современной России говорить преждевременно.

Смешение понятий в современной российской многопартийности (кого считать “левыми”, кого “правыми”, кого “либералами” и т. д.) нередко ставит археографов в тупик и при попытках компоновки сборников по принципу политической ориентации. Отсюда – типичная для современных документальных сборников группировка материала по самому простому – алфавитному – принципу. Что касается состава публикуемых документов, то наряду с материалами программного характера (чаще всего воспроизводимых в виде “дайджестов”) в сборники нередко включаются малоценные партийные документы – аналитические и инструктивные разработки, второразрядная публицистика и т.п. Даже лучшие из изданных документальных сборников¹⁰⁴, несмотря на кажущуюся полноту, отражают состояние российской многопартийности лишь на момент их составления и устаревают еще до выхода в свет.

В результате 70-летней деятельности отечественных и зарубежных публикаторов и издателей к настоящему времени сложился значительный и разнохарактерный комплекс археографически опубликованных источников всех основных видов по истории российских партий. Таким образом, созданы условия для непредвзятого изучения истории российской многопартийности во всем ее разнообразии и полноте, положено начало международному сотрудничеству в разрешении серьезнейших публикаторских и исследовательских проблем. В основном подготовлен фундамент для пересмотра концепций и оценок официальной советской историографии как общего (классификация этих партий по признаку социальной природы и основных программных требований, их группировка по вопросам отношения к внутренней политике царского и большевистского правительств и т. д.), так и частного (по отношению к каждой данной партии) характера.

Вместе с тем работа по археографической публикации документов российских партий еще далека от завершения. Осуществленные публикации неравномерно охватывают партийный документы по видам и типам, по хронологии и по отдельным партиям. Так, систематическая публикация базовых партийных документов (программ, протоколов заседаний их центральных органов, съездов и конференций) начата лишь в 90-е годы и находится в стадии реализации. Единичны публикации такого широко представленного в архивах вида источников, как воззвания и листовки. Предстоит археографическое освоение документов партийных фракций в общероссийских представительных органах – Государственных думах, Учредительном собрании, Советах. За счет привлечения документов зарубежных и вновь открытых [c.50] отечественных архивов нуждается в пополнении сложившаяся на сегодняшний день библиотека воспоминаний, писем, дневников и других источников личного происхождения. Крайне бедно в документальных изданиях представлены национальные партии, а из общероссийских политических организаций – анархистские группировки.

С точки зрения хронологии наименее изученным в историографическом и археографическом плане остается послеоктябрьский период деятельности небольшевистских партий как в самой России, так и за рубежом. Документы судебно-следственных органов большевистского режима в корне подрывают провозглашенный в советской историографии тезис о “самораспаде” этих организаций. Целесообразно поэтому было бы продолжить публикацию соответствующих инструктивных и следственных материалов ВЧК – ОГПУ.

* * *

Источниковую и археографическую базу по истории КПСС можно разделить на две части, соответствующие двум основным периодам истории партии – до и после взятия власти в октябре 1917 г. В первом случае перед нами “нормальная” (до февраля 1917 г. – нелегальная) политическая партия, во втором – “руководящая и направляющая сила советского общества”, история которой должна рассматриваться в рамках единого партийно-государственного механизма. До недавнего времени о научном подходе к проблемам источниковедения и археографии истории КПСС можно было (с известными оговорками) говорить лишь применительно к “ленинской эпохе” – т. е. к первому периоду и началу второго. Дальше следовало полное господство подхода агитационно-пропагандистского.

Начало планомерной деятельности по созданию и освоению источниковой базы по истории партии связано с созданием Истпарта – Комиссии по изучению истории РКП(б) и Октябрьской революции (1920) и Института Ленина (1923). В 1928 г. Истпарт влился в Институт Ленина, а в 1931 г. последний объединился с Институтом Маркса–Энгельса (1920) в единый Институт Маркса – Энгельса – Ленина (ИМЭЛ) – позднее Институт марксизма-ленинизма при ЦК КПСС (ИМЛ). В результате деятельности этих организаций в 20-х – начале 30-х годов был введен в научный оборот обширный комплекс историко-партийных материалов. Центральное место здесь занимали Лениниана и документы высших партийных органов (прежде всего съездов и конференций)¹⁰⁵.

В соответствии с решением IX съезда партии (1920 г.) в 1920– 1924 гг. было выпущено первое Собрание сочинений В.И. Ленина (в 1926 г. вышел дополнительный 20-й том). Издание это готовилось в спешке и оказалось весьма далеким от полноты. Составители опирались в основном на опубликованные произведения Ленина, причем многие его работы были не найдены или не атрибутированы, и, напротив, ряд статей оказался приписанным Ленину ошибочно. Аппарат издания был ориентирован на “широкого читателя”, а не на исследователя. [c.51]

Существенно иной характер носило второе–третье издание Сочинений В.И. Ленина¹⁰⁶. Эти два издания были идентичными по составу, но отличались внешним оформлением (второе – “синее” – было роскошнее и дороже “красного”, третьего, получившего наиболее широкое распространение). У истоков данного издательского начинания (предпринятого по решениям II Всесоюзного съезда Советов и XIII съезда партии) стоял первый директор Института Ленина Л.Б. Каменев, обладавший хорошей археографической компетенцией (что он лишний раз продемонстрировал в конце своей жизни, работая в области истории литературы). Новое издание отличалось не только гораздо большей полнотой (2737 произведений по сравнению с 1536 в первом издании), но и высоким для своего времени научным уровнем (оно официально считалось академическим).

Приглашенный в качестве “беспартийного специалиста” крупнейший отечественный археограф профессор С.Н. Валк составил специальный “Проект правил издания трудов В.И. Ленина” (опубликован в 1926 г.), соответствовавший самым высоким профессиональным требованиям исторической науки и оказавший существенное влияние на археографическую Лениниану. Здесь рассматривались такие проблемы, как состав издания, задачи издания, издание текста (передача текста, составление заголовков и легенд), научно-вспомогательный аппарат издания (примечания, указатели, хронология, библиография, иконография, введение), распределение материала, внешний вид издания. Подобный подход призван был сделать издание подлинно академическим¹⁰⁷.

Если с точки зрения полноты корпуса ленинских произведений второе–третье издание давно устарело, то его научный аппарат и сегодня привлекает внимание историков – речь идет о ценной информации, содержавшейся в комментариях, приложениях, развернутых именных указателях. (Эти последние долгие годы служили единственным доступным источником сведений о многих лицах, “изъятых из употребления”.) Характерно, что известное постановление ЦК партии от 14 ноября 1938 г. о постановке партийной пропаганды в связи с выпуском “Краткого курса истории ВКП(б)” обязывало ИМЭЛ “в кратчайший срок исправить... грубейшие политические ошибки, содержавшиеся в приложении и примечаниях к сочинениям В.И. Ленина, например к XIII тому”. Дело в том, что в указанном томе была напечатана книга Ленина “Материализм и эмпириокритицизм”, а в приложениях даны отрицательные рецензии на нее, появившиеся в печати того времени.

Наряду с собраниями сочинений Институт Ленина с 1924 г. издавал “Ленинские сборники” (к 1933 г. их появилось 20). Сюда включались материалы двух категорий: 1) вновь найденные произведения, дополнявшие ранее изданные тома сочинений; 2) подготовительные материалы к ленинским работам (например известные “Философские тетради”). Публикация последних являлась весьма трудоемкой в археографическом отношении, но составители в целом успешно справились со своими задачами.

Издание документов высших партийных органов развивалось в двух направлениях. Преимущественно агитационно-пропагандистские [c.52] цели преследовало издание “руководящих документов”. В 1922 г. Истпарт выпустил сборник “Российская коммунистическая партия (большевиков) в резолюциях ее съездов и конференций” (за 1898–1921 гг.). В предисловии сборник рекомендовался как “пособие для активных членов партии”. Затем эта книга переиздавалась в 1925, 1927, 1932–1933 гг. (в последнем случае – в двух томах), причем состав публикуемых документов каждый раз менялся – как в сторону расширения, так и сужения. Наибольший интерес здесь представляли решения тех партийных форумов, материалы которых полностью не публиковались.

На историка партии преимущественно были рассчитаны публикации протоколов партийных съездов, (выходившие сразу после съездов “оперативные”. В 1924–1933 гг. были научно переизданы протоколы II–VII съездов, а также изданы протоколы VII (апрельской) конференции, в свое время (в 1917 г.) вообще не публиковавшиеся. В начале 1930-х гг. в первый раз увидели свет протоколы первой конференции военных и боевых организаций РСДРП (1906 г.) и Совещания расширенной редакции “Пролетария” (1909 г.). Ряд архивных документов Центрального Комитета и Центрального органа партии появился в сборнике “Партия в революции 1905 г.” (М., 1934).

Широкий размах приобрело научное переиздание дореволюционных партийных газет. Среди них были ленинская “Искра”, “Вперед”, “Пролетарий”, “Новая жизнь”, “Казарма”, “Социал-демократ” (не полностью), “Звезда”, “Правда” (не полностью) и др. Преимущественно из газетных статей (а также брошюр) состоят сборники произведений некоторых видных партийных деятелей – В.В. Воровского, Г.Е. Зиновьева, Л.Б. Каменева, М.С. Ольминского, Г.И. Петровского, И.И. Скворцова-Степанова и др. В сборнике “Как рождалась партия большевиков” (М., 1925) была собрана брошюрная литература 1904 г. – времени, когда большевики не имели своей газеты.

Много разнообразных и интересных материалов публиковалось в истпартовских журналах “Пролетарская революция”, “Красная летопись”, “Летопись революции” и др., в многочисленных сборниках, издававшихся местными истпартами.

В целом корпус опубликованных в 20-х – начале 30-х годов источников по истории большевизма по своей структуре может оцениваться положительно и рассматриваться как своего рода модель корпуса публикаций по истории российской политической партии в целом.

Деградация историко-партийной науки в период владычества установок “Краткого курса” (середина 30 – середина 50-х годов) не могла не сказаться на процессе освоения ее источниковой базы. О сколько-нибудь позитивном развитии можно говорить лишь применительно к публикации произведений В.И. Ленина. Вновь обнаруженные его работы продолжали появляться на страницах “Ленинских сборников” и партийной периодики. В 1941 г. увидели свет первые два тома нового – четвертого издания сочинений Ленина. Уже после войны – в 1946–1950 гг. вышли тома 3–35. Кроме того, дополнительные тома 36–40 были опубликованы уже в 1957–1962 гг. В состав всех этих томов вошло 873 документа, не входивших в предыдущие [c.53] издания, но лишь 74 из них публиковались впервые. Четвертое издание явно уступало второму–третьему по уровню научного аппарата (именные указатели отсутствовали вообще).

Прочие публикации указанного периода имели преимущественно пропагандистскую направленность. Охотно публиковались листовки, удобные своим декларативным характером и отсутствием опороченных имен. На этом фоне выделяются своим научным характером два сборника, подготовленные в конце 30-х годов ленинградскими археографами. Первый из них – “Большевистская фракция IV Государственной думы” (1938) содержал обширный комплекс документов большевистского и жандармского происхождения (хотя здесь мы находим весьма характерный пробел – отсутствие материалов, связанных с провокатором Малиновским). Сборник “Большевистская печать в тисках царской цензуры. 1910–1914” (1939) построен на документах из относящихся к “Звезде” и “Правде” дел Главного управления по делам печати и Санкт-Петербургского комитета по делам печати – редкий для того времени случай публикации документов “вражеского лагеря”.

Ситуация, сложившаяся после XX съезда КПСС (1956 г.) в ряде отношений способствовала оживлению работы с источниками по истории партии. Значительно расширяются масштабы публикаторской деятельности, уровень ее заметно повышается по сравнению с предыдущим периодом. Именно в это время складывается источниковедение истории КПСС как специальная историческая дисциплина, внедрявшая научный подход к источникам (что нередко входило в противоречие с административно-командными установками). Проблемы историко-партийной археографии активно разрабатывались Археографической комиссией Академии наук и кафедрой археографии Историко-архивного института¹⁰⁸. Немало интересного появилось на страницах журналов “Вопросы истории КПСС” и “Исторический архив”,

Основную работу по публикации источников вел ИМЛ, тесно сотрудничавший с учреждениями Академии наук и архивного ведомства. На первый план здесь вышла подготовка пятого издания сочинений Ленина – так называемого Полного собрания сочинений (ПСС), предпринятого по постановлению ЦК КПСС от 8 января 1957 г. В 1960–1975 гг. появились 55 томов этого собрания.

В ПСС вошло около 9000 произведений и документов, из них более половины не включалось в предыдущие издания. Около 1100 работ опубликовано впервые (кроме того, более 200 документов приведено в научном аппарате соответствующих томов). Основные виды публикуемых источников – литературные произведения (книги и статьи), доклады и выступления, письма, деловые документы, связанные с деятельностью Ленина как руководителя партии, а затем и советского правительства. Впервые включены в ПСС подготовительные материалы – планы, наброски, выписки из литературы (“Философские тетради”, “Тетради по империализму”, “Марксизм о государстве” и др.). В ряде томов имеются приложения, содержащие как некоторые документы самого Ленина, так и документы о нем. При [c.54] подготовке издания была проделана значительная работа по обоснованию авторства и по сверке текстов с первоисточниками.

Научно-справочный аппарат каждого тома включает в себя предисловие, список неразысканных работ Ленина, список работ, в редактировании и переводе которых участвовал Ленин, список работ, возможно принадлежащих Ленину, указатель цитируемых и упоминаемых источников, а также примечания (к тексту и к содержанию), указатель имен (развернутый), даты жизни и деятельности Ленина. Перечисленные элементы аппарата требуют, как правило, сложной исследовательской работы и порой приобретают самостоятельное значение¹⁰⁹.

Положительно оценивая многие достижения составителей ПСС, необходимо тем не менее сказать, что научная публикация ленинского наследия осталась не завершенной. Прежде всего, “Полное собрание сочинений” оказалось далеко не полным. Многие имеющиеся в архивах ленинские документы не были напечатаны по цензурным соображениям. С другой стороны, комментарии (примечания к содержанию) все же явно недостаточны для академического издания – слишком многие обстоятельства остаются не разъясненными. Недостаточно обозначены и текстологические проблемы. Характерная черта – в ПСС не указаны имена составителей и членов редколлегии, что, по существу, превращает научную работу в официозный (“руководящий”) материал.

Параллельно с подготовкой ПСС продолжалось издание “Ленинских сборников”. В 1959–1975 гг. появились XXVI – XXXVIII выпуски, а в 1980 и 1985 гг. (то есть уже после выхода в свет Полного собрания) – XXXIX и XL. Последние выпуски оказались своего рода дополнением к ПСС, поскольку включили большое количество новых документов Ленина за весь период его жизни.

Во втором–пятом изданиях сочинений Ленина в состав аппарата включались даты его жизни и деятельности за соответствующий период. Со временем этот сюжет приобрел самостоятельное значение. В 1931 и 1933 гг. вышли два издания книги “Даты жизни и деятельности Ленина. 1870–1924”. Позднее появился ряд аналогичных работ, посвященных отдельным периодам его жизни. Наконец, в 1961 г. было принято решение создать фундаментальный труд “Владимир Ильич Ленин. Биографическая хроника”, обычно именуемый просто Биохроникой. 12 томов этого издания увидели свет в 1970– 1982 гг. Биохроника представляет значительный интерес не только с собственно биографической, но и с источниковедческой точек зрения, поскольку отражает, по существу, основной комплекс историко-партийных источников, включая ленинские работы, материалы партийных органов, прессу, воспоминания, архивные документы и т. д. Особо следует отметить включение ранее не публиковавшихся документов Ленина и о Ленине¹¹⁰.

В 1920-х гг. начиналось издание собраний сочинений некоторых других партийных лидеров. Из предполагавшихся 23 томов (в 27 книгах) сочинений ЛД. Троцкого в 1923–1927 гг. увидели свет 12 томов (в 18 книгах). Незавершенным осталось и собрание сочинений Г.Е. Зиновьева. Свет увидели тома 1–8, 15–16 из запланированных [c.55] 16-ти. Ретроспективный характер носил том 1 Л.Б. Каменева “Статьи и речи. 1905–1925”, посвященный Ленину (Л., 1925).

Только в 1946 г. по постановлению ЦК ВКП(б) начинают публиковаться Сочинения И.В. Сталина. При его жизни увидели свет 13 томов, включивших работы с 1901-го по январь 1935 года. В 1956 г. был отпечатан том 14 Сочинений Сталина, но в свете решений XX съезда КПСС до читателя он не дошел. В 1960-х гг. 16 томов Сталина были изданы в США. Наконец, в 1997–1998 гг. московское издательство “Писатель” выпустило тома 14–16, составленные Р.И. Косолаповым. Все имеющиеся издания работ Сталина нельзя считать удовлетворительными ни с точки зрения полноты, ни с точки зрения качества их археографической обработки.

С научной точки зрения крупнейшим достижением историко-большевистской археографии можно считать публикацию партийной переписки, включающую серии “Переписка В.И. Ленина и редакции газеты "Искра" с социал-демократическими организациями в России. 1900-1903 гг.” (тт. 1–3. М., 1969-1970), “Переписка В.И. Ленина и руководимых им учреждений РСДРП с партийными организациями. 1903–1905 гг.” (тт. 1–3. М., 1974–1977), а также первые тома аналогичной серии по периоду 1905–1907 гг. Издание предполагалось довести до 1917 г., но оно осталось незавершенным (своеобразным продолжением его можно считать вышедшие в 1957–1974 гг. 6 томов “Переписки Секретариата ЦК РСДРП (б) - РКП (б) с местными партийными организациями” за 1917–1919 гг.). В результате весьма кропотливого и трудоемкого поиска составителями выявлен и систематизирован огромный комплекс источников, почерпнутых из партийных архивов, фондов учреждений политического сыска, периодической печати. Найденные тексты во многих случаях требовали дешифровки, раскрытия псевдонимов и условных терминов. Больших усилий потребовало и комментирование содержания документов.

Широкий резонанс вызвало появление в 1953 г. седьмого издания (в двух частях) сборника “КПСС в резолюциях” (предыдущее издание 1940 г. не имело широкого употребления). Дело в том, что после смерти И.В. Сталина был провозглашен лозунг “коллективного руководства” партией, и отныне историко-партийная литература должна была ориентироваться не на сталинские труды, а на постановления партийных съездов и пленумов ЦК. Позднее – в 1970–1989 гг. - было осуществлено восьмое, “дополненное и исправленное”, издание, доведенное до 1988 г. (в 1990 г. вышел справочный том). Любопытной особенностью этого издания стало наличие в необходимых случаях ссылок на архивные поисковые данные документов¹¹¹.

Параллельно проводились переиздания ставших библиографической редкостью или попавших в спецхраны протоколов и стенографических отчетов партийных съездов (II–XIII и XV), а также некоторых конференций (VI, VIII, XVI). Помимо этого были подготовлены сборники “Первый съезд РСДРП. Март 1898 г. Документы и материалы” (М., 1958) и “Третий съезд РСДРП. Сборник документов и материалов” (М., 1955). В первом случае протоколы съезда, как известно, отсутствуют, второй сборник можно рассматривать как приложение к протоколам. [c.56]

Вышедшая в 1958 г. книга “Протоколы Центрального Комитета РСДРП(б). Август 1917 – февраль 1918 г.” имела свою историю. Впервые указанные протоколы появились в журнале “Пролетарская революция”, а затем изданы отдельным томом в 1929 г. При этом из текста были изъяты положительные высказывания Ленина о Троцком (последний сумел заполучить исчезнувший фрагмент и затем опубликовать его в эмиграции). В издании 1958 г. сборник был пополнен новыми документами, но, разумеется, без ранее изъятых.

Уникальным в своем роде явился сборник “Петербургский комитет РСДРП. Протоколы и материалы заседаний. Июль 1902 – февраль 1917 г.” (Л., 1986), поскольку протоколы партийных комитетов (до 1917 г.) сохранились в архивах лишь в редких случаях.

Юбилеи революций 1905–1907 и 1917 гг. обусловили выход в свет тематических сборников – таких, как “Большевики во главе политической стачки в октябре 1905 г.” (М., 1955), “КПСС в борьбе за победу социалистической революции в период двоевластия. 27 февраля – 4 июля 1917 г.” (М., 1957), “КПСС в борьбе за победу Великой октябрьской социалистической революции. 6 июля – 6 ноября 1917 г.” (М., 1957). Большое количество тематических сборников (типа “Большевики такой-то губернии в такой-то революции”) было выпущено местными издательствами. Все эти книги содержали много ценных источников, но здесь не мог не проявиться общий недостаток тематического вида публикации – отбор документов осуществлялся под заранее заданную идеологическую установку.

Эпоха перестройки и гласности породила надежды на коренное обновление науки истории КПСС (включая историографию, источниковедение и археографию). Были приняты решения о подготовке шестого издания сочинений Ленина и фундаментальной серийной публикации документов партийных съездов, конференций, пленумов ЦК. Однако планы эти не осуществились. На смену систематическим (и хорошо обеспеченным благодаря соответствующей поддержке) программам пришла ситуация неопределенности и случайности.

С середины 80-х годов книжные издания отходят на задний план, а на первом месте оказываются журнальные публикации архивных документов (чему, разумеется, способствовало, начавшееся “открытие архивов”)¹¹¹. Выходивший в 1989–1991 гг. журнал “Известия ЦК КПСС” опубликовал стенограммы закрытых заседаний VIII съезда партии, фрагменты протоколов заседаний ЦК, Политбюро и Оргбюро за 1919–1920 гг., стенографический отчет Пленума ЦК по делу Берия и наконец знаменитый доклад Н.С. Хрущева XX съезду. Другой официоз – “Вопросы истории КПСС” напечатал протоколы Шестой (Пражской) конференции РСДРП, а пришедший на смену этому журналу “Кентавр” (1991–1995) – протоколы Пятой конференции (1908–1909). Немало новых документов (в том числе ленинских) появилось на страницах других журналов (прежде всего научно-исторических). При этом, как и следовало ожидать, основное внимание уделялось сюжетам, ранее закрытым. Так, активно публиковались произведения и документы Троцкого, Каменева, Зиновьева, Бухарина, Рыкова, Томского и др. оппозиционеров. [c.57]

Коренной перелом последовал за прекращением деятельности КПСС в конце 1991 г. История КПСС как самостоятельная научно-учебная дисциплина прекратила свое существование, а соответствующие научные центры и кафедры были ликвидированы. Партийные архивы, ранее находившиеся в ведении ИМЛ или непосредственно ЦК, перешли в систему Федеральной архивной службы. Документы высших партийных органов и личные фонды крупных партийных деятелей поступили в Архив Президента Российской Федерации. (Вестник этого архива под названием “Старая площадь” с 1995 г. выходит в составе журнала “Источник”.) Все это знаменовало новый этап “открытия архивов”.

В мае 1992 г. при Президенте РФ была создана Специальная комиссия по архивам, одной из главных задач которой стало рассекречивание ранее закрытых архивов и фондов. В первую очередь это коснулось документов по запросам Конституционного суда РФ в связи с рассматривавшимся в нем “делом КПСС”. Ксерокопии указанных документов были переданы в Центр хранения современной документации (ЦХСД), образовав там фонд-коллекцию. Аннотированный справочник по их составу – “Архивы Кремля и Старой площади”. Документы по “делу КПСС” изданы в 1995 г. (ранее отдельные части публиковались в журнале “Исторический архив”). В серии каталогов, выпускаемых Государственным архивом РФ, раскрывается содержание так называемых “Особых папок” И.В. Сталина, В.М. Молотова, Н.С. Хрущева. Впервые изданы путеводители по фондам РЦХИДНИ (Российский центр хранения и изучения документов новейшей истории – бывший Центральный партийный архив). Ценную информацию содержит обширный том “Архивы России, Москвы и Санкт-Петербурга. Справочник-обозрение и библиографический указатель”.

В исторических журналах опубликован целый ряд стенографических отчетов пленумов ЦК: декабрьского 1936 г.¹¹², февральско-мартовского 1937 г.¹¹³, июльского 1957 r.¹¹⁴, октябрьского 1964 г¹¹⁵Большой интерес вызвал сборник документов “Сталинское Политбюро в 1930-е гг.” (М., 1995). 1920-е годы представлены сборником “Политбюро и церковь 1922–1925 гг.” (Новосибирск–Москва, 1997), а 60–70-е – сборником “Кремлевский самосуд. Секретные документы Политбюро о писателе А. Солженицыне” (М., 1994). Отдельные документы Политбюро публиковались в периодике. Необходимо также отметить сборник “Большевистское руководство. Переписка. 1912-1922” (М„ 1996).

В 1994–1997 гг. сравнительно много публикаций (прежде всего журнальных) посвящается отдельным событиям и темам (в том числе на региональном уровне). Отметим здесь полное преобладание советской проблематики над дореволюционной. В истории большевизма до 1917 г. внимание привлекают в основном “пикантные” сюжеты, связанные с источниками финансирования партии, провокацией и т.п. Последнее обстоятельство особенно бросается в глаза на фоне активной и квалифицированной публикации документов других дореволюционных российских партий. В результате стал ощутим риск вернуться к односторонности (только “с другой стороны”). [c.58]

В целом за последнее десятилетие массив вводимых в научный оборот источников по истории большевизма резко увеличился – прежде всего за счет новых сфер изучения. Однако рост этот происходит во многом бессистемно. Значительные трудности связаны с недостаточной последовательностью в “открытии архивов” и с финансовыми проблемами книгоиздания. Да и сами исследователи и публикаторы не всегда оказываются на высоте своих задач. Когда настоящая работа была завершена, вышли в свет два сборника: “Молотов, Маленков, Каганович. 1957. Стенограмма июньского пленума ЦК КПСС и другие документы” (М., 1998); "В.И. Ленин. Неизвестные документы. 1891-1922" (М., 1999). [c.59]

Далее:
ЧАСТЬ I. ФОРМИРОВАНИЕ МНОГОПАРТИЙНОЙ СИСТЕМЫ
Глава I
ПОЛИТИЧЕСКОЕ ПРОБУЖДЕНИЕ РОССИИ НА РУБЕЖЕ XIX-XX веков

К оглавлению

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ Гамбаров Ю.С. Политические партии России в их прошлом и настоящем. СПб., 1904. С. 3. [c.59]
Вернуться к тексту

² Мартов Л. Политические партии в России. 2-е изд. М., 1917. С. 1. [c.59]
Вернуться к тексту

³ Симптоматично, что в 1921 г. Сталин не рискнул опубликовать свое “изыскание” о партии как об “ордене меченосцев” и сделал это только в 1952 г. [c.59]
Вернуться к тексту

⁴ Сталин И.В. Соч. Т. 6. С. 170-186; Т. 8. С. 31-60. [c.59]
Вернуться к тексту

⁵ См., например: Спирин Л.М. Некоторые теоретические и методологические проблемы изучения непролетарских партий России // Банкротство мелкобуржуазных партий в России. 1917–1922 гг. М., 1977. С. 1, 3; Литвин А.Л., Овруцкий Л.М. Левые эсеры: программа и тактика (некоторые вопросы). Казань, 1992. С. 6 и др. [c.59]
Вернуться к тексту

⁶ См.: Миллер В.И. Осторожно: история! (Книга представляет собой сборник статей автора, в том числе и предсмертный автореферат докторской диссертации.) Указ. соч. С. 24–25. [c.59]
Вернуться к тексту

⁷ Ленин В.И. Полное собрание сочинений (далее – ПСС). Т. 14. С. 21; Т. 21. С. 237. [c.59]
Вернуться к тексту

⁸ См.: Там же. Т. 14. С. 22, 26-27; Т. 21. С. 37-55, 247-251, 275-287 и др. [c.59]
Вернуться к тексту

⁹ См.: Мартов Л. Указ. соч. С. 4–9, 17–24. [c.59]
Вернуться к тексту

¹⁰ См.: Кривенький В.В. Новые данные сравнительно-количественного анализа политических партий России // История национальных политических партий России. М., 1997. С. 123–130; Красная книга ВЧК / Под ред. М.И. Лациса. Т. 1-2. М., 1922 (2-е издание - 1989). [c.59]
Вернуться к тексту

¹¹ См.: Спирин Л.М. Указ. соч. С. 7. Селезнева Л.В. Введение к учебному пособию “Политические партии России в контексте ее истории”. Ростов-на-Дону, 1998. В учебнике данная работа не проанализирована в связи с появлением в свет после написания нашего учебника; Постников Н.Д. Территориальное размещение и численность политических партий России в 1907-1917 гг. М., 1998. С. 16-18. [c.59]
Вернуться к тексту

¹² См.: Сивохина Т.А. Советская историография банкротства мелкобуржуазных партий в России // История и историки. Историографический ежегодник. М., 1979. С. 72. [c.59]
Вернуться к тексту

¹³См.: Ленин В.И. ПСС. Т. 34. С. 30, 198, 408; Т. 40. С. 5. [c.59]
Вернуться к тексту

¹⁴ См.: Там же. Т. 43. С. 75, 136-137. [c.59]
Вернуться к тексту

¹⁵ Миллер В.И. Указ. соч. С. 23-25. [c.60]
Вернуться к тексту

¹⁶ См.: Ленин В.И. ПСС. Т. 41. С. 8. [c.60]
Вернуться к тексту

¹⁷ См.: Маслов Н.Н. Краткий курс истории ВКП(б) – энциклопедия и идеология сталинизма и постсталинизма: 1938–1988 // Россия XX век. Советская историография. М., 1996. С. 240–273. [c.60]
Вернуться к тексту

¹⁸ См.: Афанасьев Ю.Н. Феномен советской историографии // Советская историография. М., 1996. С. 32–33. [c.60]
Вернуться к тексту

¹⁹ Аксельрод П.Б. Объединение российской социал-демократии и ее задачи // Искра. 1904. № 55, 57, 68; Троцкий Л.Д. Наши политические задачи. Женева, 1904; Мартов Л.О. Политические партии в России. СПб., 1906; Плеханов Г.В. Дневник социал-демократа. Женева, 1905; Он же. На два фронта (Сб. политических статей). Женева 1905; Акимов-Махновец В. Очерки развития социал-демократии в России. 1-е изд. СПб., 1905; 2-е изд. СПб., 1906; Потресов А.Н., Аксельрод П.Б. (45 лет общественной деятельности). СПб., 1914; Ленин В.И. Что делать? // ПСС. Т. 6; Он же. Рассказ о II съезде РСДРП. 1903 // ПСС. Т. 8; Он же. II съезд “Заграничной лиги русской революционной социал-демократии”. 13–18 (26– 31) октября 1903 г. // Там же; Он же. Доклад о II съезде РСДРП 14 (27) октября // Там же; Он же. Шаг вперед, два шага назад (Кризис в нашей партии). Женева, 1904 // Там же; Он же. Детская болезнь “левизны” в коммунизме // ПСС. Т. 41. [c.60]
Вернуться к тексту

²⁰ Большевистская историография, представленная главным образом трудами Ленина, подробно и с апологетических позиций проанализирована Н.Н. Масловым (“Ленин как историк партии”. 1-е изд. Л., 1964; 2-е изд. Л., 1969) и А.И. Зевелевым (“Ленинская концепция историко-партийной науки”. М., 1982) и др. [c.60]
Вернуться к тексту

²¹ Историография истории КПСС проведена во множестве работ, которые здесь не анализируются; укажем, однако, на некоторые: Волин М.С. Некоторые вопросы историографии истории партии (дооктябрьский период) // Вопросы истории КПСС. 1960. № 5; Он же: Изучение истории Коммунистической партии // Очерки истории исторической науки в СССР. М., 1963; Он же. История Коммунистической партии в советской историографии // Очерки истории исторической науки в СССР. Т. 4. М., 1966; Зевелев А.И., Кузнецов С.Л. Историография большевизма. М., 1973; Кузнецов С.Л. Историография борьбы Ленина за создание партии нового типа. Саратов, 1975; Злобин В.И. II съезд РСДРП. М., 1980; Суслов М.Г. Борьба против экономизма в российской социал-демократии. Иркутск, 1986; Корниенко С.И. Полемика вокруг ленинского наследия. Пермь, 1991; Логунов А.П. Революция 1905–1907 гг. и российская социал-демократия. Ростов-на-Дону. М., 1992; Он же. Кризис исторической науки или. наука в условиях общественного кризиса: Отечественная историография второй половины 80-х – начала 90-х годов // Советская историография. М., 1996. С. 447–487; Гефтер М. Сталин умер вчера // Рабочий класс и современный мир. 1988. № 1; Наумов В.П., Рябов В.В., Филиппов Ю.И. Об историческом пути КПСС: поиски новых подходов. М., 1992; Афанасьев Ю.Н. Феномен советской историографии // Советская историография. М., 1996. С. 7–41 и др. [c.60]
Вернуться к тексту

²² Спирин Л.М. Историография борьбы РКП(б) с мелкобуржуазными партиями в 1917–1920 гг. // Вопросы истории КПСС. 1966. № 4; Он же. Некоторые теоретические и методологические проблемы изучения непролетарских партий в России // Банкротство непролетарских партий в России. 1917–1922 гг. Ч. 1. М., 1977; Гусев К.В. Советские историки о крахе партии эсеров // Великий Октябрь в работах советских и зарубежных историков. М., 1971; Он же. Состояние разработки и задачи [c.60] дальнейшего изучения истории непролетарских партий России в 1917 г. и в годы гражданской войны // Материалы научного симпозиума. М., 1980; Астрахан Х.М. История буржуазных и мелкобуржуазных партий России в 1917 г. в новейшей советской литературе // Вопросы истории. 1975. № 2; Черемисский И.А. Историография правомонархических организаций (1905–1920) // Непролетарские партии России. М., 1984; Сивохина ТА. Современная историография политического банкротства мелкобуржуазных партий в советской России // История и историки. Историографический ежегодник. М., 1979; Историографическое изучение истории буржуазных и мелкобуржуазных партий в России. Калинин, 1981; Борьба ленинской партии против непролетарских партий и течений. Дооктябрьский период. Л., 1987; Волобуев О.В., Леонов М.И., Уткин А.И., Шелохаев В.В. История политических партий периода первой российской революции в новейшей советской литературе // Вопросы истории. 1985. № 7; Они же. История политических партий в России в 1907–1914 гг. в советской историографии // Вопросы истории. 1989. № 4; Волобуев О.В., Миллер В.И., Шелохаев В.В. Непролетарские партии в России: итоги изучения и нерешенные проблемы // Непролетарские партии в трех революциях. М., 1989. [c.61]
Вернуться к тексту

²³ Ленин В.И. ПСС. Т. 32. С. 69. [c.61]
Вернуться к тексту

²⁴ Гусев К.В. Советские историки о крахе партии эсеров; Спирин Д.М. Историография борьбы РКП(б) с мелкобуржуазными партиями в 1917– 1920 гг.; Шестак Ю.И. Тактика большевиков по отношению к левым течениям мелкобуржуазной демократии (1917–1922 г.). М., 1971 и др. [c.61]
Вернуться к тексту

²⁵ См.: Сборник циркулярных писем ВЧК - ОГПУ. 1919-1921. Т. 3. Ч. 1. 1919–1921 гг. М., 1935; Сборник приказов и распоряжений ВЧК – ОГПУ - НКВД СССР. Т. 3. Ч. 2. 1922-1924 гг. М., 1935. Подробно: Павлов Д.Б. Отечественные и зарубежные публикации документов российских партий. М., 1998. С. 10. [c.61]
Вернуться к тексту

²⁶ Вардин Ил. Политические партии и русская революция. М., 1922; Он же. Эсеровские убийцы и социал-демократические адвокаты. (Факты и документы). М., 1922; Он же. Революция и меньшевизм. М.–Л., 1925; Луначарский А.В. Бывшие люди. Очерк истории партии эсеров. М., 1922; Мещеряков В. Партия социалистов-революционеров. Ч. 1, 2. М., 1922; Стеклов Ю. Партия социалистов-революционеров (правых эсеров). М., 1922; Владимирова В. Год службы социалистов капиталистам. Очерки из истории эсеро-меньшевистской контрреволюции в 1918 г. М.–Л., 1927; Лисовский П. На службе капитала. Эсеро-меньшевистская контрреволюция. Л., 1928; Черномордик С. Эсеры. Харьков, 1929; Эрде. Меньшевики. Харьков, 1929; Стальный В. Кадеты (конституционно-демократическая партия народной свободы). Харьков, 1929; Равич-Черкасский М.Н. Анархисты (Какие партии были в России). Харьков, 1929. [c.61]
Вернуться к тексту

²⁷ Наши противники. Сб. материалов и документов / Под ред. В. Юдовского. Т.1. Легальный марксизм, экономизм, махаевщина, меньшевизм, социалисты-революционеры, либералы. М., 1928; Т. 2. Меньшевики, социалисты-революционеры и либералы. М., 1929. [c.61]
Вернуться к тексту

²⁸ Так, Ил. Вардин писал, что усилия меньшевиков и эсеров в 1917 г. были направлены на утверждение единовластия буржуазии (Вардин Ил. Революция и меньшевизм. М.–Л., 1925. С. 28), а П.Лепешинский отмечал, что меньшевики в 1917 г. “докатились до роли контрреволюционного фактора в прямом смысле этого слова” (Лепешинский П. Меньшевики. М., 1931. С. 63). Об эволюции эсеров от социал-соглашательства к контрреволюции говорилось также в брошюре С.Черномордика. [c.61]
Вернуться к тексту

²⁹ Тютюкин С.В. Первая российская революция и Г.В. Плеханов. М., 1981. [c.61]
Вернуться к тексту

³⁰ См.: Гусев К.В. Партия эсеров: от мелкобуржуазного революционаризма к контрреволюции. М., 1975; Гинев В.Н. Аграрный вопрос и мелкобуржуазные партии в России в 1917 г. Л., 1977. [c.62]
Вернуться к тексту

³¹ Комин В.В. Банкротство буржуазных и мелкобуржуазных партий России в период подготовки и победы Великой Октябрьской социалистической революции. М., 1965. С. 235–236. [c.62]
Вернуться к тексту

³² Астрахан Х.М. История буржуазных и мелкобуржуазных партий России в 1917 г. в новейшей советской литературе // Вопросы истории. 1975. № 2. С. 39; Соболева П.И. Октябрьская революция и крах социал-соглашателей. М., 1968. [c.62]
Вернуться к тексту

³³ См.: Ленин В.И. ПСС. Т. 31. С. 123; С. 363, 367 и др. [c.62]
Вернуться к тексту

³⁴ См.: Борьба коммунистической партии против непролетарских групп и течений. Л., 1982. С. 27. [c.62]
Вернуться к тексту

³⁵ Ленин В.И. ПСС. Т. 44. С. 396. [c.62]
Вернуться к тексту

³⁶ Сводка различных мнений о времени установления однопартийной системы в России дана в посмертной книге В.И. Миллера “Осторожно: история!” (М., 1997. С. 24–25). Она будет проанализирована на 36–37-й страницах книги. [c.62]
Вернуться к тексту

³⁷ Тумаринсон В.Х. Меньшевики и большевики: несостоявшийся консенсунс (Опыт исторической реконструкции). М., 1994. [c.62]
Вернуться к тексту

³⁸ Троцкий Л.Д. История русской революции. Берлин, 1993. Т. II. Ч. 2. С. 337; Суханов Н.Н. Записки о революции. М., 1991. Т. 2. С. 184; Cetzler J. Martov L. Political Biography of Russian Social-Democrat. Cambrige, 1967. P. 218-220. [c.62]
Вернуться к тексту

³⁹ Тумаринсон В.Х. Указ. соч. С. 82–83. [c.62]
Вернуться к тексту

⁴⁰ Там же. С. 84. [c.62]
Вернуться к тексту

⁴¹ Тарновский К.Н. О некоторых особенностях формирования непролетарских партий в России (Непролетарские партии России в трех революциях). М., 1989. С. 26. [c.62]
Вернуться к тексту

⁴² Политическая история России в партиях и лицах. М., 1993, 1994; Политические партии России. Конец XIX – первая четверть XX века. Энциклопедия. М., 1996; Шелохаев В.В. Либеральная модель переустройства России. М., 1996; Тютюкин С.В. Г.В. Плеханов. Судьба русского марксиста. М., 1997; Урилов И.Х. Ю.О.Мартов. Политик и историк. М., 1997. [c.62]
Вернуться к тексту

⁴³ Зевелев А., Павлов Ю. Расколотая власть. М., 1995. [c.62]
Вернуться к тексту

⁴⁴ Первые наброски к политической биографии Мартова принадлежат Г.И.Ильящук, В.И.Миллеру, С.В.Тютюкину, П.А.Подболотову к В.С.Рудницкой. (Ильящук Г.И. Ю.О.Мартов в зеркале личной переписки. 1917 г. М., 1991. С. 134-136; Ильящук Г.И., Миллер В.И. Мартов Ю.О. Политические деятели России. Биографический словарь. М., 1993, С. 204–208; Подболотов П.А., Рудницкая B.C. Юлий Мартов: политики человек // История отечества в портретах политических и государственных деятелей. Брянск, 1993; Тютюкин С.В. Ю.О. Мартов // Политическая история России в партиях и лицах. М., 1994. С. 113–129.) В зарубежной историографии Мартову посвящена монография И.Гецлера. Некоторые штрихи к политическому портрету Мартова можно найти также в работа Р.Пайпса, Н.Валентинова, Л.О.Дан, Б.И.Николаевского, А.Авторханова. [c.62]
Вернуться к тексту

⁴⁵ Подробный анализ энциклопедии был сделан в ходе “круглого стола”, проведенного в конце 1996 г. (см.: Отечественная история. 1997. № 1 С. 136-159). [c.62]
Вернуться к тексту

⁴⁶ Коргунюк Ю.Г., Заславский С.Е. Российская многопартийность. М., 1996; Андреев Андрей. Политический спектр России. Структура, идеологии, [c.62] основные субъекты. М., 1997; Холмская М.Р. Коммунисты России: факты, идеи, тенденции. М., 1998. [c.63]
Вернуться к тексту

⁴⁷ См.: Буртин Юрий. Три Ленина // Независимая газета. 1999. 21 января. [c.63]
Вернуться к тексту

⁴⁸ Там же. [c.63]
Вернуться к тексту

⁴⁹ Там же. [c.63]
Вернуться к тексту

⁵⁰ См., например: Поляков Ю.А. Российские просторы: благо или проклятие? Заметки историка // Свободная мысль. 1992. № 12; Он же. Наше непредсказуемое прошлое. М., 1995. [c.63]
Вернуться к тексту

⁵¹ См.: Сборник программ политических партий в России / Под ред. В.В.Водовозова. Вып. 1–6. СПб., 1905–1906; Полный сборник платформ всех русских политических партий с приложением высочайшего Манифеста 17 октября 1905 г. и всеподданнейшего доклада графа Витте. СПб., 1906; Российские партии, союзы и лиги. Сборник программ, уставов и справочных сведений о российских политических партиях, всероссийских профессионально-политических и профессиональных союзах и всероссийских лигах / Сост. В.Иванович. СПб., 1906 и др. [c.63]
Вернуться к тексту

⁵² Центральный архив ФСБ. Д. 1123. Т. 3. Л. 10. [c.63]
Вернуться к тексту

⁵³ Ленин В.И. ПСС. Т. 43. С. 238, 387. [c.63]
Вернуться к тексту

⁵⁴ См.: Красная книга ВЧК / Под ред. М.И. Лациса. Т. 1–2. М., 1922 (2-е изд. М., 1989). [c.63]
Вернуться к тексту

⁵⁵ Семенов Г. (Васильев). Военная и боевая работа ПСР за 1917–1918 гг. Берлин, 1922. [c.63]
Вернуться к тексту

⁵⁶ Архив Президента РФ. Ф.3. Oп.59. Д.16. Л.3. – Выписка из протокола № 1 заседания комиссии тт. Каменева и Сталина, назначенной Политбюро [Январь 1921 г.]. [c.63]
Вернуться к тексту

⁵⁷ Савинков Б.В. Почему я признал советскую власть // Дело Бориса Савинкова / Предисловие Е.Ярославского. М., 1924. [c.63]
Вернуться к тексту

⁵⁸ Горев Б.И. Меньшевики в октябрьской революции в Петрограде // Каторга и ссылка. 1932. № 11/12. [c.63]
Вернуться к тексту

⁵⁹ Майский И. Демократическая контрреволюция. М.–Пг., 1923. [c.63]
Вернуться к тексту

⁶⁰ Бобрищев-Пушкин А.В. Патриоты без отечества. Л., 1925; Гредескул Н.А. Россия прежде и теперь. М.–Л., 1926. [c.63]
Вернуться к тексту

⁶¹ Вардин Ил. Политические партии и русская революция. М., 1922; Он же. Эсеровские убийцы и социал-демократические адвокаты (Факты и документы). М., 1922; Он же. Революция и меньшевизм. М.–Л., 1925; Луначарский А.В. Бывшие люди. Очерк истории партии эсеров. М., 1922; Мещеряков В. Партия социалистов-революционеров; Стеклов Ю. Партия социалистов-революционеров (правых эсеров); Владимирова В. Год службы социалистов капиталистам; Лисовский П. На службе капитала; Чер-номордик С. Эсеры; Стольный В. Кадеты; Равич-Черкасский М.Н. Анархисты; Ярославский Ем. Анархизм в России (Как история разрешила спор между анархистами и коммунистами в русской революции). М., 1939 и др. [c.63]
Вернуться к тексту

⁶² Энциклопедический словарь Гранат. Т. 41. Ч. 1–3. Свод автобиографий и авторизованных биографий деятелей СССР и Октябрьской революции (переизд.: Деятели СССР и революционного движения России. Энциклопедический словарь Гранат. М., 1989). [c.63]
Вернуться к тексту

⁶³ Ленинский сборник. М.–Л., 1925. Т. 4. [c.63]
Вернуться к тексту

⁶⁴ Второй съезд РСДРП. Июль–август 1903 г. Протоколы. М., 1959; Третий съезд РСДРП. Апрель–май 1905 г. Протоколы. М., 1959; Переписка В.И. Ленина и редакции газеты “Искра” с социал-демократическими организациями в России. 1900–1903 гг. В 3 т. М., 1969–1970 и др. [c.63]
Вернуться к тексту

⁶⁵ Всероссийское совещание Советов рабочих и солдатских депутатов. Стенографический отчет / Сост. М.Н. Цапенко. М., 1927; Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов. Протоколы заседаний Исполкома / Сост. Б.Я. Наливайский. М., 1925; Первый Всероссийский съезд Советов рабочих и солдатских депутатов. Стенографический отчет. Т. 1–2. М., 1930; Второй Всероссийский съезд Советов рабочих и солдатских депутатов / Сост. К.Г. Котельников. М.–Л., 1928. [c.64]
Вернуться к тексту

⁶⁶ Всероссийское Учредительное собрание / Сост. И.С. Малчевский. М.–Л., 1930. [c.64]
Вернуться к тексту

⁶⁷ Буржуазия накануне Февральской революции / Сост. Б.Б. Граве. М.–Л., 1927. [c.64]
Вернуться к тексту

⁶⁸ Граве Б.Б. Кадеты в 1905–1906 гг. (Материалы ЦК партии “Народной свободы”) // Красный архив. 1931. Т. 3–5 (46–48). [c.64]
Вернуться к тексту

⁶⁹ Красный архив. 1929. Т. 4–5. [c.64]
Вернуться к тексту

⁷⁰ Буржуазия и помещики в 1917 году. Частные совещания членов Государственной думы / Под ред. А.К. Дрезена, с предисловием З.Б. Лозинского. М.–Л., 1932. [c.64]
Вернуться к тексту

⁷¹ Наши противники. Сб. материалов и документов / Под ред. В.Юдовского. Т.1. Легальный марксизм, экономизм, махаевщина, меньшевизм, социалисты-революционеры, либералы. М., 1928; Т. 2. Меньшевики, социалисты-революционеры и либералы. М., 1929. [c.64]
Вернуться к тексту

⁷² Плеханов Г.В. Год на родине. Полное собрание статей и речей, 1917–1918 гг. В 2 т. / С предисл. Ю.Фердмана (Арзаева). Париж, 1921. [c.64]
Вернуться к тексту

⁷³ Переписка Г.В. Плеханова и П.Б. Аксельрода / Под ред. П.А. Берлина, В.С. Войтинского и Б.И. Николаевского. В 2 т. М., 1925. [c.64]
Вернуться к тексту

⁷⁴ Социал-демократическое движение в России. Материалы / Под ред. А.Н. Потресова и Б.И. Николаевского. Т. 1. М.–Л., 1928. [c.64]
Вернуться к тексту

⁷⁵ Письма П.Б. Аксельрода и Ю.О. Мартова, 1901–1916. Берлин, 1924. [c.64]
Вернуться к тексту

⁷⁶ Кандидов Б. Меньшевизм и поповщина после февральской революции // Меньшевистская контрреволюция и церковь. М., 1931. С. 134. [c.64]
Вернуться к тексту

⁷⁷ Меньшевики-интервенты. Сб. ст. / Под ред. И.В. Вардина. М.–Л., 1931. [c.64]
Вернуться к тексту

⁷⁸ Листовки гражданской войны в СССР. 1918–1922 гг. / Сост. Р.Голубева и А.Иванов. М., 1942. [c.64]
Вернуться к тексту

⁷⁹ Астров Н.И. Воспоминания / Предисл. С.В.Паниной, П.П.Юренева. Париж, 1940. [c.64]
Вернуться к тексту

⁸⁰ Маклаков В.А. Речи: судебные, думские, публичные лекции 1904–1926 / Предисл. М.А.Алданова. Париж, 1949. [c.64]
Вернуться к тексту

⁸¹ Гарви П.А. Воспоминания социал-демократа. Нью-Йорк, 1946. [c.64]
Вернуться к тексту

⁸² Maximoff G.P. The Guillotine at Work Twenty Years of Terror in Russia (Data and Documents). Chicago, 1940. [c.64]
Вернуться к тексту

⁸³ Революция 1905–1907 гг. в России. Документы и материалы / Под ред. А.М.Панкратовой. Т. 1. М., 1955-1965. С. XXVII [Предисловие]). [c.64]
Вернуться к тексту

⁸⁴ Великая Октябрьская социалистическая революция. Документы и материалы / Под ред. А.Л. Сидорова. В 5 т. Т. 1. М., 1957–1959. С. IX. [c.64]
Вернуться к тексту

⁸⁵ Триумфальное шествие советской власти. Ч. 2. М., 1963. С. 338–339. [c.64]
Вернуться к тексту

⁸⁶ Непролетарские партии России. Урок истории / Под общ. ред. И.И. Минца. М., 1984. С. 3, 16. [c.64]
Вернуться к тексту

⁸⁷ Маклаков В.А. Из воспоминаний. Нью-Йорк, 1954; Тыркова А.В. На путях к свободе. Нью-Йорк, 1952. Чернов В.М. Перед бурей. Нью-Йорк, 1953; Зензинов В.М. Пережитое. Нью-Йорк, 1953; Вишняк М.В. Дань прошлому. Воспоминания. Нью-Йорк, 1954; Милюков П.Н. Воспоминания [c.64] (1859-1917). Т. 1-2. Нью-Йорк, 1955; Франк С.Л. Биография П.Б. Струве. Нью-Йорк, 1956; см. также: Аронсон Г.Я. Россия в эпоху революции. Исторические этюды и мемуары. Нью-Йорк, 1966; Милюков П.Н. Воспоминания государственного деятеля. Нью-Йорк, 1982; Родзянко М.В. Крушение империи и Государственная дума и февральская 1917 г. революция. Нью-Йорк, 1986; Родичев В.И. Воспоминания и очерки о русском либерализме. Newtonville, 1983 и др. [c.65]
Вернуться к тексту

⁸⁸ Мартов и его близкие. Сборник / Сост. Г.Я. Аронсон, Л.О. Дан, Б.Л. Двинов, Б.М. Сапир. Нью-Йорк, 1959. [c.65]
Вернуться к тексту

⁸⁹ Церетели И.Г. Воспоминания о февральской революции. Кн. 1–2. Париж, 1963; Мельгунов С.П. Воспоминания и дневники. Ч. 1–2. Париж, 1964; Гессен И.В. Годы изгнания. Жизненный отчет. Париж, 1979; Оболенский В.А. Моя жизнь, мои современники. Париж, 1988 и др. [c.65]
Вернуться к тексту

⁹⁰ Олицкая Е.Л. Мои воспоминания. Франкфурт-на-Майне, 1971. [c.65]
Вернуться к тексту

⁹¹ Долгоруков П.Д. Великая разруха. Мадрид, 1964. [c.65]
Вернуться к тексту

⁹² См., например: Гарей П.А. Дни красного террора в Одессе (Из воспоминаний) // Социалистический вестник. 1960. № 1. [c.65]
Вернуться к тексту

⁹³ The Mensheviks. From the Revolition of 1917 to the Second World War. / L.Haimson, ed. Chicago, 1974. [c.65]
Вернуться к тексту

⁹⁴ Protokoly Pervogo S'ezda Partii Sotsialistov-Revolyutsionerov (Proceedings of the First Congress of the Socialist Revolutionary Party) together with Dobavlenie k Protokolam Pervogo C'ezda Partii Sotsialistov-Revolutsionerov (Supplement to the Proceedings of the First Party Congress of the Socialist-Revolutionary Party). Ed. with introduction, notes, appendices and index by Maureen Perrie. New York–Lnd., 1983. [c.65]
Вернуться к тексту

⁹⁵ Федор Ильич Дан. Письма (1899–1946). Амстердам, 1985. [c.65]
Вернуться к тексту

⁹⁶ Из архива Л.О. Дан. Амстердам, 1987. [c.65]
Вернуться к тексту

⁹⁷ Партия социалистов-революционеров после октябрьского переворота 1917 года. Документы из архива ПСР. Амстердам, 1989. [c.65]
Вернуться к тексту

⁹⁸ Дело Фанни Каплан / Сост. А.Л. Литвин. Казань, 1995. [c.65]
Вернуться к тексту

⁹⁹ Левые эсеры и ВЧК. Сборник документов / Под ред. А.Л. Литвина. Казань, 1996. [c.65]
Вернуться к тексту

¹⁰⁰ Шульгин В.В. Годы. Дни. 1920. Мемуары. М., 1990; Он же. Размышления (Из рукописей 60-х годов) / Публ. А.И.Ушакова // Неизвестная Россия. XX век. Вып. 1. М., 1992 и др. [c.65]
Вернуться к тексту

¹⁰¹ Милюков П.Н. Воспоминания. 1859–1917. Т. 1–2 / Предисл. М.Г.Вандалковской. М., 1990; Вехи. Интеллигенция в России. Сборники статей / Сост. Н.Казакова, предисл. В.Шелохаева. М., 1991 и др. [c.65]
Вернуться к тексту

¹⁰² Савинков Б. Избранное. Л., 1990; Владимир Бурцев и его корреспонденты / Сост. О.В.Будницкий // Отечественная история. 1992. № 6 и др. [c.65]
Вернуться к тексту

¹⁰³ См., например: Партии, движения и объединения России. Справочно-аналитический сборник. М., 1993. [c.65]
Вернуться к тексту

¹⁰⁴ Россия. Партии, ассоциации, союзы, клубы. Справочник. Изд. Российско-американского университета. Вып. 1–10. М., 1991–1993. [c.65]
Вернуться к тексту

¹⁰⁵ Приймак Н.И. Советское источниковедение ленинского наследия. Л., 1991. [c.65]
Вернуться к тексту

¹⁰⁶ Ленин В.И. Соч. В 30 т. 1925-1932. [c.65]
Вернуться к тексту

¹⁰⁷ Валк С.Н. Избранные труды по археографии. Л., 1991. С. 85–105. [c.65]
Вернуться к тексту

¹⁰⁸ Варшавчик М.А. Источниковедение истории КПСС. М., 1989; Советская археография. Период развития социализма. 1960–1980 гг. / Под ред. М.С. Селезнева, В.М.Устинова. М., 1983. [c.65]
Вернуться к тексту

¹⁰⁹ См.: Сокровищница великих идей ленинизма. М., 1968. [c.66]
Вернуться к тексту

¹¹⁰ Зевелев А.И., Кулешов С.В. Биографическая хроника В.И. Ленина и историко-партийная наука. М., 1978. [c.66]
Вернуться к тексту

¹¹¹ Боголюбов К.М., Петров Ф.П. Документы борьбы и побед. М., 1974. [c.66]
Вернуться к тексту

¹¹² Вопросы истории. 1995. № 1. [c.66]
Вернуться к тексту

¹¹³ Вопросы истории. 1992–1995. [c.66]
Вернуться к тексту

¹¹⁴ Исторический архив. 1993. № 3–6. [c.66]
Вернуться к тексту

¹¹⁵ Исторический архив. 1993. № 1. [c.66]

ЧАСТЬ I. ФОРМИРОВАНИЕ МНОГОПАРТИЙНОЙ СИСТЕМЫ

Глава I
ПОЛИТИЧЕСКОЕ ПРОБУЖДЕНИЕ РОССИИ НА РУБЕЖЕ ХIХ – ХХ веков

Сложный и во многом драматичный процесс возникновения, ожесточенного соперничества, а затем распада и гибели российских политических партий после установления большевистской диктатуры заслуживает самого пристального внимания и изучения. Заслуживает потому, что короткая, но достаточно яркая история этих партий в начале XX в. – это неотъемлемая часть нашей истории, предостережение прошлого настоящему и будущему России, урок для современных политиков и всех болеющих за свою Родину россиян.

Политические партии возникли в старой, императорской России намного позже, чем на Западе. Видимо, не случайно в “Толковом словаре живого великорусского языка” В.И.Даля, увидевшем свет в 60-х годах прошлого века и прекрасно отразившем русскую ментальность того времени, среди многочисленных значений слова “партия” еще отсутствует его толкование как определенной политической организации, отражающей интересы тех или иных общественных кругов. В лучшем случае под партиями понимали тогда лишь идейные течения, например, западников и славянофилов или придворные группировки, боровшиеся между собой за место у трона, а порой и менявшие одних царственных особ на другие. Характерно, например, что будущие декабристы создавали союзы и общества, а не политическую партию и лишь революционеры-народовольцы дали своей организации название партии.

Процесс создания политических партий в России проходил под явным влиянием Запада, в чем-то повторял его, но вместе с тем имел и большую национальную специфику. Поэтому будет уместно в начале этого очерка рассмотреть вопрос о том, как возникли партии в более развитых в экономическом и политическом отношениях западных странах. [c.69]

Как это было на Западе

В ведущих европейских странах процесс формирования политических партий занял очень длительный период (тори и виги – прообраз позднейших английских консерваторов и либералов – появились, например, еще в XVII в.). При этом партии демократической и социалистической ориентации повсюду возникали позже партий консервативных и либеральных. В основе этого процесса лежал переход [c.69] от традиционного, доиндустриального общества к обществу индустриальному, либерально-демократическому, развитие рыночной экономики, идеологического и политического плюрализма, гласности.

Западные партии рождались на фоне острых сословных и классовых конфликтов, являясь одновременно и их продуктом, и активными участниками парламентской и внепарламентской политической борьбы. Буржуазные революции служили катализатором оформления различных партийно-политических группировок: так, например, в годы Великой французской революции конца XVIII в. на политической арене сражались партии фейянов, жирондистов, якобинцев. Трудно представить себе западные политические партии вне парламентских дебатов, избирательных кампаний, газетной и журнальной полемики, в ходе которых выдвигались и приобретали популярность их лидеры и ведущие публицисты. Не случайно парламентские фракции часто были руководящими центрами политических партий, которые стали принимать более или менее современный вид в XIX в. – веке расцвета парламентаризма и конституционализма, когда интенсивно шел процесс формирования гражданского общества.

В некоторых западных странах основой их политической жизни было соперничество и попеременное пребывание у власти двух политических партий – либералов и консерваторов в Англии, демократов и республиканцев в США. В других – и их большинство – партийно-политическая система выглядела более пестрой и мозаичной. В Германии, например, с которой особенно часто сравнивали Россию на рубеже XIX и XX вв., одновременно существовали четыре консервативных, шесть либеральных, пять национальных, католическая и социал-демократическая партии. При этом в результате своеобразного естественного отбора выживали лишь самые социально укорененные, идеологически и организационно оформленные партии, сумевшие выдвинуть способных и авторитетных лидеров, приобрести популярность и поддержку тех или иных социальных слоев.

В основе партийности лежит, как известно, определенная общность социальных, политических и национальных интересов. Поэтому любая партия в конечном счете социально ориентирована, хотя и состоит обычно из представителей нескольких социальных слоев, объединенных какой-либо внешне “надклассовой”, интегральной идеей (например идеей либеральной или социальной демократии, национальной независимости, принципами христианства и т.д.). Это находит, в частности, отражение и в названиях партий, которые очень редко открыто декларируют свою классовую ориентацию.

Следует также учитывать, что для западных политических партий – может быть, за исключением социалистических – были характерны организационная расплывчатость, отсутствие четких критериев при приеме новых членов и жестких дисциплинарных норм, В итоге они часто напоминали политические или избирательные клубы, не сохранившие для истории даже сведений о числе своих членов. [c.70]

Первые политические организации в России

В то время как на Западе кипели политические страсти, российские самодержцы с помощью послушно исполнявшей их волю полицейско-бюрократической машины, наоборот, делали все, чтобы искусственно деполитизировать общественную жизнь страны, превратив политику, идеологию, искусство и даже историю в монопольную собственность императора и правительственных канцелярий. Поистине убийственно звучал вывод французского маркиза А. де Кюстина, посетившего Россию в 1839 г.: здесь нет свободы, а значит, нет жизни.

Конечно, неверно было бы считать, что в России вообще не было никаких демократических традиций. Вспомним хотя бы о вечевых народных собраниях в Новгороде и Пскове, общинных демократических порядках в русской деревне, казачьем самоуправлении. На сословно-представительных Земских соборах XVI – XVII вв., где обсуждались важнейшие вопросы государственной жизни вплоть до избрания некоторых русских царей, правом голоса обладали не только бояре и дворяне, но и представители городской посадской верхушки и даже незакрепощенных крестьян. Не случайно идея созыва Земского собора была популярна в некоторых общественных кругах России вплоть до начала XX в., когда этот лозунг уступил место призывам к созыву Учредительного собрания. Однако нельзя отрицать, что самодержавная система либо уничтожила, либо сильно деформировала эти остатки былой демократии, которую пришлось воссоздавать в XX в. практически заново.

А.И.Герцен очень верно заметил однажды, что у народа, лишенного свободы, литература – это единственная трибуна, с которой он заставляет услышать крик своего возмущения и своей совести. Именно литература заменяла в России в конце XVIII – XIX вв. политические партии, хотя в условиях, когда в стране существовала жесткая цензура, такая замена, конечно же, не могла быть равноценной. Для тех же немногих смельчаков, которые отваживались открыто говорить и писать о свободе, а тем более активно бороться за нее, оставались тогда лишь две дороги – в эмиграцию или в тайные антиправительственные общества со всеми вытекавшими отсюда последствиями вплоть до Петропавловской крепости, Сибири и даже виселицы.

В подобных условиях реальная инициатива в проведении либеральных реформ могла принадлежать в России только самой власти, руководствовавшейся, однако, не интересами народа, а великодержавными амбициями, желанием не отстать от западных соседей, а также интересами узкого слоя дворян, составлявших главную социальную опору самодержавия и упорно цеплявшихся за свои права и привилегии. Вполне понятно поэтому, что так называемый “правительственный либерализм” начала XIX в., нашедший отражение в проектах М.М.Сперанского, сначала инициированных, а затем положенных под сукно Александром I, носил ограниченный и непоследовательный характер. Не решился на отмену крепостничества и следующий русский царь, Николай I, считавший, что хотя крепостное [c.71] право – это явное зло, но прикоснуться к нему в тогдашней России “было бы делом еще более гибельным”.

Народ в России, по образному выражению Пушкина, в основном еще “безмолвствовал”, если не считать крестьянских волнений (в первой половине XIX в. их было около 3 тыс.), в ходе которых вопрос о кардинальном изменении общественно-политического строя в стране, однако, даже не ставился. Что же касается узкого слоя образованных, широко мыслящих дворян и разночинной интеллигенции, то все их попытки достучаться до власть имущих или поднять руку на существовавший в Российской империи порядок вещей оставались безрезультатными. Об этом свидетельствовала трагическая судьба декабристов, петрашевцев, Белинского, Герцена, Чернышевского и других передовых людей России, хотя за немногочисленными исключениями они не были сторонниками революционных потрясений и цареубийства.

Можно до бесконечности спорить о том, готова или не готова была наша страна в XIX в. к радикальным экономическим и общественно-политическим преобразованиям. Одни считают, что самодержавие еще не изжило себя, а политическая свобода принесла бы народу лишь анархию и разорение. Другие, наоборот, полагают, что именно промедление с назревшими реформами в конце концов и погубило династию Романовых. Думается, что последние все же ближе к истине, хотя у нас нет никаких оснований идеализировать состояние тогдашнего российского общества.

Так или иначе, после бесславного для России окончания Крымской войны жизнь заставила ее правящие “верхи” во главе с императором Александром II пойти в 60 – 70-х годах XIX в. на проведение целой серии реформ (их часто называют великими), резко ускорившими процесс модернизации страны. По российским меркам это был настоящий прорыв в направлении создания основ гражданского общества. Отмена крепостного права, земская, судебная, военная и ряд других реформ значительно продвинули Россию по пути прогресса. В стране быстрыми темпами пошел промышленный переворот, значительно ускорился процесс урбанизации, положительные сдвиги происходили в сельском хозяйстве, росла грамотность населения.

Вместе с тем в России сохранялись многочисленные остатки крепостничества, сословные привилегии, дисбаланс между различными секторами экономики. Народные массы страдали от нищеты и бесправия. Острые формы принимал конфликт между властью и интеллигенцией. О конституции и парламенте по-прежнему можно было только мечтать.

Революционеры попробовали подтолкнуть процесс модернизации России террористическими методами, убив 1 марта 1881 г. Александра II. Однако этот антигуманный акт не принес ожидаемого результата: он не всколыхнул народ и не испугал нового царя, Александра III. Скорее наоборот: в России началась корректировка великих реформ в консервативном направлении, хотя об их отмене не было и речи, а процесс адаптации к новым, посткрепостническим реалиям российской жизни успешно продолжался. Генеральная линия на модернизацию страны пересмотру не подлежала. [c.72]

На рубеже веков

На рубеже XIX – XX вв. Россия была великой мировой державой, территория которой занимала шестую часть суши земного шара, а население составляло около 130 млн. человек (в 1913 г. оно превысило 160 млн. человек), причем примерно 90% из них жили в сельской местности. Население России отличалось чрезвычайной пестротой этнического (более ста наций и народностей) и конфессионального состава.

В Российской империи сохранялся сословный строй, но бурно шел процесс “переплавки” дворянства, духовенства, купечества, крестьянства, казачества, мещанства в классы и социальные слои, характерные уже для нового времени (буржуазия, пролетариат, крестьянство, средние городские слои, интеллигенция). Особенно быстро рос при этом пролетариат: если к концу XIX в. индустриальный и транспортный пролетариат насчитывал около 2,5 млн. человек, то к 1913 г. его численность возросла уже до 4 млн. Общее же количество наемных рабочих, включая сельскохозяйственных, было в несколько раз больше. Для сравнения отметим, что торгово-промышленная элита российского общества в начале XX в. не превышала 5 тыс. человек.

Россия была страной резких социальных и культурных контрастов, страной крайностей. Если на одно помещичье хозяйство в среднем приходилось 2300 десятин земли, то на один крестьянский двор – только 7 десятин. Поистине огромен был вклад нашей страны в мировую культуру, однако 80% ее населения в конце XIX в. не знало грамоты. Русские рабочие работали и жили в гораздо худших условиях, чем их товарищи за рубежом, а средний заработок у них был в 4 раза ниже, чем, например, в США. Не забудем также колоссальной разницы в уровне развития Европейской и Азиатской России, причем на долю последней приходилось в 1913 г. лишь немногим более четверти населения страны и меньше 10% ее сельскохозяйственной и промышленной продукции, хотя по площади она превосходит первую в 4 раза.

Конечно, экономика России в XIX – начале XX в. прогрессировала. Достаточно сказать, что среднегодовой прирост валового национального продукта на рубеже веков составлял у нас 3,4% против 2,7% в странах Западной Европы. Россия замыкала пятерку наиболее развитых промышленных держав мира, однако по производству промышленной продукции на душу населения она находилась где-то между Италией и Испанией, пропустив вперед (и с большим отрывом) не только все ведущие страны, но и Австро-Венгрию, и Скандинавию.

Сельское хозяйство, и прежде всего земледелие, было основным источником дохода для трех четвертей населения России и давало в 1913 г. чуть больше половины национального дохода, тогда как на долю промышленности приходилось лишь 27%. По валовым сборам пяти важнейших зерновых культур Россия прочно занимала второе место в мире после США. Однако в аграрном секторе российской экономики преобладали экстенсивные методы хозяйствования, крестьянство [c.73] страдало от малоземелья, а резервная армия труда в деревне достигала почти 30 млн. человек. Россия остро нуждалась в эффективной переселенческой политике, хорошо организованной системе сельскохозяйственного кредита, расширении крестьянских наделов за счет казенных, удельных, церковных и главное – помещичьих земель, о которых мечтали многие поколения российских крестьян.

Гигантски раздвинув в XVI – XIX веках свои границы, Россия тем не менее не была колониальной империей классического типа (об элементах колониализма можно говорить лишь применительно к коренным народам Сибири, Дальнего Востока и Средней Азии). В массе своей русские, составлявшие менее половины населения империи, жили хуже нерусских народов, которые, как правило, сохраняли свои национальные традиции, отношения земельной собственности, веру, язык и культуру. Русификаторские тенденции в национальных районах усилились в основном со второй половины XIX в., хотя и позже царское правительство придерживалось традиционного для мировых империй курса на сотрудничество с местными национальными элитами, входившими в российское дворянство. Однако по мере развития буржуазных отношений и роста национального самосознания в империи стали возникать национальные движения, участники которых стремились, однако, в основном лишь к территориальной или чисто культурной автономии в составе единого Российского государства.

В политическом отношении Россия в конце XIX – начале XX веков представляла собой монархию с неограниченным самодержавным царем. О свободе слова, собраний, печати не было и речи. Что же касается политических партии и организаций, то они могли возникать и существовать лишь нелегально, подвергаясь всяческим гонениям со стороны властей.

Сам Николай II – тихий, благовоспитанный человек – по своим интеллектуальным и человеческим качествам меньше всего подходил на роль властелина такой огромной и сложной страны, как Россия, да еще в такую переломную эпоху, эпоху войн и революций, какой стало начало XX в. Достаточно образованный, трудолюбивый, исполненный сознанием своего долга перед державой, он был лишен, однако, того высокого полета мысли и силы воли, которые были необходимы в сложившейся тогда экстремальной ситуации. Идеалом Николая II была допетровская Русь XVII в., совсем не похожая на “перевернувшуюся”, по образному выражению Льва Толстого, после 1861 г. и еще не обустроенную на новый лад Россию. И эта новая Россия то и дело ставила царя в тупик и приводила в отчаяние. Каждую реформу жизнь вырывала у него с боем, каждого крупного реформатора, будь то С.Ю.Витте или П.А.Столыпин, он в конце концов отторгал. Все это еще больше запутывало и без того сложную ситуацию и приближало время революционных потрясений.

Учитывая все сказанное выше, нетрудно понять и некоторые особенности процесса формирования политических партий в России. Он шел с явным запозданием по сравнению с западноевропейскими странами и США, причем западные и отчасти южные национальные окраины Российской империи обгоняли в этом отношении ее [c.74] центральные районы. Тон здесь задавали Финляндия и Польша. Своеобразные партийные группировки в Польше, например, оформились еще во время национальных восстаний 1830–1831 и 1863–1864 гг., а в 1890-х годах здесь возникли Социал-демократия Королевства Польского, Польская социалистическая партия, а затем и либеральная Национально-демократическая партия, В 1880–1890-х годах возникли армянские революционные партии “Гнчак” и “Дашнакцутюн”, Литовская социал-демократическая партия, Всеобщий еврейский рабочий союз в Литве, Польше и России (Бунд).

Наконец, в 1898 г. в Минске состоялся I съезд Российской социал-демократической рабочей партии, В нем приняли участие всего 9 делегатов от Союзов борьбы за освобождение рабочего .класса Петербурга, Москвы, Киева, Екатеринослава, а также от Бунда и киевской “Рабочей газеты”. Однако у РСДРП еще не было в то время ни программы, ни устава, ни центральных органов. Марксистская рабочая партия находилась пока в процессе своего становления и организационного оформления, завершившегося в 1903 г. на II съезде РСДРП.

Таким образом, революционные партии закономерно стали возникать в России раньше либеральных и консервативных. Что касается законопослушных либералов, то они предпочитали использовать земства, научные общества (типа Вольного экономического, Географического и др.), различные культурно-просветительские организации, печать. Консерваторы же долгое время вообще не чувствовали потребности в создании собственных политических организаций, поскольку на них работали вся самодержавно-бюрократическая система и ее идеологический аппарат, а также Церковь, дворянские корпоративные организации, культурно-просветительское Русское собрание (1900) и т. д. Как известно, переломным для них стал только 1905 год. В итоге не будет преувеличением сказать, что процесс партийного строительства в России был напрямую связан с ростом освободительного движения, вступившего в начале XX в. в новый и чрезвычайно важный этап своего развития. При этом большое значение имели такие факторы, как уровень социально-экономического развития страны в целом и каждого региона в отдельности, степень остроты национального вопроса, традиции борьбы с самодержавием на предыдущих исторических этапах, масштабы массовых социальных движений и прежде всего движения промышленного пролетариата, на которое в первую очередь делали теперь ставку российские марксисты. [c.75]

Первый общенациональный кризис

Новое, двадцатое столетие Россия встречала в тревожном ожидании больших перемен и потрясений. Процесс модернизации страны, сделавший в XIX в. большие успехи, требовал нового и притом резкого ускорения либо за счет крупномасштабных реформаторских инициатив власти, либо за счет радикальных преобразований революционного характера. Аграрный, рабочий, национальный, студенческий [c.75] и многие другие насущные вопросы русской жизни требовали безотлагательного решения, а не туманных обещаний правящих сфер. Нужен был и решительный прорыв на политическом фронте, поскольку сохранение самодержавно-полицейского режима, ставшего к началу XX в. явным анахронизмом, вызывало протест и возмущение со стороны не только интеллигенции, но и значительной части имущих слоев населения, не говоря уже о политизированных рабочих. Иными словами, дело шло к общенациональному возмущению старым порядком, который уже не мог достойно ответить на вызов времени,

В начале 1900-х годов в России впервые сложилась реальная предреволюционная ситуация. Налицо были и глубокое недовольство народных масс, и постоянно подогревавшие его революционные и оппозиционные движения и организации, и признаки явной неспособности власти контролировать обстановку в стране. Неудачная для России война с Японией 1904–1905 гг. еще больше дискредитировала царизм в глазах собственного народа и на международной арене.

Особую активность проявлял в то время рабочий класс. Достаточно сказать, что в 1901–1904 гг. в России было зарегистрировано свыше полумиллиона забастовщиков, причем стачки все чаще сопровождались политическими демонстрациями, во время которых постоянно звучал лозунг “Долой самодержавие!”, ставший, по выражению современников, “народной поговоркой”.

Переломным в настроении крестьянства стал 1902 год, когда против помещиков поднялись сельские труженики 14 губерний Украины, Центральной России и Поволжья. Усилилось брожение на национальной почве в Закавказье, Финляндии, Царстве Польском. В 1899–1902 и в 1904 гг. произошли сильные студенческие волнения, явившиеся ответом на репрессивные меры правительства в отношении учащейся молодежи.

Выразителями общественного недовольства самодержавным строем и организаторами народного протеста стали радикальные революционные партии: социал-демократы (в 1903 г. они раскололись на большевиков и меньшевиков), возникшая в 1901–1902 гг. неонародническая партия социалистов-революционеров (эсеров), еврейский Бунд, польские социалисты и социал-демократы, армянский “Дашнакцутюн” и др. Более радикальную окраску стало принимать и либеральное движение, внутри которого оформились на рубеже 1903 г. либерально-демократический Союз освобождения и более умеренный, но тоже эволюционировавший влево Союз земце в-конституционалистов. Новые партии возникли в начале века и в национальных районах империи: Революционная украинская партия (1900); Белорусская революционная партия (1902), переименованная год спустя в Белорусскую социалистическую громаду; Литовская демократическая партия (!902); Партия социалистов-федералистов Грузии (1904); Партия активного сопротивления Финляндии (1904) и др.

Все они так или иначе подрывали основы самодержавного строя, а марксистская “Искра”, эсеровская “Революционная Россия” и либеральное “Освобождение”, издававшиеся одновременно за границей, [c.76] немало сделали для того, чтобы русская революция стала в январе 1905 г, совершившимся фактом.

После “Кровавого воскресенья” для самодержавия, дворянства и буржуазии наступил час расплаты за упорное нежелание поделиться с народом хотя бы частью власти, привилегий и богатства. В свою очередь трудящиеся массы получили шанс претворить в жизнь свои давние мечты о социальной справедливости, равенстве и свободе, как они их понимали. Главной движущей силой революции 1905–1907 гг. стал пролетариат: по далеко не полным официальным данным, в период революции, с января 1905-го по июнь 1907 г., бастовало не менее 4,6 млн. человек (многие рабочие участвовали в стачках по несколько раз). При этом удельный вес забастовщиков, поддерживавших те или иные политические лозунги, достигал в 1905 г. 50%, а в 1907 г. даже превышал 70%. Сама за себя говорит и такая беспрецедентная в истории России цифра, как 26 тыс. крестьянских, в основном антипомещичьих, выступлений, причем вполне вероятно, что историки выявили пока еще не все подобные случаи. Сотни волнений, доходивших до прямых антиправительственных восстаний, произошли в армии и на флоте. Поистине всероссийский размах приобрели студенческие забастовки 1905 г. Крупными очагами революции стали национальные районы: Прибалтика, Украина, Закавказье, Царство Польское, Финляндия и др., где развернулось, в частности, широкое движение за использование родного языка в школах, судах, органах местной власти, не говоря уже о массовых выступлениях под общедемократическими и социальными лозунгами.

Несмотря на свое поражение, революция многое изменила в Российском государстве и в жизни самих россиян. Несколько улучшилось материальное положение рабочих и крестьян, условия труда промышленного и сельскохозяйственного пролетариата. Были узаконены профсоюзы, сокращены сроки военной службы, ограничена цензура, принят указ о веротерпимости. Значительно смягчена была русификаторская политика царских властей в национальных регионах. Правительство взяло курс на превращение крестьян в собственников своих земельных наделов, что должно было укрепить их доверие к существующему строю. Параллельно с этим имевшие землю крестьяне, а также рабочие крупных и средних промышленных предприятий получили наряду с высшими сословиями право участвовать в выборах в Государственную думу.

Важные сдвиги произошли и в политической системе страны. Сохранив титул самодержца, царь вынужден был разделить свою власть с двумя законодательными органами – Государственной думой и реформированным Государственным советом (половина его членов теперь избиралась), которые обсуждали и принимали законы, контролировали большую часть бюджета, могли делать запросы министрам и т. д. Таким образом, Николай II перестал быть неограниченным монархом, хотя права его были по-прежнему поистине огромны. И хотя историки и правоведы до сих пор спорят о том, можно ли назвать государственный строй России после 1905 г. конституционной монархией, а Думу – настоящим парламентом или это был лишь [c.77] лжеконституционный режим, значение происшедших перемен трудно переоценить.

Решающую роль сыграла революция и в процессе партийного строительства. [c.78]

Взрыв многопартийности в 1905–1907 гг.

Революция создала в России совершенно новую политическую атмосферу. Страна словно стремилась выговориться после многовекового молчания. Ослабление цензуры, появление сотен новых газет и журналов, созыв весной 1906 г. Государственной думы, публичное обсуждение самых острых политических вопросов – все это способствовало стремительной политизации российского общества и готовило благодатную почву для образования все новых и новых политических партий. Появившийся в разгар всероссийской стачки царский Манифест от 17 октября 1905 г. обещал даровать россиянам “незыблемые основы гражданской свободы на началах действительной неприкосновенности личности, свободы совести, слова, собраний и союзов”. Последнее обещание можно было истолковать как завуалированное разрешение на создание не только разного рода профессиональных и профессионально-политических союзов, которые стихийно стали возникать после начала революции, но и политических партий как таковых, хотя никакого специального закона о них ни тогда, ни позже в России принято не было.

Что касается партий революционно-социалистической ориентации, то они теперь могли хотя бы временно перейти на полулегальное положение и даже открыто выступать в 1906–1907 гг. с трибуны I и II Государственной думы. Либералов же и консерваторов к созданию партийных объединений подтолкнула именно революция. Первые хотели объединиться, чтобы противопоставить себя самодержавному режиму, с одной стороны, и отмежеваться от революционеров – с другой, вторые для того, чтобы защитить самодержавие и православие не только от революционеров и либералов, но и от колебаний самой власти, проявлявшей, по их мнению, излишнюю уступчивость по отношению к “смутьянам”.

В последние месяцы 1905-го и в 1906 г. процессы партийного строительства проходили в России очень бурно. В октябре 1905 г. родились Конституционно-демократическая партия (кадеты) и Партия правового порядка, в ноябре – Союз русского народа и Торгово-промышленная партия, в декабре – Партия демократических реформ, в феврале 1906 г. прошел I съезд Союза 17 октября (октябристов) и т. д. Происходили определенные организационные подвижки и в уже существующих партиях. Так, весной 1906 г. объединились большевики, меньшевики, польские, литовские и латышские социал-демократы, а несколько позже к ним присоединился также Бунд. У эсеров, наоборот, от основного ядра партии откололся в 1906 г. левацкий Союз эсеров-максималистов, а с другой стороны, возникла более умеренная Народно-социалистическая партия реформистского толка (энесы). [c.78]

Если учесть, что вновь создаваемые партии не должны были проходить официальной регистрации и создавались, по существу, явочным порядкам, удовлетворяя личные амбиции своих лидеров и тягу тех или иных социальных слоев и национальных групп к самоидентификации и самовыражению, то легко понять, почему процесс партийного строительства принял в России в 1905–1907 гг. такие необычные формы. По данным энциклопедии “Политические партии России” (1996), в период первой российской революции в стране действовало не менее 100 партий и 25 союзов, организаций и течений консервативной, либеральной и социалистической ориентации, что намного превосходило соответствующие показатели по другим странам.

Чем объяснить эти поражающие воображение цифры? Во-первых, не будем забывать, что Россия была многонациональной империей. Поэтому значительная часть партий и союзов имела ярко выраженную национальную окраску: так, в Царстве Польском и на Украине было по 12 партий, в Литве – 11, Латвии – 9, Финляндии – 8, Эстонии – 5 и т.д. Существовало также около десятка еврейских партий и союзов, что отражало большую активность евреев в сопротивлении самодержавному режиму, ставившему их в особо унизительное положение по сравнению с другими национальными меньшинствами (“черта оседлости”, процентная норма при приеме в учебные заведения и т.д.). Во-вторых, многие партии и союзы носили эфемерный характер и исчезали столь же быстро, как и возникали, не оставляя даже следа в исторической памяти народа. В-третьих, существенную роль в возникновении российской супермногопартийности играли сложная социальная структура населения России и та гипертрофированная, по сравнению с другими странами, роль, которую играла в общественно-политической жизни России интеллигенция, доминировавшая во всех без исключения политических партиях. Наконец, нельзя не учитывать и специфику той обстановки, которая сложилась в России в 1905–1907 гг. и была связана с резким переходом от полного отсутствия политической свободы к некой полусвободе, когда у многих возникало вполне объяснимое желание как-то обозначить себя в политическом пространстве, найти свою нишу, завербовать сторонников, завести печатный орган и т.д. Причем если раньше путь от скромного политического кружка или группы до оформления партии растягивался на многие годы, то в обстановке революции он занимал часто месяцы, а то и недели.

При этом самыми крупными, массовыми политическими партиями в период первой российской революции были следующие пять; Союз русского народа, Союз 17 октября (октябристы), Конституционно-демократическая партия (кадеты), Партия социалистов-революционеров (эсеры) и Российская социал-демократическая рабочая партия, в которой были две фракции – большевики и меньшевики. Была ли в этом внешне хаотическом конгломерате партий, союзов и организаций какая-то система, внутренняя логика их взаимоотношений? Безусловно, ответ должен быть утвердительным. Прежде всего, все партии можно подразделить на общероссийские, региональные и национальные. Если говорить об их программных установках, то [c.79] можно выделить партии консервативные, либеральные и социалистические. С точки зрения тактики их можно разделить на правых и левых радикалов, с одной стороны, и умеренных – с другой. В Государственной думе депутаты, открыто заявившие о своей партийной принадлежности или партийных симпатиях, образовывали правый и левый фланги и находившийся между ними “центр”, в который входили кадеты, а временами и октябристы. Иными словами, здесь все зависит от угла зрения, под которым рассматривается история политических партий, от критериев подхода к их деятельности.

С известной долей условности можно говорить и о социальной ориентации отдельных партий. Так, социал-демократы открыто называли себя рабочей партией; эсеры, выступавшие от имени всего “трудового народа”, постепенно превращались преимущественно в крестьянскую партию. Само за себя говорит и название Совета объединенного дворянства. Связи же кадетов и октябристов с буржуазией носили уже более сложный, во многом опосредованный характер, так же как и связи Союза русского народа с помещиками. Так или иначе, социальные критерии при классификации политических партий нужно применять очень осторожно и ни в коем случае их не абсолютизировать, как это делали марксисты.

Вместе с тем следует подчеркнуть, что вплоть до 1917 г. ни одна политическая партия в России не прошла испытания властью и не имела опыта конструктивной государственной деятельности. Все партии, даже самые консервативные, занимались в основном критикой правительства, причем за исключением очень короткого периода, когда октябристы поддерживали Столыпина, в стране вообще не было правительственной партии или партий. С декабря 1905 г. действовала инструкция, запрещавшая государственным чиновникам вступать в какие бы то ни было партии, а в 1908 г. Сенат официально отказал кадетам в легализации их партийной деятельности.

По экспертным оценкам, в 1906–1907 гг. совокупная численность всех российских политических партий не превышала 0,5% населения страны (в 1917 г. она возросла примерно до 1,5%). Крестьянская Россия и российская “глубинка” были охвачены партиями очень слабо.

Все эти многочисленные оговорки не меняют, однако, того факта, что в начале XX в. и особенно в 1905–1907 гг. политическая жизнь России вступила в совершенно новую фазу, одной из главных примет которой была оживленная деятельность и бешеная конкуренция различных партий, союзов и организаций. [c.80]

На пути к новой революции

Межреволюционный период (1908–1916 гг.) не принес каких-либо принципиальных изменений в расстановку сил на партийно-политической арене, хотя за это время в России возникло не менее двух десятков небольших новых партий и союзов (в основном национальных), в том числе партия прогрессистов, занимавшая промежуточное положение между октябристами и кадетами и безуспешно [c.80] претендовавшая на роль чисто буржуазной организации, которая наиболее адекватно отражает интересы торгово-промышленной буржуазии.

Время, наступившее после поражения первой российской революции, было отмечено резким спадом партийно-политической активности, кризисными явлениями в деятельности всех без исключения партий и движений, сокращением численности их рядов, финансовыми затруднениями, широким распространением провокаторства в революционной среде, внутрипартийными расколами, идеологическими дискуссиями и т.д.

Что касается правящих “верхов”, то они проводили политику бонапартистского лавирования между различными социальными силами при усилении относительной самостоятельности властных бюрократических структур. III Государственная дума (1907–1912), избранная по новому, менее демократичному, чем прежний, закону о выборах, оказалась гораздо более законопослушной и сговорчивой, чем две ее предшественницы.

Столыпинские реформы – эта последняя реальная альтернатива русской революции – не дали того эффекта, на который рассчитывал их творец. Многое из задуманного им осталось нереализованным, многое было сделано лишь наполовину. Программа Столыпина включала в себя не только аграрные преобразования (насаждение отрубных и хуторских крестьянских хозяйств, массовые переселения крестьян в восточные районы страны, развитие кредитной системы), но и ряд административных реформ (введение бессословного волостного самоуправления, создание земских учреждений в западных губерниях, упразднение института земских начальников), введение обязательного бесплатного начального образования, реформу средней и высшей школы и т.д. Предполагалось также перейти к подоходному налогу, ввести страхование рабочих на случай болезни и по старости, сократить рабочий день. Однако Столыпин не имел ни времени, ни финансовых средств и квалифицированных кадров чиновников для осуществления этих планов.

Крестьянство по-прежнему хотело заполучить помещичьи земли и цепко держалось за общину как своеобразное средство коллективной социальной защиты перед лицом дворянства и государства, как инструмент товарищеской взаимопомощи и сельской демократии. Переселенческая политика не имела необходимого технико-финансового обеспечения. Рабочие тоже не дождались от Столыпина практически ничего. С другой стороны, дворянство подозревало премьера в посягательстве на его права и привилегии, либералы критиковали Столыпина за грубое администрирование, а левые партии – за суровую расправу с революционерами. Наконец, царь, быстро забывший горькие уроки 1905 г., тоже начал тяготиться слишком самостоятельным, как ему казалось, “русским Бисмарком”. Не стала надежной опорой Столыпина и партия октябристов, политическим идеалом которой была последовательная реализация курса, провозглашенного в Манифесте 17 октября 1905 г., но во многом перечеркнутого затем самим правительством.

В итоге Столыпин оказался на пороге бесславной отставки еще накануне своей гибели от пули террориста Богрова в сентябре 1911 г. [c.81] И хотя неправомерно говорить о полном провале и крахе столыпинской политики, предотвратить неумолимо приближавшуюся гибель царского строя Столыпину не удалось. 20 лет покоя внутреннего и внешнего, о которых мечтал премьер, история ему не дала, а после его гибели ни о каких серьезных реформах уже не было и речи.

Окончательно добила старую императорскую Россию Первая мировая война. Вовлеченная в нее в силу союзнических договорных отношений с Англией и Францией и собственных великодержавных амбиций, Россия не справилась с тем глубоким кризисом, который поразил ее экономику и общественно-политическую систему. По мере затягивания военных действий и отступления русской армии усиливалось противостояние власти, откладывавшей назревшие реформы до окончания войны, и общества, стремившегося хотя бы к некоторой либерализации системы государственного управления. На этом фоне обострялся конфликт между трудом и капиталом в городе и между крестьянами и помещиками в деревне. Армия становилась все более и более небоеспособной: солдаты устали от войны, старый офицерский корпус был перебит, а революционная агитация, которую вели левые партии, довершила процесс разложения вооруженных сил. В итоге окончательно дискредитировавшая себя романовская монархия (очень много сделал для этого Г.Распутин) пала под ударами рабочих и солдат в дни Февральской революции 1917 г., не сумев оказать революционерам практически никакого серьезного сопротивления.

Начавшуюся в феврале 1917 г. революцию вместе с последовавшей за ней гражданской войной можно рассматривать как один большой период, знаменовавший собой коренной переворот во всей системе экономических, социальных, политических и национальных отношений в Российском государстве. В рамках этой революции, которую вполне можно поставить в один ряд с Французской революцией XVIII в. и Китайской революцией XX в., нетрудно выделить две кульминационные точки – февраль и октябрь 1917 г., которые часто называют также Февральской и Октябрьской революциями, оказавшими огромное влияние на ситуацию во всем мире. Обе они носили демократический, антивоенный характер, в обеих, хотя и в различных комбинациях, участвовали одни и те же политические партии. Однако если в феврале – марте 1917 г. в России был осуществлен в основном верхушечный политический переворот, то в октябре 1917 г. революция носила уже интегральный социально-политический характер, положив начало поистине грандиозному эксперименту, проходившему под марксистско-ленинскими коммунистическими лозунгами. Февраль открыл двери Октябрю. Октябрь стал завершением и вместе с тем отрицанием Февраля, утвердив в России диктатуру большевиков. Но все это произошло позже, а весной 1917 г. Россия на короткое время стала едва ли не самой свободной страной мира. На смену царской власти пришло многовластие (Временное правительство, Советы рабочих, солдатских, крестьянских депутатов, различные общественные организации), Россию захлестнула волна революционной эйфории и революционного оборончества под лозунгом защиты завоеваний революции от германских агрессоров. Это был [c.82] звездный час для левых партий, вышедших из подполья и стремительно завоевывавших популярность в массах. Вместе с тем с политической сцены сошли откровенно монархические партии и организации – Союз русского народа, Союз 17 октября и др., а кадеты стали республиканцами. Одновременно быстрыми темпами пошел процесс создания новых, прежде всего национальных, партий, перечень которых пополнился в 1917 г. более чем 40 названиями. Страна жила ожиданием выборов в Учредительное собрание, намеченных сначала на сентябрь, а потом перенесенных на ноябрь 1917 г. Они должны были проходить по партийным спискам, и это было дополнительным стимулом для агитационно-пропагандистской и организационной работы всех партийных течений.

Между тем обстановка в России делалась все более нестабильной. Развал экономики, продолжение войны, ухудшение материального положения народных масс, отсутствие твердой власти – все это ставило хрупкую молодую российскую демократию в очень трудное положение. Народ требовал прекращения войны и решения социальных вопросов, усилилось национальное, в том числе и национально-сепаратистское, движение, армия с катастрофической быстротой разлагалась. В этой обстановке нужны были решительные меры, но коалиционное Временное правительство, в состав которого с мая 1917 г. входили меньшевики, эсеры и народные социалисты, а также Советы, где вплоть до осени преобладали те же меньшевики и эсеры, кормило народ щедрыми обещаниями, но мало делало, чтобы выйти из порочного круга “война – разруха – война”, откладывая решение всех наболевших вопросов до созыва Учредительного собрания.

Угроза национальной катастрофы и анархии активизировала крайне левые и крайне правые силы – большевиков и военную контрреволюцию. При этом большевики, искусно использовавшие и разжигавшие недовольство масс политикой Временного правительства, сумели опередить своих политических соперников и 25 октября {7 ноября) 1917 г. пришли вместе с левыми эсерами к власти. Россия вступила в новый период своей истории. [c.83]

Глава II. ЧЕРНОСОТЕННЫЕ СОЮЗЫ И ОРГАНИЗАЦИИ

Среди партий и движений, вышедших на политическую арену после Манифеста 17 октября 1905 года, значились и презрительно именовавшиеся “черной сотней”. Возможно, срабатывала ассоциация: черный – значит, темный и реакционный. Сами черносотенцы не отказались от названия, имевшего уничижительный оттенок в устах демократов, и отвечали своим противникам в стихотворной форме:

                         Когда неистовой хулою
                         Русь заливал крамольный вал,
                         Нас встретил враг насмешкой злою
                         И “черной сотней” нас прозвал.
                         Названье приняли мы смело,
                         Мы им довольны и горды,
                         На общее сплотило дело
                         Оно могучие ряды.

Проводя исторические параллели (в средневековой Руси “черной сотней” именовалось податное посадское население), “Руководство монархиста-черносотенца” вопрошало: “Почетное ли это название – черная сотня? Да, очень почетное. Нижегородская черная сотня, собравшаяся вокруг Минина, спасла Москву и всю Россию от поляков и русских изменников...” Черносотенцы занимали крайне правый фланг российского политического спектра, причем за свой экстремизм они заслужили репутацию “революционеров справа”. [c.84]

На волне погромов

Правый фланг консолидировал свои ряды значительно позже демократов и либералов. Объяснялось это, помимо прочего, тем, что в самодержавной монархии правящие круги не нуждались в каких-либо политических организациях. Их идеология была государственной доктриной, а интересы защищались всей мощью карательного аппарата империи. Лишь на рубеже XIX – XX веков возникли общества, которые можно определить как предшественников черносотенцев.

Подобно всем политическим партиям, черносотенцы до своего организационного оформления прошли стадию идейного становления. Поскольку всякий социально-экономический кризис проявляется в первую очередь в сфере человеческой мысли, уличным [c.84] схваткам всегда предшествует бескровная, но не менее ожесточенная борьба по философским, историческим и литературным вопросам. Ревнители старины, убедившись, по их собственным словам, “в той опасности, которую представляла для русского дела космополитичность высших слоев высшего общества, признали желательным дать жизнь националистическому кружку”. Так было создано Русское собрание, в руководство которого вошли писатель князь Д.П.Голицын, правнук декабриста князь М.В.Волконский, литератор В.Л.Величко. В деятельности Собрания принимали участие видные представители художественной интеллигенции, включая И.Е.Репина и Н.К.Рериха. Ученые доклады о славянских и русских древностях, художественные выставки и музыкальные вечера, которые устраивались в Русском собрании, были подчинены задачам борьбы против распространения казавшихся чуждыми западных веянии. Противоположные позиции занимали умеренные либералы, объединившиеся в кружок “Беседа”. И хотя они не выходили за цензурные рамки, ни для кого не было секретом, что под видом отвлеченных теорий обсуждались злободневные дела. Обе организации стали школой для будущих политиков. Участники “Беседы” пополнили либеральные партии – от октябристов до кадетов, а члены Русского собрания образовали костяк руководства различных черносотенных союзов.

Активизация политической жизни в стране привела к возникновению еще нескольких организаций ультраконсервативного толка. Так, в начале 1905 г. вокруг редакции “Московских ведомостей” сложилась Русская монархическая партия, руководителем которой стал редактор этой газеты В.А.Грингмут. Через несколько месяцев “кружок дворян”, возглавляемый графами Павлом и Петром Шереметьевыми, преобразовался в Союз русских людей. По мере нарастания революционных событий монархисты все более отчетливо осознавали, что аристократический облик их организаций лишает их шансов в конкурентной борьбе с другими политическими партиями. Как писал один из лидеров Русского собрания юрист Б.В.Никольский, “я все время не чувствовал под собой живой простонародной почвы. Что она есть, я в этом не сомневался, но где она – не знал, соприкосновения не было”.

Переломным моментом стали события, связанные с объявлением Манифеста 17 октября 1905 г. Обещание даровать населению политические свободы было воспринято леворадикальными партиями как сигнал к усилению натиска на самодержавие. Однако вслед за демонстрациями под революционными лозунгами улицы российских городов заполнили манифестации с иконами и хоругвями, быстро переросшие в погромы. За две октябрьские недели, по самым приблизительным подсчетам, погромная волна накрыла более 350 населенных пунктов. Грандиозные побоища пережили Одесса, Киев, Вильно, Екатеринославль, Кишинев, Минск, Орша, Симферополь.

Погибло по меньшей мере 1600 и было искалечено 3500 человек. Эти погромы часто называют еврейскими, но в действительности они не имели исключительно этнической направленности. Жертвами погромщиков становились прежде всего интеллигенты, студенты – все [c.85] те, к кому подходило ненавистное определение “демократ” и кого толпа заставляла целовать царские портреты.

Если демократическая интеллигенция расценила погромы как спровоцированный властями всплеск низменных инстинктов, то консервативные круги усмотрели в них выступление простого народа в защиту своих исконных святынь, попираемых “крамольниками” и “инородцами”. Дело было за тем, чтобы направить стихию в нужное русло. После погромов начался бурный рост черносотенных организаций. За несколько месяцев были зарегистрированы десятки партий и союзов: Союз законности и порядка (Орел), Партия народного порядка (Курск), Царско-народное общество (Казань), Самодержавно-монархическая партия (Иваново-Вознесенск), Белое знамя (Нижний Новгород), Двуглавый орел (Киев), Союз русских православных людей (Шуя) и другие. Как правило, в названиях организаций подчеркивались идеи монархизма, православия, твердой власти и порядка.

Возможно, самым уязвимым местом черносотенцев была их слабая организованность. Большинство из вновь возникших организаций ограничивали свою деятельность пределами одного города, уезда, редко – губернии. Отношения между ними были крайне запутаны, и в этом они заметно отставали от либеральной буржуазии, успевшей создать кадетскую партию. Монархисты регулярно созывали всероссийские “съезды русских людей”, но постановления съездов не имели обязательной силы для местных организаций. Предпринимались попытки создать руководящий центр, однако выбранная на коалиционной основе Главная управа оказалась недееспособной.

Самым крупным из черносотенных партий был Союз русского народа, учрежденный в ноябре 1905 г. в Санкт-Петербурге. Он быстро расширил сферу своего влияния, т.к. изначально был ориентирован на массы. Уже через две недели был открыт первый отдел в Ярославле, а через полтора года сетью провинциальных отделов была покрыта почти вся Россия. К Союзу присоединился ряд ранее самостоятельных черносотенных организаций: Астраханская народно-демократическая партия, Иваново-Вознесенская самодержавно-монархическая партия, Курская партия народного порядка, Орловский союз законности и порядка, Петербургское общество активной борьбы с революцией и ряд других.

Третий монархический съезд в октябре 1906 г. постановил, что “наиболее целесообразной признается программа Союза русского народа, которая должна быть разослана для ознакомления с нею всем единомышленным организациям, в надежде, что они сами к ней присоединятся”, а четвертый монархический съезд в апреле 1907 г. “ввиду преобладающего значения Союза русского народа” возложил на эту организацию заботу об объединении всего черносотенного движения. Впрочем, Союзу не удалось справиться с этой задачей и стать единственной черносотенной партией.

Руководящим органом Союза русского народа являлся Главный совет. Следующим звеном были губернские отделы со своими советами, далее городские и уездные – и так до сельских подотделов. Однако эта стройная иерархия существовала в основном на бумаге. [c.86] Связь провинциальных отделов с Главным советом и между собой носила эпизодический характер, а примкнувшие к Союзу черносотенные организации зачастую сохраняли полную самостоятельность. Как признавал один из лидеров Союза, “там были возможны самые различные взгляды отдельных лиц, групп, даже отделов, так что говорить об этом как о чем-то однородном, которое могло бы одинаково мыслить, я не могу”.

Союз возглавил А.И.Дубровин, детский врач. Монархист крайнего толка, сторонник жесточайших репрессий, он, составив солидное состояние частной практикой, пожертвовал его на пропаганду черносотенных идей. “Говорил он некрасиво, – вспоминал один из его соратников, – но с огромным подъемом, что действовало на простых людей, из которых и состояло большинство членов Союза русского народа”. Речи Дубровина завораживали огромные толпы, наполнявшие Михайловский манеж – место массовых собраний “черной сотни”; но подлинной стихией Дубровина были закулисные интриги.

В отличие от председателя Союза его заместитель В.М.Пуришкевич был настоящим публичным политиком. Внук бессарабского протоиерея поставил свои таланты на защиту дворянских привилегий. Делал это он с такой страстью, что его имя быстро стало нарицательным для обозначения реакционера и погромщика. Не меньшим ораторским даром, хотя и большим цинизмом, обладал курский помещик Н.Е.Марков. Он открыто признавал классовый характер самодержавной власти, а обращаясь к либералам, предупреждал, что они не понимают гибельности собственной тактики, ибо, спровоцировав социальный взрыв, первыми падут жертвами “кровожадных инстинктов простонародья”.

Характерно, что руководство Союза, постоянно подчеркивавшее свою неприязнь к “куче навоза” (так в черносотенной прессе именовали интеллигенцию), состояло в основном из представителей творческих профессий – ученых, врачей, адвокатов. Среди вождей “черной сотни” были академик А.И.Соболевский, филолог и один из зачинателей исторического изучения русского языка, хранитель Горного музея Н.П.Покровский, художник А.А.Майков (сын известного поэта), адвокаты А.И.Тришатный и П.Ф.Булацель.

В руководящие органы монарихческих союзов входили представители буржуазии: оптовый рыботорговец И.И.Баранов, издательница Е.А.Полубояринова (казначей союза), председатель совета Гостиного двора в Петербурге П.П.Сурин и др. Принадлежа к патриархальным слоям торгово-ростовщической буржуазии, они являлись решительными противниками даже минимальных буржуазных свобод. Купец первой гильдии Е.Д.Голубев вспоминал о том, как он и его товарищи-гостинодворцы оказались среди черносотенцев: “Вскоре после издания Манифеста 17 октября 1905 г. стали идти разговоры о том, что нам, торговцам (я тогда занимался мясной торговлей), лучше будет жить по-старому, а не по-новому”.

Отношение православного духовенства к “черной сотне” не было однозначным. Против правых радикалов выступили митрополит Санкт-Петербургский Антоний и ряд церковных владык, но за них – волынский архиепископ Антоний, саратовский епископ Гермоген, [c.87] известный пастырь Иоанн Кронштадтский. В качестве почетных и действительных председателей отделов Союза фигурировали два митрополита, девять архиепископов и епископов.

Лидеры “черной сотни” утверждали, что их организации, в отличие от других партий, выражают интересы всей нации. В такой трактовке принадлежность к Союзу русского народа выглядела священной обязанностью каждого верноподданного, в то время как членство в любой другой политической организации приравнивалось к государственной измене. Ряды черносотенцев быстро росли, и к концу 1907 – началу 1908 гг. в 2229 местных организациях числилось, согласно данным Министерства внутренних дел, более 400 тыс. человек. Таким образом, крайне правые опередили по численности все политические партии России вместе взятые.

Показательно, что черносотенцы не пользовались существенной поддержкой в районах с преобладающим русским населением и там, где русское население отсутствовало или было незначительным. Так, в Великом княжестве Финляндском не было ни одного черносотенного союза, в Польше, Прибалтике, на Кавказе и в Закавказье численность черносотенцев не превышала 7,5 тыс. человек, причем почти все они были сконцентрированы в административных центрах – Варшаве, Вильно, Тифлисе. Зато они активно действовали в регионах со смешанным национальным составом – в Белоруссии и на Украине, через которые проходила черта еврейской оседлости. В 15 губерниях “черты” сосредоточивалось 57,6% всех членов крайне правых организаций. Парадоксально, что большинство членов Союза русского народа составляли украинцы, белорусы и молдаване.

Социальный состав черносотенных союзов отличался исключительной пестротой. Если первые ультраправые организации имели аристократический характер, то в дальнейшем они пополнились представителями неимущих классов. Подавляющее большинство черносотенцев было крестьянами. Массовый характер приобрело вступление в Союз русского народа в Волынской и Подольской губерниях, где действовала Почаевская лавра, руководимая черносотенным духовенством. По указанию священника в Союз вступали целыми селами и деревнями. Вместе с тем сельские подотделы черносотенных партий были самыми неустойчивыми. Погоня за численностью, стремление отрапортовать о поголовном присоединении к Союзу приводили к тому, что многие отделы существовали фиктивно.

Черносотенцы создали ряд рабочих организаций, например, киевский Союз русских рабочих, руководимый типографщиком К.Цитовичем. Программа этого Союза была составлена с учетом профессиональных интересов рабочих и обещала противодействовать “произволу, вымогательству, всем видам корыстного и безнравственного отношения к рабочим со стороны администрации заводов, фабрик и других ремесленно-промышленных заведений, старших рабочих и бороться законом указанными средствами против произвола при расчетах и увольнениях рабочих со службы”.

Крайне правые попытались также закрепиться на крупнейших петербургских предприятиях. Примечательно, что Путиловский завод, считавшийся бастионом социал-демократов, одновременно являлся [c.88] цитаделью черносотенного движения. Влияние этих партий разделилось: черносотенцы обосновались в так называемых “горячих” цехах – мартеновском, прокатном, труболитейном; социал-демократы – в “холодных” мастерских. В Одессе под эгидой местного отдела Союза русского народа были созданы артели портовых грузчиков, членами которых могли быть только черносотенцы. Эти артели просуществовали несколько лет, монополизировав погрузку в порту.

Но в целом черносотенцы не могли составить конкуренцию социал-демократам в рабочей среде. Столь же незначительным влиянием пользовались черносотенные студенческие союзы и академические корпорации, созданные для противодействия забастовкам и волнениям в высших учебных заведениях. [c.89]

“Россия для русских!”

Если говорить об идейных источниках черносотенства, то прежде всего следует назвать “теорию официальной народности”, основное содержание которой сводилось к трехчленной формуле “православие, самодержавие, народность”. Сформулированная в первой трети XIX века николаевским министром Уваровым, она дожила в качестве государственной доктрины до начала XX века. Среди своих духовных отцов черносотенцы также числили славянофилов – А.С. Хомякова, братьев И.С. и К.С. Аксаковых, братьев И.В. и П.В. Киреевских, Ю.Ф. Самарина и др. Активно использовался славянофильский тезис о противоположности между Россией и Западом. Вообще-то признание “особого” пути России было характерным для различных политических течений – вплоть до народничества. В основе подобных представлений лежали объективные различия уровней экономического развития, государственных систем, религий и т.п. В интерпретации черносотенцев славянофильский тезис о “гниющем Западе” означал неприемлемость для России буржуазных ценностей, Запад обличался в экспорте бездуховности, узкого материализма, эгоизма и индивидуализма.

Резкой критике подвергался капитализм, который считался искусственно взращиваемой и органически чуждой для России хозяйственной системой. В своих программных документах черносотенцы исходили из представления о России как о земледельческой стране и отдавали предпочтение патриархальному хозяйству перед товарным, мелкому ремесленному производству – перед крупным. Вместе с тем они не покушались на частную собственность и, разумеется, были чужды социалистическим устремлениям.

Демократия представлялась черносотенцам самым ужасным злом, которое породил Запад. В их понимании человек всегда являлся частью некой общности – общины, сословия, племени. Они были убеждены в принципиальной недостижимости народовластия, какие бы избирательные системы или выборные учреждения для этого ни устраивались. Еще К.П. Победоносцев называл конституцию “великой ложью нашего времени” и высокомерно находил, что “большинство, т. е. масса избирателей, дает свой голос стадным обычаем”. А бывший [c.89] народоволец Л.А. Тихомиров, ставший одним из идеологов монархизма, утверждал: “После вековой практики ни для кого не может быть сомнительным, что в парламентарных странах воля народа представляется правительством до крайности мало. Роль народа состоит почти исключительно в том, чтобы выбрать своих повелителей, да в случае особенной произвольности их действий – сменить их, хотя и последняя задача – при хорошей организации политиканских партий – далеко не легка”.

С точки зрения крайне правых, для России с ее многонациональным населением самодержавная монархия являлась единственно возможной формой правления, “наилучшим для нашей Родины способом приведения к единому знаменателю 140 миллионов умов и воль”. Но если в отстаивании незыблемости самодержавия крайне правые полностью смыкались с консервативными кругами, то критика административного аппарата резко отличала их от представителей охранительного течения. Черносотенцы доказывали, что самодержавие утратило свой истинный облик, ибо “…русские государи, начиная с Петра I, хотя и продолжали именовать себя самодержавными, но это самодержавие было уже не православно-русским, а весьма близким к западноевропейскому абсолютизму, основанному не на православно-церковном и земско-государственном единении и общении царя с народом, а на праве сильного…”. Отсюда – идеализация допетровской эпохи, как и идеала социальной гармонии. При этом следует отметить, что черносотенцы уже в 1906–1907 гг. отказались от чего-то подобного созыву Земского собора или восстановлению патриаршества.

Социальная проблематика в программах крайне правых была представлена слабо. Они уклонялись от конкретных предложений в аграрной сфере, ограничившись лишь указанием, что “никакие меры, направленные к улучшению быта крестьян, не должны нарушать неприкосновенности земельной собственности”. Зато чрезвычайно подробно была разработана программа по национальному вопросу. В сущности, черносотенцы заняли пустовавшую нишу, поскольку российские социал-демократы, эсеры, анархисты провозгласили себя интернационалистами. Хотя в империи действовали армянские, еврейские, латышские, польские, финские партии, не было партий, связавших себя исключительно с русским населением. Черносотенцы не замедлили воспользоваться этим положением и объявили о своей монополии на патриотизм. Популярному в революционных кругах тезису о праве наций на самоопределение вплоть до отделения от России и создания собственных национальных государств был противопоставлен лозунг “Россия для русских”.

Черносотенцы провозглашали, что “русская народность, как собирательница земли русской и устроительница русского государства, есть народность державная, господствующая и первенствующая”. Они требовали предоставить русским исключительное право на участие в государственном управлении и службу в правительственных, судебных, земских и городских органах. Для русских предусматривался комплекс экономических льгот и привилегий: исключительное право на заселение окраин, приобретение и аренду земли, разработку [c.90] природных богатств и т.п. Было продекларировано, что “племенные вопросы в России должны разрешаться сообразно степени готовности отдельной народности служить России и Русскому народу”. Соответственно с этим все народы, населявшие Россию, разделялись на “дружественные” и “враждебные”.

Надо иметь в виду, что черносотенцы подразумевали под русскими все славянское население Российской империи. Они отказывали украинцам и белорусам в праве на национальную культуру именно потому, что считали их языки диалектами русского. Кроме того, термин “истинно русский” означал не этническую, а скорее политическую принадлежность. Читателям черносотенных газет не казалось странным, что “истинно русскими” называют московского публициста Грингмута или ялтинского градоначальника Думбадзе. Никого не удивляли и планы черносотенного руководства создать Мусульманский союз русского народа из казанских татар.

“Истинно русским” противопоставлялись “инородцы”, в первую очередь – евреи. В силу экономических и религиозных факторов в России издавна существовали юдофобские традиции. Антисемитские настроения были равно распространены и в правящих сферах, и среди простых людей. Российским законодательством предусматривалась “черта оседлости”, за пределами которой запрещалось проживание лиц иудейского вероисповедания. Однако черносотенцы пошли дальше, провозгласив евреев “врагами рода человеческого”. Несмотря на то, что социальное расслоение среди евреев было таким же глубоким, как среди других народов, они заявляли, что евреи представляют сплоченную этническую общность, имевшую целью достижение мирового господства. Антисемитская литература разъясняла, что первой жертвой этого дьявольского плана выбрана Россия: “Русский характер, черты национального уклада русских людей, отменное историческое гостеприимство славян вообще, и в особенности русских, прекрасно взвешены и учтены евреями, недаром Россия буквально осаждена евреями”. Указывая на широкое участие еврейской буржуазии в торговле и промышленности юго-западных регионов, черносотенцы твердили об экономическом засилье евреев во всех сферах жизни, а активное участие евреев в революционном движении давало им повод повторять, что революция – “дело рук почти исключительно евреев и ведется на еврейские деньги”.

Черносотенцы добивались неукоснительного исполнения особого законодательства о евреях, а также планировали введение новых ограничительных мер. Союз русского народа обещал добиться признания всех проживающих в империи евреев иностранцами, правда, без привилегий, которые имели подданные других государств. Евреям должен был быть навсегда закрыт доступ к государственной службе, преподавательской деятельности, журналистике, адвокатуре, врачебной практике. Вдобавок к печально известной “процентной норме”, ограничивавшей доступ евреев в учебные заведения, предлагалось изгнать лиц иудейского вероисповедания из всех гимназий и университетов, в которых обучался хотя бы один христианский юноша. Одновременно предполагалось запретить евреям открывать собственные школы. [c.91]

Парадоксально, что антисемиты находили точки соприкосновения с сионизмом – сравнительно молодым в ту пору движением. Массовый исход евреев на историческую родину – вот что прельщало черносотенцев в идеях Теодора Герцля. Союз русского народа в своих программных документах даже обещал поставить вопрос о создании еврейского государства перед иностранными правительствами и содействовать выселению евреев в Палестину, “каких бы материальных жертв такое выселение ни потребовало от русского народа”.

Была ли идеология черносотенства близка фашистской? Здесь уместно будет упомянуть о том, что Марков, эмигрировавший в Германию после крушения самодержавия, с гордостью называл Союз русского народа прообразом фашистской партии и сокрушался, что царское правительство оказалось недостаточно дальновидным, чтобы воспринять фашистские идеи. Тем не менее вряд ли можно ставить знак равенства между черносотенством и фашизмом, принадлежавшим к разным историческим эпохам. У них было определенное сходство, а в некоторых случаях справедливо говорить о прямом заимствовании нацистской пропагандой антисемитских аргументов из черносотенных арсеналов. Однако были и серьезные отличия. Так, российские черносотенцы не использовали элементы социалистической доктрины, как это делали германские нацисты. Они были ярыми националистами, но у них не было расовой теории и они не помышляли о тоталитарном государстве, которое бы контролировало хозяйственную деятельность, политическую жизнь и даже мысли своих подданных.

Крайне правые являлись носителями противоречивой идеологии, в которой причудливо переплетался традиционализм и крайний радикализм. Они чаще других политических движений взывали не к разуму, а к чувствам людей, многократно повторяя одни и те же формулы-заклинания и не придавая особого значения разночтениям в своих программах. Интуитивно нащупывая способы воздействия на массовое сознание, они являлись своего рода пионерами в этой области. [c.92]

В борьбе с “крамолой”

Черносотенцы использовали как легальные, так и нелегальные методы борьбы. При Главном совете Союза русского народа была образована боевая дружина и районные группы. Боевые дружины были созданы в десяти городах, самой многочисленной была одесская Белая гвардия, состоявшая из 300 боевиков. Петербургское Общество активной борьбы с революцией располагало агентурной сетью в революционном подполье. Оружие для черносотенных дружин поступало из армейских и полицейских арсеналов, а также закупалось за границей. В июне 1906 г. дружинники убили одного из лидеров кадетской партии М.Я.Герценштейна, в марте 1907 г. – кадета Г.Б.Иоллоса, Черносотенцы также организовали покушение на жизнь бывшего премьер-министра графа С.Ю.Витте, которого считали главным виновником революционной смуты. Оценивая черносотенный [c.92] террор в целом, можно сказать, что боевые дружины Союза русского народа не могли – ни по выучке, ни по дисциплине – сравниться с дружинами эсеров и других революционных партий. В большинстве случаев черносотенцы могли лишь оказать содействие полиции и войскам.

Серьезным испытанием для крайне правых стала борьба за депутатские кресла в Государственной думе. Во время выборов в 1 Думу они сочли возможным вступить в блок только с теми организациями, которые выступали за неограниченное самодержавие и неделимость России. Таким образом, верхушка “черной сотни” отказалась от союза с октябристами и в результате потерпела сокрушительное поражение, получив всего 9,2% голосов выборщиков. Крайне правым не удалось провести в Думу ни одного депутата. Как только выяснились результаты выборов, черносотенцы заявили, что Дума “не может быть признана выразительницей истинных убеждений русского народа”.

Разгон I Думы и назначение главой правительства П.А. Столыпина были восприняты черносотенцами как залог успеха, и на выборах во II Думу они изменили свою тактику. Несмотря на то, что Главный совет отверг официальное соглашение с конституционными партиями, однако руководители местных отделов вступили в негласный блок с организациями октябристов и выставили ряд общих кандидатов. За список правых проголосовало 25% выборщиков от всех курий, что свидетельствовало о поляризации политических сил в стране. Однако черносотенцам не удалось создать самостоятельную фракцию, хотя депутатами II Думы стали Пуришкевич и Крушеван.

Не имея твердой опоры в Думе и потому взяв курс на ее дискредитацию, они открыли длинную череду скандалов в российском парламенте и стали первыми депутатами, удаленными из зала заседаний за хулиганское поведение. Секретарь Государственной думы М.В.Челноков так описывал типичное думское заседание: “На кафедре беснуется Пуришкевич. Он говорит очень недурно, бойко и нахально, острит, безобразничает и вызывает гомерический хохот аудитории”. В то же время он отмечал, что за шутовской маской скрывался умный и изворотливый политик. [c.93]

Распад черносотенного движения

Третьеиюньский переворот был с ликованием воспринят в крайне правых кругах. В свою очередь Союз русского народа заслужил благодарственную телеграмму императора Николая II, назвавшего черносотенцев “примером законности и порядка”. Новое положение о выборах обеспечивало преобладание имущих классов. Таким образом, пусть и с третьей попытки, власти добились приемлемого для себя состава депутатского корпуса. В частности, черносотенцы провели в III Думу 140 депутатов (примерно столько же мест они завоевали пять лет спустя на выборах в IV Думу).

Но на гребне успеха “черную сотню” настиг раскол, первым его признаком стал демонстративный выход Пуришкевича из Союза [c.93] русского народа (он возглавил Русский народный союз имени Михаила Архангела). В самой Думе черносотенцы разделились на две фракции, и либеральная пресса смаковала взаимные разоблачения, которых обменивались недавние союзники. Отчасти раскол объяснялся личными счетами и борьбой самолюбий, однако причина лежала глубже. Речь шла о разногласиях по основным направлениям внутренней политики.

Сторонники Пуришкевича и Маркова считали необходимым учитывать реалии политической жизни – парламент, оппозиционные партии и прессу. Дубровин же и его последователи выступали за безусловное возвращение к дореформенному самодержавию. Дубровинцы делали ставку на насилие, содержали боевые дружины и были замешаны в подготовке террористических актов, в том числе и против неугодных им сановников. Недолго пробыл любимцем “черной сотни” и Столыпин, которого дубровинцы обвиняли в проведении “конституционного” курса. По их мнению, законодательные учреждения нужно было либо устранить, либо свести их значение до минимума, а в Думе должны были заседать депутаты, назначенные императором, а не избранные населением. Они предлагали даже ограничить свободу слова для депутатов: “Чтобы члены Государственной думы за речи свои, хотя бы и в Думе произнесенные, подлежали бы законной ответственности в общем уголовном порядке и чтобы уничтожен был принцип несменяемости членов Думы”.

Оппонентов Дубровина ни в коей мере нельзя было назвать сторонниками конституционных преобразований, тем не менее Марков подчеркивал: “Можно быть недовольным 3-й, 4-й Думой, 20-й, разгоните их, выберите настоящую русскую, но, как учреждение, Государственная дума необходима: без этого России не существовать”.

Дубровинское и “обновленческое” (так назывались сторонники Маркова, предлагавшие обновить Главный совет) течения разошлись и в оценке столыпинской аграрной реформы. Дубровинская пресса квалифицировала покушение на общину как “разрушение” России: “Помни, правящий класс, ты уже, ослабив веру, подорвал самодержавие и теперь губишь общину, признав ее, ни в чем не повинную, козлом отпущения за твои же грехи”. В то же время обновленцы безоговорочно поддержали реформу, а Марков с думской трибуны заявил: “Через это трижды проклятое общинное землевладение наш народ так ужасно, так поразительно обнищал”.

В 1911–1912 гг. Союз русского народа распался на две враждующих партии – Всероссийский дубровинский Союз русского народа и обновленческий Союз русского народа. Обновленцы опирались в основном на имущие слои населения, их поддерживало правительство. “Плебейский” облик дубровинцев предопределил смещение акцентов в их пропагандистской деятельности – они позволяли себе резкую критику центральной и местной администрации, помещиков, фабрикантов (преимущественно нерусского происхождения).

На этом дробление не закончилось, тем более что организационный кризис поразил практически все крайне правые организации. Имея многослойный состав, черносотенцы были обречены на глубокие социальные разногласия. Выступления черносотенных [c.94] депутатов-крестьян значительно отличались от речей помещиков, их коллег по фракции (сельские подотделы Союза русского народа выступали за принудительную конфискацию помещичьих земель). В конце концов местные отделы вышли из-под контроля центра, и к 1914 г. черносотенный лагерь представлял собой конгломерат разрозненных, конкурирующих между собой группировок.

Вступление России в Первую мировую войну на стороне Антанты создало для крайне правых ряд проблем, ибо среди них были сильны германофильские тенденции. Так, в самый канун войны Н.Е.Марков заявлял: “Я думаю, что лучше вместо большой дружбы с Англией иметь маленький союз с Германией, это будет проще, и здесь нам будет гораздо проще договориться”. Пришлось срочно переписывать устав Русского народного союза имени Михаила Архангела, в котором “истинно русские патриоты” выражали свое особое благорасположение немцам.

Тем не менее черносотенцы с ходу включились в шовинистическую истерию, которой ознаменовались первые недели военных действий. Видный деятель “черной сотни” архиепископ Волынский Антоний в своих проповедях призывал не ограничиться получением Черноморских проливов; “Этого мало. Невозможно могущественной России сносить, чтобы величайшая наша святыня – Господень Гроб и Голгофа и Вифлеем оставались в руках неверных магометан”. Рассуждая о будущих границах Российской империи, монархисты намеревались присоединить к владениям Романовых все славянские земли.

Показательно, что разногласия между двумя черносотенными течениями проявились в отношении к другим политическим силам. Обновленческая пресса умилялась “патриотическому единению” в первые месяцы войны: “Как только вспыхнула война, все политические партии у нас как рукой сняло. Возьмите любую газету за первые две недели войны и поищите хоть одну строчку, под которой не подписался бы любой, самый строгий союзник”. Некоторые из лидеров крайне правых, в том числе Пуришкевич, поспешили протянуть руку либералам, своим недавним противникам. Однако эта позиция была неприемлема для дубровинцев, продолжавших именовать “крамольниками” всех, кто был терпим к иноземцам и инородцам: “Нынешние дни надлежит считать временем могучего пробуждения национальной гордости и самосознания русского народа. Немец – это только повод. России пора освободиться от всякой иноземщины”.

Военные неудачи весны – лета 1915 г. привели к резкому изменению политической обстановки. Создание Прогрессивного блока, в который вошла часть националистов и даже бывшие лидеры крайне правых (например В.В. Шульгин), было воспринято черносотенцами как сплочение врагов самодержавия. В противовес Прогрессивному блоку была предпринята попытка создать “черный” блок. Однако его участники никак не могли преодолеть разногласия в собственных рядах. Это продемонстрировали два параллельных монархических совещания, состоявшихся в ноябре 1915 г. в Петрограде и в Нижнем Новгороде. [c.95]

Лидеры черносотенцев сознавали, что “министерская чехарда” и назначения на высокие посты одиозных личностей, сделавших карьеру благодаря распутинской клике, окончательно подрывают авторитет царской власти. В беспощадного обличителя казнокрадства и некомпетентности правительства превратился Пуришкевич. Он произнес в Думе нашумевную речь о “темных силах” вокруг трона, закончив ее возгласом: “Да не будет Гришка Распутин руководителем русской внутренней общественной жизни!”

17 декабря 1916 г. Пуришкевич вместе с великим князем Дмитрием Павловичем и князем Ф.Ф. Юсуповым убили Распутина. Однако физическое устранение фаворита не спасло положение. Ф.Ф. Юсупов вспоминал: “Нам казалось, что Распутин был лишь болезненным наростом, который нужно было удалить, чтобы вернуть русскую монархию к здоровой жизни, и не хотелось думать, что этот “старец” является злокачественным недугом, пустившим слишком глубокие корни, которые продолжат свое разрушительное дело даже после принятия самых крайних и решительных мер”.

В последние месяцы существования самодержавия в лагере крайне правых господствовала полнейшая растерянность. В феврале 1917 г. черносотенцы, всегда хваставшие миллионной ратью своих сторонников, не смогли оказать правительству ни малейшей помощи. Сразу после отречения Николая II монархические союзы исчезли с политической сцены, их газеты были закрыты, а лидеры предстали перед Чрезвычайной следственной комиссией Временного правительства. [c.96]

Глава III. ПАРТИИ ПРОМЫШЛЕННИКОВ И ПРЕДПРИНИМАТЕЛЕЙ

Возникновение партий промышленников и предпринимателей объективно связано с реалиями модернизационного процесса конца XIX – начала XX века. Форсированное развитие экономики, стремительный скачок в производстве обусловили не только благоприятные возможности для проявления частной инициативы, но и создавали новые проблемы как для правительства, так и для набиравших силу предпринимателей. Речь шла, во-первых, об отсутствии четкой программы деятельности тех звеньев администрации, которые курировали разработку экономической политики. В ее основе лежал государственный монополизм, регламентировавший как отношения собственности, так и другие существенные сферы промышленности и торговли. Во-вторых, представители буржуазии все настоятельнее ощущали потребность устранить барьеры, препятствующие развитию рыночной экономики. Требовалось привести в соответствие друг другу законодательные нормы, регулирующие взаимоотношения государства и предпринимателя; отменить ограничения в правах на занятия торгово-промышленной деятельностью; создать гибкие органы, представляющие интересы делового мира и способные оказывать влияние на характер правительственных решений.

Если учесть, что противоречия между бюрократией и предпринимателями усугулбялись экономическим кризисом 1900–1903 гг., военной катастрофой на Дальнем Востоке (1904–1905 гг.) и, наконец, начавшейся в 1905 г. революцией, то общественно-политическая активность “капитанов” российского бизнеса вполне объяснима. Поскольку отсутствовала представительная организация, способная консолидировать эту часть общества, потребность в своей политической партии становилась все более насущной.

На процесс партийного строительства определенный отпечаток накладывали различия между петербургским и московским отрядами предпринимательского корпуса. В “Северной Пальмире” его представлял военно-промышленный комплекс, щедро подпитывавшийся банковскими кредитами и тесно связанный с верхами петербургской бюрократии. Этот сегмент народного хозяйства, работавший непосредственно на государство, мало зависел от рыночной конъюнктуры.

Совсем не то было в Москве, где, как иронически отмечали современники, “промышленник сидел у себя в амбаре или на фабрике, как удельный князь в своем княжестве, фыркая на Петербург и обходясь без него”. Здесь были ориентированные на массовый [c.97] покупательский спрос, – вот почему московские фабриканты особенно болезненно ощущали экономический спад. Заинтересованные в сбыте производимых ими товаров широкого потребления, они естественным образом противились всему, что снижало покупательскую способность населения (прежде всего крестьянства) и сужало внутренний рынок. [c.98]

Прогрессивно-экономическая партия

Первой реакцией на забастовочную волну стала записка, направленная правительству 27 января 1905 г. сорока семью московскими предпринимателями. В ней предлагалось выработать комплекс мер для обеспечения гражданских свобод. Солидарность с предлагаемыми мерами выразили также некоторые петербуржцы – члены конторы железозаводчиков М.Норпе, А.Тило и Э.Эрдели.

Важным для становления собственной политической организации стало совещание представителей торгово-промышленной элиты 10–11 марта 1905 г. Оно одобрило идею В.В.Жуковского о создании всероссийской организации для защиты интересов предпринимателей и проект записки на имя министра внутренних дел Булыгина (в ней речь шла о более широком участии торгово-промышленных кругов в рассмотрении законопроектов по вопросам экономической политики и о подготовке положения о выборах в Государственную думу).

Хотя бюрократия не проявила особого интереса к совместным действиям, это не снизило активности столичной буржуазии и прежде всего той ее части, которая консолидировалась вокруг конторы железозаводчиков, разработавших проект “политической и экономической программы русских торговцев и промышленников”. Спустя четыре дня, 25 июня, совещание петербургских предпринимателей решило созвать всероссийский съезд представителей промышленности и торговли, на котором предполагалось рассмотреть вопрос о создании политической партии и обменяться мнениями относительно перспектив созыва Государственной думы.

Открывшийся 4 июля 1905 г. в здании Московского биржевого комитета съезд был достаточно представительным, собрав посланцев 9 биржевых комитетов, 4 специальных бирж, 2 комитетов торговли и мануфактур, 7 отраслевых обществ, контор и съездов. Дискуссия об отношении к законосовещательной Думе выявила серьезные разногласия. Меньшинство (сторонники председателя Московского биржевого комитета Н.А.Найденова) предпочло поддержать проект “булыгинской” Думы и, не желая далее участвовать в работе съезда, ставшего откровенно политическим, покинуло зал заседаний.

В первый же день работы съезда московский генерал-губернатор его запретил. Основания для этой меры, с точки зрения действовавших правовых норм, были достаточно убедительны, поскольку в стенах бирж было запрещено обсуждать вопросы, не входившие в их компетенцию.

Продолжив свои заседания на квартире П.П.Рябушинского, участники избрали бюро; в его задачу входила подготовка съезда, на [c.98] котором намечалось конституироваться в качестве Союза промышленных и торговых предприятии Российской империи. Однако этому замыслу не суждено было осуществиться, т. к. за обыском и изъятием переписки и документов последовал запрет на проведение съезда.

Тем не менее дискуссии продолжались. Совещания столичных и провинциальных предпринимателей (13 и 17 октября 1905 г.) так и не смогли прийти к единой точке зрения о том, какой должна быть социальная основа партии. А.А.Вольский и Е.В.Кавос полагали предпочтительным представительство этой партией всех слоев населения. Противоположную точку зрения высказал С.С.Хрулев. заявивший о необходимости создать партию “чисто капиталистическую”. И хотя название новой партии – Прогрессивно-экономическая (ПЭП) – звучало, как представлялось ее учредителям, привлекательно для всех “прогрессивно мыслящих” подданных империи, в нее вступали прежде всего крупные предприниматели и правительственные чиновники. Среди первых ее членов значились: Я.И.Утин (директор Московско-Виндаво-Рыбинской железной дороги, председатель правления Петербургского учетного и ссудного банка), А.А.Жуков (владелец огромного завода), А.И.Воронин (директор правления акционерного общества), А.А.Анников (старший цензор центрального комитета иностранной цензуры), А.М.Плюшевский-Плюшик (тайный советник, юрисконсульт МВД) и др.

В своей программе ПЭП декларировала приверженность конституционной монархии, а также принципы гражданского равноправия, свободы печати и слова, вероисповедания, передвижения. Заявлялось о необходимости наделения народного представительства правом издавать законы, контролировать исполнительную власть и утверждать бюджет. Партия выступала за реформу судебных учреждений, что предполагало, в частности, ликвидацию сословности и распространение судебных установлений на все население.

Пункты социальных разделов программы свидетельствовали о проявленных составителями гибкости и прагматизме, что, впрочем, не могло гарантировать влияния на те слои населения, к которым они апеллировали. Так, указывалось на необходимость устранить препятствия к свободному переходу от общинного землевладения к подворному и личному, упорядочить землевладение с целью распространения мелкого хуторского и кооперативного хозяйств, отменить выкупные платежи. Однако при этом оставалось неясным, за счет каких ресурсов предполагалось решить проблему малоземелья, каковая хотя косвенно и признавалась, но так и не стала предметом специального рассмотрения.

Самые выразительные положения программы были посвящены рабочему вопросу и экономической политике. Предполагалось предоставить рабочим свободу союзов, собраний и забастовок “как мирных средств к урегулированию взаимоотношений между рабочими и работодателями”. В то же время вопрос о восьмичасовом рабочем дне, ставший одним из популярных лозунгов революции, был обойден. Вместо заявления своей позиции (а в периодической печати неоднократно указывалось на негативные последствия этой меры для российской экономики, еще не оправившейся от экономического [c.99] кризиса) ПЭП предпочла не затрагивать эту проблему, ограничившись туманным замечанием насчет “регулирования условий труда и рабочей организации путем международных договоров в соответствии с наличными условиями, достигнутыми в конкурирующих промышленных странах”.

Намереваясь избавиться от вмешательства властей в трудовые процессы, составители программы намечали реорганизацию фабричной инспекции, в чьи функции входил надзор за соблюдением законодательных норм. Еще одним пунктом, свидетельствовавшим о нежелании раздавать популистские обещания, стало положение о предпочтительности не государственного страхования, а “общественного попечения со стороны земств и городов о промысловых рабочих”. Характерно при этом, что промышленники забыли упомянуть о собственных обязательствах перед наемными работниками.

Заключительный раздел программы формулировал представления ПЭП о развитии отечественной экономики. Предполагалось реформировать налоговую систему и сделать кредиты доступными для населения, сохранить таможенное покровительство, с тем чтобы защитить российских производителей от экспансии зарубежных фирм, исключить передачу военных заказов за границу, устранить конкуренцию между частным и казенным предпринимательством.

Процесс становления ПЭП длился в течение октября 1905 – января 1906 гг. Ее высшим органом стал совет, возглавляемый С.С.Хрулевым. Текущую работу по координации деятельности вело центральное бюро (председатель М.Н.Триполитов). Формирующаяся партия получила финансовую поддержку Петербургского общества фабрикантов и заводчиков. К началу 1906 г. в ПЭП состояло около 43,8 тыс. человек. Что касается “географии” ее структур, то ей не удалось распространить свое влияние на регионы, и оно ограничивалось границами столицы и близлежащих уездов. [c.100]

Всероссийский торгово-промышленный союз

Обнародование Манифеста 17 октября 1905 г. вызвало энтузиазм той части делового мира Петербурга, что была представлена прежде всего оптовыми и розничными торговцами. Не случайно ведущую роль в создании Всероссийского торгово-промышленного союза (ВТПС) сыграл председатель петербургской купеческой управы, купец первой гильдии И.С.Крючков.

Учредительное собрание ВТПС (II ноября 1905 г.) призвало поддержать правительство с целью “устроения государства на началах нового правопорядка”.

Обнародованная программа ВТПС была значительно содержательнее программы ПЭП. Заявляя о своей приверженности “широким реформам государственного строя на началах права”, ВТПС предпочел дистанцироваться как от правых, так и от левых. Хотя в общей форме в программе говорилось о необходимости ввести в Основные законы положения о гражданских свободах и предоставить [c.100] Государственной думе право “законодательного почина”, Союз считал нужным не акцентировать свободы печати, собраний, слова и союзов, повторяя известные доводы прагматических политиков (низкая культура основной массы населения, огромные расстояния, способные повлиять на сам процесс выдвижения кандидатов в Думу не в пользу сельских жителей). Консерватизм авторов документа отразился и в суждении о преждевременности наделения избирательными правами женщин (исключение делалось только для выборов в органы местного самоуправления). Вместе с тем ВТПС выразил согласие со многими требованиями Партии демократических реформ, где речь шла об основах государственного устройства.

Прагматизм ВТПС отразился и в аграрной части программы, в которой подчеркивалась важность устранения малоземелья и создания мощной прослойки частных собственников. В отличие от чиновников, занятых реализацией столыпинских реформ и часто действовавших без учета региональных особенностей, руководство ВТПС обращало внимание на такие факторы, как плодородие почвы и климатические условия, наличие побочных заработков у местного населения. Даже формы собственности ставились в зависимость “от укоренившегося в населении взгляда”. Что же до проблемы малоземелья, то ее предполагалось решить путем продажи земли тем, кто в ней нуждался, при этом оговаривалась недопустимость концентрации крупных земельных участков в одних руках.

Программные положения были уточнены на съезде ВТПС, состоявшемся в Петербурге 19-22 февраля 1906 г. Докладчик Г.Г.Виссендорф, в частности, выделил систему приоритетов при решении экономических проблем: повышение производительности сельского хозяйства, постепенный переход к прогрессивному налогообложению, устранение конкуренции частному предпринимательству со стороны казенного хозяйства.

В отличие от ПЭП члены ВТПС (в силу характера своей деятельности, определяемой, в частности, меньшим объемом производимых товаров и услуг) значительно чаще обсуждали на своих собраниях текущие вопросы хозяйственной деятельности (например ходатайство перед городской думой о разрешении торговли перекупными товарами на площадях у рынков вразнос и вразвоз). Для привлечения потенциальных сторонников лидеры Союза старались использовать собрания мещан, купечества. Так, на одном из собраний коллективными членами Союза стали извозчики (присутствовало свыше 200 человек). Сами руководители ВТПС полагали, что таким образом расширяется круг их сторонников на выборах в Государственную думу.

Вследствие рыхлости организационных структур и отсутствия печатных органов сложно установить численность и территориальный “разброс” местных организаций. Хотя ВТПС и располагал сторонниками в других городах (Царское Село, Кострома), однако центр его активности, бесспорно, находился в столице. [c.101]

Партия правового порядка

Еще одной партией, основанной в Петербурге, стала Партия правового порядка (ППП), выпустившая свое первое воззвание еще до обнародования Манифеста 17 октября. Работа по созданию ППП началась в сентябре 1905 г., а 15 октября на собрании в столичной городской думе было избрано руководство и намечены основные задачи. Среди членов этой партии мы находим крупных чиновников, людей свободных профессий, предпринимателей. В то время как лидерам ППП так и не удалось наладить выпуск собственной газеты в столице, их провинциальные единомышленники издавали газеты “Астраханский край” и “Право и порядок” (Киев).

Не в пример ПЭП и ВТПС, Партия правового порядка располагала большим количеством местных организаций. Однако контакты последних с петербургским имперским советом ППП {так с 9 января 1906 г. стал именоваться высший орган партии) были нерегулярными и носили своеобразный характер. Например, местные организации могли корректировать программу партии, внося в нее поправки в соответствии с местной спецификой. В свою очередь петербургское руководство, чтобы блокировать влияние губернских деятелей на принимаемые решения, включало в состав имперского совета ППП исключительно представителей столичных комитетов.

Первый съезд ППП, о созыве которого широко извещалось в центральной прессе, должен был открыться 27 декабря 1905 г. Однако вследствие запрета петербургского градоначальника на проведение политических собраний 200 делегатам пришлось обсуждать намеченные вопросы “при закрытых дверях”. На заседания не были допущены рядовые члены партии и представители прессы, так что столичные газеты ограничились лаконичным сообщением, что в центре дискуссий были проблемы государственного устройства и партийной дисциплины. Председателем имперского совета был избран князь Н.Б.Щербатов – крупный полтавский землевладелец, а товарищами (заместителями) председателя – Е.П.Ковалевский и Б.М.Якунчиков.

В программном “Воззвании” ППП провозглашалась приверженность конституционным принципам и сильной государственной власти, решительно осуждалась резолюция съезда земских и городских деятелей, провозглашавшая возможность “законного пути для установления местных автономий”. Партия исходила из того, что страна нуждается в политической стабильности. Достижению последней должны были способствовать привлечение к судебной ответственности лиц, виновных в поражении в войне с Японией, а также амнистия в отношении всех осужденных за политические и религиозные преступления.

Подходы к решению аграрного вопроса включали в себя дополнительное наделение малоземельных крестьян землей при условии “справедливого вознаграждения лиц, от которых переходила земля” (таким образом, признавалась возможность принудительного отчуждения), облегчение положения крестьянства посредством ослабления налогового бремени и перехода от общинного землевладения к личному. Правовой статус сельского населения также подлежал [c.102] изменению (признавалось необходимым ликвидировать институт земских начальников, устранить принцип опеки и ввести “общий суд для крестьян с остальным населением”). В общей форме декларировалась важность сокращения рабочего дня на промышленных предприятиях и введениях обязательного страхования.

Близость к верхам столичной бюрократии отразилась в разделе, посвященном военной политике. По убеждению лидеров ППП, трагический опыт поражения в русско-японской войне требовал безотлагательного проведения радикальной реформы в вооруженных силах, создания лучших условий для подготовки офицерских кадров, решения вопроса о сроках службы и сохранения связи призывников со своими семьями. [c.103]

Торгово-промышленная партия

Крупнейшей по численности партией делового мира России являлась Торгово-промышленная (ТПП), основанная московскими предпринимателями, которые проявили наибольшую активность в течение 1905 г. В создании ТПП ведущую роль играли представители крупной буржуазии – Г.А.Крестовников, В.С.Баршев, братья В.П. и П.П.Рябушинские.

В отличие от других партий промышленников и предпринимателей, ТПП твердо поддержала положения Манифеста 17 октября. При этом оговаривалась необходимость укрепления законопорядка, гарантом которого должны быть правительство и Государственная дума, и подчеркивалось, что “если свободой личности гарантируется каждый от своеволия власти, то должна быть гарантия от своеволия частных лиц”. То есть акцент делался на “установлении наказаний за злоупотребление свободой”, на осуждении случаев давления на не присоединившихся к забастовкам рабочих со стороны стачечников.

Программа тщательно избегала всего, что могло быть сочтено за отсутствие реализма. Так, если другие партии предпринимателей обещали переход к бесплатному начальному образованию, то ТПП, ссылаясь на нехватку школьных зданий и учительского персонала, заявляла лишь о своем стремлении к этой цели. Как преждевременная мера классифицировалась и бесплатность обучения. Высказываясь за развитие местного самоуправления, партия настаивала на реформе земств и городских дум (участие в выборах всех налогоплательщиков и наделение их правом выдвигать свою кандидатуру в гласные, ликвидация сословного характера управления). Подобные меры должны были нанести удар по сословной системе и демократизировать состав органов самоуправления. Выступая за разумную децентрализацию, авторы программы ограничивали полномочия местных органов рамками действующего законодательства.

Разумеется, ТПП не могла обойти вниманием аграрный и рабочий вопросы. Констатировался земельный голод деревни, однако идея об увеличении крестьянских наделов за счет казенных, удельных, кабинетских и частных земель принципиально отвергалась. В условиях роста сельского населения гипотетическая возможность [c.103] наделения крестьян землей, находящейся в различных видах собственности, не могла принести, по мнению авторов программы, эффективных результатов.

Избегая детализации, программа указала на необходимость развития всех видов производства в целях улучшения благосостояния сельского населения и обеспечения “работой избыточные рабочие силы в деревне”. Под главным несчастьем и злом, доведшими крестьян до полного обнищания, разумелось общинное устройство. Выход из общины, пересмотр законодательства о крестьянах, уничтожение опеки со стороны государства – все это позволило бы раскрепостить инициативу и поднять производительность труда.

Достаточно консервативным был и раздел, посвященный рабочему вопросу, ТПП исходила из того, что признание “в нашем рабочем полного и свободного гражданина”, уравнение его в правах с другими сословиями наряду с принятием комплекса мер в социальной сфере (государственное страхование, ограничение рабочего дня для женщин и малолетних и на особо вредных производствах) могут способствовать снижению социальной напряженности. Что же касается отношения к борьбе рабочих за свои права, программа, признавая право на создание союзов, проведение собраний и забастовок, выражала надежду на то, что социальные протесты будут носить исключительно мирный характер.

Последняя часть программного документа была посвящена проблемам укрепления российской государственности. В частности, указывая на необходимость реорганизации вооруженных сил, ТПП подчеркивала целесообразность расходов на эти цели, правда, исходя из состояния государственного бюджета и делая упор на сокращение непроизводительных расходов.

Среди членов партии преобладали торгово-промышленные служащие, нередко рекрутированные в ее ряды под давлением хозяев. Возможно, последнее обстоятельство сказалось и на бурном росте партии – только в Москве и Московской губернии с конца ноября 1905 г. по январь 1906 г. ее численность увеличилась с 1 тыс. до 15 тыс. человек. В Москве функционировало 17 участковых комитетов (групп), нередко практиковавших совместные собрания. К январю 1906 г. ТПП насчитывала около 70 комитетов в городах Европейской и Азиатской России, в том числе Костроме, Вятке, Харькове, Пензе, Орле, Петропавловске, Акмолинске и др. В целях упрощения приема в члены партии и расширения ее влияния практиковалась отмена обязательных вступительных взносов. Впрочем, некоторые деятели ТПП выражали недовольство этой погоней за “цифирью”, предостерегая, что она может сказаться на партийной дисциплине. Похоже, правота последних была доказана итогами выборов в Государственную думу. [c.104]

Умеренно-прогрессивная партия

В создании Умеренно-прогрессивной партии (УПП) (ноябрь 1905 г.) деятельное участие приняли братья В.П. и П.П.Рябушинские, а также владелец крупного виноторгового предприятия В.И.Корнунг. [c.104] Пытаясь заручиться широкой поддержкой населения, авторы программы подчеркивали сходство собственных установок с курсом конституционно-демократической партии. Отсюда созвучия с кадетскими принципами правового государства, а также многих положений разделов, посвященных финансовой и экономической политике, аграрному законодательству. Меры, способствовавшие урегулированию социальных и политических конфликтов, включали в себя признание свободы стачек, союзов, собраний (без применения насилия), охрану женского и детского труда, обязательное страхование. Однако вопрос о продолжительности рабочего дня увязывался с количеством праздничных и выходных дней, законодательством других государств и “мировой конкуренцией”. Понятно, что подобная “увязка” едва ли могла вызвать симпатию городских рабочих, склонявшихся на сторону леворадикальных сил.

Роль УПП в политической жизни страны была крайне незначительной. Москвичам – сторонникам УПП удалось создать всего пять участковых комитетов. Незначительное время комитеты УПП действовали в Ростове-на-Дону, Иваново-Вознесенске, Кимрах, Тотьме. Очевидно, осознавая незавидное положение своей партии, лидеры УПП искали сближения с Партией демократических реформ, каковое завершилось их объединением уже в марте 1906 г. [c.105]

Тактика предпринимательских партий

Испытанием для партий промышленников и предпринимателей стала борьба за места в I Государственной думе. 25 ноября 1905 г. был создан Соединенный комитет умеренных партий. В него вошли представители Союза 17 октября, Партии правового порядка, Всероссийского торгово-промышленного союза, Прогрессивно-экономической партии, Союза мирной борьбы за обновление, Демократического союза конституционалистов, Лиги скорейшего созыва народных представителей, Тульской партии за царя и порядок, Лиги свободы и порядка, Саратовского союза монархистов-конституционалистов. Авторство идеи этой коалиции оспаривали октябристы и руководители ППП. Впрочем, наряду с интеграцией вплоть до начала января 1906 г. продолжался и процесс дифференциации партийных структур. Например, вступившие в Торгово-промышленную партию нередко оказывались одновременно внесенными в партийные списки Союза 17 октября.

Целью соглашения, которого достигли участники этого аморфного объединения, провозглашалась прежде всего консолидация финансовых средств, необходимых для ведения выборной кампании. Предполагалось, что деньги будут поступать из фондов организаций – участниц Соединенного комитета, а также от доброхотных жертвователей. Была выработана и политическая платформа, содержавшая указания на две опасности для существующих государственных устоев. Первая исходила от революционных сил и для ее нейтрализации следовало преодолеть безынициативность и вялость агитации в рабочей среде и “направить удар в центр деятельности социал-демократов, [c.105] посеять в их среде вражду и раздор”. Эту же цель преследовала установка на налаживание контактов с профсоюзами и создание новых профессиональных организаций “в конституционно-монархическом духе”.

Другая угроза исходила от противников преобразований, сосредоточенных главным образом в правительстве. В проекте обращения к председателю Совета министров графу С.Ю.Витте было выражено недоумение в связи с медлительностью, проявленной в издании избирательного закона и претворении в жизнь гражданских свобод, подверглись критике слабость и нерешительность власти в момент, когда ей надлежало дать отпор “насильственным посягательствам”. Вместе с тем обращение разъясняло, что запрещение собраний в столице, рьяно выполнявшееся по указанию столичного генерал-губернатора, могло вызвать в обществе только раздражение.

В критической обстановке декабря 1905 г. Торгово-промышленная партия, московский отдел Партии правового порядка, Умеренно– прогрессивная партия безоговорочно поддержали правительственные меры по подавлению московского вооруженного восстания. 15 декабря по городу было распространено воззвание этих партий, осуждавшее всеобщую политическую стачку и вооруженное восстание. Не ограничиваясь этим, ЦК Торгово-промышленной партии известил о сборе пожертвований для семей погибших должностных лиц. Поддержка свирепствовавших властей обернулась упреком, что лидеры ТПП “идут в хвосте у правительства”.

Партии предпринимателей стремились максимально использовать свой интеллектуальный потенциал. Так, ПЭП, открывшая в январе 1906 г. в Петербурге политический клуб “Саардамский плотник”, привлекла для чтения публичных лекций известных правоведов В.Д.Кузьмина-Караваева, П.Е.Казанского и В.М.Грибовского. Среди ораторов, представлявших ППП, известность приобрели профессора Д.И.Пестржецкий, А.С.Будилович, С.ВЛавров. ВТПС и ТПП компенсировали качество количеством, то есть отсутствие ярких имен – активной пропагандистской деятельностью. В докладе на съезде ТПП (февраль 1906 г.), с которым выступил В.С.Баршев, с гордостью отмечалось, что “партия успела разослать воззвания и вообще все свои издания во все города, помимо городских управлений, биржевых комитетов, сельскохозяйственных обществ”. Обладая значительными средствами, ТПП наводнила Москву и провинциальные города своими изданиями, общий тираж которых приближался к 3 млн. экземпляров.

Сложнее обстояло дело с изданием партийной периодики. Быстро прекратил существование “Вестник Всероссийского торгово-промышленного союза”. В столице октябристам и ПЭП удалось достичь соглашения о выпуске совместной газеты “Новый путь”, стилем и содержанием публикуемых материалов ориентированной на политически неискушенного обывателя. Однако все усилия завоевать на свою сторону горожан были тщетными, не помог и авторитет петербургского городского головы В.М.Красовского – первого редактора газеты – и его преемника Н.А.Демчинского. [c.106]

Недолго продолжалось издание московской газеты “Русский дневник”, рупора Торгово-промышленной партии. Пытаясь помочь московскому избирателю сориентироваться в водовороте политической борьбы, газета информировала о столичных новостях, публиковала отчеты о собраниях ТПП, подробно освещала ход работы съезда партии.

Партия правового порядка, как уже говорилось, так и не сумела наладить выпуск собственной газеты. Издававшиеся на периферии “Голос Дона”, “Астраханский вестник”, “Право и порядок” (Киев) не имели самостоятельного значения, довольствуясь дайджестами из московских и петербургских газет.

Таким образом, занять солидную нишу в информационном пространстве партиям российских предпринимателей не удалось. Тому причинами были не только отсутствие достаточного числа опытных редакторов и журналистов, но и прежде всего непопулярность выдвигаемых лозунгов, совершенно не учитывающих перемены в общественном сознании. К тому же следует учесть, что провинциальные структуры всегда занимали более консервативную, охранительную позицию, чем столичные (это относится прежде всего к Партии правового порядка; так, даже ультраконсервативное “Новое время” осудило орган донского комитета ППП, выступившего “на защиту настоящего военно-бюрократического режима в Донской области”).

Взвинченная атмосфера предвыборной кампании, критика в адрес умеренных либералов как справа, так и слева, побуждали Соединенный комитет проявлять осторожность. Хотя ораторы от партий предпринимателей имели основания гордиться собственными взвешенностью и деловитостью, склонить симпатии выборщиков на свою сторону им не удалось. Да и договоренность участников Соединенного комитета относительно общего списка кандидатов не спасла их от провала. Кулуарный способ составления списка кандидатов в выборщики, стремление максимально задержать его публикацию в прессе не могли не отразиться на итогах борьбы за голоса избирателей. Среди 16 депутатов, представлявших Соединенный комитет в I Думе, преобладали октябристы. Успех сопутствовал лишь одному из лидеров ТПП – В.С.Баршеву.

Шок от поражения оказался сильным. Соединенный комитет вскоре прекратил свое существование, немногочисленные местные отделы агонизировали. В этой ситуации авторитетные деятели партий промышленников и предпринимателей предпочли покинуть свои организации и перейти к другим, главным образом к октябристам. Характерно, что причины провала не были подвергнуты анализу на страницах печати и не стали предметом обсуждения в партийных верхах.

Собравшись в Петербурге 23 апреля 1906 г., II съезд ППП констатировал “печальное положение” партийных финансов, затем обсудил программные вопросы и избрал совет. Хотя отдельные ораторы требовали наладить издание партийной газеты и обеспечить поступление в партийную кассу членских взносов, до кардинального пересмотра форм и методов партийной работы дело так и не дошло. [c.107]

Подобная осторожность проявлялась и в рядах ТПП. Импульсом к активизации организаций ППП, ПЭП, ТПП, уцелевших к лету 1906 г., стало решение о роспуске I Думы. В новой обстановке было отдано предпочтение блоку с Союзом 17 октября при признании ведущей роли последнего. Так, деятели ПЭП пошли на выборы по списку октябристов, теряла своих сторонников и Торгово-промышленная партия, вступившая в блок с октябристами. Центробежные тенденции усиливались в Партии правового порядка и Всероссийском торгово-промышленном союзе.

Таким образом, партии промышленников и предпринимателей не смогли удержаться на плаву в штормовом море российской политической жизни. Еще влачившие существование руководящие структуры ППП, ПЭП и ТПП, ведя переговоры о возможных коалициях накануне выборов во II Государственную думу, лишь имитировали активность этих стремительно угасавших партий. Реанимировать их не мог даже третьеиюньский государственный переворот. [c.108]

Глава IV. СОЮЗ 17 ОКТЯБРЯ

Союз 17 октября вместе с примыкавшими к нему партиями и организациями представлял собой правый фланг российского либерализма и занимал промежуточное положение между конституционными демократами и правыми радикалами. Грань, отделявшая эти общественно–политические группировки друг от друга, была, однако, весьма подвижной и неустойчивой. Организации, генетически связанные с октябристами (Партия мирного обновления, Партия демократических реформ), на деле почти смыкались с кадетами; в то же время целый ряд политических образований октябристского толка (Партия правового порядка, Народная партия Союза 17 октября в Екатеринославе, Общество правового порядка и Манифеста 17 октября в Коломне, Партия за царя и порядок в Калуге, Бакинское общество “Якорь” и др.) в своей практической деятельности нередко отличались от крайних монархистов лишь по названию. Это обстоятельство давало повод противникам октябристов слева сравнивать их с черносотенцами, а тем в свою очередь обвинять их в “скрытом кадетизме”. По мере сползания партии вправо граница, отделявшая октябристов от крайних монархистов, постепенно становилась и вовсе призрачной.

Октябризм как политическое течение возник и начал организационно оформляться на основе “меньшинства” земско-городских съездов. Партийное размежевание в либеральном лагере в основном закончилось после издания Манифеста 17 октября 1905 г. Посчитав, что в России созданы необходимые политические предпосылки для движения по пути к конституционной монархии, будущие октябристы приступили к созданию партии, взяв в качестве названия дату издания царского Манифеста. И хотя впоследствии в октябристской среде находилось немало сторонников смены партийной “вывески”, именно под этим названием партия просуществовала весь отпущенный ей историей срок.

Организационно Союз 17 октября начал складываться в последних числах октября 1905 г., когда в Москве, а затем и в Петербурге состоялось несколько встреч либеральных земцев с представителями крупной буржуазии. Помимо разработки программных вопросов на этих совещаниях шло формирование руководящих органов Союза – Московского и Петербургского отделений ЦК. В ноябре на проходившем в Москве земско-городском съезде будущие октябристы выступили уже более или менее сплоченной группой. В своем “особом мнении” по поводу принятой съездом общеполитической резолюции [c.109] они высказались за оказание правительству помощи и поддержки “в водворении порядка ради скорейшего созыва Государственной думы”, против прямых выборов в Думу и превращения ее в Учредительное собрание. Кроме того, в резолюции “меньшинства” решительно отвергались предоставление автономии Польше, как и повсеместная и немедленная отмена “исключительных мер и военных положений” ввиду “революционного состояния страны”.

Ноябрьский земско-городской съезд совпал с выработкой октябристами основ своей программы, первый вариант которой был опубликован в газете “Слово” 9 ноября. На съезде в число лидеров складывавшейся партии выдвинулся один из братьев Гучковых – Александр. Потомственный почетный гражданин Александр Иванович Гучков (1862–1936), происходивший из семьи известных московских предпринимателей, с 1902 г. был директором Московского учетного банка. Общественную известность и репутацию смелого, решительного человека и патриота он приобрел в годы русско-японской войны, в которой принял участие в качестве главного уполномоченного Российского общества Красного Креста. Как политик Гучков дебютировал осенью 1905 г, на сентябрьском земско-городском съезде, на котором заявил, что критерием политической “вражды” или “союза” для него служат вопросы об автономии Польши и о “децентрализации законодательства” (сам он, конечно, был ярым противником и того, и другого). Эта же националистическая нота прозвучала в выступлениях Гучкова и на ноябрьском земско-городском съезде. Вскоре А.И.Гучков занял пост товарища председателя Московского отделения ЦК Союза 17 октября, а в 1906 г. стал единоличным лидером октябристов, оставаясь таковым в течение всего времени существования партии.

Патриарх земского движения, крупный землевладелец Д.Н.Шипов и предприниматели братья А.И., Н.И. и Ф.И. Гучковы были представителями двух социально-политических слоев, из которых возник октябризм: дворянско-землевладельческого и торгово-промышленного. Очень скоро к ним добавились и представители дворянско-бюрократического слоя. Глашатаем его интересов в октябристской среде стала целая группа петербургских членов Союза во главе с действительным статским советником бароном П.Л.Корфом, первым председателем Петербургского отделения ЦК Союза, и тайным советником М.В.Красовским, его заместителем (товарищем).

Помимо отделений Центрального комитета, в состав которого уже к началу 1907 г. входило свыше 70 человек, до конца 1905 г. в обеих столицах были созданы Городские советы Союза 17 октября, направлявшие деятельность районных партийных организаций, а также 60 отделов Союза на местах. Всего в 1905–1907 гг. конституировалось 260 отделов Союза 17 октября, причем основная их масса (около 200) возникла в период выборов в I Думу. Крупнейшими организациями октябристов на всем протяжении существования партии были Московская и Петербургская. Численность последней уже к концу декабря 1905 г. перевалила за 5 тыс. Общую численность членов партии в годы первой революции можно определить в 75–77 тыс. человек. Местные отделы октябристов легко распадались и столь же легко [c.110] возобновляли свою деятельность в период избирательных кампаний, с тем чтобы вновь прекратить ее на время работы очередной Государственной думы. Учитывая пассивность большинства членов Союза, следует подчеркнуть, что реальное влияние октябристов на политическую жизнь страны было отнюдь не пропорционально столь внушительным масштабам их организации.

Географически подавляющее большинство местных отделов Союза 17 октября возникло в земских губерниях Европейской России с относительно развитым дворянским землевладением. В губерниях же неземских и особенно на национальных окраинах империи число октябристских организаций было невелико. Немногим больше было и количество октябристских отделов, созданных в сельской местности, – всего порядка 30. Кроме собственных организаций Союза 17 октября в ряде городов возникли немногочисленные студенческие фракции октябристов, а также их немецкие группы. Наконец, в 1905–1906 гг. к партии на автономных началах присоединились 23 политические организации, родственные ей в программно-тактическом отношении.

Организационно Союз 17 октября был задуман как “объединение всех партий центра, независимо от их второстепенных отличий и оттенков”, а потому был весьма рыхлым образованием. С самого начала в октябристской среде получило распространение допускавшееся уставом параллельное членство в других партиях и организациях. Само членство в Союзе 17 октября не влекло за собой обязательного выполнения каких–либо специальных партийных поручений, как и уплату фиксированных членских взносов. Несмотря на то, что с 1906 г. лидеры октябристов пытались внедрить в практику чисто партийные методы руководства Союзом, многие рядовые члены партии продолжали рассматривать его скорее как дискуссионный клуб, но не как организацию, предполагавшую наличие строгой дисциплины и иерархичности. Непостижимым образом это “свободолюбие” уживалось с возвеличиванием А.И.Гучкова, восхваление заслуг и персональные здравицы в адрес которого стали обязательным атрибутом всех общепартийных форумов, начиная с 1907 г.

Октябристам всегда была абсолютно чуждой столь характерная для членов революционных партий готовность пожертвовать всем ради достижения партийных целей. Именно поэтому Союз 17 октября, объединявший людей вполне состоятельных, а иногда и очень богатых, испытывал хронические финансовые затруднения. “Мы стойкие монархисты в отношении русского государственного строя.., но в нашем внутреннем партийном режиме мы неисправимые республиканцы, даже с некоторым уклоном в сторону анархизма, – с горечью констатировал А.И.Гучков. – Нам с трудом дается установить в наших рядах навыки той железной дисциплины, без которой невозможна никакая серьезная политическая работа”.

Как правило, в Союз 17 октября вступали люди зрелого возраста и высокого образовательного ценза, со вполне определившимся и весьма солидным общественным положением. Большинство октябристов принадлежало к поколению, давшему российскому освободительному движению целую плеяду революционеров-“восьмидесятников”. Однако лишь немногие из них отдали дань юношескому [c.111] радикализму, предпочитая служить России иным, законным путем. Союз 17 октября привлекал в свои ряды крупнейших представителей просвещенного чиновничества, непохожего, по словам А.В.Тырковой-Вильямс, “на тех уродов дореформенной России, которых описывали Гоголь и Щедрин”. Октябристы не могли, конечно, похвастаться столь же блестящим, как у кадетов, “букетом” привлеченных в партию имен, что, к слову сказать, было предметом постоянной озабоченности их руководящих органов, особенно в предвыборные периоды. Однако и среди октябристов мы находим людей ярких и по-своему замечательных. Помимо упомянутых, это видные земские и общественные деятели – граф П.А.Гейден, М.А.Стахович, князь Н.С.Волконский; столичные профессора, адвокаты, деятели науки и культуры – Л.Н.Бенуа, В.И.Герье, Г.Е.Грум-Гржимайло, П.П.Марсеру, Ф.Н.Плевако, В.И.Сергеевич, Н.С.Таганцев; издатели и журналисты – Н.Н.Перцов, А.А.Столыпин, Б.А.Суворин; крупнейшие представители торгово-промышленного мира и банковских кругов – Н.С.Авдаков, А.Ф.Мухин, Э.Л.Нобель, братья В.П. и П.П. Рябушинские, Я.И.Утин; деятели других профессий, – в частности глава известнейшей ювелирной фирмы К.Г.Феберже.

Если попытаться нарисовать социальный портрет некоего усредненного октябриста, то он будет выглядеть примерно так: мужчина 47–48 лет, потомственный дворянин (реже купец, потомственный почетный гражданин), с высшим образованием (чаще юридическим или вообще гуманитарным), чиновник V–VIII классов, житель города одной из земских губерний, член совета банка или акционерного предприятия, земле- и домовладелец, нередко земский или городской гласный.

Вопреки расчетам создателей Союза 17 октября привлечь в свою партию представителей демократических слоев населения, в первую очередь рабочих и крестьян, им не удалось. Созданные в конце 1905 г. Рабочая партия Союза 17 октября и одноименный Крестьянский союз никогда не были массовыми. Рабочая организация прекратила существование уже в период первой избирательной кампании. Среди членов Союза 17 октября рабочих и крестьян было очень мало. Понадобилось чуть более года после образования партии для того, чтобы октябристы окончательно осознали бесперспективность надежды обрести поддержку в широких массах города и деревни. В свою очередь, дворянское большинство октябристов, которое привнесло в Союз дух дворянской вольницы и дворянской же корпоративности, с одинаковой брезгливостью и недоверием относилось к политическим организациям “черни”, будь то революционным или крайне правым. “Мы господская партия”, – констатировалось в феврале 1907 г. на одном из заседаний октябристского ЦК.

В целом по своей социальной природе Союз 17 октября был партией служилого дворянства (еще не полностью порвавшего, однако, с традиционными дворянскими занятиями) и крупной, частично “одворяненной” торгово-промышленной и финансовой буржуазии.

Разработка программы Союза 17 октября прошла несколько этапов. Первый из них относится к ноябрю 1905 г., когда были изданы упомянутый и весьма общий ее первый вариант, а затем и [c.112] программное воззвание, подписанное 33 членами ЦК партии первого состава. Второй период охватывает 1906 и первую половину 1907 г., когда на I съезде Союза 17 октября (февраль 1906 г.) программа была принята в значительно расширенном и доработанном виде, а на II съезде (май 1907 г.) – подвергнута некоторой редакционной обработке. Наконец, третий период включает в себя работу двух партийных конференций (в октябре 1907 и ноябре 1913 г.), а также III съезда Союза 17 октября (октябрь 1909 г.). Особенностью этого периода было то, что программные положения в это время конкретизировались и дорабатывались с прицелом на их внесение в Думу в качестве законопроектов.

Центральное место в программе Союза 17 октября занимал вопрос о характере и структуре государственной власти в России. “Российская империя, – говорилось в первом ее параграфе, – есть наследственная конституционная монархия, в которой император, как носитель верховной власти, ограничен постановлениями Основных законов”. Таким образом, октябристы заявляли о себе как о противниках идеи сохранения неограниченной власти монарха.

Выступая за упразднение неограниченного самодержавия, октябристы вместе с тем категорически возражали против введения в России парламентского строя, считая его неприемлемым как с исторической, так и с политической точек зрения. В сохранении монархической формы правления они видели залог “связи с прошлым, ручательство в правильном направлении” “государственного корабля, ограждении его от напрасных бурь и шатаний, словом, залог закономерного (органического) развития России из основ ее тысячелетнего прошлого”. Характерно, что октябристы, правда, не без некоторых колебаний, признали целесообразным сохранить за конституционным монархом титул “самодержавный”, видя в этом титуле “историческое достояние” России.

Согласно выработанной октябристами схеме, в структуру высшей государственной власти России должны были войти монарх, царствующий и управляющий одновременно, и двухпалатное народное представительство, формируемое на основе цензовых выборов, прямых – в городах и двустепенных – в остальных местностях. Так представляли себе октябристы способ формирования нижней палаты Государственной думы. Что же касается верхней законодательной палаты – Государственного совета, – смысл существования которой заключался в том, чтобы исправлять и корректировать решения Думы, то это должен был быть узкоцензовый орган, половина членов которого к тому же назначалась монархом. Таким образом, единственным серьезным отличием этого пункта октябристской программы от изданного 20 февраля 1906 г. Положения о Госсовете было уравнение его в правах с Думой (по официальной версии, Госсовет получал право решающего голоса).

В распределении прав между народным представительством и монархом октябристы делали явное предпочтение в пользу последнего. Без императорской санкции не мог вступить в силу или быть отменен ни один закон; царю же принадлежало право назначения и смешения министров, которые, правда, в своей практической деятельности [c.113] теоретически несли равную ответственность перед ним и народным представительством. Однако, чтобы добиться смешения министра, Думе требовалось возбудить против него судебное преследование. Очевидно, что при таких условиях провозглашенный в программе Союза 17 октября контроль законодательных палат за “законностью и целесообразностью действий правительственных органов” был фикцией. Реальные права обеих законодательных палат заключались в праве законодательной инициативы, подачи запросов правительству и утверждения правительственного бюджета.

Второй раздел октябристской программы был посвящен требованиям в области гражданских прав. Здесь содержался обычный для либеральной партии перечень положений, включавший свободу совести и вероисповедания, неприкосновенность личности и жилища, свободу слова, собраний, союзов, передвижения и т.д. По своему содержанию этот раздел программы Союза 17 октября был, пожалуй, самым демократичным. Беда заключалась в том, что на практике сами октябристы часто нарушали эти положения своей программы. Особенно это касалось требования гражданского равноправия вообще и еврейского в частности. Под давлением своих Западных и Юго-Западных отделов, выступавших в большинстве против предоставления равноправия евреям, октябристское руководство всячески тормозило решение этого вопроса даже внутри самой партии.

Что касается национального вопроса вообще, то октябристы исходили из необходимости сохранения “единой и неделимой” России (эти слова были внесены в параграф 1 партийной программы по решению II съезда) и считали нужным противодействовать “всяким предположениям, направленным прямо или косвенно к расчленению империи и к идее федерализма”. Исключение было сделано только для Финляндии, которой предполагалось предоставить “право на известное автономное государственное устройство” при условии “государственной связи с империей”. Формулируя права национальных меньшинств, октябристы высказывали готовность удовлетворять и защищать их культурные, но не политические “нужды”. Однако и здесь подчеркивалось, что “пределы этого права” ограничиваются самоценной для октябристов идеей общероссийской государственности. Таким образом, в решении остро стоявшего в России национального вопроса октябристы не смогли выйти за пределы узконационалистической и великодержавной точки зрения. Характерно, что в официальной программе Союза 17 октября национальный вопрос вообще был обойден. Приведенные выше положения содержались не в программе Союза, а в его ноябрьском воззвании и в подготовленном позднее “постатейном изложении” этого же воззвания.

Большое внимание в программе Союза 17 октября было уделено социальным вопросам, среди которых на первом месте стоял аграрный, названный “самым острым, самым больным вопросом на пространстве всей почти великой России”. Октябристы осознавали, насколько тяжелым было положение страдавшего от малоземелья крестьянства, и, более того, находили требования крестьян об увеличении наделов вполне справедливыми. Удовлетворить их октябристы предполагали, во-первых, за счет государства в результате раздачи [c.114] крестьянам через особые земельные комитеты пустующих казенных, удельных, кабинетских земель и, во–вторых, путем “содействия покупке крестьянами земель у частных владельцев” при посредстве Крестьянского банка. В крайних случаях программа Союза 17 октября предусматривала и “принудительное отчуждение” части частновладельческих земель с обязательным вознаграждением владельцев. Выкупить землю, подчеркивали октябристы, обращаясь к крестьянам, “надо по справедливой оценке и без ущерба для помещичьего хозяйства. Даром же отбирать землю нельзя, это несправедливо, да и к добру не поведет”.

Основной акцент в октябристской аграрной программе, однако, был сделан не на земельном, а на хозяйственно-правовых вопросах. Октябристы считали необходимым уравнять крестьян в правах с остальными гражданами путем отмены всех законов, юридически принижавших податные сословия, а главное – административной опеки над ними; ликвидировать общину и осуществить ряд мер для улучшения экономического положения крестьян (развитие сельскохозяйственного кредита, широкое внедрение агрономических знаний, распространение кустарных промыслов и т.д.).

Таким образом, в решении аграрного вопроса октябристы шли в русле столыпинской аграрной политики. Однако в отличие от П.А.Столыпина, делавшего основную ставку на сравнительно узкий слой “крепких и сильных” крестьян, октябристы рассчитывали на то, что им удастся в относительно короткий срок создать широкий слой зажиточного крестьянства, которое и должно было стать массовой опорой режима.

Подчеркнутая приземленность, практицизм и выдвижение на первый план сравнительно второстепенных вопросов были характерны не только для аграрно-крестьянского раздела программы Союза 17 октября, но и для раздела, касавшегося положения рабочих. Так, в вопросе о продолжительности рабочего дня позиция октябристов была отмечена стремлением защитить интересы русской промышленности. В программе Союза этот вопрос трактовался в весьма общем виде: речь здесь шла о необходимости “нормировки” предельной продолжительности рабочего времени и об “урегулировании” сверхурочных работ. Расшифровка этого программного положения содержалась в октябристской литературе. “Наш союз, – указывалось в одной из брошюр В.М.Петрово-Соловово, – конечно, будет приветствовать сокращение рабочего дня, поскольку оно допустимо без ущерба промышленности и торговле, но не настаивает... категорически... на 8–часовом рабочем дне”. Обосновывая этот тезис, октябристы резонно отмечали, что в условиях технической отсталости России, а также огромного (по сравнению с Западной Европой) количества религиозных праздников, сокращение рабочего дня до европейского уровня будет иметь следствием резкое удорожание, а значит, и неконкурентноспособность русских товаров.

Заключительные разделы октябристской программы были посвящены вопросам народного образования, реформе суда и системы местного административного управления и самоуправления, мерам в области экономики и финансов, проблемам реформирования Церкви. [c.115]

“Политическая и гражданская свобода, провозглашенная Манифестом 17 октября, – отмечалось в послесловии к программе, – должна пробудить к жизни дремлющие народные силы, вызвать дух смелой энергии и предприимчивости, дух самодеятельности и самопомощи и тем самым создать прочную основу и лучший залог нравственного возрождения”. Выраженный здесь оптимизм довольно резко диссонировал с робкими и умеренными попытками решить коренные вопросы российской действительности в праволиберальном духе.

Октябристы не скрывали своего неприятия революции, а на практике оказывали правительству посильную помощь в ее подавлении, не опускаясь при этом, конечно, до роли царских держиморд, подобно черносотенцам. “Союз ненавидит революцию как величайшее зло и величайшую помеху в установлении в России порядка”, – говорилось в прокламации, изданной одной из петербургских организаций Союза 17 октября. За стремление “приноравливать” свою тактику к действиям правительства, которое с течением времени все дальше отходило от обещаний Манифеста 17 октября, октябристы (не совсем, впрочем, справедливо) получили у современников прозвище “партия последнего правительственного распоряжения” или даже “партия пропавшей грамоты”. “Цель партии, – писали октябристы, – составить тесно сплоченный около правительства круг людей для единой, плодотворной, созидательной работы”.

Руководствуясь этим принципом, еще в период подготовительной работы по созданию Союза 17 октября лидеры складывавшейся партии – Д.Н.Шипов, А.И.Гучков и М.А.Стахович – вступили в переговоры с С.Ю.Витте о вхождении в его кабинет. Заявив свое “принципиальное единогласие с программой графа Витте и свое полное доверие к правительству”, октябристы, однако, отказались от “неудобоносимых” министерских “бремен”, сославшись на отсутствие необходимого опыта. Действительная причина этого отказа, вероятно, заключалась в широко распространенном в либеральных кругах личном недоверии к премьеру, а также в неясности судьбы его кабинета в условиях нараставшей революции. Отпугивала либералов и перспектива соседствовать на министерских должностях с П.Н.Дурново. Витте особо настаивал на вручении этому крайнему реакционеру портфеля министра внутренних дел, а столичная молва прочила ему в перспективе и самое премьерство. В целом, несмотря на безрезультатность этих переговоров, они явились серьезной заявкой с обеих сторон на “единую и плодотворную” работу в будущем.

События ноября – декабря 1905 г. прошли под знаком заметного сползания октябристов вправо. На ноябрьскую почтово-телеграфную забастовку они ответили рядом гневных статей в газете “Слово”, в которых содержались требования к правительству о принятии самых решительных мер для “восстановления порядка”. Такое же резкое осуждение Союза 17 октября вызвали революционные выступления в армии и на флоте. В декабре 1905 г. А.И.Гучков лично внес в Московскую городскую управу пожертвования в пользу семейств солдат, пострадавших во время подавления ноябрьского вооруженного восстания севастопольских матросов. Одновременно октябристы не скупились на выражение верноподданнических чувств. В телеграмме, [c.116] направленной “на высочайшее имя” участниками проходившего 4 декабря первого общего собрания петербургских членов Союза, “полной грудью” провозглашалось “ура конституционному царю свободного народа”.

Казалось, к концу 1905 г, между октябристами и правительством сложилось полное взаимопонимание, однако на деле именно к этому времени относятся первые серьезные расхождения между ними. Октябристы с удивлением обнаружили, что правительство, с блеском, по их мнению, выполнившее первую задачу их тактического плана – подавление “крамолы”, совсем не спешило перейти ко второй – созыву Думы. Предновогоднее же интервью графа Витте, в котором тот заявил, что и после издания Манифеста 17 октября царь остается неограниченным самодержцем, повергло октябристов в смятение и впервые заставило выступить с критикой сначала “окаянства” самого премьера, а затем и всего правительственного курса.

После интенсивного обсуждения на заседаниях ЦК вопрос об этом был включен в повестку дня I съезда партии. Резолюция съезда об отношении к политике правительства была составлена в необычайно резких для октябристов тонах. Октябристы требовали “безотлагательно” издать временные правила, “обеспечивающие установленные Манифестом 17 октября свободы”, отменить положения об усиленной и чрезвычайной охранах как меру неправосудную, возбуждающую в стране общее недовольство и не “достигающую цели”. Основной акцент в резолюции был сделан на необходимости “ускорить всеми мерами” выборы в Думу, определив точный срок ее созыва.

Свою избирательную кампанию октябристы фактически начали еще в ноябре 1905 г., когда по их инициативе в Петербурге был создан Соединенный комитет умеренных партий, объединивший представителей десяти конституционно–монархических организаций и вылившийся позднее в предвыборный блок четырех из них: самого Союза 17 октября, Партии правового порядка, Прогрессивно–экономической партии и Торгово-промышленного союза. “Блок 4-х” действовал только в Москве и Петербурге. На местах (в Казани, Тамбове, Ярославле и т.д.) октябристы чаше всего блокировались с другой партией крупной буржуазии – Торгово-промышленной.

На предвыборных митингах и собраниях октябристы, чьи умеренные взгляды резко диссонировали с господствовавшими в обществе радикальными настроениями и, не обладали к тому же хорошим подбором ораторов, как правило, проигрывали соседям “слева” – кадетам. Поэтому основную ставку в своей агитации они делали на печать. Возможности такого рода у них действительно были исключительные. Почти каждый пятый отдел Союза 17 октября занимался издательской деятельностью, причем 15 отделов помимо издания воззваний, прокламаций и брошюр имели в своем распоряжении периодические органы печати, а некоторые (например Ярославский) – и по два. Всего в 1906 г. октябристы издавали свыше 50 газет на русском, немецком и латышском языках. По данным ЦК Союза 17 октября, в 1905–1907 гг. партией было издано около 80 наименований брошюр, причем некоторые – миллионными тиражами. [c.117]

Все эти усилия, однако, результатов не дали, демократический избиратель за октябристами не пошел. В 1 Думу партиям “блока” удалось провести лишь 16 своих депутатов, и их голос в российском парламенте почти не был слышан. Не способствовало росту популярности партии и то обстоятельство, что октябристы оказались самой правой фракцией Думы. Лидеры фракции (П.А.Гейден, М.А.Стахович, Н.С.Волконский) снискали известность как инициаторы не состоявшегося осуждения Думой “политических убийств” (т.е. действий революционеров) и как противники принудительного отчуждения помещичьих земель, а также немедленной ликвидации сословных ограничений. Из–за своей малочисленности октябристские депутаты серьезного влияния на ход работы I Думы оказать не могли.

Горькая пилюля перводумья была несколько подслащена новым предложением их лидерам занять высокие министерские посты. Переговоры об этом, начатые по инициативе П.А.Столыпина, продолжались с мая по июль 1906 г., но, как и осенью 1905 г., закончились безрезультатно, После разгона I Думы и подавления Свеаборгского и Кронштадтского восстаний царизм перестал нуждаться в услугах либералов, переговоры с которыми были прерваны. 24 августа 1906 г. было опубликовано правительственное сообщение, в котором, с одной стороны, говорилось о введении военно–полевых судов, а с другой – намечалась целая серия социально–политических реформ в духе Манифеста 17 октября. Это официальное сообщение явилось новой важной вехой в эволюции Союза 17 октября.

Точкой отсчета в новом зигзаге политического курса октябристов стало интервью А.И.Гучкова по поводу августовского правительственного заявления, в котором лидер октябристов оправдывал роспуск 1 Думы и выразил полное согласие с политикой Столыпина. Большинство членов партии всецело поддержало Гучкова, который 29 октября 1906 г. был избран председателем Союза 17 октября. Однако были и такие, для кого этот новый шаг партии вправо оказался неожиданным и противоречившим ее исходным принципам. Осенью 1906 г. из состава ЦК и партии вышли основатели Союза Д.Н.Шипов и МА.Стахович, с тем чтобы окончательно перейти в Партию мирного обновления (ПМО), которая выполняла роль буфера между кадетами и октябристами. Соответственно, сами собой отпали планы слияния ПМО с Союзом 17 октября, еще летом 1906 г. казавшиеся Гучкову вполне осуществимыми и даже неизбежными.

Провал первой избирательной кампании и последовавшая междоусобица в “верхних этажах” Союза 17 октября усилили дезорганизацию и распад местных октябристских отделов. Не менее 60 из них прекратило существование уже летом 1906 г. К началу 1907 г. количество местных организаций Союза 17 октября уменьшилось вдвое – до 128, а число примыкавших к нему партий сократилось с 23 до 13. Резко упало представительство октябрьских отделов на съездах Союза. Если в работах 1 съезда партии приняли участие представители от 95 местных организаций, то на II съезде делегатами были представлены лишь 22 из них.

Несмотря на то, что в борьбе за голоса избирателей Союз 17 октября пользовался уже тем преимуществом, что действовал абсолютно [c.118] легально и в отличие от своих конкурентов слева почти не подвергался правительственным “утеснениям”, во II Думу октябристам удалось провести лишь 43 своих депутата. Рост фракции в два с лишним раза по сравнению с результатами выборов в I Думу если и был успехом, то весьма и весьма скромным. Характер и направленность деятельности октябристов в II Думе мало отличались от их опыта годичной давности. Они настаивали на осуждении Думой революционного террора, резко критиковали аграрные законопроекты трудовиков и кадетов (не выдвигая, впрочем, собственного), поддержали правительственную точку зрения в вопросе об организации помощи голодающим и т.д. Новым было лишь то, что основной смысл своей думской деятельности октябристы на этот раз видели в создании “прочного конституционного центра”, в который должны были войти представители умеренных партий и правого крыла кадетов. Однако на практике эта идея реализована не была, и на всем протяжении деятельности II Думы октябристы фактически были изолированы, не будучи поддержаны ни правыми, ни левыми фракциями.

Третьеиюньский государственный переворот заставил октябристское руководство скорректировать свою тактику. При оценке акта 3 июня 1907 г. октябристы представляли ситуацию таким образом, что главным виновником потрясения “молодого правового строя” становилось не правительство Столыпина, а революционеры, продолжавшие и после 17 октября 1905 г. вести “бессмысленную братоубийственную войну”. Исходя из своей модели государственного устройства России, они считали, что монарх, сохранивший и после 17 октября “свободную волю” и “исключительные прерогативы”, был вправе “в интересах государства и нации” пойти на изменение избирательного закона.

Новый избирательный закон предоставил октябристам возможность занять руководящее положение в III Думе и отдал решение коренных вопросов российской действительности именно в их руки. В III Думе октябристам удалось сформировать мощную фракцию в составе 154 депутатов, на 112 больше, чем во II Думе. Это был, безусловно, уже серьезный успех, которым октябристы в известной степени были обязаны поддержке крупной национальной буржуазии. Внушительными были позиции Союза 17 октября и в Госсовете, где октябристская по духу “группа центра” стала преобладающей. Многочисленная думская фракция Союза 17 октября никогда не была монолитным образованием – в ней явно преобладали центробежные тенденции. По этой причине парламентскому курсу партии были свойственны бесконечные колебания, частые перемены принятых на заседаниях бюро и самой фракции решений. Все это в совокупности с действиями правительства в конечном счете привело к провалу тактического плана Союза 17 октября, выработанного в октябре 1907 г. на первой общепартийной конференции.

Несмотря на громкий успех партии на выборах, процесс распада октябристской периферии продолжался и в условиях третьеиюньского режима. Хотя в 1909 г. общее количество местных отделов Союза по сравнению с 1907 г. практически не изменилось (127), численность каждого из них заметно упала; к тому же многие местные [c.119] отделы существовали лишь на бумаге и были совершенно недееспособны. Появление каждого нового отдела Союза в этот период воспринималось как своего рода сенсация и удостаивалось быть отмеченным в годовом отчете ЦК.

При проведении своей думской программы октябристы главную ставку делали на правительство Столыпина, с которым, по свидетельству Гучкова, ими был заключен своего рода договор о “взаимной лояльности”. Этот договор предусматривал обоюдное обязательство провести через Думу широкую программу реформ, направленных к дальнейшему развитию “начал конституционного строя”. До тех пор, пока Столыпин сохранял хотя бы видимость соблюдения этого договора, октябристы служили ему верой и правдой, будучи фактически правительственной партией. В реализации своего думского курса октябристы ориентировались главным образом на умеренно правых. После обсуждения правительственной декларации, с которой с думской трибуны выступил сам премьер–министр, они в течение длительного времени отвергали попытки кадетов заключить с ними соглашение для создания в Думе “работоспособного конституционного центра”. Под влиянием правых октябристы отказались ввести представителей кадетской фракции в состав думского президиума и закрыли перед ними двери комиссии государственной обороны.

После поражения на дополнительных выборах в Москве октябристы на своем III съезде приняли решение активнее использовать право думской законодательной инициативы. Съезд разработал ряд законопроектов, с тем чтобы внести их на обсуждение Думы. Эти законопроекты шли в одном русле со столыпинской программой ре” форм, причем на одно из первых мест здесь были выдвинуты земская и судебная реформы. Продолжавшийся крен правительственного корабля вправо истощил терпение даже октябристов с их “коленопреклоненной” тактикой. Начиная с 1910 г., думская фракция Союза 17 октября усилила критику “незакономерных” действий правительства и местных властей. Робкая октябристская фронда, однако, никакого действия на правительство не возымела. В марте 1911 г. в знак протеста против антиконституционных действий Столыпина Гучков был вынужден уйти с поста председателя III Думы. Одновременно партийное руководство резко изменило курс по отношению к своим соседям слева: начались поиски соглашения с прогрессистами и кадетами. Отрицательным и весьма болезненным для октябристских лидеров последствием этого шага явилось обострение противоречий внутри их думской фракции, которая ко времени окончания работы III Думы оказалась на грани раскола.

Убийство Столыпина в сентябре 1911 г. вызвало шок в октябристской среде. Их и без того пошатнувшаяся надежда на возможность проведения через Думу либеральных реформ, опираясь на “договор” с властью, совсем исчезла. После убийства Столыпина правительственные круги не удовлетворяли даже октябристов. Периферия Союза 17 октября, по давней чиновничьей привычке умевшая чутко реагировать на настроения в “верхах”, не замедлила ответить на это массовым выходом из партии. По данным Департамента полиции, в 1912 г. в большинстве губерний отделы Союза исчезли; в тех же [c.120] местах, где организации октябристов продолжали существовать, они, как правило, ничем себя не проявляли, представляя собой “ничтожные” по численности группы.

На выборах в IV Думу октябристам удалось получить лишь 98 депутатских мандатов, причем забаллотированным оказался сам лидер Союза 17 октября. Учитывая неудавшийся опыт сотрудничества со Столыпиным в III Думе, октябристское руководство внесло некоторые изменения в политическую линию своей думской фракции. Все еще продолжая надеяться на “здравый смысл” и “нравственный авторитет” власти и ее реформистские потенции, октябристы несколько повысили тон своих думских выступлений и в союзе с прогрессистами стали более настойчиво требовать осуществления “начал” Манифеста 17 октября. Нежелание правительства В.Н.Коковцова идти на уступки либералам заставило октябристов усилить критику действий не только местной администрации, но и центральных правительственных ведомств, в том числе МВД. Резкой критике правительственный курс был подвергнут на ноябрьской 1913 г. конференции Союза 17 октября.

Предметом особой тревоги лидеров “Союза” явилось нарастание кризисных явлений в политической жизни страны. Вопрос о том, как миновать “великие потрясения”, горячо обсуждался на заседаниях ЦК партии и на страницах ее центрального органа – газеты “Голос Москвы”. В ходе развернувшейся дискуссии левые октябристы настаивали на необходимости заключить блок с прогрессистами и кадетами с целью создания в Думе “оппозиционного центра” и проведения конституционных реформ. Напротив, правое крыло партии считало подобное соглашение недопустимым и выступало резко против предложения “левых” отказать правительству в кредитах. В результате, несмотря на прозвучавший на упомянутой ноябрьской конференции призыв к сплочению, уже в декабре 1913 г. думская фракция октябристов раскололась на три части: земцев-октябристов (65 человек), собственно Союз 17 октября (22) и группу из 15 бывших членов фракции, объявивших себя беспартийными, а на деле блокировавшихся в Думе с ее правым черносотенным крылом. Раскол фракции, а затем и партии в целом поставил Союз 17 октября на грань полной катастрофы.

Первая мировая война привела к окончательной дезорганизации Союза 17 октября. 1 июля 1915 г. прекратилось издание газеты “Голос Москвы”, вскоре окончательно заглохла деятельность ЦК партии. Попытки Департамента полиции выявить в это время действовавшие октябристские отделы на местах результатов не дали. Остававшиеся в ряде мест весьма малочисленные и изолированные друг от друга группки октябристов, занятые организацией помощи раненым и беженцам, никакой политической работы не вели. Фактически Союз 17 октября как партия прекратил свое существование, хотя некоторые крупные партийные деятели (А.И.Гучков, М.В.Родзянко, И.В.Годнев) продолжали играть заметную роль в политической жизни страны вплоть до лета 1917 г. [c.121]

Глава V. ПАРТИЯ ДЕМОКРАТИЧЕСКИХ РЕФОРМ

В конце 1905 – начале 1906 годов российский либерализм переживал период интенсивного партийного размежевания. Партия демократических реформ (ПДР) стала своего рода творческой лабораторией по созданию в России либеральной партии “почвенного” типа.

Нашу партию нельзя считать ни правым, ни левым крылом, ни те более центром, разъяснял один из лидеров ПДР М.М.Ковалевский. Поэтому вполне неправильно утверждение, что наша партия представляет правое крыло конституционно-демократической партии, а по некоторым вопросам – даже левое крыло социал-демократической партии. Наша партия – просто партия здравого смысла, в том значении этого слова, что она признает необходимым считаться с историческим прошлым.

ПДР по сути являлась либерально-демократической партией. Предыстория этой наследницы “великих реформ” Александра II уходит корнями в пореформенную эпоху второй половины XIX века. ПДР как бы персонифицировала связь конституционного движения конца 1850-х – начала 1860-х с земским либерализмом 1880–1890-х годов. Важную роль в консолидации сил российской либеральной оппозиции и выработке ее идейных основ сыграл журнал “Вестник Европы”, редакционное ядро которого составили будущие лидеры ПДР (М.М.Стасюлевич, К.К.Арсеньев, В.Д.Кузьмин-Караваев, А.С.Посников, М.М.Ковалевский). К началу XX в. умеренно-либеральная группа, примыкавшая к “Вестнику Европы”, представляла одно из направлений земского либерализма.

На страницах журнала последовательно проводилась мысль о гибельности для России революционной ломки существующего строя. Публицисты “Вестника Европы” полагали, что политические перемены должны быть естественным следствием изменений в социально-экономическом укладе и массовом сознании. По их мнению, только сильное государство, основанное на сотрудничестве общественных сил и верховной власти, способно провести социально-ориентированные реформы – единственно приемлемые для России.

Идеологи “Вестника Европы” были убеждены в том, что прогрессивное развитие России, укрепление и расцвет ее самобытности напрямую связаны с обращением к “западной образованности”. М.М.Ковалевский предложил своеобразную концепцию заимствования иностранного опыта, подчеркнув важность саморазвития нации по мере ее адаптации к нововведениям. Помимо прочего он [c.122] исследовал взаимосвязь демократических институтов власти и политической культуры народа, сделав вывод о предпочтительности для России “почвенной модели” демократии. Опыт личного участия многих создателей ПДР в работе органов местного самоуправления приводил их к мысли о том, что земство призвано стать центральным звеном народного представительства.

Для процесса идейного и организационного самоопределения ПДР характерен был настрой на политическую деятельность в рамках широкой коалиции оппозиционных сил. В ноябре 1905 г. редакция “Вестника Европы” заявила о солидарности с кадетской партией. Однако разногласия по ряду вопросов – организационных, программных, тактических – не позволили умеренно-либеральной группе, примыкавшей к журналу, найти для себя “нишу” в рамках конституционно-демократической партии.

Организационное оформление ПДР как самостоятельной партии происходило в течение ноября 1905 – января 1906 годов. Инициатива создания ПДР принадлежала А.С.Посникову – видному экономисту и земскому деятелю. У истоков партии стоял также К.К.Арсеньев – юрист, историк, литературовед, ведущий сотрудник “Вестника Европы”. Вместе с ними в организационный комитет ПДР вошли: профессора Петербургского политехнического института К.П.Боклевский, А.Г.Гусаков, И.И.Иванюков, А.П.Македонский, Н.А.Меншуткин, М.И.Носач; члены редакции “Вестника Европы” М.М.Стасюлевич, В.Д. Кузьмин-Караваев, а также популярный петербургский адвокат Д.В.Стасов и уже упоминавшийся ученый с мировым именем М.М.Ковалевский.

Программа ПДР представляла собой вариант переустройства политического и социального строя России на основе гражданского согласия. Суть политических реформ, предложенных ПДР, сводилась к обоснованию идеи “народной монархии”. Политическая программа ПДР легла в основу аналогичного раздела программы “мирнообновленцев”, а затем и партии прогрессистов.

Главной была мысль, что переход от режима царского самодержавия к гражданскому обществу должен сопровождаться укреплением и обновлением государства. Именно сильному государству идеологи ПДР отводили ведущую роль в определении “русла” реформ и координации преобразовательной деятельности. (Примечательно, кстати, что в программе конституционно-демократической партии на первое место был поставлен все же раздел “Основные права граждан”.)

Политическая часть программы ПДР включала два основных принципа: конституционная монархия с двухпалатным парламентом, наделенным законодательными функциями, и разделение властей. “Форма правления – не предмет свободного выбора; она должна отвечать порожденным историей верованиям и желаниям народных масс”, – утверждал Ковалевский. Характерна его позиция, заявленная на земском съезде в ноябре 1905 г.: “Во Франции я республиканец, в России – монархист”.

Поддержание авторитета монарха рассматривалось как непременное условие обеспечения преемственности в политическом строе страны. [c.123]

Гарантом реального единства государства и согласия в обществе выступал высший орган народного представительства – парламент, который должен быть двухпалатным. Главная роль отводилась нижней палате – Государственной думе. К участию в выборах в Думу, перед которой несло ответственность правительство и которая имела решающий голос в бюджетно-финансовых вопросах, предполагалось допустить совершеннолетних и полноправных граждан мужского пола.

Верхняя палата – Государственный совет, избираемый органами местного самоуправления, – должна была стать своего рода посредником между Государственной думой и монархом. Важнейшая функция Госсовета – выработка национальной политики России с правом предоставления отдельным народам культурно-национальной автономии. Последняя допускалась лишь как исключение (в порядке изменения Основных законов) и только в сферах, имеющих местное значение и не затрагивающих единства государства.

В программе ПДР провозглашались равноправие граждан России, широкие гражданские и политические свободы. Партия считала необходимым включение всех коренных прав граждан в текст Основных законов Российской империи, а также обеспечение этих прав в судебном порядке. “Третья власть” должна была стать важнейшим гарантом свободы в России. Судебная реформа, предложенная ПДР, являлась непосредственным развитием основных положений судебной реформы 1864 года. Партия выступала за несменяемость судей, гласность судопроизводства, отстаивала важность сохранения института присяжных заседателей.

Лидеры ПДР предвидели опасность вырождения демократии в охлократию, поэтому непременным условием функционирования демократических институтов считали широкое распространение образования. Предусматривалось скорейшее введение всеобщего бесплатного обучения, предоставление простора инициативе частных лиц и общественных учреждений в области народного просвещения и т. д.

Процветание общества не мыслилось партией “без уравнения условий борьбы и конкуренции из-за приобретения необходимого достатка”. Признавая неравенство способностей людей и неизбежность существования в обществе социальных групп с различным материальным достатком, ПДР считала одной из основных задач государственной политики стремление к ограничению крайностей имущественного неравенства, создание условий для того, чтобы обеспечить “возможно большему числу лиц доступ к земле и заработок, достаточный для покрытия издержек существования”.

Подробно был разработан аграрный раздел, проникнутый мыслью “довершить дело, начатое 19 февраля 1861 г. и давно остановившееся на полдороге”. В основе аграрной программы ПДР было стремление решить земельный вопрос с учетом конкретных местных условий и привлечением всех заинтересованных сторон – крестьян, помещиков, органов местного самоуправления и администрации. При этом делался акцент на сохранении и упрочении в общественном сознании принципа частной собственности, а ссылки на реформу 1861 г. призваны были доказать, что “принцип экспроприации, производимой [c.124] государством под условием выкупа, не нарушает начала частной собственности”.

Критикуя аграрную политику П.А.Столыпина и проекты леворадикальных партий, Ковалевский отмечал: “Ни один из тех крайних полюсов, с одной стороны, наших правительственных сфер, с другой – наших общественных ликвидаторов, нас не удовлетворяет. Оба порядка одинаково предполагают ломку существующего. Народу навязываются формы экономического устройства, наступления которых сам он не требует, которые противоречат его прошлому, насильственно раскрывают перед ним двери неизвестного будущего. Обе программы одинаково книжны. Мы желаем отправляться от действительности, не упразднять, а только видоизменять ее. Мы не берем на себя смелости решать за самих крестьян вопрос о преимуществах общинного, подворного или личного землевладения, как нет ее у нас и для того, чтобы одним росчерком пера упразднить все существующие юридические отношения и предпринять небывалый еще поход в пользу обращения одной шестой поверхности материков в земельную коммуну”.

Партия выступала за свободное развитие всех форм собственности. Понимая важность укрепления в обществе института частной собственности, она вместе с тем не противопоставляла ее общественной, не приписывала частнособственническому интересу некую “магическую силу”. Гораздо большее значение придавалось деятельности управленческих структур, народного образования, судебных органов, налоговой, кредитной системы и т, д. Именно эти сферы жизнедеятельности общества должны были быть приведены в соответствие с требованиями экономики правового государства, А.С.Лесников предупреждал: “Если мы превратим наших поселян, хозяйничающих в очень тяжелых условиях, в частных собственников и оставим неизменными наши современные условия общественной жизни, то не только не произойдет никакого магического влияния от установления частной собственности, но, я склонен думать, произойдет ухудшение в положении как самих крестьян, так и их хозяйств”.

В основу раздела, посвященного рабочему вопросу, также был положен принцип экономической целесообразности, стремление учесть интересы непосредственных производителей и общества в целом. Важная роль в защите интересов рабочих отводилась их профессиональным объединениям. Как обязательное рассматривалось государственное страхование от несчастных случаев и профессиональных заболеваний, а также по старости. Особо выделялись меры по охране труда, решению жилищного вопроса и т.д. С позиций здравого смысла программа предлагала подходить и к определению продолжительности рабочего времени. Она выступала за “возможно большее” сокращение рабочего времени, хотя критически оценивала возможность повсеместного введения 8-часового рабочего дня. За рабочими признавалось право стачек, в то же время предусматривались “примирительные камеры, из равного числа представителей от труда и капитала, для улаживания и разрешения споров и несогласий, возникающих между рабочими и предпринимателями не на почве права, а на почве экономических интересов”. [c.125]

Что же до уставных требований, то основатели ПДР считали, что в России еще не настало время для партий с жесткой организационной структурой и строгой дисциплиной. Этим, в частности, объяснялась их критика кадетского руководства. По мнению Ковалевского, Милюков грешил “слишком смелым отождествлением наших скорее политико-философских, чем дедовых общественных течений с западными партиями”, стремился “ввести в рамки партии то, что выдерживает уподобление разве с порою разливающимся, порою высыхающим потоком”. Основатели ПДР видели свою задачу не в том, “чтобы идти сомкнутыми рядами в бой”, а чтобы создать условия для самопознания, дать людям возможность “рассортироваться” по убеждениям, сплотить своих сторонников на основе широкой либерально-демократической коалиции. Поэтому, чтобы считаться членом ПДР, достаточно было заявить о поддержке ее программы. Уставом партии не регламентировался размер денежных взносов и не оговаривался порядок выхода из партии.

Численность ПДР колебалась от 1 до 2 тыс. человек. Злые языки называли ее “партией древних”, для чего имелись основания, ибо средний возраст лидеров равнялся 62 годам, а рядовых членов – 50-ти. Среди партийцев преобладали люди с высшим образованием, чья профессиональная деятельность была связана с интеллектуальным трудом – преподаванием, юридической практикой, журналистикой. Они занимали высокие посты в Сенате, министерствах финансов, земледелия и государственных имуществ, путей сообщения и других, участвовали в деятельности акционерных обществ, коммерческих банков, управляли частными промышленными предприятиями.

ПДР была ориентирована на работу в парламенте. “Вся наша сила в убеждении и слове. Парламентская трибуна – кафедра, которой нет равной”, – подчеркивал Ковалевский. В период предвыборных кампаний в I и II Государственные думы ПДР пропагандировала идею блока конституционных сил, считая возможным временное соглашение с кадетами, Партиями свободомыслящих и мирного обновления, а также с левыми, отвергающими насилие. В качестве почвы для такого блока рассматривалось стремление к мирной борьбе “за установление нового государственного строя и за проведение широких социальных реформ, необходимых для его укрепления”.

Самостоятельными фракциями в I (около 15 депутатов) и II Думах (2 депутата) партия не располагала, и если влияние ПДР, скажем, в I Думе было заметным, то лишь благодаря личному авторитету М.М.Ковалевского, В.Д.Кузьмина-Караваева, С.Д.Урусова.

Одним из наиболее близких союзников ПДР на выборах во II Государственную думу стала Партия мирного обновления, которая отмежевалась от октябристов, фактически занявших сторону правительства, и выступила против тактической “всеядности” кадетов. Лидеры ПДР и мирнообновленцы были убеждены в том, что политическая деятельность должна неизменно основываться на принципах нравственности. Они призывали партийных деятелей не забывать о культуре политической борьбы, поскольку в противном случае велик риск в увлечении борьбой за свободу похоронить основы самой свободы. [c.126]

Линия партии на поиски консенсуса в обществе и создание широкого блока реформистских сил не нашла желаемых отклика и поддержки в поляризованном, политически расколотом обществе. Отсюда критика ПДР и слева, и справа, нашедшая выражение в характерных “ярлыках”: “генералы без армии”, “политический салон”, “партия профессоров” и т.п. За этими нападками стояло непонимание положения ПДР как своеобразной лаборатории политической мысли.

Так и не сумев добиться официальной регистрации, ПДР, настроенная сугубо легалистски, уже к концу 1907 г. существовала “только по имени”. Попытки лидеров ПДР найти внепартийные формы объединения своих единомышленников не увенчались успехом. Отдельные члены ПДР примкнули к мирнообновленцам, а затем – к прогрессистам.

Несмотря на краткий срок своего существования, ПДР сыграла в политической жизни России заметную роль. Она оказала определенное влияние на развитие идеологии русского либерализма, формирование и эволюцию программ ряда либеральных партий, в том числе конституционно-демократической. Прослеживающаяся преемственность в программах ПДР, мирнообновленцев и прогрессистов, схожие организационные принципы этих трех партий, тождество их социальной базы, наконец видная роль лидеров ПДР Ковалевского, Кузьмина-Караваева, Посникова в становлении и развитии партий мирного обновления и прогрессистов – все это позволяет рассматривать ПДР как идейную предтечу российского прогрессизма. [c.127]

Глава VI. ПАРТИЯ МИРНОГО ОБНОВЛЕНИЯ

Течение мирного обновления зародилось в недрах I Государственной думы. 8 июня 1906 г. состоялось заседание группы, на котором было избрано специальное бюро и определено ее название: Партия “мирного обновления” (окончательное наименование – Прогрессивная партия мирного обновления).

Задача, прокламировавшаяся Партией мирного обновления (ПМО), – содействовать формированию политического центра, способного нейтрализовать одновременно и силы революции, и силы реакции. Такой центр должен был привести к “мирному берегу” сначала Государственную думу, а затем и все общество. Постепенное реформирование общественной жизни при сохранении преемственности политических институтов и поддержке сильного (но не авторитарного) государства – только такой путь, по убеждению мирнообновленцев, был возможен в крайне неоднородной и взрывоопасной среде, именовавшейся российским обществом.

Название партии подчеркивало ее отрицательное отношение к насилию, откуда бы оно ни исходило. Мирнообновленцы порицали правительство за его грубые расправы и кровавые экспедиции. Впрочем, еще большее возмущение вызывал у них революционный террор. “Московский еженедельник”, официоз ПМО, прямо указывал, что “главная опасность грозит свободе не сверху, а снизу”. Мирнообновленцы выступали против смертной казни и за политическую амнистию. В то же время “если мы обращаемся с ходатайством вверх к монарху, то с такой же просьбой об амнистии обратимся вниз и попросим их не применять смертные казни, которые точно такой же позор для страны, как и смертная казнь сверху”.

Умеренным либералам, составившим костяк будущей партии, это течение представлялось не только перспективным элементом политического развития России, но и необходимым средством тушения уже полыхавшего революционного пожара. Дума, несмотря на то, что большинство в ней было “полно злобы и мести”, рассматривалась как зародыш парламента, как “единственное учреждение, символизировавшее идею эволюции государственных форм и экономического быта, способное умерить народное возбуждение, придать ему разумное направление и разумные границы”. Разумеется, при усилении роли либеральных центристов.

Нельзя сказать, что такая надежда весной-летом 1906 г, была совершенно беспочвенной. Даже среди октябристов раздавались голоса о необходимости объединения всех партий центра. Например, [c.128] профессор В.И.Герье считал, что если в Думе не найдется значительной и сплоченной партии, которая возьмет на себя посредничество между правительством и “народным представительством”, то России грозит не только финансовое и культурное, но и политическое банкротство.

Рациональное решение земельного вопроса мирнообновленцы Всчитали главным для обеспечения социально-экономического прогресса страны. Характерно, что впервые они выступили в Думе именно по проекту аграрной реформы. Лидеры ПМО надеялись, что их проект заинтересует крестьянских депутатов, имевших значительный вес в I Государственной думе, но еще не решивших, к какой политической силе примкнуть.

Аграрная программа ПМО предусматривала наделение землей малоземельных и безземельных крестьян. Наряду с использованием для этого казенных, удельных, кабинетских, церковных, монастырских не исключалось и принудительное отчуждение некоторых категорий частновладельческих земель – разумеется, за выкуп на началах “справедливой оценки”. Большое место уделялось вопросам переселения, организации дешевого кредита, урегулирования арендных отношений и цен, поднятия культуры земледелия. Согласно программе, решение аграрного вопроса передавалось в руки центральных и местных учреждений, организованных на паритетных началах из помещиков, крестьян и представителей исполнительной власти.

Если аграрная часть партийной программы была разработана мирнообновленцами самостоятельно, то другие ее разделы представляли заимствования у Партии демократических реформ. При этом одни требования, выдвигавшиеся ПДР, получали у мирнообновленцев более умеренную интерпретацию (право голоса – только мужчинам с 25-летнего возраста; двухстепенные выборы; не упоминалась автономия Польши и Финляндии), другие – радикализировались (отмена смертной казни, введение условного осуждения, досрочного освобождения и др.).

Мирнообновленцы высказывались за конституционную монархию. Все законопроекты “требуют согласия народного представительства” и утверждаются императором. Народное представительство состоит из двух палат. Одна избирается всеми достигшими 25-летнего возраста гражданами мужского пола путем тайного голосования; другая – органами местного самоуправления. Государственный бюджет и государственные займы подлежат утверждению народным представительством, которое имеет также права законодательной инициативы и запросов. Министры ответственны перед ним в своей политической деятельности.

Местное самоуправление, по мысли идеологов ПМО, распространялось на всю Россию. Представительство в органах местного самоуправления основывалось на всеобщем, равном, прямом и тайном голосовании безотносительно к полу, вероисповеданию, национальности. В местное управление переходили все отрасли, за исключением тех, которые “при условиях современной государственной жизни должны быть сосредоточены в руках центральной власти”. Предполагалось [c.129] автономное управление отдельными областями и территориями, которое, однако, не должно было простираться далее признания за ними законодательных полномочий по вопросам исключительно местного законодательства, не затрагивающим единства империи и круга действий общего государственного управления. В судебной сфере подлежали восстановлению все отступления от закона 1864 г., а помимо того вводилась защита на предварительном следствии.

Программа включала в себя также разделы о народном просвещении, финансовой и экономической политике. Согласно идеям ПМО, понижалось косвенное обложение и постепенно отменялись косвенные налоги, вводилось прогрессивное подоходное и имущественное обложение, понижались таможенные пошлины (если это не мешало развитию народного хозяйства), декларировалась независимость государственного контроля и Государственного банка.

Предусматривался пересмотр всего рабочего законодательства применительно к принципам, обеспечивающим защиту интересов трудящихся. Признавалась свобода стачек, отступление от этого правила допускалось лишь в отношении тех забастовок, которые “грозили правильному течению государственной и общественной жизни”. Намечались также меры по сокращению рабочего дня, охране труда, государственному страхованию наемных работников.

По своему социальному составу думская фракция мирнообновленцев, насчитывавшая 25–29 членов и до 40 “сочувствовавших”, оказалась, в чем ее упрекали левые, “господской”. По партийной принадлежности это были октябристы, кадеты, члены Торгово-промышленной партии, входили во фракцию и беспартийные. В бюро фракции, состоявшей из 14 человек, числилось 13 крупных землевладельцев, связанных с торгово-промышленным и финансовым миром.

Неудивительно, что поставленная руководством партии задача привлечь на свою сторону крестьян, выведя их из-под влияния левых, оказалась невыполнимой. Мирнообновленцы явно идеализировали крестьянских депутатов, которые не торопились примыкать к ним. Убедить крестьянских представителей отказаться от того, что Трубецкой называл “узкосословной точкой зрения и интересов”, думским либералам не удалось. Призывы к постепенности, правопорядку звучали малоубедительно на фоне “аграрного террора” лета 1906 г. – массовых захватов помещичьих владений, поджогов имений и т. п.

Все основные вопросы, выдвинутые жизнью, в том числе национальный, мирнообновленцы решали прежде всего с точки зрения умиротворения страны. Они выступали поэтому за сохранение и укрепление унитарного характера государственного устройства России, однако отказ от значительных уступок национальным фракциям препятствовал созданию думского “конституционного центра”. Этому мешала и весьма умеренная позиция, занятая мирнообновленцами при обсуждении в I Думе законопроектов о гражданском равенстве, о неприкосновенности личности, о собраниях. Так, Гейден призывал решать вопрос о равноправии “осторожнее и основательнее”, полагая, [c.130] что на это “потребуется деятельность Думы на целых пять лет”. А по мнению Трубецкого, предоставление женщинам избирательных прав, эмансипация их в политической сфере могут привести к вырождению материнства и гибели семейного очага. “Кто ратует за женское избирательное право, тот подготавливает вырождение личности и общества”.

Опасаясь, что Дума может принять слишком радикальные и потому опасные для гражданского согласия решения, ПМО неизменно выдвигала в качестве противовеса Думе Государственный совет. Гейден, излагая кредо умеренных конституционалистов, заметил, что 17 октября 1905 г. монарх даровал народу ограниченные, но все-таки конституционные права, которые постепенно удастся расширить и закрепить, Но это надо делать осторожно, не нарушая ни в чем прерогатив верховной власти и Основных законов.

Однако возмущение правительственной декларацией от 13 мая 1906 г., в которой, по существу, отвергались все предложения Думы (установление ответственности перед Думой министров, принудительное отчуждение части помещичьих земель и др.), разделили и мирнообновленцы. Подавляющее большинство либералов высказалось за принятие формулы недоверия министрам. Гейден и ряд его сторонников вотировали данную формулу с одной оговоркой: они не требуют отставки, а просят министров добровольно покинуть свои посты.

Под влиянием победы кадетов на выборах в I Думу в правящих кругах возникала мысль о возможности кадетского министерства. В обсуждении этого варианта заметную роль играли и лидеры ПМО, однако после встреч с кадетами Гейден стал сомневаться в их способности составить “путное министерство” и склоняться к мысли о коалиционном правительстве, составленном из кадетов и более умеренных членов Думы и Государственного совета. Неудача переговоров о таком правительстве (в нем три места отводились мирнообновленцам) фактически предрешила роспуск I Думы 8 июля 1906 г.

Деятели ПМО предприняли все, чтобы избежать новой, как им казалось, неминуемой вспышки революции. Они осудили Выборгское воззвание, считая его “призывом к волнениям” и “слишком революционным шагом”. Одновременно Трубецкой направил письмо царю, в котором просил его сделать все возможное для содействия “мирному обновлению государственного строя”. Лидеры партии предостерегали Николая II от “непоправимой ошибки” – установления диктатуры, указывали пути, позволявшие выйти из политического тупика: начать широкую земельную реформу, ускорить созыв Думы и образовать “общественное министерство”.

В ходе кампании по выборам во II Думу ПМО пыталась объединить “всех истинных конституционалистов”, но после того, как лидер октябристов А.И.Гучков одобрил введение военно-полевых судов, альянс либералов стал невозможным. Более того, Союз 17 октября, поддержавший заявление Гучкова, решительно отмежевался от ПМО (в знак протеста против этого решения с поста председателя ЦК [c.131] октябристов ушел Д.Н.Шипов, вскоре он встал в ряды мирнообновленцев).

22 сентября мирнообновленцы подали властям прошение о легализации своей партии, которое, однако, встретило отказ, мотивированный тем, что партия “преследует цели, угрожающие общественному спокойствию”. Только после переговоров Гейдена с премьером Столыпиным “Общество мирного обновления”, в уставе которого в качестве цели значилось стремление “к последовательному проведению законным путем в жизнь России начал конституционной монархии”, было признано официально. Среди способов достижения уставной цели указывались, прежде всего, обсуждение вопросов текущей государственной, общественной и хозяйственной жизни России и “составление руководящих программ и проектов законодательных и иных правительственных мероприятий”.

Органы управления партией – общие собрания членов, местных комитетов или ЦК. Съезд должен проводиться не реже одного раза в год, ему принадлежало право определять основные направления деятельности, вносить изменения в устав, избирать ЦК, утверждать его отчеты. ЦК избирался на один год и обязан был выполнять постановления съездов, публиковать от имени партии разные акты, давать руководящие указания местным организациям и др. Денежные средства ПМО составлялись из членских взносов, пожертвований, доходов от продажи партийной литературы и публичных лекций.

В провинции мирнообновленцы поначалу имели свои организации в 12 городах (Киеве, Одессе, Смоленске и др.), к концу 1906 г. последних насчитывалось 25, а общая численность партии составляла примерно 2 тыс. человек. В “целях организационных” территория России была условно разбита на две части – “западную” во главе с Петербургом и “восточную”, возглавлявшуюся Москвой. Таким образом, действовали как бы два ЦК, независимые друг от друга.

20–22 ноября 1906 г. состоялся съезд петербургского и московского ЦК. Он принял решение выступать на выборах во II Думу совершенно самостоятельно, однако уже начало избирательной кампании не сулило мирнообновленцам ничего хорошего. Например, из Одессы пришло сообщение, что помещение комитета разгромлено черносотенцами. В Петербурге либеральное купечество отстранялось от мирнообновленцев, считая их “переодетыми кадетами”. Не случайно поэтому для первого своего публичного выступления в столице лидеры ПМО решили избрать рабочую аудиторию, чтобы подчеркнуть демократизм новой партии. Увы, собравшиеся возражали как против программы, так и против тактики мирнообновлениев.

На декабрь 1906 – январь 1907 гг. пришелся пик предвыборной активности мирнообновленцев. Руководство партии подготовило обращение, в котором высказывалась решимость бороться “за расширение прав Думы” и разрешение аграрного вопроса. Одновременно была предпринята попытка созвать конференцию с участием других оппозиционных партий, чтобы заложить фундамент “конституционного центра”. Последний, как мыслилось, базировался на отрицании [c.132] всяких антиконституционных действий, откуда бы они ни исходили, и на этических началах освободительного движения. Таким образом, “разрушительным идеям социализма” мирнообновленцы противопоставляли убеждение в незыблемости нравственных начал, безусловной ценности человеческой личности, надклассовости религии и культуры.

Идея объединения либеральных партий стала предметом обсуждения в среде конституционалистов. 23 декабря 1906 г. в Петербурге состоялась публичная лекция Трубецкого, посвященная идейным основам ПМО. Однако, вопреки ожиданиям, центральным пунктом развернувшихся прений оказался вопрос об отношении к смертным казням и политическим убийствам. Призывы Трубецкого создать предвыборный блок с целью формирования законопослушной Думы, которую тем труднее будет разогнать, чем она будет корректнее, остались гласом вопиющего в пустыне.

Под впечатлением этой неудачи мирнообновленцы, по сути, устранились от самостоятельного выступления на выборах, в ходе которых они блокировались частью с октябристами, частью с кадетами (из 4838 выборщиков насчитывалось лишь 28 представителей ПМО). Лидеры партии констатировали, что “их надежды объединить достаточное число лиц, которым дорого было мирное преобразование нашего государственного строя, представляются неосуществимыми”. Объяснение этому они находили в том, что общество “изверилось” в мирных способах борьбы. Отказываясь верить в жизнеспособность II Думы, они, как и другие либералы, не оставляли все же надежды заложить в ней основы конституционного центра. Правда, в конце концов и сам Гейден отчаялся создать в Думе “оркестр”, меланхолически признав, что “с этим надо мириться и просто ждать лучших времен”.

“Московский еженедельник” открыто призывал Думу и общество пойти навстречу правительству и наладить с ним сотрудничество, а Стахович и Львов выступили в роли посредников и участников переговоров Столыпина с либералами. Обсуждалось создание проправи-тельственного “умеренного” большинства, однако камнем преткновения, как и для I Думы, стал аграрный вопрос.

Считая умиротворение страны при “левой” Думе невозможным, мирнообновленцы в то же время опасались ее разгона. Их пугали призрак нового “кровавого потрясения”, укрепление в общественном сознании убеждения в невозможности конституционного пути, дискредитация принципа народного представительства. Эти причины, а также поправение кадетов вызвали публикацию серии статей Трубецкого, призывавшего к примирению и сотрудничеству либеральных партий. Этот призыв не был поддержан ни кадетами, ни октябристами – возобладал партийный эгоизм.

Политические неудачи порождали разочарование, в петербургском ЦК высказывалось даже предложение об объявлении партии распушенной. Однако большинство ЦК, отказавшись от самостоятельного выступления партии на выборах в III Думу, высказалось за сохранение организации. Сам Трубецкой причину неудач ПМО видел в том, что ее линия не соответствовала настроениям населения, поэтому, [c.133] говорил он, в данный исторический момент “мирное обновление” может быть сильно и влиятельно лишь в “качестве направления, а не в качестве политической партии”.

Дальнейший ход событий подтвердил этот пессимистический прогноз: в III Думу было избрано не более 8 мирнообновленцев. При этом характерно, что они выступали не как представители партии, а как частные лица. Слабые попытки ПМО сплотить конституционалистов в III Думе и вне ее вновь оказались бесплодными. [c.134]

Глава VII. ПРОГРЕССИСТЫ

В многоцветной палитре российских партий и движений начала XX в. под широким названием “прогрессисты” выступали немногочисленные политически активные представители русской (прежде всего московской) буржуазии и интеллигенции, разделявшие идеи эволюционного общественного прогресса и ратовавшие за поэтапное проведение реформ во всех сферах жизни. Как идеологическое течение и политическое движение прогрессизм зародился в период Первой русской революции. Причем в течение ряда лет его кристаллизация проходила по двум руслам: в среде крупных промышленников и в среде интеллигенции. С одной стороны, неудачная попытка создания самостоятельных партий, представлявших на политической арене интересы промышленников и предпринимателей, заставила наиболее дальновидных и европейски мыслящих московских капиталистов искать пути для сближения с интеллектуальной элитой, способной генерировать идеи и разрабатывать программы. С другой стороны, в период Первой русской революции определенная часть интеллектуалов, входившая в различные либеральные партии (октябристы, мирнообновлениы, Партия демократических реформ, кадеты), по разным причинам и мотивам разочаровалась в их деятельности. Одних (например, Д.Н.Шипова, графа П.А.Гейдена, М.А.Стаховича) не мог устроить тактический курс нового октябристского руководства во главе с А.И.Гучковым по отношению к П.А.Столыпину и его политике, других (например Н.НЛьвова и князя Е.Н.Трубецкого) не удовлетворяли радикализм кадетской аграрной программы и заигрывание руководства партии с левыми радикалами. Выйдя из руководящих органов партий октябристов и кадетов, эти общественные и политические деятели предприняли попытку создания новой партии – мирнообновленцев. Однако эта малочисленная партия не пользовалась поддержкой широких предпринимательских кругов. [c.135]

У истоков прогрессизма

Поражение революции 1905-1907 гг., создание третье июньской политической системы, начавшаяся реализация широкомасштабных столыпинских преобразований вызвали существенные сдвиги в общественном сознании. На первых порах столыпинские реформы встретили понимание и поддержку со стороны промышленников и [c.135] предпринимателей. Вместе с тем их не могло не тревожить превалирование в правительственном курсе репрессивных и охранительных начал, тормозивших процесс стабилизации в стране, практическую реализацию обещаний, содержавшихся в Манифесте 17 октября 1905 г. По мере того как курс на реформы стал постепенно сворачиваться и стали набирать силу консервативные тенденции, среди промышленников и предпринимателей усиливалось разочарование в П.А.Столыпине. Свою лепту в разоблачение непоследовательности и половинчатости столыпинского курса внесли мирнообновленцы и их орган “Московский еженедельник”, редактором которого являлся князь Е.Н.Трубецкой.

К 1908 г. сложились предпосылки для сближения политически активных кругов московской буржуазии и группы интеллектуалов из Партий мирного обновления и кадетов. Часть правых кадетов типа П.Б.Струве, С.А.Котляревского, П.И.Новгородцева, В.А.Маклакова, М.В.Челнокова, А.В.Тырковой выступила с критическим пересмотром идейных, программных и тактических основ собственной партии, стала “наводить мосты” с передовыми представителями московских промышленных кругов. Начиная с 1908 г., в Москве на квартирах московских капиталистов П.П.Рябушинского и А.И.Коновалова периодически проходили “экономические беседы”, в которых принимали участие экономисты, философы, юристы, историки, литераторы, представители передовых кругов промышленников и предпринимателей, члены Государственной думы и Государственного совета. Прагматики-предприниматели, обладавшие миллионными состояниями, получили мощную теоретическую поддержку со стороны интеллектуалов. В свою очередь интеллектуалы получили от прагматиков-предпринимателей значительные материальные средства, которые можно было использовать на издание журналов и газет, научных сборников и книг. Московские капиталисты прогрессистского толка финансировали издание газет “Слово”, “Утро России”, “Русская молва”, журналов “Русская мысль” и “Московский еженедельник”. На средства братьев П.П. и В.П. Рябушинских был издан двухтомный сборник “Великая Россия”, докторская диссертация П.Б.Струве “Хозяйство и цена” и многие другие научные и популярные издания.

В ходе встреч прагматиков и интеллектуалов обсуждался самый широкий круг вопросов, затрагивавших все стороны общественной жизни: политику, экономику, финансово-кредитную систему, внутреннюю и внешнюю торговлю, таможенные тарифы, преобразование армии и флота, внешнюю политику, культуру. Постепенно вырабатывалась целостная рационалистическая система идеологических и программных установок, составивших в конечном счете модель общественного развития России на исторически обозримый период. Ее суть сводилась к созданию сильного правового государства и оптимально функционирующей системы рыночных отношений, к проведению комплекса политических и социальных реформ, осуществлению активной внешней политики, основным вектором которой должна была стать последовательная защита национальных интересов страны. При этом участники бесед исходили из посылки, что Россия [c.136] обладает необходимыми материальными и человеческими ресурсами, чтобы стать подлинно великой державой, способной занять лидирующие позиции в мировом цивилизованном сообществе. [c.137]

Идеология и программа

Политическим идеалом прогрессистов являлось создание конституционно-парламентарного монархического режима, основанного на четком разделении трех ветвей власти: законодательной, исполнительной и судебной, независимых друг от друга, но вместе с тем составляющих единую целостную систему правового государства. Законодательная власть принадлежала и осуществлялась монархом и двухпалатным народным представительством, избранным на основе всеобщего избирательного права. Исполнительная власть должна была принадлежать ответственному думскому министерству. Радикальному реформированию подлежала вся система органов местного управления. Местное самоуправление распространялось на всю Россию. Российские граждане независимо от национальности и вероисповедания получали равные политические права, закрепляемые в конституции и охраняемые независимой судебной властью. Таким образом, создавались политические условия и предпосылки для формирования гражданского общества и правового государства, для нормального функционирования всей системы общественных отношений, всестороннего раскрытия потенциальных творческих возможностей личности.

Являясь сторонниками сохранения единого и неделимого полиэтнического российского государства, прогрессисты считали не только нецелесообразным, но и вредным предоставление нациям и народностям права на политическое самоопределение. По их мнению, предоставление личности равных гражданских и политических прав, распространение местного самоуправления на всю территорию России, закрепление за народностями права пользоваться родным языком в школе и местном суде являются достаточными мерами для защиты прав национальных меньшинств. Концепция унитарного устройства российского государства предусматривала поэтапное расширение права местного самоуправления с учетом национально-культурных особенностей тех или иных национальных регионов страны.

Учитывая исторический опыт западноевропейских стран, успешно реализующих модель правового государства и рыночной экономики, прогрессисты предложили собственный национальный вариант экономического развития страны. Теоретики прогрессизма считали, что а условиях капиталистической модернизации должны быть коренным образом изменены приоритеты между секторами экономики, между аграриями и промышленниками. Обращаясь к мировому опыту борьбы между дворянством и буржуазией за политическое господство, прогрессисты подчеркивали, что “вся история доказывает одно. Как только наметилась противоположность интересов между классом землевладельцев и классом торгово-промышленным, знамя прогресса никогда не переходило в лагерь землевладельцев”. Из этой теоретической [c.137] посылки делался практический вывод о том, что одной из главных задач “всех прогрессивных групп русского общества” должна стать борьба с “аграриями и аграрной идеологией”, что “дворянину и буржуа нельзя уже стало вместе оставаться на плечах народа; одному из них приходится уходить”. По существу, речь шла о провозглашении новой системы ценностей, в шкале которой приоритетными становились создание рациональной капиталистической экономики и выделение центральной фигуры общественного прогресса в лице передовых и политически активных слоев промышленно-торговой буржуазии.

Теоретически разрабатывая проблему капиталистической модернизации страны, прогрессисты подчеркивали, что “подъем производительных сил есть в настоящее время подлинная национальная задача, национальная обязанность современных поколений, от которой зависит политическое и культурное будущее России”. Развитие производительных сил должно было способствовать реализации целого комплекса задач. Во-первых, превратить Россию в развитую индустриальную державу, ликвидировав тем самым ее экономическое отставание от передовых капиталистических стран. Во-вторых, упрочить экономическую мощь и политическое влияние русской буржуазии, которая могла бы на равных с западноевропейской буржуазией сотрудничать и вместе с тем вести борьбу за новые рынки сбыта и новые территории. В-третьих, подвести прочный экономический фундамент под систему правового государства и его институтов, под намечаемые социальные реформы, без проведения которых нельзя было достичь политической стабилизации.

Огромную роль в процессе модернизации страны прогрессисты отводили государству. Выступая за развитие частного предпринимательства и частной инициативы, прогрессисты считали, что государство, освободившись от “гипертрофии экономических функций”, должно взять на себя обязанности планирования и координации. Предлагалось создать при Совете министров специальный орган (с участием представителей законодательных палат и деловых промышленных кругов) для разработки перспективного плана развития всех отраслей народного хозяйства. Кардинальному пересмотру подлежали устаревшие торгово-промышленное законодательство, налоговая система, тарифы. Государство должно было принять меры к устранению мелочной бюрократической опеки и регламентации, стесняющих свободу торгово-предпринимательской деятельности, открыть доступ частному капиталу к эксплуатации природных богатств, железнодорожному строительству, горным промыслам, почтово-телеграфному делу и т. д. Одновременно государство должно было способствовать организации всех видов промышленного кредита, в том числе учредить Национальный банк долгосрочного промышленного кредита; создать широкую сеть торгово-промышленных палат и биржевых судов; содействовать расширению внешней торговли и организации консульской службы и т. д. Подобного рода система государственных мероприятий должна была создать оптимальные условия для функционирования и дальнейшего развития капиталистической системы [c.138] хозяйства, укрепить экономическую мощь и политическое влияние предпринимательского класса.

Уделяя преимущественное внимание проблемам индустриализации, прогрессисты не забывали и о необходимости ликвидировать “ножницы” между уровнями развития промышленности и сельского хозяйства. Они считали, что основой развития производительных сил в аграрном секторе должны стать крупное помещичье хозяйство капиталистического типа и мелкое крестьянское хозяйство, основанное на частной собственности на землю. В целях подъема сельскохозяйственного производства прогрессисты предлагали при содействии государства провести комплекс следующих мероприятий: 1) поощрение сельскохозяйственной промышленности и связанных с ней сельскохозяйственных технических производств; 2) развитие мелких крестьянских кустарных промыслов и организация дешевого кустарного кредита; 3) открытие на местах банков акционерного типа; 4) создание широкой сети дешевого мелкого кредита; долгосрочного (ипотечного), краткосрочного, переселенческого, мелиоративного и т. п.; 5) передача части средств сберегательных касс на нужды сельскохозяйственного и мелиоративного кредита, а также оказание широкой поддержки мелким сельскохозяйственным товариществам, которые могли бы объединиться в крупные союзы; 6) создание широкой сети разного рода сельскохозяйственных союзов и кредитной кооперации; 7) устройство опытных станций, образцовых крестьянских хуторов и т. п.; 8) снижение пошлин на сельскохозяйственные орудия, машины и семена; 9) распространение технического, агрономического и коммерческого образования.

Большое внимание теоретики прогрессизма уделяли развитию кооперации, которая в условиях рыночных отношений должна была стать могучим средством подъема производительных сил в сельском хозяйстве, повышения материального благосостояния основной массы крестьян. Не мешая индивидуальной самостоятельности и инициативе крестьян, сельскохозяйственная кооперация позволила бы им реализовать разнообразие как крупного, так и мелкого хозяйства, обеспечить увеличение доходов, облегчить даже самым бедным крестьянским хозяйствам приобретение дорогостоящей сельскохозяйственной техники, удобрений, получение кредита и т. д.

Важное значение прогрессисты придавали формированию рациональной финансовой и налоговой систем. Предлагаемые ими в данной сфере реформы предполагали: 1) пересмотр государственного расходного бюджета в целях сокращения расходов и отмены непроизводительных по своему назначению ассигнований; 2) внедрение прогрессивного подоходного и поимущественного обложения, а также прогрессивного налога на наследство; 3) постепенное понижение косвенного обложения и постепенная отмена косвенных налогов на предметы первой необходимости; 4) понижение таможенных пошлин “без угрозы существованию и развитию русского народного хозяйства”; 5) независимость Государственного контроля и подчинение его надзору всех доходов и расходов государства; 6) независимое положение Государственного банка и пересмотр его устава “в целях приспособления его к роли регулятора денежного обращения”; 7) отделение [c.139] сберегательных касс от Государственного банка и изъятие их из ведомства Министерства финансов; 8) обращение средств сберегательных касс на развитие мелкого кредита. Прогрессисты считали необходимым создать при Министерстве торговли и промышленности совет по экспортным делам и специальный экспертный банк для проведения финансовых операций, связанных с интересами русской внешней торговли. Они настаивали также на кардинальной реформе консульской службы, на необходимости внимательного изучения международных рынков.

Система реформ в области экономики, предложенная прогрессистами, позволяла создать разветвленную структуру рыночных отношений, укрепить финансовую мощь государства, которое могло бы осуществлять сильную социальную политику. Принимая во внимание довольно резкую полярность положения между различными социальными классами (особенно между помещиками и крестьянами, предпринимателями и рабочими), прогрессисты при содействии государства рассчитывали смягчить социальную напряженность в стране. Считая, что в результате столыпинской аграрной реформы рано или поздно произойдет полный экономический упадок дворянского класса, а помещичья земля перейдет в руки мелких крестьянских собственников, прогрессисты тем не менее сознавали необходимость в переходный период использовать систему предупредительных мер, позволявших несколько облегчить тяжкое экономическое положение основной массы российского крестьянства.

Во-первых, они считали нецелесообразным форсировать процесс насильственного разрушения крестьянской общины, ибо он ведет к обнищанию и пролетаризации значительной части крестьянства, которая в короткий срок не в состоянии приспособиться к новой экономической ситуации. Во-вторых, без крупной материально-технической и финансовой поддержки государства переход крестьян с общинной формы хозяйствования на хутора и отруба будет затруднен. “Переход крестьянства к праву личной собственности на землю как начало, подготовляющее и экономический подъем России, и политическое равноправие крестьянства, и сознательное выступление этой новой демократической силы как основного элемента общественной и политической жизни России, – писал один из идеологов прогрессизма М.М.Федоров, – имеет такое огромное историческое значение, что к вопросу о нем нельзя подходить с точки зрения временных политических комбинаций: он много выше и значительнее всякой партийной политики данного момента”. Поэтому к вопросу насаждения института мелкой крестьянской собственности “сверху” (что и проводил Столыпин) следовало, по мнению прогрессистов, подходить весьма осторожно. “Как бы ни была нам антипатична община, – писал Е.Н.Трубецкой, – мы все-таки не считаем дозволительным ни отдавать ее на экспроприацию кулакам, ни растаскивать ее крючьями подобно горящему зданию. Вот почему мы – сторонники земельной частной собственности – не можем сочувствовать правительственной земельной программе. Она представляется нам антиправовой и революционной в самом своем основании. Для нас ясно, что единственно правовой путь ликвидации общины заключается в [c.140] устранении препятствий к ее естественному саморазвитию; упразднение общинной собственности должно быть предоставлено доброй воле собственника, т. е. общины, а не отдельных ее членов”.

Е.Н.Трубецкой считал, что правительство Столыпина, “содействуя образованию мелкой частной собственности, вкрапленной в общинные владения”, с экономической точки зрения ставит “крестьянское хозяйство в совершенно невозможные условия”, а с политической точки зрения ведет к “возбуждению одной части крестьянского населения против другой”. Именно поэтому, считал он, прогрессисты, будучи сторонниками “успокоения и мирного обновления деревни”, все же не могут сочувствовать правительственной политике, которая в конечном счете вызовет “раздор и междуусобье в крестьянской среде”.

Чтобы как-то самортизировать негативные последствия столыпинской политики насильственного разрушения общины, прогрессисты предлагали осуществить следующие меры; 1) выход домохозяина из общины может быть осуществлен лишь с согласия крестьянского общества; 2) “гнездовое” расселение крестьян на правах собственников пахотной земли и с сохранением их связи с общиной в деле владения и пользования лугами, лесами и другими общественными угодьями; 3) ограничение мобилизации крестьянской земли; 4) сохранение социальной организации общины как административной и хозяйственной единицы. Помимо вышеназванных мер прогрессисты предлагали целую систему государственных экономических и агротехнических мероприятий поддержки крестьян в переходный период, о которой уже говорилось выше.

По мнению теоретиков прогрессизма, государство должно было выступить в роли регулятора отношений между промышленниками и наемными работниками. В конституции и специальном рабочем законодательстве должно было быть предусмотрено право рабочих и служащих на забастовки, создание профсоюзов, примирительных камер и арбитражных судов, кооперативов, страховых обществ и т.п. Они выступали за поэтапное сокращение рабочего дня, разработали систему мер по охране труда наемных рабочих и служащих, настаивали на необходимости государственной поддержки специального профессионального образования, предоставления рабочим дешевого кредита на строительство жилья и т. д. Отметим, что ряд лидеров прогрессистов ввел на своих предприятиях 9-ти и даже 8-часовой рабочий день, создал сеть амбулаторных врачебных учреждений, оснащенных современным медицинским оборудованием, открыл ясли и детские сады для детей рабочих и низшего административно-технического персонала.

Учитывая геополитическое положение России в системе международных отношений, прогрессисты больше внимания уделяли вопросам реорганизации армии и флота. Вышеупомянутый двухтомный сборник “Великая Россия” был посвящен рассмотрению самого широкого круга вопросов, связанных с военной реформой и разработкой военной доктрины, воспитанию патриотизма и чувства национальной гордости у молодежи. Прогрессисты настаивали на необходимости оснащения армии новейшими видами вооружений, создания гибкой [c.141] и мобильной системы управления сухопутными войсками и военно-морскими силами, улучшения военно-технической подготовки военнослужащих и их материального положения. Они высказывались за создание широкой сети военных высших и средних учебных заведений, спортивных военных обществ, разного рода патриотических организаций.

Несмотря на поражение в русско-японской войне, прогрессисты считали, что Россия сохранила потенциальную возможность для проведения активной внешней политики одновременно и на Дальнем, и на Среднем, и на Ближнем Востоке. Они настоятельно рекомендовали правительству активнее заняться укреплением дальневосточных границ, что позволило бы: 1) “обеспечить исключительное преобладание России в тех районах, которые имеют стратегическое значение для защиты государственной границы; 2) сохранить те районы, которые могли бы послужить в будущем целям колонизации; 3) обеспечить преобладающее влияние по тем направлениям, по которым возможна постройка рельсовых путей для связи с железнодорожной сетью Восточной Азии; 4) обеспечить преобладающее влияние в тех районах, которые могут питать эти рельсовые пути; 5) сохранить за собой Приамурье и обеспечить за ним первенствующее положение в прилегающих пограничных районах Северной Маньчжурии”.

Во время балканских войн 1912-1913 гг. газета “Русская молва” потребовала от правительства, чтобы оно в ультимативной форме заявило Австро-Венгрии о том, что Россия не допустит “ни шагу далее на Балканский полуостров”, в противном случае она “вынуждена будет победить свое отвращение к войне и бросить на чашу весов свой меч”. Накануне Первой мировой войны прогрессисты немало сделали для утверждения военного бюджета в Государственной думе и Государственном совете.

Теоретики прогрессизма немало усилий приложили к тому, чтобы внедрить конструируемую ими модель Великой России в общественное сознание. Они призывали интеллигенцию коренным образом пересмотреть свое “экономическое мировоззрение”, признать, что содействие развитию производительных сил есть “национальный идеал и национальное служение”. Настаивая на тесном сотрудничестве науки и капитала, прогрессисты были убеждены в том, что это в конечном счете может привести к созданию рационально функционирующей системы рыночных отношений, к взаимному приспособлению и примирению “демократии и капитализма”, к установлению в стране социального мира. Одновременно они призывали рабочих и служащих к пониманию роли “свободной дисциплины труда”, которая является “основой хозяйства”, к мирному разрешению конфликтов между трудом и капиталом. Солидарность всех социальных сил, участвующих в производственном процессе, позволила бы, по их мнению, преодолеть антагонизмы, существующие между различными классами, рудименты антибуржуазной ментальности, свойственные и постоянно воспроизводимые натуральными формами хозяйства и достаточно широко распространенной уравнительной психологией. [c.142]

Организационная структура и тактика в Государственной думе

Если в послереволюционный период процесс идеологического созревания прогрессизма шел интенсивно и успешно, то этого нельзя сказать о его организационном оформлении. На протяжении 1905– 1907 гг. прогрессисты так и не смогли создать собственной политической организации. Представители этого идейного течения или входили в самые различные партии либерального толка, или же придерживались внепартийной ориентации. Они не имели никакого влияния ни в I, ни во II Государственных думах.

Ситуация несколько изменилась в третьеиюньский период. На выборах в III Думу им удалось получить 28 депутатских мандатов. Лидером (и соответственно председателем) думской фракции прогрессистов стал крупный донской землевладелец (825 десятин земли) Иван Николаевич Ефремов. Пост председателя фракции он занимал и в IV Думе. Программа фракции была крайне неопределенной. От ее членов требовалось лишь “признание конституции и прогрессивности взглядов”. В своей практической деятельности фракция стремилась к объединению центристских сил либерального толка, оказывала поддержку всем начинаниям конституционного характера, от кого бы они ни исходили. Центристская позиция прогрессистов импонировала определенной части думских депутатов, что и обеспечивало численный рост фракции. Если в I сессию во фракции насчитывалось 28 человек, то во II – 36, в III – 39, в IV – 39, V – 37. Вне Думы прогрессисты группировались вокруг редакций журнала “Московский еженедельнике и газет “Слово” и “Утро России”.

На фоне организационного развала кадетской и особенно октябристской партий, имевшего место в 1908–1911 гг., отчетливо прослеживается процесс организационной консолидации прогрессистски настроенных атементов политически активной части буржуазии и деловой интеллигенции. Прогрессисты, образно говоря, явились своего рода оттяжным пластырем, который притягивал к себе разнородные элементы из октябристской, мирнообновленческой, кадетской и их около партийной среды.

Процесс организационного оформления прогрессистов в самостоятельную политическую организацию усилился во время избирательной кампании в IV Думу. На выборах прогрессисты получили 32 депутатских мандата и вместе с примыкающими их фракция начитывала 48 человек. 11–13 ноября 1912 г. в Петербурге состоялся учредительный съезд, на котором были приняты думская программа, тактика, избраны руководящие органы. Основные требования программы сводились к следующим пунктам: 1) отмена положения об усиленной и чрезвычайной охранах, устранение административного произвола; 2) отмена избирательного закона 3 июня 1907 г., 3) расширение прав народного представительства; 4) реформа Государственного совета; 5) свобода слова, печати, собраний и союзов; 6) неприкосновенность личности, свобода совести; 7) культурно-национальное самоопределение народностей, входящих в состав империи; [c.143] 8) отмена сословных ограничений и привилегий; 9) реформа городского и земского самоуправления, В заключении программы говорилось о необходимости установления в стране “конституционного монархического строя с ответственностью министров перед народным представительством”,

Намечая думскую тактику, прогрессисты с особой силой подчеркивали, что будут в Думе придерживаться строгой законности, “беречь и защищать” ее права, а также “беречь в ней зародыш национального парламента”. Указывая, что Дума представляет собой “единственное средство мирного обновления России”, они настаивали на необходимости активно использовать ее бюджетные права, “не останавливаясь перед отказом в ассигновании по отдельным статьям росписи”, на применении законодательной инициативы. Считая, что “не следует необдуманно вызывать роспуск IV Думы”, прогрессисты вместе с тем в принципе не отрицали возможность того, что при известных обстоятельствах надо будет “сознательно идти на роспуск, даже ускорять его, если это будет в наших силах”.

На съезде был избран Центральный комитет прогрессистов с отделами в Петербурге и Москве, которым поручалось принять меры к организации местных комитетов. Неофициальным органом партии стала газета “Русская молва”.

Съезд прогрессистов, бесспорно, являлся важной вехой на пути политической консолидации деловых кругов русской (прежде всего московской) буржуазии и определенных слоев интеллигенции. Однако замыслы лидеров прогрессистов превратить свою организацию в общероссийскую так и не были реализованы. Во-первых, им не удалось расколоть партию кадетов и привлечь на свою сторону ее правые элементы. Правые кадеты прекрасно осознавали организационную слабость этого течения и предпочитали остаться в рядах своей партии, которая имела достаточно прочный авторитет и влияние в широких общественных кругах. Во-вторых, им не удалось привлечь на свою сторону и левых октябристов, предпочитавших после раскола Союза 17 октября в ноябре-декабре 1913 г. идти за своим лидером А.И.Гучковым. Единственное, что удалось сделать прогрессистам, – это создать в ряде крупных городов комитеты прогрессивных избирателей, поддерживавших связи с думской фракцией. И самое главное. Прогрессисты оказались не в состоянии осуществить “политическое объединение торгово-промышленников даже левого фланга”. Основная масса российской буржуазии отличалась большим недоверием и скептицизмом по отношению к политическим партиям, предпочитая действовать в привычных рамках собственных профессиональных организаций.

Естественно возникает вопрос: какие же социальные слои оказывали поддержку прогрессистам или, по крайней мере, могли стать их социальной базой? В распоряжении исследователей имеется ограниченная информация, которая не позволяет дать исчерпывающий ответ на этот вопрос. Известно, что из 39 членов ЦК было: дворян – 29, потомственных почетных граждан – 9, сословная принадлежность одного члена ЦК неизвестна. Из 29 дворян 9 принадлежали к высшей титулованной знати, из них 4 имели придворные звания; [c.144] 8 были тайными, действительными статскими и статскими советниками, 14 дворян являлись землевладельцами, из них 11 – крупными. Из 9 потомственных граждан было 7 домовладельцев и один крупный землевладелец. 12 членов ЦК так или иначе были связаны с различными формами торгово-промышленной и финансовой деятельности. Итак, в ЦК прогрессистов основную роль играли два социальных элемента – крупные помещики и крупные капиталисты. Они и составляли социальную основу прогрессизма.

Что же касается социального состава думских фракций прогрессистов, то из 55 человек (депутаты, избранные в III и IV Думы, учитывались один раз) было: дворян – 27, крестьян – 13, купцов – 9, священников – 4, мещан – 1, казаков – 1 человек. Один из дворян имел графский титул и придворное звание; пятеро являлись тайными, действительными статскими и статскими советниками; шестеро – уездными предводителями дворянства и председателями губернских и уездных земских управ; один – земский начальник; один – городской голова; один – председатель окружного суда. Кроме того, в дворянскую часть думских фракций входили: два профессора, два присяжных поверенных, два военных в чине генерал-майора и полковника, два врача и один инженер.

Из 27 дворян 18 владели землей в количестве: один – 100 тыс. десятин, а остальные – 18 413 десятин. В среднем на каждое имение приходилось около 1100 десятин земли. К сожалению, анкетные данные депутатов не позволяют раскрыть связи дворян-прогрессистов с торгово-промышленной и финансовой сферами деятельности.

Из купцов двое имели чин мануфактур-советника, трое занимали должность городского головы, пятеро владели домами, а четверо были крупными землевладельцами, которые имели в своем распоряжении 16 тыс. десятин земли, т. е. в среднем на долю каждого из них приходилось по 4240 десятин.

Среди крестьян было семь владельцев надельной земли, размеры которой колебались от 7 до 16 десятин. Трое крестьян владели довольно значительными участками собственной земли, причем ее размеры колебались от 60 до 1968 десятин. Однако большинство крестьян было оторвано от земли или же сочетало занятие земледельческим трудом с другими формами социальной деятельности. Так, например, среди крестьянской части фракции были: волостной старшина, волостной писарь с заработком 800 рублей в год, врач, член уездной земской управы с жалованьем 1300 рублей в год, владелец двух торговых лавок, директор ссудо-сберегательного товарищества и т. п.

Все четыре священника имели церковную землю и получали жалование от 900 до 1000 рублей в год. Мещанин занимался адвокатской практикой и имел недвижимого имущества на сумму 15 тыс. рублей. Казак занимал выборную должность станичного атамана с жалованием 600 рублей в год, 25 десятин собственной земли и недвижимого имущества на сумму 5 тыс. рублей. Итак, состав фракции прогрессистов свидетельствует о сравнительно пестрой социальной базе этой партии. Практическая деятельность прогрессистов по преимуществу сосредоточивалась в Думе, что с особой яркостью [c.145] подчеркивает исключительно парламентский тип этой политической организации. Характерно, что основную роль в определении ее тактического курса играл не ЦК, а именно думская фракция. По свидетельству самих прогрессистов, “думская фракция являлась, по существу, единственным выразителем прогрессизма как политического направления”.

В IV Думе фракция прогрессистов продолжала занимать центристские позиции. На партийной конференции, состоявшейся в самом начале октября 1913 г., прогрессисты внесли некоторые коррективы в политическую линию, намеченную на ноябрьском съезде 1912 г. В решениях конференции, с одной стороны, отмечалось, что фракция должна “стремиться к реальной законодательной деятельности”, а с другой – подчеркивалось, что она будет активно проводить свою программу, не считаясь с “возможностью роспуска Думы”. Конференция указала, что может наступить такой момент, когда единственным реальным средством думской борьбы с правительством должно будет стать “отклонение бюджета в целом”.

Делая основную ставку на совместные действия с кадетами, прогрессисты в то же время не теряли надежд при проведении ряда думских законопроектов (реформа Сената, земского и городского самоуправления, неприкосновенность личности), на возможность привлечения на свою сторону левых октябристов. Более того, признав безрезультатность своих переговоров с правыми и земцами-октябристами, прогрессисты тем не менее продолжали верить в возможность “координации действий” с ними.

Благодаря центристской позиции фракции прогрессистов оппозиционное большинство в IV Думе складывалось гораздо чаще, чем это имело место в III Думе. Совместные голосования либеральных партий (октябристов, прогрессистов и кадетов) по целому ряду законопроектов и предложений в той или иной мере способствовали созданию предпосылок для формирования в Думе “Прогрессивного блока”, при помощи которого они рассчитывали проводить реформы. Однако организационно сформировать такой блок в 1912–1914 гг. либералам не удалось.

Неудача с реализацией идеи создания оппозиционного думского центра послужила толчком к тому, что отдельные, наиболее радикально настроенные прогрессисты типа А.И.Коновалова и П.П.Рябушинского предложили создать такой центр вне Думы. Основная задача “внедумского центра” состояла в том, чтобы заставить правительство реализовать обещания Манифеста 17 октября 1905 г., но на сей раз уже внепарламентскими методами. На платформе Манифеста предполагалось объединить левых октябристов, прогрессистов, кадетов, энесов, социал-демократов, а также все национальные политические группы. На совещаниях, состоявшихся 3–4 марта 1914 г. в Москве на квартирах А.И.Коновалова и П.П.Рябушинского, присутствовали: левые октябристы, прогрессисты, кадеты, энесы, меньшевики, большевик И.И.Скворцов-Степанов и группа беспартийных интеллигентов. В центре внимания участников совещаний стоял вопрос о координации действий либеральных и революционных партий для подготовки внедумских антиправительственных выступлений. [c.146] Созданный на совещаниях информационный комитет должен был в подходящий момент выдвинуть требование осуществления Манифеста 17 октября, после чего каждая партия, действуя “сообразно своим тактическим приемам, особенностям и силам”, должна была организовать “эксцессы революционного характера”: 1) выступление рабочих; 2) брожение крестьян; 3) недовольство буржуазных классов – торгово-промышленного, мешан и т.п.; 4) одновременные демонстрации-протесты газет.

Однако эти “левые жесты” лидеров прогрессистов Коновалова и Рябушинского не были поддержаны думской фракцией. Во время конфликта, возникшего в апреле 1914 г. в Думе по поводу законопроекта о свободе парламентского слова, фракция отказалась поддержать левых радикалов, осудив метод обструкции, который был применен последними к премьер-министру ИЛ.Горемыкину. Позиция фракции осложнила переговорный процесс с левыми партиями и организациями вне Думы. Вскоре информационный комитет прекратил свое существование. [c.147]

В годы войны и Февральской революции

Думская и особенно внедумская деятельность прогрессистов значительно оживилась в годы Первой мировой войны. На заседании IV Думы 26 июля 1914 г. прогрессисты заявили о своей поддержке правительства в доведении войны до победного конца. Они проголосовали за военные кредиты, приняли участие в созданных правительством в 19!5 г. особых совещаниях (по обороне, топливу, перевозкам, продовольствию).

Но в связи с поражениями русских войск, а также с проявившейся неспособностью правительства справиться с возникшими трудностями в деле снабжения армии прогрессисты перешли в оппозицию к авторитарному режиму. В мае 1915 г. группа московских промышленников прогрессистского толка выдвинула лозунг “мобилизации промышленности” для снабжения армии всем необходимым. Московские промышленники явились инициаторами создания военно-промышленных комитетов (ВПК), принявших активное участие в снабжении армии. Председателем ВПК Московского промышленного района был избран П.П.Рябушинский. Кроме того, прогрессисты участвовали в создании и деятельности Всероссийского земского союза (ВЗС), Всероссийского союза городов (ВСГ), Земгора и других общественных организаций, взявших на себя обязанности снабжения армии, организации помощи раненым, беженцам. Это была поистине благородная общественная миссия, позволившая за годы войны спасти сотни тысяч жизней русских солдат, оказать помощь беженцам.

Постепенно деятельность ВПК, ВЗС, ВСГ, Земгора стала принимать общественно-политический характер. На съездах и совещаниях этих организаций все чаше и чаще стали обсуждаться политические вопросы, без решения которых нельзя было наладить оперативную помощь фронту. Выдвинув лозунг создания ответственного думского министерства, лидеры прогрессистов подчеркивали, что “при данном [c.147] правительстве никакая работа военно-промышленных комитетов, а также и других общественных организаций, обслуживающих армию, невозможна”. Они настаивали на создании “кабинета национальной обороны”, в который должны были войти представители думского большинства и либеральные бюрократы. В августе 1915 г. на страницах газеты “Утро России” был опубликован список предполагаемого состава “правительства доверия”, в котором два министерских портфеля должны были получить представители прогрессистской партии: А.И.Коновалов – пост министра торговли и промышленности, а И.Н.Ефремов – пост государственного контролера.

При активном участии прогрессистов в августе 1915 г. в Думе был создан “Прогрессивный блок”, в который наряду с представителями либеральных фракций вошли и умеренно-правые. Оказавшись на самом левом фланге “Прогрессивного блока”, прогрессисты последовательно проводили идею создания ответственного думского министерства, которое, по их мнению, может организовать оборону страны, оперативно провести “мобилизацию промышленности”, путем реформ снять социальную напряженность. Позиция фракции прогрессистов получила всестороннюю поддержку со стороны московских промышленников. Так, 16 августа 1915 г. на квартире А.И.Коновалова состоялось совещание, в котором приняли участие лидеры кадетов, главноуполмоченные ВЗС и ВСГ, представители других общественных организаций. Совещание высказалось за создание особых “коалиционных комитетов”, которые под руководством Московского центрального коалиционного комитета должны были осуществить повсеместные агитационные мероприятия в целях поддержки программы думского “Прогрессивного блока”. Московский центральный коалиционный комитет, состоявший из 15 человек, возглавили Г.ЕЛьвов, М.В.Челноков, А.И.Коновалов и П.П.Рябушинский. Этот комитет выступил инициатором создания целой сети Всероссийских союзов: крестьянского, рабочего, кооперативного, торгово-промышленного, которые должны были впоследствии объединиться с ВЗС, ВСГ и ВПК в общественно-политическую организацию типа “Союз союзов”, целью которой являлось оказание мощного давления на правительство.

Лидерам ВПК (А.И.Гучкову, А.И.Коновалову, П.П.Рябушинскому) удалось добиться определенных результатов не только в деле “мобилизации промышленности” на оборону, но и в налаживании контактов с рабочими через специально созданные при ВПК рабочие группы. Некоторые результаты были достигнуты в отношении создания Всероссийского кооперативного союза, Всероссийского продовольственного комитета, начались переговоры о создании Всероссийского крестьянского союза. Однако лидерам прогрессистов до Февральской революции 1917 г. полностью реализовать свой замысел создания “Союза союзов” так и не удалось. Тем не менее через уже созданные общественные организации они оказывали определенное давление на правительство.

Чувствуя за собой поддержку со стороны общественных организаций, фракция прогрессистов заняла более решительную позицию. На заседании “Прогрессивного блока” 29 августа 1915 г. лидер [c.148] фракции И.Н.Ефремов заявил, что если Дума будет распущена (это произошло 3 сентября 1915 г.), то участники блока должны предварительно договориться о средствах борьбы с правительством Горемыкина. “Если примиримся с роспуском, – подчеркнул Ефремов, – значит, говорили на ветер. Первое средство борьбы – уход из совещаний всех членов блока. Тогда ушел бы Горемыкин”. Однако подавляющее число участников “Прогрессивного блока”, включая и кадетов, не поддержало предложение лидера прогрессистов.

Уговоры участников “Прогрессивного блока” занять более решительную позицию по отношению к правительству продолжались Ефремовым в течение целого года и не привели к определенным результатам. Выступая на заседании блока 20 октября 1916 г., он говорил: “Надо подвергнуть не стесняясь критике деятельность правительства и указать препятствия для подъема настроения. Наше положение трагично, потому что наш долг – произвести переворот, чтобы добиться победы. Но это производство переворота – предательство. Я не хочу приходить к выводу: братцы, свергайте правительство. Но возможно говорить, чтобы не вытекал призыв к революции: этого не может быть из любви к отечеству. Сумеем соединить нападки с отсутствием революционных вызовов. Нам придется наметить в бюро пределы, за кои не следует выходить в заявлениях: но они должны еще прямее назвать вещи своими именами”. Но и на сей раз участники блока не пошли дальше выработки весьма умеренного проекта декларации, в которой содержался призыв к царским министрам добровольно уйти в отставку, уступив свое место министерству общественного доверия. 31 октября 1916 г. Ефремова довел до сведения участников “Прогрессивного блока” решение фракции прогрессистов не присоединяться к декларации и о выходе из блока.

Обострение политической обстановки в стране в конце 1916 г. и начале 1917 г. заставило прогрессистов прибегнуть к более решительным методам борьбы. На совещаниях на квартирах А.И.Коновалова и П.П.Рябушинского, как это уже имело место в марте-апреле 1914 г., участвовали левые октябристы, прогрессисты, кадеты, народные социалисты, меньшевики, которые вновь обсуждали вопрос о необходимости создания информационного комитета для координации действий различных партий в борьбе против правительства. На встречах открыто заговорили о необходимости подготовки дворцового переворота, о составе будущего Временного правительства. С думской трибуны и со страниц прессы прогрессисты настаивали на том, что правительство должно немедленно подать в отставку, ибо его пребывание у власти есть “преступное забвение долга перед родиной, граничащее с преступлением”. По мнению прогрессистских лидеров, настало время коренным образом изменить “всю нашу политическую систему” и создать ответственное перед Государственной думой министерство, которое “может снять путы с русского народа, привлечь все действенные силы страны и, благодаря созданному этими мерами подъему народного духа, справиться со всеми угнетающими нашу родину невзгодами”.

Выступая 16 декабря 1916 г. с трибуны Государственной думы, А.И.Коновалов заявил: к данному моменту уже вся Россия осознала, [c.149] что “с существующим режимом, с существующим правительством победа невозможна, что основным условием победы над внешним врагом должна быть победа над внутренним врагом”. Однако эти решительные слова прогрессистских лидеров довольно слабо подкреплялись практическими действиями. Рассчитывая словесными угрозами (в том числе заговором, дворцовым переворотом) запугать “верхи” и заставить их провести коренные реформы, прогрессисты в то же время не хотели вызывать и стихийного революционного взрыва, который, в их представлении, мог смести молодые побеги гражданской свободы, парламентаризма, цивилизованности и культуры. Нежелание поднимать на борьбу с правительством революционную народную стихию сковывало практические действия прогрессистов. В результате все их попытки уговорить власть добровольно пойти на разумный компромисс с общественными и политическими силами потерпели неудачу. Стихийная волна революции в февральские дни 1917 г. смела трехсотлетнюю царскую монархию и привела к коренному изменению в расстановке политических сил в стране.

Февральская революция сняла многие программные и тактические различия и разногласия между либеральными партиями. На первый план выдвинулась партия кадетов, вокруг которой и развернулся процесс консолидации всех либеральных сил. К кадетам перешла часть левых октябристов и прогрессистов, в том числе и один из их лидеров – А.И.Коновалов. Однако некоторые прогрессисты предприняли попытку сохранить свою партию в качестве самостоятельной организации. В марте-апреле 1917 г. прогрессисты переименовали свою партию в радикально-демократическую и объявили себя сторонниками установления федеративной демократической республики с президентской формой правления. Новую партию возглавили И.Н.Ефремов и профессор Д.П.Рузский. Ее печатными органами являлись газеты “Отечество” в Петрограде и “Свободное слово” в Москве.

Радикально-демократическая партия оказывала некоторое влияние на политику Временного правительства, настояв после июльского кризиса 1917 г. на сохранении правительственной коалиции и утверждении своих членов на ряде постов: министра юстиции, а затем министра государственного призрения – И.Н.Ефремова, управляющего делами Министерства государственного призрения – А.А.Барышникова. В сентябре 1917 г. от партии в состав Совета республики (Предпарламент) вошли Д.П.Рузский и С.В.Познер. На сентябрьской партийной конференции было принято решение о слиянии Радикально-демократической партии с Либерально-республиканской партией. Был создан совместный Центральный комитет. Вскоре после октябрьских событий 1917 г. партия прекратила свое существование. [c.150]

Глава VIII. КАДЕТЫ

В системе политических партий России конституционно-демократическая партия занимала особое место. Это была партия интеллектуалов, аккумулировавшая в своих рядах цвет российской интеллигенции начала XX в., мечтавшей о радикальном преобразовании страны парламентским путем и на основе общечеловеческих ценностей. Идейные и организационные истоки формирования конституционно-демократической партии генетически связаны с теми качественными изменениями, которые произошли в русском либерализме на рубеже XIX–XX вв.

В это время в либерализме возникает и постепенно начинает набирать силу новое течение, выразителем которого становится интеллигенция. Она наиболее остро осознавала возраставшее несоответствие между потребностями развития страны и отжившей свой век политической надстройкой – царским самодержавием, углубление конфликта между властью и обществом, которое вело к дестабилизации обстановки в стране и было чревато непредсказуемыми последствиями для ее судеб.

Первым крупным шагом в деле программного и организационного оформления либерализма нового типа как политической организации в общенациональном масштабе явилось основание нелегального журнала “Освобождение”, издававшегося с июля 1902 г. по октябрь 1905 г. в Штутгарте под редакцией П.Б.Струве. На его страницах были опубликованы первые программные статьи, сформулированы и продискуссированы организационные принципы конституционно-демократической партии. Летом и осенью 1903 г. соответственно оформились две организации – Союз освобождения и Союз земцев-конституционалистов, ставшие в октябре 1905 г. основным ядром кадетской партии. Ее первый учредительный съезд состоялся 12–18 октября 1905 г. в Москве.

К этому времени конституционно-демократическое движение уже выкристаллизовалось, выработало свою программу и тактику, заняло определенное место в структуре политических сил. Находясь на самом левом фланге либерального лагеря, кадеты, с одной стороны, отмежевались от политических партий и организаций, отстаивавших интересы помещиков и промышленников, а с другой – от левых партий и организаций социалистического толка. Лидеры кадетов считали свою партию внеклассовой, соответствовавшей по своим идеалам “традиционному настроению русской интеллигенции”. “Мозговым [c.151] центром” партии являлись выдающиеся представители русской интеллигенции, искренне желавшие добра и процветания России. [c.152]

Социальная природа партии кадетов

Октябрьский учредительный съезд* заложил основы организационной структуры конституционно-демократической партии, принял ее устав и программу, избрал ее временный ЦК. На II съезде, состоявшемся в январе 1906 г., произошло ее окончательное конституи-рование. Съезд принял решение о добавлении к основному названию партии – конституционно-демократическая – слов: Партия народной свободы; на нем был избран новый состав ЦК, внесены изменения в программу и устав.

Центральный комитет партии кадетов состоял из двух отделов: Петербургского и Московского. Главными функциями Петербургского отдела являлись: дальнейшая разработка партийной программы, законопроектов для внесения в Государственную думу, руководство думской фракцией. Московский отдел в основном занимался организационной агитационно-пропагандистской и издательской деятельностью. В целом же ЦК осуществлял контроль за выполнением решений съездов, конференций, руководил партийным строительством на местах, переодически созывал совещания с представителями губернских комитетов, определял тактическую линию партии.

В губерниях создавались губернские комитеты, которые избирались сроком на один год губернским съездом партии. В свою очередь им предоставлялось право организовывать городские, уездные и сельские комитеты.

Согласно второму параграфу устава, членами партии могли быть лица, “принявшие партийную программу и согласные подчиняться партийной дисциплине, установленной уставом партии и партийными съездами”. После учредительного съезда начался процесс организационного строительства партии по всей стране. Уже в октябре-декабре 1905 г. конституировались 72 кадетские организации, а в январе-апреле 1906 г, уже существовало более 360 кадетских комитетов. Общая численность партии в 1906-1907 гг. колебалась в пределах 50-60 тыс. человек.

Однако кадетская партия, как, впрочем, и подавляющее большинство российских партий, представляла собой в организационном отношении довольно аморфное и неустойчивое политическое образование, подверженное в зависимости от политической ситуации значительным колебаниям. После революции 1905-1907 гг. произошло резкое сокращение количества местных организаций, значительно уменьшилась их численность. В 1908-1909 гг. действовали 33 губернских и 42 уездных кадетских комитета. В эти годы численность партии не превышала 25-30 тыс. человек. В 1912-1914 гг. кадетские

Всего состоялось съездов партии кадетов: I – в 1905 г.; II, III, IV – 1906 г.; V – 1907 г.; VI – 1916 г.; VII, VIII, IX, X – в 1917 г.

[c.152] комитеты имелись в 29 губернских и 32 уездных городах, а общая численность партии не превышала 10 тыс. человек. В годы Первой мировой войны в стране действовало 26 губернских, 13 городских и 11 уездных организаций.

После победы Февральской революции 1917 г. быстрыми темпами начался процесс возрождения местных кадетских комитетов. В марте-апреле 1917 г. в стране уже действовало более 380 кадетских организаций, а общая численность партии выросла до 70 тыс. человек.

Фактически, ЦК партии кадетов на своем протяжении ее существования так и не удалось наладить прочных и регулярных связей с местными организациями. После революции 1905-1907 гг. ЦК не удалось выполнить уставное требование о ежегодном созыве партийных съездов, вместо которых периодически созывались конференции. На самом деле принципиальной важности политические решения принимались сравнительно небольшим числом членов ЦК (10–15 человек). Партийные собрания местных организаций созывались нерегулярно, а их посещаемость оставляла желать лучшего.

В партию кадетов входил цвет русской интеллигенции, часть либерально-настроенных помещиков, средней городской буржуазии, служащие, учителя, врачи, приказчики. Социальный состав кадетов претерпевал изменения в зависимости от конкретной политической ситуации. В период революции 1905-1907 гг. в местных партийных организациях было достаточно много представителей “социальных низов”: рабочих, ремесленников, служащих, а в сельских – крестьян. После поражения революции ряды партии “народной свободы” покинула значительная часть демократических элементов, разочарованная политической линией поведения кадетов в I и II Думах. Процесс “очищения” кадетов от “социальных низов” продолжался вплоть до Февральской революции 1917 г.

В 1907–1917 гг. достаточно отчетливо прослеживается тенденция к преобладанию в партии средних городских слоев, к упрочению ее связей с представителями собственно буржуазных элементов: либерально настроенных купцов, промышленников и банкиров. После победы Февральской революции социальный состав партии опять претерпевает изменения. В правящую партию, с одной стороны, стали вступать члены Союза 17 октября, партии прогрессистов и даже некоторые представители бывших монархических организаций, а с другой – в ней вновь преобладали лица демократического происхождения.

В ЦК и думской фракции на всем протяжении деятельности партии кадетов доминировали представители интеллигенции, которые, по существу, и определяли ее стратегический и тактический курс. Ведущую роль в партии играли; князья Рюриковичи – Павел и Петр Долгоруковы, Д.И.Шаховской, всемирно известный ученый, академик В.И.Вернадский; крупнейшие специалисты в области гражданского и уголовного права – профессора С.А.Муромцев, В.М.Гессен, Л.И.Петражицкий, С.А.Котляровский; крупные историки – А.А.Корнилов, А.А.Кизеветгер; экономисты и публицисты – академик П.Б.Струве, А.С.Изгоев, А.В.Тыркова; крупный специалист по национальному вопросу приват-доцент Ф.Ф.Кокошкин; популярные [c.153] земские и общественне деятели – И.И.Петрункевич, Ф.И.Родичев, А.М.Колюбакин, Д.Д.Протопопов, А.И.Шингарев, М.Г.Комиссаров, Н.М.Кишкин и др.

Лидером кадетской партий, ее главным теоретиком и стратегом являлся Павел Николаевич Милюков. Он родился в 1859 г. в семье московского архитектора. Блестяще закончив классическую гимназию, Милюков поступил на историко-филологический факультет Московского университета. Его учителями были историки с мировыми именами – П.Г.Виноградов и В.О.Ключевский. В 1892 г. Милюков защитил диссертацию на степень магистра истории, перед ним открывалась блестящая профессорская карьера. Но в 1894 г. за участие в освободительном движении Милюков был уволен из университета и выслан в административном порядке в Рязань.

После окончания срока ссылки в 1897 г. Милюков вынужден был уехать за границу. Он был профессором русской истории в Софийском университете; выступал с циклами лекций по истории общественного движения в Чикагском и Бостонском университетах. Возвратившись в 1899 г. в Петербург, участвовал в идейно-политической борьбе, которая происходила в то время между народниками и марксистами. Вскоре за свою активную политическую деятельность снова был арестован и провел более года сначала в доме предварительного заключения, а затем в тюрьме. Лишь в середине лета 1901 г. он был временно освобожден и поселился в Финляндии. Однако вскоре последовал новый приговор о заключении на шесть месяцев в знаменитую петербургскую тюрьму “Кресты”. По ходатайству Ключевского перед царем Милюков через некоторое время был освобожден и вновь уехал за границу, где встречался с лидерами различных политических партий – П.А.Кропоткиным, Е.К.Брешко-Брешковской, В.М.Черновым, В.ИЛениным, а также со многими общественными и политическими деятелями Америки, Англии, Франции, Балканских стран.

В апреле 1905 г. Милюков возвратился в революционную Россию и сразу же включился в политическую борьбу. В августе 1905 г. последовали третий и последний арест и заключение в “Кресты”, где он находился в течении месяца. После выхода из тюрьмы Милюков приступил к созданию кадетской партии, с которой связал свою политическую судьбу. [c.154]

Идеология и программа

Теоретики кадетской партии считали наиболее оптимальным вариантом общественного прогресса в обозримом будущем – рациональное капиталистическое хозяйство. Они последовательно выступали против любых насильственных социальных переворотов, за эволюционное развитие общества и всех его институтов. Отвергая идею социальной революции, они вместе с тем в принципе признавали возможность, а в ряде случаев даже неизбежность (при фатальной неуступчивости власти провести вовремя необходимые реформы) политической [c.154] революции. По мнению кадетских теоретиков, политическая революция правомерна тогда и постольку, когда и поскольку она берет на себя решение тех объективно назревших исторических задач, которые не в состоянии решить существующая власть.

Общетеоретические представления кадетских лидеров о путях общественного прогресса в России были конкретизированы ими в программе партии, принятой на учредительном съезде в октябре 1905 г. Она представляла собой либерально-демократический вариант парламентского решения всего комплекса вопросов российской действительности.

Исходной посылкой в программе кадетов была идея постепенного реформирования старой государственной власти. Они требовали замены неограниченного самодержавного режима конституционно-монархическим строем. Политическим идеалом кадетов была парламентарная конституционная монархия английского типа, где господствует принцип: “Король царствует, но не управляет”. Они последовательно проводили мысль о разделении законодательной, исполнительной и судебной властей, требовали создания ответственного перед Государственной думой правительства, коренной реформы местного управления, распространения на всю страну местного самоуправления, преобразования суда в демократическом духе. Кадеты выступали за введение в России всеобщего избирательного права, осуществление всего комплекса демократических свобод (слова, печати, собраний, союзов и т.д.), настаивали на строгом соблюдении гражданских и политических прав личности. По существу, кадетам удалось создать такую теоретическую модель устройства правового государства, которая вполне бы могла стать образцом для любого демократического общества.

Будучи поборниками прав личности и парламентарной демократии, кадеты отстаивали унитарный принцип государственного устройства России. В своей национальной программе они ограничивались требованием культурно-национального самоопределения (использование национальных языков в школе, высших учебных заведениях, суде и т. д.) и лишь в отдельных случаях считали возможным введение областной автономии. Только после Февральской революции 1917 г. кадеты начали постепенно корректировать свою национальную программу с учетом изменившихся реалий. При этом речь шла о возможности предоставления некоторым народностям прав территориально-областной автономии.

В программе кадетов большое внимание уделялось решению социальных проблем. Наиболее обстоятельно в ней был разработан аграрный вопрос. Кадеты считали, что без кардинального преобразования аграрно-крестьянского строя в России невозможно создать великую державу, сильную экономику, поднять материальный уровень жизни всего населения. Учитывая опыт ряда европейских стран, где сельское хозяйство было одной из базовых отраслей экономики, кадеты выступали за создание мелкого самостоятельного крестьянского хозяйства, за освобождение крестьянина от пережитков дореформенной эпохи, за формирование инфраструктуры, способствующей развитию сельскохозяйственного производства. Выступая за эволюционное [c.155] и поэтапное решение аграрно-крестьянского вопроса, теоретики кадетской партии считали, что его в конкретных российских условиях все же нельзя решить без частичного принудительного отчуждения помещичьей земли, на неприкосновенности которой настаивали П.А.Столыпин, правые и октябристы. Кадеты выражали готовность пожертвовать крупным латифундиальным помещичьим землевладением, которое служило экономической основой авторитарного режима, полукрепостнических форм аренды и постоянным источником, возбуждающим недовольство крестьянских масс. Одновременно кадеты допускали возможность отчуждения части земли и у тех помещиков, которые вели самостоятельное хозяйство, в том случае, если не удастся в данной местности изыскать необходимого количества земли для наделения безземельных и малоземельных слоев крестьянства. Вместе с тем они считали недопустимым и экономически нецелесообразным отчуждение развитых помещичьих экономии, виноградников, хмельников, “образцовых участков”, т. е. земель, на которых велось рациональное и экономически выгодное хозяйство. Отчуждение помещичьих земель допускалось только за выкуп (как за счет государства, так и за счет крестьян).

Решение аграрного вопроса кадеты намеревались передать в местные комитеты, состоящие на паритетных началах из заинтересованных сторон; крестьян, помещиков и местной администрации. Этим комитетам предстояло подготовить первичный материал, который затем сводился воедино, и главным земельным комитетом, состоящим из ведущих специалистов по аграрно-крестьянскому вопросу, представлялся на обсуждение Государственной думы и Государственного совета, которым предстояло принять единый общероссийский закон о земельной реформе. При помощи реформы кадеты рассчитывали создать максимально благоприятные условия для развития производительных сил в сельском хозяйстве, для улучшения положения основной массы российского крестьянства, учитывая при этом всю совокупность региональных особенностей, природно-климатических традиций и привычек местного населения.

На стабилизацию отношений между промышленниками и представителями наемного труда была направлена кадетская рабочая программа. Одним из ее центральных пунктов было требование свободы рабочих союзов, собраний и стачек. Профессиональные союзы создавались явочным порядком, и право приобретения ими статуса юридического лица зависело исключительно от судебной власти. За профсоюзами признавалось право на защиту материальных интересов рабочих, распоряжение стачечными фондами и фондами помощи по безработице, право объединения союзов в федерации, полная независимость их от администрации. За убытки, причиненные стачками, профсоюзы не должны были нести материальной ответственности перед работодателями. Кадеты настаивали на необходимости заключения профсоюзами коллективного договора с предпринимателями, который мог быть расторгнуть только в судебном порядке.

Кадеты стремились перенести решение вопросов взаимоотношения труда и капитала в специальные арбитражные органы (примирительные камеры, третейские суды, разного рода согласительные [c.156] комиссии и т. п.) с участием представителей от рабочих и капиталистов. По их мнению, создание примирительных камер могло бы способствовать предотвращению забастовок и урегулированию всех споров между трудом и капиталом цивилизованными методами. Вместе с тем они считали, что в случае безуспешных переговоров руководства профсоюза с капиталистами рабочие вправе объявить забастовку, добиваясь при помощи этой крайней меры удовлетворения своих справедливых требований.

Важное место в рабочей программе кадетов занимали вопросы продолжительности рабочего дня и социальной защиты рабочих. В ней было выдвинуто требование постепенного введения 8-часового рабочего дня, сокращения сверхурочных работ для взрослых рабочих, запрещение привлечения к ним женщин и подростков. Кадеты выступали за предоставление компенсации рабочим за утраченную ими вследствие несчастного случая или профессионального заболевания трудоспособность, подчеркивая при этом, что выплата компенсации должна производиться полностью за счет предпринимателя. Одновременно кадеты настаивали на введении государственного страхования на случай смерти, старости и болезни.

Кадетами была разработана обширная программа финансовых и экономических реформ. Ее основные требования сводились к следующим пунктам: 1) создание при Совете министров специального органа (с участием представителей законодательных палат и деловых промышленных кругов) для разработки перспективного плана развития всех отраслей народного хозяйства; 2) пересмотр устаревшего торгово-промышленного законодательства и отмена мелочной опеки и регламентации, стесняющих свободу предпринимательской деятельности; 3) пересмотр налоговой системы и сокращение непроизводительных расходов казны; 4) расширение бюджетных прав Государственной думы и преобразование государственного контроля; 5) открытие доступа частному капиталу в железнодорожное строительство, горные промыслы, почтово-телеграфное дело; 6) ликвидация или же максимальное сокращение нерентабельного государственного хозяйства и распространение на казенные заводы всех налогов и повинностей; 7) организация промышленного кредита и учреждение банка долгосрочного промышленного кредита; 8) создание торгово-промышленных палат и биржевых судов; 9) расширение внешней торговли и организация консульской службы.

Специальный раздел кадетской программы был посвящен вопросам просвещения. В нем кадеты выступали за уничтожение всех ограничений при поступлении в школу, связанных с полом, национальностью и вероисповеданием. Они настаивали на необходимости свободы частной и общественной инициативы в организации учебных заведений всех типов, а также в области внешкольного образования. В программе указывалось на необходимость установления связи между различными ступенями школ для облегчения перехода от низшей ступени к высшей. Кадеты настаивали также на автономии университетов, свободе преподавания в высшей школе, свободной организации студенчества, увеличении числа средних учебных заведений и понижении в них платы, на введении всеобщего, бесплатного [c.157] и обязательного обучения в начальной школе. Органам местного самоуправления предоставлялось право заведования начальным образованием, участия в постановке всей учебной и воспитательной работы. В программе указывалось на необходимость устройства органами местного самоуправления общеобразовательных учреждений или взрослого населения, народных библиотек, народных университетов, развития профессионального образования.

В своей внешнеполитической программе кадеты настаивали на необходимости ориентации на страны западной демократии, на изменении внешнеполитического курса на защиту приоритетных национальных интересов России, на завершении процесса окончательного формирования “национально-территориального тела России”. По существу, речь шла о сосредоточении внимания русской дипломатии на решении всего комплекса военно-стратегических проблем в Ближневосточном регионе – проливы Босфор и Дарданеллы, Константинополь, присоединении к России территорий с преимущественно “русским населением” (Галиция и Угорская Русь), решении польского и армянского вопросов в составе Великой России.

С глобальной постановкой и решением внешнеполитических проблем кадеты связывали вопросы необходимости коренной реорганизации русской армии и флота, их перевооружения и переоснащения современными видами вооружений, социальной зашиты среднего и низшего армейского контингента, а также расширения и совершенствования сети военных средних и высших учебных заведений. В кадетской программе нашли отражение и выражение общенациональные интересы страны. Кадеты мечтали создать такое общество, в котором бы не было непреодолимых социальных конфликтов, установилась бы гармония национальных интересов, были бы созданы оптимальные условия для всестороннего развития личности. Фактически, в кадетской программе речь шла о создании правового демократического государства со всеми вытекающими отсюда последствиями. [c.158]

Тактика в революции 1905-1907 гг.

Предпочитая мирные формы борьбы с самодержавным режимом, кадетские лидеры не исключали возможности компромисса с монархией, выработки согласованной и взаимоприемлемой программы совместных действий. Кадеты приветствовали издание Манифеста 17 октября 1905 г., провозгласившего введение в стране гражданских и политических свобод, созыв законодательной Государственной думы, расширение круга избирателей. Вместе с тем руководство партии не спешило объявить о безусловной поддержке царского правительства, потребовало от него гарантий в реализации Манифеста 17 октября и выдвинуло ряд дополнительных требований, направленных на углубление и расширение демократических преобразований в стране. Кадеты требовали созыва Учредительного собрания, которое должно было принять конституцию страны, а также немедленного проведения целого комплекса политических, экономических и социальных реформ. Одновременно они настаивали на создании “делового [c.158] кабинета” из либеральных общественных деятелей и либеральных царских бюрократов. Кадеты выразили согласие принять участие в переговорах с царским премьер-министром С.Ю.Витте о создании коалиционного кабинета и выработке программы его деятельности. Однако эти переговоры, состоявшиеся 21 октября 1905 г., закончились безрезультатно, ибо Витте отказался принять условия кадетской делегации, прибывшей к нему в составе членов ЦК Ф.А.Головина и Ф.Ф.Кокошкина, а также князя Г.Е.Львова.

Кроме этих неудавшихся официальных переговоров имели место несколько личных секретных встреч членов ЦК кадетов с Витте. В них участвовали И.В.Гессен, Л.И.Петражицкий и П.Н.Милюков. Однако и эти беседы показали, что правительство не намерено спешить с выполнением обещаний Манифеста 17 октября 1905 г., рассчитывает выйти из критической ситуации с наименьшими для него потерями. Видя неискренность со стороны Витте, кадеты не спешили протягивать руку помощи правительству, предпочитали занимать выжидательную позицию как по отношению к “верхам”, так и по отношению к бурно развивающимся революционным событиям в стране. Разъясняя суть позиции нейтралитета кадетской партии в период высшего подъема революции 1905 г., Милюков позднее отмечал, что ее основная тактическая задача сводилась к тому, чтобы “разъединить навсегда двух ожесточенных противников и ввести политическую борьбу в такие более культурные рамки, в которых она не мешала бы обычному ходу будничной обывательской жизни”.

После издания избирательного закона 11 декабря 1905 г. кадетское руководство сосредоточило основное внимание на подготовке выборов в Государственную думу, рассчитывая провести в нее максимально возможное число своих депутатов. Обосновывая необходимость активного участия кадетов в избирательной кампании, Милюков писал, что их главная задача состояла в том, чтобы “направить само революционное движение в русло парламентской борьбы. Для нас укрепление привычек свободной политической жизни есть способ не продолжать революцию, а прекратить ее”.

Для переключения массового движения в стране с революционного на парламентский путь кадеты довольно искусно использовали самые разнообразные средства и приемы идеологического воздействия. В их распоряжении имелись широкие возможности: пресса (до 70 центральных и местных газет и журналов), устная агитация и пропаганда, партийные клубы и т. п. Официальными органами партии являлись газета “Речь”, тираж которой колебался в пределах 12-20 тыс. экземпляров, и еженедельник “Вестник Партии народной свободы” (издавался в 1906-1907 гг., а затем был возобновлен в марте 1917 г.).

Кадеты устраивали десятки избирательных собраний, проводили беседы с избирателями по квартирам, распространяли среди них брошюры, листовки, расклеивали по городу обращения к населению и т. п. Они привлекали на свою сторону демократического избирателя широкомасштабными обещаниями сосчитаться в Думе с правительством, провести радикальную крестьянскую и рабочую реформы, облегчить положение торговых служащих, учителей средней и начальной [c.159] школ, провести законодательным путем весь комплекс гражданских и политических свобод. Кадетские избирательные собрания проходили при до отказа наполненных залах, нередко вмещающих несколько тысяч человек. На собраниях разворачивались горячие диспуты с представителями других политических партий по программным и тактическим вопросам. Здесь рядовой избиратель впервые учился нелегкому искусству политической борьбы, делал выбор между различными партиями.

На выборах в I Думу кадетам удалось провести 179 своих депутатов. Невольную услугу им оказали и левые социалистические партии (социал-демократы и эсеры), бойкотировавшие выборы. Поэтому часть избирателей, которая придерживалась более левой ориентации, голосовала на выборах за них как за самую оппозиционную по отношению к правительству партию. Среди кадетских депутатов было много видных профессоров, знаменитых адвокатов, публицистов, способных ставить и решать коренные вопросы российской действительности. Председателем I Думы был избран член ЦК кадетской партии, юрист с мировым именем, С.А.Муромцев. Товарищами председателя были избраны члены ЦК. кадетов князь Павел Долгоруков и профессор Н.А.Гредескул, секретарем – князь Д.И.Шаховской.

Кадетам принадлежала инициатива подготовки думского адреса царю, содержавшего основные пункты их программы. Ими было внесено большинство законопроектов, разработанных видными теоретиками партии, большое количество запросов в адрес царского правительства. Выступая с довольно резкой и нелицеприятной критикой в адрес центральной и местной власти, кадеты вместе с тем настойчиво искали пути к разумному компромиссу с ними. В июне 1906 г. состоялись переговоры кадетов с дворцовым комендантом Д.Ф.Трепо-вым, являвшимся одним из доверенных лиц Николая II. Переговоры велись также с министром внутренних дел П.А.Столыпиным и министром иностранных дел А.П.Извольским. Однако и эти переговоры закончились безрезультатно, ибо царские бюрократы не желали идти ни на какие уступки кадетам, считая их программу неприемлемой для режима.

72-дневный опыт работы I Думы (она была распушена царем 8 июля 1906 г.) показал, что тактика компромисса, предлагаемая кадетами, с одной стороны, правительству, а с другой – левым партиям, оказалась малоэффективной. Кадетам не удалось убедить правительство выполнить обещания Манифеста 17 октября. В штыки встретили царские министры кадетскую программу социальных реформ. В свою очередь, левые социалистические партии требовали от кадетов дальнейшей радикализации требований, активизации работы, направленной на насильственное свержение режима. В условиях обострившегося политического кризиса компромиссная позиция кадетов не встречала поддержки ни справа, ни слева.

Роспуск I Думы поставил кадетское руководство перед сложным выбором: либо подчиниться указу царя и мирно разъехаться по домам и начать готовиться к новым выборам, либо обратиться к народу с призывом поддержать Думу и не прерывать ее заседаний. Кадетское руководство решило избрать второй путь. 10 июля 1906 г. 120 кадетских [c.160] депутатов совместно с трудовиками и социал-демократами подписали Выборгское воззвание с призывом к народу к пассивному сопротивлению: отказу от уплаты налогов, от рекрутской повинности, непризнанию займов. Однако этот кадетский призыв, не подкрепленный практическими мерами, по существу, остался словесной угрозой в адрес правительства. Объясняя впоследствии смысл Выборгского поступка кадетов, Милюков писал: “Для членов партии народной свободы это была попытка предотвратить вооруженное столкновение на улицах Петрограда, заведомо осужденное на неудачу, дать общему негодованию форму выражения, которая не противоречила конституционализму, стоя на самой грани между законным сопротивлением нарушителям конституции и революцией”.

Царское правительство беспощадно подавило вооруженные выступления в армии и на флоте (Свеаборгское и Кронштадтское восстания), укрепив тем самым свои позиции. В августе 1906 г. были введены военно-полевые суды, большинство губерний и областей оказалось на военном положении, а также на положении чрезвычайной и усиленной охраны. После июльского кризиса 1906 г. постепенно стал снижаться и тонус политической жизни в стране, а рядовой обыватель устал и от революции, и от реакции. В этих условиях кадетское руководство решило внести коррективы в свою тактику. Оно в сентябре 1906 г, отказалось от Выборгского манифеста и решило сосредоточить основное внимание на избирательной кампании во II Думу, Причем кадеты подчеркивали, что они идут в Думу “законодательствовать, а не для того, чтобы делать в Думе революцию”. Одновременно кадетские лидеры решили провести демаркационную линию “между нашей тактикой и тактикой левых”.

На выборах во II Думу, которые проходили в условиях усилившейся репрессивной правительственной политики, непосредственно затрагивавшей и кадетов, Партия народной свободы получила 98 депутатских мандатов. Председателем II Думы был избран член ЦК кадетов Ф.А.Головин. Во II Думе кадеты вынуждены были несколько урезать свои программные требования, решили не злоупотреблять запросами. Они исключили из своего перводумского аграрного законопроекта (проект “42-х”) пункт о создании постоянного государственного земельного фонда, расширили перечень неотчуждаемых помещичьих земель, переложили выплату выкупа за землю всецело на крестьян. Кадетская фракция несколько усилила нажим на трудовиков, эсеров и социал-демократов, советуя им умерить наскоки на правительство и встать на путь поиска компромисса с либеральной оппозицией.

Вместе с тем кадеты не собирались идти на прямое сотрудничество со Столыпиным. Они отвергли правительственное аграрное законодательство, включая известный столыпинский указ от 9 ноября 1906 г.; сохранили довольно резкий оппозиционный тон при обсуждении других мероприятий центральной власти. В течение 103 дней работы II Думы кадетам пришлось выдержать критику в свой адрес как справа, так и слева. Справа их продолжали клеймить “тайными революционерами” и “жидомасонами”, программа которых якобы ведет к разрушению целостности империи, к уничтожению частной [c.161] собственности и т. п. Слева кадетов обвиняли в уступчивости правительству, требовали от них отказаться от мирных методов борьбы и открыто заявить о своей поддержке революции. И на этот раз кадетам не удалось найти общего языка между Россией официальной и Россией революционной. Все их попытки найти разумный компромисс между полярными политическими силами вновь закончились неудачей. [c.162]

Кадеты и третьеиюньская политическая система

3 июня 1907 г. Николай II распутал II Думу и изменил избирательный закон, дающий большинство депутатских мандатов представителям господствующих классов и тем политическим партиям, которые открыто отстаивали их интересы. В условиях третьеиюньской политической системы основным вектором тактики кадетов было вынужденное приспособление к столыпинскому правительственному курсу. Это проявилось и в области идеологии (“Вехи”), и в области отказа от программного лозунга ответственного министерства, и в области тактики – дальнейший разрыв с левыми партиями и демонстрации лояльности к монархическому принципу.

В III Думу кадетам удалось провести всего лишь 54 депутата. Они уже не спешили с внесением в Думу собственных законопроектов, заведомо зная, что те обречены на провал. В ходе прений по столыпинским аграрным законопроектам кадеты перенесли акцент с основного своего программного требования – принудительное отчуждение помещичьих земель – на необходимость повышения производительности труда в сельском хозяйстве. Одновременно они внесли ряд поправок, направленных на смягчение последствий насильственного разрушения крестьянской общины, разработали законопроект, облегчавший условия аренды земли крестьянами. Аналогичной тактики они придерживались и при обсуждении правительственных страховых законопроектов, внося в них серьезные поправки, облегчавшие участь наемных рабочих и служащих. Значительно уменьшилось количество кадетских запросов в адрес правительства.

Вместе с тем на всем протяжении деятельности III Думы кадетская фракция продолжала выступать с довольно резкой критикой внутриполитического правительственного курса. Во время обсуждения бюджета она голосовала против кредитов на столыпинское землеустройство, на Департамент полиции, на Комитет по делам печати, против сметы МВД по обшей части. Кадеты критиковали третьеиюньский политический режим за традиционные методы управления, зато, что под “новыми формами народного представительства” скрывается все тот же “старый абсолютизм”, чуждый стремлений к разумному компромиссу с лояльной либеральной оппозицией. Премьер-министр ПА.Столыпин, ратующий в своих выступлениях с думской трибуны за соблюдение Основных законов 1906 г., сам на практике неоднократно нарушал эти законы, прибегая к искусственным перерывам в работе Думы и проведению правительственных законопроектов по 87-й статье, минуя Думу и Государственный совет. Уже с [c.162] 1909 г. лидер кадетов Милюков стал выдвигать на первый план в тактике партии лозунг организации общественных сил, имея при этом в виду создание в Думе оппозиционного центра, привлечение на свою сторону представителей земского и городского самоуправления, средних слоев города, студенчество. Милюков считал, что вся думская и внедумская работа партии должна была проводиться под лозунгом “изоляции власти”.

В ходе избирательной кампании в IV Думу кадеты выдвинули три основных лозунга: демократизация избирательного закона, коренная реформа Государственного совета и формирование ответственного думского министерства. На выборах в IV Думу кадетам удалось провести 59 депутатов. С первых же дней работы Думы кадетская фракция демонстративно, не рассчитывая на их принятие большинством Думы, внесла законопроекты о всеобщем избирательном праве, свободе совести, собраний, союзов, неприкосновенности личности и гражданском равенстве. Начиная со второй сессии IV Думы, кадетская фракция систематически голосовала против утверждения бюджета.

Углубление кризиса третьеиюньской системы (особенно после убийства П.А.Столыпина) заставило кадетов активизировать поиски путей вывода страны из кризисной ситуации. Правое крыло партии предлагало выдвинуть лозунг “оздоровления власти”, суть которого сводилась к тому, чтобы убедить царя привлечь в правительство “здоровые” элементы из либеральной общественности и из либеральных бюрократов. Подобным образом “обновленное” правительство, опираясь на средние элементы буржуазных классов, должно было провести парламентским путем политические и социальные реформы. Однако лозунг “оздоровления власти” так и не получил поддержки со стороны кадетского руководства, которое предложило свои варианты выхода из политического кризиса.

В начале 1914 г. на заседаниях ЦК кадетов обсуждалось несколько таких вариантов, среди которых особо выделялось два: милюковский и некрасовский. Лидер кадетов в противовес лозунгу “оздоровления власти” выдвинул лозунг “изоляции правительства”. Для его реализации он считал возможным пойти на “координацию действий” с левыми партиями. Но при этом Милюков подчеркивал, что кадетам следует, учитывая опыт 1905 г., более определенно дистанцироваться от левых, ибо стирание грани “между к.-л. и с.-д.” в период революции отрицательно сказалось впоследствии. Подчеркивая, что “физические способы воздействия никогда не достигают своей цели”, Милюков считал, что кадетам следует вести самостоятельную политику и “определять свою тактику независимо от того, как определяют ее наши соседи слева”. По мнению Милюкова, борьбу за реализацию лозунга “изоляция правительства” следует вести парламентскими средствами, ориентируясь при этом на союз с “однородно настроенными” с кадетами элементами. Путем широкого использования законодательной инициативы и запросной тактики кадеты должны были превратить Думу в фактор, активизирующий политическую борьбу и способствующий организации общественных сил в стране. [c.163]

В свою очередь оппонент Милюкова профессор Н.В.Некрасов настаивал на необходимости более решительной тактики. В принципе разделяя милюковский лозунг “изоляции правительства”, Некрасов советовал партии “перекраситься” в более яркий цвет, что позволило бы. с одной стороны, “отделаться от элементов наносных и чуждых, приставших к ним в момент успеха и влияния”, а с другой – “создать почву для соглашения с другими демократическими течениями”. В этой связи он предлагал: создать в Думе вместе с левыми фракциями информационное бюро; голосовать против утверждения бюджета; рассмотреть вопрос о возможности выхода кадетов из думских комиссий и использовании обструкции в качестве крайнего средства борьбы против правительства. Некрасов считал необходимым перейти от “пассивной обороны” к активному выступлению против сил реакции не только в Думе, но и вне ее. По его мнению, в печати и публичных выступлениях следовало бы усилить борьбу с антисемитизмом и клерикализмом; пересмотреть свое отношение к армии; признать, что рабочее движение – “в высшей степени активная сила”, и начать оказывать ему моральную и материальную поддержку; больше внимания уделять разъяснению национального вопроса.

Довольно острые дебаты внутри кадетского ЦК являлись отражением все более углубляющегося политического кризиса в стране. Предлагаемые кадетской фракцией варианты выхода из кризисной ситуации так и остались нереализованными. Ей так и не удалось создать в IV Думе единый оппозиционный центр. Единственное, на что решилась фракция, – это проголосовать за отклонение бюджета. Не удалось кадетам создать и внедумский координационный центр, который должен был объединить действия либеральных и революционных партий для подготовки антиправительственных выступлений. К лету 1914 г. политический кризис в стране достиг своей высшей точки. Начавшаяся в июле 1914 г. Первая мировая война на время предотвратила его революционную развязку. [c.164]

Кадеты и Первая мировая война

Война заставила кадетское руководство внести коррективы в тактику партии. В воззвании ЦК кадетов “К единомышленникам” говорилось: “Каково бы ни было наше отношение к внутренней политике правительства, наш прямой долг сохранить родину единой и нераздельной и удержать за ней то положение в ряду мировых держав, которое оспаривается у нас врагами. Отложим же внутренние споры, не дадим ни малейшего повода надеяться на разделяющие нас разногласия”. Кадетские лидеры призывали к забвению партийных разногласий, к единству действий правительства и общества. Выступая на заседании Думы 26 июля 1914 г., Милюков заявил: “В этой борьбе мы все заодно; мы не ставим условий и требований; мы просто кладем на весы борьбы нашу твердую волю одолеть насильника”. Кадеты предприняли максимум усилий для мобилизации сил для ведения войны. В Думе они голосовали за военные кредиты и принимали самое активное участие во всех ведомственных комиссиях по укреплению [c.164] обороноспособности страны. Они входили в состав правительственных совещаний, в руководящие органы Всероссийского земского союза и Всероссийского союза городов, сыгравших значительную роль в мобилизации материальных и людских ресурсов для ведения войны.

Несмотря на уменьшение числа местных партийных организаций (в годы войны их действовало 50), роль кадетов возросла в земском и особенно городском, самоуправлении, в кооперативном движении, в разного рода кредитных и страховых обществах. Намного теснее и продуктивнее стали связи кадетов с передовыми представителями российского предпринимательства, постепенно осознававшими перспективность кадетской программы и тактики. Стали завязываться связи кадетов и в офицерской среде.

Искренне заявив об отказе от оппозиционной борьбы с правительством, кадетское руководство какое-то время питало иллюзии, будто в экстремальной ситуации власть должна все же образумиться и приступить к осуществлению реформ. Но эти надежды оказались тщетными. Менялись один за другим премьер-министры, но правительственная политика оставалась прежней. Поражения русской армии на фронтах, дезорганизация народного хозяйства, рост социальной и политической напряженности в стране заставили кадетов изменить свою позицию и активно включиться в создание широкого оппозиционного фронта борьбы против царского режима.

По инициативе кадетов летом 1915 г. в IV Думе был создан “Прогрессивный блок”, в который вошли 236 из 422 депутатов Думы и три группы Государственного совета (“центр”, “академическая” и “внепартийный кружок”). Председателем бюро блока стал левый октябрист С.И.Шидловский, но фактическим его руководителем был лидер кадетов П.Н.Милюков. Политический смысл создания “Прогрессивного блока”, по словам Милюкова, заключался “в последней попытке найти мирный исход из положения, которое с каждым днем становилось все более грозным”.

Программа “Прогрессивного блока” сводилась к требованиям создания “министерства доверия” и проведения целого комплекса умеренных реформ (обновление состава местных органов управления, частичная политическая амнистия, введение волостного земства, восстановление профсоюзов и прекращение преследования больничных касс). Однако все попытки “Прогрессивного блока” провести через Государственную думу и Государственный совет реформы были блокированы правыми. Поэтому усилившаяся в России политическая и социальная напряженность побудили либеральную оппозицию пойти на обострение отношений с царизмом. Кульминацией кадетской “патриотической тревоги” за судьбы родины стала речь Милюкова 1 ноября 1916 г, в Думе. В ней лидер кадетов в острой, во многом демагогической форме подверг резкой критике военную и хозяйственную политику правительства, обвинил “придворную партию”, группирующуюся вокруг царицы, в подготовке сепаратного мира с Германией и в провокационном подталкивании масс к антиправительственным выступлениям. Речь Милюкова, не разрешенная цензурой к печати, в миллионах экземплярах явочным порядком была распространена не [c.165] только в тылу, но и в армии. Несмотря на то, что сам Милюков был далек от призыва к революции, тем не менее его речь способствовала дестабилизации режима и дальнейшему накалу политической обстановке в стране накануне Февральской революции 1917 г. [c.166]

Между Арехонтом и военной диктатурой

Несмотря на то, что вопрос о революции дебатировался на заседаниях ЦК в течение многих лет, начавшееся “снизу” революционное движение все же застало Партию народной свободы врасплох.

На протяжении всего лишь нескольких месяцев (с марта по октябрь) 1917 г. состоялось четыре съезда кадетской партии, потребовавших от ее руководства максимальной энергии и большого напряжения сил. Жизнь в послефевральской Россия заставляла корректировать все: пересмотреть программу и устав партии; радикальным образом обновить ЦК; постоянно менять политическую линию поведения в зависимости от стремительно меняющейся обстановки в стране. Огромных масштабов достигла пропагандистская деятельность кадетов; в свет вышли сотни брошюр, были прочитаны тысячи лекций, кадетские агитаторы выезжали на фронт, встречались с ранеными в лазаретах, вели на собраниях и митингах многочасовые дискуссии с представителями других партий, устраивали концерты и театральные представления. Зеленые знамена кадетов развевались над клубами партии, мелькали в толпе демонстрантов. Кадеты наводнили политическую авансцену, и уже многим казалось, что Партия народной свободы надолго заняла лидирующее место в системе политических сил страны.

Главной заботой кадетского руководства было оптимальное решение вопроса о власти. После отречения Николая II от престола вопрос о преемственности власти в стране оказался запутанным. По окончании безрезультатных переговоров с великим князем Михаилом Александровичем Временный комитет Государственной думы, в котором приоритетную роль играли представители кадетской фракции, принял решение о создании Временного правительства. Ключевую роль в формировании первого состава Временного правительства играли члены ЦК кадетской партии, а некоторые из них согласились стать министрами (П.Н.Милюков, А.И.Шингарев, Н.В.Некрасов, А.А.Мануйлов). Управляющим делами Временного правительства стад В.Д.Набоков. Министры-кадеты, и прежде всего министр иностранных дел П.Н.Милюков, выработали и осуществляли программу Временного правительства, в которую вошли важнейшие требования кадетской программы.

Однако в конкретных условиях марта – октября 1917 г, реализовать программу Временного правительства было крайне сложно. Вместо политической стабилизации в стране форсированными темпами шла тотальная дестабилизация. Усилились дезинтеграционные процессы в национальных районах, стремительно росли инфляция, нужда и отчаяние масс. С момента своего возникновения Временное правительство оказалось в парадоксальной ситуации, когда наряду с [c.166] ним действовала другая власть в лице совета рабочих и солдатских депутатов, проводившая собственную политическую линию. Постоянное стремление той и другой власти “перетянуть канат” на свою сторону в конечном счете вело к ослаблению государства, исполнительной власти, к дезорганизации производства, финансово-кредитной системы, к анархии и хаосу.

После Февральской революции 1917 г, в стране стремительными темпами шло формирование новых партий. По имеющимся данным, в марте – октябре 1917 г. в стране действовало не менее 100 различных партий и организаций, а их общая численность превышала 1 млн. человек. В этом “партийном котле”, где “атмосферное давление” росло с каждым днем, Партия народной свободы, предпринимавшая самые разнообразные попытки стабилизировать обстановку, создать условия для победоносного окончания войны и созыва Учредительного собрания, чувствовала себя крайне неуютно. Кадетам так и не удалось убедить массы в бесперспективности дальнейшей конфронтации, уговорить лидеров национальных партий не спешить до окончания войны ставить во всем объеме национальный вопрос. Левые социалистические партии, а за ними и массы требовали немедленно прекратить войну и заключить мир; немедленно решить земельный вопрос; немедленно наладить производство и решить продовольственные вопросы; немедленно предоставить политическую самостоятельность народам национальных окраин России. Справиться с таким грузом проблем Временное правительство было уже не в состоянии.

Апрельская демонстрация 1917 г. привела к изменению состава Временного правительства, уходу из него ключевых фигур – П.Н.Милюкова и А.И.Гучкова. В новом и последующих, уже коалиционных, составах Временного правительства влияние кадетов нескольких уменьшилось. Учитывая обстановку в стране после апрельских и особенно июльских событий 1917 г., кадетское руководство все больше внимания стало уделять вопросам мобилизации тех политических сил, которые были кровно заинтересованы в предотвращении сползания страны к национальной катастрофе. Кадеты выполняли интегрирующую роль в объединении “здоровых” элементов из монархической, торгово-промышленной и финансовой среды, определенной части офицерского корпуса. Во имя спасения России от территориального и экономического развала кадетское руководство вынуждено было согласиться на временное установление в стране военной диктатуры.

Решение сделать ставку на военного диктатора в лице героя Первой мировой войны генерала Л.Г.Корнилова далось кадетам непросто. Не все члены ЦК соглашались на такую крайнюю меру, ибо прекрасно сознавали, что она приведет к насильственному подавлению революционного движения масс, а возможно, и к началу гражданской войны. Однако по мнению большинства кадетского руководства, иного выхода из кризисной ситуации уже не было, ибо все мыслимые и даже немыслимые уступки требованиям левого социалистически накрыла демократии были сделаны. Выражая свое согласие на военную диктатуру, кадетское руководство отдавало себе отчет и в том, что в [c.167] случае провала попыток Л.Г.Корнилова взять власть положение кадетской партии может стать критическим. По существу, так и получилось. После провала попытки Корнилова взять власть положение Партии народной свободы ухудшилось. При этом сказалась неустойчивость ее социальной базы, проявившаяся в переходе колеблющихся элементов городской демократии в стан победителей Корнилова. Одновременно обострились взаимоотношения кадетов с социалистическими партиями. Начался один из самых драматических периодов истории кадетской партии. [c.168]

Глава IX
СОЦИАЛИСТЫ-РЕВОЛЮЦИОНЕРЫ (середина 90-х гг. XIX в. – октябрь 1917 г.).

Эсеровское движение на рубеже веков

Процесс образования партии эсеров был длительным. Учредительный съезд партии, состоявшийся 29 декабря 1905 – 4 января 1906 гг. в Финляндии и утвердивший ее программу и временный организационный устав, подвел итоги десятилетней истории эсеровского движения.

Первые эсеровские организации появились в середине 90-х годов XIX в.: Союз русских социалистов-революционеров (1893 г., Берн), киевская группа и Союз социалистов-революционеров в 1895–1896 гг. ССР организовался в Саратове, а затем перенес свое местопребывание в Москву. Во второй половине 90-х гг. организации эсеровской ориентации возникли в Воронеже, Минске, Одессе, Пензе, Петербурге, Полтаве, Тамбове и Харькове.

Название “социалисты-революционеры” принимали, как правило, те представители революционного народничества, которые ранее именовали себя “народовольцами” или тяготели к ним. Имя “народоволец” было легендарным в революционной среде, и отказ от него не был формальностью, простой сменой ярлыков. Сказывались, прежде всего, стремление революционного народничества преодолеть глубокий кризис, который оно переживало в то время, его поиски себя и своей ниши в революционном движении в условиях, претерпевших существенные изменения по сравнению с 70–80 годами XIX века. Успехи российского капитализма в промышленности, его активное проникновение в деревню, все более наглядно проявлявшиеся признаки разрушения крестьянской общины и расслоения крестьянства, начало массового рабочего движения и первые успехи в нем российской социал-демократии подрывали основы старой народнической доктрины, ставили под сомнение программные конструкции и тактические принципы народовольчества. Влияние народничества в революционной среде катастрофически падало. Первенство в ней переходило к социал-демократии. Если в первой половине 90-х годов среди лиц, обвинявшихся в государственных преступлениях, народников было в 1,2 раза больше, чем социал-демократов, то затем картина резко меняется. В 1896–1902 гг. среди этой категории лиц социал-демократов стало почти в 8 раз больше.

Принимая название “социалисты-революционеры”, революционные народники уточняли и свое место в широком и пестром по [c.169] составу народническом направлении. Они отмежевывались от крайностей в народничестве: с одной стороны, от экономизма и реформизма правых народников, проповедовавших теорию “малых дел” и служивших постоянной мишенью для марксистов в их критике народничества, с другой – от экстремизма, увлечений индивидуальным террором, заговорщическими идеями, которые свойственны были эпигонам народовольцев. В то же время подчеркивалась преемственность с революционным движением предшествующих десятилетий, когда социалистами-революционерами называли себя все участники этого движения: “землевольцы”, “чернопередельцы”, “народовольцы” и даже первые русские марксисты, С годами название “социалисты-революционеры” употреблялось все реже и реже. Революционные народники 90-х годов, “заставив сиять заново” это название и монополизировав его, заявляли себя не только преемниками традиций своих предшественников, но и их единственными наследниками и продолжателями.

Называя себя социалистами-революционерами, революционные народники как бы подчеркивали, что они тоже будут бороться за социальные преобразования, опираясь в этой борьбе как на интеллигенцию, так и на народные массы, что готовы порвать с наметившейся в народнической среде эволюцией в сторону конституционного либерализма. В названии “социалист-революционер” проявлялось и несогласие революционных народников с российской социал-демократией. Это несогласие носило не только теоретический, но также программный и тактический характер. Социалисты-революционеры не могли смириться прежде всего с тем, что социал-демократы пренебрегали крестьянством, а некоторые из них даже считали его реакционным. К тому же в их представлении социал-демократы были не революционерами по своей природе, а эволюционистами, возлагавшими основные надежды на стихийное развитие жизни в сторону социализма. Преобладавшие в 90-е годы в российской социал-демократии “экономизм” и реформизм они считали чертами, выражавшими истинную сущность социал-демократии.

Однако своим новым названием революционные народники лишь обозначали свои намерения. Их надо было воплотить в теорию и конкретизировать в программе и тактике. Осуществить это было непросто, т.к. среди эсеров по всем вопросам существовали значительные разногласия и само эсеровское движение было слабым. Оно состояло из ряда нелегальных организаций, небольших по численности, интеллигентских по своему составу. Лишь некоторые их них эпизодически заявляли о себе изданием мизерными тиражами различного рода пропагандистской и агитационной литературы. Известным исключением являлась киевская группа, имевшая связи с рабочими, и тамбовский кружок В.М.Чернова, пытавшийся вести пропагандистскую работу не только среди местных рабочих, но и среди крестьян, содействовавший созданию первой в России крестьянской организации “Братство для зашиты народных прав”. Кроме внутренних причин, развитие эсеровского движения тормозилось и постоянными репрессиями со стороны властей. Некоторые из эсеровских организаций полностью ликвидировались, В их числе была и петербургская группа, которая благодаря своему месторасположению и сильному [c.170] составу могла бы стать центром эсеровского объединения. В силу названных причин и обстоятельств эсеровские попытки объединения в партию (съезды в 1897 г. в Воронеже и Полтаве, в 1898 г. в Киеве) заканчивались безрезультатно.

Новый этап в эсеровском движении, характеризующийся его оживлением, начинается на рубеже двух веков. Причинами и предпосылками поворота в эсеровском движении были те изменения, которые происходили во всех сферах общественной жизни России. Разразившийся в это время экономический кризис показал, что политика индустриализации страны, проводившаяся в 90-е годы, не может быть успешной без модернизации ее политического строя и сельского хозяйства. Таким образом, на повестку дня всего общественного движения были поставлены вопросы, которые были главными для эсеров. Интерес к эсерам со стороны радикально настроенной интеллигенции возрастал и в связи с тем, что кризис ослабил ее внимание к российским марксистам, поставив под сомнение их оптимистический прогноз относительно преобразующей роли капитализма. Вновь начинают приобретать популярность идеи народников, взятые на вооружение эсерами, об особом пути России к социализму, минуя капитализм, о большом значении крестьянства в общественном движении, а также пропагандировавшиеся ими экстремистские методы и средства борьбы. Революционное народничество пополняется, с одной стороны, вернувшимися из ссылки старыми народниками и народовольцами, сохранившими верность идеям своей молодости (Е.К.Брешко-Брешковская, М.Р.Гоц, О.С.Минор и др.), а с другой – радикально настроенной студенческой молодежью, многие представители которой были выбиты из колеи нормальной жизни репрессиями властей, В их числе были ставшие впоследствии видными деятелями партии и ее Боевой организации Н.Д.Авксентьев, В.М.Зензинов, Б.В.Савинков, С.В.Балмашов, Е.С.Созонов, И.П.Каляев и др.

Благотворное влияние на оживление народничества оказывала западная социалистическая мысль, в которой в 90-х годах началась ревизия ортодоксального революционного марксизма и усилилось внимание ряда видных ее представителей к крестьянству. Под влиянием названных обстоятельств активизируется не только практическая деятельность, но и теоретическая работа эсеров. Усилия направляются прежде всего на то, чтобы опровергнуть марксистские взгляды о мелкобуржуазном характере крестьянства, его неустойчивости, расслоении, подчеркивается социальная общность трудового крестьянства и промышленных рабочих. Наибольший вклад в развитие эсеровской теории был внесен В.М.Черновым. Роль лаборатории, в которой разрабатывалась теория неонародничества, играл легальный журнал “Русское богатство”, возглавлявшийся в то время одним из патриархов народничества Н.К.Михайловским.

Более высоким становится уровень организации эсеровского движения. Усиливаются связи между организациями. Наряду с отдельными кружками и группами появляются организации регионального уровня. Большую работу по собиранию эсеровских сил вела “бабушка русской революции” Е.К.Брешковская, активная участница народнического движения 70-х годов, вернувшаяся из сибирской ссылки в [c.171] Европейскую Россию во второй половине 90-х годов с сохранившейся верой в революционность крестьянства. При ее содействии, а также старого народника А.И.Бонч-Осмоловского и Г.А.Гершуни, основным занятием которого была в то время легальная культурно-просветительская работа, в 1899 г. в Северо-Западном крае была образована Рабочая партия политического освобождения России (РППОР) с центром в Минске. Ее программные и тактические принципы были изложены в брошюре “Свобода”.

В 1900 г. заявила о себе изданием “Манифеста” Партия социалистов-революционеров, объединившая ряд эсеровских организаций на юге России и потому часто именовавшаяся южной партией социалистов-революционеров.

Расширил свои границы и Союз социалистов-революционеров. Его группы появились в Петербурге, Ярославле, Томске и ряде других мест. Программа Союза была составлена еще в 1896 г., а отпечатана типографским способом в 1900 г. под названием “Наши задачи”.

Воплощением объединительной тенденции в эмиграции явилось образование в 1900 г. в Париже по инициативе В.М.Чернова Аграрно-социалистической лиги (АСЛ). Она была знаменательна прежде всего тем, что провозгласила очередным вопросом революционного дела работу в крестьянстве.

В деле идейного определения и организационного сплочения эсеровского движения периодическая печать играла заметную роль: эмигрантские ежемесячная газета “Накануне”, (Лондон, 1899) и журнал “Вестник русской революции” (Париж, 1901), а также газета “Революционная Россия” Союза социалистов-революционеров, первый номер которой появился в начале 1901 г.

Численность, влияние и практическая деятельность региональных эсеровских организаций далеко не соответствовали их претенциозным названиям. РППОР первостепенной задачей считала завоевание политической свободы с помощью террора. Ей принадлежит идея создания особой Боевой организации. Наиболее значимыми делами РППОР было издание и распространение ею в ряде городов, в том числе в Петербурге, первомайской прокламации с призывом к политической борьбе с помощью террора и создание мастерской по изготовлению ручных печатных станков. Весной 1900 г. партия была почти полностью ликвидирована полицией.

Скорее символической, нежели реальной была южная Партия социалистов-революционеров. Ее “крестная мать” Е.К.Брешковская признавала, что партийный “Манифест” был составлен слабо, что с выпуском его спешили, для того чтобы сторонники партии “стали быстрее примыкать к; ее организациям”. Партия не имела ни руководящего центра, ни печатного органа. Она представляла собой подобие конфедерации местных эсеровских организаций. Помимо “Манифеста” под грифом партии были выпущены в 1901 г. брошюра для крестьян “19 февраля” и первомайская прокламация. Готовилась к печати, но была арестована при издании брошюра “Подсчет сил”. Осенью 1901 г. была создана комиссия для связи с заграницей с целью доставки оттуда революционной литературы. В состав комиссии вошли Брешковская, П.П.Крафт и Гершуни. [c.172]

Малочисленной, чисто интеллигентской по своему составу, глубоко законспирированной организацией, лишь изредка проявлявшей себя изданием какой-либо брошюры или прокламации, оставался Союз социалистов-революционеров. Его деятельность несколько активизировалась в связи с началом издания газеты “Революционная Россия”. О малых возможностях Союза наглядно свидетельствует тот факт, что в течение 1901 г. было выпущено всего лишь два номера газеты.

В состоянии летаргического полусна оставалась эмиграция. Туго шло издание литературы для крестьян у Аграрно-социалистической лиги и “совершенно не клеилось” дело с доставкой этой литературы в Россию, так как у Лиги прямых связей с ней практически не было.

Значительными были разногласия в эсеровской среде. Они касались ряда важных программных, тактических и организационных вопросов. В частности, не было единства по вопросам о масштабе и темпах политических преобразований, о роли и значении различных классов в этих преобразованиях, о формах, методах и средствах борьбы, особенно о терроре. По-разному представлялись принципы построения партии.

“Манифест” южных эсеров более других эсеровских программных документов отражал разброд, который был свойственен эсеровской мысли того времени. Он представлял собою первую попытку изложить эсеровскую программу, не придерживаясь трафарета программы “Народной воли”. В нем явственно проявлялось влияние марксизма, особенно в признании расслоения крестьянства на сельский пролетариат, мелкую сельскую буржуазию, малоземельное крестьянство и существования борьбы между этими группами. В то же время присутствовали и неонароднические утверждения о совпадении интересов крестьянства с интересами рабочих, о возможности устройства их жизни на социалистических началах. Сказывалось двойственное отношение к общине. Не было уже абсолютной уверенности в ее социалистическом будущем. Она рассматривалась лишь как средство, которое может облегчить усвоение крестьянами идеи национализации земли, а также революционную пропаганду и агитацию в деревне. Значительным было расхождение в оценке террора. РППОР и ССР отводили ему чуть ли не главное место в борьбе против самодержавия, южные же эсеры были сторонниками коллективных форм борьбы; демонстраций, митингов, стачек и т. п. Террор южными эсерами допускался лишь как крайнее средство самозащиты в борьбе с провокаторами и предателями революционного дела. Разные мнения существовали и по вопросу организационного строительства партии. РППОР и южные эсеры отдавали предпочтение федеративному принципу. “Наш план организации, – говорилось в программе РППОР, – федерация автономных местных групп, объединенных программою и практическими приемами”. Представители ССР, выступая за партию, “покоящуюся на принципе заговора”, были сторонниками ее строгой централизации. По их мнению, партия должна была образоваться не путем механического объединения ряда местных организаций, а вырасти органически вокруг определенного, объединяющего всех дела. [c.173]

Образование партии социалистов-революционеров

В начале 900-х годов в оппозиционной и революционной среде, в том числе эсеровской, все чаше и настойчивее говорили об объединении в целях усиления эффективности борьбы с существовавшим строем. Эсеров подхлестывало и стремление опередить в этом отношении социал-демократов, активно работавших в это время над созданием своей партии. Однако уровень эсеровского движения в целом был еще недостаточным для реализации объединительной тенденции. Эсеровские организации оставались малочисленными, замкнутыми, интеллигентскими народническими кружками, разногласия между ними не сглаживались, а обострялись. В сентябре 1901 г. в газете “Накануне” В.М.Чернов отмечал наличие в эсеровском движении двух крыльев – левого и правого. К левому крылу он относил ССР, журнал “Вестник русской революции” и газету “Накануне”, более сохранявших народовольческие традиции; к правому – южную Партию социалистов-революционеров, имевшую, по его мнению, ряд общих черт с левым, “искровским” крылом российской социал-демократии. Переговоры между южными эсерами и ССР об объединении велись, но они протекали очень вяло, ограничивались редкими персональными встречами представителей этих организаций и в ближайшем времени не сулили положительных результатов. Дело тормозилось и полицейскими репрессиями, не дававшими организациям сколько-нибудь окрепнуть, вырывавшими из них наиболее активных членов, ликвидировавшими с трудом налаживавшиеся между ними связи. Жертвой этих репрессий стал и ССР. В сентябре 1901 г. была арестована его типография в Томске, где печатался третий номер “Революционной России”, а в начале декабря он фактически полностью был ликвидирован. Дело объединения эсеров, казалось, было похоронено на неопределенное время. Однако произошло обратное.

Провалу ССР способствовал принятый незадолго до этого в его состав агент Департамента полиции Е.Ф.Азеф. Свои услуги охранке он предложил еще в 1893 г., будучи студентом одного из германских политехнических институтов. Вначале его деятельность сводилась к поверхностному освещению революционной эмиграции. В 1899 г. Азеф прибыл в Москву в распоряжение начальника местной охранки С.В.Зубатова, мастера провокации. Здесь он смог проникнуть в Союз социалистов-революционеров, террористические наклонности которого беспокоили охранку. Помогла этому и рекомендация от заграничных эсеров, в которой говорилось, что Азеф может оказать помощь в доставке литературы из-за границы. Сближению Азефа с руководством Союза способствовала техническая помощь, оказанная им Союзу в постановке типографии. Одновременно это позволило охранке обнаружить и ликвидировать типографию. После ареста томской типографии судьба Союза была предрешена. Его лидер А.А.Аргунов вынужден был согласиться перенести на время издание “Революционной России” за границу. Для организации издания туда выехала в конце октября 1901 г. член Союза М.Ф.Селюк. На переносе издания газеты за границу и выезде туда Селюк особенно настаивал Азеф, который через месяц тоже выехал в Германию, предварительно [c.174] получив от А.А.Аргунова, предчувствовавшего скорый арест, все связи, адреса и явки Союза. До этого эмиграция настороженно относилась к Азефу. Теперь Азеф являлся перед эмиграцией уже в новом статусе, в качестве одного из представителей российской революционной организации, и Селюк должна была служить живым подтверждением этого статуса.

В начале декабря в Берлине совершенно случайно встретились Селюк и Азеф с Г,А.Гершуни, оказавшимся за границей, по всей вероятности, по делам комиссии южной партии эсеров, занимавшейся вопросами доставки литературы из-за границы. Гершуни знал, причем поверхностно, лишь Селюк. Азеф и Гершуни до этого вообще не встречались, однако они без затруднений нашли общий язык. Гершуни был фанатиком террора. До этой встречи он уже в течение нескольких месяцев был занят созданием Боевой организации, разыскивал кандидатов в нее, объезжая эсеровские организации. Он нашел полное понимание у Азефа, который тоже превозносил террор, но – в интересах провокации. В результате переговоров между тремя названными лицами, длившимися несколько дней, был решен вопрос об объединении во всероссийскую Партию социалистов-революционеров южной Партии эсеров и Союза социалистов-революционеров.

Обычно решение об образовании политической партии принимается учредительным съездом полномочных представителей местных партийных организаций. Этим же съездом утверждается программа и устав партии, избираются ее руководящие органы. При образовании партии эсеров не было даже подобия этому алгоритму. Здесь дело было густо замешано на случайности, авантюре и провокации. Лица, принявшие решение об образовании партии, не имели на то никаких полномочий. Полномочия Селюк и Азефа от Союза не шли дальше постановки за границей временного издания “Революционной России”. Любопытно, что у Азефа не было на это благословения и от охранки. И с этой стороны он действовал, как авантюрист. Охранка одобрила его самодеятельность лишь задним числом.

С образованием партии значимость Азефа и в революционных кругах, и в охранке резко поднялась. Он, а не Гершуни, как это рисуется в эсеровской литературе, нахраписто действуя уже от имени объединенной российской партии эсеров, сыграл основную роль в присоединении к партии заграничных эсеров: редакции “Вестника русской революции”, Союза русских социалистов-революционеров, а также в формировании редакции и в постановке издания за границей “Революционной России” уже как органа объединенной партии. Большую помощь оказал ему при этом М.Р.Гоц.

Сын богатого московского купца-чаеторговца, М.Р.Гоц, отбыв многолетнюю каторгу за участие в народовольческом движении 80-х голов, в конце 1900 г. выехал за границу. Энергичный, обладавший большими средствами, он быстро занял видное положение в народнической эмиграции. Гоц являлся членом комитета Аграрно-социалистической лиги. При его активном содействии было налажено издание “Вестника русской революции”. Он вместе с бывшими членами “Группы старых народовольцев” Н.С.Русановым и И.А.Рубановичем входил в редакцию этого журнала, а вместе с В.М.Черновым [c.175] и Л.Э.Шишко составил редакцию “Революционной России”. Им щедро, особенно вначале, финансировались эти печатные органы и Боевая организация партии эсеров.

Сообщение об образовании партии эсеров появилось в январе 1902 г. в третьем номере “Революционной России”. В течение 1902 г. к партии примкнули эсеровские организации в России, а также остатки РППОР. Перед Первой российской революцией в партии было свыше 40 комитетов и групп, объединявших приблизительно 2–2,5 тыс. человек. По своему социальному составу партия была преимущественно интеллигентской. Учащиеся, студенты, интеллигенция и служащие составляли в ней более 70%, а рабочие и крестьяне – около 28%.[c.176]

Организационная структура партии эсеров до ее первого съезда

Организация была одной из слабых сторон партии эсеров на протяжении всей ее истории и одной из причин вытеснения ее с исторической сцены большевиками. Эсеры, по признанию их лидера В.М.Чернова, постоянно “грешили” в сторону “организационного нигилизма” и страдали “организационной расхлябанностью”. Основу партии составляли ее местные организации: комитеты и группы, формировавшиеся, как правило, по территориальному принципу. Сложившиеся местные организации (а это было крайне редко) состояли обычно из пропагандистов, объединявшихся в союз, агитаторов, составлявших так называемую агитаторскую сходку, и технических групп – типографской и транспортной. Организации чаще всего формировались сверху вниз: вначале возникало руководящее “ядро”, а затем вербовались массы. Внутренние связи в партии, вертикальные и горизонтальные, никогда не были прочными и надежными, особенно слабыми они были в период, предшествовавший Первой российской революции.

Первоначально партия, видимо, не имела даже своего специального центрального органа. Сказывалось, с одной стороны, своеобразие самого дела образования партии, а с другой – преобладание сторонников организации партии на принципе федерации, Технические функции ЦК исполнялись в известной мере наиболее сильными местными организациями, каковыми были до конца 1902 г. саратовская, а после ее разгрома – екатеринославская, одесская и киевская.

В ЦК, без общепартийной санкции, постепенно превратилась ранее упоминавшаяся комиссия по связи с заграницей в составе Е.К.Брешковской, П.П.Крафта и Г.А.Гершуни. Они взяли на себя и функции внутрипартийных разъездных агентов. Летом 1902 г. Гершуни без согласования с другими членами ЦК кооптировал в его состав Е.Ф.Азефа. После ареста Крафта и Гершуни и переезда за границу Брешковской в течение года, с весны 1903 до весны 1904 гг., роль ЦК в России выполнял Азеф. С апреля 1904 г. он начал формировать новый состав ЦК путем личной кооптации. К началу революции в нем уже было около 20, а к первому съезду – около 40 членов, [c.176] составлявших два его отделения – Петербургское и Московское. В полном своем составе ЦК никогда не собирался, и вряд ли кто из руководства партии, кроме Азефа, точно знал его численность и персональный состав. ЦК исполнял в основном технические функции. Идейным и в некоторой степени организационным центром партии являлась редакция “Революционной России”. Поскольку коллективное руководство существовало лишь формально, большую роль в партии играли отдельные личности. Среди них выделялся М.Р.Гоц. Он был представителем российского партийного центра за границей, имел право кооптации ЦК в случае его полного провала. Не без основания его называли порой “диктатором” партии и отмечали, что в 1903-1904 гг. он и Азеф “распоряжались всей партией”. В.М.Чернов был в основном идейным лидером и организационными вопросами особенно не занимался.

По мере расширения функций партии в ней появлялись специальные структуры. В апреле 1902 г. террористическим актом С.В.Балмашова заявила о себе Боевая организация, формирование которой Гершуни начал еще до образования партии. БО предназначалась для ведения центрального террора против одиозных деятелей правительства. Она занимала в партии автономное положение, имела свой устав, кассу, явки и адреса. ЦК решал лишь вопросы о том, против кого и когда должен быть совершен террористический акт. Вмешиваться во внутренние дела БО он не имел права. Во главе БО стояли Гершуни (1901 – май 1903-го) и Азеф (1903-1908). При Гершуни организация имела “рассеянный” характер: завербованные в нее боевики продолжали пребывать в своих местных организациях до получения вызова от главы организации для совершения намеченного террористического акта. Азеф, сдав Гершуни охранке и возглавив организацию, полностью ее реорганизовал: обновил состав, собрал воедино, централизовал, ввел строгую дисциплину. Автономное положение БО служило неплохим прикрытием для Азефа в его длительной провокаторской деятельности. Численность БО не была постоянной. За время ее существования она колебалась в разное время от 10 до 30 человек. Всего через нее прошло более 80 боевиков.

В целях активизации и расширения партийной работы в деревне в 1902 г. после крестьянских восстаний в Полтавской и Харьковской губерниях возник Крестьянский союз Партии социалистов-революционеров. В мае 1903 г. было заявлено о создании Союза народных учителей. В 1903-1904 гг. при ряде комитетов стали возникать Рабочие союзы, объединявшие членов комитета и примыкавших к нему лиц, занимавшихся революционной деятельностью среди рабочих. Создание названных организаций свидетельствовало о стремлении партии расширить свое влияние в массах, однако деятельность этих малочисленных организаций находилась еще в зачаточном состоянии. [c.177]

Идеология и программа партии эсеров

В отношении теории эсеры были плюралистами. Партия, считали они, не может уподобляться духовной секте, руководствоваться одной какой-то теорией. Среди них были и сторонники субъективной социологии Н.К.Михайловского, и последователи модных тогда учений махизма, эмпириокритицизма, неокантианства. Объединяло эсеров неприятие марксизма, прежде всего его материалистического и монистического объяснения общественной жизни. Последняя рассматривалась эсерами как совокупность явлений и событий, находящихся в равной зависимости и функциональной связи друг с другом. Они не признавали деление ее на материальную и идеальную сферы.

Необходимым условием пребывания в партии считалась лишь вера в ее конечную цель – социализм. Основу эсеровской идеологии составляла перенятая ими у старых народников идея о возможности особого пути России к социализму, не дожидаясь, когда предпосылки для этого будут созданы капитализмом. Эта идея порождена была благородным и искренним желанием избавить трудовой народ, прежде всего многомиллионное российское крестьянство, от мук и страданий капиталистического чистилища и поскорее приобщить его к социалистическому раю. Она основывалась на представлении о том, что человеческое общество в своем развитии не моноцентрично, а полицентрично. Отрицанием идеи монизма, верой в особый путь России к социализму народничество и эсеры в какой-то мере роднились со славянофилами. Но по социальной и идейной сути народники и тем более эсеры не были славянофилами или их наследниками. Особое положение России в мире и ее особый путь к социализму В.М.Чернов объяснял не такими искони присущими русскому народу иррациональными качествами, как духовность, соборность, православие, а сложившимся международным разделением труда: Россия представлялась ему “Евразией”, стоящей на грани между однобоко-индустриальными и примитивно-аграрными “колониальными” странами.

Эсеровская идея, что судьбу социализма в России нельзя связывать с развитием капитализма, базировалась на утверждении об особом типе российского капитализма. В российском капитализме, по мнению эсеров, в отличие от капитализма развитых промышленных стран, преобладали, особенно в земледелии, отрицательные, разрушительные тенденции. В связи с этим земледельческий капитализм не может подготовить предпосылки для социализма, обобществить землю и производство на ней.

Особенности российского капитализма, а также самодержавно-полицейский режим и сохранявшаяся патриархальщина определяли, на взгляд эсеров, характер и группировку социальных и политических сил на российской арене. Они делили их на два противостоящих лагеря. В одном из них объединялись под эгидой самодержавия высшая бюрократия, дворянство и буржуазия, в другом – рабочие, крестьяне и интеллигенция. Поскольку для эсеров деление общества на классы определялось не их отношением к собственности, а отношением к труду и источниками доходов, то в одном из названных лагерей мы [c.178] видим классы, получавшие свои доходы, как считали социалисты, за счет эксплуатации чужого труда, а в другом – живущие своим трудом.

Дворянство рассматривалось эсерами как исторически обреченный класс, неразрывно связанный с самодержавием, диктующий ему свою политику. Консервативность российской буржуазии объяснялась ее якобы искусственным происхождением путем насаждения капитализма “сверху”, а также привилегиями, которые она получала от самодержавия, ее чрезмерной концентрированностью, порождавшей у нее олигархические наклонности, ее неспособностью конкурировать на внешнем рынке, где ее империалистические устремления могли быть осуществлены лишь с помощью военной силы самодержавия. Сказывалась и активность российского пролетариата, с самого начала выступившего под социалистическим знаменем. Высшая же бюрократия считалась непосредственной опорой самодержавия, при этом благосклонной не только к дворянству, но и к буржуазии. Самодержавие ввиду политической инертности дворянства и буржуазии играло при них роль не только опекуна, но и диктатора.

Главной силой второго, трудового лагеря эсеры считали крестьянство. Оно, в их глазах, было “немного не всем” по своей численности и по своему значению в хозяйственной жизни страны и “ничем” по своему экономическому, политическому и правовому положению. Единственный путь спасения для крестьянства виделся в социализме. В то же время эсеры не разделяли марксистскую догму, что путь крестьянства к социализму лежит обязательно через капитализм, через дифференциацию на сельскую буржуазию и пролетариат и борьбу между этими классами. В доказательство несостоятельности этой догмы утверждалось, что крестьянские трудовые хозяйства не являются мелкобуржуазными, что они устойчивы и способны противостоять конкуренции со стороны крупных хозяйств. Доказывалось также, что крестьяне по своему положению близки рабочим, что вместе с ними они составляют единый трудовой народ. Для трудового крестьянства, считали эсеры, возможен иной, некапиталистический путь развития к социализму. В то же время в связи с развитием буржуазных отношений в деревне у эсеров уже не было старонароднической безоговорочной веры в социалистическую природу крестьянина. Эсеры вынуждены были признать двойственность его природы, то, что он является не только тружеником, но и собственником. Это признание ставило их в затруднительное положение в поисках пути и возможностей приобщения крестьян к социализму. “Социализм, – писал В.М.Чернов, – должен сделаться силой в деревне – это легко сказать, но как это выполнить? Ведь социализм отрицает частную собственность, а крестьяне – частные собственники”. Эсеры надеялись использовать сохранявшиеся у крестьян общинные воззрения и привычки для внедрения в их сознание идеи обобществления земли, а артельные навыки и психологию мужика – для того, чтобы “постепенно, по линии наименьшего сопротивления освоить его ум с идеей общественной, социалистической организации производства”. [c.179]

Эсеры отмечали, что уровень жизни российского пролетариата выше, чем у большинства крестьянства, и гораздо ниже, чем у западноевропейского пролетариата, что он не имеет гражданских и политических прав. Вместе с тем признавалось, что благодаря своей высокой концентрации в важнейших экономических и политических центрах и социальной активности он представляет постоянную и самую серьезную опасность для правящего режима. Особо подчеркивалась связь русских рабочих с деревней. Эта связь не рассматривалась как признак их слабости и отсталости, как препятствие для формирования у них социалистического сознания. Наоборот, такая связь оценивалась положительно, как одна из основ классового “рабоче-крестьянского единства”.

Главная миссия интеллигенции виделась в том, чтобы нести идеи социализма в крестьянство и пролетариат, помочь им осознать себя единым рабочим классом, увидеть в этом единстве залог своего освобождения. По эсеровским представлениям, интеллигенция являлась самостоятельной творческой социальной категорией, органически противостоящей самодержавно-полицейскому режиму с его стремлением все централизовать, контролировать и регламентировать, подавлять инициативу и творчество, идущие снизу. Российская интеллигенция считалась антибуржуазной по своей сути. Такой характер интеллигенции определялся опять же своеобразием российского капитализма. Преобладание в нем разрушительных тенденций над созидательными делало буржуазию консервативной, импотентной в духовной сфере и анемичной в области политики и морали, непривлекательной для интеллигенции, более того восстанавливало последнюю против нее, побуждало интеллигенцию обращаться к социализму и трудовым классам. [c.180]

Программа

Выработка эсеровской программы началась летом 1902 г. Был опубликован лишь четвертый ее проект, появившийся в мае 1904 г. в 46-м номере “Революционной России”, Официально он значился как проект редакции этой газеты, но основная работа по его составлению была выполнена В.М.Черновым. Опубликованный проект программы с незначительными изменениями был утвержден в начале января 1906 г. I съездом партии. Эта программа оставалась главным руководящим документом эсеров до конца их существования.

Программа эсеров была построена по шаблону программ других тогдашних социалистических партий. В ней содержались четыре основных блока. Первый был посвящен анализу мировой системы капитализма; второй – противостоящему ему международному социалистическому движению; в третьем давалась характеристика своеобразных условий развития социализма в России; в четвертом излагалась конкретная программа этого движения.

Она делилась на программу-минимум и программу-максимум. В программе-максимум указывалась конечная цель партии – экспроприация капиталистической собственности и реорганизация производства и всего общественного строя на социалистических началах [c.180] при полной победе рабочего класса, организованного в социально-революционную партию. Оригинальность эсеровской модели социализма заключалась не столько в представлениях о самом социалистическом обществе, сколько в том, каков должен быть путь России к этому обществу.

Важнейшим требованием про граммы-ми нимум был созыв Учредительного собрания на демократических началах. Оно должно было ликвидировать самодержавный режим и установить свободное народное правление, обеспечивающее необходимые личные свободы и защиту интересов людей труда. Политическую свободу и демократию эсеры считали предпосылкой для социализма и органической формой его существования. Предусматривалось установление демократической республики, политических и гражданских свобод, пропорционального представительства в выборных органах и прямого народного законодательства в виде референдумов, законодательных инициатив снизу и т. п. Будучи сторонниками широкой демократии, эсеры вместе с тем допускали “в случае надобности установление его [рабочего класса] временной революционной диктатуры”.

В вопросе о государственном устройстве новой России эсеры выступали за “возможно большее” применение федеративных отношений между отдельными национальностями, за признание за ними безусловного права на самоопределение, за широкую автономию местных органов самоуправления.

Центральным пунктом хозяйственно-экономической части эсеровской программы-минимум являлось требование социализации земли. Под социализацией земли имелись в виду отмена частной собственности на землю, превращение земли не в государственную собственность, а в общенародное достояние. Земля изымалась из торгового оборота, купля и продажа ее не допускались. Заведовать землей должны были центральные и местные органы народного самоуправления, начиная от демократически организованных бессословных сельских и городских общин и кончая областными и центральными учреждениями. Последние решали бы вопросы расселения и переселения крестьян, регулировали пользование лесами и реками. Недра земли должны были оставаться за государством. Земля обращалась в общенародное достояние без выкупа, а за теми, у кого она изымалась, признавалось лишь право на общественную поддержку на время, необходимое им для приспособления к новым условиям. Пользование землей предусматривалось уравнительно-трудовое. Это означало, что каждый гражданин имел право на землю при условии обработки ее своим трудом, единоличным или в товариществе. Землю можно было получить по потребительской или трудовой норме. Потребительская норма рассчитывалась лишь на удовлетворение необходимых потребностей ее владельца. Там, где не было земельной тесноты, за основу бралась трудовая норма, предусматривавшая наделение таким количеством земли, которое можно было обработать без применения наемного труда.

Социализация земли служила соединительным мостиком между эсеровскими программами минимум и максимум. Она рассматривалась как первая стадия в деле социализации земледелия. Отменяя частную собственность на землю и выводя ее из торгового оборота, [c.181] социализация, как считали эсеры, пробивала брешь в системе буржуазных отношений, а обобществляя землю и ставя в равные условия по отношению к ней все трудовое население, создавала необходимые предпосылки для завершающей стадии социализации земледелия – обобществления производства с помощью различных форм кооперации.

Идея социализации земли принадлежала В.М.Чернову. В прежних программах революционных народников говорилось о национализации земли. Национализация земли означает, как известно, переход ее в собственность государства. Эта мера в программах старых революционных народников гармонировала с их идеей захвата власти. Переход власти к буржуазии после свержения самодержавия для них был неприемлем. Одним из главных отличий эсеров от своих предшественников был их отказ от идеи захвата власти. Они считали, что в решении вопроса о власти в революции должна соблюдаться последовательность: власть после самодержавия сначала должна была перейти к либералам, а затем к социалистам. Национализация земли только усилила бы буржуазное государство и затруднила бы мирное развитие революции к демократическому социализму. К тому же эсеры отрицательно относились к идее “государственного социализма”, осуществляемого реформами сверху, считали такой социализм “отчасти системой полумер для усыпления рабочего класса”, отчасти “государственным капитализмом”. В итоге замена идеи национализации земли идеей ее социализации не была простой формальностью. Она органически была связана с идеей отказа эсеров от захвата власти, логически вытекала из нее. Следует отметить, что идея социализации земли была воспринята в эсеровской среде не без сопротивления, а легальные народники, будущие народные социалисты, считая себя “государственниками”, остались верными идее национализации земли.

Программа социализации земли и всего сельскохозяйственного производства являлась сердцевиной эсеровской модели социализма, составляла ее национальную особенность, делала более “почвенной” в сравнении с социал-демократической моделью, являвшейся в основе своей сколком с социалистической модели германских социал-демократов. Политическая демократия и социализация земли, по мнению эсеров, должны были создать необходимые предпосылки и обеспечить условия для мирного, эволюционного перехода России к социализму, причем переход этот должен был начаться с деревни.

Целями эсеровской программы-минимум провозглашались также охрана духовных и физических сил рабочего класса в городе и деревне, увеличение его способности к дальнейшей борьбе за социализм. Конкретно выдвигались следующие требования: установление рабочего дня не более 8 часов и минимума заработной платы; страхование рабочих за счет государства и хозяев; законодательная охрана труда под наблюдением фабричной инспекции, избираемой рабочими; создание профессиональных рабочих организаций и обеспечение их права участвовать в организации труда на предприятиях.

В области финансовой политики предусматривалось введение прогрессивного налога на доходы и наследство при полном освобождении от налогов доходов ниже установленной нормы; уничтожение [c.182] косвенных налогов (кроме налогов на предметы роскоши), покровительственных пошлин и всех вообще налогов на доходы от трудовой деятельности.

Партия выступала также за развитие всякого рода общественных служб и предприятий: за бесплатную медицинскую помощь; за земские агрономические и продовольственные организации; за предоставление государственного кредита трудовым хозяйствам, преимущественно на кооперативных началах; за коммунальную, земскую и государственную политику, благоприятствующую развитию коопераций на строго демократических началах; и т.д.

Подводя итоги, отметим, что программа эсеров была весьма привлекательна для широких масс своими социальными обещаниями, но она была утопична в своей конечной цели. Вряд ли можно признать ее состоятельной с точки зрения насущной для того времени проблемы модернизации страны. В ней практически не уделялось никакого внимания вопросам развития промышленного производства, а отрицание ею частной собственности на землю, ее купли-продажи, запрещение применения наемного труда, строго уравнительное владение землей не создавали условий и для прогресса в сельском хозяйстве. К тому же эсеры недооценивали роль и значение государства в деле преобразования страны. От своих предшественников, народников 70-х годов, они в какой-то мере унаследовали анархическое отношение к этому важнейшему общественному институту. В случае реализации эсеровской программы Россия была бы обречена оставаться сельскохозяйственной страной, и тогда она вряд ли сохранилась бы как великая мировая держава. [c.183]

Тактические принципы партии и ее деятельность в начале 900-х годов

Эсеры заявляли, что свою программу они будут “как отстаивать в Учредительном собрании, так и стремиться непосредственно проводить в революционный период”. “Непосредственно”, революционным, явочным порядком допускалось осуществление прежде всего тех требований, которые не затрагивали чьих-либо имущественных интересов. Подобно представителям реформистских течений в западноевропейском социализме, эсеры одобрительно относились также к мерам по обобществлению тех или иных отраслей народного хозяйства еще при буржуазном строе, но не “снизу”, а “сверху”, законодательным путем. С самодержавно-полицейским режимом эсеры не допускали никаких компромиссов, считая, что освободиться от него можно только насильственными методами.

Относительно тактики в программе партии коротко, в общей форме заявлялось, что борьба будет вестись “в формах, соответствующих конкретным условиям русской действительности”. Формы, методы и средства борьбы, которые использовались эсерами, были разнообразными: пропаганда и агитация, деятельность в различных представительных учреждениях, а также все виды внепарламентской борьбы (стачки, бойкоты, демонстрации, восстания и т.п.). [c.183]

От других социалистических партий эсеров отличало лишь то, что они признавали систематический террор как средство политической борьбы. Они понимали, что это средство борьбы “ужасное и отталкивающее”, идущее вразрез с общечеловеческой заповедью “не убий”, и решались на него не без мучительной внутренней борьбы. В оправдание его они утверждали, что у революционеров должна быть своя нравственность, учитывающая, с одной стороны, море человеческого страдания, а с другой – жизнь его виновников. Согласно их рассуждениям, лучшее будущее для всего человечества не завоевать с моралью “непротивления злу насилием”, без суровой борьбы, без насилия над личностью насильников. Поскольку насилие является сутью самодержавно-полицейского режима, террористическая борьба с ним, считали эсеры, морально вполне оправдана. Непризнание террора революционной партией, признающей в то же время такие насильственные формы борьбы, как восстание, революция и т. п., со ссылкой на то, что никто не имеет права отнимать у другого жизнь, эсеры считали фарисейством, ибо в восстаниях и революциях “отнимается жизней еще больше, чем во время террористических актов”. С политической точки зрения террор против самодержавия оправдывался эсерами тем, что его противники не имели никаких легальных средств для выражения своего протеста, что власть не допускала даже мысли о диалоге с оппозицией.

Террору эсеры придавали большое значение, но не абсолютизировали его. В нем они видели средство, с одной стороны, агитации и возбуждения общества, мобилизации революционных сил, а с другой – дезорганизации правительства, сдерживания его произвола.

До начала Первой российской революции террор заслонял другие виды деятельности партии. Прежде всего благодаря ему она приобрела известность. Боевой организацией партии были осуществлены террористические акты против министров внутренних дел Д.С.Сипягина (2 апреля 1902 г., С.В.Балмашов), В.К.Плеве (15 июля 1904 г., Е.С.Созонов) и губернаторов – харьковского И.М.Оболенского (26 июня 1902 г., Ф.К.Качура), жестоко подавившего крестьянские волнения весной 1902 г., и уфимского – Н.М.Богдановича (6 мая 1903 г., О.Е.Дулебов), по указанию которого были расстреляны рабочие в г. Златоусте. Вопрос о покушении на царя в партии официально не ставился вплоть до третьеиюньского 1907 г. государственного переворота. Объяснялось это тем, что народовольческий опыт цареубийства не нашел надлежащей поддержки в обществе, что в народе еще сильна вера в царя, что сам царь – фигура несамостоятельная, ничтожная, полностью зависимая от своего окружения.

Массовую революционную работу эсеры хотя и вели, но широкого размаха она не имела. Ряд местных комитетов и групп занимался пропагандистской и агитационной деятельностью среди городских рабочих. Создавались рабочие кружки, организовывались собрания, издавалась и распространялась различная агитационная и пропагандистская литература: листовки, прокламации, брошюры и бюллетени. Участвовали эсеры и в стачках, демонстрациях и манифестациях, в том числе, таких известных выступлениях рабочих, как ростовская стачка 1902 г. и стачки на юге России летом 1903 г. Эффективнее [c.184] других эсеровских партийных организаций в этих событиях действовал екатеринославский комитет.

Главной задачей эсеровской пропаганды и агитации в деревне, проводившейся устно и путем распространения различного рода литературы, являлось, во-первых, приобретение среди крестьян сторонников социалистических идей, которые могли бы позднее возглавить крестьянские революционные движения; а во-вторых, политическое просвещение всей крестьянской массы, подготовка ее к борьбе за программу-минимум – свержение самодержавия и социализацию земли. Лучше всего работа среди крестьян была поставлена саратовскими эсерами. Там выпускался журнал “Крестьянское дело”, переименованный затем в “Народное дело”, широко было налажено издание гектографированных брошюр и народных листков. Особой популярностью у крестьян пользовались брошюры Аграрно-социалистической лиги: “Хитрая механика”, “Беседы о земле”, “Как министр внутренних дел заботится о крестьянах”, “Николай Палкин” и др. Из Саратова литература распространялась по всему Поволжью, доходила до Тамбова и Полтавы. Среди саратовских эсеров родилась идея создания Крестьянского союза ПСР, здесь же был написан и программный документ этой организации “Ко всем работникам революционного социализма в России”.

Однако по всем основным направлениям массовой работы эсеры в предреволюционный период значительно уступали социал-демократам. Так, по полицейским сведениям, за 1901–1904 гг. у эсеров было 37 типографий, а у социал-демократов – 104. Ими было выпушено соответственно 277 и 1092 печатных изданий различного наименования. По тем же сведениям, социал-демократы превосходили эсеров и в деле распространения литературы. В частности, в 1903 г. полицией было зафиксировано 329 случаев распространения социал-демократической литературы, а эсеровской – 100; в 1904 г. – соответственно 310 и 87. Практически в это время под безраздельным влиянием социал-демократов находилось рабочее движение. Несколько сильнее были позиции эсеров в деревне.

С образованием партии эсеров разногласия в ней не были изжиты. Более того, они порой настолько обострялись, что партия оказывалась на грани раскола. Одним из спорных вопросов являлся вопрос о терроре, его организации. Он возник в связи с тем, что с весны 1903 г. в течение более чем года не было террористических актов и Боевая организация ничем себя не проявляла. Провокатор Азеф, возглавивший организацию после ареста Г.А.Гершуни, не торопился использовать ее по назначению, прикрываясь различными оправданиями технического и организационного характера. Недовольные бездеятельностью Боевой организации требовали децентрализации террора, лишения БО автономии и привилегированного положения в партии, установления над нею действенного контроля со стороны ЦК. Азеф упорно противился этому.

Очень напряженная обстановка сложилась на втором съезде заграничных организаций, происходившем в июле 1904 г. во Франции в г. Германсе. Сформировавшаяся там группа меньшинства, разношерстная по своему составу, подвергла резкой критике позицию [c.185] центра по целому ряду программных, тактических и организационных вопросов. Некоторые из ее представителей требовали даже изменений в идеологии партии, очищения ее от марксизма. Раскол казался неминуем. Однако организационное единство было спасено сообщением об убийстве Боевой организацией министра внутренних дел В.К.Плеве. По словам С.Н.Слетова, одного из членов тогдашнего ЦК и лидера недовольных существовавшей постановкой террора, это сообщение “заставило замолчать оппозицию”. Пожертвовав Плеве, Азеф разрешил сразу несколько проблем. Он не только укрепил свое положение в партии и сохранил контроль над ее террористической деятельностью, но и предотвратил ее раскол, а также резко поднял ее вес и значимость в обществе.

Однако вскоре в партии вновь появилась опасная трещина. Под опекой Е.К.Брешковской, находившейся с весны 1903 г. за границей, в Женеве сформировалась группа “аграрных террористов”, ставшая предтечей эсеровского максимализма. Группа состояла в основном из эсеровской молодежи. Ей казалось, что руководство партии чрезмерно увлекалось политической борьбой и не уделяло достаточного внимания борьбе за социальное освобождение крестьянства. Группа выступала за то, чтобы двинуться в деревню и призвать крестьян к немедленному разрешению земельного вопроса “снизу”, захватным путем, широко используя аграрный террор. Руководство партии выступало против включения аграрного террора в программу и тактику партии. Оно считало, что партия должна сочетать все направления борьбы. Однако на деле было не совсем так. В деятельности руководства партии явно прослеживался уклон в сторону политики. Оно торопилось воспользоваться тем затруднительным положением, в котором оказался царизм в связи с поражениями в русско-японской войне и подъемом либерального движения. Эсеровские верхи возлагали большие надежды на террор и согласованные действия с либералами. В.М.Чернов и Е.Ф.Азеф приняли участие в конференции российских оппозиционных и революционных партий, состоявшейся осенью 1904 г. в Париже. Конференция признала насущной задачей “ниспровержение самодержавия” и замену его политическим строем “в духе демократизма”. Было заключено первое в истории российского освободительного движения соглашение между революционерами и либералами. Конференция происходила нелегально, однако Азеф незамедлительно сообщил о ней Департаменту полиции, предоставив ему на некоторое время даже ее протоколы. И не исключено, что информация о конференции сыграла определенную роль в отказе правительства от той политики доверия обществу, которая была провозглашена министром внутренних дел ПД.Святополк-Мирским, сменившим убитого эсерами В.К.Плеве. Однако практического значения это уже не имело, т. к. было перечеркнуто начавшейся революцией, которая поставила российские политические партии и движения в новые условия. [c.186]

Испытание революцией

Своеобразие эсеровской концепции революции заключалось, прежде всего, в том, что они не признавали ее буржуазной. По их мнению, российский капитализм из-за своей слабости и чрезмерной зависимости от правительства был не способен так “напирать” на устаревшие общественные отношения, чтобы вызвать общенациональный кризис. Отрицалась и способность буржуазии стать во главе революции и даже быть одной из ее движущих сил. Высказывалось также мнение, что буржуазная революция в России была предупреждена “революцией сверху”, реформами 60-70-х годов XIX в. Тогда якобы был дан простор для развития капитализма, и тогда же “крепостное самодержавие” превратилось в “дворянско-буржуазную монархию”. Эсеры не считали революцию и социалистической, называя ее “социальной”, переходной между буржуазной и социалистической. Революция, на их взгляд, не должна была ограничиваться сменой власти и перераспределением собственности в рамках буржуазных отношений, а пойти дальше: пробить существенную брешь в этих отношениях, отменив частную собственность на землю путем ее социализации.

Главный импульс революции эсеры видели не в “напоре развивающегося капитализма”, а в кризисе земледелия, заложенного еще реформой 1861 г. Этим обстоятельством объяснялась огромная роль крестьянства в революции. К движущим силам революции относились также пролетариат и “трудовая” интеллигенция. Союз этих социальных сил, оформленным выражением которого должна была стать единая социалистическая партия, рассматривался эсерами в качестве залога успеха революции.

По-своему решался эсерами и главный вопрос революции – вопрос о власти. Они отказались от народовольческой бланкистской идеи захвата власти революционерами-социалистами. В концепции эсеров социалистическая революция как таковая не предусматривалась. Переход к социализму должен был совершиться мирным, реформистским путем, на основе использования демократических, конституционных норм. Через демократические выборы эсеры надеялись получить большинство сначала на местах, а затем и в Учредительном собрании. Последнее должно было окончательно определить форму государственного правления и стать высшим законодательным и распорядительным органом.

Уже в Первой российской революции определилось отношение эсеров к Советам рабочих, крестьянских и солдатских депутатов. В них они не видели зародыша новой революционной власти, не считали их способными исполнять государственные функции, рассматривали их как своеобразные профессионально-политические союзы или органы самоуправления только для какого-то одного класса. По мнению эсеров, главное предназначение Советов заключалось в том, чтобы организовать и сплотить распыленную, аморфную рабочую массу.

Основными требованиями эсеров в революции были требования их программы-минимум. Кратко они выражались в лозунге “Земля и [c.187] воля”. По своему содержанию он был радикально-демократическим. Популярность эсеров в революции основывалась не на их утопической социалистической мифологии, а на прикрытой этой мифологией приверженности идеям радикальной демократии. [c.188]

Деятельность эсеров в период революции

Если до революции главной задачей партии было воспитание в массах социалистического сознания, то теперь на передний план выступила задача свержения самодержавия. Их деятельность стала не только более масштабной, более энергичной, но и более разнообразной.

Шире и интенсивнее стали партийная агитация и пропаганда. Все областные комитеты печатали свои легальные газеты, различного рода бюллетени или сообщения. Имели свои печатные органы и ряд местных губернских комитетов. В краткие периоды свобод предпринимались попытки издания легальных ежедневных центральных партийных газет: “Сын Отечества” (ноябрь-декабрь 1905 г.), “Дело народа”, “Народный вестник”, “Мысль” (в эпоху I Государственной думы).

Произошли изменения и в террористической деятельности партии, которой по-прежнему уделялось значительное внимание. Изменилась форма применения террора. Стараниями Азефа была фактически парализована деятельность Боевой организации, последним значительным актом которой было убийство в феврале 1905 г. великого князя Сергея Александровича, дяди царя, бывшего генерал-губернатора Москвы, одного из вдохновителей реакционного курса правительства. Осенью 1906 г. БО временно была распущена и вместо нее было создано несколько летучих боевых отрядов, совершивших ряд удачных террористических актов. Террор приобрел децентрализованный характер. Он широко использовался местными организациями партии против представителей власти среднего и низшего звена. В итоге если до революции террористические акты были единичными, то за годы революции их было совершено около 200. Однако революция выдвинула в качестве основных средств борьбы не индивидуальные террористические акты, а организованные выступления широких народных масс.

Эсеры активно участвовали в подготовке и проведении революционных выступлений (стачки, демонстрации, митинги, вооруженные восстания и т. п.) в городе и деревне, среди гражданского населения, а также в армии и на флоте. Испытали они себя и на легальной, парламентской арене борьбы.

С первых дней революции встал вопрос о координации действий всех революционных сил. Одной из попыток решения этого вопроса была конференция российских революционных партий, созванная в апреле 1905 г. в Женеве по инициативе Г.Гапона и при активной поддержке эсеровского руководства. От последнего на конференции присутствовали В.М.Чернов и Е.К.Брешковская. Все участники конференции поддержали лозунг “Врозь идти – вместе бить”. Однако эта первая и последняя в 1905 г. попытка достичь соглашения между [c.188] эсерами и социал-демократами на уровне партийного руководства закончилась неудачей. Та и другая сторона не смогли стать выше идеологических разногласий и личных амбиций. Социал-демократы во главе с В.И.Лениным, видя, что на конференции преобладает влияние эсеров, покинули заседание. Оставшиеся участники конференции приняли две декларации общего характера, содержавшие основные требования эсеровской программы-минимум, и ряд постановлений тактического характера: о совместном выступлении против правительства летом 1905 г., о доставке оружия в Россию из-за границы, об организации ряда террористических и диверсионных актов и т.п.

Для эсеров, как и для других левых партий, одним из основных был вопрос об организации широких масс; и их усилия в этом направлении дали определенные результаты.

Эсеры активно участвовали в организации профессионально-политических союзов, особенно тех, которые объединяли представителей демократически настроенных слоев населения. Сами эсеры считали, что под их влиянием находилась по меньшей мере треть существовавших тогда профессиональных союзов и синдикатов. Их влияние преобладало в таких союзах, как железнодорожный, почтово-телеграфных служащих, учителей, офицеров, солдат и матросов.

Значительно переросла рамки дореволюционной кружковой работы деятельность эсеров среди рабочих. Так, осенью 1905 г. эсеровские резолюции нередко получали большинство на митингах и собраниях рабочих крупнейших петербургских заводов. Цитаделью эсеровского влияния в тот период была известная московская текстильная фабрика – Прохоровская мануфактура. Политической сенсацией был успех эсеров в рабочей курии Петербурга на выборах во II Государственную думу. Однако по масштабу организационной работы среди пролетариата эсеры по-прежнему значительно уступали социал-демократам. Свидетельством этого являлось безрезультатное участие эсеров в попытке создать профессионально-политический Рабочий союз и явное превосходство социал-демократов над эсерами в возникавших во время революции Советах рабочих депутатов, особенно в столичных – Петербургском и Московском.

Предметом особого внимания эсеров оставалось крестьянство. В деревнях образовывались крестьянские братства и союзы. Особенно широко эта работа была поставлена в Поволжье и центральных черноземных губерниях. Так, в Саратовской губернии, по сведениям эсеров, не было ни одного сельского населенного пункта, где бы не было таких организаций. Вместо дореволюционного Крестьянского союза партии, бывшего больше декоративным, чем действенным, был образован новый. Немалым был вклад эсеров в создание внепартийного Всероссийского крестьянского союза и Трудовой группы в Государственной думе, объединявших большинство крестьянских депутатов. Однако хотя работа эсеров в крестьянстве и была значительной, но она далеко не определяла поведение в революции этого многомиллионного класса. Эсерам удалось организовать ряд локальных крестьянских выступлений, но провалились их попытки организовать всероссийские выступления крестьян летом 1905 г. и после [c.189] роспуска I Государственной думы. Не удалось им установить свою гегемонию во Всероссийском крестьянском союзе и над представителями крестьянства в Государственной думе.

На политике эсеров по отношению к крестьянству уже в период первой революции сказывалось отсутствие у них старонароднической веры в то, что крестьянин по природе своей является социалистом. Это сдерживало эсеров, не позволяло им целиком и полностью довериться крестьянской самодеятельности. Они опасались, что результаты этой самодеятельности разойдутся с их социалистической доктриной, приведут к укреплению крестьянской частной собственности на землю и осложнят ее социализацию. Это ослабляло волю и решительность эсеровского руководства, заставляло его больше склоняться к решению аграрного вопроса “сверху”, законодательным порядком, чем “снизу”, путем захвата земли крестьянами. Осуждая “аграрный террор”, руководство партии вместе с тем терпело в партии его проповедников до тех пор, пока они сами из нее не ушли в 1906 г., составив ядро Союза социалистов-революционеров в максималистов. Сомнения в социалистической приверженности крестьян сказывались, вероятно, и в том, что крестьян не было в эсеровских руководящих органах, за исключением низших; деревенских, волостных и иногда уездных. И прежде всего в доктринерстве эсеров следует искать объяснение тому факту, что в период революции так и не произошло окончательного слияния эсеров с крестьянским движением.

Эсеры, подобно большевикам, признавали, что революцию надо не только организовать, но и вооружить. Во время московского вооруженного восстания ЦК партии эсеров в спешном порядке был создан Боевой комитет, который смог создать две динамитные мастерские в Петербурге, но они незамедлительно были выданы Азефом, входившим в комитет. Этим и закончилась эсеровская попытка подготовки восстания в Петербурге. Эсеры принимали активное участие и сыграли заметную роль в целом ряде вооруженных выступлений против царизма, особенно в Москве в декабре 1905 г., а также в Кронштадте и Свеаборге летом 1906 г. [c.190]

Эсеры и Государственная дума

Эсеры высказались за бойкот законосовещательной Булыгинской думы и приняли активное участие во Всероссийской октябрьской стачке. Манифест 17 октября 1905 г., изданный царем под давлением стачки и обещавший политические и гражданские свободы, расширение избирательных прав в Государственную думу и придание ей законодательных полномочий, был встречен эсерами неоднозначно. Большинство руководства партии склонно было считать, что Россия стала конституционной страной и, следовательно, надо внести коррективы в тактику, отказаться хотя бы на время от террора. Самым настойчивым сторонником прекращения террора и роспуска Боевой организации выступал ее глава Азеф. Меньшинство, одним из ярких представителей которого был заместитель Азефа Б.В.Савинков, наоборот, выступало за усиление террора, чтобы добить царизм. В конечном [c.190] итоге центральный террор был приостановлен, а Боевая организация фактически распущена.

После 17 октября ЦК партии предпочитал “не форсировать событий”. Он и его представители в Петербургском совете рабочих депутатов были против введения явочным порядком 8-часового рабочего дня, против “увлечения стачками”, в том числе, против призыва к декабрьской всеобщей политической стачке с переводом ее в вооруженное восстание. Вместо тактики подстегивания революции эсеры предлагали использовать декларированные Манифестом 17 октября свободы для расширения базы революции путем усиления агитационной, пропагандистской и организационной работы в народных массах, особенно среди крестьянства. Формально такая тактика не была лишена смысла. В то же время в ней сказывалась подспудно и опасение, что революционный экстремизм нарушит последовательность развития революции, испугает буржуазию и она откажется принять власть.

С появлением Манифеста впервые в многовековой истории России возникла реальная, хотя и весьма зыбкая и ограниченная возможность развития в сторону демократии мирным, конституционным путем. Народные массы не только потому, что не избавились еще до конца от доверия старой власти, но прежде всего руководствуясь инстинктом самосохранения, здравым смыслом, раньше, чем представители левых партий, чья способность адекватно отражать реальность затмевалась в определенной мере усвоенными ими доктринами, не осознали, а скорее почувствовали появившуюся альтернативу. В значительной мере этим, видимо, объясняется тот факт, что после Манифеста призывы левых партий к насильственным действиям не находили в то время широкого отклика. Провалилась, в частности, их линия на всеобщее вооруженное восстание и бойкот I Государственной думы. Активными сторонниками бойкота выборов в Думу выступали и эсеры. Выборы тем не менее состоялись, и в Думе оказалось значительное число депутатов-крестьян. В связи с этим эсеровское руководство круто изменило свое отношение к Думе, чтобы не мешать ее работе, было решено даже прекратить временно террористическую деятельность. Предметом особого внимания эсеров стали прошедшие в Думу крестьянские депутаты. При живейшем участии эсеров из этих депутатов была создана думская фракция – Трудовая группа. Однако по своему влиянию на крестьянских депутатов в Думе эсеры уступали народным социалистам, представителям правого крыла неонародничества. Преимущественно на принципах энесов. а не эсеров были составлены программа трудовиков и их проект аграрной реформы. Последний, под которым подписались 104 депутата, стал своего рода платформой российского крестьянства в первой революции. Эсеровский же проект, основанный на принципах социализации земли, смог собрать в Думе лишь 33 подписи. Победа энесов над эсерами основывалась прежде всего на том, что энесы больше учитывали собственническую сторону психологии крестьянства, их осторожное отношение к монархии, были менее строгими социалистами-доктринерами. Эсеровское руководство эмоционально реагировало на роспуск Думы. Оно поручило местным организациям немедленно [c.191] начать вооруженную борьбу с правительством, делая главную ставку на войска и крестьянство и призывая последнее самим брать землю и волю. Однако эти призывы повисли в воздухе. Кратковременными вспышками, быстро подавленными правительством, оказались и восстания в войсках.

II Государственная дума оказалась единственной, которую эсеры не бойкотировали. Наибольшим успехом эсеров во II Думе являлось то, что им удалось собрать под своим аграрным проектом подписей в три с лишним раза больше (104), чем под перводумским проектом. И хотя думская группа эсеров плотно опекалась ЦК партии, тем не менее деятельность ее, была, по общепартийной оценке, “далеко не блестящей”. Она вызывала недовольство в партии, прежде всего тем, что недостаточно последовательно и решительно проводила партийную линию. Руководство партии грозило правительству ответить всеобщей стачкой и вооруженным восстанием, если оно покусится на Думу, а их депутаты заявляли, что они не подчинятся ее роспуску и не разойдутся. Однако и на этот раз все ограничилось лишь словами. [c.192]

Организационная структура партии эсеров в период первой революции

В период революции существенно изменился социальный состав партии. Подавляющее большинство ее членов составляли теперь рабочие и крестьяне. Однако, как и прежде, политика партии определялась интеллигентским по своему составу руководством ПСР. На втором съезде отмечалось, что “нигде в организациях, считающих в своем составе более или менее широкую массу, эта масса не привлекается к решению основных вопросов местной работы, к выборам руководящих центров и т.д.”.

Первый съезд, приняв временный устав ПСР, в какой-то мере нормализовал, складывавшуюся до этого стихийно организационную структуру партии. Однако многие положения устава оставались на бумаге. Нормой было то, что именовалось “временным коррективом”: кооптация в руководящие партийные органы, подчинение низов верхам без какого-либо контроля первых над вторыми. Многих не удовлетворяла формулировка первого параграфа устава, касающаяся членства в партии, и уже через год, на втором съезде была принята новая редакция этого параграфа, определявшая более жесткие критерии членства в партии.

Высшей партийной инстанцией признавался съезд. Он должен был созываться не реже одного раза в год. На практике эта периодичность не соблюдалась. За время существования партии состоялось всего лишь четыре съезда – два в период первой революции и два в 1917 г. Идейное и практическое руководство партией возлагалось на Центральный комитет, избиравшимся съездом, пяти членам ЦК предоставлялось право пополнять свой состав путем кооптации еще пятью членами. Первыми выборными членами ЦК были Е.ФАзеф, А.А.Аргунов, Н.И,Ракитников, М.А.Натансон и В.М.Чернов. ЦК назначал ответственного редактора центрального печатного органа партии и ее представителя в Международном социалистическом бюро. [c.192] Со времени принятия партии во II Интернационал на Амстердамском конгрессе в августе 1904 г. ее постоянным представителем в МСБ вплоть до 1922 г. был И.А.Рубанович. При ЦК создавались специальные комиссии или бюро – крестьянское, рабочее, военное, литературно-издательское, организационное, техническое и др., а также институт разъездных агентов.

Уставом партии предусматривался и такой институт, как Совет партии. Он составлялся из членов ЦК, представителей областных, Московского и Петербургского комитетов. Совет созывался по мере надобности по инициативе ЦК или половины общего количества членов областных организаций для решения неотложных тактических и организационных вопросов. Первый Совет партии состоялся в мае 1906 г., последний, десятый, – в августе 1921 г.

Кроме возникших еще до первого съезда ПСР Северо-Западного, Поволжского и Центрального были сформированы еще десять областных комитетов, наиболее крупными и деятельными среди которых были Украинский, Южный, Таврический, Уральский, Сибирский и Кавказский. Областные комитеты являлись посредниками между ЦК и местными организациями, координировали их деятельность, распределяли между ними силы и средства.

Не только из-за программных и тактических, но и организационных разногласий эсерам не удалось в период революции, с одной стороны, создать вместе с легальными народниками единую открытую народническую партию, а с другой – удержать в своем лоне социалистов-революционеров-максималистов.

В Первой русской революции эсеры понесли значительные жертвы. Среди 1144 казненных по приговорам военно-полевых судов, 250 были эсерами. 22 их террориста были убиты без суда и следствия. Более 15 тыс. эсеров были заключены в тюрьмы и отправлены в ссылку. [c.193]

Эсеры в межреволюционный период (июнь 1907 – февраль 1917 гг.)

После поражения революции партия эсеров, как и другие российские революционные и оппозиционные партии, оказалась в состоянии кризиса. Он был вызван прежде всего той неудачей, которую потерпели в революции эти партии, а также резким ухудшением условий их деятельности в связи с торжеством реакции.

В своих тактических расчетах эсеры исходили из того, что революция в принципе ничего не изменила, а третье июньский государственный переворот возвратил страну к ее дореволюционному состоянию. Государственная дума, избиравшаяся по новому избирательному закону, рассматривалась ими как конституционная фикция. Из такой оценки сложившейся в стране политической ситуации делалось заключение, что, во-первых, те причины, которые вызвали первую революцию, сохраняются, и что новая революция неизбежна. Во-вторых, что нужно вернуться к прежним формам, методам и средствам борьбы, бойкотируя антинародную Государственную думу. Бойкот [c.193] думы рассматривался как наиболее сильный и внушительный ответ на третьеиюньский переворот и как одно из действенных средств революционизирования и организации масс. Считалось, что принимать Думу могут лишь те, “кто утратил веру в революцию”. Такое отношение к Думе существенно расходилось с настроением масс. По сведениям “Земли и воли”, центральной эсеровской газеты для крестьян, отказались участвовать в выборах в Думу крестьяне лишь 928 из почти 14 тыс. волостей. Тактика бойкота Думы, дополняемая призывами отозвать левых депутатов из Думы, имела негативные последствия как для самих эсеров, способствуя еще большему отрыву их от масс, так и для крестьянских представителей в Думе, поскольку оставляла их без планомерного партийного воздействия, обрекая на постоянные колебания.

В одном ряду с тактикой бойкота и отзовизма находился исповедуемый эсерами “боевизм”. Состоявшийся вскоре после третьеиюньского переворота III Совет партии, высказавшись за бойкот Думы, одновременно назвал первоочередной задачей усиление боевого дела. В частности, имелось в виду создание боевых дружин, обучение ими населения приемам вооруженной борьбы, частичные выступления в войсках. Вместе с тем отмечалось, что всеобщее восстание не может быть конкретной целью ближайшего времени. Единодушно было одобрено решение об усилении центрального террора.

Однако по мере того как угасала инерция революции и общественная жизнь возвращалась в свое обычное, мирное русло, все более обнаруживалась несостоятельность эсеровских призывов к возвращению к боевой тактике. В партии стало оформляться более реалистическое течение во главе с молодым членом ЦК Н.Д.Авксентьевым, доктором философии, одним из редакторов центрального органа партии – газеты “Знамя труда”. На I общепартийной конференции, состоявшейся в августе 1908 г. в Лондоне, он, выступая содокладчиком В.М.Чернова по вопросу о текущем моменте, настаивал на отказе от тактики “частичных боевых выступлений” и подготовки к вооруженному восстанию и считал необходимым сделать ставку на пропагандистско-организационную работу и центральный террор. Чернову и его сторонникам лишь с минимальным перевесом и в урезанном виде удалось отстоять пункт резолюции о боевой подготовке. Заниматься боевой подготовкой разрешалось теперь только сильным партийным организациям, ведущим “серьезную социалистическую работу”. Как и III Совет, конференция единодушно высказалась за усиление центрального террора, причем вполне назревшим был признан и удар “в центр центров”, т. е. покушение на Николая П.

Однако решения Лондонской конференции и утвердившего их IV Совета остались на бумаге. Огромный моральный урон партии и террору был нанесен разоблачением В.Л.Бурцевым Е.Ф.Азефа. В начале января 1909 г. ЦК ПСР официально объявил его провокатором. Попытка Б.В.Савинкова воссоздать Боевую организацию, морально реабилитировать террор и доказать, что он существовал и существует независимо от провокации, оказалась безрезультатной. После разоблачения Азефа эсерам удалось осуществить лишь три террористических акта, которые не имели сколько-нибудь серьезного [c.194] политического значения. Но разговоров о терроре было тогда даже больше, чем в период его расцвета. Разоблачение Азефа обострило партийный кризис. Усугублялся он и столыпинской аграрной реформой.

Опасность столыпинской реформы для эсеров заключалась в том, что она, разрушая крестьянскую общину и преследуя цель сделать из крестьян мелких собственников, покушалась на сердцевину эсеровской доктрины – социализацию земли. Столыпинская реформа являлась реальной альтернативой демократическому решению аграрного вопроса в России. Сразу же после появления известного указа правительства, положившего начало столыпинской реформе, эсеры объявили ей войну. В специальной прокламации “Что делать крестьянам? По поводу указа 9 ноября 1906 г.” ЦК партии эсеров призвал крестьян к бойкоту реформы: не идти в землеустроительные комиссии, не покупать и не закладывать землю, не выделяться из общин, поступать “как с изменниками” с теми крестьянами, которые откликнутся на реформу. Бойкот новой земельной политики правительства был одним из основных лозунгов эсеров и во II Государственной думе. Отмена внедумского законодательства о земле, приостановка деятельности Крестьянского и Дворянского банков, землеустроительных комиссий, купли, продажи и дарения земли должны были стать первоочередными мерами, регулирующими земельные отношения впредь до введения в действие предлагавшегося эсерами аграрного законопроекта. В резолюции “О борьбе с земельным законодательством” Лондонской конференции подчеркивалось, что всякий успех реформы создает препятствия для проведения в жизнь аграрной программы партии, в связи с чем деревня объявлялась наиболее горячим пунктом социально-политической борьбы. В качестве средств этой борьбы предлагались углубление социалистической пропаганды и укрепление партийных организаций в деревне, сплочение вокруг последних трудового крестьянства на почве борьбы с земельным законодательством, землевладельцами и Крестьянским банком. Против выделения из общины предусматривались такие меры, как общественные порицания и бойкот тех хозяев, которые стремились стать отрубниками и хуторянами. В то же время в очередной раз подчеркивалась вредность аграрного террора против помещиков и кулаков, т. к. он будет побуждать помещиков к продаже земли крестьянам, способствовать насаждению частной земельной собственности, разжиганию среди крестьян междоусобной войны, которая отодвинет на второй план всякую планомерную борьбу как за социализацию земли, так и за политическое освобождение.

Однако эсеры бессильны были организовать сколько-нибудь серьезное сопротивление столыпинской реформе. Ее успехи порождали сумятицу в умах эсеров. В официальной позиции партии преобладал оптимизм. Считалось, что, независимо от того, как сложится судьба общины, оснований для пересмотра партийной программы нет, поскольку она покоится не на самом факте общинного землевладения, а на комплексе идей, чувств и навыков, которые воспитаны в крестьянстве всей предыдущей историей и всей практикой общинного землевладения и которые исчезнут не скоро. Пессимисты утверждали, что если рушится община, то теряет основание и социализация земли [c.195] как требование партийной программы. Они критиковали официальную позицию руководства партии за то, что она будто бы настраивала на бездеятельность в то время, когда требуется крайнее напряжение сил, для того чтобы парализовать правительственное покушение на общину.

Чем более под вопросом оказывалась судьба общины, тем пристальнее взоры эсеров обращались на кооперацию. Трудовая кооперация, уверяли они, отвратит крестьян от стихийных неорганизованных выступлений, будет способствовать их организации и накоплению сил. Один из теоретиков партии эсеров по аграрному вопросу, И.И.Фондаминский (И.Бунаков), друг и единомышленник Н.Д.Авксентьева, шел еще дальше и заявлял, что “старая формула народничества; через земельную реформу к кооперации должна быть заменена новой: через кооперацию к земельной реформе”. “Общественный грех” народников, недооценивавших кооперацию, должны искупить эсеры, взяв на себя роль идейного вдохновителя и практического вождя кооперативного движения. Лондонской конференцией эсеров кооперация была признана одним из важных направлений в осуществлении эсеровского интегрального социализма.

Общий кризис, поразивший партию эсеров в межреволюционный период, включал в себя и организационный упадок партии. Уже в 1908 г. В.М.Чернов отмечал, что “организация растаяла, улетучилась”, партия удалилась от масс, множество ее членов уходит от работы, эмиграция достигла “ужасающих размеров”. Были арестованы многие члены партии, в том числе такие видные ее деятели, как Е.К.Брешковская, Н.В.Чайковский, О.С.Минор и ряд других. Место пребывания ЦК. и издания центральных газет партии “Знамя труда” и “Земля и воля” вновь были перенесены за границу. Руководство партией было ослаблено тем, что на V Совете партии, проходившем в мае 1909 г., ушел в отставку, признав себя политически и морально ответственным за Азефа, старый состав ЦК, состоявший из самых способных, опытных и авторитетных людей в партии (В.М.Чернов, Н.И.Ракитников, М-А.Натансон, А.А.Аргунов и Н.Д.Авксентьев). Достоинство членов нового состава ЦК, избранных Советом, заключалось лишь в том, что они не были связаны с Азефом. Во всем остальном они уступали прежним цековцам. К тому же большинство из них было вскоре арестовано. Положение усугубилось еще и тем, что ряд видных деятелей партии, прежде всего В.М.Чернов и Б.В.Савинков, фактически отстранились от текущей партийной работы и почти целиком сосредоточились на литературной деятельности. С 1912 г. ЦК партии перестал подавать какие-либо признаки жизни. Его функции фактически перешли к Заграничной делегации, которая какой-либо активностью тоже не отличалась. О кризисе в партии говорило и возникновение на ее противоположных флангах групп “инициативного меньшинства” и “починовцев”.

Группа “инициативного меньшинства” образовалась в Париже из членов местной группы эсеров, давно стоявших в оппозиции к партийной линии. В 1908–1909 гг. она выпускала газету “Революционная мысль” и потому известна еще как группа “Революционной мысли”. Группа занимала крайне левый фланг партии. Ее представители [c.196] считали, что эсеровская теория засорена марксистскими догматами. Народнические положения о роли личности и инициативного меньшинства в ней подавлены положениями о первенствующем значении объективных факторов и классовой борьбы. Деление программы партии на минимальную и максимальную они считали неправильным, а идею всенародного вооруженного восстания – утопией. Единственно эффективное средство борьбы виделось им в терроре, осуществляемом инициативным меньшинством, т.е. партией. Террор должен был быть децентрализованным и вестись не одной Боевой организацией, а рядом автономных боевых отрядов. В такой организации боевого дела они усматривали гарантию того, что провокация одного лица вроде Азефа не сможет погубить всех боевиков. Возможность избежать этого они видели и в замене централистского принципа построения партии принципом автономии и федерации. Ошибкой они считали то, что революционные партии во время революции стремились решить сразу политические и социальные вопросы. По их мнению, надо было бы целиком и полностью сосредоточиться на первых, тогда как вторые должны были решаться в условиях завоеванной свободы и демократии самим народом. Взгляды “инициативного меньшинства” были охарактеризованы руководством партии как “кадетский терроризм” или “террористический кадетизм”. В июне 1909 г. группа вышла из партии и присоединилась к Союзу левых эсеров.

Группа “починовцев” выражала взгляды и настроения правого крыла партии. В июне 1912 г. она выпустила первый и единственный номер журнала “Почин”, редакцию которого составили такие видные деятели партии, как Н.Д.Авксентьев, И.И.Бунаков (Фондаминский), С.Нечетный (С.Н.Слетов) и др. “Починовцы” не отказывались от стратегических целей партии, не подвергали ревизии ее теорию и программу. Они расходились с официальной линией лишь по вопросам тактики, считали не соответствующими времени экстремистские формы и методы борьбы: бойкот, “отзовизм” и “боевизм”. Подвергалась сомнению целесообразность даже террора. Они предлагали перенести центр тяжести партийной работы на различные формы легальной деятельности: думскую, профсоюзную, кооперативную, просветительскую и т. п. Соответственно конспиративное построение партии должно было отступить на второй план перед открытыми формами организации. По сути своей “починовцы” являлись эсеровскими “ликвидаторами”, хотя они заявляли, что остаются “верными солдатами партии”, не думают о ее расколе, об образовании своей особой фракции, останутся чисто литературной группой, ведущей пропаганду своих идей внутри партии.

Из-за собственного кризисного состояния, отсутствия связей с широкими массами партия эсеров практически не оказала никакого влияния на начало нового революционного подъема. Однако рост революционного настроения в стране способствовал оживлению эсеров. В Петербурге стали издаваться их легальные газеты “Трудовой голос”, затем с разными эпитетами – “Мысль” (“Бодрая мысль”, “Живая мысль” и т. п.) Активизировалась их деятельность и среди рабочих. Накануне войны их организации существовали почти на всех крупных [c.197] столичных заводах и фабриках, причем нередко они создавались самими рабочими без участия эсеров-интеллигентов. В это время центрами эсеровской работы были также Москва и Баку. Кроме того, возродились организации на Урале, во Владимире, Одессе, Киеве, в Донской области. Влиятельными были организации портовых и судовых рабочих на Волге и моряков Черноморского торгового флота.

Эсеровская работа среди крестьян велась в целом ряде губерний: Полтавской, Киевской, Харьковской, Черниговской, Воронежской, Могилевской и Витебской, а также в Северо-Поволжском районе, Прибалтике, на Северном Кавказе и во многих городах и деревнях Сибири. Однако отдача от этой работы была далеко не столь впечатляющей, как ее “география”. В определенной мере этим объяснялось то, что деревня “как активная сила общественного движения”, по верному замечанию эсеровской “Бодрой мысли”, в новом революционном подъеме “отсутствовала”.

Нарастание очередного общенационального кризиса, рост революционного движения и оживление деятельности эсеров усилили среди них тенденцию к консолидации своих сил, к воссозданию партии. Однако разразившаяся война прервала эту тенденцию. [c.198]

Эсеры в годы Первой мировой войны

Начавшаяся Мировая война поставила перед эсерами новые сложные вопросы: почему началась война, как должны отнестись к ней социалисты, можно ли быть одновременно патриотом и интернационалистом, каково должно быть отношение к правительству, ставшему во главе борьбы с внешним врагом, допустима ли классовая борьба в период войны и если да, то в какой форме, каким должен быть выход из войны и т.п.?

Так как война не только до чрезвычайности затруднила партийные связи, особенно с заграницей, где были сосредоточены основные теоретические силы партии, но и обострила идейные разногласия, выработать общую платформу по отношению к войне эсеры не смогли. Первая попытка выработать подобную платформу была предпринята в самом начале войны. В августе 1914 г. в Швейцарии, в местечке Божи, состоялось частное совещание видных деятелей партии (Н.Д.Авксентьев, А.А.Аргунов, Е.Е.Лазарев, М.А.Натансон, И.И.Фондаминский, В.М.Чернов и др.) по вопросу “о линии поведения в условиях мировой войны”. Уже на этом совещании выявился тот спектр мнений и разногласий, которые породила война в эсеровской среде. При всем богатстве этого спектра явственно обозначились две точки зрения – оборонческая и интернационалистская.

Большинство участников совещания (Авксентьев, Аргунов, Лазарев, Фондаминский) заявило себя последовательными оборонцами. Они считали, что социалисты должны защищать родину против иноземного империализма. Не отрицая возможности политической и классовой борьбы в период войны, оборонцы вместе с тем подчеркивали, что борьба должна вестись в таких формах и такими средствами, чтобы она не подрывала национальную оборону. Победа [c.198] германского милитаризма рассматривалась как большее зло для цивилизации и дела социализма в России и во всем мире. Лучший выход из войны эсеры-оборонцы видели в победе Антанты. Участие России в этом блоке приветствовалось, т. к. предполагалось, что союз царизма с западными демократиями будет благотворно влиять на него, особенно после окончания войны.

Последовательную интернационалистскую позицию на совещании отстаивал один лишь М.А.Натансон, считавший, что трудящиеся не имеют отечества и социалисты даже во время войны не должны забывать о том, что интересы господствующих классов и интересы народа остаются противоположными. Позиция В.М.Чернова была левоцентристекой. Он считал, что царское правительство ведет не оборонительную, а завоевательную войну, защищает не народные, а династические интересы, и поэтому социалисты не должны оказывать ему никакой поддержки. Они обязаны выступить против войны, восстановить II Интернационал, стать “третьей” силой, которая своим давлением на два империалистических блока, схватившихся в кровавом поединке, добьется справедливого мира без аннексий и контрибуций. Но ни Натансон, ни тем более Чернов в своих антивоенных и интернационалистских выступлениях не доходили до ленинских крайностей: призывов к превращению империалистической войны в гражданскую и поражению своего правительства.

В Заграничной делегации ЦК партии представительство интернационалистов и оборонцев оказалось равным, и в итоге деятельность этого единственного в то время общепартийного руководящего органа была практически полностью парализована.

Лидеры интернационалистского течения (М.А.Натансон, Н.И.Ракитников, В.М.Чернов, Б.Д.Камков) первыми приступили к пропаганде своих взглядов и идейной консолидации своих сторонников. В конце 1914 г. они стали издавать в Париже газету “Мысль”. В первых ее номерах были опубликованы тезисы В.М.Чернова, в которых теоретически обосновывалась позиция эсеров-интернационалистов по комплексу вопросов, касавшихся войны, мира, революции и социализма.

Происхождение войны связывалось прежде всего с вступлением капитализма в “национал-империалистическую фазу”, на которой он в развитых странах приобрел одностороннее индустриальное развитие. А это в свою очередь породило другую ненормальность – односторонний индустриальный марксистский социализм, крайне оптимистически оценивавший перспективу развития капитализма и недооценивавший его отрицательные, разрушительные стороны, полностью связывавший судьбы социализма с этой перспективой. Земледелию и деревне в целом марксистский социализм отводил лишь роль придатка торжествующей индустрии. Также игнорировались те слои трудового населения, которые не были заняты в индустрии. По мнению Чернова, этот социализм рассматривал капитализм как “друго-врага” или “врага-друга пролетариата”, т. к. пролетариат был заинтересован в развитии и процветании капитализма. Зависимость роста благосостояния пролетариата от развития капитализма стала главной причиной “массового националистического грехопадения социализма”. Условия [c.199] преодоления кризиса социализма виделись в очищении марксистского социализма от глубоко проникших в него негативных влияний “односторонне-индустриалистской и национально-империалистической фазы капиталистического развития”, т. е. в замене марксистского социализма на интегральный эсеровский социализм.

В числе таких негативных влияний называлась прежде всего идеализация марксистами пролетариата. Такого пролетариата, каким рисует его марксизм, писал Чернов, не существует. Есть на деле не один международный пролетариат, спаянный классовой солидарностью, независимый от различий расы, нации, пола, территории, государства, квалификации и уровня жизни, проникнутый непримиримою враждою к существующему строю и ко всем силам гнета и эксплуатации, а много пролетариатов, с рядом частных противоречий между ними и с определенной относительной солидарностью с господствующими слоями. В итоге делался вывод, что социалисты не должны делать себе кумира ни из одного трудящегося класса, в том числе пролетариата, а социалистическая партия не должна отождествляться с пролетарской партией. Прекратить войну, добиться справедливого мира без аннексий и контрибуций, подчеркивал Чернов, можно только объединенными усилиями всех трудящихся; а обязанностью каждого социалиста и каждой социалистической партии является объединение разрозненных войной социалистических сил.

Руководствуясь такими соображениями, Чернов и Натансон участвовали в международных конференциях социалистов-интернационалистов – Циммервальдской (1915 г.) и Кинтальской (1916 г.). Чернов отмечал, что участники этих конференций преследовали разные цели. Одни, в том числе и сам Чернов, рассматривали их как средство разбудить и сплотить весь интернациональный социализм, другие (Ленин и его сторонники) – как средство порвать с ним и основать более узкий “сектантский Интернационал”. Под “Манифестом” Циммервальдской конференции поставил подпись только М.А.Натансон (М.Бобров). Чернов отказался подписать этот документ в связи с тем, что были отклонены его поправки в духе эсеровского взгляда на войну и социализм.

В то же время, когда происходила Циммервальдская конференция, оборонцы-эсеры организовали в Женеве совещание с русскими социал-демократами оборонцами. В “Манифесте” этого совещания заявлялось, что “к свободе... нельзя прийти иначе, как идя по пути национальной самообороны”. Призыв к защите своего отечества обосновывался тем, что победа Германии над Россией, во-первых, превратит последнюю в колонию, что затруднит развитие ее производительных сил и рост сознательности трудящихся, а следовательно, отодвинется срок окончательной гибели царизма. Во-вторых, поражение царизма тяжелее всего скажется на положении трудящихся, т. к. выплата контрибуции вызовет увеличение налогов. Отсюда делался вывод, что жизненные, экономические интересы народа требуют от социалистов деятельного участия в обороне страны.

Вместе с тем оборонцы заверяли, что их позиция не означает внутреннего мира, примирения на время войны с правительством и буржуазией. Не исключалась даже возможность, что именно свержение [c.200] самодержавия явится предварительным условием и залогом победы России в войне. Но в то же время указывалось, что надо избегать революционного вспышкопускательства, не злоупотреблять стачками, думать о том, каковы будут их последствия, не повредят ли они делу обороны страны. Лучшим приложением сил для социалиста называлось деятельное участие во всех общественных организациях, работавших на нужды войны: военно-промышленных комитетах, земских и городских учреждениях, органах сельского самоуправления, кооперации и т. п. Рупором оборонческого блока эсеров и социал-демократов стала еженедельная газета “Призыв”, издававшаяся в Париже с октября 1915 г. по март 1917 г.

Оборончество преобладало особенно в начале войны. Однако по мере того, как, с одной стороны, выявлялась неспособность самодержавия обеспечить эффективную оборону страны, предотвратить хозяйственную разруху и финансовый кризис, а с другой – набирало силу движение, оппозиционное самодержавию, оборончество не только теряло свое влияние, но и претерпевало определенные изменения, становилось более радикальным, перерастало в революционное оборончество. Признаки такой эволюции обнаруживаются в решениях нелегального совещания народников, состоявшегося в июле 1915 г. в Петрограде на квартире А.Ф.Керенского.

Там говорилось, что “наступил момент для борьбы за решительное изменение системы государственного управления”. Лозунгами этой борьбы должны были стать: амнистия всех пострадавших за политические и религиозные убеждения, гражданские и политические свободы, демократизация государственного управления сверху донизу, свобода профессиональных, кооперативных и других организаций, справедливое распределение налогов между всеми классами населения. В отношении Государственной думы говорилось, что она бессильна вывести страну из кризиса, но до созыва “истинного народного представительства” ее трибуной надо пользоваться в целях организации народных сил. Выразительницей принятых совещанием решений должна была стать Трудовая группа, лидером которой был эсер А.Ф.Керенский.

Однако идейная и тактическая разноголосица, организационная раздробленность сохранялись среди эсеров и после совещания. Неустойчивость и даже противоречивость во взглядах и настроениях были свойственны не только эсерам-интеллигентам, но и эсерам-рабочим. Это наглядно проявлялось в позиции на выборах в Петрограде их рабочей группы Центрального военно-промышленного комитета и на заседаниях этой группы. Одни критиковали пораженчество большевиков; другие призывали к обороне и коалиции с буржуазией, выступавшей против царизма; третьи выражали солидарность с циммервальдцами.

Идеи левых эсеров-интернационалистов в начале войны не пользовались сколько-нибудь заметным влиянием, но по мере ухудшения внешнего и внутреннего положения страны, нарастания политического кризиса они находили себе все больше сторонников. Так, в январе 1916 г. Петроградский комитет партии эсеров заявил, что “главной задачей является организация трудящихся классов для революционного [c.201] переворота, ибо только при захвате ими власти ликвидация войны и всех ее последствий будет проведена в интересах трудовой демократии”.

Война еще более усугубила организационный кризис эсеров. По свидетельству В.М.Зензинова, члена ЦК избранного на V Совете партии, за все годы войны “почти нигде не существовало организаций партии эсеров”. Однако идеи партии сохраняли свои корни, потенциальную силу и значение. Тысячи эсеров и их сторонников, действовавшие в 1905 – 1907 гг., в межреволюционное десятилетие не исчезли, а лишь организационно распылились. “Кузницами” эсеровских кадров агитаторов, пропагандистов и организаторов в этот период являлись тюрьмы, каторга и ссылка. Те эсеры, которые формально уходили из партии, не порывали духовную связь с нею. Работая в различных легальных организациях, они расширяли поле эсеровского идейного влияния. В целом сохранилось, укрываясь в эмиграции, руководящее ядро партии. Лишь учитывая все это, можно понять ту удивительную метаморфозу, которая произошла с эсерами за короткое время после победы второй российской революции в феврале 1917 г. [c.202]

Эсеры в 1917 г.

Политические силы России, оппозиционные и революционные, в том числе и эсеры, не были инициаторами, организаторами и вождями Февральской революции. Она застала их врасплох, но, захваченные вихрем событий, они приняли в ней активное участие и повлияли на ее исход, определив характер и своеобразие той политической системы, с которой Россия вышла из этой победоносной революции.

Так, в Петрограде энергично действовали эсеры-рабочие во главе с П.А.Александровичем. Вместе с большевиками и меньшевиками эсеры входили в инициативные группы, поднимавшие массы на борьбу в Сормово, Астрахани и Якутске. Практически повсеместно их представители участвовали в организации новой власти. Эсеры Зензинов и Александрович вместе с другими представителями демократической общественности были инициаторами образования Петроградского совета рабочих депутатов. В первый состав исполкома совета были персонально избраны Александрович и А.Ф.Керенский, а от партии вошли Зензинов и Н.С.Русанов. Керенский был избран товарищем председателя совета и одновременно занял пост министра юстиции во Временном правительстве.

Подобная картина наблюдалась и на местах. Эсеры возглавили Комитет общественного порядка в Новониколаевске и Комитет общественной безопасности в Красноярске. Значительным было их представительство и влияние во многих других таких же организациях и в Советах. Эсер В.И.Чижевский стал председателем Уфимского совета рабочих депутатов. А.Р.Гоц принимал активное участие в создании в Иркутске Комитета общественных организаций и советов рабочих и солдатских депутатов. Среди солдат эсеры были особенно [c.202] влиятельны. Кроме Иркутского под их руководством оказались солдатские Советы в Москве, Нижнем Новгороде, Царицыне и ряде других городов.

Февральская революция коренным образом изменила общественное положение партии эсеров. Из едва проявлявшей признаки жизни, находившейся в глубоком подполье, постоянно преследуемой, малочисленной, оказывавшей слабое влияние на политическую жизнь страны она за короткое время превратилась в самую большую по численности и самую популярную партию, стала участницей правящей коалиции.

Организационное возрождение партии началось уже в ходе революции. Партийные ячейки составлялись, как правило, из немногих, пребывавших до этого в подполье или возвращавшихся в партию бывших эсеров, покинувших ее в межреволюционный период. Возвращались из ссылки и эмиграции лидеры партии. Организационная работа велась в быстром темпе. 2 марта состоялась I Петроградская конференция эсеров. Она избрала городской комитет, который до третьего съезда партии исполнял также функции ЦК, и приняла решение об издании партийной газеты “Дело народа”, первый номер которой вышел 15 марта. 3 марта провели свою конференцию московские эсеры. Комитет, избранный конференцией, вместе с самостоятельно возникшим Временным организационным бюро обратился ко всем партийным работникам с призывом неотложно взяться за возрождение открытой партии, за создание массовых организаций пролетариата и трудового крестьянства. Лихорадочно велась и организационная работа на местах.

Широко былы поставлены печатная пропаганда и агитация. Тиражом до 300 тыс. экземпляров выходила ежедневная центральная партийная газета “Дело народа”. Издавалось около сотни различных местных партийных периодических изданий. Огромными тиражами публиковалась популярная литература по вопросам государственного устройства, войны и мира, земельному, национальному, рабочему и др.

Случалось, что в ПСР принимали целыми деревнями, фабриками и полками. Уже к III съезду в партии было несколько сот тысяч человек. Наибольшая ее численность в 1917 г. составляла около миллиона человек. По сведениям ЦК на начало августа, т. е. в период наибольшей популярности партии, в ней было 436 организаций – 312 комитетов и 124 группы.

Но эсеры брали количеством, а не качеством. Старый, испытанный состав партии был затоплен новыми, так называемыми “мартовскими эсерами”. Пестрые в социальном отношении, включающие в себя рабочих, крестьян, солдат, интеллигенцию, служащих, мелких чиновников, студентов, учащихся и т. п., “мартовские эсеры” в своем большинстве имели слабые представления о теории эсеров. Немало было среди них и тех, кто руководствовался корыстными побуждениями, рассчитывая извлечь выгоду из членства в самой влиятельной и правящей партии. Партия эсеров, и до этого не отличавшаяся идейным и тактическим единством и организационной монолитностью, с [c.203] “мартовским” пополнением стала еще более неустойчивой и еще менее способной проводить в жизнь свою линию.

Организационное оформление партии эсеров было завершено ее III съездом, состоявшимся 25 мая – 4 июня 1917 г. На съезде был избран ЦК в составе 20 человек и выработана официальная позиция партии по таким принципиальным вопросам, как отношение к Временному правительству, войне и миру, аграрному, рабочему и ряду других.

Решения съезда оказались временным компромиссом между различными течениями в партии. Борьба между правыми и левыми эсерами, а также компромиссы между ними, достигавшиеся благодаря немалым усилиям центристов, составляли содержание внутренней истории партии эсеров в 1917 г. Центристами в конечном счете определялся и официальный курс партии. Однако и они не были монолитны. Наиболее последовательным центристом был секретарь ЦК В.М.Зензинов. Вождь партии В.М.Чернов, при всей его гибкости, искусстве лавировать и находить равнодействующую между противостоящими точками зрения, нередко оказывался на позициях левоцентризма. А такие влиятельные члены ЦК, как А.Р.Гоц, председатель эсеровской фракции в Петроградском совете и товарищ председателя ВЦИК, и Н.Д.Авксентьев, бывший в 1917 г. председателем ВЦИК советов крестьянских депутатов, министром внутренних дел во втором коалиционном Временном правительстве и председателем Совета республики (“предпарламента”), были правоцентристами. Лидерами правого течения в партии были А.А.Аргунов, Е.К.Брешковская, А.Ф.Керенский и Б.В.Савинков. Их взгляды и настроения выражала газета “Воля народа”. Левое крыло партии возглавлялось М.А.Натансоном, Б.Д.Камковым, М.А.Спиридоновой и др. Их печатными органами были газеты “Земля и воля” и “Знамя труда”.

В основе разногласий внутри партии эсеров лежали различные оценки характера, движущих сил и перспектив происходившего социального переворота, а также различные взгляды на роль партии в этом перевороте. Правые эсеры считали, что вопрос о социалистическом переустройстве общества не стоит на повестке дня не только в России, но и в странах “передового капитализма”, т.к. для него еще не созрели “материальные и духовные условия”. Задачу революции они видели прежде всего в демократизации политического строя и форм собственности. Требование обобществления основных отраслей промышленного производства рассматривалось ими как утопическая попытка обойти законы естественного хозяйственного развития и даже как “экономическая реакция”. Партия и трудящиеся, по их мнению, должны были бороться не против капитализма вообще, а лишь против наиболее хищнических, паразитических его сторон, особенно присущих российскому капитализму. Логичной в их концепции была ориентация на союз с прогрессивными элементами буржуазии и их политическими представителями – кадетами. Правые эсеры были последовательными сторонниками коалиционного правительства. Необходимость коалиции обосновывалась не только концептуальными соображениями, но и практическими потребностями момента. В коалиции виделись условие и средство преодолеть [c.204] экономическую разруху, обеспечить успехи на фронте и возможность довести страну до Учредительного собрания без гражданской войны. Соответственно, правые эсеры резко отрицательно относились к большевикам с их курсом на социалистическую революцию и лозунгом перехода власти к советам. По вопросу о войне и мире правые эсеры эволюционировали от оборончества к революционному оборончеству. Они отвергали сепаратный мир с Германией, выступали за войну до победного конца в союзе с Антантой, надеясь таким образом не только добиться справедливого мира, но и спасти молодую российскую демократию.

Иной была концепция левых эсеров. Спасение России они видели только в ее прорыве к социализму через мировую революцию. Предполагалось, что только она создаст условия для торжества российской социалистической революции. Они, естественно, выступали против любой коалиции с кадетами, за однородное социалистическое правительство. В аграрном вопросе их позиция сводилась к немедленной передаче всей помещичьей земли в распоряжение земельных комитетов до окончательного решения этого вопроса Учредительным собранием. Левые эсеры считали, что после свержения самодержавия империалистический характер войны не изменился. Временное правительство и поддерживающая его часть российской демократии, продолжая эту войну, защищают империалистические интересы не столько своей, сколько союзнической буржуазии. Покончить с войной способна лишь мировая революция, в пожаре которой сгорит главный виновник войны – буржуазное общество.

Политика эсеровского центра основывалась на концепции “народно-трудовой” революции как революции переходного типа, в целом сохранявшей частнохозяйственную систему, но вместе с тем создававшей предпосылки и даже формирующей зародыши социализма. Эта концепция не только не исключала, но и предполагала на первоначальном этапе революции временную коалицию со всеми прогрессивными силами, в том числе и буржуазными, которые были заинтересованы в утверждении политической демократии. При дальнейшем развитии революции власть должна была перейти к блоку трудовых и социалистических партий, который, имея за собой абсолютное большинство в стране, способен был бы дать отпор всем попыткам переворота в пользу как правой, монархической, так и левой – большевистской диктатуры. По признанию В.М.Чернова, автора данной концепции, реальная политика, которую проводила партия в 1917 г., отклонялась от этой концепции, причем главная ошибка партийного руководства заключалась в том, что оно, “зацепившись за коалицию, застряло на месте”.

По главному вопросу революции разногласия в партии выявились сразу же как только данный вопрос был поставлен на повестку дня. Они обусловливали непоследовательность и колебания руководства партии по этому вопросу. Сказывалось это прежде всего в политике по отношению к Временному правительству и к советам.

Отношение эсеров к Временному правительству не сразу приобрело определенность. Это проявилось уже в дни Февральской революции. Так, с одной стороны, левый эсер П.А.Александрович, руководитель [c.205] эсеров, принимавших участие в революционных событиях на улицах Петрограда, вместе с межрайонцами призывал рабочих и солдат не оказывать доверия Временному правительству и брать власть в свои руки. В то же время В.М.Зензинов, единственный из членов ЦК бывший тогда в Петрограде и возглавивший местный партийный комитет, одобрил вступление А.Ф.Керенского во Временное правительство. В поддержку Керенского и Временного правительства высказалась 2 марта I Петроградская конференция эсеров. Но состоявшаяся через месяц II конференция решила вопрос о вхождении социалистов во Временное правительство отрицательно и посчитала достаточным оказывать на него давление извне. Однако через каких-то две недели произошел очередной зигзаг. Причиной его стал апрельский кризис Временного правительства, когда эсеровское руководство, ссылаясь на то, что надо выправлять его курс, признало полезным и необходимым вступление социалистов в кабинет.

За поддержку коалиционного Временного правительства высказался и третий съезд партии. Создание коалиционного правительства рассматривалось как свидетельство роста сил демократии, оказавшейся уже способной давить на правительство и контролировать его не только извне, но и изнутри, В то же время подчеркивалось, что демократия еще не так сильна и организованна, чтобы взять в свои руки всю власть. Съезд категорически высказался против любых попыток захвата власти в центре и на местах, назвав их авантюрой.

Представители партии эсеров участвовали в трех коалиционных правительствах: в первом – А.Ф.Керенский – военный и морской министр, В.М.Чернов – министр земледелия; во втором – А.Ф.Керенский – министр-председатель, военный и морской министр, В.М.Чернов – министр земледелия, Н.Д.Авксентьев – министр внутренних дел; в третьем – А.Ф.Керенский на тех же постах, что и во втором правительстве, и С.Л.Маслов – министр земледелия.

Эсеры заявляли о поддержке не только Временного правительства, но и Советов. Однако они не рассматривали их как органы власти. “Властью является в данный момент Временное правительство”, – писала газета “Дело народа”. Предназначение советов эсеры видели в том, чтобы организовывать массы, осуществлять идейно-политическое руководство ими, контролировать Временное правительство, толкать его дальше по пути реформ, быть “часовыми” революционных завоеваний. Существование советов признавалось полезным и даже необходимым и при Учредительном собрании. Они, будучи мощными народными организациями, обеспечивали бы проведение в жизнь решений Собрания, являлись бы гарантами осуществления этих решений демократическим путем и с соблюдением социальной справедливости. Но их существование допускалось лишь в качестве “классовой организации трудящихся масс, могущей и долженствующей иметь огромный вес в политической и экономической жизни страны”. Эсеры считали, что советы из-за своего митингового характера, полной неприспособленности к будничной работе несостоятельны как органы власти. Такая оценка советов лежала в основе неприятия эсерами большевистского лозунга “Вся власть Советам!”. [c.206]

По мнению эсеров, реальной властью на местах должны были быть такие органы местного самоуправления, как городские думы, волостные, уездные и губернские земства, избранные демократическим путем. Свою главную политическую задачу эсеры видели в том, чтобы завоевать сначала большинство в этих органах, а затем, опираясь на них, и в Учредительном собрании. В целом этот план успешно осуществлялся. Эсеры получили большинство голосов на выборах в городские думы, происходивших в августе 1917 г. Итоги этих выборов имели большое политическое значение. Успех эсеров на выборах прибавил им оптимизма, вселил еще большую уверенность в возможности победы на выборах в Учредительное собрание.

Эсеры понимали, что между войной и судьбой российской революции существует тесная зависимость. Они постоянно говорили о том, что если революция не покончит с войной, то война покончит с революцией. В основе резолюции “Об отношении к войне”, принятой III съездом партии, было положено требование: “Демократический мир всему миру”. Новая Россия рассматривалась в качестве форпоста, цитадели той “третьей силы”, которая должна была положить конец войне.

Исходя из этого, определялись основные направления деятельности партии: на внешнеполитической арене – борьба с империализмом воюющих стран, восстановление II Интернационала; внутри страны – за укрепление и развитие завоеваний революции. Подчеркивалось, что, пока война продолжается, необходимо сохранять “стратегическое единство фронта с союзниками” и укреплять армию, чтобы она могла проводить активные операции “во имя осуществления задач русской революции и ее международной политики”. Пропаганда в армии отказа от наступательных действий и неповиновения распоряжениям революционного правительства объявлялась демагогической и недопустимой.

Следуя решениям съезда, эсеры неоднократно критиковали Временное правительство за то, что оно не пересматривает принципы царской внешней политики, принимали меры для созыва международной социалистической конференции в Стокгольме и участия представителей русской демократии в планировавшейся конференции союзников в Париже, Эсеровский центр по вопросу о войне и мире постоянно подвергался критике справа и слева. Левые эсеры упрекали его в оборонческой фразеологии, правые же требовали большей активности в деле продолжения войны и окончательного разрыва “с циммервальдизмом, пораженчеством и большевизмом”.

III съезд партии подтвердил верность идее социализации земли, но в то же время подчеркнул, что вопрос о земле может быть решен полностью и окончательно только Учредительным собранием. Впредь до этого признавалось необходимым передать все земли в распоряжение земельных комитетов, которые должны были заботиться о поддержании на должном уровне сельскохозяйственного производства, о развитии общественной и артельной обработки земли, о возможно равномерном и правильном распределении ее между отдельными трудовыми хозяйствами, взять на учет весь живой и мертвый инвентарь в целях его рационального использования и т.п. [c.207]

Политика эсеров в аграрном вопросе не сводилась лишь к призывам к крестьянству ждать решения этого вопроса Учредительным собранием, как это обычно изображалось в советской историографии. Эсеры понимали, что одним декретом такой сложный вопрос в духе своей программы не решить. Нужна большая подготовительная работа и некоторые меры в этом направлении были предприняты. Эсеры активно участвовали в организации крестьянских советов и земельных комитетов. По их инициативе было отменено столыпинское земельное законодательство, принят закон о прекращении земельных сделок, а также о заготовке кормов и уборке урожая. Эсеровскими министрами земледелия Черновым и Масловым вносились в правительство проекты передачи всех земель в ведение земельных комитетов, однако они так и не были приняты.

Сказывалось и другое: противоречие между социалистическим доктринерством эсеров и демократическими интересами и настроем народных, прежде всего крестьянских масс. Для эсеров важно было не просто отдать землю крестьянам, но отдать ее на таких условиях, чтобы создать предпосылки для избавления крестьян от капиталистического ада и осуществления социалистического рая. Для этого необходимо было при аграрной реформе нейтрализовать собственнические устремления крестьян, не позволить им расхватать землю в собственность. Сделать это можно было лишь авторитетом закона, изданного Всероссийским Учредительным собранием, в котором эсеры надеялись получить большинство. Созыв же Учредительного собрания постоянно откладывался и противоречия между рвущимися получить землю крестьянами и эсерами, оттягивавшими решение земельного вопроса до Учредительного собрания, нарастало. Крестьяне, подогревавшиеся вдобавок большевистской пропагандой, начинали терять терпение и захватывать землю. Рост крестьянского движения стал одним из важнейших факторов кризиса эсеровской партии осенью 1917 г.

III съезд партии эсеров высказался за политику регулирования производства, за контроль правительства над внешней и внутренней торговлей и финансами. Эсеры были сторонниками установления твердых цен на хлеб при условии, что этой мере должно предшествовать установление твердых цен на промышленные товары. Одобрительно эсеры относились к плану “смешанной экономики”, представленному советом рабочих и солдатских депутатов Временному правительству. Этот план предусматривал комбинацию государственных монополий со свободным или принудительным трестированием и частной инициативой, осторожно направляемой Центральным экономическим комитетом. Все это должно было происходить в условиях регулируемого распределения сырья, при контроле правительства над кредитами, сделками с иностранной валютой, эмиссией акций и облигаций. Однако этот план был враждебно встречен министрами-капиталистами и в итоге, как и большинство эсеровских аграрных законопроектов, остался лежать под сукном.

Недееспособность политики коалиции как инструмента для решения остро назревших социальных преобразовании становилась все более очевидной, тем не менее большинство эсеровского руководства [c.208] альтернативы этой политике не признавало. Оно считало, что последовать требованиям большевиков и тяготевшим к ним левым элементам в своей партии, “очиститься” от министров-капиталистов в правительстве – это значит остаться без союзников и открыть дорогу большевикам или правой военной диктатуре. На VII Совете партии было отвергнуто как авантюристическое предложение одного из лидеров левых эсеров М.А.Спиридоновой установить в стране единовластие партии эсеров, как самой многочисленной и влиятельной партии. Сторонники коалиции горячо поддержали Государственное и Демократическое совещания, имевшие целью расширить и укрепить социальную базу коалиции.

По мере обострения политической обстановки в стране обострялись разногласия и в партии эсеров. Старания ЦК сохранить единство и целостность партии не давали желаемых результатов. По словам В.М.Чернова, уже задолго до формального раскола существовала “не одна партия, а по меньшей мере три партии. И фактически существовало три центральных комитета”. Характерно, что в первые месяцы после Февраля, когда в партии преобладали левоцентристские настроения, стремление обособиться больше проявляли правые эсеры. Когда же радикальные преобразования в стране утратили свой темп, а партия стала увязать в коалиционной политике “толчения воды в ступе”, к организационной консолидации своих сторонников приступили левые эсеры.

Осенью 1917 г. кризис в партии достиг своего апогея. Правые эсеры опубликовали 16 сентября воззвание, в котором обвиняли ЦК в пораженчестве и призывали своих сторонников организовываться на местах и готовиться, быть может, к отдельному съезду. Вразрез с постановлением VII Совета о едином выступлении партии на выборах в Учредительное собрание, правые эсеры решили выставить в ряде губерний свои собственные списки депутатов. “Рассыпанной храминой” предстала партия и на Демократическом совещании.

Усиливался разброд и в ЦК. Такие влиятельные его члены, как Н.Д.Авксентьев и А.Р.Гоц, настаивали на продолжении политики коалиции с кадетами и с првоцентристских позиций открыто перешли на позицию правых эсеров. В.М.Чернов, доказывая, что политика коалиции исчерпала себя, т. к. ее продолжение чревато окончательной дискредитацией партии в глазах масс, сдвинулся на левоцентристскую позицию. Заседание ЦК, состоявшееся 24 сентября, незначительным большинством одобрило линию Авксеньева – Гоца.

Накануне большевистского переворота в состоянии разброда и дезорганизации оказались не только эсеровская верхушка, но и местные партийные организации. Это обрекло партию эсеров, несмотря на ее большую численность и влияние, на политическое бессилие перед большевиками. [c.209]

Глава X. АНАРХИСТЫ

Своеобразное звено российской многопартийности составляли анархисты (т.е. приверженцы анархизма)^*. Не сумев по многим причинам (как объективного, так и субъективного характера) оформиться в единую партию анархистов, анархисты располагались на самом крайнем левом фланге в системе российских партий и своими радикальными действиями привнесли много ярких и неповторимых красок в политическую жизнь страны. [c.210]

Первые шаги (40–90-е годы XIX в.)

Процесс складывания анархистских концепций в России занял не один десяток лет. В 40–50-е годы XIX в. элементы анархических идей прослеживаются у А.И.Герцена, петрашевцев, других радикально настроенных представителей освободительной мысли. В это же время со своими произведениями, в которых излагались теории анархизма, выступили М.Штирнер и П.Ж.Прудон. В последующие два десятилетия идеология анархизма приобретала все больше сторонников, но как массовое революционное движение анархизм оформился и начал играть определенную роль только в системе общественно-политических взглядов народников в 70-х годах XIX в. В России идеологами анархизма стали М.А.Бакунин (1814–1876) и П.А.Кропоткин (1842–1921). Становление российского анархизма продолжалось несколько десятилетий.

Стремясь к осуществлению социальной революции, М.А.Бакунин в книге “Государственность и анархия” на первое место выдвигал борьбу с государственностью, ибо государство было для него источником всякого социального неравенства. Он доказывал, что народ может быть только тогда счастлив и свободен, когда, организуясь снизу вверх, путем самостоятельных и совершенно свободных соединений и помимо всякой официальной опеки, сам создает свою жизнь.

Бакунин знал единственную форму революционной борьбы – немедленное всенародное восстание рабочих масс для разрушения [c.210] государственного буржуазного строя и организации на его развалинах братского союза “вольных производительных ассоциаций, общих и властных федераций, обнимающих безгранично, потому что свободно людей всех языков и народностей. В российской действительности Бакунин видел могучий источник революционной энергии, а сменяющих друг друга событиях истории – “нескончаемый бунт чернорабочего люда против государства и всех сословий”. Отсюда, указывал он, долг каждого честного революционера поддерживать в народе инстинктивный дух протеста, его постоянную готовность к революции.

По мнению Бакунина, главным недостатком, парализующим и делающим невозможным всеобщее народное восстание в стране, были замкнутость общин, уединение и разъединение крестьянских местных миров. Поэтому, предлагал он, надо разбить эту замкнутость и провести между отдельными лицами “живой ток революционной мысли, воли и дела”. Это можно было сделать посредством установления связи “между фабричными работниками и крестьянством”. Из лучших, отборных представителей крестьянства и рабочих Бакунин хотел создать несокрушимую организационную силу, которая и должна была общим единовременным натиском произвести в стране социальную революцию во имя живущих в сознании народа революционных идеалов.

Многие из первых революционных кружков разночинской интеллигентской молодежи с энтузиазмом восприняли бакунинские идеи, их деятельность стала в значительной степени базироваться на пропаганде анархизма (кружок А.В.Долгушина и др.).

С начала 70-х годов стал считать себя анархистом и П.А.Кропоткин. Будучи членом кружка “чайковцев”, он по поручению организации осенью 1873 г. составил программную “Записку”. Идеалом будущего строя утверждалась “анархия”, т.е. “союз вольных коммун” без центральной государственной власти. Движущими силами для проведения в жизнь анархистской программы Кропоткин считал не только крестьян, но и городских рабочих.

В своих работах конца 70-х – начала 90-х годов XIX в. (“Речи бунтовщика”, “Завоевание хлеба”, “Анархия, ее философия, ее идеал”, “Государство и его роль в истории” и др.) он изложил концепцию анархо-коммунизма. Система Кропоткина привлекала внимание современников своей глубоко гуманистической направленностью, попытками синтеза и гармонии мира, стремлением объяснить все явления в области общественной жизни объективными законами природы. Под анархией он понимал “миросозерцание, основанное на механическом понимании явлений”, охватывающее всю Природу, включая сюда и жизнь человеческих обществ.

В своих построениях значительное место Кропоткин уделял вопросам теории революции. Он не считал народ готовым к немедленному революционному выступлению и ставил вопрос о создании анархистской партии. Социальную революцию он считал закономерным явлением исторического процесса, “резким скачком вверх”, который должен был привести к полному уничтожению всех государственных институтов и учреждений. По его мнению, анархический [c.211] коммунизм можно было вводить сразу после разрушения старых порядков в ходе революции. Кто же совершит эту великую социальную революцию? “Ее могут сделать только сами трудящиеся – рабочие крестьяне и трудовые элементы из интеллигенции”, – писал Кропоткин. Он также отрицал необходимость революционного правительства, не признавал никакой революционной диктатуры, т. к. при диктатуре, по его мнению, “революция неизбежно вырождается в произвол и в деспотизм”.

В начале XX в. в России, в условиях общего революционного подъема и невиданной по накалу классовой борьбы, анархизм, вечный спутник революций и социальных потрясений, вновь заявил о себе как об общественно-политическом движении, объединяющем леворадикальные, демократически настроенные слои общества.

Оценивая роль и место анархистов в истории России, следует прежде всего подчеркнуть значительную идейную неоднородность политическую аморфность, организационную раздробленность анархистского движения. Анархисты никогда не составляли партии и даже ее зародыша в традиционном понимании (хотя Кропоткин и некоторые его сторонники употребляли это понятие), ибо не стремились прийти к власти. По их убеждению, главная, если не единственная задача в политике – революционное разрушение “эксплуататорского строя” и его главного орудия – государства. К тому же каждый анархист видел в себе суверенную творческую личность, способную самостоятельно решать как практические, так и теоретические вопросы. Поэтому о партийной дисциплине и партийной иерархии в среде анархистов говорить можно лишь условно. [c.212]

Организационная структура, численность, состав

Первые шаги к: усилению роли анархизма в общественно-политической жизни были сделаны за границей. В 1900 г. в Женеве возникает организация российских анархистов-эмигрантов под названием “Группа русских анархистов за границей”, издавшая воззвание с призывом к свержению самодержавия и социальной революции. Ее лидерами были Мендель Дайнов, Георгий и Лидия Гогелия (Л.В.Иконникова). Супруги Гогелия в 1903 г. в Женеве создали группу анархистов-коммунистов “Хлеб и воля”, принесшую известность российскому анарходвижению. “Хлебовольцамв при поддержке П.А.Кропоткина, М.И.Гольдсмит и В.Н.Черкезова удалось в том же году организовать издание первого российского анархического печатного органа за границей – газеты “Хлеб и воля”.

В 1900 – 1904 гг. небольшие группы российских анархистов-эмигрантов появляются и в других государствах (в Болгарии, Германии, Соединенных Штатах, Франции). В 1904 г. соотечественниками были созданы крупнейшие анархические издательские центры, предназначенные для издания и распространения анархической литературы как за границей, так и в России: “Издательская группа “Анархия” (Париж, лидер – Б.Я.Энгельсон) и “Группа русских рабочих анархистов-коммунистов” (Лондон, лидер – Кропоткин). Принципиально [c.212] новым фактом в деятельности этих организаций было их тесное организационное сотрудничество с социалистическими и анархистскими кругами различных стран мира. Сохранились документы, свидетельствующие о материальной поддержке российского анарходвижения со стороны представителей освободительных кругов других государств.

В самой России первые анархистские группы появляются весной 1903 г. в г. Белостоке Гродненской губернии среди еврейской интеллигенции и присоединившихся к ней ремесленных рабочих и летом – в г. Нежине Черниговской губернии в среде учащейся молодежи. Начавшийся процесс образования анархистских групп на территории страны шел по восходящей линии, и уже к концу 1903 г. функционировало 12 организаций в 11 городах, а в 1904 г. – 29 групп в 27 населенных пунктах Северо-запада, Юго-запада и Юга страны.

Вскоре усилиями первых российских пропагандистов анархизма сформировались три крупных центра анарходвижения – Белосток, Екатеринослав и Одесса. Свою ведущую роль организации этих городов подтвердили и в революции 1905–1907 гг., став центрами движения. Менее сильные формирования анархистов в это же время существовали на Юго-западе (Житомир – Каменец-Подольский – Киев), в Центральном районе (Н.Новгород – Саратов – Пенза), на Северном Кавказе и в районе Придонья. В Закавказье центрами анархистов были Тифлис, Кутаиси, Баку. Незначительную роль в анархистской среде играли организации Прибалтики, Польши; не сыграли роли лидеров группы Москвы и Петербурга. Анархические организации на огромных территориях Урала, Сибири, Средней Азии, Дальнего Востока были представлены единичными формированиями.

В годы революции существенно возросла численность анархистских организаций. В 1905 г. их насчитывалось уже 125 (в 110 городах и населенных пунктах), в 1906 г. – 221 (в 155 городах) и в 1907 г., считавшемся “вершиной” движения, в стране уже действовало 255 формирований в 180 городах и населенных пунктах. В целом за 1903 – 1910 гг. деятельность анархистов проявилась в 218 населенных пунктах империи, в 51 губернии и 7 областях. За эти же годы в состав анархистских организаций по стране входило около 7 тыс. человек (в период революции их насчитывалось немногим более 5 тыс. человек).

В организационной структуре анархистских образований имелись свои особенности. Среди анархистов преобладали сравнительно малочисленные группы (от 3–6 до 30 членов), но встречались и крупные формирования (федерации) групп с большим числом участников (от 80–90 до 150–200 человек) с разветвленной сетью кружков и “сходок” для различных категорий и слоев населения. Крупные федерации анархистов, как правило, действовали в основных регионах их нахождения (Северо-Запад, Юг, Юго-Запад; в городах: Белостоке, Екатеринославе, Одессе, Житомире и др.).

Социальную основу анархистского движения составляли преимущественно кустари, ремесленники, торговцы, крестьяне, деклассированные [c.213] элементы, часть интеллигенции, а также немногочисленные группы рабочего класса, недовольные существующими порядками, но слабо представлявшие пути и средства борьбы с ними. В составе анархистских организаций наблюдалось почти полное отсутствие рабочих ведущих отраслей промышленности, зато обильно были представлены труженики сферы услуг – сапожники, портные, кожевенники, мясники и т.д. Особенно много подобных объединений было в районах Северо и Юго-Запада, в черте так называемой еврейской оседлости, где мелкая промышленность и кустарное производство были распространены очень широко. Мизерным было представительство в анархистских организациях лиц из привилегированных сословий – дворян, чиновников, купцов и почетных граждан.

Если попытаться составить обобщенный портрет анархиста периода революции 1905–1907 гг., то он выглядел бы так: молодой человек (или девушка) 18–24 лет (что во многом объясняет безрассудность и авантюризм в действиях) с начальным образованием {или без него), как правило, из демократических слоев общества; в движении преобладали евреи (по отдельным выборкам их численность достигала 50%), русские (до 41%), украинцы. Некоторое увеличение численности кавказцев, прибалтов и поляков отмечалось в организациях, созданных на национальных территориях. Среди анархистов практически не было лиц зрелого возраста. Самыми пожилыми были основатель движения П.А.Кропоткин (родился в 1842 г.), Мария Гольдсмит (в 1858 г.). Основная масса видных организаторов анарходвижения – М.Дайнов, Н.И.Музиль (Рогдаев), Д.Новомирский (Я.И.Кирилловский), А.А.Боровой, В.И.Федоров-Забрежнев и др., к моменту революции им было около 25–32 лет. В основном руководители и теоретики анархизма имели высшее или среднее специальное образование, навыки агитационно-пропагандистской работы. [c.214]

Программные установки. Течения в российском анархизме

В годы Первой российской революции в анархизме явственно определились три основных направления: анархо-коммунизм, анархо-синдикализм и анархо-индивидуализм с наличием в каждом из них более мелких фракций. Названные направления были достаточно обособлены друг от друга. Помимо различий программных и тактических, они имели собственные печатные органы, определенные сферы социального влияния, регионы действий.

Такое положение в анархистском движении сложилось не сразу. Накануне и в первые месяцы революции 1905 г. большинство анархистских групп состояло из последователей теории П.А.Кропоткина, анархистов-коммунистов (хлебовольцев). Стратегические и тактические задачи хлебовольцев в революции были намечены на их 1 съезде в Лондоне (декабрь 1904 г.). Целью действий анархистов объявлялась “социальная революция, т.е. полное уничтожение капитализма и государства и замена их анархическим коммунизмом”. Началом революции [c.214] должна была явиться “всеобщая стачка обездоленных как в городах так и в деревнях”. Главными методами анархистской борьбы в России провозглашались “восстание и прямое нападение, как массовое, так и личное, на угнетателей и эксплуататоров”. Вопрос о применении личных террористических актов должен был решаться только местными жителями в зависимости от конкретной ситуации.

Формой организации анархистов должно было быть “добровольное соглашение личностей в группы и групп между собою”. На съезде Кропоткин впервые сформулировал идею о необходимости создания в России отдельной и самостоятельной анархической партии. Хлебовольцы категорически отвергли возможность сотрудничества и вхождения анархистов и другие революционные партии России, обусловив это неизбежной изменой последних анархическим принципам. В числе наиболее серьезных противников ими были названы социал-демократы.

На II съезде в Лондоне (17–18 сентября 1906 г.) вопросы стратегии и тактики хлебовольцев в революции получили дальнейшее развитие и конкретизацию. Важнейшим документом съезда была написанная Кропоткиным резолюция, в которой давалась оценка и раскрывался характер революции, уточнялись задачи анархистов, Кропоткин считал, что налицо “народная революция, которая продлится несколько лет, низвергнет старый порядок вообще и глубоко изменит все экономические отношения вместе с политическим строем”. Движущими силами революции назывались городские рабочие и крестьяне, опередившие “революционеров из имущих классов”. В резолюции говорилось о том, что анархисты вместе со всем русским народом борются против самодержавия, и ставилась задача расширить эту борьбу и направить ее “одновременно против капитала и против государства”. Такая мера политического воздействия рабочих масс России, по мнению Кропоткина, позволила бы им двигаться к полному освобождению, делая это революционным путем: “Волю цари не дарят, парламенты ее также не дают, ее надо брать самим”.

В резолюции выражалось резко отрицательное отношение анархистов к возможности работы в таких учреждениях, как Государственная дума и Учредительное собрание. Из всех методов революционной борьбы анархисты предпочитали немедленные и разрушительные действия масс. В резолюции “Об актах личного и коллективного протеста” (автор В.И.Федоров-Забрежнев) участники съезда подтвердили право анархистов на совершение террористических актов лишь в целях самозащиты. Вместе с тем “идейные” анархисты отвергли роль террора как средства для изменения существующего строя, подчеркнув при этом, что его применяют в России представители других партий. Резолюция “О грабеже и экспроприации” предостерегала анархистов от излишнего увлечения личными и групповыми “эксами” (т.е. экспроприациями) и содержала призыв “строго беречь нравственный облик, с которым русский революционер всегда являлся перед русским народом”.

В вопросах организации всячески поощрялись самостоятельность и независимость в действиях анархистов. Что касается всеобщей стачки, то, по мнению участников съезда, она и впредь должна была [c.215] оставаться “могучим средством борьбы” с самодержавием и дополнять вооруженную борьбу народных масс с режимом. Принципиальными для анархистов, действовавших в России, были решения съезда о возможности вступать в рабочие союзы беспартийного характера и самим создавать новые анархические союзы, связанные с другими объединениями той же отрасли труда. Был принят документ, запрещавший анархистам заключать соглашения о сотрудничестве (для борьбы с самодержавием) с партиями революционной демократии и либеральной буржуазии.

Существенным для хлебовольцев был вопрос о будущем обществе, созданном по модели анархо-коммунизма. Освобожденное от пут царизма общество Кропоткин и его последователи представляли как союз или федерацию вольных общин (коммун), объединенных свободным договором, где личность, избавленная от опеки государства, получит неограниченные возможности для развития. Первоочередной задачей победившей революции анархо-коммунисты считали экспроприацию всего, что служило эксплуатации (земли, орудий производства и средств потребления “хотя бы в отдельных местностях и городах, где представится возможным”). Считалось, что достигнутый максимум свободы личности будет сопровождаться и максимумом экономического расцвета общества в результате высшей производительности свободного труда. Для планомерного развития экономики Кропоткин предлагал децентрализовать промышленность, установить прямой продуктообмен и интеграцию труда (обработку земли как сельскими, так и городскими жителями, соединение умственного и физического труда, введение производственно-технической системы обучения). В аграрном вопросе Кропоткин и его соратники считали необходимым передать всю землю, захваченную в результате восстания (социальной революции), народу, тем, кто сам ее обрабатывает, но не в личное владение, а общине.

Крупными идеологами и организаторами анархо-синдикализма в России были Я.И.Кирилловский (Д.И.Новомирский), Б.Н.Кричевский, В.А.Поссе. Значительная часть сторонников этого течения воспитывалась на дискуссиях об отношении к синдикализму, продолжавшихся из года в год на страницах анархистских печатных органов различных направлений.

Д.И.Новомирский, возглавлявший в 1905–1907 гг. организации синдикалистов в Одессе, в брошюрах “Программа синдикального анархизма”, “Манифест анархистов-коммунистов”, в уставе Всероссийского союза труда и программе “Южно-Русской группы анархистов-синдикалистов” последовательно изложил стратегию и тактику синдикалистов в России. Основной целью своей деятельности они считали полное, всестороннее освобождение труда от всех форм эксплуатации и власти и создание свободных профессиональных объединений трудящихся как главной и высшей формы их организации. Из всех видов борьбы синдикалисты признавали только непосредственную, прямую борьбу рабочих с капиталом, а также бойкот, стачки, уничтожение имущества (саботаж) и насилие над капиталистами.

Следование синдикалистским установкам логически привело их защитников к выдвижению идеи “беспартийного рабочего съезда” [c.216] агитации за создание общероссийской рабочей партии из “пролетариев независимо от существующих партийных делений и взглядов”, в первое десятилетие XX в. в России были распространены идеи В.А.Поссе, выступавшего за создание особых рабочих кооперативов для борьбы рабочего класса за свои профессиональные, экономические интересы, избегая политических и вооруженных методов борьбы с самодержавием.

В анархизме периода первой революции (и в последующие годы) появляется такое направление, как анархо-индивидуализм (индивидуалистический анархизм). Он был представлен сторонниками взглядов А.А.Борового, О.Виконта, Н.Бронского, взявших за основу своих построений абсолютную свободу личности как “исходную точку и его конечный идеал”.

Разновидностью анархо-индивидуализма был мистический анархизм, который проповедовали талантливые представители российской интеллигенции: поэты и писатели С.М.Городецкий, В.И.Иванов, Г.И.Чулков, Л.Шестов (Л.И.Шварцман), К.Эрберг и др. Вариант индивидуалистического анархизма представлял в России Лев Черный (псевдоним П.Д.Турчанинова), опубликовавший книгу “Новое направление в анархизме; ассоциационный анархизм” (1907). В его труде последовательно излагались теории различных идеологов анархизма по вопросам жизнедеятельности общества и государства, прежде всего П.Ж.Прудона, М.Штирнера, американского анархиста В.Р.Туккэра (Тэккера). Л.Черный высказывался за сочетание принципов коллективизма и индивидуализма, выступал за создание политической ассоциации производителей. Основным методом борьбы с самодержавием он считал систематический террор.

К последователям индивидуалистического анархизма можно отнести махаевчев (махаевистов), высказывавших враждебное отношение к интеллигенции, власти и капиталу. Создателем и теоретиком учения был польский революционер Я.В.Махайский (он печатался под псевдонимами А.Вольский, Махаев), а наиболее известный его последователь – Е.И.Лозинский (Е.Устинов). Число представителей индивидуалистического анархизма было невелико, но это не умаляет значения их теоретических разработок.

В условиях революции 1905 – 1907 гг. в российском анархо-коммунизме образовалось еще несколько течений. Среди них выделялось Движение анархистов-коммунистов (беэначальцев), возглавляли которое С.М.Романов (Бидбей) и Н.В.Дивногорский (Петр Толстой). В основу этого мировоззрения были положены проповедь террора и грабежей как способов борьбы с самодержавием и нигилистическое отрицание всяких нравственных устоев общества. Прорваться в “царство свободы” они мечтали путем беспощадной “кровавой народной расправы” с власть имущими, используя для этой цели “мятежные Шайки” из безработных и люмпен пролетариев. Отдавая предпочтение тактике “прямого действия” (“эксам” и терактам), безначальцы выступали категорически против различных видов борьбы рабочих масс за свои требования, в том числе и против создания профсоюзов. В период революции 1905–1907 гг. безначальцы не имели большого числа сторонников, но в местностях, где существовали их группы [c.217] (Петербург, Москва, Киев, Тамбов, Минск, Варшава и др.), они действовали весьма активно, особенно в выпуске печатных изданий и изготовлении взрывчатых веществ.

Осенью 1905 г. в анархо-коммунизме оформилось движение анархистов-коммунистов (чернознаменцев). Организатором и идеологом чернознаменства в России был И.С.Гроссман (Рощин). Изданный им в Женеве в декабре 1905 г. единственный номер газеты “Черное знамя” дал название целому направлению анархистов. В революции 1905 – 1907 гг. это течение анархической мысли играло одну из важных ролей. Наиболее сильные группы чернознаменцев действовали на Северо-Западе и Юге России (Белосток, Варшава, Вильно, Екатеринослав, Одесса). Социальную базу течения составили отдельные представители интеллигентской богемы, люмпен-пролетарии и некоторые рабочие, занятые на маломощных, ремесленного типа предприятиях. Своей главной задачей чернознаменцы считали создание широкого массового анархического движения, установление прочной связи со всеми направлениями анархизма. Чернознаменцы выступали за активные действия и в процессе теоретической борьбы с хлебовольцами обосновали следующую программу; “Постоянные партизанские выступления пролетарских масс, организация безработных для экспроприации жизненных припасов, массовый антибуржуазный террор и частные экспроприации”.

В ходе боевых операций в конце 1905 г. чернознаменцы раскололись на две группировки: безмотивных террористов во главе с В.Лапидусом (Стригой) и анархистов-коммунистов. Безмотивные террористы основной целью своей деятельности считали организацию “безмотивного антибуржуазного террора” путем индивидуальных покушений на представителей буржуазии не за какие-либо определенные проступки (донос, провокаторство и т.д.), а исключительно за принадлежность к классу “паразитов-эксплуататоров”, Подобную тактику действия чернознаменцы особенно рекомендовали рабочему классу, полагая, что путем таких акций можно обострить классовую борьбу против всех властвующих и угнетающих.

Сторонники анархистов-коммунистов, наоборот, высказывались за сочетание антибуржуазной борьбы с серией частичных восстаний во имя провозглашения в городах и селах “временных революционных коммун”. Как “террористы”, так и “коммунисты” отрицательно относились к участию анархистов в беспартийных профессиональных союзах, которые, по их мнению, приучали рабочих к легализму и борьбе за минимальные требования.

Для большинства российских анархистов-коммунистов, стремившихся к; самоутверждению в боевой, разрушительной деятельности, вопрос об отношении к профессиональному движению трудящихся не являлся определяющим. Иначе считали анархисты-синдикалисты, оформившиеся в 1905 г. в одно из самостоятельных направлений анархизма. [c.218]

В плену террора и экспроприации

При знакомстве с историей анархизма поражает обилие всевозможных фракций и направлений. Но в практической деятельности сторонники анархии были на редкость единодушны и в борьбе за свои идеи отдавали предпочтение террору и экспроприациям.

Уже в 1904–1905 гг. анархистский террор и экспроприации стали значительным явлением. Наряду с отдельными героическими эпизодами борьбы в движении все больше процветали уродливые отклонения – убийства из удальства, грабежи с целью обогащения и наживы. Значительная часть анархистов предпринимала подобные акции по личной инициативе, не согласуя их с решениями организаций или съездов.

Всероссийскую известность получили многие анархистские акты. Один из первых был совершен в 1904 г. в Гродненской губернии в местечке Крынки (близ Белостока) Нисаном Фарбером. Он нанес текстильному фабриканту А.Кагану несколько ударов кинжалом в шею “за неуступчивость в отношении стачечников”. Скрывшись с места акции, Фарбер продолжал борьбу с режимом и вскоре подорвал (вместе с собой) полицейский участок в Белостоке, заставив земляков по-новому, более критически, взглянуть на роль анархистов в происходивших событиях. 4 октября 1905 г. в пос. Амур (близ Екатеринослава) анархисты воспользовались недовольством 300 уволенных рабочих, убили директора машиностроительного завода. В рабочей среде этот акт был встречен с одобрением.

Польские анархисты-чернознаменцы (группа “Интернационал”), выбрав наиболее удачливого из своей среды – И.Блюменфельда и снабдив его тремя бомбами, благословили на акции возмездия. В октябре 1905 г, он бросил бомбу в банковскую контору Шерешевского в Варшаве, а через месяц повторил акцию, взорвав оставшиеся снаряды в ресторане “Бристоль”, ранив при этом одного буржуа. Репрессии не заставили себя долго ждать. Вскоре организация анархистов была ликвидирована, а 16 ее членов оказались в Варшавской цитадели. Варшавский генерал-губернатор Г.А.Скалон без суда и следствия приказал казнить всех заключенных анархистов; они были расстреляны в январе 1906 г.

Произвол властей порождал еше большее сопротивление. Годы революции вошли в историю российского анархического движения как время непрекращавшихся террористических актов и экспроприации, вооруженных сопротивлений и грабежей. Но в этом движении стали заметны и новые тенденции. Например, Амур-Нижнеднепровский районный комитет партии анархистов-коммунистов, поддерживавший федеративные отношения с городской группой в Екатеринославе, построил свою деятельность по-новому. Учитывая, что в организации сплотились различные по своему происхождению, темпераменту и боевому опыту анархисты, ее руководящее ядро решило разделить эту организацию на две группы: Центральный комитет (“центровиков-идеалистов”), которому вменялось в обязанность вести в основном агитационно-пропагандистскую деятельность и [c.219] отдавать полученные деньги на нужды всей организации, и “группови-ков-экспроприаторов” – они должны были совершать “эксы” на свой страх и риск и могли тратить полученные от грабежей средства на себя. Однако даже элементарная попытка наведения порядка в анархистской среде вылилась в поножовщину и перестрелку анархистов друг с другом. В мае – июле 1907 г. Екатеринославское охранное отделение зафиксировало более десяти убийств на почве этого разлада. Полицейские летописцы отметили тот факт, что впервые в анархистской среде произошло четкое деление на лиц, занимавшихся исключительно организационной работой, и тех, кто стал на путь боевой, разрушительной деятельности. Масштабы подобной “работы” анархистов были весьма значительны в различных регионах страны.

Российские анархисты не оставались равнодушными и к просьбам своих коллег из других стран, оказывая им поддержку в совершении ряда терактов. Так, они участвовали в подготовке покушений на германского императора Вильгельма и некоторых высокопоставленных лиц Франции.

Важным для понимания анархистской тактики в годы революции является выяснение вопроса об отношении анархистов к эспроприациям. Лидеры российского анархизма, как правило, поддерживали экспроприации организованные и массовые и категорически отрицали необходимость подобных актов для личных целей, сравнивая их с воровством. Однако, несмотря на это, мелкие “эксы” буквально разрывали движение. Именно так начинал свою деятельность среди анархистов Нестор Махно (1888–1934), будущий руководитель крестьянского движения на Украине в годы Гражданской войны. Будучи с осени 1906 г. членом “Гуляй-Польской группы анархистов-коммунистов” (с. Гуляй-Поле Александровского у. Екатеринославской губ.), он в течение двух последующих лет занимался грабежом местных торговцев и промышленников. Это обошлось ему слишком дорого: неоднократные аресты, приговор к смертной казни, отмененной лишь из-за его несовершеннолетия, долголетние тюремные лишения (с 9 сентября 1908 г. по 2 марта 1917 г.), в том числе пребывание в Бутырской тюрьме. Подобный образ жизни вызвал у Махно тяжкое заболевание – туберкулез. Страдания укрепили и развили его анархистские убеждения, а пребывание в тюрьмах пополнило его кругозор и дало возможность получить минимальное образование (в Бутырской тюрьме он освоил русскую грамматику и литературу, занимался математикой, историей, политэкономией).

С угасанием революционной энергии в массах экспроприаторский пыл анархистов, наоборот, усиливался, и суммы, захваченные на “предприятиях”, росли не по дням, а по часам. Так, в октябре 1907 г. грузинские анархисты, соединив свои усилия с эсерами-федералистами, ограбили казначейство а г. Душети Тифлисской губернии на сумму 250 тыс. рублей. Это был самый крупный “экс” анархистов в России в первой половине XX в.

Традиция совместных выступлений анархистов с представителями других политических партий против самодержавия зародилась еще накануне Первой российской революции. В мае 1904 г. – первой [c.220] половине 1905 г. в Вильно и Одессе охранка зафиксировала первые серьезные попытки местных анархистов вступить в контакты с эсерами ц социал-демократами. Лето 1905 г. прошло в бурных дискуссиях и столкновениях анархистов с членами других партий по всем регионам страны, и казалось, что на практике подтверждаются идеи теоретиков движения о невозможности сотрудничества с другими политическими силами в России. Одесские анархисты наконец исполнили свою мечту о метании разрывных снарядов в черносотенцев, а екатеринославская группа в полном составе приняла участие в октябрьской политической стачке и вместе с боевыми дружинами других партий сражалась на баррикадах в Чечелевке (предместье Екатеринослава).

Но самые яркие страницы совместной борьбы против режима относятся к декабрю 1905 г. В отечественной историографии замалчивались факты участия анархистов в декабрьском вооруженном восстании. Типичным было утверждение о том, что, когда “революция вступила в полосу вооруженных восстаний, боевых дружин анархистов на баррикадах не оказалось”. Между тем имеется около десятка свидетельств представителей различных партий и движений об активном участии анархистов в вооруженных выступлениях в Москве, Тифлисе, Екатеринбурге.

Уже в начале революции наиболее здравомыслящие сторонники анархии не самоустранялись от целенаправленной борьбы с самодержавием. В моменты острых столкновений они шли на контакты и сотрудничество с членами других партий (РСДРП, ПСР, ППС), участвовали в отрядах революционной самообороны против черносотенцев, в коалиционных комитетах, в баррикадных сражениях с правительственными войсками, организации совместных боевых акций и покушений на царских сатрапов.

Сотрудничество было продолжено а в 1906–1907 гг. Наиболее дальновидные анархисты развивали позитивные начала в движении, предпринимая попытки организации смешанных групп из представителей различных партий и межрегиональных объединений в форме федерации.

В годы революции стал развиваться и процесс перехода членов одной партии в другую: к анархистам переходили члены РСДРП, эсеры и эсеры-максималисты. Их объединяли близость программно-политических воззрений и социальной базы, образ действий. Играли роль и разочарование рядовых членов организаций в работе формирований, непонимание тактической линии партии (в частности, у членов РСДРП – отрицательного отношения к террору и частным экспроприациям). В истории революции были зафиксированы и единичные случаи перехода анархистов в ряды других партий (как правило, к эсерам и максималистам, изредка к социал-демократам). [c.221]

На новом этапе (1907–1917 гг.)

Поражение революции выявило в российском анархическом движении две разнохарактерные тенденции. Первая вела к его полной [c.221] гибели и самоуничтожению, вторая – поддерживала слабые ростки консолидации и объединения и могла стать шансом на спасение.

В первом случае речь идет о следующем. В анарходвижении в довольно большом количестве появились заурядные шайки грабителей-налетчиков с экзотическими названиями “Анархисты-террористы” “Кровавая рука”, “Лига красного шнура”, “Черные вороны”, “Мстители”, “Ястреб” и т.п. В то же время отдельные организации начинают поиски выхода из тупика и вспоминают о постоянных призывах Петра Кропоткина к единению анархических сил для борьбы с режимом. Рождается идея созыва Всероссийского съезда анархистов. Актуальность и своевременность решения данного вопроса российские анархисты осознали на международном анархическом конгрессе в Амстердаме в августе 1907 г. Выступления и доклады российских представителей с огромным интересом были выслушаны делегатами, и в конце работы форума представители 27 государств Европы, Азии, Африки и Америки приняли специальную резолюцию “Об отношении к русской революции”. В документе содержалось обращение к анархистам всех стран оказать “всевозможную материальную и духовную поддержку” делу русской революции, пропагандировались анархистские методы борьбы с самодержавием и подчеркивалось международное значение революции, от исхода которой зависело “ближайшее будущее мирового пролетариата”.

В октябре – ноябре 1907 г. анархисты различных групп провели городские конференции. Наиболее крупная из них состоялась е Киеве с участием анархистов из других городов. Одним из авторов итоговых документов этой встречи анархистов был Дмитрий Богров, будущий убийца Петра Столыпина. Серьезные шансы на созыв съезда в конце года имела и Объединенная московская группа анархистов, но он был сорван из-за начавшихся раздоров в анархистской среде.

Наступление реакции не прервало активных боевых выступлений российских анархистов, но нанесло ощутимый урон объединительным тенденциям. В 1908–1909 гг. в анарходвижении продолжался процесс распада и самоликвидации организаций. Если в 1908 г. действовало 108 групп анархистов в 83 населенных пунктах страны, то в 1909 г. их насчитывалось уже 57 в 44 городах, в 1910 г. – только 34 группы в 30 пунктах, в 1911 г. – всего 21 организация, в 1912 г. – 12, в 1913 г. – 9 и накануне Первой мировой войны – лишь 7 групп. Таким образом, вопреки утвердившимся в исторической литературе оценкам, в 1908–1913 гг. анархистские организации не исчезли бесследно с политической арены, хотя их число значительно уменьшилось. Малочисленные организации сохранились в Белой Церкви, Киеве, Москве, Петербурге, Одессе, Харбине и других городах; занимались они лишь выпуском прокламаций.

Наконец, а 1908 г. Женеве состоялась конференция русских анархистов-коммунистов, на которой произошло объединение членов групп “Буревестник”, “старой” группы и редакции газеты “Хлеб и Воля” (во главе с Г.И.Гогелия) в Союз русских анархистов-коммунистов. По итогам форума было выпущено “Заявление”, в котором говорилось, что между членами названных групп “существует полная [c.222] солидарность, как в теоретических, так и в тактических вопросах… чтобы не дробить и без того немногочисленные силы русского коммунистического анархизма”. Главной задачей Союза объявлялось внесение “идейного единства в анархическое движение, которое должно было стать сознательным, последовательным, цельным и планомерным”.

На собраниях части российских анархистов в Брюсселе (декабрь 1908 г.) и Лондоне (апрель 1910 г.) опять зазвучали призывы к ведению более энергичной агитации в России и были намечены населенные пункты, в которых разрешалось проводить экспроприации: Рига, Гомель, Варшава, Нижний Новгород, Пенза, Москва, Брест. Еще дальше пошли в своих действиях члены Московской группы анархистов-коммунистов (в нее входило до 40 человек): в 1910–1911 гг. наряду с пропагандистской работой среди рабочих и крестьян Московской, Костромской и Смоленской губерний они совершили ряд разбойных нападений на казенные винные лавки и почтово-телеграфные конторы. Усилить свое влияние на анархистов и членов других партий пытались на Украине участники Инициативной группы анархистов Юга (Киев), разработавшие специальную программу действий. Но время было упущено. [c.223]

На новом этапе (1910–1917)

В 1910–1913 гг. на волне общего революционного подъема в отдельных городах страны создаются подпольные революционные кружки для изучения социалистической (в том числе и анархистской литературы. Один из первых кружков подобного рода возник в конце 1911 г. среди студентов смоленского землячества при Московском коммерческом институте. Члены его обоснованно считали, что “период терроризма уже пройден и возвращение к нему бесполезно”, и, взяв за основу синдикалистские установки в сочетании с идеями кооперации, занялись пропагандистской деятельностью в Туле, Брянске, Смоленске, Кинешме.

Анархисты-эмигранты пытались сплотить свои ряды и разработать новую программу и тактику движения. С этой целью в 1913 г. они провели пять конференций в различных городах Западной Европы.

Наибольшее значение для развития российского анарходвижения в данный период имели решения Первой объединительной конференции русских анархистов-коммунистов в Лондоне (28 декабря 1913 г. – 1 января 1914 г.), давшие ряд конкретных установок относительно поведения и тактики действий анархистов в условиях нового революционного подъема. Участники форума приняли решения о создании Федерации анархо-коммунистических групп за границей, издании первого федеративного печатного органа – газеты “Рабочий мир”. Но особенно важными оказались положения об образовании Анархического Интернационала, о созыве будущего съезда российских анархистов-коммунистов всех течений в августе 1914 г. в Лондоне и участии россиян в работе Лондонского международного анархического конгресса 1914 г. Начавшаяся мировая война оставила эти [c.223] проекты нереализованными, но само движение постепенно выходило из кризиса и потрясений. Стали появляться новые формирования полиция все чаше находила следы пропагандистко-издательской деятельности анархистов на российских фабриках и заводах.

Первая мировая война привела к расколу в анархистской среде. К оборонцам примкнул Кропоткин, призывавший к войне “до конца германского милитаризма”, ибо считал, что победа Германии будет большой национальной катастрофой для России. Ему противостояли анархисты-интернационалисты, осуждавшие любые военные действия.

Русские патриоты приветствовали переход лидера анархистов на их сторону и даже приезжали к нему “на поклон”. Так, например, его посетил лидер кадетской партии П.Н.Милюков. Пока Кропоткин собирал дивиденды от своих публичных выступлений, в России движение переживало весьма непростые времена. В ряде городов имелись малочисленные организации (из 4–18 человек), действовавшие в среде студентов, рабочих различных профессий – кожевенников, печатников, железнодорожников и др. Самым большим их достижением было издание прокламаций и устная агитация на предприятиях. Исключением являлась работа Северного союза анархистов в Петрограде (с 1914 г.), в который входили синдикалисты, коммунисты и индивидуалисты, сумевшие общими усилиями выпустить два номера гектографированного журнала “Анархист”.

В 1915 г. анархистские организации имелись в восьми городах страны, в конце следующего года их насчитывалось уже 15 (в семи населенных пунктах). Было заметно, что анархисты нащупывали свои методы воздействия на массы, но их общее число, вероятно, едва достигало 250–300 человек.

Февральская революция 1917 г. принесла обновление и русскому анархизму. Вновь на арену политической борьбы вышли анархо-коммунисты, индивидуалисты и сторонники анархо-синдикализма. Однако анархисты не могли столь быстро восстановиться после потерь военных лет. Их новоявленной агитации поддавались лишь наиболее незрелые слои рабочих и солдат, а о практической работе в Москве и Петрограде “долгое время ничего не было слышно”. Происходил процесс накопления сил.

Наконец 13 марта 1917 г. силами членов семи анархистских организаций в Москве была создана Федерация анархических групп, в которую вошло около 70 человек, в основном из молодежной среды. В то же время роль главных идеологов и организаторов движения в Москве и Петрограде продолжали играть такие известные анархисты, как П.А.Аршинов, В.В.Бармаш, А.А.Боровой, братья Абба и Владимир Гордины, И.Блейхман, Д.Новомирский, Л.Черный, Г.Б.Сандомирский, А.А.Солонович, Г.П.Максимов, В.С.Шатов, В.М.Эйхенбаум (Волин), Е.З.Ярчук. Вернулся в Петроград из эмиграции и Кропоткин, восторженно встреченный народом.

Анархисты различных направлений спешили определить свое отношение к животрепещущим вопросам революции. Анархо-синдикалисты во главе со своими лидерами – В.Волиным, Г.Максимовым и В.Шатовым – выступали за замену государства федерацией синдикатов, [c.224] захват фабрик и заводов рабочими коллективами и развернули активную пропагандистскую деятельность. Вскоре под их контролем оказались союзы металлистов, портовых рабочих, булочников, отдельные фабрично-заводские комитеты. Их линия на установление действительного рабочего контроля на производстве была практически идентична позиции большевиков. Разница в подходах казалась несущественной, но в ней-то и крылась суть идейных различий: синдикалисты требовали строительства и организации общества снизу вверх, а большевики – перехода всех средств производства государству (центру), которое и должно было распоряжаться ими от имени рабочих, что в конечном итоге и случилось. В этом и состояло принципиальное различие двух идеологий. Синдикалисты поздно разобрались в тактических хитростях большевиков, но постепенно смогли избавиться от стремления к немедленному переходу общества анархии.

Верными своим стратегическим установкам на введение безвластию, коммунистического общества остались анархисты-коммунисты. Так, они сразу призвали массы к социальной революции, к свержению Временного правительства, а после создания советов рабочих и солдатских депутатов (в частности в Петрограде) стали добиваться допущения своих сторонников в эти органы в качестве полноправных членов. Они выдвигали требования “убийства старых министров” и “выдачи патронов и оружия... так как революция не кончена”. Предлагая немедленно ликвидировать Временное правительство, анархисты-коммунисты указывали на необходимость “положить конец империалистической войне”.

Различным в среде анархистов оказалось отношение к. советам рабочих, солдатских и крестьянских депутатов. 18–22 июля 1917 г. конференция анархистов Юга России в Харькове признала возможным вхождение сторонников анархии в советы, но исключительно с информационной целью. Категорически против участия в советах высказывались лишь анархисты-индивидуалисты. Весьма важной представляется позиция по этому вопросу Кропоткина: “Идея Советов, впервые выдвинутая в ходе революции 1905 г, и немедленно реализованная в феврале 1917 г., как только пал царский режим, идея таких органов власти, контролирующих политическую и экономическую жизнь, – величайшая идея. Она неизбежно ведет к пониманию того, что эти Советы должны объединить всех, кто на деле, своим собственным трудом участвует в производстве национального богатства…” Теоретик анархизма доказывал, что потеря власти советами или их пассивная роль в деле руководства массами может привести к диктатуре одной партии.

В 1917 г., как и в первой революции, анархисты-коммунисты отличались своими спонтанными, стихийными действиями, нацеленными на подталкивание событий. Они выделялись во время апрельского политического кризиса (19–21 апреля), выдвигая лозунг немедленного свержения Временного правительства; прославились захватом (в феврале), а затем и зашитой от правительственных войск (в июне) дачи бывшего царского министра П.Н.Дурново; подготовкой стихийных выступлений солдат 2–4 июля “с оружием в руках… для [c.225] свержения 10 министров-капиталистов” и захвата фабрик и заводов. Определенной заслугой анархистов-коммунистов была поддержка борьбы за создание однородного социалистического правительства в России.

Июльский политический кризис 1917 г. закончился поражением сил революции и частичным разгромом анархистских организаций, В этот период на передний край борьбы вновь вышел Кропоткин. Его фигура привлекала внимание не только революционеров, но и сторонников правительства, пытавшихся использовать в своих целях авторитет великого ученого и мыслителя. А.Ф.Керенский прилагал невероятные усилия, чтобы пригласить Кропоткина войти во Временное правительство, предлагая ему на выбор любой пост. Кропоткин отказался. Очевидно, результатом длительных размышлений стало его участие в работе Государственного совещания в Москве 15 августа 1917 г. Консервативные круги вряд ли ожидали услышать от теоретика анархизма проповедь идеи классового примирения всех сил, “и правых, и левых”, действовавших в революции. На этом совещании он высказал предложение объявить страну республикой. Возможно, это был умный, тактически хорошо обдуманный ход политика, считавшего, что достичь царства анархии можно будет лишь в условиях мира и демократии.

Но за претворение высказанного лидером анархистов предложения еще предстояла борьба. Накануне октября 1917 г. они были по-прежнему разобщены, хотя и имели на своей стороне приверженцев из 40 организаций, разбросанных по стране.

Важным консолидирующим фактором для анархистов стало появление новых газет – “Анархия” (Москва) и “Буревестник” (Петроград), на страницах которых звучали призывы к борьбе за идеалы анархизма.

6 ноября 1917 г. в “Анархии” был опубликован манифест Московской федерации анархических групп, ставший своего рода программным документом, определившим задачи анархистов на предстоящий период.

Накануне октября 1917 г. организации анархистов имелись почти в 40 городах страны, и большевики не преминули использовать их в качестве разрушительной силы против буржуазии и оказывали им помощь оружием, боеприпасами, продовольствием. Анархисты, окунувшись в родную стихию разрушения и борьбы, участвовали в вооруженных столкновениях в Петрограде, Москве, Иркутске и других городах. Многие анархисты командовали отрядами солдат и матросов и внесли достойную лепту в свержение самодержавия и защиту революционных завоеваний. В российском анархистском движении наступал новый этап, и об этом пойдет речь в одной из следующих глав. [c.226]

Далее:
Глава XI. Меньшевики

К оглавлению

ПРИМЕЧАНИЕ

^* Анархизм (от греч. Anarchia – безначалие, безвластие) – общественно-политическое учение, основными принципами которого являются отрицание государства и всякой власти, а также программное требование освобождения личности от всех форм политической, экономической и духовной зависимости.
Вернуться к тексту

Глава XI. МЕНЬШЕВИКИ

Это несколько странное для политического течения название закрепилось за частью российских марксистов после раскола, который произошел на II съезде РСДРП летом 1903 г. Тогда при выборах центральных органов партии сторонники Юлия Мартова оказались в меньшинстве, а сторонники Ленина – в большинстве, что и нашло отражение в наименованиях соответствующих партийных фракций, оформившихся после этих бурных событий. В дальнейшем меньшевики и большевики, которых часто называли “враждующими братьями” – ведь те и другие были революционерами-марксистами и руководствовались одной и той же партийной программой, – то сближались, то вновь расходились по вопросам стратегии и тактики революционной борьбы, пока наконец не стали в 1917 г. двумя совершенно самостоятельными социал-демократическими рабочими партиями. При этом в исторической ретроспекции их ожесточенная борьба предстает не только как столкновение человеческих характеров и амбиций, более жестких и более гибких тактических приемов и методов организационной работы, но и как принципиальный спор о разном понимании демократии и социализма. [c.227]

Генезис, организационные принципы и социальная база меньшевизма

Безусловно, существовала определенная генетическая связь между меньшевизмом и взглядами членов первой российской марксистской группы “Освобождение труда” (недаром все они стали затем меньшевиками), а также между меньшевизмом, “легальным” марксизмом и “экономизмом” 1890 – начала 1900-х годов. Сыграл свою роль в предыстории меньшевизма и оформившийся в 1897 г. еврейский Бунд. Однако рождение меньшевизма как особого течения в рабочем и социал-демократическом движении России было связано уже с новой полосой массовой революционной борьбы с царским самодержавием и буржуазией, начавшейся в первые годы двадцатого столетия. Именно тогда в России вырабатывалась принципиально новая модель нелегальной социал-демократической партии, нацеленной на подготовку и проведение демократической революции нового типа, которая должна была соединить антифеодальные, антибуржуазные и национально-освободительные черты и проходить при доминирующей роли городского пролетариата. При этом если большевики-ленинцы [c.227] выступали носителями новых, более радикальных и близких к российской революционной традиции XIX в. тенденций, то меньшевики изначально тяготели к организационным нормам и тактике принятым во II Интернационале, хотя учитывали в какой-то мере и национальную специфику России.

Споры меньшевиков с большевиками шли сначала по вопросам партийного строительства (вспомним хотя бы широко известную дискуссию, развернувшуюся на II съезде РСДРП вокруг формулировок первого параграфа устава, которые предложили Ленин и Мартов), затем распространились в 1904 – 1907 гг. на вопросы стратегии и тактики, а потом приняли уже интегральный идеологический и политический характер.

Меньшевистская фракция РСДРП оформилась в конце 1903-го – начале 1905 г. Весной 1905 г. прошли сепаратные фракционные форумы большевиков и меньшевиков – III съезд РСДРП (большевистский) в Лондоне и Первая общерусская конференция партийных работников (меньшевистская) в Женеве. Однако события начавшейся в январе 1905 г. в России революции, которая быстро шла на подъем, сблизили обе фракции, и весной 1906 г. на IV съезде РСДРП в Стокгольме произошло их объединение, не избавившее, впрочем, формально единую РСДРП от периодических межфракционных “разборок”.

Поражение Первой российской революции окончательно развело меньшевиков с большевиками, которые в начале 1912 г. организационно отмежевались от так называемых меньшевиков-”ликвидаторов”, а фактически от меньшевизма в целом, хотя в ряде мест объединенные социал-демократические организации существовали даже в 1917 г.

Отметим в этой связи, что процесс деления членов РСДРП на большевиков и меньшевиков проходил крайне болезненно, причем особенно сопротивлялись ему рабочие, которые часто не понимали до конца причины раскола и требовали восстановления партийного единства, И если в интеллигентских “верхах” партии, особенно в эмиграции, фракционные деления еще до 1905 г. приняли, по существу, необратимый характер, то в ее “низах”, занятых практической революционной работой непосредственно в России, еще долго сохранялась инстинктивная тяга к единству, что и явилось главным фактором объединительных движений в 1905 – 1906 гг. и весной 1917 г. Однако доктринальные противоречия и личные амбиции лидеров в конечном счете взяли верх. В итоге в августе 1917 г. меньшевики, среди которых тоже были разные группировки, оформились в РСДРП (объединенную), тогда как сторонники Ленина с весны того же года стали называть себя РСДРП (большевиков), а с марта 1918 г. – Российской коммунистической партией (большевиков). [c.228]

Организационные принципы и социальная база

И меньшевики, и большевики были сторонниками демократического централизма с ударением на второй части этого понятия. Но если большевики тяготели к строго дисциплинированной партии с [c.228] единоличным лидером, построенной по принципу безоговорочного подчинения каждой нижестоящей организации вышестоящей и чем-то напоминающей духовно-рыцарские ордена средневековья, то идеалом меньшевиков были социалистические партии II Интернационала. В 1905 г. обе фракции РСДРП встали на путь демократизации своих уставных норм, причем меньшевики расширили права местных организаций значительно больше, чем ленинцы. Характерно, что после объединения в 1906 г. большевики и меньшевики стали руководствоваться новым партийным уставом, первый параграф которого с перечнем обязанностей члена партии был сформулирован теперь в ленинском духе, т.е. требовал личного участия каждого партийца в работе той или иной партийной организации (в уставе 1903 г. по предложению Мартова было записано, что каждый член партии должен оказывать ей “регулярное личное содействие под руководством одной из ее организаций”).

В отличие от большевиков меньшевики гораздо терпимее относились к различным оттенкам взглядов в своих рядах. У них не было единоличного лидера, и внутри фракции всегда существовало несколько течений и группировок, которые вели между собой достаточно острую полемику. Как вспоминал позже один из видных меньшевиков Г.Я.Аронсон, “организационные рамки РСДРП (в меньшевистской ее части) всегда отличались чрезвычайной зыбкостью. Элемент принуждения в меньшевизме (так называемая партийная дисциплина и пр.) даже в полосу легальности и полулегальности почти не имел реальной силы. Понятия иерархии, субординации, тем более авторитарности и вождизма, ни в какой мере не были характерны для меньшевизма”.

Основоположником меньшевизма, его идеологом и историком, душой и совестью этого течения, которое в ходе своей эволюции стало одной из форм “демократического социализма”, был Ю.О.Мартов (1873–1923). Видными меньшевиками были также П.Б.Аксельрод, Ф.И.Дан, И.Г.Церетели, А.Н.Потресов, А.С.Мартынов, П.П.Маслов, Н.С.Чхеидзе, Н.Н.Жордания. Особую позицию занимал Г.В.Плеханов, взгляды которого никогда полностью не совпадали с меньшевизмом и который в 1917 г. возглавил самостоятельную социал-демократическую организацию “Единство”. Что касается Л.Д.Троцкого, то в 1903–1904 гг. он был ярым меньшевиком, но затем стал типичным центристом, стоявшим на промежуточных между большевизмом и меньшевизмом позициях и вступившим в 1917 г. в партию Ленина.

Ограниченность документальной базы и отмеченная выше запутанность межфракционных взаимоотношений в РСДРП, не позволявшая часто провести четкую границу между меньшевиками и большевиками, крайне затрудняют четкое определение количественных и этносоциальных параметров меньшевизма. Известно, например, что весной 1907 г. в России насчитывалось около 45 тыс. меньшевиков, причем главными центрами меньшевизма были Тифлис, Петербург, Киев, Москва, а если брать большие регионы, то Юг и Запад Европейской России и Закавказье. Среди делегатов-меньшевиков V съезда РСДРП (1907 г.), избиравшихся в дореволюционный период наиболее [c.229] демократическим путем, было 34% русских, 29% грузин и 23% евреев. Рабочих среди меньшевистских делегатов того же съезда было 32%, а крестьян-земледельцев – всего 1%, тогда как все остальные принадлежали к интеллигенции или были профессиональными революционерами. Разумеется, этносоциальный состав меньшевиков в целом мог не совпадать с приведенными выше данными, но известное представление о нем эти цифры, за неимением других, все же дают.

Для сравнения укажем, что, по данным той же мандатной комиссии V съезда РСДРП, среди большевистских делегатов было 78% русских и 11% евреев, 36% рабочих и ни одного крестьянина-земледельца. В то же время меньшевики немного обгоняли большевиков по количеству делегатов с высшим и средним образованием (соответственно 61 и 52%), а также по стажу подпольной работы и среднему возрасту.

В 1917 г., после выхода социал-демократии из подполья, и меньшевики, и большевики быстро стали массовыми партиями. Численность меньшевиков доходила тогда до 200 тыс. человек (у большевиков в октябре 1917 г. было примерно 350 тыс. членов). Однако доля рабочих в рядах меньшевиков существенно не изменилась: на августовском, чисто меньшевистском съезде делегаты-рабочие составляли лишь 22%, т.е. даже меньше, чем за десять лет до этого, на V съезде РСДРП.

Долгое время было принято считать, что в пролетарской среде меньшевики опирались главным образом на склонную к оппортунизму “рабочую аристократию”. Однако расплывчатость данного понятия применительно к России и партийно-политическая неоднородность этого микросоциального слоя, дававшего сторонников и РСДРП, и кадетам, и даже черносотенцам, заставили историков отказаться от подобной упрошенной схемы. Правильнее было бы сказать, что к меньшевикам тянулась та часть грамотных, социально активных и политизированных рабочих, которая хотела воплотить в жизнь марксистскую революционную доктрину, используя при этом минимум насилия и максимум легальных возможностей и опираясь в первую очередь на сознательность и инициативу самих трудящихся масс, а не на действия узкой группы профессиональных революционеров (не случайно они были сторонниками меньшевистских лозунгов революционного самоуправления, рабочего съезда и т.д.). Среди рабочих-меньшевиков преобладала так называемая “рабочая интеллигенция”, но были среди них и рабочие-середняки, и даже часть малоквалифицированных рабочих, которых смог увлечь за собой тот или иной местный меньшевистский руководитель. При этом в абсолютном своем большинстве они были не социал-реформистами западноевропейского толка, а умеренными революционерами, тем более что крайне негибкая политика царских властей и основной массы российских предпринимателей в рабочем вопросе отнюдь не способствовала “приручению” пролетариата и отказу от революции.

Очень показательны в этом отношения данные о групповых рабочих пожертвованиях на большевистскую, меньшевистскую и эсеровскую печать в 1913 г. Большевики лидировали в этом [c.230] соревновании, так как на их долю приходилось примерно 70% из трех с лишним тысяч таких коллективных сборов по сравнению с 21% у меньшевиков и 9% у эсеров. При этом меньшевистская газета “Луче была наиболее популярна у шахтеров (51% сборов), затем шли металлисты и печатники (по 26%) и рабочие железнодорожных депо и мастерских (24%), тогда как у текстильщиков меньшевики получили лишь 9% сборов.

Однако основную часть меньшевиков составляли радикально настроенная интеллигенция (врачи, журналисты, учителя, адвокаты и др.), студенты, служащие. Эта ситуация была результатом российской специфики процесса соединения марксистской идеологии с массовым рабочим движением. Он проходил под безраздельным руководством социал-демократической интеллигенции, которая из-за невысокого уровня общей и политической культуры рабочих сразу же захватила лидирующие позиции в РСДРП, причем большевики здесь мало чем отличались от меньшевиков. То, что мы знаем сегодня о меньшевистской интеллигенции, оставляет двойственное впечатление: с одной стороны, ее отличали высокие моральные качества, бескорыстие, самоотверженность, здравый смысл, неплохое знание марксистской теории; с другой – повышенная амбициозность, личное соперничество, быстрая смена настроений, определенный разрыв между словом и делом. Эти противоречивые черты во многом определяли и лицо меньшевизма в целом, который в своей практической политической деятельности заметно уступал большевизму, отличавшемуся неизмеримо большей сплоченностью, идеологической монолитностью, дисциплинированностью, умением учитывать настроения рабочих и крестьянских масс и разжигать их бунтарские инстинкты.

Посмотрим теперь, что представляли собой программа, стратегия и тактика меньшевизма, как выглядели их политические лозунги и каким виделось им ближайшее и более отдаленное будущее России. [c.231]

Программа, стратегия и тактика меньшевиков

Согласно программе, принятой на II съезде РСДРП в 1903 г., обе фракции Российской социал-демократической рабочей партии ставили своей целью революционный переход от капитализма к социализму, что позволило бы, по их мнению, обеспечить благосостояние и всестороннее развитие всех членов общества, уничтожить его деление на классы и ликвидировать эксплуатацию человека человеком. Предполагалось, что при социализме все люди будут иметь равные возможности и права, трудиться в меру своих способностей и получать за этот труд в соответствии с его количеством и степенью сложности. Путь к социализму должен был начинаться с пролетарской революции и установления диктатуры пролетариата – самого организованного, связанного с крупным машинным производством и разделяющего основные социалистические принципы класса общества, призванного через свою марксистскую партию осуществлять управление государством в течение всего переходного периода от капитализма к новому общественному строю. Диктаторская форма пролетарской [c.231] власти объяснялась необходимостью подавить сопротивление уходящих с исторической арены эксплуататорских классов, причем масштабы бы применяемого для этого насилия и меру возможного ограничения демократических свобод граждан марксисты представляли себе тогда достаточно смутно. Считалось, однако, что предварительным условием установления диктатуры пролетариата является превращение его в большинство населения данной страны.

Пролетарская революция мыслилась при этом как явление мирового масштаба. Маркс, Энгельс, а затем и теоретики II Интернационала полагали, что она произойдет с небольшими интервалами во всех развитых европейских государствах и США, а затем распространится на более отсталые и колониальные страны. При этом победа социалистической революции и тем более утверждение социализма как новой хозяйственной системы в одной стране, например в России, считались тогда невозможными.

Однако прежде чем решать задачи, входившие в программу-максимум РСДРП, социал-демократам необходимо было выполнить программу-минимум: добиться установления в России демократической республики и покончить со всеми остатками крепостничества. Предстояло передать помещичью землю крестьянам (сначала речь шла только о так называемых “отрезках”, т.е. о землях, отобранных у крестьян помещиками по условиям реформы 1861 г., а после начала революции 1905–1907 гг., – уже о всех помещичьих имениях, а также о землях, принадлежавших казне, царской семье и монастырям), ликвидировать национальный гнет и предоставить всем народам право самим решать свою дальнейшую судьбу (право на самоопределение молчаливо предполагало и возможность их отделения от России). Социал-демократы обещали также коренным образом улучшить положение рабочих: ввести 8-часовой рабочий день, государственное страхование по болезни и старости, ликвидировать систему штрафов и т.д. Все граждане России должны были обрести свободу слова, собраний и союзов.

Эта программа была разработана редакцией марксистской газеты “Искра” в 1902 г. и практически единогласно принята на II съезде РСДРП еще до раскола партии, В 1906 г, по инициативе меньшевиков, преобладавших на IV съезде РСДРП, аграрная часть программы подверглась пересмотру в духе идеи “муниципализации” земли (речь шла о передаче конфискованных помещичьих, казенных, удельных и монастырских земель в распоряжение избранных демократическим путем органов местного самоуправления без уточнения конкретного механизма крестьянского землепользования, что, естественно, не могло удовлетворить крестьян). Кроме того, в последние годы перед мировой войной у меньшевиков под влиянием Бунда наметился определенный сдвиг в сторону признания требования культурно-национальной экстерриториальной автономии для национальных меньшинств, не имеющих компактной территории проживания (евреи и др). Однако официально в программу РСДРП оно включено не было, хотя и фигурировало в меньшевистской платформе в период подготовки выборов в Учредительное собрание в 1917 г. [c.232]

В основу стратегии и тактики меньшевиков были положены следующие основные принципы:

1) марксистская рабочая партия ставит перед собой только те практические задачи, для решения которых назрели объективные условия и не стремится поэтому к преждевременному захвату власти 1цли участию в ней, предпочитая на демократическом этапе революции оставаться в роли крайней левой оппозиции (в мае 1917 г. меньшевиков отошли от этого принципа, войдя в состав Временного правительства);

2) социалистическая революция в России является делом весьма |отдаленного будущего и может быть ускорена лишь победой пролетариата на Западе;

3) общенациональный фронт борьбы с самодержавием должен (включать в себя и либеральную буржуазию, оппозиционные потенции которой еще далеко не исчерпаны; отсюда вытекает допустимость политических блоков с партией кадетов;

4) крестьянство с его частнособственническими инстинктами и (царистскими иллюзиями не может быть надежным долговременным (союзником пролетариата в демократической революции, не говоря (уже о революции социалистической, хотя и способно внести существенный вклад в расшатывание самодержавного строя;

5) рабочий класс выступает как главная движущая сила революции, ее инициатор и пример для других демократических слоев общества (в период до издания Манифеста 17 октября меньшевики с I оговорками признавали гегемонию пролетариата и его партии в освободительном движении, понимая ее, однако, не как руководящую роль рабочих и РСДРП в революции, а лишь как их особую социально-политическую активность и защиту ими общенациональных (интересов);

6) тактика партии строится применительно к политической обстановке в стране и предусматривает возможность применения всех форм борьбы, включая и насильственные, хотя предпочтение отдается при этом легальной деятельности в Думе, профсоюзах, кооперации и т.д.; экспроприации денежных средств на нужды революции (“эксы”) и политический терроризм по морально-этическим соображениям признаются недопустимыми.

Отрицая любые формы политического экстремизма и авантюризма, меньшевики пытались действовать не методами обструкции и бойкота, к которым нередко прибегали большевики, а методом конструктивного диалога с любым возможным союзником из революционного или либерального лагеря, не ставя при этом во главу угла расхождения доктринального характера. Однако на российской политической арене, где во взаимоотношениях между партнерами всегда преобладали конфронтация и борьба, а не поиски компромисса и согласия, меньшевики вплоть до весны 1917 г. не встречали понимания ни со стороны либералов, ни со стороны неонародников. Лишь после свержения царизма сложился кратковременный меньшевистско-эсеровский блок в Советах и еще более непродолжительный блок меньшевиков с неонародниками и кадетами во Временном правительстве и его органах. В целом же намерений меньшевиков, стремившихся к [c.233] созданию единого общенационального демократического фронта поняли ни основная масса рабочих, ни крестьянство, ни буржуазия6 что нашло, в частности, отражение в результатах выборов в Учредительное собрание, на которых меньшевики получили чуть больше 3% голосов (почти половина их приходилась при этом на одну Грузию). [c.234]

Революционная практика меньшевизма в 1905–1907 гг.

Как же конкретно проявили себя меньшевики в бурных событиях российской политической жизни начала XX века? Пожалуй, впервые им пришлось определить свою особую фракционную позицию в связи с русско-японской войной. Находившаяся тогда в руках меньшевиков газета “Искра” выдвинула лозунги немедленного заключения мира и созыва Учредительного собрания для скорейшего решения самых острых вопросов русской жизни демократическим путем. При этом призывы к прекращению войны и свержению самодержавия шли параллельно, Что касается тактики “революционного пораженчества”, то меньшевики, в отличие от большевиков, ее категорически отвергали. Они считали, что свобода не может быть принесена в Россию на японских штыках и получена ценой национального унижения и безнравственного союза русских революционеров с агрессором. Исходя из этого, меньшевики отказались участвовать в Парижской конференции революционных и оппозиционных партий России (осень 1904 г.), к подготовке которой приложила руку японская разведка.

Когда либеральная общественность России решила отметить 40-летие судебной реформы 1864 г., меньшевики в ноябре и декабре 1904 г. распространили два письма редакции “Искры” (в нее входили тогда Плеханов, Аксельрод, Мартов, Потресов, Засулич, Дан) к местным социал-демократическим организациям, в которых призывали их оказать давление на либеральную общественность с целью радикализации ее позиции в отношении самодержавного режима. Речь шла об организации рабочих демонстраций, выступлений социал-демократов на либеральных банкетах в честь юбилейной даты, выпуске листовок и т.д. Однако эта кампания, встретившая решительное сопротивление со стороны большевиков, не приняла сколько-нибудь широких масштабов и не принесла заметных результатов.

Революция 1905–1907 гг. подняла деятельность меньшевиков на качественно новый уровень, позволив им выйти из подполья и принять активное участие в руководстве массовым движением, а также советами рабочих депутатов, в деятельности Государственной думы, многих профсоюзов и других легальных организаций. В целом работа меньшевиков шла достаточно успешно, и по ряду позиций они не уступали большевикам. Что же касается думской арены, то здесь тон задавали именно меньшевики, в первую очередь представители Грузии (И.Г.Церетели и др.). Сильны были позиции меньшевиков и в профсоюзном движении.

Главным объектом своего воздействия меньшевики считали городской пролетариат. Большое внимание уделяли они руководству [c.234] забастовочным движениям, включая и стачки на экономической почве, приносившие быстрые и ощутимые результаты в улучшении материального положения рабочих и условий их труда. Активно работали меньшевики со студенчеством, служащими, интеллигенцией. Что касается деревни, то здесь успехи меньшевиков были невелики: на работу среди крестьянства не хватало ни сил, ни средств, да и сам деревенский мир оставался для меньшевиков чужим и непонятным. Не нужно доказывать, что в такой крестьянской стране, как Россия, это было для меньшевиков большим минусом. Исключение составляла лишь украинская “Спилка”, успешно действовавшая на селе и тесно связанная с меньшевиками (в 1906 г. она фактически стала частью РСДРП).

Подход меньшевиков к таким актуальным в 1905–1907 гг. вопросам, как вооруженное восстание, отношение к крестьянскому движению и движению в армии и на флоте, не оставляет сомнений в их революционности, ибо совершенно очевидно, что социал-реформисты решали бы их совершенно по-иному. Вместе с тем меньшевиков никогда не спутаешь здесь с большевиками или эсерами. Так, если для сторонников Ленина главным в подготовке восстания была конкретная организационно-техническая работа по созданию, вооружению и обучению боевых дружин, то меньшевики, не забывая об этой стороне дела, отдавали все же приоритет агитационно-пропагандистской деятельности с целью убедить народ в неизбежности вооруженной борьбы против самодержавия и вызвать у него желание запастись для этого оружием. По мнению меньшевиков, вооружить всех желающих социал-демократы все равно не смогут, восстания вспыхивают, как правило, стихийно, а потому главное – подготовить к ним массы политически и психологически, поднять их настроение, удержать от несвоевременного, заранее обреченного на провал выступления. Все остальное – дело рук небольшой группы специально выделенных партией людей, которые и будут заниматься военно-технической подготовкой восстания.

При этом меньшевики отнюдь не уклонялись от конкретной военно-боевой работы. Меньшевистская “Искра”, например, печатала в '905 г, материалы с практическими советами, как вести уличные бои с правительственными войсками. Члены меньшевистского Одесского комитета РСДРП К.И.Фельдман, Б.О.Богданов и А.П.Березовский пытались руководить восстанием на броненосце “Потемкин”, делегат I съезда РСДРП меньшевик А.А.Ванновский участвовал в ноябре-Декабре 1905 г. в вооруженных выступлениях в Киеве и Москве и т.д. В дни Московского декабрьского восстания 1905 г. среди 1,5–2 тыс. дружинников было около 250 меньшевиков (у большевиков – примерно 600, у эсеров – 300). Однако неудача повстанцев в Москве резко изменила настроения меньшевиков, которые задним числом стали каяться в том, что оказались участниками явной авантюры (Плеханов даже заявил, что “не нужно было и браться за оружие”, вызвав этим взрыв возмущения в революционных, особенно большевистских, кругах). В дальнейшем меньшевики относились к перспективе нового восстания уже достаточно прохладно, хотя в июле 1906 г., после роспуска I Думы, на какой-то момент вновь поддались повстанческим [c.235] настроениям, которые, однако, быстро угасли. В целом же после декабрьской неудачи 1905 г. меньшевики стали делать главную ставку на работу в созванной наконец царем Государственное думе и в легализованных властями в марте 1906 г. профсоюзах.

Как уже упоминалось выше, меньшевики не считали целесообразным участвовать во Временном революционном правительстве которое могло возникнуть в результате победы народного восстану и на участии в котором настаивал Ленин. Вместе с тем они выступали за создание революционных, подлинно демократических органов местного самоуправления, связывая с их деятельностью большие надежды на закрепление успехов революции. Ленин считал такую тактику по меньшей мере нелогичной: как можно, говорил он, ратовать за революционное самоуправление на местах и быть против использования в интересах революции такого мощного рычага, как правительственная власть? Однако меньшевики твердо стояли на своем, полагая, что реальный процесс революционных преобразований на местах имеет больше шансов на успех, чем гипотетические декреты гипотетического Временного правительства в Петербурге. При этом они ссылались на успехи органов местного самоуправления в Гурии (Западная Грузия) и на деятельность ряда советов рабочих депутатов, возникших в последние месяцы 1905 г. Характерно, что в Петербургском совете меньшевики играни более заметную роль, чем большевики, а в Баку, Екатеринославе, Николаеве, Одессе, Ростове-на-Дону, Смоленске они официально возглавляли местные советы.

Главным, приоритетным направлением в деятельности меньшевиков была идейно-организационная работа в пролетарских массах. Пробудить сознание рабочих, повысить уровень их политической культуры, стимулировать инициативу и творческую активность пролетариата – вот к чему в первую очередь стремилась эта фракция РСДРП. В этой связи становится понятной и агитация меньшевиков за созыв беспартийного “рабочего съезда”, который дал бы возможность услышать подлинный голос пролетарской массы. Имелось также в виду, что такой съезд со временем, возможно, даже заменит РСДРП, где рабочие от станка были оттеснены интеллигенцией. Активными сторонниками созыва “рабочего съезда” были П.Б.Аксальрод, Г.В.Плеханов, Ю.Ларин (в то время меньшевик) и др. Однако обсуждение этого вопроса на V съезде РСДРП закончилось победой большевиков, считавших саму идею “рабочего съезда” антипартийной и оппортунистической.

Подводя итоги Первой российской революции в пятитомном историко-публистическом труде “Общественное движение в России в начале XX-го века” (1909–1914), меньшевики пришли к выводу, что наряду с несомненными достижениями в деятельности РСДРП в 1905–1907 гг. были и левацкие ошибки; необоснованные претензий на гегемонию в революционном движении, неоправданное забегами вперед в борьбе с буржуазией, включая попытку явочным путем ввести 8-часовой рабочий день, бойкот или полубойкот выборов в 1 думу (меньшевики раньше большевиков поняли ошибочность бойкотиской тактики и сумели не только дезавуировать ее на IV съезд РСДРП, но и провести в Думу несколько грузинских меньшевиков, [c.236] выборы в Закавказье проходили позже, чем в Центральной . Меньшевики каялись также в том, что частично поддались призывам Троцкого превратить русскую революцию в перманентный(непрерывный) процесс, продолжающийся вплоть до становления диктатуры пролетариата во всемирном масштабе. На Идущее меньшевики видели свою задачу в том, чтобы способствовать победе буржуазии над самодержавием, открыть дорогу российскому капитализму и только потом, когда налицо будут все необходимые объективные и субъективные условия, осуществить в России социалистическую революцию. Пока же, по их мнению, необходимо было продолжать неторопливую будничную работу по организации и воспитанию пролетариата и ждать, когда либеральная буржуазия дорастет до настоящей оппозиционности самодержавному режиму.

Борьба течений внутри меньшевизма в межреволюционный период

Меньшевики, как и другие революционные и оппозиционные партии, очень тяжело переживали победу контрреволюции. Их ряды сильно поредели, организации распадались, многие меньшевики вынуждены были снова уехать в эмиграцию. Широкое распространение получили настроения апатии, уныния, разочарования в революционных идеалах. После “дней свободы” нужно было вновь возвращаться в подполье, изрядно скомпрометированное к тому времени провокаторством, экспроприациями, финансовыми аферами большевиков (чего стоило, например, одно только дело с наследством московского фабриканта Николая Шмита). В этих условиях у менее устойчивой в идейном отношении части меньшевиков возникало желание навсегда порвать с подпольной работой, любой ценой закрепиться в легальных организациях и переждать там до лучших времен, когда в России можно будет создать легальную рабочую социалистическую партию западного типа. Сторонники этого течения получили название “ликвидаторов”, т. е. людей, готовых ликвидировать или, по крайней мере, коренным образом перестроить старую нелегальную социал-демократическую партию. Наиболее решительные взгляды высказывали по этим вопросам А.Н.Потресов, П.Б.Аксельрод, В.О.Левицкий (брат Мартова) Ф.А.Череванин, П.А.Гарви и др. Их взгляды на перспективы революционного движения в России отличались, пожалуй, наибольшим пессимизмом, а некоторые меньшевистские публицисты из журнала “Наша заря” доходили до полного неверия в близость новой Эволюции в России.

Руководители меньшевистской фракции Мартов и Дан и официальный заграничный орган меньшевизма газета “Голос социал-демократа” не разделяли крайностей “ликвидаторства”. Они понимали, что без подпольной партии (но, разумеется, в обновленном виде) в столыпинской России не обойтись, однако не ставили под сомнение организационное единство с “ликвидаторами” и яростно отстаивали меньшевистского мундира перед лицом большевиков, которые [c.237] видели в “ликвидаторах” изменников революционному делу. В то же время против “ликвидаторов” выступали и небольшие группы меньшевиков (их лидером стал Плеханов), получившие название меньшевиков-партийцев и требовавшие любой иеной сохранить нелегальную социал-демократическую партию. Что касается Троцкого, то он призывал в издававшейся им в Вене газете “Правда” к ликвидации фракционности и единству всех течений в РСДРП. Эта идея была положена в основу процесса оформления, в противовес большевикам и меньшевикам-партийцам, блока нескольких социал-демократических организаций антиленинского направления. Поскольку конференция, на которой он был создан, состоялась в Вене в августе 1912 г., то и сам блок получил название Августовского. В конференции участвовали Мартов, Троцкий, представители нескольких меньшевистских “инициативных групп” из России, а также бундовцы, грузинские и латышские социал-демократы. Из-за своей внутренней неоднородности Августовский блок оказался очень непрочным и к 1917 г. окончательно распался.

В связи с предстоявшими в конце 1912 г. выборами в IV Думу организации Августовского блока выдвинули требования всеобщего избирательного права, “полновластного народного представительства”, свободы союзов и печати. Был подтвержден курс на легализацию рабочего движения, находивший поддержку у меньшевистской интеллигенции, части высококвалифицированных и хорошо оплачиваемых рабочих (главным образом печатников и металлистов), а также профсоюзных функционеров. Однако основная масса рабочих, заметно активизировавшаяся с наступлением в 1909 г. нового промышленного подъема, склонна была поддерживать не меньшевиков, а более радикально настроенных большевиков и эсеров.

В итоге к началу Первой мировой войны меньшевизм подошел, во многом утратив свои прежние позиции в рабочем движении, в частности в профсоюзах. В то же время более четко выявилась западническая ориентация меньшевизма, его стремление подражать европейскому рабочему движению и отдавать приоритет легальным пролетарским организациям. Укрепились и связи меньшевиков с руководством II Интернационала, которое поддерживало антибольшевистские тенденции в РСДРП. [c.238]

Испытание войной

Война привела к расколу международного социалистического движения на социалистов-патриотов и социалистов-интернационалистов. Аналогичное размежевание, правда, в более мягких формах, произошло и в рядах меньшевиков. Разумеется, первые при этом не отрицали начисто интернационализм, а вторые – патриотизм, однако акценты в каждом из указанных течений расставлялись по-своему: “патриоты”, критикуя империализм, тем не менее выступали за победу стран Антанты, а значит, и России, тогда как “интернационалисты” требовали как можно скорее закончить войну без победителей и побежденных и были уверены в скорой победе мировой революции. [c.238] Заметим в этой связи, что ленинские опенки меньшевиков как “социал-шовинистов”, “социал-империалистов” и т.п. должны быть отнесены на счет явных преувеличений, вызванных фракционной борьбой.

26 июля 1914 г. шесть меньшевистских и пять большевистских депутатов FV Государственной думы осудили начавшуюся войну как империалистическую, захватническую с обеих сторон. Однако вскоре среди меньшевиков появилось “оборонческое” течение (Плеханов, Потресов, Маслов и др.), сторонники которого, исходя из очевидного факта германской агрессии, объявили войну со стороны России оборонительной. При этом меньшевики-оборонцы закрывали глаза на захватнические планы правящей верхушки России в отношении Черноморских проливов, Галиции и некоторых других территорий. Их лозунги “непротиводействия” войне и “самообороны” носили довольно двусмысленный характер, а призывы Плеханова голосовать в Думе за военные кредиты уже откровенно лили воду на мельницу царского правительства и были по достоинству оценены властями, выделявшими этого “государственного мыслящего” марксиста среди других русских социал-демократов.

Не нуждаются в комментариях и призывы меньшевиков-оборонцев отказаться на время войны от наиболее острых форм классовой борьбы внутри страны под тем надуманным предлогом, что война – это тоже классовая борьба, но только не с отечественными, а с иностранными эксплуататорами. Правда, к осени 1915 г., когда обнаружилась неспособность царизма защитить Россию от внешнего врага, меньшевики -оборонцы вместе с правыми эсерами заговорили о революции во имя победы над Германией, однако реальных шагов в этом направлении вплоть до 1917 г. они не предпринимали.

Но большинство меньшевиков отказалось в какой-либо форме солидаризироваться с властью и осудило войну, призывая, как и в 1904–1905 гг., к скорейшему заключению всеобщего мира без аннексий и контрибуций и к использованию созданного войной кризиса для ускорения социалистических революций на Западе и демократической революции в России. При этом меньшевики еще более категорически, чем в период русско-японской войны, открещивались от тактики “революционного пораженчества”, которую провозгласили большевики устами Ленина, расценивая ее как глубоко аморальную и обреченную на полное непонимание и решительное осуждение рабочими и особенно крестьянством.

Среди меньшевиков-интернационалистов выделялись более радикальные эмигрантские группы и более умеренное, но численно преобладавшее в меньшевистских организациях в самой России крыло, возглавляемое думской фракцией меньшевиков и ее лидером Чхеидзе. Вполне понятно, что в обстановке резкого усиления репрессий за антивоенную пропаганду, не говоря уже об открытых антивоенных выступлениях, меньшевики-интернационалисты боролись с царским правительством и буржуазией больше словом, чем делом. Они выпускали революционно-пацифистские листовки, голосовали в Думе против утверждения военного бюджета, но, в отличие от большевиков, в основном стояли в стороне от стачечного движения и от активной [c.239] работы по пропаганде революционных идей в армии и на флоте.

Наиболее последовательную антивоенную позицию среди меньшевиков занимал в период войны Мартов, показавший себя как искренний и убежденный интернационалист, сторонник мировой антиимпериалистической революции. При его активном участии в Париже в 1914–1916 гг. выходили на русском языке интернационалистские газеты “Голос” и “Наше слово”. Вместе с Лениным, Аксельродом, Троцким, лидером эсеров Черновым и др. он участвовал в международном социалистическом Циммервальдском движении, оформившемся осенью 1915 г. как центр антивоенных сил во всех воюющих и нейтральных европейских странах. Все это способствовало укреплению морального авторитета Мартова в рядах меньшевиков хотя отрыв от родины не позволял ему эффективно влиять на меньшевистские организации внутри России и сильно затруднил его положение после возвращения из эмиграции на родину в мае 1917 г.

Никогда не отличавшийся внутренним единством меньшевизм оказался в годы войны в состоянии фактического раскола. Меньшевикам не удалось провести своей общефракционной конференции, наладить выпуск общероссийской нелегальной газеты, а сохранявшиеся со времен Августовского блока Организационный комитет меньшевиков и его Заграничный секретариат не смогли координировать работу меньшевистских организаций.

Правда, к 1917 г. у меньшевиков появился еще один и притом достаточно влиятельный центр в лице оформившейся в конце 1915 г. рабочей группы Центрального военно-промышленного комитета во главе с рабочим Кузьмой Гвоздевым. Наряду с ней существовали также рабочие группы еще в 58 из 244 местных военно-промышленных комитетах, где меньшевики-оборонцы работали вместе с эсерами (большевики ВПК бойкотировали). Разрешенные властями в интересах примирения рабочих с правящим режимом и буржуазией и повышения эффективности военного производства, рабочие группы ВПК использовали свою легализацию прежде всего для того, чтобы наладить организационные связи между пролетариатом различных регионов. Ухудшение материального положения рабочих в годы войны, их полное бесправие, а также репрессии властей в отношении самих рабочих групп постепенно привели к радикализации их позиций. Гвоздем и его товарищи призвали рабочих Петрограда выйти 14 февраля 1917 г., в день открытия очередной сессии Думы, к Таврическому дворцу, чтобы выразить свой протест против политики царского правительства. “Так больше жить нельзя! Самодержавие губит страну, губит народ… Только немедленное учреждение Временного революционного правительства, опирающегося на организующийся в борьбе народ, способно вывести страну из тупика и гибельной разрухи, укрепить в ней политическую свободу и привести к миру на условиях, приемлемых для пролетариев всех стран”, – говорилось в обращении участников организованного Гвоздевым совещания рабочих социал-демократов Петрограда к пролетариату столицы (январь 1917 г.). К этому нужно добавить, что еще раньше рабочая группа ЦВПК санкционировала стачки в день памяти жертв [c.240] Кровавого воскресенья” 9 января 1917 г. В ответ власти арестовали членов группы, еще более увеличив тем самым их популярность у части рабочих. [c.241]

На авансцене большой политики

Меньшевики не успели принять сколько-нибудь активного участия в бурных и скоротечных февральских событиях 1917 г., которые привели к свержению самодержавия. Однако революция быстро вынесла их на авансцену политической жизни России; они захватили ведущие позиции в исполкоме Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов, который во многом определял тогда политическую ситуацию в стране, а в мае 1917 г. вошли в состав коалиционного Временного правительства, где М.И.Скобелев и И.Г.Церетели получили соответственно портфели министров труда и почт и телеграфов. Добавим, что в дальнейшем членами Временного правительства стали меньшевики К.А.Гвоздев, А.М.Никитин и П.Н.Малянтович. Н.С.Чхеидзе был избран председателем Петросовета, а на I Всероссийском съезде советов в июне 1917 г. – председателем ВЦИК советов. Популярность меньшевизма быстро росла, и не будет преувеличением сказать, что в 1917 г. меньшевики стали одной из трех главных партий социалистической ориентации, оказывавших значительное влияние на рабочие, солдатские и крестьянские массы и на ситуацию в стране в целом.

В мае 1917 г. в Петрограде прошла Всероссийская конференция меньшевистских и объединенных организаций РСДРП, а в августе – объединительный съезд меньшевиков, на котором было провозглашено создание РСДРП (объединенной), хотя и после этого в рядах меньшевиков сохранялось несколько обособленных друг от друга течений: правое во главе с Потресовым, центристское во главе с Церетели и Даном и левое во главе с Мартовым. Доминировали в меньшевистских кругах до октября 1917 г. взгляды Церетели: курс на упрочение буржуазно-демократического строя, признание необходимости защиты революционной России от внешнего врага впредь до заключения всеобщего демократического мира, полное доверие коалиционному Временному правительству, призыв к соглашению пролетариата и буржуазии на основе взаимных уступок, оттягивание решения аграрного вопроса до созыва Учредительного собрания.

Что касается меньшевиков-интернационалистов, которых возглавлял Мартов и которые имели на августовском партийном съезде лишь немногим более трети голосов, то они выступали за продолжение и Углубление революции в России как части мировой антиимпериалистической революции, требовали создания правительства, состоящего исключительно из представителей всех социалистических партий, советов, профсоюзов, фабзавкомов и армейских комитетов, осуждали вхождение меньшевиков во Временное правительство, настаивали на скорейшем заключении мира и передаче земли крестьянам. В окончательном виде эта платформа сложилась у Мартова к осени 1917 г. К тому времени от меньшевиков окончательно отошли Плеханов и [c.241] его группа “Единство”, а также часть левых меньшевиков, в частности Ю.Ларин, которые, наоборот, вступили в партию большевиков. К Ленину ушли в августе и около 4 тыс. “межрайонцев” – членов центристской петроградской организации, к которой по возвращении из эмиграции в мае 1917 г. примкнул и Троцкий.

Историки до сих пор спорят о том, правы или неправы были меньшевики, когда, пересмотрев прежние взгляды, решили делегировать своих представителей в состав кабинета князя Львова, а затем Керенского? С одной стороны, они как будто разрядили этим кризисную ситуацию в стране и на какое-то время отодвинули угрозу гражданской войны. С другой – скомпрометировали себя как демократов и социалистов, взвалив на свои плечи часть ответственности за вызывавший возмущение народа курс Временного правительства и лишив себя возможности критиковать его заведомо слабую компромиссную политику. Меньшевики не поддались искушению безответственно пообещать миллионам людей социалистический рай на земле, зная, что Россия явно не готова к подобному эксперименту. Но что предложили они сами для спасения России от надвигавшейся на нее национальной катастрофы? Ставка меньшевиков на конструктивную коалицию с буржуазией оказалась битой, ибо такого блока не хотело ни большинство рабочих, ни большинство российских предпринимателей. Сепаратный мир с Германией казался меньшевикам изменой национальным интересам России, но армия и народ не хотели продолжения войны, а правительства стран Антанты не желали упускать шансы на победу над Германией. Лишь в самый последний момент, в октябре 1917 г. меньшевики предложили Керенскому немедленно отдать землю крестьянам, но было уже поздно. Решение национального вопроса откладывалось до созыва Учредительного собрания. В итоге меньшевики, сохранив свою доктринальную чистоту, оказались в исторические октябрьские дни 1917 г. “вне игры”. Война и разруха, разгул анархических настроений, разложение армии, падение авторитета власти подавили и сломили их. Победа досталась их противникам – большевикам. [c.242]

Глава XII. БОЛЬШЕВИКИ

Из предыдущей главы читатель уже знает о причинах раскола РСДРП в 1903 г., который и привел к оформлению большевизма как особого течения политической мысли и фракции внутри российской социал-демократии. Легко заметить, что пути большевизма и меньшевизма до 1917 г. тесно переплетались и понять историю одного течения без истории другого просто невозможно. Тем не менее большевизм – это совершенно уникальный идеологический и политический феномен, практически не имевший прямых аналогов в других странах. Строжайшая партийная дисциплина, идейная монолитность и какая-то особая устремленность большевиков в революцию – вот те черты, которые предопределили их успех в 1917 г. и превращение в партию власти. Если добавить к этому достаточно прочную связь с народными массами и главное – умение внушить им, что большевики лучше других понимают нужды простых рабочих, крестьян и солдат и сделают все так, как захочет Его величество народ, то нетрудно понять, что дооктябрьский большевизм действительно был самым опасным противником самодержавного режима и буржуазии. Гибкость в применении различных тактических средств и блестящее владение приемами конспирации дополняли этот коллективный портрет сторонников большевизма, для которого были характерны также редкая политическая живучесть, исторический оптимизм, а долгое время и личное бескорыстие лидеров и рядовых партийцев. [c.243]

Происхождение большевизма

Большевизм стал синтезом идей марксизма и русской революционной традиции. Поэтому в его родословную нужно включить не только западных социалистов-утопистов, а затем Маркса, Энгельса, Каутского, но и русских революционеров Пестеля, Чернышевского, Лаврова, Ткачева, Нечаева, членов “Народной воли” и группы “Освобождение труда”. Многие их идеи и организационные принципы в переработанном виде вошли в политический арсенал большевизма, который резко отличался от партий II Интернационала, но зато имел немало точек соприкосновения с такими отечественными леворадикальными течениями, как неонародничество и анархизм.

Если учесть, что канонический марксизм можно было применить в России лишь с большими оговорками и поправками, то русская революционная традиция с ее исконным интересом к крестьянству, [c.243] ставкой на сильную централизованную подпольную партию, тельным отношением к либерализму и либералам, оправданием революционного насилия, неистовым отрицанием всякого инакомыслия и равнодушием к общепринятым моральным нормам пришлась большевикам как нельзя кстати и в борьбе с самодержавным режимом, и в борьбе с оппонентами внутри самого революционного лагеря. Кроме того, примером для подражания большевикам всегда служили французские якобинцы и их плебейские методы беспощадной расправы с политическими врагами.

Поистине огромную, а может быть, и решающую роль в рождении большевизма сыграл его лидер и главный идеолог В.И. Ульянов (Ленин), пользовавшийся у своих единомышленников непререкаемым авторитетом. Его мощный интеллект, несомненный талант теоретика, искренняя убежденность в своей конечной правоте и способность заражать ею окружающих, помноженные на неординарные организаторские качества, силу воли и твердость характера, сделали Ленина признанным руководителем профессиональных революционеров-большевиков. Создание сильной подпольной партии и подготовка революции в России стали всепоглощающей страстью Ленина, обладавшего к тому же поистине магнетической способностью притягивать к себе сторонников и соратников, хотя он был достаточно жестким, расчетливым прагматиком, презиравшим любые условности. Это был революционер по убеждению и призванию, настоящий борец, фанатик социалистической идеи, сделавший из трудов Маркса и Энгельса предмет своеобразного культа. О таких людях принято говорить, что они делают историю, и Ленин блестяще подтвердил подобную оценку.

Еще в 90-е годы XIX в. и особенно в “искровский” период Ленин фактически уже готовил идеологическую платформу будущего большевизма и обдумывал его организационные принципы. В экономических работах молодого Ленина, выдвинувших его в число ведущих деятелей российского освободительного движения, четко прослеживалась мысль о том, что пореформенная Россия уже стала капиталистической страной и пролетариату суждено сыграть совершенно особую роль в предстоящей демократической революции. Преобладание в деревне крестьянской бедноты и нерешенность аграрного вопроса укрепили Ленина в мысли о возможности союза пролетариата и крестьянства в борьбе с самодержавием и помещиками, а заимствованная у Плеханова и Аксельрода и развитая им идея гегемонии пролетариата в освободительном движении решительно отсекала от него либералов как “предателей” интересов народа, соглашение с которыми лишь ослабит и даже погубит революцию. В итоге Ленин сделал вывод о том, что пролетариат является лидером всей российской демократии, выразителем интересов громадного большинства населения страны, а сам он предназначен быть вождем пролетарской партии и всего рабочего класса.

Особое внимание Ленин уделил вопросу о марксистской партии как организаторе и руководителе классовой борьбы пролетариата за радикальное переустройство общества. Широкую известность получила его книга “Что делать?”, увидевшая свет в мае 1902 г. в Штутгарте [c.244] и тайно переправленная в Россию. Написанная доходчиво и чётко, она давала ясные ответы на вопросы, которые волновали в России широкий круг молодых радикалов. Характерно, что этой работой Ленина увлекались и многие будущие меньшевики.

На первый план Лениным выдвигалась задача создания организации профессиональных революционеров, овладевших основами марксистской теории и умело ведущих конспиративную работу. При деспотическом самодержавном режиме, писал он, чем малочисленнее н дисциплинированнее организация, тем сложнее ее выследить, тем труднее арестовать ее членов. Социал-демократы обязаны смело проникать в массы рабочих, вербовать там своих сторонников, пропагандировать идеи Маркса, объединять все демократически настроенные элементы общества для участия в активных политических выступлениях, готовить их к всенародному восстанию. Успех дела Ленин связывал не с численностью подпольщиков, а с их организованностью, оперативностью, целеустремленностью, умением увлечь за собой массы.

“...Дайте нам организацию революционеров, – и мы перевернем всю Россию!” – так, перефразируя Архимеда, сформулировал Ленин свой ответ на вопрос, что делать.

К лету 1903 г. в реализации этой программы были достигнуты большие успехи. Однако оказалось, что единству партии грозят не только недооценивавшие значение политической борьбы “экономисты” и непокорные бундовцы, сколько разногласия внутри самой редакции “Искры”. Долгое время их удавалось преодолевать путем взаимных уступок, но на 11 съезде РСДРП они вспыхнули вдруг с новой силой. Раскол делегатов стал предвестником раскола всей партии и имел далеко идущие последствия.

Конец 1903-го и весь 1904 г. оказались для Ленина и его сторонников одними из самых тяжелых. От большевиков отошел Плеханов, с его помощью меньшевики взяли в свои руки редакцию “Искры”, возобладали в Совете партии и резко ограничили финансовые возможности ленинцев. На страницах “Искры” Плеханов желчно писал о ленинском “бонапартизме”. Мартов издал небольшую брошюру, посвященную критике большевистского курса на установление “осадного положения” в РСДРП. Внес свою лепту в борьбу с ленинизмом и молодой Троцкий, В острополемической манере он изобразил Ленина скорее якобинцем, нежели марксистом, и вынес приговор: “Подобные методы приводят, как мы еще увидим, к тому, что партийная организация “замещает” собой партию, ЦК замещает партийную организацию и, наконец, “диктатор” замешает собою ЦК”,

К лету 1904 г. Ленин остался в меньшинстве и в ЦК, и в Совете партии. Боязнь раскола, на который Ленин шел твердо и практически открыто, побуждала даже часть большевиков критиковать своего вождя за его “раскольнические” начинания. В июле 1904 г, большевики-примиренцы и меньшевики, преобладавшие в то время в ЦК (его состав постоянно менялся из-за арестов), совершили своеобразный “переворот” против Ленина, запретив ему выступать от имени ЦК. Конфликт закончился постановлением ЦК от 7 февраля 1905 г. об исключении Ленина из состава ЦК и Совета партии. [c.245]

В конце 1904 г. возник большевистский центр – Бюро комитетов большинства со своей газетой “Вперед”. Так завершилось оформление большевистской фракции РСДРП, хотя в самой России полного обособления большевиков от меньшевиков так и не произошло. Между тем страна стояла на пороге первой в ее истории демократической революции, которую с нетерпением ожидали все социал-демократы. [c.246]

Большевистский радикализм в действии

Революция 1905-1907 гг. началась, как стихийный взрыв, к которому руководство РСДРП оказалось неподготовленным. На этом фоне инициатива ленинцев, упорно боровшихся за созыв нового партийного съезда, импонировала тем, кто жаждал решительных, энергичных действий. Если на II съезде РСДРП большевики проявили себя как совершенно определенное политическое направление, то через два года они вполне осознанно сделали попытку выступить в роли самостоятельной партии.

В апреле 1905 г. вопреки всем препятствиям в Лондоне собрались делегаты, избранные на съезд, который сторонники Ленина официально назвали III съездом РСДРП, а меньшевики сочли незаконным.

Этот первый чисто большевистский съезд стал впечатляющим реваншем Ленина. Он ввел в устав свою формулировку условий членства в РСДРП. Изменилась и система центральных органов большевистской фракции: вместо Совета партии, стоявшего над независимыми и равноправными ЦО и ЦК, создавался единый авторитетный орган – ЦК. В его состав вошли В.И.Ленин, инженер Л.Б.Красин, профессиональные революционеры А.А.Богданов, Д.С.Постоловский и А.И.Рыков. В новой большевистской газете “Пролетарий” активно сотрудничали крупнейшие большевистские публицисты того времени В.В.Воровский и А.В.Луначарский.

Съезд принял все ленинские теоретические и практические установки. Происходящая в России революция носит буржуазный характер, но не буржуазия, а пролетариат более всех заинтересован в ее полном успехе, для которого необходим союз рабочего класса с крестьянством при руководящей роли пролетариата и изоляции буржуазии. Пролетариат должен поддержать все революционные требования своего союзника (съезд высказался за конфискацию помещичьих, казенных, монастырских, удельных земель и за немедленную организацию революционных крестьянских комитетов). Был намечен курс на проведение массовых политических стачек и вооружение рабочих. После победоносного восстания планировалось установление “революционно-демократической диктатуры пролетариата и крестьянства”, призванной довести до конца буржуазно-демократическую революцию и обеспечить ее перерастание в социалистическую.

Большевистский съезд в Лондоне и меньшевистская конференция в Женеве отразили не только факт раскола РСДРП. Руководители обеих фракций воочию увидели и почувствовали пагубность противостояния, неприятие фракционной политики на местах. Поэтому и [c.246] большевики, и меньшевики приняли решение о необходимости объединения, тем более что в ходе революции происходило их сближение в процессе практической революционной работы. Меньшевики быстро левели, а большевики с весны 1905 г. начали кампанию за демократизацию внутрипартийной жизни.

На большевистском съезде, где собрались одни “комитетчики” (так называли тогда руководителей партийного подполья) и не было ни одного рабочего, остро встал вопрос об извечной российской болезни – бюрократизме, который затронул даже молодую социал-демократическую партию. У партийных функционеров стала намечаться опасная тенденция к отрыву от рабочих масс, к искусственному ограничению и без того крайне узких в условиях самодержавия рамок внутрипартийной демократии (выборность, отчетность, контроль за руководящими органами). Они привыкали командовать рядовыми членами партии, смотреть на рабочих свысока. Начавшаяся революция делала это положение совершенно нетерпимым, тем более что РСДРП получила в 1905 г. возможность действовать более открыто, а нередко и полулегально.

Учитывая это, Ленин требовал шире привлекать рабочих от станка в руководящие партийные органы всех уровней, делать ставку на молодежь, развивать в партии выборное начало и пресекать бюрократические тенденции, появившиеся у части партработников-профессионалов. Этот вопрос обсуждался на III съезде РСДРП, а в конце октября 1905 г. большевистский ЦК обратился ко всем местным партийным организациям с письмом, где говорилось: “Чтобы выступить в роли партии пролетарских масс, партия должна демократизировать свою организацию... Необходимо, насколько позволяет захваченная степень свободы, сделать организацию открытой и провести в ней выборное начало”.

Частично это удалось сделать, но, к сожалению, ослабление репрессий со стороны царских властей было недолгим, и обстановка подполья скоро свела на нет все усилия по установлению в большевистской фракции более демократических порядков.

В период наступления революции большевики тоже были на подъеме. Это было в полном смысле слова их время. Охватившая рабочие массы революционная эйфория, стачечный азарт и выдвижение максималистских требований, осознание собственной силы и значимости были очень созвучны настроениям большевиков, которые в свою очередь стремились поддержать и разжечь в массах революционное нетерпение, стремление к решительной вооруженной схватке с самодержавием. Отсюда вытекали особая активность большевиков в выпуске революционных листовок, создании, вооружении и обучении боевых дружин, работе в армии и на флоте. На случай возможного в будущем отката революции назад большевики хотели на данном этапе продвинуть ее как можно дальше, запугать царя и буржуазию как можно больше и главное – любой ценой прорваться к власти.

В противовес меньшевикам, стремившимся к тому, чтобы придать революции общенациональный характер и задействовать в ней не только революционные, но и либерально-оппозиционные силы, [c.247] большевики делали ставку на тактику “левого блока”, т.е. на союз с крестьянством, городской беднотой, демократической интеллигенцией и представлявшими их интересы неонародническими партиями различными демократическими организациями. Эта тактика проводилась сплошь и рядом очень негибко, часто граничила с сектантством, но зато отличалась четкостью, определенностью и поэтом” встречала поддержку и понимание у значительной части политически активных рабочих. За большевиками шли также многие студенты радикально настроенная интеллигенция, часть солдат и матросов, отдельные группы крестьян.

Из всех левых партий и организаций большевики наиболее серьезно подошли в 1905 г. и к подготовке вооруженного восстания, выставив в дни декабрьских боев в Москве самое большое количество дружинников, хотя по-настоящему руководить восстанием на уровне ЦК и МК РСДРП они не смогли. Тем не менее следует подчеркнуть, что большевики уже в это время осознали необходимость перехода от применявшейся в 1848 г. в Западной Европе старой, баррикадной тактики восстания к приемам партизанской войны, т.е. к действиям небольших мобильных отрядов дружинников, способных наносить чувствительные удары по правительственным войскам и полиции, а затем быстро исчезать.

Большевики активно участвовали также в руководстве стачечным движением. Они преобладали в руководстве более чем 40 возникших в 1905 г. советов рабочих депутатов, включая Московский, много сделали для развития в стране молодого профсоюзного движения.

Не будет преувеличения сказать, что в 1905 г. именно большевики наряду с эсерами задавали тон в революционном движении, увлекая за собой и меньшевиков. Последние вынуждены были тянуться за большевиками, чтобы не потерять поддержку быстро левевших масс. В рядах РСДРП набирало силу объединительное движение, участники которого требовали ликвидации большевистской и меньшевистской фракций. Стали возникать федеративные комитеты РСДРП, в конце декабря 1905 г. произошло слияние большевистского ЦК и меньшевистской Организационной комиссии, стала выходить общая социал-демократическая газета “Партийные известия”.

Однако после поражения декабрьских вооруженных восстаний в Москве и ряде других городов России ситуация в РСДРП стала меняться в пользу меньшевиков, которые сумели лучше адаптироваться к условиям отступления революции и отрезвления масс от недавних ультрареволюционных иллюзий. И хотя ни большевики, ни меньшевики уже не хотели давать задний ход объединительному процессу, к моменту их официального организационного слияния на IV съезде РСДРП в Стокгольме (апрель 1906 г.) было уже ясно, что никакого мира в партии не будет.

Выборы делегатов съезда проходили “по платформам”. Из 112 делегатов с правом решающего голоса 62, т.е. более половины, были меньшевиками. Показателем больших перемен, происшедших РСДРП в 1905 г., стал тот факт, что четверть делегатов съезда был представлена рабочими. Примечателен и национальный состав делегатов: русских – менее половины; евреев – почти четверть; третьей [c.248] по величине была большая группа грузинских делегатов. Одним из них был 26-летний Иванович, впервые избранный в Тифлисе для участия в столь высоком партийном форуме. Под этим псевдонимом в Стокгольм приехал Иосиф Джугашвили, будущий генеральный секретарь ЦK партии большевиков Сталин.

Главным пунктом повестки дня съезда был пересмотр аграрной программы партии. Старая оказалась несостоятельной, ибо почти не посягала на крупное помещичье землевладение. Ленин выдвинул идею национализации всей земли. Свое предложение он рассматривал в качестве “программы крестьянского восстания и полного завершения буржуазно-демократической революции”. Вместе с тем национализация земли открывала окно в будущее, поскольку отмена частной собственности на землю расчищала путь для дальнейшей борьбы за социализм. Одновременно лидер большевиков со всей категоричностью подчеркнул, что буржуазно-демократическая революция в России не удержит своих завоеваний, “если на Западе не будет социалистического переворота”. При этом Ленин закрывал глаза на то, что в таком сверхцентрализованном государстве, как Россия, национализация земли может привести к ограничению прав населения на демократическое решение аграрного вопроса с учетом специфики различных российских регионов.

Однако, пользуясь правами большинства, меньшевики отстояли свой проект “муниципализации” земли, хотя большевикам удалось внести в него ряд существенных поправок.

IV съезд РСДРП открылся почти одновременно с началом работы I Государственной думы, выборы в которую большевики активно бойкотировали. Лишь позднее Ленин признал, что тактика бойкота была ошибкой, поскольку не учитывала таких моментов, как отступление революции, конституционные иллюзии масс и возможности оппозиционной деятельности в стенах Думы, а также достаточно широких перспектив внедумской работы депутатов, пользовавшихся личной неприкосновенностью. Большевиков не удовлетворила также очень осторожная резолюция о вооруженном восстании, принятая по инициативе меньшевиков. В ней делался акцент не на необходимости нового, более подготовленного и мощного восстания, а на предупреждении от повторения ошибок декабря 1905 г., когда восстание началось без надлежащей подготовки и проходило в основном стихийно.

Итак, расхождений на съезде было явно больше, чем примирения. Единение было полным лишь при утверждении изменений в уставе партии, куда вошли ленинская формулировка первого параграфа. В ЦК избрали семь меньшевиков и трех большевиков, среди которых не было Ленина.

Во II Думе (1907 г.) отказавшиеся от тактики бойкота большевики имели 18 мандатов из 65 завоеванных РСДРП на выборах. Депутаты– большевики активно критиковали политику правительства и партии кадетов, часто общались со своими избирателями. Они рассматривали Думу не как орган конструктивной законодательной работы, а лишь как трибуну для пропаганды своих взглядов. [c.249]

V съезд РСДРП, собравшийся в Лондоне (май 1907 г.), закончил свои заседания за несколько дней до третьеиюньского переворота. Возможность столь крутого поворота событий на съезде не обсуждалась. Борьба за руководство, за подчинение меньшинства большинству вновь вышла на передний план, затмив собой все остальное. Шла ли речь о деятельности ЦК в 1906 г., об отношении к кадетам или эсерам, о думской тактике и т.д., на съезде неизменно сталкивались два подхода, две оценки, два проекта резолюции. Триста с лишним делегатов обсуждали свои дела свыше двух недель. Много времени уходило на проверку мандатов, отработку повестки дня, на взаимные пререкания по частным вопросам.

На этот раз большевики численно превосходили меньшевиков, К тому же их обычно поддерживали польские и латышские социал-демократы, вошедшие в РСДРП в 1906 г. Однако в одном случае большевики потерпели сокрушительное поражение: съезд поддержал резолюцию меньшевиков, осуждавшую экспроприации. Надо сказать, что большевики не проявляли особой щепетильности в подобных вопросах. Недаром Ленин считал их “непринципиальными”, санкционируя любые средства для пополнения партийной кассы. Скандальную известность приобрело дело о наследстве сочувствовавшего РСДРП московского фабриканта Н.Шмита, погибшего при невыясненных обстоятельствах в царской тюрьме в 1906 г. Для получения этой крупной суммы (около 250 тыс. рублей) большевики пошли на фиктивный брак одного из членов своей фракции с сестрой Шмита, судебный процесс с другими наследниками и т.д. Руководствуясь принципом: “Грабь награбленное”, большевики провели несколько крупных экспроприации казенных денежных средств в пользу революции. В Тифлисе действовала группа Камо, за которой, видимо, стоял Сталин, на Урале – группа братьев Кадомцевых и др. Ленин стремился не связывать себе рук, действуя по правилу: во имя победы революции можно пользоваться любыми средствами. В партии было известно о его одобрительном отношении к созданию боевых дружин, к развертыванию партизанских действий, к насильственному изъятию денег. Характерно, что большевики до конца революции сохраняли лозунг вооруженного восстания, хотя обстановка в стране уже исключала проведение подобных акций.

В избранный на V съезде РСДРП ЦК партии в составе 12 членов вошли 5 большевиков. Кроме того, были избраны 17 кандидатов в члены ЦК, в том числе 10 большевиков (Ленин, Красин и др.). Вместе с тем действовал и тайный фракционный центр большевиков во главе с Лениным из 14 человек.

Интересны данные, собранные мандатной комиссией V съезде РСДРП о делегатах-большевиках. Русских среди 105 большевиков было почтя 80%. Рабочие составляли 36%, литераторы и представители других свободных профессий – 27%, торгово-промышленные служащие – 11% и т.д. Высшее образование имели 20% большевистских делегатов, среднее – 32%, низшее – 37%, домашнее – 2%> самоучками объявили себя 9%. Средний возраст делегата-большевика был меньше 30 лет. [c.250]

Всего весной 1907 г. в РСДРП было около 60 тыс. большевиков (поскольку выборы делегатов съезда проводились демократическим путем, появилась возможность подсчитать и численность обеих фракций). Крупнейшими центрами большевизма были в то время Москва (6,2 тыс. большевиков), Петербург (6 тыс.), Иваново-Вознесенск (5 тыс.), Кострома (3 тыс.), Киев и Екатеринбург (по 1,5 тыс.), Владимир, Ярославль, Брянск (по 1 тыс.), Саратов (850).

Отличительными чертами большевиков были смелость, кипучая энергия, молодой задор, безграничная преданность революционному делу, умение вести конспиративную работу. Вместе с тем для них были характерны известная прямолинейность в тактике, односторонность многих оценок, повышенная нетерпимость ко всем инакомыслящим, определенная неразборчивость в средствах достижения цели,

Несмотря на то, что большевикам, как и другим революционным течениям, не удалось осуществить в 1905-1907 гг. своих целей, они прошли в этот период хорошую политическую школу, которая помогла им через 10 лет одержать октябрьскую победу. [c.251]

Между двумя революциями

Репрессии, обрушившиеся на РСДРП после поражения революции, нанесли партии тяжелейший урон. С каждым месяцем кадровые потери становились все ощутимее. Нехватка профессионалов открывала дополнительные возможности для проникновения в партию провокаторов и их быстрого продвижения вверх. Тайным сотрудником полиции оказался, например, член ЦК партии, депутат IV Государственной думы Р.В.Малиновский.

В обстановке идейных шатаний и организационного распада не устояла даже отличавшаяся дисциплиной и сплоченностью команда Ленина. Уже упоминавшийся выше А.А.Богданов – талантливый философ, писатель и публицист – бросил открытый вызов Ленину, обвинив его в “перерождении”, свертывании революционного знамени и переходе на реформистские позиции. Ленину инкриминировалось излишнее увлечение работой большевиков в различных легальных организациях и особенно в Государственной думе, потеря интереса к боевым дружинам и пропаганде в войсках, а также установление личного контроля над партийной кассой. В 1909 г. Ленин провел решение о фактическом исключении Богданова из рядов большевистской Фракции и сурово раскритиковал его философские взгляды в книге “Материализм и эмпириокритицизм”. В конце того же года А.А.Богданов, А.В.Луначарский, М.Н.Лядов, историк М.Н.Покровский, ГА. Алексинский и др. организовали оппозиционную Ленину группу “Вперед”, выпускавшую одноименную газету. По инициативе Богданова была организована и партийная школа для рабочих из России на о. Капри, где жил тогда поддерживавший его Максим Горький. В 1910-1911 гг. оппозиционерами была устроена новая партийная школа в итальянском городе Болонья. Разрыв с Лениным оказался полным и окончательным. Однако сама группа “Вперед” в дальнейшем распалась. Богданов отошел от политики, в 1918-1920 гг. [c.251] возглавил организацию “Пролеткульт” (“Пролетарская культура”) затем занимался научной работой в области медицины. Он погиб 1928 г., сделав себе рискованную операцию по переливанию крови.

Позднее, в 1910 г., от ленинцев откололась еще одна небольшая группа, принявшая название “большевиков-партийцев”: С.А.Лозовский, А.И.Рыков, В.П.Ногин, И.ФДубровинский и др.

В январе 1910 г. в Париже в обстановке взаимной вражды и подозрительности была сделана последняя в истории РСДРП попытка примирения всех фракций. Пленарное заседание ЦК превратилось в социал-демократический “долгий парламент”. Пленум работал три недели. Большинство собравшихся было явно не на стороне Ленина, да и среди большевиков царила тяга к примирению. В итоге было решено прекратить издание фракционных органов (большевистского “Пролетария” и меньшевистского “Голоса социал-демократа”), создать новую общепартийную газету “Социал-демократ” с приложением дискуссионного листка, распустить фракционный большевистский центр и передать ЦК деньги, присвоенные большевиками (наследство Шмита, суммы, полученные в ходе “эксов”, и т.д.). Часть денег передавалась немедленно, а часть сдавалась на временное хранение представителям германской социал-демократии (Каутскому, Цеткин и Мерингу). Однако выполнение компромиссных решений пленума ЦК было сорвано: меньшевики не доверяли Ленину и не хотели ликвидировать свою фракцию, а большевики не доверяли меньшевикам.

Тем временем внутрипартийная борьба в России вступала в качественно новый этап. В 1911 г. наметилась полоса возрождения распавшихся после 1907 г. организаций. Во многих местах укреплялись связи большевиков с меньшевиками-партийцами. Продолжала легально выходить их совместная газета “Звезда”, первый номер которой был выпущен в Петербурге в декабре 1910 г. Легально печатались и большевистские журналы “Мысль” в Москве, “Просвещение” в Петербурге и ряд других органов. Заметным событием стало открытие летом 1911 г. ленинской партийной школы в Лонжюмо (близ Парижа). Был взят курс на созыв общепартийной конференции.

Она собралась в Праге в январе 1912 г. Прибыло менее 20 делегатов. От участия в конференции отказались все национальные организации: латыши, бундовцы, поляки и литовцы. “Впередовцы”, Плеханов и большинство меньшевиков-партийцев также отвергли приглашение организационной комиссии. Троцкого, издававшего в Вене газету “Правда”, большевики в Прагу не пригласили. Таким образом, делегаты конференции представляли лишь часть партийных организаций. Тем не менее собрание уверенно объявило себя VI общепартийной конференцией РСДРП. Ленин фактически единолично руководил ее заседаниями. Практически конференция служила лишь своеобразным фоном для его ярких и сильных выступлений.

Решения на конференции принимались дружно, настроение делегатов отражало начало нового подъема стачечного движения в России. Разрыв с меньшевиками конференция довела до конца, исключив “ликвидаторов” из партии. Одновременно последовало обращение ко всем социал-демократам России с призывом бороться за восстановление нелегальной партии. [c.252]

В это время готовилась избирательная кампания по выборам в IV Думу. Конференция вновь отметила приверженность революционной социал-демократии основным требованиям программы-минимум (демократическая республика, 8-часовой рабочий день, конфискация всех помещичьих земель).

Особо важное значение Ленин всегда придавал избранию руководящих партийных органов. На этот раз ЦК впервые в истории съездов и конференций РСДРП был избран единогласно. В него вошли В.И.Ленин, Г.Е.Зиновьев, Г.К.Орджоникидзе, С.С.Спандарян, Р.В.Малиновский, Ф.И.Голощекин и меньшевик-партиец Д.М.Шварцман. Еще в ходе работы конференции ЦК заочно кооптировал в свой состав 32-летнего Сталина, находившегося в ссылке.

Сталин к этому времени слыл уже бывалым подпольщиком, способным организатором. Однако было в его характере и нечто такое, что не могло не отталкивать от него многих товарищей по партии: грубость, властолюбие, страсть к тайным интригам, неискренность, неразборчивость в средствах. Видимо, не случайно ходили слухи о его контактах с полицией, хотя доказать их ни тогда, ни позже не удалось. Как публицист Сталин отличался способностью к простому, ясному, хотя нередко нарочито схематичному и даже примитивному изложению своих (а чаще чужих) мыслей, рассчитанному на нетребовательного и не очень искушенного в марксистской теории читателя. Сталин никогда не стеснялся в полемике с “оппортунистами” и “предателями”, причисляя к ним кадетов, меньшевиков, эсеров, троцкистов и т.д. Однако именно эти качества Сталина, а также его способность выполнять некоторые “деликатные” поручения вроде экспроприации создавали ему репутацию стойкого и убежденного большевика. Таким воспринимал тогда Сталина и Ленин.

Несмотря на то, что большинство российских социал-демократов не признало решений Пражской конференции, резонанс от нее был большой. Начало издания с весны 1912 г. большевистской петербургской “Правды” – одно из убедительных тому подтверждений. Силы большевиков непрерывно росли. Они с большим отрывом от меньшевиков и эсеров лидировали в сборах рабочих на партийную печать, Укрепляли свои позиции в профсоюзах.

Суммируя информацию тайных агентов, директор Департамента полиции в 1913 г. писал: “За последние 10 лет элементом наиболее энергичным, бодрым, способным к неутомимой борьбе, сопротивлению и постоянной организации являются... те организации и те лица, которые концентрируются вокруг Ленина... Фракция ленинцев всегда лучше других сорганизована, крепче своим единодушием, изобретательнее по части проведения своих идей в рабочую среду... Большевистские кружки, ячейки, организации разбросаны теперь по всем городам. Постоянная переписка и сношения завязаны почти со всеми Фабричными центрами. ЦК почти правильно функционирует и целиком находится в руках Ленина... Ввиду изложенного ничего нет Удивительного в том, что в настоящее время сплочение всей подпольной партии идет вокруг большевистских организаций и что последние на деле и представляют собой Российскую социал-демократическую рабочую партию”. [c.253]

Мировая война резко изменила ситуацию. Большевистские меньшевистские депутаты IV Думы отложили фракционные споры и огласили 26 июля 1914 г. от имени партии общую декларацию, осуждавшую войну. Тем самым большевики подтвердили свою верность антивоенным решениям Штутгартского, Копенгагенского и Базельского конгрессов II Интернационала, которые принимались в 1907–1912 гг. при их непосредственном и активном участии. Призыв “Война войне!” стал главным большевистским лозунгом военного периода. Он был рассчитан на использование кризисной ситуации, которая неизбежно должна была возникнуть в ходе войны, в интересах подготовки новой революции.

А в далекой Швейцарии Ленин сформулировал развернутую антивоенную платформу большевиков. Он исходил из того, что начавшаяся война носит с обеих сторон несправедливый, захватнический характер и поэтому в каждой воюющей стране социалисты-интернационалисты и рабочие должны продолжать классовую борьбу, не останавливаясь перед возможностью военного поражения своих правительств. По мнению Ленина, лучшим ответом международного пролетариата на мировую войну была бы мировая революция, т.е. социалистические революции в развитых странах Запада и демократические революции в странах второго эшелона развития капитализма, в том числе и в России, с перспективой последующего перерастания борьбы за демократию в борьбу за социализм. Иначе говоря, речь шла о превращении воины империалистической в войну гражданскую.

И в 1914-1917 гг., и позже в адрес Ленина и большевиков раздавались и раздаются обвинения в антипатриотизме, государственной измене, предательстве национальных интересов России. Однако не будем забывать, что большевики никогда не призывали к саботажу и вредительству в тылу или к уходу из окопов на фронте. К тому же в самой России пропаганда пораженческих взглядов большевистскими организациями, по существу, не велась, поскольку она сурово преследовалась властями и плохо воспринималась патриотически настроенными народными массами.

До сих пор нет и документальных подтверждений получения большевиками немецких денег за их революционную работу по развалу самодержавного режима. Конечно, можно допустить, что Ленин закрывал глаза на некоторые сомнительные каналы получения средств для большевистской партийной кассы, опосредованно ведущие к германским источникам, но никаких следов подобных финансовых “вливаний” из Германии до 1917 г. не осталось. В 1917 г. с уверенностью можно говорить лишь о помощи швейцарского социалиста К.Моора, который был связан с немецкой разведкой, при организации возвращения Ленина из Швейцарии на родину и о денежных переводах в Петроград от близкого к большевикам польского социал-демократа Я.С. Ганецкого, занимавшегося коммерческими операциями в Швеции. Однако в любом случае сколько-нибудь заметного влияния на ход массового революционного движения в России эти деньги не оказали. [c.254]

У нас нет также никаких данных, свидетельствующих о соглашении Ленина с немецким социал-демократом, а затем крупным коммерсантом Парвусом, осуществлявшим в 1915-1917 гг. посредничество между германским правительством и российскими революционными партиями с целью финансирования их деятельности, направленной против самодержавия, хотя встреча Ленина с Парвусом в 1915 г. и имела место. Не принимал на себя Ленин и никаких политических обязательств перед Германией на случай своего прихода к власти до окончания войны.

Как известно, в годы войны Ленин выдвинул тезис об империализме как о высшей и последней стадии в развитии капитализма, стоящего якобы на пороге своего краха. Однако в общем и целом ленинская теория империализма не подтвердилась, хотя в 1917–1919 гг. революции действительно произошли в России, Германии, Австро-Венгрии, Финляндии. Жизнь показала, что капитализм как мировая система еще далеко не исчерпал своих возможностей, не став, однако, более гармоничным и справедливым общественным строем.

Вместе с тем заслуживает внимания тот факт, что в 1915 г. Ленин, исходя из неравномерности развития капитализма, специально подчеркнул: в стране, являющейся наиболее “слабым звеном” в системе империалистических государств, социалисты могут начинать революцию, не дожидаясь других отрядов международного социалистического движения, ибо возможна победа социализма “в немногих или даже в одной, отдельно взятой капиталистической стране”. В контексте других высказываний Ленина тех лет, эта формула отнюдь не означала отказа большевиков от курса на мировую антиимпериалистическую революцию, хотя и предусматривала возможность инициативных революционных действий социалистов отдельных стран, которые, по мнению лидера большевиков, могли начинать атаку на существующий строй, не оглядываясь на своих партнеров по Интернационалу. При этом Ленин считал тогда, что удержать пролетарскую власть в России без помощи победоносных социалистических революций в других странах не удастся.

В дальнейшем, по мере замедления темпов развития международного революционного движения и с ростом успехов советской власти в России, Ленин стал с большим оптимизмом смотреть на перспективы социалистического строительства в нашей стране, не снимая, однако, лозунга мировой революции. После смерти вождя большевиков Сталин использовал ленинскую формулу 1915 г. для обоснования курса на строительство социализма в СССР в борьбе против Троцкого и его теории “перманентной” революции, выдвинув положение о возможности полной победы социализма в рамках одной страны. В тяжелейших условия военного времени большевики сделали для будущей победы революции гораздо больше, чем все другие левые партии вместе взятые. Пять большевистских депутатов IV Государственной думы за антивоенную пропаганду были сосланы в Сибирь. Большевики бойкотировали развернувшуюся с осени 1915 г. кампанию по выборам рабочих групп военно-промышленных комитетов, считая участие в них изменой пролетарскому делу. В качестве легального [c.255] прикрытия своей антиправительственной деятельности они использовали уцелевшие профсоюзы, больничные кассы и другие легальные организации. Однако основная их работа шла в глубокой подполье и была связана с большим риском. Очень затруднены были контакты действовавших в России большевистских организаций с на холившимся в эмиграции Лениным. Тем не менее в 1914-1917 гг. с перерывами в Петрограде работало Русское бюро ЦК РСДРП, наиболее активным членом которого был рабочий-металлист А.Г.Шляпников – очень способный и независимый в своих суждениях большевик, критиковавший не раз и самого Ленина. Центральным органом большевиков была издававшаяся в Швейцарии газета “Социал-демократ”, редактором которой являлся Ленин.

В начале сентября 1915 г. в Циммервальде (Швейцария) представители социалистических партий нескольких стран, принадлежавшие к их левому крылу и стоявшие на интернационалистских позициях провели конференцию, на которой Ленин предложил принять лозунг превращения войны империалистической в войну гражданскую. Однако большинство участников конференции его не поддержали, ограничившись призывами к миру. Но в апреле 1916 г. на следующей международной социалистической конференции в Кинтале он добился заметного поворота ее делегатов влево. Со свойственной ему убежденностью Ленин критиковал пацифистов, требуя решительности, радикализма, подчинения всей работы одной цели – социалистической революции. Ленин держал курс на создание нового, III Интернационала, призванного заменить обанкротившийся в период войны II Интернационал. [c.256]

В преддверии Октября

Большевики не были вождями Февральской революции 1917 г. в России, как, впрочем, не были ими и другие леворадикальные партии. Сам Ленин узнал о свержении самодержавия уже постфактум, из швейцарских газет. К тому времени в рядах большевиков было не больше 10 тыс. членов, Л.Б.Каменев и И.В.Сталин, вернувшиеся из сибирской ссылки в Петроград в марте, самовольно возглавили “Правду”, которая призывала теперь лишь оказывать давление на Временное правительство, с тем чтобы оно продолжало начатое революцией великое дело демократизации России. В частности, Сталин предостерегал от “форсирования событий”, настаивал на условной поддержке Временного правительства и даже ратовал за объединение с меньшевиками на платформе умеренной оппозиции войне.

Но в начале апреля 1917 г. из-за границы через Германию возвратился в Россию Ленин. Поезд еще не подошел к Петрограду, когда в вагон подсели встречающие. Среди них был Каменев. Первое, что ему довелось услышать от Ленина, было: “Что у вас пишется в “Правде”? Мы видели несколько номеров и здорово вас ругали”.

Знаменитые “Апрельские тезисы” Ленина и их судьба хорошо известны. Путь от недопонимания и отрицания до прямой поддержки их большевиками оказался недолгим. Конференция большевиков, [c.256] состоявшаяся 24-29 апреля, одобрила курс на переход к следующему этапу революции, который должен был дать власть уже не буржуазии, а пролетариату и беднейшему крестьянству в лице советов. Предполагалось, что внутри советов большевики постепенно возьмут верх над преобладавшими там меньшевиками и эсерами и это коренным образом изменит всю ситуацию. Обычно такой поворот объясняют особой целеустремленностью Ленина, напором его энергии, теоретическим превосходством над соратниками. Сталин, в частности, свою пассивность в марте 1917 г, пытался оправдать позднее недопониманием ленинской мысли о перерастании буржуазно-демократической революции в социалистическую, объясняя это своей “недостаточной теоретической подготовкой”.

В какой-то степени подобные доводы принять можно. И все же главное было в напоре и энергии масс. Призыв Временного правительства воевать до победы взбудоражил жаждавшую мира страну. Жить становилось все труднее. Именно это помогло Ленину завоевать партию на свою сторону. Массы не очень разбирались в тонкостях теории, и лишь немногие были знакомы с содержанием “Апрельских тезисов”. Зато все ощущали нехватку продуктов, инфляцию и другие признаки ухудшения материального положения народа. А тут еще в апреле министр иностранных дел кадет Милюков направил правительствам других государств ноту о верности России союзническому долгу, вызвавшую бурные протесты рабочих и солдат. В итоге возник правительственный кризис, закончившийся отставкой Милюкова и военного министра Гучкова. На этом фоне количество сторонников Ленина и их активность непрерывно росли.

При ЦК большевиков было сформировано Бюро фронтовых и тыловых военных организаций. В советах действовали большевистские фракции. Особое внимание уделялось работе в фабрично-заводских комитетах – фабзавкомах и в профсоюзах. Если где-то проходили стачки, собрания, митинги, манифестации, то на них, как правило, выступали большевики. Далеко не всегда и не сразу им удавалось привлечь к себе внимание пролетарской и солдатской массы, но ситуация стремительно менялась в их пользу, причем не только в Петрограде и Москве. Эта будничная, кропотливая работа оказалась не под силу другим партиям и группировкам.

Несколько иное положение было в деревне, где преобладали Эсеры. Но сама жизнь сплошь и рядом сближала их позиции с позицией большевиков, которые призывали крестьян к немедленному захвату помещичьих земель.

Июнь 1917 г. ознаменовался новым кризисом правительства, уже включавшего с мая в свой состав меньшевиков и эсеров. Состоявшийся в июне I Всероссийский съезд советов рабочих и солдатских депутатов прошел под лозунгами правых социалистов, имевших еще подавляющее большинство (у ленинцев было лишь 12% мандатов). Это не помешало, однако, Ленину заявить на съезде, что большевики готовы взять на себя всю полноту ответственности за судьбы страны. Когда один из лидеров меньшевиков министр И.Г.Церетели заявил: “В настоящий момент в России нет политической партии, которая говорила бы: дайте в наши руки власть, уйдите, мы займем ваше [c.257] место”, из зала вдруг раздался голос Ленина: “Есть!” Взяв затем слово, лидер большевиков сказал, что большевики каждую минуту готовы “взять власть целиком”. Кое-кто посмеялся тогда над Лениным но очень скоро всем стало ясно, что он говорил совершенно серьезно.

Провалившееся 18 июня наступление на фронте стало еще одним просчетом Временного правительства, престиж которого после этого упал до катастрофически низкой отметки. В начале июля противостояние народа и власти достигло апогея. 2 июля кадеты решили выйти из состава правительства, использовав в качестве предлога его уступки украинской Центральной Раде. Возник правительственный кризис. В этой обстановке часть большевиков, анархисты и некоторые воинские части, которым грозила отправка на фронт, стали склоняться к немедленной попытке вооруженного свержения Временного правительства. Экстремизм слева вызвал отпор правых сил. В итоге демонстрация 3-4 июля 1917 г. не обошлась без жертв. Ленин всячески открещивался от обвинений в попытке военного переворота. Однако власти развернули настоящую травлю лидера большевиков, выдвинув версию о его причастности к шпионажу в пользу Германии, Однако предъявить убедительные доказательства шпионской деятельности Ленина контрразведчики Временного правительства не смогли, и даже бегство Ленина и Зиновьева из Петрограда и их переход на нелегальное положение не повлияло серьезно на отношение масс к большевикам.

К моменту созыва VI съезда РСДРП(б), прошедшего нелегально в Петрограде в конце июля – начале августа 1917 г. без участия Ленина, в рядах большевиков насчитывалось не более 200 тыс., членов. К ленинцам присоединились Л.Д.Троцкий, быстро ставший большевиком № 2 после Ленина, и его сторонники. Съезд решил, что большевики должны готовиться теперь к вооруженному свержению Временного правительства.

На протяжении 1917 г, Ленин неоднократно подчеркивал, что речь не идет о немедленном “введении” в России социализма. Для начала он предлагал осуществить меры, которые вполне укладывались в рамки госкапитализма (национализация банков, синдикатов, рабочий контроль за производством и распределением продуктов, всеобщая трудовая повинность). Прекрасно сознавая, что о материальных предпосылках социализма в России говорить пока рано, Ленин предлагал решать проблему выхода из жесточайшего экономического кризиса, в котором Россия оказалась после трех лет войны, что называется с другого конца: сначала переход власти в руки трудящихся, а затем уже хозяйственное возрождение страны, используя для этого рычаги государственного регулирования и энтузиазм освободившегося от эксплуатации народа. Ухудшение положения на русско-германском фронте, обострение экономического кризиса в стране, безответственность правящих кругов России и неспособность меньшевиков и эсеров изменить ситуацию заставляли Ленина торопиться.

Неудачная попытка военного переворота, предпринятая в кони августа 1917 г. генералом Л.Г.Корниловым, побудила Ленина ускорить [c.258] принятие решения о начале восстания с целью свержения Временного правительства.

Сила большевиков состояла в том, что они выдвигали на первый план наиболее близкие и понятные народу лозунги: мир – народам, земля – крестьянам, фабрики – рабочим, власть – советам. При этом большевики не откладывали их реализацию до созыва Учредительного собрания и готовы были к немедленным действиям. В 1917 г. им казалось, что на помощь революционной России немедленно придет революция в других странах. Лозунг мировой революции был одним из главных в политическом арсенале большевизма.

Руководство большевистской партии не было в 1917 монолитным, рядом с В.И.Лениным, ЛД.Троцким, Н.И.Бухариным, Я.М.Свердловым в ЦК РСДРП(б) работали Г.Е.Зиновьев, Л.Б.Каменев, А.И.Рыков, В.П.Милютин, В.П.Ногин и др., представлявшие умеренное крыло большевиков, которое выступало за блок с другими социалистическими партиями, более осторожную линию в борьбе с Временным правительством и против форсированного перехода к социалистическому этапу революции. Однако стратегию и тактику партии определяли Ленин и те, кто не сомневался в его правоте.

Осенью 1917 г. большевики насчитывали в своих рядах уже не менее 350 тыс. членов. Началась полоса большевизации советов (председателем Петросовета стал ЛД.Троцкий, Бакинского совета – С.Г.Шаумян, Московского – В.П.Ногин, Самарского – В.В.Куйбышев и т.д.). 10 и 16 октября ЦК большевиков принял решение о начале восстания в самые ближайшие дни, а 25 октября сторонникам Ленина вместе с левыми эсерами удалось захватить власть в Петрограде. Так начался в России грандиозный социальный эксперимент, равного которому еще не знала история.

Показав себя в октябре 1917 г. хорошими тактиками, большевики вскоре столкнулись, однако, с большими трудностями, связанными с Их стратегическими просчетами (угасание надежд на мировую революцию, переоценка прочности союза рабочих и крестьян, мифический характер “общенародной” собственности, живучесть бюрократизма, несовершенство советской формы демократии и т.д.). Известная формула Ленина со ссылкой на Наполеона: “Сначала нужно ввязаться в серьезный бой, а там будет видно” таила в себе огромный Риск, без которого, впрочем, не обходится в истории ничто подлинно великое. Но ясно было и другое: после октябрьской победы большевиков ждали суровые испытания и трудные времена, о чем подробно пойдет речь в следующем разделе учебника. [c.259]

Глава XIII. НАЦИОНАЛЬНЫЕ ПАРТИИ РОССИИ¹

Партии консервативного и либерального направления

Россия формировалась как многонациональное государство. К концу XIX – началу XX в. в империи проживало около 100 наций. Самодержавие строило свою национальную политику на великодержавных принципах. Начиная с 90-х гг. XIX в., оно повело активную политику, направленную на уничтожение автономии Финляндии. После восстания 1863 г. были ликвидированы остатки автономии Королевства Польского. Национальные противоречия проявлялись и в Прибалтике, на Украине, в Средней Азии, на Кавказе.

При Александре III великорусский шовинизм стал основой национальной политики самодержавия. Николай II в принципе не изменил подходы к национальной политике имперского правительства. В русле общей национальной политики царизм проводил русификаторскую политику. Русский язык являлся не просто государственным, он насильно навязывался национальным меньшинствам в их повседневной жизни (в национальных регионах все делопроизводство в государственных учреждениях велось на русском языке, запрещались использование родного языка в школах, издание на национальном языке газет, журналов, книг; литовский алфавит, основанный на латинице, был заменен на кириллицу и т.д.). Проявление русификаторской политики самодержавия были различными, но цель их была одна – навязать русскую казенную культуру инорусским этносам, унифицировать по православно-великорусскому подобию всю империю и таким образом сплотить страну.

Русификаторская политика самодержавия в национальном вопросе явилась не просто официальной политикой авторитарного режима, но и проявлением великорусского национализма на государственном уровне. Это сеяло семена национальной розни, подкладывало бомбу с часовым механизмом под государственную целостность Российской империи, которая рано или поздно должна была взорваться. Поэтому не вызывает удивления, что непродуманная деструктивная национальная политика самодержавия повлекла за собой ответную реакцию со стороны национальных меньшинств. [c.260]

Выразителями национальных интересов малых народов на рубеже XIX-ХХ вв. стали национальные партии. Их национальный “характер” проявлялся в том, что во главу угла в системе партийных приоритетов они ставили решение национального вопроса как первого и необходимого условия для будущего государственного переустройства империи. Идея национального возрождения играла важнейшую, если не определяющую, роль в становлении национальных политических партий России.

Благодаря такой закономерности в истории формирования национальных политических партий России просматривается ряд характерных черт. Во-первых, все национальные партии либерального толка вышли из лона культурно-просветительских обществ, большинство национальных партий социалистической ориентации – из существовавших до этого законспирированных кружков. Во-вторых, национальные политические партии формировались под прямым воздействием, с одной стороны, европейских, а с другой – российских либеральных и социалистических традиций, идей и взглядов. В зависимости от социокультурных традиций народов, уровня экономического развития национальных регионов и степени модернизации жизни этносов европейское или российское влияние играло большую или меньшую роль в процессе становления национальных политических партий. Так, в Польше, Финляндии, Прибалтике определяющим было европейское влияние, в то время как на Украине, в Казахстане, на Кавказе весомым оказалось российское влияние. В-третьих, в конце XIX в. в России большое распространение получила идеология марксизма. Она оказала влияние на умы национальной интеллигенции, показав ей альтернативу либеральной модели развития своего этноса. Процесс размежевания национального движения на два идеологических лагеря стимулировал более динамичное развитие национальных политических партий, которые, несмотря на различие в своей ориентации (социализм или капитализм), солидаризировались в национальном вопросе. В дальнейшем такой солидарный подход к национальному вопросу позволил большинству идеологически противостоящих друг другу национальных партий после февраля и особенно октября 1917 г,, когда на окраинах бывшей Российской империи активно пошел процесс возникновения новых национальных государственных образований, найти общий язык, забыв временно об идеологических противоречиях.

Первые национальные политические партии стали формироваться Прежде всего в тех регионах, где освободительное движение имело Давние традиции. В этих регионах, на северо-западных окраинах империи и в Закавказье (в губерниях, заселенных армянами), формирование партий началось на 10-15 лет раньше, чем в целом по империи. Раньше здесь произошло и размежевание их по идеологическому признаку. Таким образом, процесс национального партийного строительства отмечался большой неравномерностью.

Так, на Кавказе из партии арменоканов в начале 1880-х гг. возникла Армянская социал-демократическая партия Гнчак (Колокол), а несколько позднее – Армянский революционный союз Дашнакцутюн; в Финляндии в 1850-1860-х гг. возникли протопартии (Финская [c.261] и Шведская). В Польше, где социокультурный уровень этноса был выше, чем в других регионах империи, процесс формирования партий в современном понимании этого слова (наличие программы института членства, партийной структуры и т.д.) продвинулся гораздо дальше, чем в империи в целом. В 1880– 1890-е годы там оформилось уже несколько социалистических партий и крупнейшая либерально-консервативная партия Королевства Польского – Народно-демократическая. В Литве в 1896 г. была создана Литовская социал-демократическая партия. Там же (в Вильно) годом позже оформился Всеобщий еврейский рабочий союз в Литве, Польше и России (Бунд).

В регионах, где уровень национального самосознания был ниже идеологическая и организационная дифференциация происходила позже, чем в Королевстве Польском. Так, например, из лона Революционной украинской партии (РУП). созданной в 1900 г. и поначалу представлявшей блок идейно разнородных элементов (социал-демократов, народников и пр.), впоследствии появляются: Украинская народная партия (УНП), первые кружки украинских эсеров, Украинская демократическая партия (УДП). В свою очередь последняя стала ядром Украинской радикальной партии (УРП). А в Среднеазиатском регионе этот процесс набрал силу только после февраля 1917 г., когда было сформировано движение Шура-и-Исламия (Совет Имама). Решающее влияние на формирование национальных партий имела Первая российская революция. В 1905-1907 гг. на дальних окраинах государства дает о себе знать множество новых партий, союзов, движений. Большинство из них было немногочисленными, организационно немощными, идейно размытыми и просуществовало весьма недолго.

До первой революции в России существовало всего 9 национальных организаций либерального и консервативного направления, в 1905-1907 гг. их число увеличилось до 42, а к февралю 1917 г. достигло 52.

После февраля 1917 г. процесс образования национальных партий и движений продолжался, и за короткий срок в дооктябрьский период их возникло еще около двух десятков. Наконец с конца 1917 г. по 1925 г. включительно образовалось еще 12 партийных организаций либерального и консервативного направлений.

Казалось бы, такое огромное количество либерально-консервативных национальных образований впечатляет. Но практика оказалась иной. 60-75 политических образований существовали непродолжительное время и оставили после себя малую толику программных документов, а главное, немногочисленных приверженцев. Да и особенности национально-политического развития Российской империи, а в дальнейшем и советской России, оставили за бортом политические образования Польши, Финляндии, прибалтийских государств, ставших на путь независимого развития.

Как либеральные, так и социалистические национальные партии поставили своей главной целью проведение системных реформ, которые затрагивали бы все без исключения сферы общественной жизни. Национальные либеральные партии видели будущее России в модификации автократического режима. Партии либерально-консервативного [c.262] толка и либеральный центр (таких было меньшинство) предполагали, что самодержавие само, “сверху” проведет радикальную реформу и будет эволюционировать в сторону конституционно-парламентского строя. Левые либералы предполагали, что на власть возможно давление “снизу”, для того чтобы она успешнее реформировалась. Национальные партии социалистического направления стояли на позициях революционного радикализма и видели будущее России не просто в демократической республике, как левые либералы, но и в социализме. Здесь национальные партии были идеологически идентичны своим российским аналогам. Однако национальный вопрос не позволял им найти общий язык и объединиться с РСДРП или кадетами.

Несмотря на идеологические разногласия, и либералы, и социалисты считали, что этносам необходимо свое национально-государственное устройство. По представлениям идеологов национальных партий, оно могло быть двояким. Во-первых, в виде автономии {культурно-национальная автономия, национально-территориальная автономия, федерация); во-вторых, в виде независимых национальных государств. Идеологи некоторых национальных партий предлагали также создание федерации независимых государств на основе географической или историко-культурной общности. Причем, по их замыслу, в этой федерации не всегда находилось место новой, демократической России. Такая федерация должна была выступать как своего рода противовес возможным реваншистским выступлениям России.

После февраля 1917 г. у национальных партий наблюдается смещение акцентов в национальном вопросе в сторону большей национальной самостоятельности, что привело к конфронтации между национальными и общероссийскими партиями, еще более усилив центробежные тенденции в общественном развитии страны.

Октябрь 1917 г. вызвал резко негативный отклик у либеральных и У части членов социалистических национальных партий, что стимулировало процесс создания независимых национальных государств и перехода национальных партий, стоявших на позициях автономности, на позиции сепаратизма. Лишь небольшая часть левых в национальных партиях социалистической ориентации осталась на позициях интернационализма и видела будущее своей Родины вместе с большевистской Россией.

Отличительной чертой национальных партий, действовавших в Царской России, было стремление выражать интересы своих наций часто в ущерб декларированным идеологическим парадигмам. Русификаторская политика самодержавия только усиливала эту тенденцию. Однако неправомерно будет говорить, что национальные партии идеологически были несостоятельны и что национальный вопрос в практической деятельности партий довлел над идеологией. Национальный фактор в деятельности национальных политических партий был сильным, но не определяющим. По идеологическому признаку национальные партии классифицируются следующим образом:

1. Партии консервативного направления.

2. Либеральные партии.

3. Партии социалистической ориентации. [c.263]

Итогом многолетней прямолинейной, а порой и грубой, оскорблявшей чувства национальных меньшинств русификаторской политики самодержавия стало выделение национальными политическими партиями национальных приоритетов в ущерб общероссийским, и как показали события февраля-октября 1917 г. партийные идеологи оказались правы: наиболее развитые в социокультурном отношении народы увидели свое будущее вне границ новой России, в то время как русские национальные партии проявили явное непонимание важности национального вопроса для будущего России.

Рассмотрим теперь процесс партийного строительства в отдельных национальных регионах, причем сначала речь пойдет о консервативных, либеральных и либерально-демократических национальных партиях, а потом о национальных партиях социалистической ориентации. [c.264]

Украина, Белоруссия и Молдавия

Процесс формирования национальных партий в этих регионах был неодинаков. Если на Украине и в Молдавии национальные партии возникли на основе национального культурно-просветительного движения, то в Белоруссии действовала только одна партия, основали которую инобелорусские политические деятели.

На территории Белоруссии в годы революции 1905-1907 гг. действовала консервативно-клерикальная партия, называвшаяся Конституционно-католическая партия Литвы и Белоруссии (ККП). Она была создана по инициативе римско-католического духовенства и поляков (помещиков, банкиров, служащих и др.), проживавших в Литве и Белоруссии.

Идеологической основой партии был католицизм. В программе партии (1906 г.) основной задачей провозглашалось объединение всех католиков-поляков, литовцев, белорусов “в одну могущественную партию” с целью борьбы с царским правительством “для развития и благосостояния края”. Защита религиозных чувств верующих от православной религиозной экспансии была основной задачей партии. Не случайно во главе партии стоял ксендз Э. фон-дер Рооп. ККП пользовалась наибольшей популярностью в районе Гродно среди белорусов-католиков. По этому признаку ее следует отнести к национальной белорусской партии консервативного направления. Партия, созданная в начале февраля 1906 г., просуществовала около полутора лет, когда осенью 1907 г. виленский генерал-губернатор распустил ее.

Накануне и во время революции 1905-1907 гг. на Украине завершилось образование национальных либерально-демократических партий – Украинской демократической и Украинской радикальной. Демократизм этих партий сближал их с российскими кадетами, но по некоторым вопросам УДП и УРП стояли на более радикальных позициях (например, требование автономии Украины, признание социалистической перспективы). Этот тезис воплощен, например, в “Обращении Полтавской громады” УДП: “Стоя на почве интересов украинского народа, мы призываем в наши ряды тех, кто свои силы посвящает украинскому народу в сознании его культурных, социальных [c.264] и экономических особенностей в целях его политического высвобождения и дальнейшего культурного развития в направлении общечеловеческих идеалов и возможности достижения социалистического строя как наиболее обеспечивающего интересы трудящихся масс.

Несомненна и идейная близость названных партии. Во главе УДП, оформившейся осенью 1904 г, стояли известные общественные деятели Б.Тимченко, В.Чеховский, Б.Чикаленко и др. Отошедшая от УДП часть ее членов (Б.Гринченко, С.Ефремов, М.Левицкий и др.) весной 1905 г. образовала Украинскую радикальную партию. В условиях революции произошла консолидация этих партий, и в конце 1905 г. они объединились в Украинскую демократическо-радикальную партию (УДПР).

УДПР стала наиболее ярким выразителем федералистского течения в украинском национальном движении и оставила заметный след в политической жизни. По замечанию М.С.Грушевского, в составе УДПР концентрировались “мозг украинской нации”, “все, кто считал себя единственно интеллигентным и призванным к политическому водительству”. Потенциальной социальной базой партии было среднее крестьянство, низшие и средние слои буржуазии, интеллигенция. Во многих отношениях УДПР была влиятельной партией на Украине. Легализовать партию не удалось, но ее громады (отделения) имелись в Киевской, Черниговской, Полтавской, Харьковской, Херсонской, Екатеринославской Волынской, Подольской губерниях, Кубанской области и в Петербурге. Даже при такой широкой “географии” партия была очень немногочисленна (по разным оценкам, от 200-300 человек до 3 тыс.). При значительном участии УДПР была создана и успешно работала украинская парламентская фракция в I и II Государственных думах. Официальными органами партии являлись газеты “Громадьска думка” (“Гражданская мысль”), “Рада” (“Совет”), журналы “Ридний край” (“Родной край”) и др. Лидерами УДПР считались Б.Гринченко, С.Ефремов, Ф. Матушевский. В 1906 г. была принята программа партии. Она включала широкий спектр общедемократических (парламентское государство, гарантированные конституцией демократические права и свободы), национальных (право народов России на политическое и культурное самоопределение, автономно-федеративное устройство, обеспечение прав национальных меньшинств), социально-экономических (социализм как строй – идеал, радикальное решение земельного вопроса путем экспроприации казенных, удельных и ряда других категорий земель, выкуп значительной части частновладельческих имений, создание краевых (национальных) земельных фондов, подчиненных национально-территорильным сеймам, прогрессивная система рабочего законодательства) требований. Реализация этой программы должна была обеспечить усыновление гармоничных отношений между центром и регионами, снять Напряжение между антагонистическими классами и слоями, утвердить в государстве гражданский мир и согласие.

После окончания Первой российской революции УДРП само ликвидировалась как политическая организация, став с сентября 1908 г. основой Товарищества украинских прогрессистов (ТУП) – общественной [c.265] организации, стоявшей на позициях парламентаризма, федерализма и автономности. Печатными органами ТУП являлись газета “Рада” и журнал “Украинская жизнь”, а деятельность проявлялась в поддержке украинских культурно-просветительных обществ, издательств, прессы, применении союзников в украинском вопросе в земских и думских кругах, ознакомлении русской и зарубежной общественности с характером и задачами украинского движения. В первые дни Февральской революции ТУП выступила инициатором создания Украинской Центральной Рады. В марте 1917 г. ТУП было преобразовано в Союз украинских автономистов-федералистов, из которого в апреле-мае 1917 г, выделилась УДРП, восстановившая свои ряды, обновившая программу и принявшая {с июня 1917 г.) новое название – Украинская партия социалистов-федералистов (УПСФ). Не будучи, как и ранее, массовой партией, она вплоть до 1920 г. продолжала играть важную роль в политической жизни Украины. Затем для многих членов партии последовала эмиграция (где партия вновь стала именоваться УДРП и приняла новую программу).

В 1901 – начале 1902 гг. на Украине на базе группы, отошедшей от Революционной украинской партии (РУП), образовалась Украинская народная партия (УНП или НУП). Ее возглавил харьковский адвокат Н.Михневский, автор известной брошюры “Независимая Украина” (Самостiйна Украiна”), Под этим же названием УНП издавала во Львове свою газету, на страницах которой решительно выступала за независимость Украины, пропагандируя тезис “Украина для украинцев”. И это при том, что идеалом партии (по программным документам 1902-1906 гг.) являлась идея национального социализма. В конце пути предстояло создать независимую Украинскую республику и решить национальный вопрос. Такая платформа определяла оппозиционность партии самодержавию и вызывала репрессии последнего против членов УНП. Но особых сторонников у УНП не было даже среди других российских и национальных партий – ведь “нуповиы” боролись не только против самодержавия, но и с не меньшей охотой и желанием “против московского общества и москалей”, “против русской культуры и московских интересов”. Типичными были и их действия: 31 октября 1904 г. в Харькове ночью на Театральной площади свалили памятник А.С.Пушкину, а утром появилось воззвание “нуповцев” за подписью “Оборона Украины”, призывающее решительно покончить “с поруганием украинской культуры, чести и достоинства”. Были, конечно, в воззвании и других программных документах УНП и рациональные зерна (особенно в требованиях по рабочему вопросу), но общий, сугубо отрицательно-националистически и настрой документов (с неприязнью по отношению к другим нациями и народностям империи) отбрасывал украинских праводемократических политиков далеко назад. Недолговечной оказалась и история УНП. В феврале-октябре 1917 г. немногочисленные члены партии пытались активно работать в войсках, находившихся на Украине, склоняя их к поддержке тезиса о “самостийной Украине”. 17 декабря 1917 г. на базе ряда групп УНП и других национал демократов образовалась Украинская партия социалистов-самостийников (УПСС). [c.266] Её лидерами стали И.Луценко, А. и П.Макаренко, О.Степаненко. Партия поддержала правительство Украинской народной республики (УНР) – ее представители входили в состав кабинета министров и в период Директории. После падения Украинской республики руководство партии эмигрировало, а сама она распалась. (Возникшая в 1919 г. на Западной Украине, в г. Станиславе, другая УНР не имеет отношения к рассматриваемому здесь формированию.)

В Молдавии политическая жизнь впервые активизировалась в ]905-1907 гг. В 1906 г. из ядра сотрудников национально-демократической газеты “Бесарабия” была создана Молдавская национал-демократическая партия (МНДП). Основой для ее формирования послужили культурно-просветительские идеи молдавской интеллигенции. Лидерами партии были: Е.Гаврилицэ, И.Пеливан, П.Халиппа и др. МНДП была аморфной организацией без четкой программы действий и партийных структур. Основными требованиями партии были автономия Бессарабии в составе России и введение в школах преподавания молдавского языка. Свои идеи партия распространяла через культурные общества и печать. После революции 1905-1907 гг. деятельность партии, по существу, прекратилась. [c.267]

Польша, Финляндия, Прибалтика

Либеральное движение в Польше было тесно связано с традициями повстанческого движения и прежде всего восстаний 1830 и 1863 гг. Именно идеи освободительной борьбы польского народа против стран, разделивших Польшу (Австрия, Пруссия и Россия), легли в основу польского либерального движения, что придало ему некоторый отпечаток национальной нетерпимости к русским. Основными чертами польских либерально-консервативных национальных партий стало негативное в большей или меньшей степени отношение к России, русофобия и национализм.

В 1887 г. в Швейцарии группой единомышленников была создана организация польских эмигрантов, которые выступали за восстановление Речи Посполитой. Эта организация получила название Польская лига, во главе ее встал участник восстания 1863 г. З.Милковкий. Лига занималась в основном просветительско-культурной деятельностью в Королевстве Польском. В 1893 г, в результате реорганизации Лиги была создана новая нелегальная организация – Национальная лига, целью которой провозглашалась координация деятельности всех организаций и партий, придерживавшихся идеи восстановления государственности Польши на основе национально-либеральных идей. Во главе Национальной Лиги встали Р.Дмовский, Я.Попдавский и З.Балицкий. Последний стал отцом новой идеологии Для последователей польского национально-либерального движения. Она получила название “национальный эгоизм”. Идеология нового патриотизма заключалась в следующем: поляки на основе национального эгоизма должны строить свои отношения с другими народами, не считаясь ни с кем. Это позволит им бороться за свое будущее и свою государственность, а не за интересы других народов и государств, [c.267] как это не раз бывало в истории, например во время наполеоновских войн.

Политической организацией Национальной Лиги в Королевстве Польском стала созданная в 1897 г. (пока номинально) Национально-демократическая партия (НДП, эндеция). Партия выступала за независимость Польши, но не вооруженным путем, а путем постепенных уступок со стороны самодержавия. Только в 1905 г, НДП завершила свое организационное оформление в Королевстве Польском (партийные структуры были созданы во всех 10 губерниях Королевства). С начала своего существования эндеция стремилась стать выразителем интересов всего польского народа в его национальной борьбе за восстановление государственности Польши. Претендуя на общепольское значение, НДП тем не менее ориентировалась на среднюю и мелкую буржуазию, интеллигенцию, студенчество. Программа национальной демократии в начале ее политического пути носила либеральный характер, постепенно взгляды партии эволюционировали в сторону воинствующего национализма и антисемитизма. А сама она перешла на позиции консерватизма.

Во время революции 1905-1907 гг. национальная демократия поддержала российское правительство при подавлении революции в Королевстве, устраивала настоящие побоища сторонников ППС и СДКП и Л. Выступала с резких антисоциалистических и антисемитских позиций.

Эндеки участвовали в выборах в Государственные думы. Депутаты от партии стали основой для Польского коло (фракция) в Думах всех созывов. В феврале 1906 г. НДП опубликовала программу своих действий по национальному вопросу. Партия требовала полонизации всей жизни Королевства (школы, судопроизводства и др.). Программой максимум была провозглашена необходимость установления автономии в Королевстве Польском. Однако это было промежуточным требованием, т.к. Национальная Лига, координировавшая деятельность партии (во главе партии стоял Р.Дмовский, один из руководителей Лиги) по-прежнему ставила своей целью независимость Польши.

Для влияния на рабочее движение под эгидой НДП был создан Национальный рабочий союз (НРС), представлявший собой рабочую партию, негативно относящуюся к социалистическому учению. НДП, были созданы также национальные польские профсоюзы, численность которых была значительна. После революции 1905-1907 гг. позиции НДП несколько ослабели по причине лояльного отношения к царским властям во время подавления революции в крае; политику, направленную на разжигание братоубийственной бойни между поляками-рабочими, являвшимися приверженцами социализма и национальных идей.

Начиная с 1907 г. и до Первой мировой войны НДП стремилась добиться от царизма уступок в польском вопросе. С началом Первой мировой войны партия придерживалась пророссийской ориентации полагая, что в случае поражения Германии и Австро-Венгрии, Польша обретет независимость. В независимой Польше НДП продолжала свою деятельность до 1939 г., в том числе и под другими названиями. [c.268]

Крайне правое положение в политическом спектре польских партий занимала Партия реальной политики (угодовцы, реалисты). Партия стояла на пророссийских консервативных позициях. Она была создана в октябре 1905 г. и объединяла в основном крупных землевладельцев и крупную буржуазию. Во главе партии стояли граф З.Велепольский, Э.Пильц. Она выступала за предоставление автономии Польши в составе Российской империи. Угодовцы резко негативно относились к революционным партиям и их методам, отвергали также и политиканство НДП. Достичь своих целей угодовцы старались с помощью верноподданнических обращений в адрес имперского правительства, стараясь убедить его в благонадежности поляков и необходимости дать им поэтому местное самоуправление, что было, по их мнению, первым шагом к автономии. Партия не получила широкой поддержки среди населения Королевства Польского и поэтому была малочисленной. Однако она обладала большим влиянием в Королевстве из-за связей ее членов с правительственными кругами в Петербурге. После революции 1905-1907 гг. партия еще больше скатилась вправо. В годы Первой мировой войны угодовцы продолжали выступать с пророссийских позиций. В 1919 г. партия образовала вместе с консервативными политическими группировками из Восточной Галиции новое политическое образование – Национальное объединение.

Формирование партий в Финляндии началось в 50-60-е гг. XIX в. Именно в это время образовалась Финская партия. Своей целью она провозгласила развитие финской культуры и вытеснение шведского языка финским из государственных учреждений. Лидерами партии были К.Ф.Игнатиус, И.В.Снелльман, З.Топелиус и др. Финская партия была достаточно лояльно настроена к России. Лишь начиная с 90-х гг. XIX в. ее отношение к Российскому государству стало изменяться. Поводом послужила политика русификации Финляндии имперским правительством.

Несмотря на это, партия выступала за диалог с имперскими властями и стремилась всеми средствами сохранить автономные права Финляндии. Ее численность в разные годы колебалась между 10-15 тыс. членов. Финская партия использовала либерально-консервативные ценности и в своей деятельности опиралась на консервативно настроенные слои финского общества (академическая интеллигенция, зажиточные горожане, чиновничество, крестьянство).

В 1894 г. из Финской партии вышла часть более либерально настроенной молодежи. Она создала Младофинскую партию, в противоположность которой Финская партия стала называться Старофинской. И та и другая подчеркивали свою приверженность идеям демократии и либерализма, выступали за предоставление финскому языку статуса государственного. Во главе партии стояли: Ю.Кастрен, К.Ю.Стольберг², Э.Н.Сетяля, П.Э.Свинхувуд³, Э.Эркко. [c.269]

В отличие от Старофинской, Младофинская партия выступала за пассивное сопротивление попыткам русского правительства ограничить финскую автономию. Младофины призывали отказываться признавать и выполнять противоречащие основным законам Финляндии распоряжения и указы российских властей. В 1918 г. Старофинская партия была реорганизована и переименована в Национальную коалиционную партию. В декабре того же года в Младофинской партии произошел раскол. Либеральное большинство образовало Национальную прогрессивную партию, меньшинство присоединилось к более консервативной Национальной коалиционной партии (бывшей Старофинской).

В 1902-1903 гг. была создана Партия активного сопротивления Финляндии (ПАСФ). Ее ядром стали радикально настроенные члены Старофинской, Младофинской и Шведской партий, недовольные пассивным характером борьбы этих партий с русификаторской политикой самодержавия. Партия встала на путь неподчинения российским властям, а ее члены считали себя в состоянии войны с Россией и находили уместными все средства борьбы с царизмом вплоть до террора. Руководителями партии были; К.Зиллиакус, Ю. и Х. Гуммерус, Х.Стенберг и др.

На проходившей в январе 1905 г. партийной конференции была принята программа партии. Ее основной целью провозглашалось отделение Финляндии от России. На партийном съезде, прошедшем весной 1905 г., была принята программа подготовки вооруженного восстания против российских властей. С этой целью партией была создана военизированная организация Воймалитто (Союз силы), или Войма (Союз), имевшая в 1906 г. 125 местных отделений и около 25 тыс. членов. В связи с созданием военизированной организации большинство членов партии посчитало, что ПАСФ свою цель выполнила. С этого момента партия прекращает свою деятельность.

К либеральным партиям Финляндии относится также Аграрный союз, основанный в 1906 г. Лидерами Союза были С.Алкио и К.Каллио. Членами являлись в основном крестьяне. Союз выступал против социализма и революционного движения в защиту частной собственности, за развитие кооперации, за осторожное вмешательство государства в экономику. Финский язык должен был стать государственным в ущерб шведскому. Союз стал одной из ведущих партий страны. Существует и по сей день под названием Партия центра (с 1965 г.).

В 1906 г. возникла также Шведская народная партия в Финляндии, которая представляла интересы шведскоязычного меньшинства Финляндии, составлявшего 11% населения. Партия ставила перед собой цель сохранения национальной самостоятельности шведскоязычного меньшинства в Финляндии. Ее программа по экономическим и политическим вопросам не выходила за рамки общелиберальных требований, но при этом делался акцент на защиту шведского населения Финляндии. Партия выступала за сохранение автономии Финляндии. Лидерами партии были А. Лилле, В.М. фон Борн, А.О.Фрейденталь и др. Партия опиралась на умеренно-консервативную [c.270] часть шведскоязычного меньшинства – чиновничество, интеллигенцию, крестьянство. По другую сторону Финского залива, в Прибалтике, развитие либеральных партий происходило по схожему с финским сценарию: партии образовывались из культурно-просветительских обществ с одной лишь разницей – здесь они стали складываться позже на 40-45 лет.

В конце 80-х – начале 90-х гг. в Литве в кружках пропагандистов и последователей идей национального возрождения начинается процесс политической дифференциации, который привел к созданию Литовской демократической партии (ЛДП). Она была образована в 1902 году. Лидерами партии были П.Вышинский (Вышинскис), Анджуляйтис, Яблонский, Вилейшис.

ЛДП объединяла в своих рядах литовскую национальную среднюю и мелкую городскую буржуазию, либеральную интеллигенцию и крестьян-хуторян. В результате работы активистов партии среди крестьян-хуторян возникла необходимость в создании автономной крестьянской организации – Союза крестьян Литвы (основан в 1907 г.). В его программе декларировалась необходимость создания на территории Литвы независимой демократической республики. В качестве первого шага к самостоятельности партия выдвигала достижение автономии “этнографической Литвы с сеймом в Вильно”, Программа не затрагивала политического государственного устройства России в целом, но четко определяла компетенцию центральной общероссийской и местной литовской исполнительной власти. Государственным языком в автономном крае должен был стать литовский язык.

Во время революции 1905-1907 гг. ЛДП сотрудничала с Литовской социал-демократической партией и выступала за объединение с революционными элементами всей России в борьбе с самодержавием. Партия была одним из организаторов и главных участников национального литовского съезда (ноябрь 1905 г.), в котором также участвовали другие национальные литовские партии и общественные движения. Съезд принял программу пассивного сопротивления царскому правительству. После поражения революции 1905-1907 гг. ЛДП стала более консервативной. В годы Первой мировой войны после оккупации Литвы германскими войсками лидеры партии эвакуировались в Россию, где в ноябре 1917 г. на базе ЛДП образовалась Партия социалистов-ляудининков-демократов Литвы.

Союз литовских христианских демократов (СЛХД) был создан в 1905 г. Лидерами партии были Л.Бистрас, П.Карвялис, М.Крупавичус и др. Это было партийное формирование резко выраженного националистическо-клерикального толка с элементами христианско-демократических идей западноевропейского образца. Социальной опорой партии были: рабочие-католики, крестьянство, интеллигенция. Основными программными требованиями Союза стали: создание автономной Литвы в ее этнографических границах, борьба с марксизмом, защита католицизма от наступления Православной церкви, воспитание литовцев в религиозном духе. По своему организационному строению СЛХД больше походил на общественно-религиозное движение, [c.271] чем на политическую партию. Его деятельность была направлена на создание легальных обществ религиозно-нравственной окраски. Благодаря этим обществам христианским демократам удалось сохраниться как партийному формированию в межреволюционный период. На основе этих обществ в марте 1917 г. СЛХД конституировался в Литовскую христианско-демократическую партию, влияние которой уже в независимой Литве оказалось значительным. В 1936 г. запрещена литовскими властями.

Латышские и эстонские партии либерально-консервативного направления появились только в период революции 1905-1907 гг. В начале 1905 г. образовалась Латышская демократическая партия (ЛДП), лидером партии был А. Берг. В том же году оформилась Латышская конституционно-демократическая партия (ЛКДП). В руководство партии входили Ф.Альберт, Ф.Гросвальд, А.Красткалн. В Эстонии единственной полностью оформившейся партией оказалась Эстонская народная партия процесса (ЭНПП), которая была образована в ноябре 1905 г. в Юрьеве. Лидером и инициатором создания партии был Я.Тыниссон⁴.

Для решения вопросов общегосударственного устройства ЛКДП и ЭНПП приняли программные требования русских кадетов. Прошедшие в результате выборов в I Думу депутаты от этих партий входили в кадетскую фракцию. Программу кадетов обе партии дополнили требованиями национальной автономии (создание этнографически целостной Эстонии и Латвии, признание латышского и эстонского языков государственными, отмена дворянских привилегий). В отношении революционного движения ЭНПП занимала более консервативные позиции, нежели ЛКДП. Это было связано с тем, что в ЭНПП была достаточно сильна позиция эстонской крупной буржуазии. Обе партии выступали за сохранение автономных Эстонии и Латвии в составе России. Латышская демократическая партия (ЛДП) была более радикальной, чем ЛКДП. Это было связано с тем, что социальной базой первой был более радикальный элемент – городская и сельская мелкая буржуазия, в то время как социальной базой ЛКДП была средняя буржуазия и цензовый элемент. В своей программе ЛДП требовала демократических преобразований в России и автономии Латвии.

В период революции 1905-1907 гг. ЛДП пользовалась достаточно большим влиянием среди населения. Обе латышские партии (ЛДП и ЛКДП) выступали против немецкого засилья в экономической, культурной и других сферах жизни. Будучи левее ЛКДП, ЛДП активнее сотрудничала с латышскими социал-демократами. Однако идеологически партии оказались недостаточно прочными. В них никак не могли ужиться “левые” и “правые”, да и финал революции [c.272] 1905-1907 гг. отрезвил многих членов партий, и они покинули их ряды. После революции 1905-1907 гг. обе партии постепенно сходят с политической арены и прекращают свое существование. Из трех либеральных партий (ЛКДП, ЛДП, ЭНПП) остались одни эстонские прогрессисты, которые с трудом сумели сохранить свою партийную структуру. После февральской революции ЭНПП была реорганизована и переименована в Эстонскую демократическую партию (ЭДП). В марте 1919 т. ЭДП прекратила существование, образовав вместе с Радикально-демократической партией Эстонскую народную партию,

На крайне правом фланге политического спектра партий трех остзейских губерний действовали две партии: Латышская народная партия (ЛНП) и партия немецких баронов и домохозяев – Балтийская конституционная партия (БКП).

ЛНП была образована в 1905 г. Во главе партии стояли публицист Ф.Вейенбергс (Вейнберг) и поэт Ниедре (Недра). Партия была крайне немногочисленной. В годы ее активной политической деятельности, совпавшие с периодом революции 1905-1907 гг., число ее членов не достигало и двухсот. Партия выступала с крайне националистических позиций, но ее национализм был в основном направлен против немецких баронов и евреев. К русским партия относилась лояльно. пиля в них гарант политической стабильности в регионе. Программные требования ЛНП не заходили дальше Манифеста 17 октября, а в национальном вопросе партия выступала за предоставление Латвии автономии.

Проповедуемая партией идеология агрессивного национализма и антисемитизма, призывы ЛНП к подавлению революции привели к тому, что она осталась малочисленной и замкнутой группировкой. В 1915 г. прекратила свою деятельность. После Февральской революции ЛНП была восстановлена, но не играла важной роли в политической жизни Латвии. Распалась в 1919 г.

Балтийская конституционная партия (БКП) стоит особняком в политической палитре прибалтийских национальных партий. Она была образована в середине ноября 1905 г. Лидерами партии в разное время были А.Ф.Мейендорф, Клодт, Эдгард, Траут. В решении общероссийских вопросов она стояла на позициях умеренного либерализма. Политическое устройство российского государства представлялось БКП в форме наследственной конституционной монархии. Идеологически партия оказалась близка Союзу 17 октября.

Причины и мотивы создания прибалтийскими немцами своей политической партии следует искать не столько в их желании участвовать в общероссийской политической жизни, сколько в стремлении с помощью БКП сохранить хотя бы часть своих привилегий в Прибалтике, ограничить в остзейских губерниях влияние русского чиновничества и заменить его системой регионального самоуправления при решающем участии немецкого дворянства. После революции 1905-1907 гг. обе партии постепенно прекращают свою деятельность. [c.273]

Кавказский регион

В Кавказском регионе после февраля 1917 г. на арену политической борьбы вышли национальные партии и движения либерально-демократического толка.

Одним из первых образований подобного рода стала Мусульманская демократическая партия “Мусават” (в переводе с азербайджанского – “Равенство”). Она возникла в конце 1911 г. в Баку благодаря усилиям молодой мусульманской интеллигенции во главе с Ч.Р. Шериф-заде, А.К. Кязим-заде, К.В. Микал-заде и др. В том же году Бакинским отделением Мусавата были выработаны первая программа и устав партии. С 1913 г, руководителем и главным теоретиком Мусавата считался М.Э. Расул-заде. Печатным органом партии являлась редактируемая Расул-заде газета “Ачыг соз” (“Ясное слово”). До февраля 1917 г. партия не принимала активного участия в политической жизни, но, следуя своим главным лозунгам {“тюркизация, исламизация, модернизация”), придерживалась идеи образования державы под эгидой Турции.

После февральской революции “Мусават” выступила за создание Российской демократической республики. В следующем году (1918) лидеры партии требовали уже полной независимости Азербайджана.

В апреле 1917 г. “Мусават” и Тюркская партия федералистов (образована в Гяндже в марте 1917 г.) достигли соглашения о слиянии, которое было оформлено в июне 1917 г. и окончательно вступило в силу по решению 1-го съезда 26 октября (8 ноября) 1917 г. Созданная организация приняла название Тюркская демократическая партия “Мусават”. В партию вошли представители крупной и мелкой буржуазии, интеллигенции, рабочих. Печатными органами партии стали газеты “Мусават”, “Истигал” (“Независимость”), “Наш путь”. Избранный на съезде ЦК (восемь человек) делился на два бюро – Бакинское (М.Расул-заде, М.Гаджинский, М.Рафиев, М.Векилов) и Гянджинское (Н.-б. Усуббеков, Г.-б. Рустамбеков, М. Ахундов).

1-й съезд партии принял новую программу. Свою главную задачу партия видела в защите экономических и национально-культурных интересов тюркских народов России, а также других народностей империи, исповедующих ислам. Для этого мусаватисты требовали реорганизации государства на демократических и федеративных началах. Программа предусматривала, что все мусульманские народности, как тюркского, так и не тюркского происхождения, должны были получить автономию, которая обеспечила бы им полную независимость во всех внутренних вопросах – административных, законодательных, финансово-хозяйственных, культурных и в судопроизводстве. Каждая автономия должна была иметь собственные законодательные и исполнительные органы. Кроме того, “Мусават” считала необходимым объединение всех тюркских автономий в культурно-национальный союз.

Программой провозглашались широкие демократические свободы – равенство граждан перед законом без различия пола, возраста и вероисповедания; всеобщее, равное, прямое и тайное избирательное право для всех граждан старше 20 лет; свобода совести, печати, [c.274] собраний, союзов, передвижения; неприкосновенность личности и жилища и др. Специальный раздел программы был посвящен аграрному вопросу. Мусаватисты требовали создания земельного фонда я последующего распределения участков среди нуждающегося населения по нормам, соотнесенным с особенностями землепользования и землевладения каждой конкретной местности. Фонд должен был сложиться за счет экспроприации государственных, удельных и кабинетских земель и в результате отчуждения за справедливое вознаграждение частновладельческих земель, превышающих установленный максимум владения.

Программа партии подробно рассматривала рабочий вопрос, подчеркивая обязательность законодательного установления 8-часового рабочего дня, охраны труда и различных видов страхования рабочих. Б самостоятельный раздел программы были выделены проблемы судопроизводства, причем предусматривались состязательность процесса, беспристрастность судей и предоставление подозреваемому зашиты уже на этапе предварительного следствия. Декларировалась отмена смертной казни и введение условного наказания. Особое внимание в программе “Мусават” уделялось проблемам образования и народного просвещения.

С сентября 1918 г. по апрель 1920 г. мусаватисты находились у власти в Азербайджане. В мае-июне 1920 г. в Гяндже, подняв мятеж, мусаватисты сделали последнюю попытку свержения власти советов. Через 6 дней выступление было подавлено силами XI армии. После этого партия прекратила свое существование; большая часть ее членов эмигрировала, оставшиеся на родине были репрессированы в 20-30-х годах.

Либеральные партии в Грузии и Армении образовались только после февраля 1917 г.

В Грузии в июне 1917 г. сформировалась Грузинская национально-демократическая партия. Своей целью в национальном вопросе она провозгласила широкую автономию Грузии в составе Российской республики. В основу автономии должен был быть положен по замыслу национал демократов Георгиевский трактат 1783 г. Лидерами партии были С.Кедия, Г.Квазава. Летом 1917 г. численность партии достигла 6-7 тыс. членов. После провозглашения в январе 1918 г. независимости Грузии ГНДП поддержала меньшевистское правительство. В 1921 г. после установления советской власти партия еще действовала некоторое время и самораспустилась в октябре 1923 года.

В Армении либеральная партия была создана в январе 1917 г. на базе правого крыла “Дашнакцутюн”. Новая партия получила название Армянская народная партия (Рамкавар), Рамкавар приняла за основу Партийную программу кадетов, дополнив ее национальным разделом, в котором требовала широкой автономии. В 1917 г. на Кавказе действовало около 50 отделений партии. Рамкавар поддержала образование Армянской республики. После установления Советской власти в Армении лидеры партии эмигрировали, а партия прекратила свое существование. [c.275]

Казахстан. Средняя Азия

Процесс партийного строительства в Казахстане начался только в период революции 1905-1907 гг., когда в Уральске в 1905 г. по инициативе рада либерально настроенных деятелей казахского национального движения – А.Букейханова, М.Дулатова, Б.Каратаева Ж.Сейдалина, Б.Сыртанова, М.Тынышпаева – была предпринята попытка создать филиал Конституционно-демократической партии России. По традиции важнейшее решение в жизни казахов должен был принять съезд представителей казахского народа. Но т.к. на съезде в Уральске не было выработано общей позиции по созданию отделения КДП, предложение об этом не прошло. После революции 1905-1907 гг. процесс формирования либерально-национального движения в Казахстане был заморожен. Только после февраля 1917 г. когда в Казахстане стало набирать силу национальное движение, вопрос о созданий партии всего казахского народа встал на повестку дня. За такой всеказахский мотив в формировании партии говорит и название предполагаемой партии Алаш (имя мифического предка казахов, символ государственности). Решение о создании партии, которая защищала бы интересы всех казахов, как и в 1905 г., должен был принять Всеказахский съезд. 21-26 июля 1917 г. он состоялся в Оренбурге и принял решение оформиться в самостоятельную политическую партию, которая выражала бы интересы всех казахов, поручив подготовку программно-организационных документов группе деятелей: А. Букейханову, М. Дувлатову, Г. Гумарову, А. Байтурсынову, Г. Жундибаеву, А. Биримжанову.

21 ноября 1917 г. указанная группа опубликовала в газете “Казах” проект программы.

II общеказахский съезд, состоявшийся 5-13 декабря, к вопросу о создании партии не возвращался, сосредоточив свою работу на проблемах государственного строительства. Съезд провозгласил образование казахской территориально-национальной автономии с названием Алаш. Есть основание считать, что после февраля 1917 г. в Казахстане была создана национально-территориальная автономия Алаш, а не партия Алаш. Видимо, политическая обстановка того времени настоятельно требовала в первую очередь становления национальных институтов государства, которые обогнали в своем развитии процесс формирования политической партии.

В Средней Азии процесс формирования политических партий начался после революции 1905-1907 гг. на основе общественного и культурно-просветительного движения джадидизма. В работах одного из теоретиков джадидизма И. Гаспринского выдвигались три основных проблемы, которые необходимо было решить движению: во-первых, модернизировать мусульманские общины через реформы и просвещение; во-вторых, достичь духовного и политического единения мусульман Российской империи; в-третьих, выработать формы взаимодействия русских мусульман с Западом. Джадидизм поставил перед собой задачу преодоления культурной отсталости российских мусульман. Одновременно движение старалось нащупать пути интеграции [c.276] традиционного мусульманского общества в индустриальный, капиталистический мир.

Джадидизм как движение не имел в России единого центра и был наднациональным движением.

К началу XX в, джадидизм как движение приобрел политическое влияние в Средней Азии, прежде всего в областях, населенных узбеками. Центрами джадидизма стали Ташкент, а также Бухарский эмират и Хивинское ханство. В 1905-1907 гг. в Хивинском ханстве возникло движение младохивинцев. Стоя на позициях джадидизма, они требовали проведения реформ в ханстве. Однако только после февральской революции им удалось заставить хана издать манифест, провозгласивший частичные реформы. В Бухарском эмирате в 1916 г. джадиды объединились в движение младобухарцев. В 1918 г. они попытались совершить в эмирате государственный переворот, но были разгромлены, их организации распались. Одновременно внутри обеих организаций происходил процесс размежевания на левое и правое крыло, еще более ускоренный внешними событиями – октябрьской революцией и установлением советской власти в Узбекистане. В 1920 г. левое крыло младохивинцев и младобухарцев вступили соответственно в Хорезмскую и Бухарскую коммунистическую партии, правое крыло поддержало басмачество.

В Туркестане⁵ после февральской революции процесс формирования национальных политических партий ускорился. 14 марта 1917 г. на собрании делегатов, выбранных на митинге, проходившем накануне в старом городе (район Ташкента, заселенный в то время коренным населением), было решено создать свою национальную (узбекскую) политическую организацию, которая бы защищала интересы мусульман. Новая политическая организация получила название Шура-и-Исламия (Исламский совет). Во главе нового образования встали У. Асадуллыхаджи, М.К. Абдуращидханов, А.Абдурауф, А.В.Кари и др. По своему национальному составу организация была по преимуществу узбекская.

С самого начала своего существования Шура-и-Исламия попыталась перехватить инициативу у Ташкентского совета. Так изначально Шура-и-Исламия формировалась не только как политическая организация, но и как орган местной власти (наподобие Алаш). Однако, в отличие от Алаш, Шура-и-Исламия смогла создать функционировавшую организационную структуру, схожую со структурой политической партии. Шура-и-Исламия имела отделения во многих городах Туркестана, которые подчинялись общему руководству. [c.277]

Программное заявление Шура-и-Исламия, имевшее название Временные законы, было выдержано в духе джадидизма. Оно выдвигало требование распространения среди мусульманского населения Туркестана идей обновления общества. В области национально-государственного строительства Шура-и-Исламия выдвигала требование создания местных органов самоуправления, во главе которых стояли бы представители коренного населения. Будущее Туркестана Шура-и-Исламия видела в создании Туркестанской автономной республики в составе демократической России. Шура-и-Исламия выступала также за устранение недоверия между всеми народами, проживавшими в Туркестане.

Шура-и-Исламия старалась найти социальную опору среди всех слоев коренного населения. Это привело к тому, что по своему социальному составу Шура-и-Исламия оказалась слишком разнородной, а интересы входящих в организацию социальных слоев часто не совпадали и были даже противоположны. И если на этапе формирования организации общие цели – создание мусульманской политической организации – сглаживали противоречия в руководстве Шура-и-Исламия, то уже к лету 1917 г. они привели к расколу в ее рядах. Недовольные светской ориентацией Шура-и-Исламия представители ортодоксального мусульманского духовенства вышли из организации и создали новое политическое формирование традиционалистко-консервативного толка с элементами исламисткой нетерпимости – Шура-и-Улемия (Совет духовенства). Новая политическая группировка враждебно отнеслась к политической программе Шура-и-Исламия. В противовес им Шура-и-Улемия видела будущее Туркестана в сохранении традиционного уклада мусульманской жизни, в котором важнейшую роль играло бы исламское духовенство. По существу, целью новой организации стало стремление законсервировать феодальный строй в Туркестане и построить государство, которое бы управлялось по законам шариата. В области государственного устройства требования Шура-и-Улемия были гораздо радикальнее: отделение Туркестана от России и создание в Средней Азии единого мусульманского государства под эгидой Турции. [c.278]

Национальные партии социалистической ориентации

На окраинах Российской империи первые политические организации социалистического толка стали появляться в 80-90 гг. XIX в. Из созданных за период с середины 80-90-х гг. XIX в. до 1905 г. 50 политических партий социалистической ориентации (социал-демократического и неонароднического толка) 47 были национальными образованиями.

Инициаторами создания, теоретиками и практическими лидерами выступали представители интеллигенции, усвоившие уже сложившиеся к этому времени на Западе концептуальные идеи марксизма. Программные требования национальных партий социалистической ориентации предусматривали построение социалистического общества на основе революционных преобразований, включая насильственные [c.278] методы массового и индивидуального террора, экспроприацию частной собственности, уничтожение классовых различий и т.д. Предпосылки реализации планов социалистического строительства связывались с низвержением самодержавия в России, установлением демократического республиканского строя, политических свобод, гражданского равноправия вне зависимости от национальной принадлежности.

Декларируя единство трудового народа различных наций в борьбе за социализм, национальные партии социалистической ориентации, тем не менее выдвигали на первый план национальные проблемы, а не принципы интернационализма. Уровень решения национальных задач был различен: от требования равноправия всех наций в демократическом государстве до формирования того или иного вида автономного образования, а то и создания самостоятельного, независимого государства вне рамок России с возможным последующим объединением в федеративный союз на добровольной и равноправной основе.

Именно национальные приоритеты разделяли леворадикальные национальные организации и родственные им общероссийские партии, поскольку последние первостепенное значение придавали социалистическим идеалам и решали национальные проблемы весьма туманно, в духе общих деклараций II Интернационала, считая освобождение наций естественным следствием мировой победы социализма.

Подавляющее большинство национальных партий считало необходимым единство действий с общероссийскими организациями. Однако на практике они стремились сохранить организационную независимость или допускали объединение на принципах федерализма при сохранении полной самостоятельности в деятельности среди национальных отрядов рабочего класса. Такой подход не устраивал общероссийские партии не только из соображений обеспечения высших целей классовой борьбы, но и из-за стремления утвердить свое лидерство в социалистическом движении России. Требование слияния в единую партию всех национальных организаций воспринималось многими националами не как интернационализм партийного строительства, а как “русский партийный шовинизм”, с которым велась упорная идейная борьба.

Вместе с тем, несмотря на различного рода расхождения и противоречия, существовавшие между общероссийскими и национальными партиями социалистической ориентации, они представляли собой единый поток революционного социалистического движения конца XIX – начала XX века. [c.279]

Польша, Прибалтика, Финляндия

Политические организации социалистической ориентации довольно рано сформировались на территории Польши, отличавшейся относительно высоким уровнем капиталистического развития, значительным влиянием Запада, сильными традициями национально-освободительной борьбы за независимость. Уже в 80-е гг. XIX в. широкое [c.279] распространение приобрели организации радикально настроенной польской интеллигенции, увлеченной марксистскими идеями и ориентировавшейся на национальный пролетариат.

Первый Пролетариат (Л. Варыньский, А. Дембский, С. Куницкий и др.) в программном заявлении воспроизводил основные принципы “Коммунистического Манифеста” К. Маркса и Ф. Энгельса. По мнению ее создателей, программа этой организации должна была быть приемлемой для пролетариата всей России. Конечной целью рабочего движения провозглашалось социальное освобождение трудящихся как результат мировой пролетарской революции. В практической деятельности Первый Пролетариат был тесно связан с “Народной волей” и имел с ней соглашение о сотрудничестве. Организация действовала в 1882-1886 годах.

Второй Пролетариат (С. Мендельсон, М. Янковская-Мендельсон, Л. Кульчицкий и др.) стал преемником революционных традиций Первого Пролетариата как в приверженности социалистическим ценностям, так и в использовании народовольческой тактики индивидуального террора. Вместе с тем, Второй Пролетариат (1888-1898 гг.) стремился более отчетливо выражать национальные интересы и в качестве ближайшей задачи выдвигал совместную борьбу польского и российского пролетариата за конституцию для всей России и территориальную автономию для Польши. С ростом масштабов рабочего движения руководители партии не могли оставаться безучастными к экономическим требованиям пролетариата. На этой почве стало возможным сближение с Союзом польских рабочих, созданным в 1890 г. В ноябре 1892-го – марте 1893 г. произошло объединение этих двух организаций в Польскую социалистическую партию (Польска партия социалистична – ППС).

Польская социалистическая партия занимает особое место в истории освободительной борьбы Польши и революционного движения России. Она представляла собой одну из самых крупных и влиятельных политических организаций социалистической ориентации, которая наиболее полно и последовательно проводила курс на государственную независимость Польши. ППС в своей деятельности и идеологии сочетала марксистскую теорию, ярко выраженные черты реформистского социализма и крайне радикальные методы борьбы (вооруженное восстание, террор, действия боевых дружин), оправдывая любые действия против “русских оккупантов” вплоть до открытых симпатий и сотрудничества с внешними противниками России.

На съезде польских социалистов-эмигрантов {участвовали члены Второго Пролетариата, Союза польских рабочих, Рабочего объединения и др.) в ноябре 1892 г. в Париже был рассмотрен проект программы новой партии, отличительной чертой которого стало требование восстановления самостоятельного Польского государства в границах прежней Речи Посполитой. Провозглашая необходимость революционной борьбы против “капиталистической эксплуатации за политическую власть трудящихся”, в программе не определялись конкретные пути достижения социализма, предполагая, что переход к новому обществу – это длительный путь реформ, который приведет к “постепенному обобществлению земли, орудий труда и средств [c.280] коммуникаций. Первоочередную свою цель вновь создаваемая организация видела в национально-освободительной борьбе, включая вооруженное сопротивление и территориальное отделение Польши от России.

При конституировании ППС в начале 1893 г. некоторые ее члены усмотрели в стремлении к независимости национальную ограниченность и настаивали на интернационализации партии, т.к. социалистическое обновление Польши возможно лишь при условии ее сохранения как части демократической России и создании польско-российского революционного союза. Сторонники идеи интернационализации пролетарского движения в июле 1893 г. заявили о своем несогласии с проектом программы и создали новую партию – Социал-демократия Королевства Польского.

ППС (лидеры Я. Строжецкий, Ю. Пилсудский, Ю. Грабовский, Л. Кульчицкий и др.) представляла собой хорошо организованную партию, высшим органом которой был признан съезд, собиравшийся каждые 1-2 года. Повседневное руководство низовыми организациями осуществлял Центральный рабочий комитет. Несмотря на постоянные репрессии положение ППС было прочным не только во многих коренных польских местностях, но и на территории Украины, Белоруссии, Литвы, Галиции, Силезии. Партия имела постоянные контакты со студентами-поляками, обучавшимися в университетах Петербурга, Москвы, Киева, Харькова.

Наиболее последовательным носителем идей независимости Польши и самостоятельности польского рабочего движения был Ю. Пилсудский, которого поддерживали “старики” – правое крыло партии, в то время как “молодые” (А. Буйно, Ф. Сакс, Я. Руткевич) негативно относились к идее “вооруженного восстания против России”, считали возможным соединить национально-освободительные устремления и социальное освобождение, были сторонниками единства действий польского и российского пролетариата.

В условиях начавшейся Первой российской революции по инициативе “молодых” был созван VII чрезвычайный съезд (5-7 марта 1905 г.), который принял “Политическую декларацию”, заменявшую программное требование безусловного отделения на лозунг “правовой и государственной самостоятельности польских земель”, решение о Которой должно было быть принято законодательным сеймом в Варшаве после свержения самодержавия. Декларация подтверждала также необходимость сотрудничества с российскими революционными партиями. Изменения в программе поддержал и VIII съезд ППС (12-23 февраля 1906 г.), который назвал идеи “стариков” о польско-российской войне “полной утопией”.

“Старики” во главе с Ю. Пилсудским стремились укрепить свое влияние через Боевую организацию (БО), в которой насчитывалось около 5 тыс., членов, сделав ее самостоятельной силой. Летом 1906 г. БО совершила несколько успешных “эксов”, нападая на почтовые поезда, организовала покушение на заместителя генерал-губернатора Варшавы, подготовила “Кровавую среду” (15 августа 1906 г.), когда боевики ППС совершили более 100 нападений на полицейских и солдат в крупных польских городах. [c.281]

Руководство ППС осудило действия БО. Ответом стало ультимативное требование “милитаризации” партии через ее подчинение Боевой организации, прозвучавшее на конференции БО в Закопане (ноябрь 1906 г.). Решением IX съезда (19-25 ноября 1906 г.) участ. ники конференции в Закопане были исключены из партии. Причина раскола усматривалась в “противоречии между двумя идейными течениями: радикально-патриотическим, маскирующимся социалистическими лозунгами, и истинно социалистическим”. Ю. Пилсудский и его соратники в знак протеста покинули съезд и вскоре на конференции в Кракове приняли решение о создании самостоятельной фракции “ППС – Революционная фракция”. Вернувшись к прежним программным требованиям, ППС–РФ подтвердила цель своей борьбы – “демократическая независимая Польша” и путь ее достижения – вооруженное восстание польского пролетариата.

Основным принципом ППС–РФ стал национальный сепаратизм, что исключало возможность сотрудничества с общероссийским социалистическим движением. В 1908 г. под эгидой ППС–РФ была создана нелегальная военная организация – Союз активной борьбы, целью которой стала непосредственная подготовка к вооруженному восстанию против царского правительства. Для этого она стремилась заручиться поддержкой всех патриотически настроенных поляков. Часть членов ППС–РФ под руководством Ф.Перля, опасаясь превращения ее в террористический центр, объявили о создании ППС-Оппозиции. Однако большинство участников ППС–РФ на своем съезде в 1909 г., решив вернуться к прежнему названию организации ППС, выступили в поддержку курса на вооруженную борьбу, и в качестве возможных союзников в действиях против России были названы Германия и Австро-Венгрия. По существу, эта линия была реализована в годы Первой мировой войны, когда ППС проводила политику активного участия поляков (через создание движения Легионов) в боевых действиях против России под лозунгами независимости Польши.

В момент раскола единой ППС на IX съезде в ноябре 1906 г., по разным подсчетам, в ее рядах было от 46 до 55 тыс. членов. Большинство поддерживало “молодых” лидеров (М.Хорвиц, М.Кошутская, Ю.Чижевский) и объединилось в ППС-Левицу. На своем 1 съезде (декабрь 1906 – январь 1907 г.) “левицовцы”, осудив повстанческую концепцию ППС–РФ, приняли решение отказаться от лозунга независимой Польской республики как неосуществимого в настоящий момент и выдвинули требование; предоставление Королевству Польскому широкой автономии с собственным парламентом в составе демократической России. Отход от позиции крайнего национализма создал условия для сближения и совместных действий с польскими и российскими социал-демократами. На съезде партии в апреле 1912 г. прозвучал призыв к объединению политических организаций пролетариата Российской империи в единую партию.

Наиболее последовательные сторонники интернационального характера пролетарской борьбы за социалистические идеалы объединились в 1893 г. в партию Социал-демократия Королевства Польского, а в 1900 г. – произошло слияние СДКП с Рабочим союзом Литвы. [c.282] Организаторами и активными участниками социал-демократического .движения Польши и Литвы были Т. Волостовский, А. Кэлза, Л. Росол, Ф. Дзержинский, а также деятели международного уровня – Р. Люксембург, Ю. Мархлевский, И. Тышка, А. Варский. В 1895 г. в результате арестов и репрессий партия практически перестала существовать, и ее возрождение произошло только в 1899 г. Однако она сохранила приверженность основным программным целям, сформулированным на I съезде (26-27 февраля 1894 г.), главная из которых состояла в завоевании власти рабочим классом и построении социализма.

Сложнейший для польского социалистического движения национальный вопрос социал-демократы решали с “классовых позиций пролетариата”. В отличие от своих главных оппонентов в лице ППС, они не считали возможным включение в свою программу не только требования независимости Польши, но и вообще отказывались от особого выделения национального вопроса. В лице своего теоретика Р. Люксембург СДКП заявляла, что, в принципе осуждая национальный гнет, она считает лозунг государственной самостоятельности польских земель политически вредным, т.к. это сталкивало бы “пролетариат с чисто классовой и интернационалистической позиции на почву шовинизма” и отделяло бы польский рабочий класс от пролетариата всей России – “единственного и естественного союзника в борьбе с правительством”. Абсолютизация “классовых интересов” в ущерб национальным особенностям значительно суживала возможности для деятельности польских социал-демократов на коренных территориях и, как это ни парадоксально, создавала трения во взаимоотношениях с общероссийской социал-демократией. Так, представители СДКПиЛ покинули II съезд РСДРП, когда было отклонено их требование исключить из программы РСДРП положение о праве нации на самоопределение. Лишь на волне революционных событий 1905 г. в программу объединенной польской социал-демократии было включено положение о “равноправии всех национальностей, проживающих в Российском государстве с гарантией их свободы и культурного развития: национальной школы и свободы пользования родным языком, государственной автономии для Польши”.

В ходе Первой российской революции СДКПиЛ превратилась в массовую партию, в рядах которой насчитывалось около 30 тыс. членов. Стремление к польско-российскому революционному союзу и Программное требование “диктатуры пролетариата” сблизило позиции СДКПиЛ и РСДРП. В 1906 г. произошло их объединение. В соответствии с решением IV съезда РСДРП польские социал-демократы вошли в общероссийскую партию в качестве единой территориальной организации, ведущей партийную работу среди пролетариата всех национальностей данного района. При этом СДКПиЛ сохраняла свою программу, широкую самостоятельность при решении вопросов внутрипартийного развития, агитации и пропаганды. Участвуя в V (Лондонском) съезде РСДРП (1907 г.), делегаты от СДКПиЛ по основным вопросам поддерживали позиции большевиков.

В 1911 г. в СДКПиЛ произошел раскол на “зажондовцев”, сторонников Главного правления – высшего исполнительного органа партии, находившегося в Берлине, и “розламовцев”, которые обвиняли [c.283] своих оппонентов в оторванности от текущей работы и непонимании особенностей развития партии в межреволюционный период, а также за поддержку “ликвидаторской” линии меньшевистской части РСДРП. “Розламовцы” пользовались сочувствием большевиков, а причины и последствия раскола в СДКПиЛ стали предметом рассмотрения Базельского конгресса II Интернационала (1912 г.).

Однако с началом Первой мировой войны и особенно после немецкой оккупации Польши произошло сближение позиций обеих фракций СДКПиЛ. Вместе с ППС-Левицей и Бундом они создали Межпартийный рабочий совет для координации действий революционных сил.

Возникновение национальных партий социалистической ориентации Прибалтики в конце XIX – начале XX в. связано как с активным распространением идей марксизма, так и с процессом национального возрождения трех прибалтийских народов.

Территориальная и историческая близость с Польшей, традиции совместной революционной борьбы оказали значительное воздействие на социалистическое движение Литвы. Литовская социал-демократическая партия (ЛСДП) была образована в апреле 1896 г. (лидеры А.Домашевич и А.Моравский). С самого начала своей деятельности партия проявляла ярко выраженный национальный характер, отразившийся в отстаивании политического самоопределения Литвы и в стремлении распространить свое влияние прежде всего на литовско-говорящих рабочих. Такая позиция руководства разделялась далеко не всеми членами ЛСДП, и уже в мае 1896 г. представители левого крыла во главе с С.Трусевичем (Залевский) вышли из партии и создали Рабочий союз Литвы. Особенность организации состояла в том, что в нее преимущественно вошли польские марксисты, которые вели агитацию и пропаганду на польском языке среди польскоговорящего населения. Они считали, что наличие в названии партии указания на принадлежность к Литве является не национальной, а историко-территориальной и характеристикой. Союз последовательно отстаивал интернационализацию революционной борьбы, поэтому закономерным стало его объединение с польскими социал-демократами в 1900 г. С момента своего возникновения литовские социал-демократы находились в тесном контакте и испытывали значительное влияние ППС.

ЛСДП в своей программе 1896 г. заявила о приверженности социализму и об особой роли рабочего класса: “Освобождение пролетариата посредством введения социалистического строя осуществимо только самим пролетариатом, ибо другие общественные сословия защищают частную собственность и стараются поддерживать нынешнее сословное общество, Первые шаги на пути социалистических преобразований связывались с завоеванием “обширной политической свободы. Предусматривались создание демократической республики с сеймом в Вильно и возможность ее федеративного союза с другими странами.

Сторонники национального федерализма и партийного сепаратизма (“федералисты”) подвергались постоянной критике приверженцами широкой автономии Литвы в рамках демократической России [c.284] (“автономисты”). Позиции последних значительно упрочились в ходе революции 1905-1907 гг., когда произошло сближение литовской социал-демократии как с РСДРП, так и с социалистическими организациями других национальностей. Это привело к некоторому ослаблению националистических тенденций в ЛСДП. В июне 1905 г. на IV съезде она приняла не только новое название – Социал-демократическая партия Литвы, но и внесла изменения в программу, где допускалась возможность федеративного вхождения в состав России. Однако эти шаги не устранили противоречий внутри партии, что привело к окончательному оформлению двух фракций – “федералистов” и “автономистов”. На конференции СДПЛ 1907 г. “автономисты” сумели провести решения о замене программного положения о самостоятельности Литовской республики на требование полной политической автономии Литвы в пределах российского государства и о вхождении СДПЛ в состав РСДРП на автономных началах. Однако такого объединения не произошло, но имело место слияние СДПЛ и ППС в Литве (июнь 1906 г.). При этом партия сохранила название СДПЛ. С началом Первой мировой войны левые в СДПЛ открыто сотрудничали с большевиками, а правые, сохранив самостоятельные позиции, продолжали отстаивать идею независимости Литвы. После Октябрьской революции идеологическое размежевание пошло еще быстрее. Левое крыло СДПЛ стало основой для создания в августе 1918 г. Коммунистической партии Литвы и Белоруссии (КПЛиБ). Правое крыло сохранило прежнее название – СДПЛ, которая действовала в независимой Литве до 1926 г.

Несколько по иному шел процесс формирования национальных партий социалистической ориентации на севере Прибалтики в трех остзейских губерниях (Эстляндской, Лифляндской и Курляндской), где латышские и эстонские организации возникли позднее, чем в Литве, и оказались под непосредственным влиянием российских социал-демократов.

Наиболее заметной среди партий социалистической ориентации в Латвии была деятельность латышской социал-демократии, идейные и организационные истоки которой уходят в марксистские кружки 90-х гг. XIX в., действовавшие в Риге. Распространение социалистических идей в рабочей среде привело к образованию в апреле 1902 г. Прибалтийской латышской социал-демократической рабочей организации (ПЛСДРО). Ее лидеры Я. Янсон (Браун) и Я. Озолс разработали проект программы, взяв за основу Эрфуртскую программу Германской социал-демократии и программу РСДРП. На I съезде в июне 1904 г. из ПЛСДРО была конституирована Латышская социал-демократическая рабочая партия (ЛСДРП) и принята программа с ярко Сраженной социалистической направленностью. В программе не поднимался вопрос о национальном будущем Латвии, а речь шла лишь о праве “на самоопределение всем народам, живущих в границах нынешнего Российского государства”.

Уже на своем I съезде латышские социал-демократы высказались, а объединение с РСДРП на федералистских началах. В 1906 г. на IV съезде РСДРП такое объединение стало историческим фактом. В соответствии с “Проектом условий объединения ЛСДРП с РСДРП” [c.285] латышские социал-демократы принимали новое название – Социал-демократия Латышского края (СДЛК) и становились автономной территориальной организацией, для которой программа РСДРП являлась обязательной, при этом СДЛК сохраняла право проведения партийных съездов и самостоятельной деятельности руководящих органов в рамках своей территории.

В период Первой российской революции ЛСДРП развернула активную деятельность по созданию боевых дружин, которые оказывали вооруженное сопротивление правительству, проводили “экспроприации” на нужды партии, осуществляли техническую подготовку к вооруженному восстанию. В своих акциях ЛСДРП тесно сотрудничала с боевиками из “красных отрядов” и дружин “лесных братьев” созданных соответственно Социал-демократической партией Финляндии и Латышским социал-демократическим союзом (ЛСДС), который сформировался еще в 1900 г. Союз провозглашал своей целью “уничтожение капиталистического строя путем захвата пролетариатом политической власти, выступал за национальную автономию для Латвии и образование самоуправляющегося округа – Латышского края. Союз был тесно связан с партией социалистов-революционеров. Замкнутый характер организации и ее террористическая деятельность привели к сокращению членов партии. В послереволюционные годы Союз переживал организационный кризис. Только к 1913 гг. наметились позитивные сдвиги. В марте 1913 г. Союз был переименован в Партию социалистов-революционеров Латышского края (ПСРЛК), Однако вплоть до февральской революции организационный кризис так и не был преодолен (летом 1913 г. крупнейшая рижская организация насчитывала 40-50 чел.). После февраля 1917 г. численность партии возросла до 2 тыс. человек. ПСРЛК действовала в независимой Латвии до 1919 г.

Социал-демократия Латышского края, продолжив свою деятельность в составе РСДРП, в послереволюционный период оказалась втянутой во внутрипартийный кризис, когда среди членов СДЛК выделились сторонники как большевиков, так и меньшевиков. С 1915 г., после оккупации Германией значительной части прибалтийских территорий, большинство латышских социал-демократов эвакуировались в Россию, где продолжили совместную деятельность с российской социал-демократией. Левое крыло латышских социал-демократов создало в 1919 г. Коммунистическую партию Латвии, правое в мае 1918 г. конституировалось в Социал-демократическую рабочую партию Латвии (СДРПЛ). Прекратила существование в 1934 году.

Эстонские социал-демократы являлись членами РСДРП. Первоначально особых требований, касающихся национальных интересов эстонских трудящихся, социал-демократы не выдвигали. На волне Первой российской революции, в условиях активизации национального движения и оформления эстонских либеральных политических организаций, в августе 1905 г. часть эстонских социал-демократов вышла из РСДРП и создала Эстонский социал-демократический союз, заявивший о необходимости автономии для Эстонии. Однако широкого влияния организация не приобрела. [c.286]

Лишь в 1917 г. произошло оформление ряда эстонских национальных объединений социалистической ориентации, наиболее значительными из которых были Эстонская социал-демократическая рабочая партия.

Особняком в процессе формирования социалистических партий стоит Финляндия. В силу существования более мягкого политического климата в этой части Российской империи и довольно сильного влияния буржуазно-либеральных традиций Скандинавских стран социал-демократическое движение начало оформляться в самостоятельную политическую партию позднее, чем буржуазные политические организации, которые существовали здесь уже с первой половины XIX века.

В 1899 г. была основана Рабочая партия Финляндии, которая на своем III съезде (февраль 1903 г.) была переименована в Социал-демократическую партию Финляндии (СДПФ). Цель своей борьбы она видела в “освобождении народа от экономической зависимости, от политической и духовной незрелости” путем “перехода средств производства в общественную собственность” и использования “всех целесообразных и отвечающих естественному народному правосознанию средств”. СДПФ выступала за сохранение и защиту национальной самостоятельности Финляндии, провозглашая себя в то же время интернационалистической организацией. В рамках СДПФ работал Шведский рабочий союз Финляндии (создан в 1899 г.), объединявший шведско-язычных рабочих и обладавший значительной организационной самостоятельностью. В 1906 г. партией был создан Социал-демократический союз рабочей молодежи, который организационно подчинялся СДПФ. СДПФ имела постоянные контакты с РСДРП, В результате революционных событий 1905 г. СДПФ получила право участия в выборах в сейм на равных правах с другими политическими силами. На V съезде в 1906 г. была выработана предвыборная платформа широкой демократической направленности, что дало СДПФ возможность на выборах 1907 г. получить 40% депутатских мандатов (80 из 200 мест). В 1916 г. финские социал-демократы впервые в европейской истории перешагнули 50% рубеж, завоевав большинство депутатских мест в сейме Финляндии. [c.287]

Украина и Белоруссия

Украинское социалистическое движение уже в начале XX в. было представлено многочисленными организациями. У истоков большинства из них стояла Революционная украинская партия, которая была основана в Харькове в феврале 1900 г. на съезде студенческих громад, представлявших пестрый блок различных течений от либералов до социалистов. С самого начала в деятельности и идеологии РУП переплетались марксистские, неонароднические, националистические черты.

Ее первая программа “Самостийна (независимая) Украина” была подготовлена известным украинским общественным деятелем Н. Михновским, который формально не принадлежал к РУП. Ее главная идея заключалась в насильственной борьбе за возвращение [c.287] Украине прав, определенных Переяславским договором 1654 г., и их распространение на всю “территорию украинского народа России”.

Идеологическая эволюция РУП в сторону социал-демократизма проявилась при разработке новой программы в 1902-1903 гг. (автор Н.Порш). В проекте явственно прослеживалось влияние Эрфуртской программы германских социал-демократов, а также программы РСДРП. При этом особо подчеркивалась деятельность партии в “интересах классовой борьбы пролетариата Украины и других част и российского государства”. Решение национального вопроса виделось в гарантии прав каждой нации на свободное культурное и общественное развитие и в автономии Украины “с отдельным представительным собранием (сеймом), которому принадлежит право законодательства в тех внутренних делах, которые касаются только населения, которое проживает на территории Украины”. Хотя проект 1903 г. не был утвержден в качестве официальной программы, он имел важное значение для укрепления социал-демократических настроений.

РУП испытывала сильное влияние ППС, тесно сотрудничала с Украинской социал-демократией Галиции, Бундом, поддерживала постоянные контакты с РСДРП (особенно с меньшевистской частью), которая настойчиво проводила линию на отрыв руповцев от украинских националистов и их слияние с российскими социал-демократами. К 1904 г. РУП фактически раскололась на две фракции. Большинство (“националы”) во главе с Н.Поршем отстаивало национально-территориальную автономию Украины и организационную самостоятельность РУП, как единственного представителя украинской социал-демократии. Меньшинство (“интернационалисты”) под руководством М. Меленевского стремилось объединиться с РСДРП.

Раскол Революционной украинской партии стал реальностью после так называемого “несостоявшегося” съезда в декабре 1904 г., когда группа М. Меленевского выпустила декларацию “Раскол в РУП” и вскоре оформилась в Украинский социал-демократический союз (“Спилка”), вошедший в РСДРП на правах автономной организации, работающей среди говорящих на украинском языке рабочих. В своей деятельности Спилка преимущественно ориентировалась на меньшевиков. После 1907 г., когда ЦК Спилки был почти в полном составе арестован, а основные комитеты разгромлены, Союз практически перестал существовать, а попытки его возрождения как цельной организации оказались безрезультатными.

В декабре 1905 г. “националы” провели II съезд РУП, на котором было заявлено о прекращении функционирования РУП и создании ее преемницы – Украинской социал-демократической рабочей партии (лидеры Д. Антонович, В. Винниченко, И. Стешенко и др.). Программа новой партии базировалась на проекте 1903 г. с учетом требований Цюрихского (1893 г.) конгресса II Интернационала, рекомендовавшего всем социалистическим партиям принимать единую программу-максимум. Конечная цель борьбы трактовалась в чисто марксистском духе. Общепризнанными были требования демократического устройства Российского государства, а для Украины – автономии. Вплоть до октября 1917 г. УСДРП выступала против независимости Украины. [c.288]

Украинские социал-демократы признавали единство экономических и политических целей пролетариата всех наций России и считали возможным создание единой социал-демократической партии, объединяющей национальные организации на федеративной основе. Однако переговоры с РСДРП об условиях организационного единства оказались безрезультатными: российских социал-демократов не устраивал сепаратизм УСДРП, а последние не могли смириться с центристскими амбициями РСДРП. Несмотря на все сложности и противоречия межреволюционного периода, украинские социал-демократы к 1917 г. оказались наиболее влиятельной украинской партией.

К украинской национальной партии социалистической ориентации относятся Украинская партия социалистов-революционеров (УПСР) (1903 г.). Первые организации (громады) украинских эсеров появились в 1903-1904 гг. в Киеве, Одессе, Полтавской губернии (лидеры А.3аливчий, Н.Зализняк, Е.Квасницкий) и были тесно связаны с российскими социалистами-революционерами. Рассматривая себя как “часть армии международного социализма”, УПСР считала необходимым применять “требования социалистических партий всего мира” к конкретным формам жизни украинской демократии, т.е. пролетариата и трудящегося крестьянства. Первый партийный съезд прошел в 1907 г., однако официальное оформление партии и принятие программы состоялось лишь в 1917 г. В национальном вопросе эсеры выступали за полное равноправие и самоопределение наций, федеративное переустройство России. Касаясь Украины, УПСР видела ее будущее в том, чтобы она “вступила в федеративные отношения с другими народами как демократическая республика в своих этнографических границах, независимо от современной государственной принадлежности украинских земель”.

Таким образом, в многообразном партийном спектре Украины были представлены практически все оттенки социалистического движения: от леворадикальных интернационалистов до сторонников демократического социализма, что в целом отражало настроения наиболее образованной части украинского общества, прежде всего интеллигенции, студенчества, учащейся молодежи, тех, кто стоял у истоков создания украинского социалистического движения.

В отличие от партийного разноцветия ближайших соседей – Польши, Литвы, Украины, зарождение партии социалистической ориентации в Белоруссии на протяжении долгого времени было связано с деятельностью самой значительной организации – Белорусской социалистической громады, в которой первоначально были представлены революционно-демократические, социалистические, либерально-буржуазные направления.

Зимой 1902-1903 гг. на базе национальных просветительских кружков учащейся и студенческой молодежи была образована Белорусская революционная громада, принявшая несколько позднее название Белорусской социалистической громады (лидеры братья И. и А. Луцкевич, Э. Пашкевич, А. Бурбис и др.). В первой программе, принятой на съезде в 1903 г., партия определила себя как социально-политическую организацию белорусского трудового народа, конечная цель борьбы которой виделась в уничтожении капиталистического [c.289] строя, переходе в общественную собственность земли, средств производства и коммуникаций. Ближайшая задача партии заключалась в свержении самодержавия во взаимодействии “с пролетариатом всех народов России” и предоставление им наибольшей свободы.

Приверженность социалистическим идеалам и борьбе за демократию подтверждала и вторая партийная программа 1906 г. В ней более отчетливо был сформулирован тезис об образовании Российской федеративной демократической республики с культурно-национальной автономией отдельных народностей и требование для Белоруссии автономии с местным сеймом в Вильно.

В период своего становления БСГ была тесно связана с ППС с российскими эсерами, литовской социал-демократией, позднее произошло сближение с Бундом и РСДРП, особенно с ее меньшевистским крылом. Особое внимание БСГ уделяла земельному вопросу и после долгих дискуссий по сути повторила меньшевистскую программу муниципализации земли.

Хотя в революционных событиях 1905-1907 гг. БСГ приняла активное участие и сумела расширить свое влияние, ее положение было крайне неустойчиво, что особенно ясно проявилось после поражения революции. Летом 1907 г. съезд в Докшицах принял решение о роспуске партии. Однако деятельность БСГ продолжалась, хотя и переориентировалась на культурно-просветительскую работу. С началом мировой войны деятельность БСГ была свернута.

На территории Белоруссии собственно белорусских социалистических организаций было очень немного, но среди белорусского населения значительное влияние имели национальные партии соседних регионов – Польши, Литвы, Украины, а также активно действовали еврейские социал-демократические и рабочие организации. [c.290]

Закавказье

В 80-е годы XIX в. одним из самых политически активных регионов Российской империи становится Закавказье. Катализатором революционной деятельности выступили здесь представители армянской диаспоры. Дискриминация армян в Турецкой Армении привела к интенсивным действиям по созданию политических организаций, способных объединить армянскую нацию и обеспечить ей благоприятные социально-экономические, культурные и политические условия развития, что в конечном итоге связывалось с достижением социалистических идеалов.

Первой такого рода организацией стала Армянская социал-демократическая партия Гнчак (Колокол), которая стоит в ряду первых социал-демократических партий России. У истоков ее создания находилась группа студенте выходце в из российской Армении (А. Назарбекян, М.Варданян и др.). Социальную основу организации составили представители интеллигенции, рабочих, крестьян, студенчества. Созданная в 1887 г. в Женеве, Гнчак представляла собой строго централизованную структуру во главе с центральным правлением имела многочисленные филиалы и отделения в различных государствах, где проживало армянское население. [c.290]

Программные документы Гнчак вырабатывались в течение длительного времени и подвергались неоднократным переделкам. Окончательный вариант программы 1897 г. в духе марксистской теории провозглашал конечной целью борьбы армянских социал-демократов “полное освобождение трудящегося класса, который составляет большую часть всего человечества, от всякой эксплуатации и гнета капиталистов, помещиков и господствующих классов” посредством “коммунистической социальной революции”.

Национальный аспект деятельности АСДП был выражен требованием “освободить армянский народ от рабства; уничтожить условия, препятствующие его экономическому развитию, в особенности культурному. Реализация этих устремлений виделась в свержении самодержавия и установлении демократического конституционного строя. у армянских социал-демократов не было единства в понимании путей и методов достижения поставленных целей. Часть партии считала, что для Турецкой Армении (“где находится главная часть нашей родной земли”) необходимо выработать особую тактику и оттуда начать борьбу за национальную независимость и объединение армянского народа. В 1894-1896 гг. Гнчак выступил организатором вооруженных акций на территории Турецкой Армении, которые стали одной из причин репрессий турецких властей против армян.

Разногласия в программных и тактических вопросах порождали организационную нестабильность и вели к неоднократным расколам организации. Так, на внеочередном съезде партии в 1905 г. большинство участников отстаивало позиции программы 1897 г., в то время как меньшинство “гнчакистов” предлагало разделить партию на две самостоятельные части: одну – для работы в Турции, другую – в России. Вскоре меньшинство откололось от партии, начав сотрудничать с РСДРП и анархистами-коммунистами. Отдельные члены Гнчак перешли в Армянскую социал-демократическую рабочую организацию – немногочисленную партию, образованную в 1904 г. молодыми армянскими социал-демократами, проповедовавшими социалистические ценности и стремившимися к объединению с российской социал-демократией, что и произошло в 1907 г.

Что же касается собственно Гнчак, то после революции 1905– 1907 гг. его политическая линия претерпела изменения. В годы мировой войны представители партии участвовали в добровольческих отрядах и поддерживали продвижение российской армии вглубь Турции, с тем чтобы, как считали “гнчакисты”, принести освобождение Турецкой Армении от турецкого ига.

Наиболее влиятельной армянской организацией социалистической ориентации являлась Армянская революционная партия Дашнак-(Союз) – АРПД. Выросшая из патриотической организации молодая Армения, партия представляла собой сложную структуру, им органом которой провозглашалось общее собрание, а повседневной работой руководил Центральный комитет, состоявший из западного и Восточного бюро. По разным данным, в 1900-1907 гг. союз насчитывал от 100 до 160 тыс. человек, объединенных в более чем 3 тысячи первичных комитетов и групп. АРПД действовала как в России, так и в других странах, где существовала армянская диаспора. [c.291]

Провозглашая основой своей социальной базы “промышленный пролетариат городов, трудовое крестьянство и революционную интеллигенцию”, Дашнакцутюн в то же время считал возможным привлечь “наиболее сознательные, интеллектуально и морально сильные элементы общества” из среды господствующих классов, “которые в значительной степени способствуют успеху дела трудового народа его борьбе”. Такой подход нашел отражение в социально неоднородном составе партии, в которую входили представители национальной буржуазии и творческой интеллигенции, рабочих, крестьян и служащих.

В первой партийной программе (1892 г.) была четко выражена задача объединения и освобождения армянского народа от турецкой зависимости. Ее реализация мыслилась путем вооруженного освобождения Турецкой Армении с помощью западных держав и России, а также организуемых дашнаками террористических актов и боевых операций. Для покрытия расходов на покупку оружия в 1900 г. союз провел акцию “Буря” с целью насильственного изъятия ценностей у состоятельных армян России: большинство из них предоставляли требуемые суммы добровольно, а сопротивлявшиеся были казнены.

На IV партийном съезде в 1907 г. была принята новая программа, в которой Дашнакцутюн, “как партия революционная и социалистическая, ставил целью защиту классовых и национально-культурных интересов армянских трудящихся масс, имея в виду заменить монархию народоправством, а капитализм – социализацией орудий и средств производства”.

В программе минимум Турецкая Армения рассматривалась как часть будущей конституционной Турции с правами широкой местной автономии. Россия должна была стать федерацией, составной частью которой является “Закавказская демократическая и федеративная республика”. Акцентируя внимание на национальных проблемах армян, дашнаки подчеркивали международный характер борьбы за социализм и рассматривали свою партию как один из отрядов международного социалистического движения, участвуя с 1907 г. в работе II Интернационала.

В ходе Первой российской революции дашнаки активно использовали тактику террора против государственных чиновников, военных, агентов полиции, осуществляли экспроприации. По своим воззрениям и методам борьбы Дашнактупюн был близок к эсерам, соединяя марксизм с неонароднической идеологией.

В послереволюционный период партия активизировала действия на турецкой территории, не прекращая выступлений против российского самодержавия, что привело к усилению репрессий против АРПД. В годы Первой мировой войны вновь произошла смена партийного курса: Дашнакцутюн встал на позиции обороничества, поддержал боевые действия Антанты против Турции, принимал участие в формировании боевых добровольческих отрядов и сборе оружия.

Среди других национальных партий социалистической ориентации Закавказья определенное влияние имели Партия социалистов федералистов Грузии (1904 г.) и мусульманская социал-демократическая организация Гуммет (1904 г.). [c.292]

Официальное конституирована Партии социалистов-федералистов (ПСФ) как “классовой партии трудящегося народа” состоялось в апреле 1904 г. на конференции грузинских революционных групп, проходившей в Женеве. Ее основу составила молодая грузинская интеллигенция, проповедовавшая социализм, анархизм и грузинский национализм (лидеры Г.Гогелия, В.Черкезов, Л.Габуния и др.). Партийная программа была составлена в 1904 г. Высшим идеалом, за который “всеми силами” должна бороться партия, был признан социализм. Социалисты-федералисты выступали за постепенность социалистических преобразований, т.к. считали, что революция будет осуществляться поэтапно и займет длительный исторический период. В национальном вопросе отстаивалась грузинская автономия, федеративное устройство России, преодоление национального антагонизма, затемняющего “классовое сознание трудящихся”.

В 1905-1907 гг. ПСФ активно сотрудничала с эсерами и анархистами, участвуя в совместной боевой и пропагандистской деятельности. Внутри партии ситуация была довольно сложной из-за постоянного идейного противостояния между представителями националистического, анархического и социалистического направлений. В послереволюционное время функционировали главным образом заграничные представительства ПСФ.

Мусульманская социал-демократическая организация Гуммет (Энергия) возникла в октябре 1904 г. по инициативе азербайджанских социал-демократов для ведения социалистической пропаганды и агитации среди трудящихся мусульман. Ее своеобразие состояло в том, что с февраля 1905 г. она действовала на правах отдела Бакинского комитета РСДРП, иногда выступая как самостоятельная организация (лидеры С.Эфендиев, М.Азизбеков, М.Мир-Касимов и др.).

Программа, имевшая девиз “Справедливость, равенство, свобода” и относящаяся к 1909 г., ставила целью деятельности Гуммет “соблюдение интересов и улучшение положения бедных, рабочих и приказчиков”. Она содержала 13 требований общедемократического звучания. Национальный вопрос не нашел в ней специального освещения, но гумметисты солидаризировались с требованием российской социал-демократии о праве наций на самоопределение.

В ходе революционных событий 1905-1907 гг. Гуммет действовала совместно с Бакинским комитетом РСДРП и сумела привлечь симпатии наиболее прогрессивно мыслящей азербайджанской интеллигенции. Многочисленные аресты привели к тому, что к началу 1909 г. организация практически перестала существовать. Ее возрождение относится к 1917 г. [c.293]

Еврейские национальные партии

Среди национальных политических партий социалистического направления особое место занимали еврейские организации.

Официальная политика правительства России, нацеленная на русификацию и ассимиляцию евреев и ущемление их гражданских прав при высоком интеллектуальном уровне и богатых исторических традициях [c.293] еврейского народа приводила к тому, что многие представители еврейской диаспоры оказались в оппозиции к самодержавному режиму. Еврейская молодежь активно включилась в революционное движение, принимая участие в самых крайних его проявлениях. В общероссийских политических организациях радикального характера удельный вес представителей еврейства был очень высок. В 80– 90-х гг. стали оформляться национальные еврейские партии.

Одной из самых известных, многочисленных и влиятельных национальных социал-демократических организаций был Всеобщий еврейский рабочий союз в Литве, Польше и России (Бунд), первый съезд которого прошел в Вильно в 1897 г. (лидеры Т. Копельзон А. Кремер, И. Миль и др.). Бунд состоял преимущественно из представителей интеллигенции, рабочих, ремесленников, служащих, студенчества и зарекомендовал себя активным организатором экономической борьбы в Северо-западном крае и Польше, вел пропаганду марксизма и социалистических идей, выступал за солидарность с пролетариатом всей России. Приверженность к марксистским воззрениям сочеталась у бундовцев с идеями об особой миссии еврейского народа и с представлениями о еврейском пролетариате как крайне бесправном, обреченном на физическое и духовное вырождение, а потому нуждающемся в специальной еврейской рабочей организации. Отстаивая организационную автономию и свою исключительную роль в руководстве борьбой еврейского пролетариата, Бунд рассматривал себя как неотъемлемую часть общероссийской социал-демократии. Вместе с тем он считал, что программное положение РСДРП о праве наций на самоопределение требует конкретизации. После долгих дискуссий было признано целесообразным решение национального вопроса на базе культурно-национальной автономии. При этом подчеркивалось, что “лишь социализм, уничтожив в корне все формы классового господства, принесет с собою и полное освобождение от всякого национального гнета”.

Бунд стоял у истоков и являлся одним из инициаторов создания общероссийской социал-демократической партии. В 1898 г., когда было провозглашено создание РСДРП, из девяти делегатов I съезда пятеро имели еврейское происхождение, а трое были представителями Бунда, который в соответствии с решениями съезда наделялся самостоятельностью в вопросах, касающихся специально еврейского пролетариата.

К 1903 г. Бунд сумел создать свои комитеты в тех районах, в которых уже существовали общероссийские социал-демократические ячейки, но где более активными элементами были евреи. После отказа II съезда РСДРП признать за Бундом особые полномочия его представители покинули съезд.

В ходе революционных событий 1905-1907 гг. РСДРП и Бунд по большинству направлений действовали совместно, что сгладило остроту противостояния общероссийского центра и национальных социал-демократических организаций. На IV съезде РСДРП (1906 г.) Бунд, в 274 организациях которого насчитывалось около 34 тыс. членов, вошел в общероссийскую партию как “социал-демократическая организация еврейского пролетариата, не ограниченная в своей [c.294] деятельности районными рамками”, а его ЦК сохранил “самостоятельность в вопросах агитации, организации и пропаганды”.

Если в период Первой российской революции по многим направлениям бундовцы солидаризировались с большевиками, то спад накала борьбы и последовавшая реакция сблизили Бунд с позицией меньшевиков, и в 1912 г. его представители приняли участие в создании так называемого Августовского блока.

Во время Первой мировой войны организации Бунда раскололись на германофилов и франкофилов. Его руководство заняло правоцентристскую позицию, поддержав еврейскую общественность в ее ориентации на “защиту Отечества”. Одновременно Бунд активно представительствовал в легальных общественных организациях, что помогло быстро изжить внутренний кризис и укрепить связи с массами.

На всех этапах Бунд был последовательным противником сионистских еврейских социалистических организаций.

Первые группы сионистов-социалистов Поалей Цион (Рабочие Сиона) на территории России образовались в 1900-1901 гг. в Екатеринославе, а в 1902 г. уже действовали в Варшаве, Вильно, Витебске, Одессе и других городах. Не имея определенной программы, участники этих объединений придерживались идей ортодоксального марксизма, так и неонароднических взглядов. Объединяющим началом было требование создания самостоятельного еврейского государства.

В 1904-1906 гг. на основе кружков Поалей Цион сформировались Еврейская социал-демократическая рабочая партия Поалей Цион (ЕСДРП ПЦ), Сионистски-социалистическая рабочая партия (ССРП), Социалистическая еврейская рабочая партия (СЕРП).

Рабочие партии сионистского толка, подчеркивая свой революционный характер, призывали к непримиримой борьбе с самодержавием в России и стремились к социалистическому переустройству всей общественной системы. Так, СЕРП считал, что установлению коллективистских производственных отношений “должна предшествовать социальная революция, задачей которой является экспроприация и переход в общественное пользование средств производства и обмена”. Особая роль в этом процессе отводилась рабочему классу, который, по мнению Поалей Цион, “завоюет власть и использует свою диктатуру для уничтожения классовой структуры общества вместе с частной собственностью на орудия производства и средства сообщения”.

Отличительной чертой ССРП, СЕРП, Поалей Цион как национальных еврейских организаций была их приверженность сионизму и прежде всего его территориальному принципу, в реализации которого они видели единственный путь возрождения еврейского народа и обретения им свободы. “Сионизм, – говорилось в программе самой влиятельной партии ССРП, в рядах которой насчитывалось около 24 тыс. членов, – как национальное движение может обнять различные слои еврейского народа, будущность которых связана с самостоятельным обществом на собственной территории”. Достижение “сионистского идеала” представлялось длительным историческим процессом, конечная цель которого виделась в создании еврейского [c.295] социалистического общества. Отдавая рабочему классу приоритет реализации сионистских планов, Поалей Цион, как наиболее последовательная пролетарски-классовая организация, выдвинул идей “пролетарского сионизма”, считая, что “территоризм, в качестве политической революции в еврейской жизни, осуществляется классовой борьбой еврейского пролетариата. Это выражается в возникновении и развитии всемирного пролетарско-сионистского движения, которое стремится на пути к социальной революции разрешить еврейскую национальную проблему территориальной автономией в Палестине”.

Несмотря на различия, которые существовали между сионистскими организациями, они в большинстве своем отвергали идею “поглощения” еврейских масс общероссийскими пролетарскими партиями Им также тесны были рамки Бунда, чья конечная цель не увязывалась с борьбой за государственную независимость еврейского народа. Особенно резкой критике сионисты подвергали деятелей общероссийских партий еврейского происхождения за “буржуазно-ассимиляционную идеологию”, которая искажает истинные интересы еврейского пролетариата. [c.296]

1917 год и национальные партии социалистической ориентации

Возобновление политической активности национальных организаций и значительный рост их количества⁶ напрямую был связан с падением российского самодержавия и победой демократической революции, что привело к кардинальным изменениям межнациональных отношений, подъему национально-освободительной борьбы, росту национального самосознания. Следствием этих процессов стало усиление националистических амбиций и сепаратистских тенденций, создававших угрозу территориальной целостности демократической России. При этом молодая российская демократия не смогла провести эффективных мероприятий, способных сочетать общероссийские и национальные интересы и противостоять государственному распаду.

Встав на путь конституционного развития, Временное правительство должно было признать независимость Польши, восстановить конституцию Финляндии, провозгласить автономию Эстонии, ввести краевое управление Закавказья, дать принципиальное согласие на автономию Украины и Латвии. С приходом к власти большевистской партии и началом гражданской войны, а затем и иностранной интервенции процесс территориального распада российского государства ускорился: Финляндия получила независимость, о своем стремлении к суверенитету и самостоятельному развитию заявили Украина, Прибалтика, Закавказье.

Те национальные партии, которые последовательно проводили курс на самоопределение наций и отдавали приоритет национальным интересам по сравнению с идеологическими моделями социалистических [c.296] преобразований, с обретением национальной независимости Польшей, Финляндией, Прибалтийскими государствами, превратились в ведущие политические партии своих стран, приобщившись к государственной власти. Это прежде всего касается Польской социалистической партии, Социал-демократической партии Финляндии, Эстонской социал-демократической рабочей партии.

Многие организации социал-демократического и неонароднического толка Украины, Белоруссии, Прибалтики, Закавказья высказали поддержку демократическим преобразованиям Временного правительства и его национальной политики, ориентируясь на сохранение своих национальных территорий в составе России на условиях федерации или автономии. Однако подавляющее большинство из них резко отрицательно восприняли события октября 1917 г. и взяли курс на образование самостоятельных государств и отделение от советской России.

Наиболее влиятельная партия Украины – Украинская социал-демократическая рабочая партия, решительно осудив большевистский переворот, выступила одним из инициаторов создания Украинской народной республики (ноябрь 1917 г.) и в лице своих лидеров вошла в правительство Центральной Рады. Этот курс поддержало и правое большинство Украинской партии социалистов-революционеров. После установления на Украине советской власти (апрель 1919 г.) многие представители этих партий вынуждены были эмигрировать, а оставшиеся комитеты прекратили свое существование в 1920– 1921 гг. В эмиграции представительство УСДРП просуществовало до 1938 г., а УПСР – до середины 30-х годов.

Дашнакиутюн в блоке с грузинскими меньшевиками и мусаватистами выступил против большевистской власти, за отторжение Закавказья от России. Они приняли участие в формировании Закавказского сейма, представлявшего собой парламент Закавказской демократической федеративной республики. После распада этого образования дашнаки возглавили правительство Армянской республики (май 1918 – ноябрь 1920 гг.). С приходом Красной Армии и после неудачной попытки организации антисоветского восстания в феврале 1921 г. члены Дашнакцутюн покинули советскую Армению и продолжили деятельность за границей.

После образования Грузинской республики в мае 1918 г. грузинские социалисты-федералисты (ПСФ) были второй по численности Фракцией в Учредительном собрании Грузии и в целом поддерживали правительство грузинских меньшевиков. После падения Грузинской республики в ПСФ произошел раскол. Правые деятели еще некоторое время продолжали борьбу против советской власти. Левое крыло, просоветски настроенное, в 1921 г. создало революционную Партию левых социалистов-федералистов Грузии, которая просуществовала до 1923 г.

Еврейские социалистические и социал-демократические партии как сионистского, так и интернационалистского направлений после Октябрьской революции взяли курс на непризнание советской власти и идейную борьбу с большевизмом. Однако с началом гражданской войны Бунд, заявив о том, что остается на платформе тактической оппозиции, объявил о мобилизации своих членов в Красную Армию и призвал еврейский пролетариат встать на защиту революции. Следствием [c.297] такой компромиссной линии стал раскол партии. Часть 6ундовцев создали Еврейскую коммунистическую партию, которая вошла в Коммунистический Интернационал, приняла вторую программу РКП(б), а затем слилась с ней. Другие члены Бунда, сохранив приверженность социал-демократическим ценностям, разделили судьбу меньшевиков: одни руководители Бунда были репрессированы, другие оказались в эмиграции.

Правая группа Поалей Цион, поддержав Украинскую народную республику, была зачислена в разряд антисоветских организаций Левая часть партии участвовала в боевых действиях в составе Красной Армии. В августе 1919 г. она образовала Еврейскую коммунистическую партию Поалей Цион, следуя сионистской идее “социалистической колонизации Палестины. В августе 1920 г. вместе с родственными еврейскими партиями ЕКП Поалей Цион создала Всемирный еврейский коммунистический союз, Поалей Цион самороспустилась на территории советской России в 1922 г. Последние группы Паолей Цион просуществовали до 1928 г.

ССРП и СЕРП еще в мае-августе 1917 г. создали Объединенную еврейскую социалистическую рабочую партию (ОЕСРП). После октября 1917 гг. большая часть партии не скрывала своего враждебного отношения к власти большевиков и заняла активные антисоветские позиции, что делало ее пребывание (как и других сионистских организаций) на территории советского государства невозможным, Меньшая часть партии, восприняв коммунистическую идеологию, весной 1919 г. сформировала вместе с левыми бундовцами Объединенную еврейскую коммунистическую рабочую партию, влившись затем в компартию Украины.

В условиях однопартийной политической системы и идеологического единомыслия национальным партиям с ясно выраженными националистическими приоритетами, в том числе и партиям социалистической ориентации не нашлось места в политической структуре советского государства. В годы большого террора был нанесен последний удар по бывшим членам этих организаций, которые были подвергнуты массовым репрессиям.

Иной была судьба национальных партий, которые стояли на интернационалистских позициях. Они приветствовали октябрьскую революцию, видя в ней первый шаг на пути осуществления социалистического идеала. Такие партии, как Латышская социал-демократическая рабочая партия, Социал-демократия Королевства Польского и Литвы, Белорусская социал-демократическая рабочая партия (создана в сентябре 1917 г. левым крылом Белорусской социалистической громады), левое крыло партий украинских социалистов-революционеров и украинских социал-демократов и многие другие, не только поддержали большевистскую партию, видя в ней идеал для подражания, но постепенно трансформировались в ее национальные отделы или встали на путь формирования национальных коммунистических партий. Следующим шагом на этом пути было их вступление в Коммунистический Интернационал и участие в мировом коммунистическом движении или, если партия действовала на территории советской России, – слияние с РКП(б). [c.298]

Далее:
ЧАСТЬ II. СТАНОВЛЕНИЕ ОДНОПАРТИЙНОЙ СИСТЕМЫ
Глава XIV. Кадетская партия после большевистского переворота

К оглавлению

ПРИМЕЧАНИЯ
к главе XIII

¹ В главе излагается история наиболее значимых партий в национальных регионах. Об истории других национальных политических партий см.: Политические партии России. Конец XIX – первая треть XX века. Энциклопедия. М., 1996.
Вернуться к тексту

² Стольберг Каарло Юхо (1865–1952) - видный государственный деятель. С 1919 по 1925 гг. являлся президентом Финляндской республики.
Вернуться к тексту

³ Свинхувуд Пэр Эвинд (1861–1944) - видный государственный деятель. В 1930-1931 гг. был премьер-министром Финляндии. В 1930–1937 гг. – президент Финляндской республики.
Вернуться к тексту

⁴ Тыниссон Яан Яанович (1868–1945) – видный государственный деятель независимой Эстонской республики. Государственный старшина (глава правительства) Эстонии в 1927–1928 и 1933 гг., министр иностранных дел в 1931-1932 гг. 13 декабря 1940 г. арестован органами НКВД. Дальнейшая судьба неизвестна. По некоторым данным, погиб в 1945 г. в лагере в Архангельской области.
Вернуться к тексту

⁵ До февраля 1917 г. Туркестанское генерал-губернаторство. После революции – Туркестанский край, В него входили Закаспийская, Самаркандская, Семиреченекая, Сырдаръшская и Ферганская области. В 1924 г. Туркестан, Бухарский эмират и Хивинское ханство были разделены на четыре среднеазиатские республики, которые сегодня являются самостоятельными государствами. Это – Узбекистан, Таджикистан, Киргизия и Туркмения. Северная часть бывшей Семиреченской области с г. Верный (г. Алма-Ата) входят в состав Казахстана.
Вернуться к тексту

⁶ К октябрю 1917 г. национальных партий насчитывалось более 200. С февраля по октябрь образовалось 46 новых организаций, из них 8 социал-демократических и 14 неонароднических.
Вернуться к тексту

ЧАСТЬ II. СТАНОВЛЕНИЕ ОДНОПАРТИЙНОЙ СИСТЕМЫ

Глава XIV
КАДЕТСКАЯ ПАРТИЯ ПОСЛЕ БОЛЬШЕВИСТСКОГО ПЕРЕВОРОТА

Октябрьский переворот

С приходом к власти большевиков кадеты оказались в принципиально новой для себя ситуации, выступив в качестве непримиримых антагонистов режима. Это непривычная для кадетов роль должна была повлечь за собой коррекцию их программных и тактических установок.

Ощутимые перемены проявились прежде всего в тактическом курсе кадетов. Их новая общественная позиция допускала теперь использование всего арсенала нелегальных форм борьбы, вплоть до вооруженного сопротивления. В представлении кадетов большевики являлись узурпаторами власти, что в свою очередь освобождало их от всяких обязательств вести политическую борьбу конституционными средствами. В воззвании от 27 октября 1917 г. ЦК партии народной свободы приветствовал “все учреждения и организации, объединившиеся в борьбе против большевистского захвата”, и призывал “членов партии всеми силами содействовать этой борьбе”.

Уже в ночь на 26 октября 1917 г. члены ЦК кадетов С.В.Панина, В.Д.Набоков, В.А.Оболенский вошли во Всероссийский комитет спасения родины и революции, созданный на заседании Петроградской городской думы с целью подготовки антибольшевисткого вооруженного выступления в столице. Представители кадетской партии действовали также в подобных комитетах, возникших в ряде других городов. Инициированные Комитетами спасения акции прошли с разной степенью активности: в Петрограде выступление, предпринятое 29 октября, было подавлено в тот же день, а в Перми Комитету удалось временно захватить власть в городе. Поддержка кадетами Комитетов спасения показала, что они готовы идти на самые решительные антиправительственные действия.

Кадеты установили контакт с формирующейся на юге России добровольческой армией, они были готовы поставить на службу белому движению свои опыт, знания, связи, организационные и пропагандистские способности. Члены ЦК В.А.Степанов и А.В.Тыркова занялись сбором средств, снаряжением и отправкой добровольцев на 5 ноября 1917 г. в Новочеркасске по инициативе местного отдела кадетской партии было создано Донское экономическое совещание под председательством члена ЦК В.А.Харламова и известного ростовского кадета, миллионера, издателя Н.Е.Парамонова. Предполагалось, [c.301] что совещание будет выполнять функции Делового кабинета. Представители партии (П.Н.Милюков, М.М.Федоров и др.) входили также в Гражданский совет – совещательный орган, образованный при добровольческом командовании.

Кадеты оказывали значительную финансовую поддержку формирующемуся белому движению. Члену ЦК А.Г.Хрущеву (бывшему товарищу министра финансов Временного правительства) удалось изъять из Государственного банка в Москве и перевести на Дон около 30 млн. рублей. Значительные суммы в виде частных пожертвований были собраны на юге России под руководством председателя Донского отдела кадетской партии В.Ф.Зеелера. Для казачьих отрядов под командованием атамана Дутова кадеты Самары собрали и отправили 1 млн. руб.

Кадеты во многом определяли также идеологию движения. Прибывший на Дон в начале ноября 1917 г. Милюков стал, по просьбе генерала М.В.Алексеева, автором “Декларации Добровольческой армии”.

Одновременно в столице кадеты, используя методы пассивного сопротивления, пытались развернуть кампанию саботажа. ЦК постановил, что для его членов “служба у советской власти недопустима” (рядовые члены партии могли поступать по своему усмотрению). Позднее, весной 1918 г., кадеты изменили тактику: ЦК предложил “занимать деловые посты в различных учреждениях”, с тем, правда, чтобы ввести на самой работе самую энергичную борьбу с большевизмом”.

28 ноября 1917 г. (на этот день Временное правительство назначило в свое время созыв Учредительного собрания) большевистский Совнарком принял декрет, объявлявший кадетов “партией врагов народа”. Согласно декрету все члены кадетских руководящих учреждений подлежали аресту и преданию суду революционных трибуналов. На местные советы возлагалась обязанность осуществлять особый надзор за партией кадетов “ввиду ее связи с корниловско-калединской гражданской войной против революции”. Декрет стал основанием для уже состоявшегося в тот день ареста членов ЦК А.И. Шингарева, Ф.Ф. Кокошкина, кн. П.Д. Долгорукова, В.А.тепанова, избранных депутатами Учредительного собрания.

Несмотря на объявление вне закона, фактически до конца мая 1918 г. партия имела возможность вести легальную деятельность. ЦК проводил частые заседания или в партийном клубе, или на частных квартирах. Функционировали районные и городские комитеты, работали комиссии при ЦК. Продолжало работу издательство “Народная свобода” в Москве. Выходили газеты: в Москве – “Русские ведомости” (переименованные в “Свободу России”), в Петрограде – “Наш век” (бывшая “Речь”), не прекращалось издание “Вестника партии народной свободы”, печатались брошюры. Партия не испытывала особых трудностей в организации докладов и лекций своих пропагандистов. Преследования лидеров партии носили единичный характер. Так, в декабре 1917 г. революционный трибунал судил члена ЦК С.В. Панину, которая была широко известна своей благотворительной деятельностью. В последнем кабинете Временного правительства она [c.302] занимала пост товарища министра просвещения и была арестована ,а отказ передать большевистской власти денежные средства министерства. В результате трибунал ограничился лишь вынесением общественного порицания. Трагическая гибель в начале января 1918 г. арестованных Кокошкина и Шингарева¹ вряд ли была запланированной акцией, тем более что другие арестованные руководители партии были отпущены на свободу, хотя определенную роль в случившемся сыграла и развернутая в большевистской прессе травля кадетской партии.

В организации антибольшевистского движения кадеты претендовали на роль консолидирующей силы, готовой к сотрудничеству с политическими и общественными деятелями и движениями, стоящими как левее, так и правее них. По словам Милюкова, кадетские организации являлись “своего рода мостом и посредником между правыми и левыми течениями вне партии”. При этом руководство кадетов предпочитало ориентироваться не на традиционные партийные группировки, а на вновь формирующиеся общественные объединения.

Представители партии народной свободы участвовали в работе практически всех организаций, поставивших целью активную борьбу с большевиками. Они играли руководящую роль в Московской “девятке” – подпольной организации, созданной из представителей Совета общественных организаций, торгово-промышленных деятелей и партии народной свободы (из 9 человек 6 являлись активными кадетскими деятелями). Весной 1918 г. на основе расширившейся “девятки” (за счет привлечения Всероссийского союза земельных собственников и ряда монархических групп) образовался Правый центр. В него также вошло немало кадетов, а член ЦК, известный профессор права П.И. Новгородцев стал одним из руководителей организации.

Кадеты предприняли ряд попыток сблизиться и с социалистическими партиями. После их провала решено было наладить сотрудничество с представителями этих партий на “персональной” основе путем создания Союза возрождения России (или Левого центра), который объединил кадетов и народных социалистов, правых эсеров, а также отдельных меньшевиков и кооператоров. Ряд кадетов входил одновременно в оба Центра, надеясь личными контактами содействовать сплочению антибольшевистских сил.

Вопросы организации вооруженной борьбы с большевистским режимом были центральными в повестке дня Южнорусской конференции кадетской партии, проходившей 13-15 января 1918 г. в Ростове при участии представителей кадетских организаций Дона, Северного Кавказа, делегатов из Батума, Симферополя, Харькова, а также Петрограда и Москвы.

Когда стала очевидной неудача первых вооруженных выступлений против большевиков на Дону и Урале, кадеты начали серьезно [c.303] рассматривать возможность опоры на военную помощь из-за рубежа как в деле свержения большевиков, гак и “воссоздания российской государственности”. Дебатировались две внешнеполитические ориентации: на Атланту или на Германию. Находившийся в Москве ЦК на заседаниях 8 и 12 мая 1918 г., подчеркнув свою верность союзникам принял решение о недопустимости, в интересах России, всяких переговоров с немцами об образовании новой власти и участия л них кого-либо из членов партии. Майская конференция кадетов (Москва 13-15 мая 1918 г.) одобрила союзническую ориентацию. Между тем находившийся в оккупированном тогда немцами Киеве Милюков и ряд членов ЦК (И.П.Демидов, Н.К.Волков, А.И.Каминка), а также Киевский комитет партии во главе с Д.Н.Григоровичем-Барским, в противовес центру, отстаивали германофильскую линию. Прогерманской ориентации придерживались и некоторые провинциальные кадетские комитеты (в Казани, Самаре, Омске).

По решению состоявшегося 8-11 мая съезда делегатов кадетских организаций на Украине несколько видных киевских кадетов (Н.П.Василенко, С.М.Гутник, А.И.Бутенко и др.) вошли в правительство гетмана П.П.Скоропадского, опиравшегося на поддержку германского верховного командования. Милюков вместе с делегированными членами образованного на Киевском съезде автономного Главного комитета партии вступил в “разведочный” контакт с представителями германского командования в Киеве. И хотя эти переговоры не дали положительных результатов, лидер партии настаивал на своей принципиальной позиции, возражал в письмах в ЦК против резолюций майской конференции. Поскольку ЦК подтвердил неприемлемость создания в России “национальной государственной власти при содействии германской коалиции”, Милюков в знак протеста сложил с себя обязанности председателя ЦК.

Эти противоречия высветили обострившуюся в партии проблему взаимоотношений центра и периферии. ЦК вынужден был признать автономию областных комитетов и предоставить им право принимать “ответственные решения в пределах вопросов, касающихся области” (“ввиду сложности политической обстановки в стране и разнообразия условий, в которых находятся отдельные части России”). Вместе с тем ЦК подчеркнул неизменность верховных функций партийного съезда, который единственный был вправе выносить “окончательное суждение” при расхождении между ЦК и областными комитетами.

Майская конференция, помимо разрешения вопроса об “ориентации”, очертила круг перспективных задач, стоявших перед партией. Наряду с общепризнанными ориентирами (непримиримая борьба с большевизмом, возрождение единой России, содействие Добровольческой армии), конференция выдвинула и такие требования, как, например, установление единоличной диктатуры, которые свидетельствовали о заметном поправении кадетского курса. Видные члены ЦK Н.М.Кишкин, Н.ИАстров, П.И.Новгородцев призывали отказаться от “детской болезни левомании”, допуская уклон “в сторону правых, государственной политики”. Снова зазвучали голоса о желательности монархической формы власти. Задача создания антибольшевистского [c.304] фронта видоизменилась в требование национального объединения, где кадеты играли бы роль руководящей и организующей силы.

К лету 1918 г. кадеты в значительной мере разочаровались в деятельности межпартийных организаций: Союза возрождения России германофильски ориентированного Правого центра. “Мы одиноки – с горечью признавал Н.М.Кишкин, – потому что ни с левой, ни с правой стороны не нашли никого ценного для нашей государственной позиции”. Кадеты сделали ставку на формирование новой общественной организации, в которой бы им принадлежала главенствующая роль, но двери которой в то же время были бы открыты дня возможных союзников. Такая организация, получившая название Национального центра (НЦ), была создана в Москве в мае 1918 г. Её возглавили видные кадеты Н.ИАстров, В.А.Степанов, Н.Н.Щепкин. В НЦ входили представители либерально-демократических и либерально-консервативных партий, а также внепартийных общественных групп (земских и городских учреждений, торгово-промышленных кругов, Церковного собора и др.), однако абсолютное большинство составляли сами кадеты.

HЦ играл важную роль в качестве посредника между партией народной свободы и командованием белых армий, в отношениях с союзническими миссиями, с общественно-политическими кругами Запада.

Во время гражданской войны НЦ являлся, по существу, идейно-теоретическим и практическим штабом кадетов и близких к ним политических сил. На заседаниях НЦ обстоятельно рассматривалась программа будущего обустройства России: законодательные проекты государственного строительства, земельная реформа, продовольственное снабжение, судебная система, народное образование и т.п. НЦ принимал активное участие в формировании внутренней политики на территории, подконтрольной белым армиям; развертывал агитационно-пропагандистскую работу среди населения и т.д. Осенью 1918 г. Главное правление НЦ переехало из Москвы на Юг, в расположение Добровольческой армии: сначала в Киев, потом в Одессу, а с ноября 1918 г. – в Екатеринодар. После переезда председателем правления стал М.М.Федоров. Отделения НЦ, помимо сохранившихся в Москве и Петрограде, были открыты в Новороссийске, Ростове-на-Дону, Таганроге, Харькове, Батуме, Тифлисе, Баку, Кисловодскве, Симферополе. В Сибири и на Урале открылся филиал НЦ – Национальный союз, имевший свои отделения в Екатеринбурге, Перми, Шадринске, Тагиле, Омске, Новониколаевске, Семипалатинске, Барнауле.

В Москве, после того как решения майской конференции стали известны властям, в отношении кадетской партии были предприняты жесткие репрессивные действия: закрыт партийный клуб, арестован ряд членов ЦК и Московского городского комитета. Партия должна была перейти на нелегальное положение. Все же заседания бюро ЦК, с соблюдением конспирации, продолжали проводиться 2-3 раза в Неделю. Последнее пленарное заседание ЦК состоялось 13 июля 1918 г. Заседал также Московский городской комитет, причем постановлено было не вести протокольных записей. По мере возможности московские кадеты стремились поддерживать контакты с провинциальными [c.305] комитетами. С целью координации усилий в ряд областей России, уже вступивших в открытую борьбу с большевиками, командировались видные деятели партии с инструкциями ЦK. Так, в Сибирь был послан член ЦК В.Н.Пепеляев, в Самару, где власть принадлежала Комучу, – уральский инженер и промышленник Л.А.Кроль. Вместе с тем в кадетской среде крепло убеждение, что центр их деятельности должен быть передвинут непосредственно на фронты разгоравшейся гражданской войны. [c.306]

В годы гражданской войны

Со времени отъезда московских кадетов в начале осени 1918 г. на Юг, в расположение деникинских войск, кадетская партия перестает действовать как единое целое. Ее силы дробятся между несколькими региональными центрами (Екатеринодар, Киев, Омск, Архангельск, Гельсингфорс, Крым). В ряде мест начали действовать отдельные группы “цекистов”, которые самостоятельно определяли политику и тактику региональных и местных отделений партии. В годы гражданской войны не было проведено ни одного общепартийного съезда, созывались лишь областные конференции. Потеря организационной целостности неминуемо сказывалась на идейной сплоченности, которая и так давала трещину в связи с сохраняющимися в партии расхождениями по поводу внешнеполитической ориентации. Такое положение грозило свести на нет претензии кадетов на роль объединяющей и сплачивающей антибольшевистской силы. Кроме того, наносился урон престижу партии в глазах союзников, на успех переговоров с которыми кадеты возлагали большие надежды.

Примирения между сторонниками курса на союзников и их германофильски настроенных оппонентов удалось достигнуть на Екатеринодарской партийной конференции (28-31 октября 1918 г.). В ней приняли участие представители Тифлисского, Харьковского, Нахичеванского, Таганрогского, Нотючеркасского, Азовского. Бакинского, Владикавказского партийных комитетов, делегаты из Крыма, Ставропольской губернии, Кубанской и Черноморской областей. Хотя официально конференция носила название III Юго-восточного краевого съезда и ее решения формально не имели обязательной силы для всей партии, тем не менее ее значение, как и значение всех последующих конференций, проведенных на Юге, явно выходило за рамки регионального форума. Это объяснялось как “представительностью состава участников, так и тем, что южное направление было одним из главных фронтов борьбы с советской властью и одновременно отсюда тянулись нити налаженных связей с союзным командованием, с общественными и политическими кругами Запада.

На Екатеринодарской конференции Милюкову пришлось публично признать ошибочность своей германской ориентации. Как бы подводя черту под этапом взаимного непонимания, конференция избрала Милюкова одним из двух товарищей председателя правления HЦ. Через агента Антанты в Екатеринодаре, француза Гокье, союзникам была передана составленная Милюковым записка, в которой [c.306] содержалась просьба оказать поддержку при создании “единого русского правительства” и признать “особое значение Юга России (наряду с Сибирью)” в борьбе против большевиков.

В резолюциях конференции Добровольческая армия рассматривалась как сила, способная объединить Россию, а военная диктатура признавалась наиболее эффективной и соответствующей моменту формой организации государственной власти на время вооруженной борьбы и переходного периода. Определяя задачи партии, конференция постановила: “Кадеты должны вступать в правительства, чтобы вести работу по созданию единой власти”.

Это решение последовательно реализовывалось партией. Так, в июле 1918 г. кадеты вошли в состав созданного в Архангельске Верховного управления Северной области (позднее – Временного правительства Северной области) под председательством народного социалиста Н.В.Чайковского: товарищ городского главы Вологды, кадет П.Ю.Зубов занял пост министра внутренних дел, почт и телеграфов и стал секретарем Верховного управления; заместитель председателя Архангельской городской думы Н.А.Старцев был назначен правительственным комиссаром Архангельской губернии. После отъезда Чайковского за границу Зубов фактически возглавил правительство. Во вновь сформированный в сентябре кабинет было дополнительно включено еще 2 кадета: С.Н.Городецкий (начальник отдела юстиции) и Н.В.Мефодиев (начальник отделов торговли, промышленности и продовольствия).

Тогда же, в июле 1918 г., представители партии вошли в образованный на Дальнем Востоке Деловой кабинет управляющего Китайской Восточной железной дорогой генерала ДЛ.Хорвата: член ЦК, бывший депутат Государственной думы от Енисейской губернии, золотопромышленник С.В.Востротин был назначен министром торговли и промышленности, A.M.Окороков – министром продовольствия, бывший комиссар Временного правительства в Забайкалье С.А.Таскин – министром земледелия и государственных имуществ.

С августа 1918 г. кадеты участвовали в организации Временного областного правительства Урала, которое возглавил председатель Екатеринбургского биржевого комитета, кадет П.В.Иванов (он же занял пост министра торговли и промышленности). Заместителем председателя Совета министров и одновременно министром финансов стал Л.А.Кроль. Уральское правительство просуществовало недолго, до ноября 1918 г.

Немногим больше был срок, отпущенный Крымскому правительству, вошедшему в историю как “кадетское”. Кадеты занимали в нем ключевые посты: член Государственного совета С.С.Крым стал председателем Совета министров и министром земледелия, член земской Управы, назначенный Временным правительством комиссаром Таврической губернии Н.Н.Богданов – министром внутренних дел, известный юрист, член ЦК В.Д.Набоков – министром юстиции, М.М.Винавер – министром внешних сношений. Попытка осуществления на полуострове “кадетского эксперимента” не имела успеха, Детскому кабинету не удалось обеспечить себе реальной социальной поддержки. Вернувшись из поездки в Крым, Астров докладывал [c.307] на заседании НЦ, что и Крым, и Набоков ставили в беседах с ним вопрос “об отказе от власти в пользу Добровольческой армии”. Таким образом, чем активнее втягивалась партия в дело организации антибольшевистского движения, тем меньше она проявляла склонности к использованию методов парламентаризма и созданию правительственной коалиции с левее стоящими партиями, тем больше крепло в ее рядах убеждение, что в период гражданской войны власть требует диктаторских полномочий.

Взятый кадетами курс на поддержку военной диктатуры четко проявился в их отношении к Уфимскому совещанию. Предыстория последнего такова. Еще летом 1918 г, под давлением союзников НЦ пошел на соглашение с Союзом возрождения России относительно создания будущей власти и форме триумвирата при участии военного, кадета и социалиста (эсера). Во исполнение этого соглашения в Уфе было сформировано Всероссийское временное правительство – Директория, правда не из 3-х, как планировалось, а из 5-ти членов, где лишь один был кадетом. Директория признала Учредительное собрание старого созыва (разогнанное большевиками 6 января 1918 г.) и обязалась передать ему власть 1 января 1919 г., что не отвечало планам кадетов. Руководство партии народной свободы и НЦ, и гак с большой неохотой согласившиеся на коалиционную структуру верховной власти, заняли относительно Директории негативную позицию, рекомендовав своему представителю В.А. Виноградову выйти из ее состава. С осуждением Уфимского совещания и одновременно в поддержку единоличной власти высказались: Восточный отдел ЦК, созданный в начале ноября 1918 г. в Омске под председательством В.Н. Пепеляева; проведенная 15-18 ноября в Омске конференция 10 кадетских комитетов (Омска, Казани, Самары, Иркутска, Харбина, Симбирска, Владивостока, Челябинска, Уфы и Кургана). Сходные идеи высказывались кадетами (П.Н. Милюковым, М.М. Федоровым, М.В. Брайкевичем – бывшим товарищем министра торговли и промышленности Временного правительства) на совещании в Яссах 14–23 ноября 1918 г. Совещание было созвано представителями союзных держав для выработки дальнейших путей борьбы с большевиками и для определения возможной помощи со стороны союзников. Противниками Директории объявили себя кадетские комитеты на Волге, на Юге, на Дальнем Востоке.

Не без помощи сибирских кадетов 18 ноября в Омске был осуществлен военный перепорот, в результате которого отстранена от власти Уфимская Директория и провозглашена диктатура адмирала А.В. Колчака. Кадетами являлись 3 из 5-ти членов образованного после переворота Совета верховного правителя (министр внутренних дел А.Н.Гаттенбергер, министр иностранных дел Ю.В.Ключников, управляющий делами профессор Г.Г.Тельберг; позднее его сменил на этом посту кадет Г.К.Гинс). Авторство основных законов колчаковского режима (так называемая “конституция 18 ноября”) принадлежало также кадетам. Восточный отдел ЦК партии народной свободы превратился по существу в один из совещательных органон при Колчаке. Многие партийные деятели работали в правительственном аппарате, занимая влиятельные посты. В частности, Пепеляев лишь формально [c.308] вышедший из партии) был назначен главой департамента милиции и государственной охраны.

Состоявшаяся 20-21 мая 1919 г. в Омске Восточная конференция кадетской партии выразила поддержку Колчаку, заявив, что его правительство является “перед лицом русского народа и всего мира правомочным правительством России”, а сами кадеты рассматривают себя как “первых друзей власти”. В работе конференции приняли участие 62 делегата от кадетских комитетов Акмолинской, Енисейской, Казанской, Оренбургской, Пермской, Приморской, Самарской, Симбирской и Томской губерний. Делегаты одобрили программу •временных исключительных мероприятий государственной власти”, подтвердили свою готовность “быть связующим российские национальные государственные силы центром в отношении элементов как налево, так и направо от партии народной свободы стоящих”.

Сибирским кадетам удавалось поддерживать контакты со своими однопартийцами в Москве, Екатеринодаре, Гельсингфорсе, Лондоне, Париже. По их просьбе правление НЦ командировало из Екатеринодара весной 1919 г. в Сибирь для помощи в “государственной работе” двух видных кадетов – АА.Червен-Водали (позднее был включен в состав Совета министров) и Н.К.Волкова.

Кадеты не оставили Колчака и тогда, когда положение его правительства стало катастрофическим вследствие развала фронта и дезорганизации тыла. Энергичный Пепеляев занял пост премьер-министра, обеспечив себе почти не ограниченную власть. Он попытался стабилизировать положение путем принятия ряда мер по демократизации власти: ликвидация военного режима и переход к гражданскому управлению, сближение с левой оппозицией. Правда, другая часть кадетов, наоборот, качнулась вправо, вступив в переговоры с атаманом Семеновым, предполагая добиться его помощи за счет передачи ему всей власти на территории к востоку от Байкала. Однако спасти ситуацию не удалось. Правительство Колчака пало: в ночь на 7 февраля 1920 г. вместе с Верховным правителем был расстрелян и Пепеляев, а позднее – Червен-Водали и А.К.Клафтон, возглавлявший пропагандистский аппарат и одновременно – председатель Восточного отдела ЦК партии народной свободы.

Кадеты служили опорой военному режиму на Западе России. Они сосредоточили в своих руках ключевые посты в организованном под председательством Н.Н.Юденича Политическом центре (в него входили члены ЦК А.В.Карташев, И.В.Гессен, а также Е.М.Кедрин). Позднее Центр был переформирован в Политическое совещание, которому предназначалось выполнение функций “зачаточного временного правительства для Северо-западной области”. Карташев занимал пост заместителя председателя Совещания, курируя область иностранных дел. Кадеты поддерживал и постоянную связь с однопартийными в Петрограде, пытаясь координировать свои действия.

В Петрограде деятельность кадетов в 1918–1919 гг. сосредоточить главным образом в местном отделении НЦ, который возглавлял инженер, бывший председатель Петроградского комитета Биржи труда, кадет В.И.Штейнингер, а его ближайшим помощником был кадет П.В.Герасимов. Кадеты – члены НЦ вели нетипичную для партии [c.310] в недалеком прошлом подпольную работу, в том числе и разведывательного характера, переправляя полученные сведения (о количестве большевистских войск, их вооружении, расположении и планах продвижения) как в штаб Юденича, так и на Юг, в Екатеринодар. К моменту подхода Северо-западной армии к Петрограду отделение НЦ готовило в городе восстание, однако летом 1919 г. петроградская организация НЦ была раскрыта, а ее руководители расстреляны.

Аналогичная работа велась кадетами в Москве, где, несмотря на аресты и отъезд значительного числа кадетов, продолжал действовать партийный комитет, собиралась (на квартире Д.Д.Протопопова) группа членов ЦК, поддерживалась связь с Петроградом и основными центрами белого движения. На заседаниях местного отделения НЦ который возглавлял Н.Н.Щепкин, разрабатывались законодательные проекты по всем отраслям государственного управления; позднее эти материалы стали предметом обсуждения в Главном правлении НЦ в Екатеринодаре. Вместе с тем кадеты – члены НЦ участвовали в сборе разнообразных сведений, представлявших интерес не только для общественных деятелей, на и для военного руководства. Донесения за подписью “дяди Коки” (Н.Н.Щепкина) переправлялись курьерами в Екатеринолар.

Московские кадеты, знавшие о настроениях населения в советской России не понаслышке, критически относились к поправению своих однопартийцев на Юге и в Сибири и не одобряли уступки правым по всем ключевым вопросам (аграрный, рабочий, форма правления и т.д.). По мнению москвичей, необходимо было создать в народе убеждение, что победа “белого дела” не будет означать возврата к старому, что с падением большевиков установится демократическая власть, опирающаяся на крестьянство. Поэтому они советовали своим соратникам не отказываться от возможного взаимодействия с левыми силами, призывали содействовать освобождению окружения Колчака и Деникина от лиц, олицетворявших в глазах населения старые порядки.

Финал кадетской организации в Москве был повторением истории их петроградских однопартийцев. В конце августа 1919 г, Щепкин и ряд его активных помощников были арестованы и позднее расстреляны, после чего партийная работа в столице сошла на нет.

Немалое значение для поддержки белых режимов имела деятельность кадетов за рубежом. Кадеты добивались международной изоляции советской власти. Еще 17 ноября 1917 г. ЦК кадетов выпустил обращение к странам Антанты, в котором заявлял, что “никакие предложения и обращения к союзным и враждебным державам от незаконной власти большевиков совершенно не выражают воли русского народа и ни в каком отношении не могут считаться связывающими государство Российское”. Располагая с довоенных времен широкими связями в общественных, деловых и даже правительственных круга” Запада, кадеты предпринимали энергичные усилия с целью доказать мировому сообществу “международную опасность большевизма” в связи с этим необходимость скорейшей помощи белым армиям, сражавшимся с советской властью. Одной из ключевых фигур, представлявшей [c.310] интересы белого движения за рубежом, был член ЦК кадетов В.Л. Маклаков, назначенный Временным правительством послом Франции. В Англии активную пропагандистскую кампанию вели Тыркова и ее муж – известный английский журналист Гарольд Вильяме, который считался авторитетнейшим экспертом в “русских делах”. Чета Вильяме имела возможность агитировать в пользу белого движения как в ходе личных встреч с ведущими политическими деятелями страны (в том числе с премьер-министром Д. Ллойд Джорджем), а также в ходе лекций, бесед, выступлений в прессе. Вместе с известным историком, кадетом М.И. Ростовцевым и приехавшим в Лондон Милюковым они создали Комитет освобождения России, который печатал брошюры, бюллетени, издавал под редакцией Милюкова еженедельник “New Russia”. В Белграде действовало возглавлявшееся бывшим московским городским головой, кадетом М.В. Челноковым бюро, поставлявшее антибольшевистский печатный материал в органы печати на Балканах.

Более или менее регулярные контакты кадеты, оказавшиеся за рубежом, поддерживали со своими однопартийцами на Юге. Здесь роль партии была особенно активной; ее политика была нацелена на всемерную поддержку деникинского режима. В состав образованного при главнокомандующем вооруженными силами Юга России генерале А.И.Деникине Особого совещания вошли кадеты: члены ЦК Н.И.Астров, В.А.Степанов, К.Н.Соколов, а также М.М.Федоров. Кадетам принадлежала разработка основных законодательных принципов управления подвластной Деникину территории, в основу которых лег принцип военной диктатуры. Кадеты принимали деятельное участие в работе Освага (Осведомительного агентства) – главного пропагандистского органа режима. Сначала Осваг возглавил Н.Е.Парамонов, затем его сменил более правый кадет Соколов. Кадеты выступали с лекциями, докладами, писали пропагандистские брошюры, воззвания, работали редакторами и журналистами многочисленных газет и журналов; в Екатеринодаре кадеты организовали курсы по подготовке агитаторов для работы в Добровольческой армии и среди крестьянства.

В деникинском Особом совещании кадеты составляли оппозицию его реакционной части из числа генералитета и политических деятелей право монархистского толка. Однако эта оппозиция была непоследовательной, уступавшей давлению правого большинства. Стремление оказать максимальную поддержку Добровольческой армии побуждало кадетов ограничивать свою критику областью сугубо административных мер.

Вынужденное сотрудничество с правыми способствовало усилению в партии соответствующих тенденций. С нарастающей силой это проявлялось в решениях “южных” партийных совещаний и конференций. Так, члены ЦК, собравшиеся в марте 1919 г. на совещании в Ялте, пришли к выводу, что “собирание и объединение России” не может быть осуществлено “гражданским” путем, посредством “сговора краевых властей и общественных организаций”. Было констатировано, что “единственными реальными силами”, способными [c.311] возродить страну, являются белые армии, “представляющие в совокупности своей идею государственного единства России”.

Мысль о поддержке армии и военной диктатуры была конкретизирована в решениях Екатеринодарской конференции, состоявшейся 29-30 июня 1919 г. при участии около 50 делегатов. В принятой тактической резолюции заявлялось, что члены партии должны “всеми силами прийти на помощь власти”, “выдвинуть из своей среды людей для занятия всякого рода должностей в правительственных и общественных органах”. Делегаты конференции призывали оградить власть от “безответственной критики”; оппозиционные выступления допускались лишь при условии, если они не будут “ориентированы на расшатывание основ власти”. Декларации Колчака и Деникина провозглашались “руководящими началами общенациональной платформы” и были положены в основу партийной деятельности. Делегаты настаивали на “обуздании революционной стихии” и “преодолении” революции. Конференция поддержала требование “единоличной диктаторской власти”. Откатом вправо были и постановления по национальному вопросу, осудившие “уклонения в сторону федерализма”. Наряду с этим конференция допускала некоторые оговорки; например, указывалось, что необходимо противостоять не только “большевизму слева”, но и “большевизму справа”, что кадеты, занявшие ответственные посты в аппарате управления, должны оставаться в рядах партии и сохранять с ней связь.

В решениях следующей, Харьковской партийной конференции (3-6 ноября 1919 г.) эти оговорки уже были сняты. Так, деятельность членов партии в государственных учреждениях освобождалась от “надзора и указаний партийных комитетов”. Не упоминался и “большевизм справа”. Напротив, большинство присутствовавших заявляло, что нельзя отказываться от взаимодействия с правыми кругами, поскольку те заинтересованы в восстановлении порядка. Конференция высказалась за безоговорочную поддержку “диктаторской власти”, предоставив ей особые полномочия по осуществлению “исторической задачи объединения России, восстановления разрушенного аппарата власти” и “водворения социального мира”. Подчеркивалось также, что любые планы “переустройства органов высшей власти” (в смысле введения ответственного министерства) должны не колебать “основ национальной диктатуры”.

Конференция подтвердила неприемлемость федерализма при решении национального вопроса. Проект положений по аграрному вопросу, обсуждавшийся на конференции, хотя и провозглашал основной целью аграрной реформы создание “крепких трудовых хозяйств”, в то же время оговаривал нецелесообразность “полного упразднения частного землевладения”, подчеркивал, что реформа должна ориентироваться на начала деникинском земельной политики и решительно отмежевываться “от социалистических и коммунистических настроений всякого рода”. Согласно проекту, переход земли от “частных владельцев” к трудовым хозяйствам должен был совершаться посредством “добровольных сделок” с помощью государственного кредита, и только в том случае, когда полюбовное соглашение не могло быть достигнуто, предусматривался вариант принудительного [c.312] отчуждения. Нетрудно заметить, что эти меры, во-первых, исходили из учета интересов старого помещичьего класса и, во-вторых, отрицали тактически состоявшийся в ходе революции переход земель в руки крестьянства. Наиболее откровенно настроения правых кадетов выпазила на конференции Тыркова, заявившая: “Надо поставить армию на первое место, а демократическую программу на второе. ...Господство западных демократий – это обман, который устраивают в тех странах политические деятели. Надо уметь смотреть прямо в глаза дикому зверю, который называется народной массой”.

Резолюции партийных конференций юга России вызвали критику со стороны ряда видных деятелей ЦК, находившихся за рубежом (в частности, Винавера и почетного председателя партии И.И.Петрункевича), которые увидели в принятых решениях измену демократическому духу партии. Однако на том этапе зреющие противоречия в кадетских рядах еще не вырывались наружу, замыкаясь в рамках внутрипартийных обсуждений.

Пока деникинская армия успешно наступала, приближаясь к Москве, и взятие столицы, казалось, было не за горами, партийные комитеты практически отказывались от самостоятельной политической роли, подчинив свою деятельность служению военной диктатуре. Однако к концу 1919 г. военные неудачи приобрели лавинообразный характер, деникинский режим стал разваливаться, и ряд видных “южных” кадетов посчитал своим долгом переменить тактику, заявив о своей оппозиционности, и попытаться переломить ход событий путем некоторой либерализации системы управления и проведения “социальных реформ на демократических основаниях”. Изложенная Астровым в “Тезисах по вопросу о политическом курсе” и в отдельных записках программа, поддержанная также правлением НЦ и левой частью Особого совещания, в том числе кадетами Степановым и Федоровым, рекомендовала Деникину распустить “дискредитированное в глазах армии и населения” Особое совещание, заменив его Советом при главнокомандующем, имеющим права высшего законосовещательного органа; создать при административных органах советы из представителей местного самоуправления, промышленности, кооперативов, влиятельных общественных организаций; принять “суровые меры” против взяточничества и спекуляции представителей масти, против произвола, грабежей и погромов. Программа Астрова призывала режим отказаться в своей внутренней политике от “реставрации старого порядка”, от “защиты старых сословных и классовых привилегий”, опереться на сформировавшиеся в городе и деревне буржуазные слои, привлечь на свою сторону население путем “решительных мер в области социальных реформ на демократических основаниях”, прежде всего аграрной реформы.

В обстановке близящегося краха Деникин последовал многим советам кадетов, а в ряде случаев даже пошел дальше. 30 декабря 1919 г. он упразднил Особое совещание, а в начале февраля 1920 г., отказавшись от диктатуры, назначил ответственное перед Законодательной палатой Южнорусское правительство, в состав которого вошли и кадеты В.Ф.Зеелер, В.А.Харламов. Однако подходящий момент был уже упущен. Тыркова с горечью констатировала в своем дневнике: [c.313] “То, что мы считали ядром нарождающейся русской государственности, оказалось... каким-то комком глины, который распался от первого толчка”. После падения в марте 1920 г. Новороссийска, ужаса панической эвакуации Деникин приказом от 4 апреля сдал командование генералу П.Н.Врангелю.

Новый главнокомандующий предпочитал осуществлять свою политику “правыми руками”, поэтому в его окружении не нашлось места для кадетских деятелей, их сменили, по словам Новгородцева “бюрократы старой закалки”. Находившиеся в Париже лидеры партии были специально извещены, что занятие ими официальных постов в администрации Врангеля “нежелательно”. Тем не менее ряд кадетов оставался в Крыму, они вели большую агитационно-пропагандистскую работу, стремясь обеспечить новому военному режиму широкую общественную поддержку. 9 мая 1920 г. в Севастополе состоялось совещание кадетов, которое постановило считать главной задачей партии “укрепление государственной и национальной власти”, ведение “интенсивной творческой созидательной работы, а не критики”, создание надпартийной организации, поддерживавшей Врангеля.

Среди членов партии народной свободы, оказавшихся к тому времени в эмиграции, врангелевский режим оценивался неоднозначно. На Парижском совещании в апреле 1920 г. одна часть присутствовавших выступала за продолжение вооруженного противоборства с большевизмом и оказание помощи Врангелю (Степанов и др.), в то время как другая часть во главе с Милюковым предлагала не ограничиваться только вооруженными формами борьбы, но использовать и иные тактические средства, при этом выражались сомнения в приемлемости фигуры Врангеля в роли вождя.

Точку в этой дискуссии поставила сама история: в ноябре 1920 г. врангелевская армия потерпела поражение и вынуждена была эвакуироваться в Константинополь.

Участие кадетов в гражданской войне обернулось для партии тяжелыми потерями. Фактически ей пришлось играть роль “либерального прикрытия” различных военных режимов, что не могло не сказаться на ее репутации. Входя в состав краевых правительств, кадеты вынуждены были поддерживать “правую политику”, не соответствовавшую традиционным программным и тактическим партийным установкам, искажавшую ее собственный имидж. Не имея, как правило, реальных возможностей вносить сколько-нибудь существенные коррективы в политические шаги военных режимов, кадеты тем не менее в полной мере несли груз ответственности за все ошибки и просчеты последних.

Общее поправение партии в этот период подорвало ее организационное и идейное единство, что представляло особую опасность в условиях, когда ЦК прекратил существование как единый руководящий орган. С тяжелым багажом внутренних проблем открывала кадетская партия последнюю, эмигрантскую, страницу своей истории. В России отдельные партийные комитеты некоторое время еще действовали подпольно в ряде городов Сибири и легально – в ДВР (в частности, во Владивостоке работал городской кадетский комитет во [c.314] с Кролем). В Европейской части России деятельность партии прекратилась, оставшиеся члены ЦК отошли от политики, замкнувшись на профессиональной работе. [c.315]

В эмиграции

Первой (в начале мая 1920 г.) конституировалась за рубежом Парижская группа кадетов – наиболее многочисленная и авторитетная; вскоре ее возглавил Милюков. До конца 1920 г. кадетские группы сформировались также в Праге, Белграде, Берлине, Константинополе; в начале 1921 г. – в Софии и Варшаве. Группы объединяли наиболее преданных партии старых работников, поэтому они были немногочисленны и в их составе практически не было молодежи. Территориально разбросанные, они с трудом налаживали между собой связи.

Сдерживаемые до поры до времени разногласия дали о себе знать в эмиграции, что выразилось прежде всего в критическом отношении части кадетов к опыту сотрудничества партии с белыми режимами и попытках поиска новой тактики борьбы с большевизмом. В докладе, сделанном Милюковым на кадетском совещании в мае 1920 г. в Париже, предлагалось, продолжая вести, пока это возможно, вооруженную борьбу “с окраин, русскими силами”, исходить в дальнейших тактических расчетах “из факта разложения большевизма внутренними силами”.

Эти положения получили свое развитие в программной записке Милюкова “Что делать после крымской катастрофы?”, которая представляла суммированное изложение основных положений провозглашенной лидером партии “новой тактики”. Записка была принята на заседании Парижской группы 21 декабря 1920 г., несмотря на некоторые возражения, и разослана для ознакомления во все заграничные кадетские группы. Принципиальные выводы записки выходили далеко за рамки чисто тактических соображений. В ней давалась оценка деятельности партии в годы гражданской войны, заявлялось, что “старые методы борьбы и старая организация власти” должны быть “решительно отброшены”, что партии следует отказаться от принципа военной диктатуры, отделить военное командование от политического руководства. Одновременно в записке намечались контуры той программы, с которой партия должна вернуться в Россию. Милюков Указывал, что в России в результате революции сложилась новая социальная структура и произошел громадный психологический сдвиг, а ^то требует от кадетов выработки мер по “глубокой экономической и социальной реконструкции”. Для облегчения “перехода из старой России в новую” Милюков считал необходимым выдвинуть требования республики, федерализма и “радикального решения” аграрного вопроса, рассматривая эти меры всего лишь как возвращение к “общему духу партийной программы” после временного вынужденного вступления от партийных традиций в годы “белой борьбы”.

В собственно тактической части записки Милюков обосновывал возможность “восстановления демократического фронта” и прежде [c.315] всего коалиции с эсерами. Он рассчитывал, что с помощью социалистов-революционеров кадетам удастся “проложить дорогу в Россию сию”, обеспечить массовую поддержку среди трудящихся, прежде всего среди крестьянства.

Попыткой практической реализации задуманной коалиции яви лось совместное участие парижских кадетов (Милюкова, Винавера, А.И.Коновалова, В.А.Маклакова, Ф.И.Родичева) и эсеров в совещании членов Учредительного собрания (Париж; 8-21 января 1921 г).Впрочем, его итоги были более чем скромными: участникам не удалось договориться о создании, как это планировалось, постоянного органа для защиты международных интересов России, прав и интересов российских эмигрантов, а была лишь сформирована специальная исполнительная комиссия. Кроме того, эсеры – участники совещания так и не признали открыто принципа коалиции и не обеспечили одобрения своих действий со стороны ПСР. Более того в постановлениях ЦК и партийных конференций эсеров в категоричной форме отвергалась коалиция с несоциалистическими элементами, что не могло не девальвировать значение состоявшегося соглашения. Терпели неудачу и надежды кадетов добиться взаимодействия с эсерами относительно совместных действий в России. Расчеты Милюкова на трещину в рядах ПСР, дававшую бы шанс перетянуть к кадетам правый фланг эсеров, также оказались тщетными.

Новый курс Милюкова столкнулся с непониманием, а зачастую и весьма агрессивным неприятием со стороны значительной части партии, ориентировавшейся на продолжение вооруженной борьбы с большевиками и сохранении армии. Сближение парижских кадетов с эсерами было единодушно осуждено в партии как “удар по этике”, как измена армии; слишком велико было неприятие любых форм социалистической идеологии, слишком живы воспоминания о дискредитировавшем себя сотрудничестве с эсерами в составе Временного правительства, об уклонении эсеров от активного участия в вооруженной борьбе с большевиками и развернутой эсерами в недавнем прошлом кампании против Врангеля. Правые кадеты утверждали, что союз с эсерами ставит партию “в духовную зависимость от совершенно чуждого ей мировоззрения”, вынуждает ее своим авторитетом “реабилитировать имена политических мертвецов вроде Керенского, Чернова и т.д.” и вместе с тем не дает никаких тактических преимуществ ни на текущий момент, ни в обозримом будущем. Оппоненты Милюкова не считали реально достижимыми его планы стать, при посредстве эсеров, защитниками интересов широких демократических слоев города и деревни. Тактика Милюкова, построенная на ожидании успехов на внутреннем антибольшевистском фронте, обрекала, с их точки зрения, кадетов на пассивность и бездеятельность.

Милюковской “комбинации налево” правое крыло партии противопоставило лозунг широкого объединения антибольшевистского фронта путем созыва съезда и создания влиятельного внепартийного эмигрантского центра, способного “защищать честь, достоинство достояние России”, права русских граждан за границей, “беречь иде10 непримиримой борьбы с большевиками”. Между тем платформа, под знаком которой созывался съезд, носила традиционно консервативный [c.316] характер (верность принципу вооружений борьбы и сохранение русской армии), что и предопределило состав его участников – от правых кадетов, которые собственно и составляли ядро съезда (Пав. Д. Долгоруков, М.М.Федоров, Ю.Ф.Семенов, Г.А.Мейнгард, Д.С.Пасманик, Набоков, Тыркова-Вильямс и др.) до умеренных монархистов. Съезд Русского национального объединения (Париж, 5–12 июня 1921 г.) избрал Национальный комитет, который возглавил Д.В.Карташев. Отделения Национального комитета были образованы во всех центрах российской диаспоры. Однако реальное значение Комитета не соответствовало возлагавшимся на него надеждам; его программа была ориентирована на прошедший этап борьбы, не опиралась на коалицию партий и представляла на деле сообщество более или менее сходно мыслящих деятелей, связанных достаточно абстрактно сформулированными обязательствами.

Углублявшиеся внутренние разногласия в партийной среде, принявшие особенно острые формы в полемике основных партийных органов – газет “Последние новости” (с 1 марта 1921 г. ее редактором стал Милюков) и “Руль” (ее редакторам издателями были берлинские кадеты И.В.Гессен, А.И.Каминка, В.Д.Набоков), поставили партию на грань организационного раскола. Наступило, по словам Астрова, время “личных политик”. Единый руководящий центр партии по-прежнему отсутствовал. Попытки Парижской группы взять на себя исполнение функций ЦК не увенчались успехом. Ее моральный авторитет оказался подорван в результате предпринятых ею без консультации с другими группами практических шагов по осуществлению “новой тактики”.

Последней попыткой восстановить единство в партии явился созыв “Совещания всех находящихся за границей членов ЦК партии народной свободы”. В последний раз собрались вместе лидеры кадетской партии (на заседаниях, проходивших с 26 мая по 2 июня 1921 г., присутствовало 20 членов ЦК). Дискуссия показала, что разногласия в партии значительно глубже простого спора о тактике,. об отношении к “комбинации налево иди направо”. Оценка участия кадетов в белом движении выявила различное понимание собравшимися сущности русской революции, роли в ней народных масс. Милюков и его сторонники исходили из необходимости защиты “идеалов и достижений мартовской революции”, при этом подчеркивалось, что •кадетам принадлежит органическая роль в революции, что они содействовали ее созреванию и ответственны за ее итоги. Впрочем, среди их оппонентов лишь малая часть заявляла о своем неприятии революции и непризнании ее завоеваний. Другая, большая, часть соглашалась с определенной целесообразностью революции в данных конкретных условиях, но подчеркивала, что это признание не равнозначно приятию революции в принципе.

Милюковцы отстаивали концепцию строительства политической жизни в России снизу, ссылаясь на то, что сознательность народа в ходе революции значительно выросла, а это позволяет ему из объекта власти превратиться в ее субъект. Представители правого крыла в Партии утверждали обратное, полагая, что в предстоящем деле возрождения России следует руководствоваться не идеями революционного [c.317] правотворчества масс, а идти по пути воссоздания русской государственности сверху путем обуздания революционной стихии н насаждения сверху идей либерализма и демократии. В намерения” Милюкова “завязать непосредственные сношения” с демократическими элементами крестьянства и городского населения они усматривали посягательство на “внеклассовый характер партии”.

В итоге совещание приняло, хоть и незначительным большинством, резолюцию с осуждением “новой тактики”, зафиксировав, таким образом, состояние идейного раскола. Само совещание не получило по своему статусу права вынесения обязательных решений, оно также не предприняло шагов к воссозданию авторитетного органа, способного стать арбитром в возникающих партийных спорах. “Мы остаемся двумя параллельными течениями в партии, – заявил Милюков, – независимо друг от друга действующими... и жизнь в будущем нас рассудит... До тех пор же каждое из этих течений будет считать себя более кадетским, чем другое”.

Негативные последствия принятых на совещании решений не замедлили сказаться. На общем собрании Парижской группы 21 июля 1921 г. Милюков и его единомышленники официально заявили о своем выходе из ее состава, образовав самостоятельную Демократическую группу. Раскол Парижской кадетской организации имел общепартийное значение, определив всю последующую историю кадетской эмиграции. Так или иначе, каждой из кадетских групп пришлось определить свою позицию в партийном споре, что вызвало брожение в их среде. Практически везде обнаружились сторонники милюковского курса, хотя ни одна кадетская организация за рубежом не последовала примеру Парижа, сохранив целостность своих рядов. Наиболее малочисленные из кадетских групп понимали всю бессмысленность дробления сил, дорожили партийным сообществом. Вместе с тем своеобразным тормозом на пути раскола партии явилась характерная для всех групп вялость партийной жизни.

Правое крыло партии поначалу объединяло вокруг себя большинство кадетских сил. Однако оппоненты Милюкова не смогли консолидироваться в единый лагерь со своей вертикальной и горизонтальной структурой, а распались на отдельные территориальные кадетские коллективы. Парижская группа старотактиков лишь форматно являлась центром право кадетского лагеря. В сущности, каждая группа действовала на свой страх и риск. Внутренняя несогласованность препятствовала выработке четких представлений о конкретных задачах и методах партийной работы. Уже к концу 1921 г. среди старотактиков наметился упадок интереса к партийной работе: постепенно уменьшалась численность групп, падала посещаемость собрании, одновременно росли списки “мертвых душ”, лишь формально связанных с кадетскими организациями. Обесценивались также сами заседания, уже не столь регулярно собираемые. Чаще всего они проводились для заслушивания информационных сообщений и для “поддержания взаимных связей”. Группы старотактиков все более явно эволюционировали в сторону общественно-политических клубов.

Отдавая себе отчет в фактическом бездействии, берлинские кадеты провели 14 декабря 1922 г. частное совещание, на котором решался [c.318] вопрос о целесообразности продолжения партийной деятельности иммиграции. В работе совещания приняли участия А.С.Изгоев и А.Кизеветтер, незадолго перед тем высланные из советской России Более радикально настроенные участники предлагали выступить открытым заявлением о закрытии “фактически уничтожившейся организации” (Изгоев, Гессен). Однако большинство присутствовавших советовало сохранить партию, которая может понадобиться для Идущей работы в России (Кизеветтер, Каминка, Григорович-Барский).

Реакция кадетов из других групп на возбуждение вопроса о роспуске партии поначалу была единодушно отрицательной; однако нигде не была сформулирована сколько-нибудь четкая программа мер по выходу из глубочайшего партийного кризиса, равно как и не предлагались продуманный стратегический план и ближайшие тактические шаги по освобождению России от большевизма. О состоянии растерянности в среде старотактиков говорило, в частности, то, что они пытались “примерить на себя” традиционно не свойственные кадетам методы борьбы из арсенал радикальных партий (например, террор). Замешательство старотактиков еще более усилилось, когда с чередой международных признаний советской России рядом европейских держав рухнули расчеты на интервенцию. Состоявшееся в Праге 13 апреля 1923 г. кадетское совещание (на нем присутствовали Новгородцев, Кизеветтер, Д.Д.Гримм, П.П.Юренев, Петр Д. Долгоруков, А.В.Маклецов и др.) показало, что течение старотактиков исчерпало свои ресурсы и внутри него нарастает острое идейное противоборство между теми кадетами, которые скатывались на откровенно правые позиции, и сторонниками центристских взглядов. Пытаясь вырваться из тупика бездействия, правое крыло кадетской эмиграции, прежде всего в лице руководства Национального комитета, стремилось “прислониться к армии”, которая рассматривалась как единственная организация, “таящая в себе элементы борьбы”. На практике это означало вступление на путь примыкания к правым группировкам. Кадетская верхушка Национального комитета (Карташев, Семенов, Федоров) официально поддержала притязания великого князя Николая Николаевича на возглавление антибольшевистскою движения (май 1924 г.), заявив, что считает его своим союзником. Этот шаг вызвал большой скандал в рядах старотактиков, став катализатором внутреннего размежевания, а затем и организационного разрыва. Бурная полемика летом 1924 г. имела следствием развал Парижской группы и выделения из ее рядов новой группы центра, в составе которой вошли Оболенский, Астров, Панина, Зеелер, С.А.Смирнов.

После второго парижского раскола деятельность правых кадетов постепенно стала сходить на нет, Последний всплеск активности был связан с участием в подготовке зарубежного съезда в 1926 г. Однако сама атмосфера съезда, явившегося попыткой консолидации монархических кругов различных оттенков, и его итоги разочаровали кадетов.

Позиция “центристов” по целому ряду моментов сближалась с позиций милюковцев; они соглашались с тем, что белая армия должна [c.319] прекратить свое существование за границей как военная организация, что надежды на интервенцию должны быть оставлены, что основные усилия следовало направить на организацию борьбы в самой России. Вместе с тем они выступали противниками милюковского курса на соглашение с эсерами; более того, они отказывались от всяких комбинаций вообще, полагая, что на фоне ослабленного состояния кадетской партии вхождение в объединение с какими бы то ни было группировками подвергает угрозе ее независимость. “Центристы” на деялись, что, “оставаясь самими собой” и не поддаваясь ни на какие уклонения, они обеспечат за своей группой центральное политическое положение, благоприятное для подтягивания к себе с течением времени близких по взглядам флангов. Однако “центристы” явно переоценили свои возможности. Им так и не удалось добиться сколь-нибудь заметного влияния в среде русской политической эмиграции Процесс организационного оформления группы остался незавершенным. “Центристам” не удавалось определиться и в выборе форм сотрудничества с милюковцами, хотя тенденция прогрессирующего сближения была налицо, что позволило им, в частности, вести совместную работу в эмигрантских студенческих организациях Чехословакии.

В отличие от правого крыла, неотактики во главе с Милюковым смогли сплотить своих сторонников из различных центров российской эмиграции в единую организацию, направляемую и контролируемую из парижского центра. Демократическая группа обросла партийной периферией в лице иногородних членов (в Берлине, Лондоне, Константинополе, Бизерте, Праге, Выборге, кроме того, в Боснии и Швейцарии, позднее – в Софии и Риге), а также возникших филиалов (в 1922 г. – в Берлине и Праге, в 1924 г. – в Суботице). К неотактикам примыкали также внепартийные демократические группы, которые состояли не только из кадетов, но и из лиц, пожелавших оставаться непартийными демократами (такие группы действовали в Праге и Выборге). Хотя левокадетские группы, по сравнению со старотактиками, демонстрировали большую жизнеспособность, однако в 1922 г. и в их деятельности появились первые признаки застоя. Часть левых кадетов (прежде всего в Праге и Выборге) видела выход в реформировании партийной структуры с целью открытия более свободного доступа в партию левым демократическим элементам; они настаивали на окончательном разрыве с кадетской партией, отказе от “старого партийного имени”, которое, по их мнению, стало “одиозным для населения” и препятствовало распространению идей демократической группы и расширению ее рядов. Однако большинство парижских левых кадетов придерживалось более осторожной линии считало невозможным разорвать с партийным прошлым до возвращения в Россию. Милюков рассчитывал путем федерирования “родственными группировками” из числа эсеров, энесов, кооператоров, казачьих, студенческих демократических организаций и т.п. создать широкую сеть примыкающих к левым кадетам структур, которые должны были стать преддверием к вступлению демократически элементов в группы неотактиков. Одной из таких структур должен был стать Республиканско-демократический союз, проект создания [c.320] которого был предложен летом 1922 г. Е.Д. Кусковой и С.Н. Прокоповичем и поддержан Милюковым. Однако инициативный съезд по созданию союза (Прага, 24 сентября – 2 октября 1922 г.) не выполнил своей задачи; он ограничился лишь принятием общеполитической платформы, обсуждение которой предлагалось развернуть во вновь создаваемых республиканско-демократических клубах. В январе 1923 г. был учрежден клуб в Париже, в апреле – в Праге, однако без участия социалистов, что явилось для милюковцев разочаровывающим фактом. Отныне Милюков формулирует более жесткие требования в отношении сотрудничества с эсерами: попыткам нового объединения должно предшествовать “выделение социалистических групп, склонных к коалиционной политике, из своих партий, подобно тому, как выделилась из партии народной свободы демократическая группа”. Одновременно левые кадеты провели структурную перестройку своих рядов: было сформировано Центральное бюро Демократической группы с правами ЦК (его первое заседание состоялось 26 мая 1924 г.), объявлено об “открывающейся возможности более свободного, чем ранее” приема в число членов Демократической группы. Одновременно группа переименовывалась в республиканско-демократическую (р.-д.), а кадеты – в эрдеков.

Новой попыткой объединения родственных группировок, “средних между кадетами и социалистами”, явилось создание Республиканско-демократического блока (учредительный съезд проходил в Праге с 25 по 28 декабря 1923 г.), в состав которого, правда, вместо планировавшегося широкого объединения вошли только кадеты и группа “Крестьянская Россия”. Основные силы участников блока были сосредоточены на литературно-пропагандистской работе (издание журнала “Свободная Россия” и популярных брошюр), с помощью которой они пытались наладить связи с Россией. Однако эффективность деятельности блока оказалась невысокой, что заставило кадетов искать новые пути объединения “демократического крыла” антибольшевистского фронта и, “ частности, обратить внимание на сформировавшееся в Париже в 1924 г. беспартийное Республиканско-демократическое объединение (РДО), состоявшее поначалу по большей части из офицеров русской армии, перебравшихся во Францию из Турции, Болгарии, Югославии. Постепенно Милюков стал склоняться к выводу, что именно объединения являются наиболее подходящей организационной формой для “подготовки к разработке программных вопросов”, для развертывания агитации и пропаганды. Левые кадеты сосредоточили в своих руках идейное и организационное руководство РДО: они разработали общую платформу, принципы действия организации.

Примерно с 1926 г. основная политическая работа кадетов оказалась связана именно с РДО, особенно после того, как в результате острой полемики по вопросу о соотношении революционных и мирных способов антибольшевистской борьбы Республиканско-демократический блок с “Крестьянской Россией” практически распался крестьянская Россия” обвинила милюковцев в тяготении к мирным методам ведения борьбы). Кадеты способствовали созданию новых отделений РДО в европейских центрах рассеяния русской эмиграции, [c.321] уделяли особое внимание унификации вновь возникающих республиканско-демократических образований: принятию ими единого на” звания, общей платформы. Наибольшего организационного успеха РДО добилось во Франции, кроме того, отделения РДО действовали в Брно, Берлине; существенно отличались от общей схемы организации в Польше и Югославии.

С первых лет существования РДО в его рядах зрело желание превратить объединение в независимую политическую партию, однако кадеты считали нужным не форсировать этот процесс, поскольку полагали, что новая республиканско-демократическая партия должна быть создана уже на родине. Между тем время шло, а сроки возвращения становились все менее определёнными, одновременно падала политическая активность эмиграции. В этой ситуации статус РДО стал меняться. На общем собрании РДО 11 марта 1933 г. Милюков к тому времени уже возглавивший объединение, выделил тенденцию “постепенного превращения РДО в открытую политическую партию”; обсуждались также планы сближения с родственными политическими организациями, создания своего органа – непериодического журнала. Однако было ясно, что деятельность РДО, как и сохранившихся кадетских групп, не имеет перспектив. Левым кадетам так и не удалось добиться массового вовлечения в свои группы непартийных демократических сил, посредством притока которых планировалось активизировать деятельность организаций. Интересы все еще сохранявшихся групп постепенно ограничивались кругом местных нужд. Последние сведения о деятельности кадетских групп относятся в началу 30-х гг.

Утрата связей с родиной вела к тому, что цели партийной работы теряли свою практическую определенность, а функции кадетских организаций за рубежом становились все более расплывчатыми, В замкнутом мирке эмигрантского существования оказались тщетными все усилия противостоять естественному процессу умирания партии. [c.322]

Далее
Глава XV. Политическое поражение меньшевиков

К оглавлению

ПРИМЕЧАНИЕ

¹ В связи с ухудшением здоровья Кокошкин и Шингарев были переведены из Петропавловской крепости в Мариинскую тюремную больницу. В ночь с 6 на 7 января 1918 г. ворвавшаяся группа красногвардейцев совершила ними зверский самосуд.
Вернуться к тексту

Глава XV
ПОЛИТИЧЕСКОЕ ПОРАЖЕНИЕ МЕНЬШЕВИКОВ

После 25 октября 1917 г. все течения РСДРП(о) – и центристы, и интернационалисты, и оборонцы – были едины в том, что захват власти большевистской партией стал политическим поражением меньшевизма. Однако в объяснении его причин они расходились весьма существенно.

Для центристов главным являлись “громадные объективные препятствия для быстроты развития революции и широты ее размаха”, а также “партийный раскол”. Интернационалисты настаивали на том, что “не фатальное стечение обстоятельств, не одни только непреодолимые условия привели к политическому разгрому меньшевистской партии, но и политика ее руководящих верхов”, которую они характеризовали как идущую вразрез с предвидениями партии, следующую за стихийным ходом развития и противоречиями революции и с опозданием регистрирующую ее этапы.

Что касается оборонцев, то те сводили основной урок “восьмимесячной революции” к необходимости встать на “единственный путь” – покончить с “т.н. интернационалистскими, а в сущности, большевистскими идеями” (возможность скорой мировой революции, отрицание потребности в национальном единстве, непризнание за российской буржуазией каких-либо способностей к революционному творчеству).

Подобный разброс мнений показателен не только как отражение многообразия бытовавших в меньшевистской среде взглядов и мнений (тем более что меньшевизм никогда не знал монолитного единства). Он знаменателен как начало организационного размежевания, завершившегося окончательным уходом из партии не только оборонцев, но и объединенных социал-демократов интернационалистов, “новожизненцев” и других. Резко сокращалась численность партийиых рядов. Ослаблялись и нарушались связи между центром и местными организациями. Падало влияние партии.

“Красный террор” и обусловленная им депрессия общества привели в дальнейшем к полному вытеснению меньшевистской партии из политической жизни страны, а затем и к ее самоликвидации. [c.323]

Смена курса

После того как Федор Дан от имени Центрального исполнительного комитета советов первого созыва сложил перед Вторым съездом [c.323] советов полномочия старого президиума, ЦК РСДРП(о) принял резолюцию, объявляющую “захват власти большевиками путем военного заговора насилием над волей демократии и узурпацией прав народа”. В качестве основной задачи момента выдвигалось “сплоченность всех пролетарских и демократических сил для предотвращения па грома революции или полного торжества анархии и противодействия натиску контрреволюции”. Органами такого сплочения, по мнения меньшевистского руководства, должны были выступать Комитеты общественного спасения для защиты республики, сформированные из представителей городских дум, советов и прочих демократических организаций как политических, так и профессиональных и армейских Основные лозунги – созыв Учредительного собрания и немедленное начало переговоров о заключении всеобщего мира.

Однако меньшевикам-оборонцам это решение показалось недостаточным, так что общегородское собрание в Петрограде поспешило отмежеваться от тактики ЦК. Единственно законным до Учредительного собрания признавалось правительство Керенского. Полагали необходимым создать “военно-политический центр... для решительных действий”, требовали “немедленного освобождения арестованных министров и других деятелей Временного революционного правительства и предания насильников и руководителей междоусобия революционному суду”.

В совместном заявлении фракции меньшевиков-интернационалистов Второго съезда советов и Комитета петроградской организации от 27 октября отмечалось: “Большевики, произведя накануне съезда, по заранее разработанному плану, государственный переворот, захватили власть именем советов, лишив их тем даже возможности обсудить самостоятельно вопросы о переходе к ним власти и мирной или насильственной формах этого перехода”. Собственную позицию, занятую на Втором съезде, меньшевики-интернационалисты объясняли тем, что их предложения о немедленных переговорах со всеми революционными организациями и социалистическими партиями о выходе из кризиса посредством образования общедемократического правительства и о прекращении военных действий на время этих переговоров были проигнорированы: “Мы не могли взять на себя ответственность за этот акт гражданской войны... Мы ушли, чтобы повсюду работать во имя сплочения всей революционной демократии”.

Призыв к прекращению демократической междоусобицы и к солидарному отпору попыткам контрреволюции “использовать положение для того, чтобы потопить в крови пролетарское движение и покончить с опасно раненной революцией”, вызывал раздражение и у оборонцев, и у центристов. Ведь он, по сути, молчаливо предполагал инкорпорацию большевиков в демократический лагерь. Не случайно Скобелев счел нужным предупредить: “Надо всегда помнить твердо, что контрреволюция проходит не только в правые двери, но и в слишком левые”.

28 октября ЦК принимает решение о недопустимости каких-либо соглашений с большевиками относительно совместной с ними организации власти. Однако уже вечером того же дня начались переговоры [c.324] представителей общественных организаций и социалистических партий под эгидой Всероссийского исполнительного комитета союза железнодорожников (Викжель), который ультимативно потребовал прекращения гражданской войны.

В совещании участвовали представители восьми партий и девяти организаций: Викжеля, Комитета спасения (в число делегатов от Комитета входили и наблюдатели от ЦК партии народных социалистов, который “не нашел возможным делегировать своего представителя в совещание, где будут участвовать большевики”), городского самоуправления, почтово-телеграфного союза, ЦК служащих государственных учреждений, Совета народных комиссаров, ВЦИК Советов второго созыва, центральных комитетов РСДРП(о), большевиков, эсеров, а также меньшевики-интернационалисты, объединенные социал-демократы интернационалисты, левые эсеры и др.

Мартов и Дан представляли различные грани тактической линии партии. Первый констатировал наличие тупика. С одной стороны, “власть, созданная методом вооруженного солдатского восстания, власть одной партии не может быть признана страной и демократией”, а с другой – “если большевики будут побеждены силой оружия, то победитель явится третьей силой, которая раздавит всех нас”. Осознание этого, сказал он, должно было лечь в основу начавшихся переговоров. Если Комитет спасения и Совет народных комиссаров согласятся на разоружение и перемирие на базе признания демократической власти (т.е. вне коалиции с представителями буржуазии), вопрос о личном и партийном ее составе станет второстепенным.

Дан, указывал на антидемократический характер переворота, счел нужным подчеркнуть, что только этим может быть объяснено одно, на первый взгляд, парадоксальное обстоятельство: большевистский террор еще не коснулся буржуазии, а из присутствующих уже мало кто мог быть уверенным, что не сегодня – завтра этот террор не будет обращен на него. Условиями любого соглашения с большевиками, по его мнению, могли быть только: ликвидация последствий заговора, роспуск Военно-революционного комитета, признание Второго съезда советов не состоявшимся. Дану претила мысль о вхождении в правительство большевиков, тем паче что, по его саркастическому замечанию, найти желающих сотрудничать с теми, кто несет ответственность за события последних дней, будет крайне трудно.

30 октября ЦК принимает резолюцию “О власти”, фиксирующую исходную позицию партии на переговорах. Главным в ней было предложение, “ввиду отказа большевиков от соглашения и очевидной неспособности их своими силами организовать управление страной”, создать Всероссийский комитет объединенной демократии, включающий в себя представителей всех социалистических партий и демократических организаций. Именно последнему предстояло, “оставаясь на почве стремления к мирному выходу из кризиса путем соглашения с большевиками”, подготовить создание “однородной демократической власти, которая могла бы быть признана всей страной и за которой стояли бы пролетарские и демократические массы”. [c.325]

Таковы были предварительные условия переговоров, выдвинуты партийным большинством во главе с Даном. Никакой информации насчет характера прений в ЦК не сохранилось, но по одной реплик Мартова о том, что его участие в выработке резолюции не означает согласия со всеми ее положениями, можно понять, что оно было непростым.

Тональность продолжившихся под патронажем Викжеля переговоров определили вновь вспыхнувшие бои в Москве и под Царским Селом, аресты и расстрелы в Петрограде, закрытие либеральных газет и журналов. “Это не война, а безумие”, – заявил Мартов. Он призвал всех присутствующих заявить, что даже “признавая вооруженную политическую борьбу”, они “никогда не признают для себя допустимым террор и гарантируют неприкосновенность всех участвующих в переговорах”. Единогласно приняв резолюцию о прекращении террора совещание высказалось и относительно позиции меньшевистского ЦК. При этом мотивы отказа от вхождения в кабинет были охарактеризованы как не соответствующие реальному соотношению сил в стране.

Дан неохотно отступил. Он заявил, что меньшевистская партия, выступая против правительства с участием большевиков, согласна поддерживать правительство с большевистским представительством лишь “постольку, поскольку оно не будет прибегать к агрессивным мерам”. Однако это заявление не нашло понимания собравшихся. Тогда Дан согласился обсуждать персональный состав правительства, не исключая кандидатуры большевиков, и предложил партнерам по переговорам составить особую комиссию для конструирования власти. Предложение было принято без возражений.

Признав, что в создавшемся положении “все другие соображения должны отступить на задний план перед необходимостью во что бы то ни стало не допустить продолжения кровопролития, междоусобия в рабочей среде и разгрома рабочего движения”, ЦК РСДРП(о) постановил “принять участие в попытке организовать однородную власть, включающую в себя социалистические партии от народных социалистов до большевиков”.

Эта переломная для политического курса меньшевиков резолюция от 31 октября привела к резкому обострению внутрипартийных отношений. Десять членов и три кандидата в члены ЦК (как оборонцы, так и центристы), сочтя данное решение “гибельным”, подали в отставку. В этих условиях ЦК решил ускорить экстренный съезд партии, а меньшевики-оборонцы сделали шаг к организационному оформлению раскола: не отказавшись от участия в съезде, они в то же время намеревались созвать собственную конференцию.

К внутрипартийным дебатам подключился и вернувшийся с Кавказа Церетели, Отвергнув большевистский террор и большевистские декреты, он вместе с тем заявил, что “отказ от соглашения лишил бы демократию многих элементов, которые могут быть чрезвычайно полезны”. Он выдвинул формулу, которая могла бы, по его мнению, сплотить партию: “Власть однородная, демократическая, с включением социалистических партий... Не будем говорить, что большевики [c.326] не войдут будем и говорить – соглашение во что бы то ни стало”.

Смена партийного курса была закреплена решениями Чрезвычайного (декабрьского) съезда партии. По всем вопросам, включенным в повестку дня – о текущем моменте и задачах партии в Учредительном собрании, мире и перемирии, единстве партии, рабочем контроле, об отношении к советам, органам местного самоуправления и общественным организациям, об областной автономии, – каждое из течений представило свою точку зрения. Разногласия носили характер тактический. Наиболее резко выступали центристы, к этому времени ставшие меньшинством, и оборонцы. Однако чаще всего проходили – иногда большинством в один голос – резолюции по проектам интернационалистов.

Считая потенциал революции далеко не исчерпанными, а ее основные задачи нереализованными, Мартов так обозначил направление новой партийной политики: “Не назад от большевистского переворота к коалиции, а вперед к осуществлению намеченных, но неосуществленных задач путем восстановления единства пролетарского движения и координации сил пролетарской и мелкобуржуазной демократии. Что же до коалиции с буржуазией, то в создавшихся условиях она возможна лишь на “трупах пролетарского движения”. Именно этим он объяснял популярность лозунга “от народных социалистов до большевиков”. Этим обосновывал и требование построить всю тактику партии “как длительную борьбу вокруг идеи суверенности Учредительного собрания по мере роста конфликтов внутри большевиков”.

Отметив, что партийное единство может быть обеспечено только “на принципиальной основе самостоятельной классовой политики пролетариата и признания международной солидарности верховным принципом классовой борьбы”, съезд объявил “единство политических выступлений представителей партии” – равно как и “единство организаций” – необходимыми условиями выполнения партией ее задач, Съезд счел абсолютно недопустимым и наказуемым любые “самостоятельные политические выступления против решений соответствующих правомочных партийных организаций”. Столь суровых Дисциплинарных ограничений меньшевики никогда ранее не выдвигали.

Должны ли члены партии участвовать в работе местных советов, если те превратились в органы большевистской власти? Если да, то нужно ли входить во ВЦИК второго созыва, присоединившись к левым эсерам и объединенным социал-демократам интернационалисты и придавая ему тем самым образ многопартийной репрезентативной организации, потенциально соперничающей с Учредительным собранием? Как войти в советы, когда те грубо попирают права органов местного самоуправления? А может, лучше держаться в стороне от советов, участвуя лишь в органах местного самоуправления и Комитетах спасения? Вот наиболее болезненные и острые вопросы, стоявшие перед съездом.

Для интернационалистов советы продолжали оставаться “центрами Революционных сил демократии” и основной ареной борьбы за [c.327] реализацию их политического курса. Они доказывали необходимость участия в советах “в целях воздействия на массы, противодействия большевистской диктатуре и проведения политики соглашения”. Утверждалась недопустимость участия в боевых организациях (независимо от их политической окраски), поскольку они “стоят на почве применения военной силы и отрицательно относятся к политике соглашения внутри демократии”. Что же касается ВЦИК, то интернационалисты считали участие в нем нежелательным, хотя и не исключали наступления такого момента, когда оно станет единственным “средством предупреждения катастрофического разрешения большевистского кризиса”. Все эти идеи четко резюмировал Мартов; “Наша политика соглашения дает возможность безболезненного перехода от революционного периода к нормальному демократическому строю. Эта политика содействует превращению советов в органы нормального политического давления”.

Именно такое понимание роли советов – как органов политического давления, а не власти – объединяло различные партийные течения. Поскольку советы становятся властью, постольку участие в них недопустимо. Вот почему в качестве основной задачи выдвигалось “сплочение сил демократии около органов самоуправления и Учредительного собрания”. В то же время членов партии призвали оставаться в советах, запретив вступать в советские административные учреждения там, “где они стали органами большевистской власти”. Одновременно им разрешалось участвовать в органах местного самоуправления, дабы предотвратить превращение их в инструмент большевиков или -контрреволюции. Во всех случаях исключалось любое сотрудничество в военно-революционных комитетах и комитетах спасения, “не принимающих соглашения всей демократии”.

Принятие этих решений обеспечило в конечном счете объединение интернационалистов, центристов и части революционных оборонцев в новое партийное большинство. Возглавляемое Мартовым и Даном, оно призвано было добиться соглашения всей демократии и тем самым предотвратить гражданскую войну.

Разумеется, некоторые элементы этой новой политической линии были далеко не новы, Меньшевизм всегда выступал в качестве умеренного крыла российской социал-демократии. Он всегда ощущал себя ответственным за политическое воспитание рабочих, а с начала войны и особенно революции – за экономическое положение страны и ее государственную целостность. В то же время в новом самоопределении партии содержалось много того, что с трудом принималось не только ее правым крылом, но и центристами. Это прежде всего непреклонная решимость нового большинства не быть вовлеченным в губительную братоубийственную войну против рабочего класса; готовность признать захват власти большевиками выражением настроений пролетариата (пусть и чреватых самыми серьезными последствиями); безбоязненный разрыв с теми, чье бездействие породило октябрьский взрыв.

Для многих подобная смена курса казалась абсолютно неприемлемой. 22 человека, среди них лидер оборонцев А.Н.Потресов и его сторонники, воздержались от голосования при выборах в ЦК, [c.328] объяснив, что делают это “ввиду того, что основные резолюции, принятые съездом, находятся в резком противоречии со всей меньшевистской тактикой”. К ним присоединился ряд видных деятелей (Г.Батурский, Б.Богданов, П.Гарви, К.Гвоздев, Л.Гольдман, К.Ермолаев, С.Зарецкая, В.Левицкий и Ф.Юдин).

28 ноября – – 6 декабря все они приняли участие в происходящем параллельно общепартийному съезду совещании оборонцев, которое определяло их позицию по обсуждаемым на съезде проблемам. В последний день своей работы совещание избрало Временное бюро оборонцев, в него вошли: Потресов, П.Маслов, Левицкий, Богданов, Юдин, Колокольников, Дементьев, Либер, Гвоздев, Батурский и др.

Фактически Временное бюро стало альтернативным избранному 7 декабря, после многочисленных фракционных совещаний и межфракционных переговоров, новому составу ЦК партии (Мартов, Дан, Горев, Церетели, Чхеидзе, Мартынов, Войтинский, Астров, Пинкевич, Семковский, Майский и др.). В обращении ЦК констатировалось: “Восстановление единства демократии предполагает тактику, не исключающую возможности соглашения с большевиками, поскольку за последними идут рабочие массы и поскольку большевики проявят готовность отказаться от антидемократической политики насилия. Признание необходимости такого соглашения вызвало заявление группы делегатов съезда (в том числе и 10 членов бывшего ЦК) об их расхождении с большинством съезда и коллективный отказ этих членов бывшего ЦК участвовать в ответственных органах партии. Избранный на съезде новый состав ЦК не может не высказать своего сожаления по поводу того, что в наиболее тяжелой для партии обстановке, когда ей приходится быть на положении гонимой и нести все последствия отчуждения широких рабочих масс, которые надо вновь завоевывать, на другой день после политического поражения, испытанного ею на выборах (имелись в виду выборы в Учредительное собрание. – Авт.), видные партийные работники оставляют свои посты”.

Между тем Петроградский комитет оборонцев (ПКО) и Временное бюро поспешили довести до партии свою альтернативную точку зрения. Они также приняли решения: о выпуске специальной газеты с материалами Чрезвычайного съезда партии и специальных агитационных листовок, направили своих докладчиков в районные организации, приступили к переговорам об объединении с плехановской группой “Единство”. Комитет делегировал своих представителей во Всероссийский союз защиты Учредительного собрания. Входившие в число последних Богданов и Левицкий сформулировали основные положения резолюций Союза: “За немедленное открытие Учредительного собрания” и “против попыток запрета демонстраций в честь Учредительного собрания”. Вскоре после этого они были арестованы и помешены в Трубецкой бастион Петропавловской крепости, где пробыли до конца января 1918 г.

ЦК в свою очередь предпринял ряд мер, направленных на преодоление раскола. Представители всех течений, в том числе и оборонческого, вовлекаются в работу различных комиссий (по внешней политике, выработке основных законопроектов, общеполитической, [c.329] аграрной), разрабатывавших документы для социал-демократической фракции Учредительного собрания и готовивших материалы для бюро печати. Резолюция ЦК “О защите Учредительного собрания призвала все партийные организации инициировать созыв беспартийных рабочих конференций для образования рабочих союзов или комитетов. Вслед за этим С.Ежов, по поручению ЦК, ставит на заседании Петроградского комитета оборонцев вопрос о воссоздании в столице единой организации и укреплении партийных рядов.

В ответ Бюро оборонцев предлагает ПК принять резолюцию, “которая, признавая принципиальную желательность объединения сил социал-демократии, отстаивала бы проведение его в жизнь лишь при условии единства ближайших политических задач”. 31 декабря совещание представителей Бюро ЦК и КПО принимает “план ликвидации параллельных организаций и воссоздания партийного единства в Петрограде”. [c.330]

В рамках официальной легальности

Тем временем руководство партии во главе с Мартовым и Даном готовилось к Учредительному собранию. В отличие от тех, кто был объявлен большевиками вне закона, меньшевики действовали легально. Их газеты, периодически закрываемые, выходили вновь и вновь, всякий раз под новыми названиями (всего к середине 1918 г. число запрещенных в центре и на местах газет социал-демократической ориентации перевалило за 60). Бюро печати ЦК готовило и рассылало на места огромное число аналитических материалов, подготовленных представителями всех течений.

Подготовка к Учредительному собранию потребовала предельной концентрации всех интеллектуальных сил партии. Катастрофически провалив выборную кампанию (в целом по стране за кандидатов от РСДРП(о) было подано немногим более 3% голосов, причем большая часть их приходилась на Закавказье), меньшевики рассчитывали хоть в какой-то мере компенсировать этот провал четкостью позиции своей немногочисленной (всего лишь 15 депутатов из 765) фракции.

В конце декабря – первых числах января состоялись заседания специальных комиссий, разрабатывавших документы, как было сказано выше, общепартийной фракции Учредительного собрания. Предложение Мартова не противопоставлять Учредительное собрание советам поддержки не получило. Верховенство власти УС не было подвергнуто ни малейшему сомнению, при этом всячески подчеркивалась важность местного самоуправления.

Предусматривалось создание органов, укрепляющих федерацию, равно как и представительство федеративных частей республики в составе центральной исполнительной власти. Учредительная власть за отдельными самоопределившимися народами признавалась лишь с теми ограничениями, которые устанавливались всероссийской. В их число входили: запрет на восстановление монархии, на какие-либо ограничения всеобщего избирательного права, публичных прав граждан [c.330] и прав национальных меньшинств, на несоответствие регионального законодательства общероссийскому.

Все государственные, монастырские и частновладельческие, выше удвоенной трудовой нормы, земли переходили в собственность государства. Подлежащая национализации земельная площадь ограничивалась правом мелких собственников продавать свои участки органам самоуправления. Последними же определялись формы и способы землепользования. Главным в области внешней политики признавалось заключение справедливого мира.

Все эти вопросы, а также вопрос об организации специального Совета по продовольствию предполагалось поставить сразу же после открытия Учредительного собрания. С этой целью обсуждался проект Декларации фракции. В случае разгона Собрания (такого исхода никто не исключал) рекомендовалось “не призывать к восстанию, но объявить все незаконным, что исходило и исходит от народных комиссаров.

На единственном заседании Учредительного собрания от меньшевистской фракции выступили И.Г.Церетели и А.Л.Трояновский. Первый огласил Декларацию фракции, второй указал на связь международной политики с судьбой демократии в России. Разгон Учредительного собрания перечеркнул надежду использовать этот представительный орган для установления гражданского мира.

Потерпели крах и попытки сохранить органы местного самоуправления, избранные в августе – сентябре 1917 г. всеобщим, прямым и тайным голосованием и представляющие все слои населения. Меньшевики настаивали на том, что центральная власть не имеет права вмешиваться в действия городских дум и земских комитетов, кроме случаев нарушения ими федеральных законов. Они требовали, чтобы советы не замыкали на себе охрану общественного порядка, решение продовольственного и жилищного вопросов, дело народного образования и медицинской помощи, ибо это лишало органы местного самоуправления возможности решать даже элементарные хозяйственные задачи и ущемляло интересы крестьянства.

На совещании представителей земств и городов (Москва, январь 1918 г.) меньшевистская фракция призвала все распущенные органы местного самоуправления не слагать своих полномочий, принимать меры к сохранению муниципального хозяйства путем передачи заведования отдельными его отраслями лицам или коллегиям, составленных из своих работников. Вместе с тем фракция выступила против использования муниципальных забастовок как метода борьбы, признав возможность лишь краткосрочных демонстративных акций протеста.

Меньшевики особо подчеркивали, как губительно для советов превращение из органов независимого рабочего представительства в органы власти. Все направления партии сходились в том, что, став органами диктатуры правящего меньшинства и выступая по отношению к рабочему классу в роли приказчиков мнимо-социалистического государства, советы начали вырождаться, по выражению К.М. Ермолаева, “в форменные живопырни” – бюрократические учреждения, захваченные партийными кликами и авантюристическими [c.331] бандами, самовластно, безответственно и тиранически управляющими страной.

Однако в определении вытекающих из такой эволюции практических задач они расходились. Если для нового партийного большинства советы, “несмотря на вырождение”, все еще оставались “принципиальным классовым оружием пролетариата”, то для оборонцев “падение роли советов в дальнейшем развитии русской революции” казалось бесспорным и главным они считали “координацию действий рабочего класса со всеми элементами общества, не исключая и буржуазии, стоящими за созыв Учредительного собрания”. Когда ЦК признал целесообразным участие не только в советах вообще, но и во ВЦИК в частности (ибо это, не делая партию “соучастницей большевистской диктатуры”, давало ей возможность вести “критическую и обличительную работу”), правые отказались от наметившегося было объединения партийных сил. Б.О.Богданов призвал даже вспомнить о “ликвидаторстве”, идею которого о всероссийском рабочем съезде считал вполне созвучной новым обстоятельствам. Правда, общее для всех течений меньшевизма отрицательное отношение к Брестскому миру отложило немедленное организационное оформление раскола, так что оно состоялось лишь летом 1918 г.

Чрезвычайно важным для сохранения, пусть временного и не столь уж прочного, партийного единства стала и та роль, которую и правые, и лево центристы предназначали внепартийным организациям рабочего класса: планомерно разрушаемым профессиональным союзам, отживающим страховым кассам и, прежде всего, рожденному столичным пролетариатом движению “уполномоченных фабрик и заводов”. Стараясь сплотить их воедино, меньшевики подчеркивали: “Рабочие сделали огромную ошибку, что позволили в октябре превратить свои организации в органы власти. Союзам навязаны задачи департаментов. Советы превращены в полицейские учреждения, следственные комиссии. Фабрично-заводские комитеты занимаются всем, но не зашитой интересов рабочих”.

Зародившись из спонтанного выступления рабочих Петрограда в защиту своих экономических и политических интересов, движение уполномоченных получило организационное оформление во многом благодаря таким меньшевистским деятелям, как Богданов, Левицкий, Г.Кучин, Г.Батурский, Ю.Денике, К.Кефали и др. С начала марта его стали именовать Собранием уполномоченных. В Питере оно объединяло представителей более пяти десятков крупнейших фабрик и заводов. С середины апреля подобное движение начало оформляться в Москве и ряде других промышленных городов России.

В апреле 1918 г. ЦK РСДРП(о) постановил: принимая во внимание, что в настоящее время партия “является единственной всероссийской массовой социал-демократической рабочей партией” и что “именно она все больше и больше охватывает все рабочие организации, стоящие на почве социал-демократии”, именовать ее Российской социал-демократической рабочей партией, без дополнений – меньшевиков или объединенцев.

Однако прежняя способность различных течений меньшевизм “врозь идти, но вместе бить” была утрачена. В своих представлениях [c.332] о возможных формах борьбы с большевистским экспериментом, и дальнейших перспективах развития России они расходились все дальше и дальше.

Если Дан не шел дальше требований отставки большевиков и нового созыва Учредительного собрания, то оборонцы жаждали открыли в том числе и вооруженной, борьбы с большевистской властью, повернувшей “против демократии и против рабочего движения”. Их не пугали угроза возможного контрреволюционного реванша, они отказывались видеть в “большевистском солдатско-крестьянском коммунизме” даже толику чего-либо социалистического. “Мы хотим ясности от наших оппонентов, – писал Потресов. – Мы говорим им: одно из двух – или вы принимаете вместе с большевиками, что Россия совершает социалистическую революцию – пролог революции мировой, и тогда скажите это прямо, не стесняясь... Или вы этого принять – в меру своей социалистической совести – не можете”. Но в последнем случае, считал он, следует признать то, что в борьбе за низвержение власти советов и восстановление демократического строя рабочему классу необходимы союзники и, стало быть, эта борьба приобретает характер общенациональной.

Общепартийное совещание меньшевиков (Москва, май 1918 г.) по настоянию лево центристского руководства фактически отвергло эти соображения. Признавая буржуазно-демократический характер российской революции, Мартов и Дан в качестве общенациональной задачи выдвинули борьбу “за возможно скорое и возможно полное уничтожение искусственного распада единого государственно-хозяйственного организма России”. Квалифицируя данный распад как “результат побед империалистической реакции в мировой войне” и “непримиримого противоречия между демократической революцией и различными силами мирового империализма”, они считали в данных условиях главным:

– отклонение любого расширительного толкования Брестского договора и организацию сопротивления притязаниям германского империализма,
– сплочение с этой целью всей материальной и духовной мощи страны для выступления в качестве самостоятельной силы на мировой арене,
– немедленное прекращение гражданской войны,
– ликвидацию разрушительных мнимо социалистических опытов, сохраняя при этом твердое убеждение в необходимости организации всеобщего военного обучения и вооружения народа и широкого государственного вмешательства в самые разнообразные стороны хозяйственной жизни страны.

Казалось бы, оборонцев должны были привлечь эти положения, однако этого не случилось. Они держались лозунга Либера “Мимо советов!”, не соглашались с третированием буржуазии как силы контрреволюционной и с безоговорочным осуждением “авантюристских методов борьбы с большевизмом” и “всякого вторжения, под какими бы то ни было предлогами, иностранных войск в пределы российской республики”. [c.333]

Итак, пути левоцентристского большинства и оборонческого меньшинства партии окончательно разошлись. Лидеры петроградской группы правых Потресов и В.Н.Розанов, московской – Левицкий вступили в основанный представителями кадетов, эсеров и народных социалистов Союз возрождения, ставящий своей основной целью вооруженное свержение советской власти. Их более осторожные коллеги (Г.Д.Кучин, В.И.Яхонтов и др.), формально не порывая с партийным центром, но провозгласив себя Группой борьбы за независимость и демократический строй России, выступали за более широкое, чем это предусматривалось официальными партийными документами, вовлечение пролетариата в антибольшевистскую борьбу Учитывая резкое неприятие членами этой группы “нейтрального” как они полагали, отношения ЦК к большевикам, их именовали “активистами.

На местах весь этот разброд привел к тому, что часть членов партии приняла участие в антисоветских мятежах. После провозглашения в Самаре власти Комитета членов Учредительного собрания (Комуч) член ЦК И.М.Майский занял в нем пост министра труда. Меньшевики входили в состав Административного совета Временного Сибирского правительства, Уральского областного правительства, Центрокаспия. “Активисты”, вместе с членами группы “Единство”, участвовали в Уфимском государственном совещании. В августе 1918 г. ЦК РСДРП официально объявил о недопустимости участия членов партии в вооруженных акциях против советской власти, равно как и в антибольшевистских правительствах, а также и о несовместимости позиции петроградской и московской групп правых с членством в партии. Однако еще до этого на РСДРП обрушились правительственные репрессии.

Еще весной, в момент проведения первых послеоктябрьских выборов в советы, большевики предприняли атаку с целью уменьшить представительство в них социалистов. В ход пошли всякого рода фальсификации, в печати развернулась подлинная травля. Например, “Правда” писала о меньшевистско-эсеровском предвыборном блоке не иначе, как о “союзе контрреволюционных агентов и убийц на службе у буржуазии”.

Тем не менее социалистические партии сохранили свое представительство, более того, меньшевики вместе с эсерами получили большинство в советах Костромы, Златоуста, Ижевска, Сормова, провели 45 депутатов в Москве, 225 в Харькове, 120 в Екатеринославе и т.д. Некоторые крупные предприятия, традиционно считавшиеся бастионами большевизма (например, Карзинкинская “Большая” мануфактура в Ярославле) отдали большую часть своих голосов социал-демократическому списку. Возможно поэтому 14 июня 1918 г.. в преддверии V Всероссийского съезда советов, большевики, обвинив эсеров и меньшевиков “в организации вооруженных выступлений против Рабочих и крестьян в союзе с явными контрреволюционерами” стремлении “дискредитировать и низвергнуть советскую власть”, привели через ВЦИК постановление об исключении их из советов уровней. [c.334]

В Петрограде и Москве прошли массовые аресты. Среди арестованных оказались участники движения Собрания уполномоченных фабрик и заводов, на котором ЦК РСДРП, после изгнания членов партии из советов, предложил сосредоточить все внимание. Кроме столиц это движение охватило ряд крупных городов – Тулу, Тверь, Ярославль, Коломну, Екатеринослав, Самару, Харьков, Брянск и др. 20 июля предполагалось открытие съезда уполномоченных, в порядке подготовки к нему на 2 июля намечалась всеобщая забастовка. Аресты сорвали эти планы и знаменовали окончание этапа, когда партия шествовала в рамках официальной легальности. По оценкам левоцентристского большинства, это был период вынужденного отступления, по оценкам правых – фактическая капитуляция. [c.335]

Реализм или “революционная фантастика”?

Обострение гражданской войны и иностранная интервенция, революция в Германии и процесс международного признания большевистской власти – все это вело к дальнейшей дезинтеграции меньшевизма. Осенью 1918 г. произошло то, что предсказывали лидеры правого крыла, а именно, партийное руководство под влиянием германской революции дополнило свою оценку общего кризиса капитализма признанием неизбежности “социальной пролетарской революции”. Соответственно, и большевистский переворот признавался “исторически необходимым”, а сама русская революция, несмотря на “те или иные антипролетарские, антидемократические или анархические ее тенденции”, – “колоссальным бродилом, приводящим в движение весь мир”.

Партийное совещание (декабрь 1918 г.) решило выстраивать тактику, “беря за исходный пункт... советский строй как факт действительности, а не как принцип”. РСДРП объявило себя “политически солидарной с советским правительством, поскольку оно отстаивает освобождение территории России от иностранной, в частности союзной, оккупации и выступает против всех попыток непролетарской демократии расширить или сохранить эту оккупацию”.

Стремясь к “восстановлению революционного союза пролетариата, крестьянства и городской демократии и упрочению связи между российским и международным движением”, ЦК РСДРП еще раз открыто отвергло “всякое политическое сотрудничество с враждебными демократии классами” и отмежевалось “от участия во всех, хотя бы и демократическим флагом прикрываемых, правительственных комбинациях, которые основаны на “общенациональных” коалициях демократии с капиталистической буржуазией или на зависимости от иностранного империализма и милитаризма”.

Признав советский строй “как факт действительности”, ЦК сменил требование самостоятельности местного самоуправления лозунгами независимости городских и сельских советов от партийной опеки, права свободных выборов и перевыборов их. с равными возможностями для “каждой части рабочего класса и крестьянства быть в них представленными”. Советам как органам представительной и [c.336] законодательной власти должна была подчиняться исполнительная власть. Как и прежде, партия выступала за отмену смертной казни” без суда и по суду, за ликвидацию чрезвычайных органов, прекращение политического и экономического террора, разорительных псевдосоциалистических экспериментов, за восстановление свободы печати, собраний, слова, союзов и коалиций.

30 ноября 1918 г. ВЦИК отменил свое решение от Н июня в отношении меньшевиков, исходя из того, что “эта партия, по крайней мере, в лице ее руководящего центра, ныне отказалась от союза (коалиции) с буржуазными партиями и группами, как российскими, так и иностранными”. Однако Мартов связывал это решение с тактическим поворотом большевиков в сторону мелкобуржуазной демократии и, прежде всего, крестьянства. Он ставил легализацию своей партии в один ряд с отказом большевиков от комбедов, признанием поражения в свирепой войне за хлеб, резким осуждением “красного террора” за рубежом, массовыми крестьянскими восстаниями, ростом дезертирства в армии. Вот почему упомянутое выше партийное совещание, приняв постановление о снятии лозунга борьбы за Учредительное собрание, отметило, что поступает согласно французской поговорке: “Нужно отступить, чтобы лучше прыгнуть”.

Но прыгнуть им больше не пришлось. Большевики играли с РСДРП как кошка с мышкой. В конце марта 1919 г. началась новая волна репрессий. ВЧК открыла “охоту на социалистов”, и “старые сидельцы царских казематов, борцы, всей своей жизнью, – как отмечалось в одной из листовок, – доказавшие преданность рабочему делу, вновь заполнили тюрьмы. Именно в это время начинает складываться система закрытых инструкций и циркуляров ВЧК, ставших своеобразной “правовой базой” репрессивной политики в отношении социалистов и прочих “контрреволюционеров”. По установившейся практике, закрепленной специальным циркуляром ВЧК, все осужденные за так называемые “контрреволюционные преступления” подлежали заключению, в концлагерь на срок от трех месяцев до трех лет. Типичным приговором для членов РСДРП стаю заключение в концлагерь “до конца гражданской войны”. Признавая свое полное бессилие в идейной борьбе с “ничтожной, как она выражалась, “группой меньшевиков”, – как отмечал Мартов, – правящая партия решила покончить с “легальностью” социалистических партий и вернуться к системе террора”.

24 мая ЦК заявил протест в президиум ВЦИК по поводу массовых арестов членов РСДРП, не занимающих в партии ответственных постов, но служащих в советских учреждениях. Группа партийных специалистов (среди них В. и С. Громаны, Н. Суханов, С. Либерман и др.) обратила внимание Ленина на невозможность работать в такой обстановке. В ответ Л.Б.Каменев передал руководству меньшевистской партии пожелание представить список лиц, которые могли бы занять некоторые ответственные посты в разных отраслях управления. В свою очередь ЦК, “подтверждая, что РСДРП рекомендует своим членам занятие всех тех постов в советских учреждениях, на которых они могут содействовать делу возрождения народного хозяйства и социального творчества, равно как действительно работать для [c.336] обороны, вместе с тем дал понять, что “не считает для себя возможным, представить... тот список кандидатов, о котором идет речь”. Отказ мотивировался тем, что “успешное участие РСДРП в общем деле спасения революции и использование для этой цели того влияния, которое она может иметь на народные массы, возможно лишь ем такого соглашения на основе политической платформы (выделено в документе. – Авт.), которое охватило бы всех социалистов, готовых бороться в одних рядах против контрреволюции и питающего ее развала и которое позволило бы социал-демократии разделять ответственность за общее направление политики”.

Поскольку вопрос о таком соглашении в предложении Каменева даже не ставился, то предлагаемое расширение сотрудничества должно предполагать, “во всяком случае, ликвидацию репрессий по отношению к членам РСДРП и отказ от двусмысленности в отношении советского правительства к партии, силы которой и выступления перед русским и иностранным пролетариатом стараются использовать, в то же время преследуя и травя ее, как внутреннего врага”.

Словно в насмешку, освобожденного в эти дни из тюрьмы Дана (врача по специальности) мобилизовали в Красную Армию и затем откомандировали в Наркомздрав, а Мартова избрали действительным членом Социалистической академии. Из партии хотели сделать “посмешище”, “ручную” оппозицию. Очевидец вспоминал, как Ленин “поиздевался” над меньшевистскими делегатами VII Всероссийского съезда советов, распорядившись разместить их в бывшей “царской” ложе Большого театра. Кстати, на этом съезде Мартов представлял социально-экономическую программу РСДРП, носившую памятное Ленину название “Что делать?”.

Опубликованная к середине июля 1919 г., она явилась своеобразным вызовом партийной программе большевиков, принятой в марте того же года. “Отстоять революцию, обеспечить ее нормальное (здоровое) развитие, которое, сливая ее в один могучий поток с революционным движением пролетариата Запада, приведет к осуществлению во все более широких размерах начал социализма в общественной жизни” – вот что меньшевики объявляли целью “всех сознательных рабочих”. Для достижения этой цели предполагалось “сохранить, Укрепить и на незыблемых основаниях утвердить политическую класть трудящихся классов в государстве и положить начало восстановлению народного хозяйства, вконец разрушенного четырьмя голами всемирной войны и добитого двумя годами войны гражданской”.

Позднее Потресов назовет эти формулировки “порождением революционной фантастики”. А предлагаемые РСДРП меры “энергичнейшей военной обороны” и проекты фундаментальных экономических реформ назовет “неправдоподобной перспективой демократизации советской деспотии с меньшевистской помощью”.

Символом веры для всего пореволюционного меньшевизма стали знаменитые “Апрельские тезисы” Мартова (1920 г.). Они были концентрированным выражением новых программных установок РСДРП Предлагались “всем марксистским социалистическим партиям как основа для их объединенной деятельности”. Пять разделов тезисов – [c.337] “Социальная революция”, “Политическая революция и диктатура пролетариата”, “Диктатура и демократия”, “Диктатура пролетариата и Советы”, “Тактика социал-демократии” – касались основных во просо” общественного развития, вытекавших из анализа мировой революционной ситуации.

Судя по тезисам Мартова, позиции меньшевиков в оценке кризиса капиталистической системы, создавшей предпосылки для социальной революции, максимально приблизились к позициям большевиков. И те, и другие признавали невозможность “восстановления истощенного войной народного хозяйства при сохранении прежних форм производства, распределения, международного обмена и международного кредита, основанных на конкуренции отдельных капиталов”. И те, и другие исходили из невозможности удовлетворить повышенные требования “революционизированных войной и ее последствиями” трудящихся масс “иначе, как путем самых глубоких вторжений в доходы класса капиталистов, ...чему препятствует зависимость государственной власти от этого класса”. Общим являлось и признание “решающим моментом” социальной революции, “показателем ее наступления и ее рычагом” “восхождения к власти трудящихся классов во главе с пролетариатом современной крупной промышленности”. Кроме того, две партии теоретически сближало признание “необходимым условием социальной революции” способности “безвластного большинства насильственно свергнуть властное меньшинство” и установить диктатуру пролетариата.

Что же их разводило? Во-первых, отрицалась большевистская интерпретация революции “как исторического события, совершающегося в течение короткого промежутка нескольких месяцев или лет и путем быстро нарастающей катастрофы, сметающей начисто одну хозяйственную форму, чтобы на месте ее поставить другую, противоположную”. В представлении меньшевиков это был “сложный и длительный исторический процесс постепенной социализации хозяйственной жизни и вытеснения капиталистических и мелкобуржуазных форм производства коллективистскими, обеспечивающими более высокое развитие производительных сил”.

Во-вторых, признавая диктатуру пролетариата как “организованное революционным государством насилие” против “эксплуатирующих народное хозяйство и паразитирующих общественных групп, удерживающих в своих руках монополию на средства производства”, меньшевики настаивали на том, что она по существу своему не может быть направлена против “других слоев трудящихся масс” – пролетаризированных мелких хозяев в городе и деревне и “пролетариата умственного труда”. “Понятие классовой диктатуры пролетариата, – подчеркивалось в тезисах, – не имеет, кроме имени, ничего общего с понятием единоличной или олигархической диктатуры, в том числе и диктатуры сознательного революционного меньшинства над большинством народа, хотя бы во имя интересов народа”. Соответственно, отрицался террор “как метод революционной диктатуры, органически связанный со стремлением меньшинства удержать и утверди в своих руках власть, которую еще не признает за ним трудящееся большинство”. [c.338]

В-третьих, касаясь соотношения диктатуры и демократии, Мартов констатировал, что последняя – это народовластие, сведение к минимуму привилегий должностных лиц, их всеобщая выборность и подотчетность “избирающим массам, максимальное развитие самоуправления и минимализация противостоящей производителям профессиональной бюрократии – военной и гражданской, самая широкая свобода идейной борьбы и пропаганды. Попытки использовать ограничения демократии (в принципе возможные “как временные меры экономической и революционной самообороны”) для “подстегивания” процесса социализации хозяйственной жизни и преодоления сопротивления классовых врагов пролетариата, ведут к “реакции в широких массах, к вырождению классовой диктатуры в диктатуру убывающего меньшинства и к расколу самого рабочего класса”.

В-четвертых, формула диктатуры пролетариата на основе советской системы отвергалась в качестве “едино спасающей панацеи”. [c.339]

Вне большевистского закона

Как видим, последовательно выступая против крайностей большевистских представлений о сути и темпах социалистических преобразований, критикуя созданную после октября 1917 г. государственную систему, борясь против расширительного толкования диктатуры пролетариата и монополии РКП(б) в политической жизни страны, за политические свободы и народовластие, меньшевики пытались выступать и качестве силы, ведущей борьбу за реалистическую классовую политику и восстановление революционного единства пролетариата.

Почему это им не удалось? Только ли из-за неприятия данной позиции правящей партией и ее лидерами? Но ведь Ленин и некоторые из его соратников, клеймя меньшевиков как “соучастников империалистического бандитизма”, вынуждены были под давлением массового недовольства (которое часто принимало форму вооруженных выступлений) признать и бесперспективность “военного коммунизма”, и необходимость альтернативной земельной и продовольственной политики, и угрожающую бюрократизацию партийного и государственного аппарата. В конечном счете это привело даже к постановке вопроса о необходимости коренной (правда, так и не состоявшейся) “перемены всей точки зрения на социализм”, когда на черный план, по Ленину, выходили вопросы постепенного “культурничества”.

Но значило ли все это, что свою роль оппозиционной партии меньшевики играли успешно? Ответ на этот вопрос должен быть отрицательным. Разумеется, партия выступала постоянным раздражителем, побуждающим большевиков обращаться к осмыслению наиболее болезненных вопросов, порожденных их собственной политикой. Однако этого для возобладания меньшевистских концепций и обеспечения единства социалистов было недостаточно. Их отказ от вооруженной борьбы с большевизмом и – пусть и относительная, условная, с множеством оговорок – поддержка победившего в 1917 г. Режима “как революционно-утопического представительства социалистического [c.339] пролетариата, поднявшегося на гребне стихийной крестьянской воины”, одним представлялись пустым резонерством, другим, прежде всего большевикам, – “опасным чистоплюйством” или “злостной агитацией”. Вот почему, даже заявив в момент польского наступления (как и ранее, в критические дни колчаковщины и деникинщины) о поддержке советской власти, они по-прежнему находились под неусыпным наблюдением и постоянным прессингом ВЧК.

Специальное постановление, принятое политбюро ЦК РКП в мае 1920 г., положило конец надеждам на возобновление легальной меньшевистской печати. Согласно июньскому решению политбюро, все наркомы обязывались высылать в провинцию меньшевиков, “работающих в комиссариатах и сколько-нибудь способных играть политическую роль”. Месяцем позже ВЧК получила поручение “разработать план расселения меньшевистских политических вождей для их политического обезврежения”.

Еще более жесткие методы борьбы с РСДРП практиковались на территориях, ранее находившихся под контролем антибольшевистских сил. Так, занятие Киева повлекло за собой суд над членами тамошнего меньшевистского комитета, которым вменялось абсурдное обвинение в сотрудничестве с Деникиным. А переход под власть большевиков Одессы ознаменовался поголовным арестом членов РСДРП.

Новую волну репрессий вызвали успехи меньшевиков на выборах в советы (1920 г.). В Москве разгрому подвергся Союз печатников, в котором позиции социал-демократов были традиционно сильны. Почти поголовно оказались под арестом члены партийной организации Харькова.|

Постановление политбюро РКП(б) “О меньшевиках” (декабрь 1921 г.) предписывало “политической деятельности их не допускать, обратив сугубое внимание на искоренение их влияния в промышленных центрах. Самых активных высылать в административном порядке в непролетарские центры, лишив их права занимать выборные должности, вообще должности, связанные с общением с широкими массами”. Через месяц, вернувшись к этому вопросу, политбюро подтвердило: “Репрессии против меньшевиков усилить и поручить нашим судам усилить их”.

В связи с новой экономической политикой Ленина особенно беспокоило усиление влияния РСДРП среди молодежи. Выступление восемнадцатилетнего студента-меньшевика Л.М.Гуревича, пытавшегося, полемизируя с Троцким, трактовать ленинский термин “государственный капитализм” как признание необходимости возврата к нормальному экономическому развитию, вызвало у Ленина гневную реакцию. “Я не сомневаюсь, – заметил он, – что меньшевики усиливают теперь и будут усиливать свою самую злостную агитацию”.

В феврале 1922 г. в Москве были арестованы члены бюро Социал-демократического союза молодежи (Б.Сапир, Л.Ланде, А.Кранихфельд, И.Зуев, Е.Додонов, Е.Тихомирова и др.). В марте политбюро РКП(б) решает готовить “гласный суд над с.-д. молодежью”. Лишь мужественное поведение подследственных, последовательное выполнение [c.340] ими партийных решений, предписывавших, как вести себе на тросах, заставило Политбюро отменить свое решение и “ограничиться применением в данном случае административной ссылки”.

Ленину подобное наказание показалось “явно либеральным”. “За публичное оказательство меньшевизма наши революционные суды должны расстреливать, а иначе это не наши суды”, – заявит он в речи на XI съезде РКП(б). А вскоре, дополняя проект Уголовного кодекса РСФСР, напишет наркомюсту; “По-моему, надо расширить применение расстрела (с заменой высылкой заграницу) ...ко всем видам деятельности меньшевиков, эсеров и т.п.; найти формулировку, ставящую эти деяния в связь с международной буржуазией и ее борьбой с нами...” В результате в первом советском Уголовном кодексе 1922 г, появится “всеподметающая”, по выражению Александра Солженицына, 58-я статья.

После арестов второй половины 1922 г. РСДРП как общероссийская организация фактически перестала существовать. Даже в губернских центрах число членов партии исчислялось единицами. Уцелевшие организации партийной работы не вели, ограничиваясь редкими и узкими по составу конспиративными совещаниями.

Большие потери понесли и центральные органы партии: летом 1920 г. за границу выехали Мартов и Р.Абрамович, в конце января 1922 г. из страны был выслан Дан. Более трети состава ЦК, избранного в мае 1918 г., по тем или иным причинам порвали с партией. В 1919 – 1922 гг. о своем выходе из ее рядов объявили Л.М.Хинчук, О.А.Ерманский. А.А.Трояновский, А.С.Мартынов, А.А.Плесков и другие, “Всеми силами большевистское правительство стремится разгромить нашу партию и загнать в подполье те элементы, которые остались еще вне тюрем и ссылки, – указывалось в разосланном в августе 1922 г. циркулярном письме бюро ЦК. – Полицейские условия, в которых приходится сейчас работать российской социал-демократии, напоминают худшие времена царизма... Легальные возможности сократились до минимума. Центр тяжести естественно переносится в отрасли работы, требующие особого охранения”.

Переход на нелегальное положение был задним числом санкционирован совещанием местных организаций РСДРП (октябрь 1922 г.). Таким образом, в организационном отношении российская социал-демократия оказалась отброшенной на тридцать лет назад – к кружковой нелегальной работе. К концу 1923 г. на территории СССР социал-демократические организации действовали лишь в восьми городах. Последние из них были разгромлены в 1924–1925 гг., хотя бюро ЦК номинально продолжало существовать, и меньшевики время от времени напоминали о себе вплоть до конца 20-х годов.

Подводя итог своим спорам с официальным меньшевизмом, Потресов в опубликованной в Париже к десятилетию российской революции 1917 г. книге “В плену иллюзий” указал на основную причину банкротства РСДРП. Это – “пароксизм политической маниловщины, все еще принимающий большевистский эксперимент за социализм и опасающийся некоего “бонапартоподобного” переворота, словно “на стезе деспотизма после большевистского десятилетия” Должно сказать какое-либо “новое слово”. [c.341]

Один из основателей российской социал-демократии предсказывал время, “когда во всеобщем сознании России – России народны масс, и, в частности, России пролетарской, – сформулируется горестная мысль, что, отдав когда-то диктатуре свои неотчуждаемые права первородства, – права всенародной демократии, всенародны власти и контроля, – за чечевичную похлебку социальных благ коммунизма, она осталась при “разбитом корыте” неосуществленных надежд. Ни чечевичной похлебки, ни прав!” И тогда, замечал он горестно, виновными окажутся все – диктатура, правящая партия, все кто был рядом, а заодно и те идеи и понятия, которые будут ассоциироваться с ними:

“Без вины виноватыми будут и социализм (за компанию с действительно виновным коммунизмом большевиков), и пролетариат, и даже Карл Маркс. Предубеждение испытавшего жестокое разочарование массовика не станет разбираться в “тонкостях” идеологий, рубя с плеча, оно вместе с большевистским коммунизмом зарубит и всякое государственно-общественное регулирование производства, всякое “обобществление”. Десятилетняя практика большевистской диктатуры будет служить непререкаемым свидетельством банкротства всех осточертевших “измов”, которыми до полного обалдения насильственно пичкался несчастный народ, попавший вместо кролика под нож социального эксперимента”.

Меньшевики, оказавшиеся за пределами России, создали гак называемую Заграничную делегацию во главе с Мартовым. С февраля 1921 г. в Берлине стал выходить “Социалистический вестник”, ставший вскоре центральным органом партии. Разрыв с российским рабочим движением и невозможность влиять на события внутри страны все больше сказывались на положении Заграничной делегации и характере “Социалистического вестника”.

В самой заграничной организации после смерти Мартова в 1923 г. возобладал дух нетерпимости к инакомыслию. Она все более походила на командный пункт разбитой армии. Приход к власти фашистов в Германии вынудил русских социал-демократов перебазироваться во Францию, а с началом Второй мировой войны – в США. Сохранившиеся в некоторых городах Европы и США группы РСДРП утратили политический характер.

Глава XVI. УХОД С ПОЛИТИЧЕСКОЙ АРЕНЫ ЭСЕРОВ

Эсеры и Октябрьская революция

Вооруженное восстание большевиков не было неожиданностью для эсеровской верхушки, но у нее не оказалось сил, которые могли бы противостоять восстанию. Более того, с большевиками оказалось большинство столичной эсеровской организации. В воззвании ЦК “Ко всей революционной демократии России”, выпущенном 25 октября, попытка большевиков захватить государственную власть вооруженной силой за день до открытия II Всероссийского съезда советов рабочих и солдатских депутатов и за месяц до Учредительного собрания называлась “безумной”. Говорилось, что законной может быть лишь власть, организованная Демократическим совещанием, и потому эсеры не войдут в то советское правительство, которое будет создано большевиками. Революционная демократия призывалась воздерживаться от разрозненных выступлений до создания политического центра, который объединил бы ее для борьбы с большевиками и возможными попытками контрреволюционных выступлений справа. С целью ослабить влияние большевистских лозунгов и декретов на следующий день революции была опубликована платформа, которую партия эсеров обещала отстаивать в Учредительном собрании.

Более активными в противостоянии большевикам были московские эсеры. Они создали при городской управе Комитет общественной безопасности. Этот комитет пытался стать всероссийским центром борьбы с большевиками. По телеграфу он обратился ко всем городским думам и земствам с предложением немедленно избрать делегации, которые должны были по первому призыву съехаться в Москву для организации поддержки Учредительному собранию и формированию нового Временного правительства.

Эсеры считали, что большевики долго не продержатся у власти, что скоро выявится неосуществимость их обещаний и они потерпят крax. Чтобы его ускорить, эсеровское руководство стремилось изолировать большевиков от масс, организовать против них вооруженные вступления, создать социалистическое правительство без большевике, которое объединило и возглавило бы силы демократии и довело бы страну до Учредительного собрания.

Следуя такой тактике, фракция эсеров ушла со II съезда Советов, заявив, что захват власти большевиками является преступлением перед родиной и революцией, знаменует начало гражданской войны, срыв Учредительного собрания и грозит гибелью революции и что решения съезда неправомочны из-за недостаточного представительства [c.343] фронта и многих советов. Было решено также отозвать и партии из политических организаций, на которые опиралась большевистская власть: Военно-революционного комитета, Центрального исполнительного комитета, а также Петроградского и других большевистских Советов рабочих и солдатских депутатов. Для координации действий антибольшевистских демократических сил в Петграде был создан Комитет спасения родины и революции во главе А.Р.Гоцем.

В конце октября – начале ноября в Петрограде, Москве и фронтах были предприняты попытки вооруженных выступлений. А.Ф.Керенский, бежавший из Петрограда, организовал на него поход казачьего корпуса генерала П.Н.Краснова, а Комитет спасения родины и революции – мятеж юнкеров в самом Петрограде. Начали вооруженную борьбу и московские эсеры. Приблизительно в это же время пытались поднять войска Западного фронта В.М.Чернов, а Юго-Западного – Н.Д.Авксентьев. Однако все эти попытки успеха не имели.

Потерпели неудачу и планы создать социалистическое правительство без большевиков или с их меньшинством. Последний вариант предлагавшийся исполнительным комитетом Всероссийского железнодорожного союза (Викжель), нашел поддержку среди значительной части большевистского руководства, но был решительно отвергнут В.И.Лениным и Л.Д.Троцким. Отметим, что и в эсеровской верхушке идея однородного социалистического правительства имела сильную оппозицию во главе с Авксентьевым и Гоцем. Последние продолжали настаивать на политике коалиции с буржуазией, дополнительно аргументируя ее теперь необходимостью объединения сил для борьбы с большевистской диктатурой.

Одной из причин, вызвавших поражение эсеров в Октябрьской революции был их идейно-организационный раскол. Левые эсеры поддержали большевиков не только в Петрограде, но и в ряде других мест. Стремясь выправить ситуацию, эсеровское руководство широко, как никогда ранее, использовало репрессивные меры против тех членов партии, которые сотрудничали с большевиками. Была распущена Петроградская организация, исключены из партии те ее члены, которые участвовали в вооруженном восстании или содействовали ему и работали в большевистских органах власти.

После Октябрьской революции партия эсеров оказалась в сложном положении. Изменился ее политический статус. Из правящей партии она превратилась в оппозиционную. К тому же эсерам приходилось теперь противостоять не антинародному самодержавному режиму, а режиму родственной им по цели социалистической партии не только заимствовавшей ряд их популярных программных положений, но и пытавшейся по-своему их осуществить. Эсеры были обезоружены особенно тем, что большевики, стремясь привлечь на свою сторону крестьянство, декларировали социализацию земли. В итоге влияние эсеров было в значительной мере подорвано. Об этом свидетельствовали и итоги выборов в Учредительное собрание, и то, большинство Всероссийских съездов советов крестьянских депутатов, происходивших в Петрограде в ноябре–декабре 1917 г., оказалось не на их стороне, а на стороне левых эсеров и большевиков. Численность [c.344] партии стала уменьшаться. Ее массовая работа теряла эффективность не только из-за тех препятствий, которые чинили ей большевики но и то, что крестьяне, рабочие и солдаты, переживавшие эйфорию от большевистских декретов и уставшие в значительной мере от хороших, но оставшихся без практических последствий речей эсеров, уже не слушали их с былым энтузиазмом и доверием. Судьба партии оказалась под угрозой. Надежды оставались лишь на то, что массы скоро убедятся в неосуществимости большевистских декретов, да на Учредительное собрание. Проблемам кризисного состояния, в котором оказалась партия, и поиску выходов из него был посвящен IV съезд ПСР.

IV съезд партии эсеров проходил в Петрограде с 26 ноября по 5 декабря 1917 г. В повестке дня значились такие важные вопросы, как план работы фракции партии в Учредительном собрании и принятие организационного устава. Однако главное внимание делегатов было сосредоточено на обсуждении текущего момента и вопроса о единстве партии. Съезд подверг резкой критике деятельность ЦК, подчеркнув, что он не контролировал в должной мере членов партии, занимавших ответственные посты в государственном управлении и руководящих общественных организациях, что делало партию ответственной за политику, ею не санкционированную, за действия, не соответствующие ни партийной программе, ни ее коллективной воле. Одни считали, что ЦК в своих директивах тяготел к большевизму, другие – что он шел на поводу у меньшевиков.

Съезд подтвердил постановления ЦК об исключении из партии левых эсеров-интернационалистов, а также тех членов партии, которые вошли в состав большевистских органов власти и участвовали в ведении сепаратных мирных переговоров с Германией и Австро-Венгрией. По отношению к лицам, не покинувшим II Всероссийский съезд Советов рабочих и солдатских депутатов или принимавшим участие в военно-революционных комитетах, было предложено разбираться индивидуально, выясняя насколько их участие содействовало захвату власти большевиками.

Неприятие партией эсеров октябрьской революции, потеря ею своего левого крыла не означали, что она стала более правой. Съезд осудил проводившуюся ЦК политику коалиции и одобрил решение ЦК об исключении из партии крайне правых эсеров-оборонцев. В достав ЦК не были избраны сторонники коалиционной политики. В связи с этим следует подчеркнуть, что закрепившееся в советской литературе название “партия правых эсеров” применительно к оставшейся после ухода левых эсеров части ПСР, неправомерно. [c.345]

Эсеры и Учредительное собрание

Большие надежды эсеры возлагали на Учредительное собрание. Готовиться к нему партия стала фактически сразу же после Февральской революции. Особое внимание обращалось на качественный состав фракции партии в Учредительном собрании. Принимались меры для того, чтобы среди кандидатов в Учредительное собрание оказались руководители ПСР, ее талантливые ораторы и специалисты по [c.345] государственному праву, земельному, рабочему, народнохозяйственным и другим вопросам.

III съезд партии высказался за то, чтобы партия выступала на выборах в Учредительное собрание самостоятельно, не заключая никаких соглашений с другими социалистическими партиями. Но в подавляющем большинстве избирательных округов она участвовала в выборах в блоке с местными советами крестьянских депутатов. В совместном списке половина мест отводилось партийной организации и половина – крестьянским советам при непременном условии, что кандидаты последних будут членами партии эсеров.

Идейный и организационный разброд, царивший в ПСР, наше отражение и в избирательной кампании. В некоторых избирательный округах были выставлены параллельные эсеровские списки. Правы эсеры выступили со своим списком в Петрограде и губерниях Казанской, Пермской, Симбирской и Харьковской, а левые эсеры – в Воронежской, Енисейской губерниях и округе Балтийского флота. В ряде мест (Москва, Тверская, Курская губ. и др.) составление списков проходило в острой борьбе между правыми и левыми эсерами.

Выборы в Учредительное собрание состоялись в ноябре 1917 г. Их итоги для эсеров нельзя оценивать однозначно. По стране в целом они получили большинство (39,5%) голосов. Однако это большинство было обеспечено за счет провинции, особенно земледельческих регионов. Более всего голосов эсеры собрали в Центрально-Черноземном, Северном и Средневолжском регионах. Объясняется это не только популярностью здесь эсеровской земельной программы, но и тем, что политическая жизнь в провинции значительно отставала от политической жизни в столицах, крупных городах и на фронтах. А здесь итоги выборов в Учредительное собрание для эсеров были малоутешительными. Так, в Петрограде за эсеров было подано лишь около 17% голосов, а за их политических противников – большевиков и кадетов – соответственно 45 и 26%. В Москве эсеры получили лишь 8% голосов, в то время как большевики 48%, а кадеты 34%. В семи воинских округах за эсеров проголосовало большинство избирателей лишь на отдаленных от центра Румынском и Кавказском фронтах. Всего 23% голосов было подано за эсеров по тыловым гарнизонам, а в особо важных гарнизонах Петроградского района и Московской области за противников эсеров – большевиков высказались соответственно 71 и 74% избирателей.

Итоги выборов в Учредительное собрание не только уточняют социальный характер партии эсеров, но и представляют значительный интерес для понимания главной причины ее поражения в Октябрьской революции (отсутствие перевеса сил в местах, где решалась судьба революции), а также для объяснения ее тактики в послеоктябрьский период.

Как известно, большевики решительно пресекли попытку эсеров самочинно открыть Учредительное собрание 28 ноября 1917 г. После этой неудачи эсеры решили не форсировать события и не провоцировать большевиков своими экстремистскими выходками, а ждать благоприятного момента, который, по их расчетам, должен был возникнуть в связи с неизбежными провалами большевистской внутренней [c.346] и внешней политики. Центр тяжести партийной работы был перенесен на усиленную агитацию и пропаганду в пользу Учредительного собрания. Поставлена была задача организовать для его защиты “все живые силы страны, вооруженные и невооруженные”. Местным партийным организациям предписывалось создавать боевые дружины и формировать “крестьянское ополчение”. Эсеры играли активную роль в “Союзе защиты Учредительного собрания”, возглавлявшемся военным работником В.Н.Филипповским. Однако, как всегда, в решаюшие моменты единства среди них не было. Большинство депутатов Учредительного собрания и членов ЦК верили в святость и магическую силу Учредительного собрания и считали, что сам народ должен взять его под свою защиту и что большевики “спасуют”, не осмелятся на него покуситься. Другие же, особенно депутаты с фронта, были настроены более решительно. Они заявляли, что в борьбе с большевиками допустимы все средства, включая террор. Прежде всего по их настоянию была реорганизована и поставлена в известную автономию от ЦК Центральная военная комиссия.

Эта комиссия занималась в основном работой в петроградском гарнизоне и боевой деятельностью, однако особых успехов она не добилась. Оппозицию в ЦК встретили и планы боевой деятельности террористической группы, созданной Ф.М.Онипко, депутатом Учредительного собрания и бывшим депутатом I Государственной думы. Эти планы предусматривали изъятие “всей большевистской головки”, прежде всего В.И.Ленина и Л.Д.Троцкого.

Таким образом, обстановка в Петрограде перед открытием Учредительного собрания была не в пользу эсеров. Учитывая это, руководство партии согласилось со сроком созыва Учредительного собрания 5 января 1918 г., назначенного большевиками. На заседании ЦК, состоявшемся 3 января, было отвергнуто, “как несвоевременное и ненадежное деяние”, вооруженное выступление в день открытия Учредительного собрания, предлагавшееся военной комиссией. При этом повторялись ссылки на то, что большевизм есть явление народное, что надо предоставить самим народным массам возможность без братоубийственной войны изжить иллюзии в отношении большевизма. Решено было ограничиться мирной демонстрацией.

В Учредительное собрание было избрано 767 депутатов, в том числе 347 эсеров. Не все они присутствовали при открытии Учредительного собрания. Самой многочисленной была эсеровская фракция – около 240 депутатов. Большевиков было в пределах 110–120, а левых эсеров – 30-35 депутатов.

Фракция эсеров начала свои заседания еще в конце ноября 1917 г. Председателем ее президиума был В.В.Руднев, бывший московский городской голова. Было создано около 15 различных комиссий – земельная, социально-экономическая, государственно-правовая, законодательных предположений, агитационно-пропагандистская и др. Особым вниманием пользовалась “комиссия первого дня”, занимавшаяся выработкой порядка первого заседания Учредительного собрания. На общем собрании фракции, состоявшемся за день до открытия Учредительного собрания, на пост председателя этого собрания была одобрена кандидатура В.М.Чернова. Открыть Учредительное [c.] собрание должен был старейший депутат, член эсеровской фракции С.П.Швецов. Однако большевики сорвали намеченный эсерами сценарий. Поднятый ими и левыми эсерами шум привел С.П.Швецова в растерянность, чем не замедлил воспользоваться Я.М.Свердлов, председатель ВЦИК, заявив, что ВЦИК поручил ему открыть Учредительное собрание. Зачитав “Декларацию прав трудящихся и эксплуатируемого народа”, содержавшую важнейшие декреты советской власти, и призвав ее одобрить, он предложил избрать председателя Учредительного собрания. Председателем был избран В.М.Чернов, а не М.А.Спиридонова, кандидатура большевиков и левых эсеров. Эсеровским большинством было отвергнуто и обсуждение “Декларации прав трудящегося и эксплуатируемого народа” и утверждена следующая повестка дня: вопрос о мерах к скорейшему окончанию войны, проект основного закона о земле, законы о государственном устройстве России и регулировании промышленности, меры борьбы с безработицей и продовольственной нуждой, вопрос об охране Учредительного собрания и неприкосновенности его членов, обращение к народу и текущие дела. Обвинив эсеровское большинство в “буржуазности и контрреволюционности” и заявив о своем нежелании “ни минуты прикрывать преступления врагов народа”, большевики покинули Учредительное собрание с тем, чтобы передать советской власти окончательное решение вопроса об отношении “к контрреволюционной части Учредительного собрания”. Вслед за большевиками ушли и левые эсеры, недовольные тем, что было отвергнуто их предложение одобрить пункт о мире, содержащийся в декларации ВЦИК.

После ухода большевиков и левых эсеров Учредительное собрание продолжало свою работу согласно принятой повестке. С изложением позиции партии эсеров по вопросу об окончании войны выступил член ЦК Е.М.Тимофеев. Эсеры предлагали, во-первых, обратиться к союзным державам с нотой, для того чтобы вместе с ними выработать условия демократического мира и совместно предъявить их своим противникам; во-вторых, продолжая перемирие, вести дальше переговоры с воюющими державами, соблюдая интересы России и добиваясь всеобщего демократического мира; в-третьих, оказывать всемерное содействие созыву международной социалистической конференции по тем же вопросам; в-четвертых, избрать из состава Учредительного собрания полномочную делегацию для ведения переговоров с представителями союзных держав.

По второму вопросу повестки дня В.М.Чернов успел зачитать лишь десять пунктов эсеровского “Проекта основного закона о земле”, когда матрос A.Г.Железняков, начальник охраны Таврического дворца, потребовал от присутствующих покинуть зал заседания, “потому что караул устал”. Без прений были приняты оглашенные пункты закона о земле и избрана комиссия, которая должна была в семидневный срок рассмотреть оставшиеся пункты этого закона. Приняты были также эсеровские предложения по вопросу о мире и постановление, провозглашавшее Россию “демократической федеративной республикой”. Назначив следующее заседание на 5 часов дня, В.М.Чернов закрыл первое и оказавшееся единственным заседание Всероссийского учредительного собрания в 4 часа 40 минут утра 6 января 1918 г.

Разгон большевиками [c.348] Учредительного собрания был торжеством силы над зарождавшейся российской демократией. Этот акт стал одной из главных предпосылок гражданской войны.

После разгона Учредительного собрания руководство эсеров призвало членов партии не впадать в отчаяние и не поддаваться эмоциям, не уходить в подполье и не прибегать к заговорщической тактике борьбы против “рабоче-крестьянского правительства”, так как это было бы на руку большевикам, стремившимся лишить партию легальной арены борьбы, представив ее врагом народа. В очередной раз подчеркивалось, что большевизм, в отличие от царизма, имеет опору в широких массах и в связи с этим борьба с ним должна носить в прежде всего мирный идейно-политический характер. Хотя советы по-прежнему не признавались органами государственной власти или местного управления, однако отношение к ним менялось. Не только прекращался их бойкот, но и рекомендовалось охранять их как классово-политические организации народных масс и оплоты в борьбе с контрреволюцией справа, стремиться получить в них преобладание, ведя агитацию за перевыборы и отзыв большевистских депутатов. Решено было принять участие в работе III Всероссийского съезда советов, в съездах земельных комитетов и женщин-работниц, вернуться во Всероссийский совет крестьянских депутатов, в фабрично-заводские комитеты и профсоюзы, отказаться от бойкота “социалистической армии”, прекратить забастовку служащих государственных учреждений. Смысл же всей агитационно-пропагандистской и организационной работы виделся в подготовке масс к тому, чтобы они по первому призыву Учредительного собрания могли встать на его защиту. Борьба за немедленное возобновление работы полновластного Учредительного собрания была провозглашена первоочередной задачей партии. [c.349]

Курс на вооруженную борьбу с большевиками

VIII Совет партии состоялся в Москве с 7 по 16 мая 1918 г. Он стал важной вехой в истории партии эсеров послеоктябрьского периода, поворотным моментом в ее отношении к большевистской власти. Главной задачей всей русской демократии называлось не социалистическое строительство, а борьба за восстановление независимости России и возрождение ее национально-государственного единства на основе разрешения социально-политических задач, выдвинутых Февральской революцией. Решение этой задачи виделось в единении “всех творческих сил страны” и воссоздании общенародного фронта путем прекращения гражданской войны. Инициативу в деле национально-государственного возрождения России путем образования общенародного фронта должна была взять на себя трудовая демократия. Она должна была создать “подлинно классовые” организации трудящихся города и деревни” в виде постоянно функционирующих рабочих конференций или собраний уполномоченных фабрик и заводов. Эти организации должны были быть противопоставлены большевистским советам. По мнению эсеров, большевики, [c.349] превратив советы в государственные органы, извратили их природу, сделали их орудием своей диктатуры. Признавая советы “отмирающими” организациями рабочего класса, эсеры вместе с тем считали свой уход из них пока “нецелесообразным”. Они должны были продолжить борьбу с большевиками в рамках советов, а при исключении из них использовать эти случаи для дискредитации советских органов в рабочих массах и создания новых форм организации рабочих в виде названных выше беспартийных рабочих конференций или собраний уполномоченных фабрик и заводов.

Ликвидация большевистской власти выдвигалась в качестве “очередной и неотложной” задачи всей демократии. Диктатура большевиков должна была быть заменена народоправством. Конкретно же предполагалось не что иное, как восстановление ликвидированных большевиками органов местного самоуправления и Учредительного собрания. Эти органы должны были взять на себя решение основной задачи – борьбы за независимость и единство России, а также осуществление неотложных социально-экономических преобразований. Поскольку это Учредительное собрание не могло быть полным (в нем не должны были присутствовать представители от большевиков и эсеров, сами поставившие себя вне этого Собрания, нарушив его неприкосновенность и предавших родину и революцию), то оно, выполнив работу по национальному возрождению страны, должно было позаботиться о созыве на демократической основе нового Учредительного собрания, которое и выразило бы действительную волю народа.

Совет предостерегал трудящихся и членов партии от заговорщической тактики в борьбе с большевизмом, но заявлял, что партия будет оказывать всяческую помощь массовому движению демократии, направленному к замене “комиссародержавия действительным народовластием”. Партийным организациям поручалось прилагать все усилия к тому, чтобы эти движения не были разрозненными вспышками, а развивались бы вширь, захватывали целые регионы и в них закреплялись.

Рассмотрел Совет и вопрос о международной политике. Признано было “не только приемлемым, но и желательным” появление на территории России, “с согласия законной власти”, войск Антанты, помощь которых позволила бы восстановить боеспособную армию, Восточный фронт и вести успешную борьбу с Германией. В то же время подчеркивалось, что трудовая демократия ни в коем случае не может опираться на иностранную поддержку для восстановления в стран народовластия.

В день завершения работы Совета, 16 мая 1918 г., состоялось заседание ЦК партии эсеров, на котором был рассмотрен вопрос о “распределении работ между членами ЦК”. В итоге из 20 членов в Москве были оставлены лишь 8, а остальные были командированы в регионы. Самая большая делегация направлялась в Поволжье, где зрел антибольшевистский мятеж.

В Сибирь поехал Н.Д.Авксентьев. На него возлагалось руководство политической работой фракции партии в Сибирском времен правительстве и содействие планомерной постановке партийной работы в крае; сношения от имени партии с представителями союзных [c.350] держав; руководство внешней политикой Сибирского правительства в духе решений VIII Совета партии; руководство внутренней политикой этого правительства. В случае надобности разрешалось принять участие в реорганизации последнего, с включением в него “деловых кандидатов из националистических кругов”.

Последнее означало ни что иное, как разрешение на возврат к коалиционной политике, отвергнутой IV съездом партии. Не только этот пункт, но и в целом решения VIII Совета означали очередной уклон партии эсеров вправо.

Решения VIII Совета явились сигналом для начала партией эсеров открытой вооруженной борьбы с большевизмом. Знамя борьбы было поднято на Востоке: в Среднем Поволжье, Приуралье и в Сибири. За короткий срок эти огромное пространство оказалось под властью эсеров.

В начале июня 1918 г. эсеры, опираясь на поддержку восставших чехословацких легионеров, установили свою власть в Самаре в лице Комитета членов Учредительного собрания под председательством В.К.Вольского. Со временем Комитет объединил около сотни депутатов. При нем был создан исполнительный орган – совет управляющих ведомствами во главе с Е.Ф.Роговским. Из четырнадцати членов этого совета лишь трое не были эсерами. Комуч имел свою Народную армию, командующим которой был беспартийный полковник Н.А.Галкин. Своими задачами Комуч считал восстановление Восточного фронта для борьбы с немецкой агрессией, освобождение страны от унизительного для страны Брестского мира, свержение большевистского советского режима, обеспечение условий для возобновления работы полномочного Учредительного собрания.

Эсеры имели большинство и в Сибирской областной думе, располагавшейся в Томске. Дума объявила Сибирь автономной областью. Она создала Временное сибирское правительство во главе с эсером П.Я.Дербером. Это правительство располагалось во Владивостоке, а его филиал, Западно-Сибирский комиссариат, в Омске. В июле 1918 г. Комиссариат передал свои функции коалиционному Сибирскому правительству, возглавлявшемуся кадетом П.В.Вологодским.

Эсеры преобладали и на Государственном совещании, происходившем в Уфе в сентябре 1918 г. Однако это большинство и в данном случае не было ими реализовано. Опять сказались родовые черты эсеров: отсутствие единства, неустойчивость, боязнь полностью брать на себя ответственность при решении принципиальных вопросов, склонность к компромиссам. Итогом совещания стало образование коалиционного Всероссийского Временного правительства (Директории) в составе эсеров Н.Д.Авксентьева и В.М.Зензинова, кадета профессора В.А.Виноградова, беспартийного генерала В.Г.Болдырева и главы Сибирского правительства П.В.Вологодского. Участие эсеров в Директории означало торжество в партии ее правого крыла, возвращение к потерпевшей провал и осужденной IV съездом партии политике коалиции. Впрочем, предпосылки для возрождения этой политики были созданы уже решениями VIII Совета партии.

Свое предназначение Директория видела в свержении большевистского режима, в расторжении Брестского мира, воссоздании России [c.351] и возобновлении войны с Германией в союзе с Антантой. Одним из первых своих решений Директория лишила власти областные правительства. Реакция последних на это решение была неодинаковой. Самым послушным оказался Комуч. Он даже пошел дальше: в начале октября 1918 г. принял решение о самоликвидации. Объявила себя распущенной и Сибирская областная дума. Сибирское же правительство упорствовало. Чтобы нейтрализовать реакционные тенденции этого правительства, Директория решила использовать по отношению к нему тактику "обволакивания". Она избрала своей резиденцией Омск и ввела Административный совет, исполнительный орган Сибирского правительства, в свой "деловой кабинет". Состав этого органа был весьма примечателен. Помимо кадета Вологодского, в него входили и откровенные противники социалистов и Учредительного собрания адмирал A.B.Колчак и др. Тактика "обволакивания" в отношении этих лиц не давала эффекта. Обстановка в Омске накалялась. Монархически настроенное офицерство и казачество во главе атаманом И.Н.Красильниковым, не ограничиваясь открытой монархической пропагандой, создали организацию для борьбы "с членами Учредительного собрания". Этой организацией был убит ряд эсеров.

Политика Директории дискредитировала партию эсеров в глазах демократии. Пытаясь спасти положение, ЦК ПСР, по настоянию В.М.Чернова, издал циркулярное письмо с критикой результатов Уфимского государственного совещания и политики Директории и заявлением, что последняя будет поддерживаться партией только при условии, что будет проводить последовательную демократическую политику и в войсках будут созданы условия для свободной пропаганды эсеровских идей.

Письмо ЦК было резко отрицательно встречено правыми эсерами, входившими в саму Директорию и ее аппарат, а монархические элементы истолковали это письмо, как призыв эсеров к вооруженному восстанию против Директории и использовали его как повод для своего выступления.

18 ноября 1918 г. монархические силы, окрепшие под сенью Директории, совершили правительственный переворот. Адмирал Колчак сверг Директорию и установил военную диктатуру. Многие эсеры, в том числе члены Директории, были арестованы и через китайскую границу высланы из России. Добравшись до Парижа, они положили начало новой и последней волне эсеровской эмиграции. Таким разом, эсеровская тактика коалиции с антидемократическими силами, надежды на их "обволакивание", демократизацию этих сил в очередной раз потерпели поражение. В первом случае эта тактика привела к установлению диктатуры большевиков, а в этот раз – к диктатуре справа. [c.352]

"Третья сила"

Пытаясь организовать сопротивление колчаковскому рeжиму, ЦК партии эсеров и эсеры-депутаты Учредительного собрания создали свою организацию – "Съезд членов Учредительного собрания", а при [c.352] нем особый комитет по восстановлению законного порядка. В итоге самой логикой происходившей борьбы партия эсеров определялась как "третья сила". Одновременно она вынуждена была вести борьбу: с одной стороны, против большевиков, а с другой – против возрождения монархической реакции. Изменившаяся расстановка сил в гражданской войне привела к существенным изменениям в тактике эсеров и появлению в их среде новых разногласий.

В начале 1919 г. Московское бюро партии, а затем конференция эсеровских организаций, функционировавших на территории советской России, высказались против каких-либо соглашений как с большевиками, так и с "буржуазной реакцией". Вместе с тем было признано, что опасность справа является большей, и потому было решено отказаться от вооруженной борьбы с советской властью. В то же время была осуждена тактика группы эсеров во главе с бывшим главой Комуча В.К.Вольским, так называемой "Уфимской делегации", вступившей в переговоры с большевиками о более тесном сотрудничестве.

Советское правительство в то время находилось в сложнейшем положении. Власть большевиков находилась под угрозой свержения правыми монархическими силами. На короткий момент возникает даже неоформленный блок всех социалистических сил против этой опасности. Для использования потенциала партии эсеров в борьбе с Колчаком и Деникиным, а также с целью усиления внутренних разногласий в этой партии 26 февраля советское правительство легализовало партию эсеров.

Руководство партии эсеров постаралось максимально использовать открывшуюся для нее "эпоху свобод". В Москву стали съезжаться члены ЦК. Здесь было возобновлено издание центральной партийной газеты "Дело народа". Призывая народные массы к борьбе с буржуазной монархической контрреволюцией, эсеры вместе с тем не прекращали резкую критику большевистского режима. В итоге "эпоха свобод" оказалась краткой, не более месяца. Гонения на партию были возобновлены: запрещено издание "Дела народа", арестован ряд активных членов партии.

Тем не менее пленум ЦК ПСР, состоявшийся в апреле 1919 г., исходя из того, что у партии нет сил вести вооруженную борьбу сразу на два фронта, призвал пока не возобновлять ее против большевиков. Вместе с тем было подчеркнуто, что не должны иметь место какие-либо соглашения с большевиками, так как для партии они могут иметь только негативные последствия, поскольку в народном сознании “трудовая демократия" может отождествиться с большевизмом. Одновременно левоцентристским силам удалось добиться того, что пленум осудил случаи проявления коалиционной политики в виде участия представителей партии в Уфимском государственном совещании, Директории, в региональных правительствах Сибири, Урала и Крыма, a также в Ясской конференции российских антибольшевистских сил (ноябрь 1918 г.). Пленум высказался и против иностранной интервенции, заявив, что она явится лишь выражением “своекорыстных империалистических интересов" правительств стран-интервентов. [c.353]

Позиция партии как "третьей силы" была закреплена IX Советом партии, состоявшимся в Москве или под Москвой в июне 1919 г. Он подтвердил решение об отказе партии от вооруженной борьбы с советской властью при продолжении политической борьбы с ней. Партии предписывалось направить свои усилия на то, чтобы мобилизовать, организовать и привести в боевую готовность силы демократии, чтобы в случае, если большевики добровольно не откажутся от своей политики, питающей реакцию справа, устранить их силой во имя "народовластия, свободы и социализма". Принято было также очередное решение о необходимости сплочения и единства партии, прекращении всяческих шатаний и укреплении дисциплины. Была избрана особая следственная комиссия для расследования случаев нарушения партийной дисциплины "со стороны как отдельных лиц так и партийных органов".

Лидеры правого крыла партии, находившиеся тогда уже за границей, с неприязнью отнеслись к решениям IX Совета и даже пытались скрывать их от эмигрантской массы. Они продолжали считать, что с большевиками может быть успешной лишь вооруженная борьба, что в этой борьбе допустима коалиция даже с недемократическими силами, что эти силы можно демократизировать с помощью тактики "обволакивания". Допускали они и иностранную интервенцию для помощи "антибольшевистскому фронту".

IX Совет партии отверг предложение представителей левого крыла партии об объединении перед лицом монархической опасности всей "трудовой демократии", включая и большевиков, на платформе советской власти, реформированной на основе предоставления равных прав всем трудящимся, а также о том, чтобы не подчеркивать временный характер отказа от вооруженной борьбы с советской властью. Автор последнего предложения, виднейший деятель партии, член ЦК Н.И.Ракитников говорил, что в противостоянии эсеров и большевиков желателен, ради дела демократии и социализма, мирный исход и потому не следует закрывать двери для возможного соглашения в будущем "двух главнейших сил русского социализма". В ответ на это решение лидеры левого течения Н.И.Ракитников и К.С.Буревой вышли из состава ЦК партии.

После Совета разногласия с левым флангом стали перерастать в очередной партийный раскол. Группа эсеров во главе с В.К.Вольским, называвшаяся "Уфимской делегацией", вразрез с решениями IX Совета призвала всех членов партии последовать ее примеру: при_ знать советскую власть, объединиться с ней и под ее руководств для борьбы с контрреволюцией. Эта группа стала издавать свои еженедельник "Народ", и известна также под названием группы "Народ”. В момент наступления Деникина на Москву группа "Народ" заявила о том, что предоставляет своих сторонников в распоряжение большевистского Совета обороны, и предложила ЦК призвать всю партию и трудовые массы "к всемерной, деятельной и безоговорочной помощи Красной Армии".

ЦК партии эсеров, назвав действия группы "Народ" дезорганизаторскими, решил ее распустить, а ее постановление о предоставлении всех своих сил в распоряжение Совета обороны считать [c.354] недействительным. Группа "Народ" не подчинилась этому решению и в конце октября 1919 г. вышла из партии и приняла название "Меньшинство партии социалистов-революционеров".

Из-за крайне сложной расстановки политических сил на российских окраинах, усугублявшейся иностранной интервенцией, эсеровским партийным организациям этих регионов было нелегко найти свою нишу и определить свою тактику. Всесибирский комитет партии эсеров длительное время после колчаковского переворота находился в парализованном состоянии. Недовольные этим члены партии стали организовываться вокруг возникшего весной 1919 г. Сибирского союза социалистов-революционеров. Позиция этого союза существенно расходилась с официальной позицией партии. Союз считал необходимым прекратить вооруженную борьбу с советами, предоставить населению возможность самому выбрать себе форму власти: Учредительное собрание или советы. Главную свою цель он видел в борьбе с монархической реакцией и поддерживающей ее иностранной интервенцией. Союз активно готовил общенародное восстание против Колчака, после свержения которого должны были быть организованы выборы в Сибирское Учредительное собрание. Это Собрание и должно было провести референдум о форме власти.

Деятельность сибирских эсеров активизировалась под влиянием побед Красной Армии над Колчаком. В деле организации антиколчаковских сил эсеры использовали земства. Земский съезд, состоявшийся в Иркутске в октябре 1919 г., где эсеры преобладали, принял решение о свержении правительства Колчака. Эсерам принадлежала ведущая роль и в созданных ими для работы среди колчаковских солдат Военно-социалистическом союзе защиты народовластия и Центральном бюро военных организаций.

Прежде всего на эти организации опирался Политический центр. Он был создан в ноябре 1919 г. в Иркутске Всесибирским совещанием земств и городов на коалиционной основе. В него вошли эсеры, меньшевики, беспартийные кооператоры и земцы. Он возглавлялся членом ЦК партии эсеров Ф.Ф.Федоровичем. Главной задачей Политического центра являлась подготовка восстания против колчаковского режима. При приближении Красной Армии к Иркутску Политцентр осуществил в конце декабря 1919 – начале января 1920 г. вооруженное восстание и захватил власть в городе. Колчак был арестован чехами и передан Политцентру. По его делу была создана следвенная комиссия, однако, вскоре власть в Иркутске перешла к большевикам, и Колчак был расстрелян ими 7 февраля 1920 г.

После ликвидации режима Колчака главным делом эсеров Политцентра стало создание в Восточной Сибири временного "буферного” демократического государства. Оно должно было, во-первых, нейтрализовать захватнические устремления Японии, для решительной борьбы с которой не было тогда достаточных сил ни у Политцентpa, ни у советской России. Во-вторых, сохранить перспективу воссоединения Восточной Сибири с остальной Россией и, в-третьих, используя дружественный нейтралитет чехов, удержать в России огромные материальные ценности и прежде всего золотой запас, [c.355] которые были предметом особых интересов не только чехов но и интервентов – японцев и союзников.

ЦК партии эсеров не возражал и против сотрудничества сибирских эсеров с большевиками на правительственном уровне. Однако эсеры, как и меньшевики, не вошли в состав правительства Дальневосточной республики. Они были недовольны тем, что советское правительство значительно урезало предполагавшиеся границы этой республики и наделило большевиков такими преимуществами, что участие эсеров и меньшевиков в правительстве ДВР превращалось в "советскую ширму". Но эсеры не были бы эсерами, если бы не меняли своей позиции. Ссылаясь на необходимость объединения демократии в борьбе с правыми силами и японцами, эсеры входили в созданное большевиками во Владивостоке в конце января 1920 г. коалиционное правительство – Приморскую областную земскую управу и в такое же по составу правительство объединенной Дальневосточной республики, сформированное в июле 1921 г.

После освобождения Дальнего Востока от японцев в октябре 1922 г. большевики отказались от политики соглашения с эсерами и другими демократическими силами и открыто перешли к политике большевизации и советизации края. Против эсеров начались репрессии. Были арестованы эсеровские депутаты местного Народного собрания, а ряд руководящих работников партии был обвинен в контрреволюционном заговоре. В ноябре 1922 г. Дальневосточная республика вошла в состав РСФСР и прекратила свое существование. Анализ политики сибирских и дальневосточных эсеров показывает, что она далеко не совпадала с официальной политикой партии как "третьей силы", и совсем не случайно В.М.Чернов называл ее "примером, которому не надо следовать".

В политике эсеров на Украине и Юге России была не меньшая разноголосица, чем в политике сибирских и дальневосточных эсеров. На Украине существовали Украинская партия эсеров, отделившаяся от ПСР в апреле 1917 г., и собственно эсеровские организации во главе с Всеукраинским областным комитетом. Соперниками эсеров, также претендовавшими на роль "третьей силы", и выступали украинские националисты – "самостийники". Их эсеры считали меньшим злом по сравнению с деникинцами, поскольку они предлагали для решения судьбы Украины созвать Всеукраинское учредительное собрание. Отличало эсеров от самостийников прежде всего то, что они были против отделения Украины от России и считали "исторически естественной" федерацию между ними.

Согласно официальной партийной тактике, украинские эсеры должны были вместе с "самостийниками" бороться с деникинцами, однако эта тактика на деле нередко не соблюдалась. Так, за призывы к поддержке Добровольческой армии Деникина был исключен из партии киевский городской голова Е.П.Рябцев, а за солидарность с ним распущена местная городская эсеровская партийная организация.

Не менее пеструю картину представляла собой эсеровская среда на Юге России, находившемся под властью Деникина и ряда казачьих правительств. Связь партийных организаций этого региона с [c.356] центром была крайне нерегулярной, а руководившее ими непосредственно Южное бюро ЦК, созданное в Одессе в начале 1919 г., само не имело достаточно четкой позиции. Инструкции ЦК, редко доходившие до здешних мест, предписывали решительную борьбу с Деникиным всеми средствами, включая террор, требовали отказа от тактики "обволакивания" деникинцев с целью демократизации их политики и участия в каких бы то ни было коалиционных комбинациях. На казачьи правительства, ввиду присущих им элементов демократии, рекомендовалось оказывать политическое давление снизу, чтобы таким образом побуждать их быть более активными и решительными в отстаивании казацкой демократии от натиска деникинского правительства, стремящегося к унитарной и нейтралистской форме власти.

Но та реальная политика, которая проводилась эсерами Юга, не всегда совпадала с предписаниями Центра. Представители правого крыла партии, в частности, входили в состав и активно работали в таких коалиционных организациях, как Юго-восточный комитет членов Учредительного собрания и Земско-городское объединение. Газета "Родная страна", издававшаяся в Екатеринодаре одним из руководителей Земско-городского объединения Г.И.Шрейдером, пропагандировала тактику "обволакивания" деникинцев, пока не была закрыта последними, а сам издатель не арестован. Другой лидер Земско-городского объединения В.В.Руднев вместе с видным деятелем партии, комиссаром Черноморского флота И.И.Бунаковым (Фондаминским) присутствовали в ноябре 1919 г. на Ясской конференции представителей ряда русских антибольшевистских организаций и представителей союзников, где обсуждался вопрос о помощи последних в борьбе с большевиками.

Осознание южными эсерами себя в качестве "третьей силы" происходило по мере того, как, с одной стороны, проявлялись реставраторские устремления деникинского режима, особенно в период наступления Добровольческой армии на Москву летом 1919 г., а с другой – нарастало недовольство крестьян воскрешавшимися этим режимом старыми порядками. Представители эсеров Юга России, хотя и не были на IX Совете партии, однако признали его решения своевременными. Вместе с тем они считали их не до конца последовательными за то, что они отдавали приоритет борьбе с белыми перед борьбой с красными. На этой почве от Екатеринодарской эсеровской организации откололись ряд ее членов, назвав себя "группой с.-р., стоящей за борьбу с большевиками". Наблюдались факты и противоположного характера. Так, эсеры, преобладавшие в Комитете освобождения Черноморья, руководившем "зеленым", крестьянским движением, направляли силы, прежде всего, на борьбу против белых, признавали необходимость единого социалистического фронта, основанного на базе свободно избранных советов, и даже исключили из своих рядов начальника военного штаба Комитета Н.В.Вороновича за чрезмерно активную антибольшевистскую позицию.

В 1920 г. ЦК ПСР призывал партию продолжать вести идейную и политическую борьбу с большевиками, но в то же время главное внимание направить на борьбу с Польшей и Врангелем. Не допуская [c.357] партийной мобилизации с передачей мобилизованных в распоряжение высшего военного органа советской власти – Реввоенсовета, он вместе с тем обязывал все партийные организации содействовать развитию добровольчества как в рядах партии, так и среди населения, находившегося под влиянием эсеров. Члены партии и партийные организации, оказавшиеся на территориях, занятых Польшей и Врангелем, должны были вести с ними "революционную борьбу всеми средствами и методами", включая и террор. Рижский мирный договор, завершивший советско-польскую войну, из-за существенных уступок советской России Польше оценивался эсерами как "изменническое предательство" российских национальных интересов. [c.358]

Партия эсеров после гражданской войны

Потерпев поражение в гражданской войне, партия эсеров вышла из нее значительно ослабленной. Численность ее резко уменьшилась большинство организаций распалось или находились на грани этогого. Как в царские времена, партия находилась на нелегальном положении, внутрипартийные связи едва функционировали. Ряд видных деятелей оказались или в эмиграции, или в советских тюрьмах. Летом 1920 г. было реорганизовано высшее руководство партии: создано организационное бюро ЦК в составе уцелевших от арестов членов ЦК и ряда влиятельных партийных деятелей. В сентябре того же года выехал за границу вождь партии В.М.Чернов с полномочиями представителя ЦК и издателя центрального печатного партийного органа.

Стратегическая цель партии оставалась прежней: борьба за демократию как единственную политическую систему, способную создать условия для окончательной победы революции и социализма. Вопрос о свержении большевистской диктатуры по-прежнему рассматривался в качестве непременного условия установления демократии. Однако в тактику борьбы с большевистским режимом были внесены коррективы. Состоявшийся в августе 1921 г. в Самаре Х Совет партии определил в качестве ближайшей задачи накопление и организацию сил трудовой демократии. Члены партии и организации призывались воздерживаться от различного рода экстремистских действий против советской власти и удерживать народные массы от разрозненных и стихийных выступлений, распыляющих силы демократии. Конкретно предлагались такие меры, как организация беспартийного Союза трудового крестьянства с отделениями ("братствам ) в деревнях и кампании по составлению "приговоров" с требованием референдума по вопросу о доверии советскому правительству; работа в общественных организациях, дозволявшихся властями, а также в становление и укрепление партийных организаций и усиление ими пропаганды идей демократического социализма. Подчеркивалась в очередной раз недопустимость каких-либо коалиций с буржуазными элементами и призывов к интервенции. Совет высказался также за снятие внешней экономической блокады России и за международную помощь ее голодающему населению. [c.358]

Однако и в рассматриваемый период единства в партии не было. Отдельные ее члены и целые организации выступали за продолжение активной борьбы против советской власти. Лидеры правого крыла партии, пребывавшие в эмиграции, игнорируя решения партийного руководства, продолжали пропагандировать коалиционную тактику и интервенцию.

Сложной и неоднозначной была позиция партии эсеров в период политического кризиса в стране в начале 20-х годов. Точка зрения ВЧK, заимствованная затем советской историографией, состояла в том что партия эсеров являлась не только организатором и вдохновителем кулацких бунтов, антисоветских заговоров, мятежей, террористических актов и политических диверсий, но и была причастна к прямому бандитизму: уничтожению хлебных запасов, скота, лошадей, сельскохозяйственного инвентаря и тому подобным уголовным действиям. Не исключено, что к таким делам имели отношение отдельные экстремистски настроенные члены партии и даже целые организации, но для обвинения в них партии в целом оснований не было. Партийное руководство считало, что партия не должна базироваться в своей политической и социальной борьбе "на зыбкой почве политически аморфного бунтарства", спекулировать "на народном озлоблении". Оно более чем сдержанно относилось к многочисленным, но разрозненным, стихийным крестьянским выступлениям. Даже "антоновщину" оно оценивало как "полубандитское" движение. Но главное, такие выступления не одобрялись партией потому, что они распыляли силы демократии. Из поражения в гражданской войне партия эсеров твердо усвоила, что с большевистский режимом можно покончить лишь с помощью широкого движения организованных масс, сознательно выступающих за идеи демократического социализма. В такое движение эсеровское руководство надеялось превратить Кронштадтский мятеж. В.М.Чернов, находившийся в то время в Ревеле, стремился оказывать всевозможную помощь восставшим, призывал поддержать их всеобщей стачкой и восстанием.

Ошибочной является распространенная в литературе точка зрения, что эсеры одобрительно относились к новой экономической политике советского правительства. Их отношение к нэпу было критическим. Они признавали, что эта политика способствовала оживлению мелкого хозяйства, но считали, что это лишь распыляет производительные силы, развивает хищничество и спекуляцию. Такой политикой советская власть якобы вступала в союз с буржуазией против трудящихся, а в деревне насаждала своеобразную "столыпинщину". Чтобы оставаться на социалистической платформе, власть должна была бы содействовать развитию коллективных форм хозяйствования: кооперативов, артелей и коммунальных предприятий. Лишь таким образом, по мнению эсеров, был бы подведен прочный фундамент “под формы экономической коллективной общественности" и созданы условия для окончательной победы их "над формами частного предпринимательства".

В условиях начавшегося мирного развития страны эсеровская альтернатива этого развития, предусматривавшая демократизацию не только экономического, но и политического строя, не могла не стать [c.359] привлекательной для широких масс. Понимая это, большевики приняли все доступные им меры для того, чтобы дискредитировать идеи и политику эсеров и физически устранить их с политической арены. В.И.Ленин, называя эсеров и меньшевиков "авангардом всей реакции", считал, что их "нужно держать в тюрьме". Репрессии против эсеров усиливались. Их венцом стал судебный процесс над рядом членов ЦК и активистов партии эсеров, организованный большевиками в июне-августе 1922 г. в Москве. Из 34 человек, привлеченных к суду Верховного трибунала ВЦИК, 12 человек, в том числе член ЦК А.Р.Гоц, Д.Д.Донской, М.Я.Гендельман, Е.М.Тимофеев и др. были приговорены к расстреллу, остальные – к различным срокам тюремного заключения. Исполнение приговора для смертников было отложено. Они были превращены в политических заложников. Было заявлено, что приговор будет приведен в исполнение, если эсеры применят вооруженные методы борьбы против советской власти. В январе 1924 г. смертные приговоры были заменены 5-летним тюремным заключением и последующей ссылкой.

В связи с процессом большевиками была развернута беспрецедентная агитационно-пропагандистская кампания по окончательной дискредитации эсеров. Бездоказательные тезисы о перерождении партии эсеров, о предательстве ею интересов трудящихся, контрреволюционной и террористической деятельности против советской власти, поддержке интервенции и сотрудничестве с международной реакцией стали основополагающими и в советской историографии партии эсеров.

Несмотря на то, что условия деятельности партии эсеров после процесса еще более усложнились, эта деятельность не прекратилась. Предпринимались попытки нелегального издания печатных органов и различного рода агитационно-пропагандистской литературы, состоялись областные съезды в Центральном районе, на Юге, Украине, Кавказе и в Сибири. Однако деятельность партии эсеров все более затухала. Сказывались не только большевистские репрессии, но и то, что в связи со стабилизацией обстановки в стране и успехами нэпа отодвигалась в неопределенное будущее сама перспектива возможной ликвидации советского диктаторского режима. И эсеры ставили себе в качестве текущей задачи не свержение большевизма, а его разложение и консолидацию собственных сил. А главное, исчезала вера результативность деятельности. После того, как в 1925 г. был арестован последний состав Центрального бюро партии, она практически прекратила свое существование в России. Продолжала свою деятельность лишь эсеровская эмиграция, существовавшая до 1960-х год сначала в Париже, Берлине, Праге, а потом в Нью-Йорке. [c.360]

Эсеровская эмиграция

Она сформировалась в 1918-1923 гг. Центрами ее были Париж, Берлин и Прага. Активную роль играли некоторое время эмигранты, временно пребывавшие в Ревеле. Здесь В.М.Чернов в 1920 г. начал издание центрального органа партии, журнала "Революционная [c.360] Россия”, через этот город осуществлялась связь эмиграции с эсеровским подпольем в советской России, переправлялась агитационно-пропагандистская литература, отсюда оказывалась помощь мятежному Кронштадту.

До первого съезда заграничных организаций партии эсеров, состоявшегося в ноябре 1923 г. в Праге, руководство эсеровской эмиграцией осуществлялось Заграничной делегацией партии, образованой еще в 1918 г. Съезд избрал областной комитет заграничных организаций партии эсеров, к которому и перешло руководство эсеровской работой за границей. За Заграничной делегацией были сохранены функции связи с Россией и Социалистическим Интернационалом. Деятельность эсеровской эмиграции, особенно в первые годы, финансировалась в значительной мере чехословацким правительством за счет той части золотого запаса России, которую чехословацкие легионеры вывезли из Сибири.

Эсеровская эмиграция, как и эсеры в России, не была однородной в идейно-политическом отношении. Представители разных течений – левого, центра и правого – были во всех эсеровских эмигрантских колониях. Но соотношение между ними было неодинаковым. В Париже явно преобладали правые эсеры во главе с Авксентьевым и Керенским. В Праге большинство было за левыми и центристами, хотя в численном отношении правые эсеры составляли меньшинство, однако, именно их влияние во многом определяло позицию эсеровской эмиграции.

Правые эсеры исходили из идеи, что в России не было предпосылок для социалистической революции, что борьба в ней шла не за социализм, а за утверждение цивилизованного демократического капитализма. Они не мирились с решениями партийного руководства о прекращении вооруженной борьбы с большевиками, считали их большим злом, чем белогвардейские правительства. По их мнению, последние еще могли эволюционировать в сторону демократии, а советская власть, воплощавшая диктатуру твердокаменных большевиков, на такую эволюцию была неспособна. До конца дней своих они не раскаивались в политике "коалиции" и необходимости иностранной интервенции.

По инициативе правых эсеров в январе 1921 г. в Париже состоялось частное совещание членов Учредительного собрания, находящихся за границей и представлявших разные политические силы, в том числе кадетов. ЦК ПСР был против участия в этом совещании членов партии и требовал их ухода из избранной совещанием коалицинной исполнительной комиссии. Однако правые эсеры протестовали против такого решения ЦК. Часть их во главе с Керенским играла ведущую роль в создании и деятельности так называемого "Внепартийного объединения", руководимого "Административным центром” Главной задачей этой организации было информирование западноевропейской общественности о положении дел в советской России. Документы из архива "Административного центра" советское правитeльcтвo использовало во время суда над эсерами для обвинения не только "Административного центра", подсудимых, но и партии в целом в шпионаже в пользу иностранных государств и в [c.361] подготовке восстания против советской власти. Идея коалиции лежала также в основе таких созданных усилиями, прежде всего правых эсеров, организаций, как объединение бывших деятелей земского и городского самоуправления и Российского общества в защиту Лиги наций. Представителем ЦК за границей являлся В.М.Чернов, но он не всегда твердо и последовательно проводил его линию. В частности он хотя и неофициально, но активно участвовал в работе Парижского совещания членов Учредительного собрания, пользовался деньгами "Внепартийного объединения" для издания "Революционной России", не соглашался с решением ЦК об исключении из партии некоторых лидеров правых эсеров.

По мере стабилизации обстановки в советской России политическая активность эсеров шла на убыль не только внутри страны, но и в эмиграции. Приглушались и разногласия в ее среде. Но в середине 20-х годов, когда борьба, начавшаяся в большевистской правящей верхушке, вновь актуализировала вопросы о судьбах большевистского режима и постсоветской России, разногласия в эсеровской эмиграции вновь обострились. В 1926 г. раскололась Заграничная делегация партии. Из нее вышла группа Чернова. Она создала Лигу Нового Востока, объединявшую представителей социалистических партий республик, входивших в состав СССР. Лига ставила своей целью создание особого объединения из самостоятельных национальных государств, которые образовались бы после распада СССР. В марте 1928 г. группа Чернова вышла из областного комитета заграничных организаций партии эсеров и образовала Заграничный союз партии социалистов-революционеров, численность которого составляла чуть более десятка человек. В руках этой организации оставался журнал "Революционная Россия", и она претендовала на роль единственного представителя партии эсеров за границей. Однако эти претензии не признавались большинством эмиграции, группировавшимся вокруг журнала "Современные записки" (Авксентьев, Руднев, Фондаминский и др.), газеты "Дни" (Керенский, Зензинов и др.), журналов "Воля России" и "Социалист-революционер" (В.В.Сухомлин, В.И.Лебедев и др.).

В конце 20-х – начале 30-х годов политическая деятельность эсеровской эмиграции почти полностью замирает, но она проявляла большой интерес к событиям, происходившим на родине и на международной арене. Их особое внимание привлекала коллективизация крестьянства. Отношение к ней было разным. Одни ее полностью отвергали, считая, что она не имеет ничего общего с кооперативным путем крестьянства к социализму, предлагавшимся их партией. Советская коллективизация называлась ими государственной барщиной, новым крепостным правом. Другие не соглашались лишь с теми варварскими методами, которыми она проводилась. Третьи склонны были видеть в ней больше положительного, чем негативного, но никто не признавал ее безоговорочно.

Эсеровская эмиграция не была единой и в вопросах обострявшихся в 30-х годах международных отношений. Большинство эсеров-эмигрантов выступало против единства с коммунистами в борьбе против фашизма. За такое единство выступал В.М.Чернов. В парижской [c.362] группе, тогда самой большой, по этому вопросу произошел раскол. По мере усиления угрозы нападения Германии и Японии на Советский Союз среди эсеров стали расти патриотические и оборонческие настроения. У некоторых из них они достигали такого уровня, что заглушали критическое отношение к сталинскому режиму. Большие надежды возлагались на создание антигитлеровского союза европейских стран с СССР. Заключенный последним договор с Германией большинством эсеровской эмиграции оценивался как предательство интересов России и мировой демократии.

Вторая мировая война внесла значительные изменения в "географию" эсеровской эмиграции. Перестали существовать ее пражская и парижская группы. Ряд ее видных представителей (Авксентьев, Зензинов, Чернов и др.) оказались в Нью-Йорке. Эта группа эсеров, собравшая представителей разных течений, стала единственным центром эсеровской эмиграции. Она издавала журнал "За свободу". С нападением Германии на Советский Союз группа заняла оборонческую позицию, но степень оборончества ее членов был неодинаков. Большинство их были "условными оборонцами", готовы были поддерживать Советский Союз лишь по военным вопросам, а полную его поддержку оговаривали условием, что советское правительство прекратит войну с собственным народом (первым шагом в этому должна была стать политическая амнистия). Меньшинство группы выступало не только за безоговорочную поддержку Советского Союза, но и за отказ от политической борьбы с советским правительством. В начале 1942 г. эти эсеры вышли из нью-йоркской группы.

Ряд деятелей партии, оставшихся во Франции, участвовали в движении Сопротивления. Некоторые погибли в фашистских концлагерях. Члены пражской группы, дожившие до освобождения Чехословакии советскими войсками, были доставлены на родину, где находились в заключении до 1956 года. Нью-йоркская группа прекратила свое существование в середине 60-х годов. Так закончилась многолетняя драматическая история эсеров.

Подведем краткие итоги. Ответим прежде всего на вопросы: каково было социальное содержание и исторический смысл теории эсеров, почему партия эсеров не только не восторжествовала, но и сошла с политической арены? Партия эсеров зародилась на рубеже ХIX-XX вв., когда международной обстановкой и внутренним развитием России был остро поставлен вопрос о ее модернизации. В обновлении страны были заинтересованы почти все классы и слои тогдашнего общества, но каждый из них хотел сделать это по-своему. Борьба, происходившая в России в начале XX вв., была борьбой за то, какой должна быть модель этого обновления. Социалистическая идеология социалистов-революционеров более всего отражала стремление модернизировать страну по-крестьянски, сохранив ее аграрный облик. Реальное содержание эсеровского социализма заключалось в том, чтобы лозунгами о свободе, равенстве и справедливости мобилизовать народ на последовательную ликвидацию остатков феодального строя. История России до 1917 г. показала несостоятельность консервативной и либеральной моделей модернизации страны. С 1917 г. борьба происходила в основном за торжество одного из вариантов [c.363] социалистической модели модернизации страны. В этой борьбе победа оказывается за большевиками не случайно, не благодаря только их особым плохим или хорошим личностным качествам, а главным образом потому, что их модель модернизации оказалалась в тех конкретных исторических условиях наиболее действенной. Действенность ее заключалась, прежде всего, в том, что она в основе своей имела индустриальную направленность и тем самым более соответствовала решению главной задачи, стоящей перед страной. Эсеровская же модель исходила из того, что Россия в силу сложившегося международного разделения труда останется и после обновления преимущественно аграрной страной. Надо также учитывать и то, что большевики, во-первых, пополнили свою модель заимствованиями из эсеровской доктрины (социализация земли, федерация, рабоче-крестьянское правительство, кооперация и т.п.); во-вторых, в отличие от эсеров, были "государственниками", понимали большую роль государства в деле восстановления страны, ее индустриализации и модернизации. [c.364]

Глава XVII
ЛЕВЫЕ СОЦИАЛИСТЫ-РЕВОЛЮЦИОНЕРЫ

Событием, вызвавшим к жизни левое течение в ПСР, явилась Первая мировая война. Она, отмечал будущий лидер левых эсеров Борис Камков, “ярко обнажила, что в пределах одной партии оказались чуждые элементы, и они не могли не разойтись”. И все же группа “пораженцев” сыграла роль ядра, вокруг которого в будущем сложилась Партия левых социалистов-революционеров интернационалистов (далее – ПЛСР).

Размежевание партийных радикалов и ортодоксов вступило в новую фазу после Февраля. О своем особом, отличном от ЦК, отношении к войне заявили харьковские эсеры, находившиеся под сильным влиянием “непримиримого интернационалиста” В.А. Алгасова. Городская конференция постановила даже считать себя “вне партии эсеров” и впредь именоваться “организацией партии левых социалистов-революционеров”.

Левые преобладали в Казанской губернской организации ПСР: еще в марте они порвали с правыми, образовав, в пику официальному, так называемый “младший комитет”. Его лидер А.Л. Колегаев был избран председателем губернского крестьянского Совета.

В марте–апреле расколы между правыми и левыми произошли в Астрахани, Нижнем Новгороде, Смоленске, в мае – в Одессе, Выборге многих других городах. В Кронштадте левое течение доминировало абсолютно. Тогда же левые получили преобладающее влияние в Северном областном комитете ПСР, объединявшем эсеровские организации Петрограда и Кронштадта, а также Петроградской, Новгородской, Псковской, Вологодской, Эстляндской и Лифляндской губерний и Финляндии.

На III съезде партии социалистов-революционеров (Москва, май–июнь 1917 г.) раскол достиг такой глубины, что его невозможно было больше игнорировать. Левые, насчитывавшие 42 человека, образовали свою фракцию и по всем вопросам повестки дня – об от– ношении к Временному правительству, войне, аграрной политике и задачам ПСР – подвергли резкой критике ЦК. Представленная ими, резолюция была отвергнута съездом, что побудило группу делегатов во главе с М.А.Спиридоновой, Камковым и Натансоном создать собственное организационное бюро.

Хотя многие левые эсеры подверглись сильному (вплоть до исключения из партии) давлению ЦК ПСР, время работало на них. – Июньское наступление на фронте, закончившееся поражением, выявило левое крыло в московской и ревельской организациях. За [c.365] июльским кризисом последовало размежевание в Таганроге и Екатеринбурге; на Урале из 90 эсеровских комитетов 50 раскололись или полностью перешли в руки левых. То же самое можно сказать об Украине и ряде фронтов. Наконец, в сентябре на VII Петроградской губернской конференции левые повели за собой 40 тыс. из примерно 45 тыс. членов ПСР, еще раньше в их руки перешла партийная газета “Знамя труда”.

Левение в стане эсеров сближало их с большевиками. С ними заодно левые эсеры были и на Демократическом совещании, и в Предпарламенте. В эти дни Спиридонова заявила, что “левые эсеры смотрят на власть так же, как и большевики, и думают, что единственным спасением России является переход власти” к советам. Будущий блок в верхах уже в сентябре–октябре стихийно складывался на местах. Левые эсеры сотрудничали большевиками и в Военно-революционных комитетах: в 37 ВРК (из 41, функционировавшего в Центральном районе страны) они действовали совместно. Показательно, что первым председателем Петроградского ВРК был левый эсер П.Е. Лазимир.

Октябрьский переворот ускорил размежевание в рядах ПСР. Каждому предстояло занять свое место на баррикадах, но левые эсеры тянули с самоопределением; так как надеялись получить большинство на предстоящем IV съезде ПСР и унаследовать, таким образом, налаженную партийную машину. Однако стремительный ход событий не позволял ждать.

19 ноября 1917 г. в Петрограде собрался съезд левах эсеров, которому предстояло стать учредительным съездом ПЛСР. Он был немноголюдным, решающими голосами обладали 69 делегатов от 38 организаций, в том числе от 8 губерний, 22 городов, нескольких уездов и воинских соединений, представлявших, по позднейшим подсчетам ЦК ПЛСР, лишь 25 тыс. человек. Основная часть делегатов состояла из членов левоэсеровской фракции ВЦИК и делегатов Чрезвычайного крестьянского съезда. Заметная доля приходилась на солдат – участников проходившей в это время в Петрограде конференции военных организаций левых эсеров. Сказались дефицит времени, продолжавшаяся борьба за власть на местах, выжидательная позиция многих комитетов ПСР. Свою роль сыграло и отсутствие стабильного и авторитетного центра, способного наладить связи, собрать в единые руки периферию.

Руководители съезда видели всю неполноту и случайность его состава, знали, что по тем или иным причинам в столицу не сумели добраться делегаты от активно действовавших групп в Сибири (Минусинск, Красноярск, Иркутск), на Украине (Киев, Юзовка, Полтава), Северном Кавказе (Екатеринодар, Нальчик, Грозный) и т.д. Так что мнения некоторых делегатов (“не рвать связи”, “повременить”, “подождать общепартийного съезда”) не могли их смутить, и они решительно вели дело к полному организационному разрыву с ПСР.

Становящейся на ноги партии приходилось решать множество важнейших вопросов, повестка дня была перегруженной, поэтому ход съезда оставлял сумбурное впечатление. Тем не менее основные [c.366] вопросы были решены. Съезд признал, что массы идут за большевиками и, “как ни чужды нам их грубые шаги”, следует быть с ними “в тесном контакте”. По вопросу об Учредительном собрании (а к этому Времени выборы уже состоялись, и левые эсеры знали, что у них всего 40 мандатов) съезд занял позицию, которая 6 января 1918 г. |позволила ПЛСР солидаризоваться с большевиками.

Не имея времени на детальное и даже на принципиальное обсуждение новой программы, съезд ограничился принятием Организационного устава, 3-й параграф которого гласил: “Членом партии считается: 1) принимающий основные принципы программы, утвержденной в 1905 году Первым съездом Партии социалистов-революционеров; 2) подчиняющийся партийной дисциплине; 3) участвующий Водной из партийных организаций; 4) вносящий членские взносы”. В условиях, далеких от консолидации партийных рядов, отсутствия тесной и оперативной связи между центральным и местными комитетами огромную роль приобретали субъективные факторы, в первую очередь воззрения и личные качества руководства. Прежде всего нужно упомянуть бывших террористов-политкаторжан Проша Прошьяна, Анастасию Биценко, Ирину Каховскую и, наконец, “совесть партии” – Марию Спиридонову. Этих людей Иван Бунин называл “каторжными гориллами”; в этом определении мало правды, но нужно признать, что пылкий темперамент, импульсивность и даже истеричность (вполне, впрочем, объяснимая трагическим прошлым) некоторых левоэсеровских лидеров сослужили партии дурную службу. Два обстоятельства – аморфность, рыхлость партийных рядов и Экзальтация, надрыв, присущий левоэсеровской верхушке (или, по крайней мере, ее части), самым трагическим образом сказались на судьбе ПЛСР. Но сейчас, в ноябре, этого никто не мог провидеть, зато всеми ощущалось, что на политической арене появилась мощная, влиятельная и заставляющая с собой считаться сила. [c.367]

Правительственная коалиция

Еще днем 25 октября 1917 г., т. е. за несколько часов до открытия II Всероссийского съезда Советов, левые эсеры не имели своей фракции. Она была организована вечером, уже во время работы съезда, и с ее руководством ЦК большевиков начал переговоры об участии в первом советском правительстве. Но организационная неоформленность левых эсеров, неопределенность их статуса, в числе прочих причин, помешали им войти в Совет народных комиссаров. Впоследствии Камков пояснял: “Мы понимали, что не поможем делу, если в эту чисто большевистскую власть вольем одного или двух левых эсеров, что мы косвенно являемся виновниками и той гражданской войны, которая была неизбежна и которая ныне действительно имеет место”.

С одной стороны, левые эсеры боялись “потерять лицо”, затеряться, оказавшись “просителями в большевистской передней”, с другой – считали, что радикалы не должны изолировать себя от “умеренных демократических сил”, и поэтому настаивали на создании [c.367] правительства из представителей все социалистических партий. Как бы то ни было, со съезда Советов они не ушли, более того, приняли участие во ВЦИК и поддержали программу большевистского СНК по вопросам мира, земли, рабочего контроля.

Несомненно, отказ войти в правительство не был окончательным. Понимая это, большевики демонстрировали лояльность. 4 ноября В.И. Ленин предложил Колегаеву возглавить Наркомат земледелия. Обладая третью мандатов на съезде Советов, левые эсеры получили пропорциональное представительство в президиуме ВЦИК, его постоянных комиссиях. Руководство отделами – важнейшими рабочими органами ВЦИК – правящая партия разделила с левыми эсерами на паритетных началах. Так, иногородний отдел возглавили Свердлов и Алгасов, агитационный – Володарский и Каховская, по национальному вопросу – Урицкий и Прошьян, во главе крестьянской секции ВЦИК встала Спиридонова.

Как известно, большевистская теория исходила из того, что законодательная власть и исполнительная должны представлять собою нечто единое, в то время как левые эсеры настаивали на принципе разделения властей и в своем тяготении к парламентаризму были последовательны, заставляя СНК держать ответ перед ВЦИК по ряду острых вопросов. Большевики, располагая во ВЦИК большинством, хотя и не без труда, справлялись с левыми эсерами. Однако не считаться с оппозицией правящая партия не могла: приходилось освобождать арестованных, разрешать выпуск запрещенных газет, организовывать отчеты наркомов на пленках ВЦИК.

Претендуя на представительство интересов российского крестьянства, левые эсеры очень чутко следили за его политической эволюцией. На Чрезвычайном съезде Советов крестьянских депутатов они поначалу заявили о “нежелании связывать себя с правительством Октябрьского переворота”, но изменили свою позицию, когда большевикам все же удалось переломить настроения делегатов. Обычно это связывают с выступлением Ленина, который согласился провести закон о социализации земли (этот закон был принят в январе 1918 г. на III съезде Советов) в обмен на политическую поддержку его правительства.

Это была серьезная уступка крестьянству, и, похоже, она решила дело. Напомним, что программным принципом большевиков была национализация земли. Традиционным же эсеровским лозунгом была социализация, предполагающая отмену любой (частной или государственной) собственности на землю и уравнительный раздел ее в вечное пользование по “потребительско-трудовой норме” (не более, чем семья сможет обработать своими силами, но не менее, чем нужно ей для того, чтобы прокормиться). Неожиданно легко поступившись краеугольным камнем марксистской теории, Ленин имел все основания гордиться этим остроумным тактическим ходом и рекомендовать его в качестве образца своим коллегам по Коминтерну.

15 ноября 1917 г. открылось совместное заседание ВЦИК, Петроградского совета и Чрезвычайного съезда Советов крестьянских депутатов. Объединение советов рабочих и солдатских и советов крестьянских депутатов состоялось. На пути к правительственной коалиции [c.368] оставался лишь один камень преткновения – разделение или слияние законодательной и исполнительной властей. Диалог продолжался. 17 ноября он подошел к критической черте.

К сожалению историков, переговоры не протоколировались, но исходная платформа левых эсеров известна: ВЦИК реформируется, приобретая все функции парламента (“Народного совета”, по терминологии левых эсеров); правительству предоставляется право издания лишь “мелких актов”; “Народный совет” может приостанавливать действие любого ранее принятого закона; в руки левых эсеров переходят ключевые комиссариаты: земледелия, по военным делам, юстиции, по делам железнодорожным, внутренних дел; наркомы назначаются без права отвода (иными словами, фракция предлагает на вакантное место того или иного деятеля, а ВЦИК лишь “прикладывает печать к мандату”). В ночь на 18 ноября основные требования левых эсеров были приняты и вошли в так называемый “Наказ-Конституцию о взаимоотношениях ВЦИК и СНК”.

Левые эсеры приписывали честь подготовки этого документа себе, считая “Наказ” победой подлинной демократии и “освященного веками парламентаризма”. “Наказ” предусматривал преобладание выборного органа, резко ограничивал, если не исключал вовсе, законодательные права СНК, учреждал постоянный и действенный надзор за деятельностью правительства, расчищал дорогу к участию во власти всех политических партий. Из совокупности требований левых эсеров отвергнуто было лишь одно: в “Наказ” не вошла статья, дающая право ВЦИК приостанавливать действие любого ранее принятого закона. Но и без того большевики поступились чрезвычайно многим, а их согласие на 2-ю статью, ставящую под сомнение ленинскую доктрину единства законодательства и управления, говорило о многом.

В соответствии с межпартийным соглашением левые эсеры возглавили наркоматы: имуществ Российской республики (В.А. Карелин), земледелия (Колегаев), почт и телеграфа (Прошьян), местного самоуправления (В.Е. Трутовский), юстиции (И.З. Штейнберг); Алгасов и А.И. Бриллиантов получили статус “наркомов без портфеля”, имеющих, впрочем, решающий голос на заседаниях СНК.

В этих заседаниях, происходивших почти ежедневно, наркомы – левые эсеры принимали деятельное и конструктивное участие. Особую активность проявляли Алгасов, Трутовский, Прошьян и Штейнберг. За недолгое существование правительственного блока Трутовский успел поставить свою подпись под 41 правительственным актом, Алгасов – под 17, Прошьян – под 14 и т.д. Это была только часть законов и постановлений СНК, над которыми в декабре 1917 г. – марте 1918 г. работали левоэсеровские наркомы.

К новым обязанностям особенно хорошо были подготовлены Колегаев, Штейнберг и Трутовский. Колегаев – земский статистик, землеустроитель, председатель Казанского совета крестьянских депутата” – знал проблемы деревни не понаслышке. Штейнберг был юристом высокого класса, блестящим теоретиком в области уголовного права. Трутовский – один из лучших в стране специалистов по [c.369] истории земства; летом 1917 г. он принимал активное участие в выборах самоуправлений, много писал по этой проблеме.

Разумеется, не обходилось без трений, но обе стороны сходились в том, что работа, говоря словами Прошьяна, “в конце концов у нас совершенно спаялась”. Эта “спайка”, безусловно, отражалась и на межпартийных отношениях; показательно, что как раз в это время в левоэсеровских кругах оживленно обсуждалась идея слияния двух “партии социального переворота”.

“Спайка” проливает свет и на вопрос, до сих пор дискутируемый историками: шла ли ПЛСР с большевиками лишь до тех пор, пока проводились демократические преобразования, или, перешагнув этот порог, участвовала также в мерах “социалистического строительства”? Скорее верно второе утверждение. Если ПЛСР свое участие в правительстве обусловила согласием большевиков на грандиозную земельную реформу, равную по своему значению отмене крепостного права, то, в свою очередь, большевики требовали от своих партнеров поддержки таких шагов к “социализму”, как национализация банков и промышленных предприятий, централизация управления народным хозяйством, введение рабочего контроля. [c.370]

Трещина

Ратификация Брест-Литовского мирного договора с Германией нанесла тяжелый, хотя и не смертельный удар по относительно безоблачному сотрудничеству ПЛСР и РКП(б). До этого левые эсеры активно поддерживали российско-германский переговорный процесс в частности направляя своих представителей (Карелина, Биценко, С.Д.Мстиславского) в состав российской делегации. Однако, как выяснилось, их интернационализм приобрел абсолютный характер, не позволявший согласиться на сепаратный мир, который, по их мнению, далеко отодвигал перспективы “мировой революции”.

Следует отметить, что к этому вопросу ПЛСР подходила весьма своеобразно. Аргументация большевиков, будто Россия не может воевать ввиду отсутствия армии, не убеждала левых эсеров, ибо они войне как делу государственному противопоставляли восстание как дело самих масс. Мстиславский, автор знаменитого лозунга “Не война, но восстание!”, так объяснял это противопоставление: “Для нас, социалистов и революционеров, – нет вообще “государственных границ”. И поэтому мы должны рассматривать австрийские и германские войска не как армии чужого государства, находящегося в войне с нашим государством, а совершенно так, как смотрели мы в былые революционные годы на карательные отряды нашего собственного, ныне низвергнутого монарха. А потому одинаков должен быть и метод действий против этих отрядов. Не войну против них должны мы вести, но восстание”.

Мстиславский отмечал, что подготовка к революционной войне большевиков и подготовка левых эсеров к восстанию – вещи разные. У большевиков “в такой постановке “государство” заслоняет “класс”, борьба революционная уступает место государственной войне. В [c.370] этом – отклонение, в этом – отход от чистых позиций революционного социализма на путь оппортунистического служения Молоху государства... Для нас революция и война – понятия непримиримые. Мы были и будем партией восстания как метода классовой – классовой, а не государственной – революционной борьбы”.

На IV (Чрезвычайном) Всероссийском съезде советов (март 1918 г.) левоэсеровская фракция голосовала против ратификации мирного договора с Германией, отозвала своих наркомов из правительства, заверив, впрочем, что ПЛСР обещает Совнаркому “свое содействие и поддержку”. Однако новая ситуация породила в партии если не смятение, то смущение. Поэтому в апреле собрался II съезд ПЛСР. Главным, ради чего он созывался, был поиск ответа на вопрос: может ли ПЛСР и “впредь творить социальную революцию в тесном единстве с большевиками” или ей следует перейти в оппозицию?

Отчет ЦК и доклад Спиридоновой были выдержаны в корректном тоне, хотя в них не скрывались разногласия между партиями недавней правительственной коалиции. Так, звучали обвинения в постоянной и все более настойчивой узурпации правительством прав ВЦИК, работа которого, в конце концов, низводилась к формальному утверждению декретов. Утверждалось, что принцип демократического централизма противоречит идее советской федерации, по инициативе левых эсеров декларированной III съездом советов. Упоминалось о сложностях совместной работы с большевиками и о “бесконечных спорах” с ними по каждому пункту левоэсеровского законопроекта о земле: поправки большевиков грозили “уничтожить весь смысл, весь дух нашей социализации земли”. Общий вывод сводился к тому, что “пролетариат не может в настоящее время претендовать на роль боевого авангарда в решении судеб нашей русской истории. Советскую власть укрепить до конца и развить все социальное содержание нашей революции должно крестьянство”.

Это вывод отражал позицию центристской группы (Мстиславский, Натансон, Спиридонова, Трутовский и др.), которая расходилась с коммунистами по многим кардинальным вопросам внутренней и внешней политики, но наиболее разумной тактикой считала сочетание оппозиции с поддержкой. Она полагала, что выход левых эсеров из СНК был политическим просчетом и настаивала на участии партии во всех советских структурах.

Однако баланс сил на съезде был не в пользу умеренных. Это стало очевидно сразу же после выступлений Камкова и Штейнберга. Доклад Камкова – лидера левоэсеровских радикалов, одного из авторитетнейших (наряду со Спиридоновой и Натансоном) руководителей партии – был отмечен открытым антибольшевизмом, безапелляционностью оценок, непримиримостью тона. Он обвинил РКП(б) в навязывании стране мира, который отдал на “поток и разграбление” Украину, Прибалтику, Финляндию, принес неисчислимые бедствия трудящимся, блокировал революционный процесс в Германии, в Австро-Венгрии. Камков предъявил счет большевикам за пренебрежение интересами крестьянства, третирование левых эсеров. “Вряд ли можно говорить серьезно о влиянии нашей партии в советском [c.371] правительстве, – сказал он. – Это влияние было настолько слабо, что мы не могли отстоять даже того вопроса, который лежит краеугольным камнем в нашей программе, – диктатуры пролетариата и трудового крестьянства”.

Линию Камкова поддержал Штейнберг, сосредоточив внимание на процессе деградации советов как результате политики правящей партии. “Надо признать, – подчеркнул он, – что наши советские органы развращаются все больше и с каждым днем. Вино власти мно-гям так ударило в голову, что мы почти не умеем с этим справиться, Создается впечатление, что за деньги асе можно сделать, что никогда партийные синекуры и кумовство не были так сильны, как теперь, что создается особая советская, я бы сказал, преторианская бюрократия. Советское дело делается не народными массами, а специально поставленными людьми, которые превращаются в “профессионален власти”. Все горе в том, что Советская республика еще не родилась, что до сих пор она заменяется диктатурой даже не пролетариата, а верхушек его – отдельных партий и лиц”.

То, что не договаривали Камков и Штейнберг, сказал малоизвестный делегат из Пскова О.Л.Чижиков (в дальнейшем – один из теоретиков партии): “Мы не будем входить в правительство не потому, что мы не хотели ратифицировать мир – это сущие пустяки. Но и правительство мы не будем входить “то более глубоким причинам, именно по тем, что в настоящий момент партия большевиков разрушается. А раз так, то мы должны сконцентрировать все свои силы, чтобы быть в состоянии взять в свои руки власть”.

С такого рода утверждениями полемизировали близкие к большевикам Биценко, А.М.Устинов, Натансон, а М.А.Спиридонова усомнилась даже в политической этике “камковцев”. В пору становления левоэсеровской партии, говорила она, вы сотрудничали с большевиками, а теперь, когда ПЛСР набрала силу, а большевики “немного ослабли, когда есть возможность столкнуть их, спихнуть и стать на их место”, вы готовы сделать это. “В такой исторически ответственный и тяжелый для народа момент бросать власть, устраивать политику мы не имели права, потому что или тогда должны были бить большевиков, или оставаться с ними до конца даже в их ошибках и в их падении”. И пророчески добавила; “Когда мы из СНК вышли, то этим самым, может быть, осудили себя на гибель”.

Тем не менее центристская группа была близка к поражению. Пытаясь переломить ситуацию, она пустила в ход угрозу раскола: Колегаев, Майоров, Спиридонова и Трутовский заявили об отказе баллотироваться в новый состав ЦК. Это возымело действие: съезд одобрил выход из СНК большинством всего в 5 голосов, а резолюция “По текущему моменту” приобрела компромиссный характер. В ней, в частности, говорилось: “Исходя из того, что выход из Совета народных комиссаров ни в коей мере не должен был повести к подрыву как центральных, так и местных органов советской власти, съезд санкционирует решение ЦК об оставления всех работников – членов партии во всех учреждениях и коллегиям комиссариатов и других органов”. [c.372]

Резолюция по аграрному вопросу подчеркивала, что крестьянство может добиться своих классовых целей только в прочном союзе с рабочими, но в то же время отмечала, что оно “в силу своей многочисленности в этой великой борьбе является самым сильным отрядом иосставшей армии трудящихся России”. Съезд еще раз подтвердил: “Главным требованием трудового крестьянства является повсеместное проведение социализации земли, т.е. отмены частной собственности на землю и проведение уравнительно-трудового землепользования, исключающего наемный труд. Но социализация земли не может быть самоцелью, а лишь средством к конечной цели проведения социализма. Навстречу этому идет естественный процесс широкого применения коллективного труда на общественной земле”.

Резолюции “По рабочей программе” и “По экономической политике”, дополняя друг друга, составили единый блок документов. Особое внимание уделялось рабочему контролю, который виделся “не как отдача фабрик и заводов рабочим, железных дорог – железнодорожникам и т.д., а как организованный централизованный контроль над производством в общегосударственном масштабе”, “как переходная ступень к национализации и социализации предприятий”. [c.373]

Пропасть

Итак, представители партии левых эсеров покинули СНК, но остались во ВЦИК, коллегиях наркоматов, ВЧК, других учреждениях. Однако к лету 1918 г. антибрестский вал снова стал угрожающе нарастать; на этот раз он был обусловлен порочной, по мнению левых эсеров, продовольственной политикой большевиков.

С небывалой горячностью левые эсеры выступили против декретов “О продовольственной диктатуре” и “О комитетах бедноты”. Во-первых, как “чистые демократы” они были “против продовольственной диктатуры, как против диктатуры вообще”. Во-вторых, идее централизации продовольственного дела, пронизывающей декрет о продовольственной диктатуре, они противопоставляли идею децентрализации, предлагая передать осуществление продовольственной политики в руки местных советов. В-третьих, в декрете о продовольственной диктатуре говорилось не только о “деревенской буржуазии”, о “кулаках”, но и о “держателях хлеба” вообще. Это (и не без оснований) смутило левых эсеров. “Что обозначает то чрезвычайно расплывчатое понятие: крестьянская буржуазия, кулаки, люди, имеющие и деревне излишек хлеба, которое выставлено в этом проекте декрета? Само собой разумеется, что беспощадная борьба с теми, кто задерживает у себя излишки, должна быть; борьба с этим злом и составляет прямую обязанность советской власти. Но нужно определить эту категорию. Нужно понять, что сейчас в деревне имеются элементы чисто трудовые, крестьянские, которые могут преследовать кулацкие элементы, и эти трудовые элементы могут быть оплотом в борьбе с кулаками”.

Как видим, левые эсеры были за борьбу с кулаками, но опасались, что удар придется по мелкому и среднему крестьянину, поскольку [c.373] декрет обязывал каждого “владельца хлеба” сдать его и объявлял “всех, имеющих излишек хлеба и не вывозящих его на ссыпные пункты, врагами народа”. Левые эсеры были не готовы, в отличие от большевиков, к признанию факта эксплуатации сытым “трудовым крестьянством” голодного пролетариата.

Отношение левых эсеров к “комитетам бедноты” закономерно вытекало из их теории классов, не признающей за деревенской беднотой классово-категориального значения. Противопоставление деревенской бедноты всем другим слоям деревни, “трудовому крестьянству” им казалось бессмысленным и даже кощунственным. Не находи в деревенской бедноте созидательного начала, они называли комбеды не иначе, как “комитетами лодырей”.

Когда левые эсеры, близко стоявшие к российскому мужику, спрашивали, где взять такой градусник, который позволил бы различать кулака и середняка, большевики отмахивались, поскольку теоретически ответ казался очевидным. Однако первые же походы продотрядов в деревню вызвали в ней, как и предсказывали левые эсеры, “поножовщину”, разрушили выборную, подлинно советскую власть заставили среднее и мелкое крестьянство отшатнуться от большевиков. Уже на VIII съезде РКП(б) Ленин вынужден был признать, чти “сплошь и рядом по неопытности советских работников, по трудности вопроса, удары, которые предназначались для кулаков, падали на среднее крестьянство”, однако затруднился объяснить, в чем же состояла “трудность” вопроса, который недавно казался ему таким очевидным.

В то же время небесспорна и трактовка, из которой исходили левые эсеры. Им думалось, что линия большевиков обусловлена вынужденной ориентацией на Германию. Всю совокупность факторов, толкнувших большевиков весной– летом 1918 г. на отчаянные и крайне непопулярные меры, левоэсеровские публицисты сводили к германскому колену, поставленному на грудь революционной России. “Мирбах не позволит!” – эту очень характерную реплику, раздавшуюся со скамей левой оппозиции, зафиксировал стенограф во время выступления Ленина на V съезде советов.

Отнюдь не способствовало сближению между былыми партнерами по правительственной коалиции исключение из советов партий социалистов-революционеров и меньшевиков 14 июня 1918 г. Если большевикам казалась противоестественной сама мысль о том, что и советы входят “антисоветские” партии, то левые эсеры стояли на точке зрения демократизма и резонно полагали, что, во-первых, нет оснований “устанавливать участие партий в контрреволюционных попытках как партий”, а, во-вторых, “ставить вопрос (об исключении) до съезда Советов формально недопустимо, так как представители эсеров и меньшевиков (во ВЦИК) делегированы от съезда и их исключение может быть решено только съездом”.

Разумеется, решение ВЦИК от 14 июня, принятое голосами большевиков, невзирая на протесты левых эсеров, было должным образом воспринято последними. Они почувствовали, что и над ними занесен дамоклов меч. Развязка стремительно приближалась, однако никто не знал, как она близка. [c.374]

Мятеж?

Еще весной 1918 г. в Москве состоялось представительное совещание левоэсеровских верхов, на котором было принято решение о возвращении к тактике индивидуального террора – старому, хотя и не вполне надежному оружию партии социалистов-революционеров. Помимо прочих планировалось даже покушение на кайзера Вильгельма II, для обсуждения которого Смолянский, видный левый эсер и секретарь ВЦИК, совершил нелегальную поездку в Берлин. Тем временем развернулась широкая партизанская борьба против германской оккупационной армии на Украине, и левоэсеровские боевики погрузились в нее о головой.

Однако, по мере нарастания противоречий между ПЛСР и РКП(б), в верхах первой все более крепло убеждение в необходимости “центрального террора”. 24 июня ЦК партии принял решение, в котором говорилось, что он “считает возможным и целесообразным организовать ряд террористических актов в отношении виднейших представителей германского империализма... Что касается формы осуществления настоящей линии поведения в первый момент, то постановлено, что осуществление террора должно произойти по сигналу из Москвы. Сигналом таким может быть и террористический акт”.

Фактически речь шла о покушении на командующего германской оккупационной армией на Украине генерала-фельдмаршала Эйхгорна и немецкого посланника в Москве графа Мирбаха. Этим же решением ЦК выделил две группы: одну (Спиридонова, Голубовский, Майоров) – “для учета и распределения всех партийных сил при проведении этого плана”, другую (Камков, Трутовский, Карелин) – с поручением “выработать лозунги нашей тактики и очередной политики и поместить статьи в центральном органе партии”.

Однако обе группы демонстрировали озадачивавшую пассивность. В чем же дело? Во-первых, приближался III съезд ПЛСР, и элементарная лояльность побуждала дождаться санкции на принципиальный теракт от высшей партийной инстанции. Во-вторых, покушение на Мирбаха с технической стороны не представляло никаких трудностей: имелись взрывчатка, оружие, не было недостатка в исполнителях (треть коллегии ВЧК и примерно такую же часть ее отрядов составляли левые эсеры). В-третьих, еще крепки были нити, связывавшие большевиков и левых эсеров: совсем немного воды утекло с тех пор, как велись разговоры о слиянии двух партий социального переворота. Общее подполье в июле 1917-го, сотрудничество в ВРК в октябре, совместная работа во ВЦИК второго и третьего созывов, дружная работа в СНК (декабрь–март) – это и многое другое формировало устойчивую политическую и личную близость, которую нелегко было рвать. Знаменательно, что позднее, из своего кремлевского заточения Спиридонова писала делегатам IV съезда ПЛСР (октябрь 1918 г.): “Но не забывайте все же никогда, товарищи, и в агитации, и в борьбе с большевиками ни того, что они уже сделали великое дело, что за границей весь мир поднимается под их флагами; ни того, что у нас и большевиков общие враги и общие друзья”. И горестно добавляла: “В этом главный трагизм и трудность положения нашей партии”. [c.375]

III съезд ПЛСР, завершившийся в первые дни июля и засвидетельствовавший быстрый рост партийных рядов (были представлены 85 тыс. членов партии, однако, по подсчетам мандатной комиссии. всего их было не менее 300 тыс.), прошел под знаком острой конфронтации с коммунистами. В резолюции по текущему моменту политика РКП(б), подверглась резкой критике: “Повышенная централизация, увенчивающая систему бюрократических органов диктатурой, применение реквизиционных отрядов, действующих вне контроля и руководства местных Советов, культивирование комитетов бедноты – все эти меры создают поход на Советы крестьянских депутатов, дезорганизуют рабочее Советы, вносят путаницу классовых отношений в деревне, создавая гибельный фронт города и деревни”.

В заключительном слове Камков призвал “вновь поднять революционное восстание для восстановления попранных завоеваний революции. В этой борьбе мы левые эсеры, сыграем главную и решающую роль. Мировая революция придет путем нашего восстания против германского империализма”.

Съезд дал директиву ЦК “всемерно способствовать расторжению Брестского договора, не предрешая ни одной формы такого расторжения”. Между тем близился V Всероссийский съезд советов (он начался 4 июля), на который левые эсеры возлагали большие надежды. Они получили на нем свыше 30% мандатов (на IV у них было 20%), увеличив, таким образом, свое представительство наполовину. Предполагалось, что “правительство и его партия под натиском революционного настроения трудящихся, идущих за партией левых эсеров, вынуждены будут изменить свою политику”. С таким твердым убеждением закончился III съезд партии и был встречен IV съезд советов. Но уже после первого его заседания стало ясно, что правительство не только не думало перечинить направление своей политики, но и не склонно было даже подвергать его элементарной самокритике. Тогда ЦК “решился выполнить приказание партийного съезда”.

6 июля Мирбах был убит Я.Блюмкиным, который, по иронии судьбы, курировал в ВЧК вопросы безопасности германского посольства. Вопреки мнению официальной советской историографии, в этом акте и последовавшие за ним событиях, если судить по намерениям левых эсеров, не было ничего ни антисоветского, ни мятежного. Замысел состоял в том, чтобы покушением на Мирбаха “апеллировать к солидарности германского пролетариата, чтобы совершить реальное предостережение и угрозу мировому империализму, стремящемуся задушить русскую революцию, чтобы поставить правительство перед свершившимся фактом разрыва Брестского договора, добиться от него долгожданной объединенности и непримиримости в борьбе за международную революцию”. Однако левые эсеры не предусмотрели, что Германия не будет спешить с разрывом Брестского договора и что им придется арестовывать Дзержинского и других большевиков, дабы не быть арестованными самим; они не предвидели, что импульсивный Прош Прошьян пойдет много далее заранее условленного и, захватив на время телеграф, разошлет по России циркуляр, объявлявший левых эсеров властью. [c.376]

Но, самое главное, они не предусмотрели (за что Спиридонова готова была себя “четвертовать”) реакцию большевиков, на стороне которых в этот день была бесспорная историческая правота. Как государственные люди, большевики, встретившись с нарушением волн съезда советов, грозившим прервать так дорого давшуюся им мирную передышку, обнаружили решительность и последовательность. Они арестовали всю левоэсеровскую фракцию V съезда (он заседал в Большом театре) и утром 7 июля разгромили отряд Попова, где укрывалась большая часть ЦК ПЛСР. В два дня мощная и все набирающая силу советская партия превратилась в конгломерат групп и группок, тянувших в разные стороны, дезориентированных в политическом пространстве и лишенных единого руководства.

Первой раскололась левоэсеровская фракция съезда советов, которой большевики не позволили участвовать в его работе. Одна часть поддержала свой ЦК, другая решительно перешла на сторону победителей, третья, осудив акт над Мирбахом, дистанцировалась от ЦК, назвав себя “фракцией независимых левых социалистов-революционеров”.

Акция 6 июля, как гром с ясного неба, поразила низы партии. Многие организации поспешили отмежеваться от собственного центра. Распустил партийную организацию Тульский обком ПЛСР. Осудил “участие левых эсеров в московских событиях” Саратовский комитет. Покидали партию многие левоэсеровские фракции в местных советах, во ВЦИК поступали пачки телеграмм с соответствующими заверениями. Этому способствовала и тактика большевиков, которые объявили, что в советах останутся лишь те левые эсеры, которые “подадут заявления о своей несолидарности с ЦК”.

Грубо и бесцеремонно представители партии были исключены из состава Московского, Новгородского, Пермского, Орловского, Витебского и других советов. К осени левые эсеры числились только в 31 уездном совете, а на VI Всероссийском съезде советов (ноябрь 1918 г.) им принадлежал лишь один мандат из ста (по сравнению с 30% на предыдущем съезде).

Что хуже всего, раскол ПЛСР стал оформляться организационно. Уже 21 июля представители 18 левоэсеровских организаций (в основном Поволжья и Центрально-Черноземной области), собравшись на конференцию в Саратове, признали необходимость создания новой партии. Конференция решила созвать съезд всех бывших левых эсеров. Съезд собрался в сентябре, на нем была учреждена партия “революционных коммунистов” (лидеры – А.М.Устинов, Биценко, Колегаев).

28 июля группа левых эсеров Пресненского района 'Москвы покинула городскую партконференцию в знак протеста против акции 6 июля. Консолидировавшись вокруг газеты “Знамя трудовой коммуны”, эта группа заявила о готовности создать новую партию, “окончательно и бесповоротно” порывающую с ПЛСР. В сентябре состоялась конференция, объявившая себя учредительным съездом партии “народников-коммунистов” (лидеры – Г.Д.Закс, Л.Оборин).

А что же те, кто остался в партии? На I Совете ПЛСР (август) по-прежнему ставились задачи срыва Брестского мира, [c.377] децентрализации продовольственного дела, ликвидации комбедом. Временное исполнительное бюро санкционировало уход партии в подполье. Hа IV съезде ПЛСР (октябрь) ответ за июльскую катастрофу пришлось держать Камкову, Карелину и Прошьяну. Теперь лишь иронию вызвал тезис Камкова: когда придет мировая революция, то “не большевики, а левые эсеры будут иметь шансы на успех и победу”. Так, один делегат заметил: “Я бы рассказал сказку про революционера и ребенка. Революционер перед взрывом, который он решил совершить, обдумывает все, подготавливает, рассчитывает каждую мелочь, прежде чем взорвать. Ребенок же в страшном нетерпении сделать поскорее садится и топает ножкой”.

Тем не менее в острой полемике победили сторонники “активной” линии. Съезд выступил против продовольственной политики большевиков, за упразднение СНК и передачу его функций ВЦИК. II Совет ПЛСР (декабрь 1918 г.) обрушился на аграрную политику большевиков, обвиняя их в “искусственном насаждении советских хозяйств”, которое ведет <к созданию нового класса советских батраков и государственно-оброчных крестьян, к образованию в деревне привилегированных слоев, живущих за счет трудового крестьянства”. В резолюциях, принятых на II Совете, выдвигались требования упразднения ЧК и ревкомов, передачи управления всем народным хозяйством профессиональным союзам, отказа от репрессивных мер при проведении продовольственной политики. [c.378]

Уход

Зимой 1919 г. в Москве были арестованы многие руководители ПЛСР. В марте ЧК, ставшая едва ли не основным инструментом межпартийных отношений, арестовала 35 левоэсеровских активистов, обнаружила подпольную типографию, где печаталась партийная пресса. Подобные акции чекистов имели также место в Пскове, Туле. Казани, Брянске, Орле, Гомеле, Астрахани и др. Всего в первой половине 1919 г. было раскрыто 45 нелегальных левоэсеровских организаций. Деятельность левых эсеров не раз становилась предметом обсуждения в городских, губернских комитетах РКП (б). Этот вопрос рассматривался также ЦК партии коммунистов.

Летом 1919 г. ЦК ПЛСР большинством голосов принял тезисы, в которых отвергались методы вооруженной борьбы с советской властью. В октябре 1919 г. “большинство ЦК” распространило по левоэсеровским организациям циркулярное письмо, призывавшее к объединению на почве отказа от вооруженной борьбы. Однако “активистское” крыло партии, не желая отказываться от своей тактики, провело в ноябре 1919 г. конференцию, на которой этот призыв был отвергнут.

В то время как “активисты” остановили свой выбор на критике оружием, “легалисты” предпочли оружие критики. Так уж сложилась судьба этой партии, что ей некогда было предаваться теоретическим дискуссиям. Будучи с первых своих шагов вовлечена в водоворот гигантских событий, ПЛСР не успевала осмыслить самое себя. Теперь, [c.378] вынужденные смыкать свои поредевшие ряды, левые эсеры должны были оглянуться на свои программные знамена.

Начиная с первых двух номеров журнала “Знамя” – центрального органа партии (всего вышло 11 номеров), не было ни одного, в котором не помещались бы материалы “к выработке партийной программы”. Рассматривая программное творчество левоэсеровских теоретиков, необходимо обратить внимание на два обстоятельства. Во-первых, на присущий левоэсеровским конструкциям утопизма. Субъективизм народников левые эсеры возвели в абсолют: “Уже наступило время провозгласить лозунги нового утопизма вместо кончающего свой век трезвого реализма”. Этот же взгляд разделял бывший нарком юстиции Штейнберг, полагавший, что “теории социализма надо во многом вернуться к так называемому утопическому социализму с его глубокими источниками нравственного пафоса и большой силой синтеза в разработке самого идеала, чуждому так называемому научному социализму”. Понятно, что такого рода подход позволял скорее создать секту, нежели консолидировать политическую партию.

Во-вторых, левые эсеры ощущали потребность преодолеть замкнутую систему отражений, когда, с одной стороны, их теоретическая мысль натыкалась на программу марксистов, с другой – на программу социалистов-революционеров. Отсюда – заимствования и, как следствие, эклектика. У меньшевиков бралась идея об автоматическом крахе капитализма и конфликте между метрополиями и колониями как основном антагонизме эпохи, откуда выводилось, что движущая сила мировой революции – “пятое сословие”, т.е. “униженное и ограбленное” крестьянство Востока. У большевиков занималась концепция об отмирании государства, что понималось левыми эсерами не как дело отдаленного будущего, но как проблема текущего момента. У анархистов – концепция децентрализации, очень напоминающая бакунинскую “федерацию коммун”.

“Большинство ЦК ПЛСР” (май 1920 г.) не только установило недопустимость вооруженной борьбы с советской властью, но и указало на необходимость участия в жизни советов. Резолюции содержали призыв бороться с контрреволюцией, поддерживать Красную Армию, участвовать в социальном строительстве и преодолении разрухи. Это свидетельствовало о повороте в сторону сближения с большевиками, каковой не в последнюю очередь был обусловлен польской интервенцией, вызвавшей, как подметил Ленин, патриотический подъем крестьянства.

Та часть ЦК, что заявила о неподчинении “большинству” и образовала самостоятельный центр, распространила директиву об организационном размежевании. В июле 1920 г., когда “активисты” (не подчинившаяся “большинству” часть ЦК) образовали “Комитет Центральной области”, “большинство ЦК” отмежевалось от него и его печатных выступлений. Принципиальные расхождения в руководстве партии делали невозможным его функционирование, поэтому “большинство” конституировалось в Центральное организационное бюро (ЦОБ), ближайшей задачей которого ставился созыв партийного совещания. В платформе ЦОБ говорилось об отражении контрреволюции, поддержке усилий Красной Армии, участии в жизни [c.379] советов; в ней также содержались требования создания “свободных проф союзов”, “органического слияния” промышленности и сельского хозяйства, “перехода от бюрократической национализации к творческом социализации”.

К концу 1922 г. распад организационных структур ПЛСР стал неоспоримым фактом. Развалился руководящий центр: одни члены ЦК ушли к большевикам, другие пребывали в ссылках и тюрьмах, третьи – в эмиграции. Осенью прекратилось издание журнала “Знамя” В декабре состоялись выборы в местные советы; хотя все кандидаты, кроме большевистских, находились в заведомо проигрышном положении, красноречивым свидетельством слабости ПЛСР явился тот, например, факт, что в Моссовет ей не удалось провести ни одного своего кандидата.

Россия, полуживая от нескончаемой войны, террора, тифа и голода, смертельно устала от политики. Она смирялась с диктатурой большевиков, которую те предпочитали именовать “диктатурой пролетариата”. Доведенный до крайности народ, по поговорке, сложившейся еще во времена Великой французской революции, был “согласен на любой режим, при котором едят”, а нэп, казалось бы, предоставлял такую возможность. В этих условиях ПЛСР была обречена на исчезновение. [c.380]

Глава XVIII. АНАРХИСТЫ ИСЧЕЗАЮТ

Анархическая палитра осени 1917 г. мало изменилась по сравнению с предшествующим периодом. На арене межпартийной борьбы по-прежнему находились представители анархо-коммунизма, анархо-синдикализма и индивидуалистических течений. Ведущее положение в российском анархизме занимали анархисты-коммунисты, но так продолжалось недолго, и уже в апреле–октябре 1918 г. силам правящего режима удалось нанести ряд ощутимых ударов по федерациям и ассоциациям анархо-коммуннстов в Москве, Петрограде, Вологде, Брянске и других городах и фактически “обесточить” данное направление анархизма. Осенью 1918 г. в Москве по инициативе А.А. Карелина была воссоздана Московская федерация анархических групп и проведена работа по созыву I Всероссийского съезда анархистов-коммунистов. С этого момента фактически можно считать, что руководство анархо-коммунистическим движением и стране взяла в свои руки Всероссийская федерация анархистов-коммунистов.

В 1919 г. в Москве создается Всероссийская федерация анархической молодежи (ВФАМ), имевшая филиалы в 23 городах страны. Анархистов разных направлений объединяла идея экономической несостоятельности политики большевиков и, в частности, их приверженности догматам марксизма, методам политического насилия, отстранения трудящихся от управления производством. Единую же свою концепцию в этих и других областях анархисты не смогли выработать, хотя имелись некоторые разработки об “экономической трудовой революции”.

Несколько более энергично, чем другие анархисты, пытались действовать в 1917–1918 гг. анархисты-синдикалисы, имевшие значительный опыт практической работы в рабочих объединениях и союзах (фабзавкомах, профсоюзах и др.) и значительную “заграничную практику” за период эмиграции в 1914–1917 гг. По мнению анархистов-синдикалистов, на следующий день после социальной революции государственная и политическая власть должна быть уничтожена и создано новое общество под руководством федерации синдикатов, отвечающее за организацию производства и распределения. Как и анархистам-коммунистам, синдикалистам также пришлось (уже в советской России) пережить несколько расколов и дроблений на более мелкие течения. Крупным объединением синдикалистов в указанное [c.381] время был Союз анархо-синдикалистской пропаганды “Голос Труда”, имевший отделения и издательства в двух северных столицах. Водоразделом в деятельности синдикалистов можно считать весну–лето 1918 г., когда в печатных изданиях разгорелись ожесточенные споры об отношении к большевикам. Негативно настроенных к власти синдикалистов, издававших в Москве газету “Вольный голос труда”, вскоре обуздали и наложили запрет на их деятельность, а компромиссно настроенным к большевикам синдикалистам дали возможность обсудить вопрос о создании единой Всероссийской конфедерации и в августе–сентябре 1918 г. провести I конференцию. Конференция избрала секретариат Всероссийской конфедерации во главе с Г.П. Максимовым и уже в ноябре–декабре 1918 г. провела II конференцию своих сторонников. Программные вопросы синдикализма в расширенном виде удалось обговорить только в апреле 1919 г. на III конференции и лишь в октябре 1920 г. был, наконец, опубликован проект устава Всероссийской конфедерации и принято решение о ее образовании. Еще год спустя сами синдикалисты отмечали редкую аморфность и неорганизованность своего движения, отсутствие единства в программе и тактике, приводившее рядовых участников к неверию в собственные силы.

Наряду с анархо-коммуннстами и синдикалистами осенью 1917 – весной 1918 г. активно заявили о себе анархо-индивидуалисты. Братья Владимир и Абба Львовичи Гордины обосновали идеологию пананархизма, базирующуюся на идее всеобщей и немедленной анархии и якобы отвечающую стремлениям толп босяков и люмпенов. Осенью 1920 г. Гордин заявил о создании новой разновидности пан-анархизма – анархо-универсализма. соединявшего в себе основные положения различных направлений анархизма с признанием идеи мировой коммунистической революции.

Вскоре идеи модернизации подвели идеологов анархизма к признанию “классического” анархизма несостоятельным и заставили разработать концепцию анархо-боиокосмизма (лидер – А.Ф. Агиенко), видевшего идеал анархии в максимальной свободе отдельной личности (в т.ч. и на бескрайних просторах Вселенной) и признававшего помимо права на бытие в космосе также принцип индивидуального бессмертия и воскрешения из мертвых.

Одним из родоначальников анархо-гуманизма в 1918 г. стал А.А. Боровой, талантливый ученый-юрист и общественный деятель, ставивший вопрос о создании более совершенного общественного порядка со свободными людьми. Еще дальше шли немногочисленные представители неонигилиз-ма (лидер – А.Н. Чернов) и махаевщины (лидер – Я.В. Махайский), отрицавшие право на существование различных институтов общественного и государственного устройства и высказывавшие (особенно Махайский) резко отрицательное отношение к интеллигенции.

Таким образом, как и в дореволюционный период, российские анархисты отличались от представителей других партий и течений своей пестротой, идейной разобщенностью и организационной неразберихой. Это сковывало усилия ряда здравомыслящих анархистов, [c.382] пытавшихся создать из массы формирований “единый анархизм”, который мог бы пользоваться доверием большинства трудящихся.

Идея созыва единого Всероссийского съезда анархистов (получившая даже организационное оформление в июле 1917 г. в Харькове на конференции анархистов Юга России), несмотря на отчаянные попытки московских, питерских и харьковских анархистов, в 1918– 1921 гг. так и осталась неосуществленной.

Особая попытка создания “единого анархизма” принадлежала украинским анархистам. В ноябре 1918 г. в Курске они образовали группу “Набат” и приняли решение о создании единой конфедерации анархистских организаций Украины. Ее оформление завершилось в апреле 1919 г. в Елисаветграде. Влившись в повстанческое движение украинских крестьян (махновщину), лидеры конфедерации во главе с В.М. Волиным и П.А. Аршиновым пробовали оказать воздействие “анархическими идеями” на Н.И. Махно и махновцев.

Нестор Махно, как и некоторые крестьянские вожди анархистов, в годы гражданской войны создавали партизанские отряды под лозунгом “За нами анархисты” и выступали на защиту советской власти. Уже в начале 1918 г. Махно активно включился в борьбу с противниками революции: разоружил казачьи эшелоны, возвращавшиеся с фронта на Дон, сражался с кайзеровскими войсками, оккупировавшими часть Украины. После встречи с Лениным, Троцким и Свердловым он становится руководителем повстанческого движения в Екатеринославской губернии, участвует в военных действиях против Петлюры, а в дальнейшем – с войсками Деникина и Врангеля. Одновременно Махно инициировал саботаж мероприятий советской власти, направленных на создание комбедов и продотрядов. Приведенные факты свидетельствуют о двойственности идейных основ анархизма, противоречивости его идейной платформы, что в конечном итоге привело к гибели этого движения н России.

Осенью 1920 г. “набатовцы” попытались созвать анархический съезд в Харькове, но тут же оказались в застенках Чрезвычайной комиссии.

В общем штурм большевистского Эвереста в 1918–1921 гг. для основной массы анархистов и их теоретиков закончился бесславно, анархисты со своими лозунгами борьбы за свободу личности против государственных институтов были приемлемы для власти только до гой поры, пока не мешали осуществлению ее собственных планов государственного строительства. Появление же анархических настроений среди деклассированных элементов городского населения и части рабочих, солдат и матросов представляло значительную опасность для претворения в жизнь большевистских планов, правящая партия, естественно, не могла допустить возникновения подобных ситуаций в масштабе всей страны, хотя проколы, конечно же, случались (вспомним события весны 1918 г. в Туле, Коврове, Колпино, на уральском Березовском заводе, 1920–1921 гг. на Тамбовщине, в Кронштадте и других местах, чтобы понять, насколько реальна была такая альтернатива). [c.383]

Вместе с тем не будем забывать, что идейный вдохновитель poссийского анархизма П.А. Кропоткин признал Октябрьскую революцию и высоко оценивал роль Советов и жизни страны. Он поддерживал контакты с Лениным. Летом 1920 г. Кропоткин обратился с призывом к международному пролетариату поддержать социалистическую революцию и “заставить свои правительства отказаться от: мысли о вооруженном вмешательстве в дела России”.

Экономические взгляды анархистов и их отношение к большевистской модели преобразования общества после октября 1917 г. до сих пор малоизвестны. Считая большинство их замыслов утопическими, нельзя, однако, сбрасывать со счетов их внешнюю привлекательность, желание анархистов поскорее утвердить социальную справедливость. Следуя учению об анархистском идеале, созданному М.А. Бакуниным и П.А. Кропоткиным, анархисты различных течений доказывая экономическую несостоятельность планов большевиков, а препятствия для их осуществления видели в марксистском догматизме, излишний централизации производства, отстранении трудящихся от управления экономикой. Общая критики экономической политики большевиков дополнялась конкретной борьбой анархистов претив их первых экономических акций – рабочего контроля, национализации промышленности, централизованного управления производством. Выдвинув лозунг “экономической трудовой революции”, анархисты по сути нацеливали трудящихся на захват предприятий рабочими коллективами. Для пропаганды своих идей в области рабочего контроля (и других подобных инициатив) анархисты использовали трибуну всероссийских съездов профсоюзов и ВЦИК.

Изменение экономической ситуации в стране в течение 1918 г. привело к смене тактической линии анархистов по отношению к экономическим мероприятием большевиков (в декабре 1918 г. анархисты-коммунисты, например, пошли на признание возможности реорганизации существующего строя на “началах вольного рабочего социализма” с использованием экономических проектов большевиков). Анархисты упорно развивали идеи децентрализованного управления народным хозяйством, и некоторые из организаций предлагали создать “снизу вверх” на федеративных началах “общегородские экономические советы, которые затем объединятся в единую федеративную организацию в губернском масштабе, а далее и во Всероссийский союз труда”.

Создание ВСНХ для централизованного управления производством страны было встречено анархистами в штыки. В ответ И.С. Блейхман выдвинул свой проект управления народным хозяйством, где основное место в системе новых экономических отношений отводилось деценрализованным фабзавкомам и сельскохозяйственным комитетам. Другой известный анархист – А.А. Солонович предложил подчинять хозяйство страны двум центрам – созданной на договорных началах Центральной конфедерации профсоюзов и Бирже труда, в задачу которой входило бы регулирование распределения. Одновременно он предлагал отказаться от [c.384] товарно-денежных отношений и ввести уравнительное распределение продуктов среди трудящихся. А.А. Карелин предлагал вообще отказаться от регулирования производства и передать его “сходам рабочих вольных мастерских”. Представителям трудовых коллективов, поддерживавших анархистов, более всего нравились их идеи немедленного захвата предприятий. Другие стороны экономических построений анархистов их не интересовали. Так же относились к этим (и подобным проектам других партий) большевики, менявшие курс управления страной по своему усмотрению. Население вынуждено было вкусить плоды “демократического централизма”, жесткого централизованного управления и нормированного распределения. Подобные мероприятия вызывали массовые протесты и недовольство трудящихся.

Экономическую перспективу развития общества пробовал определить П.А. Кропоткин: “...туманные обещания и пустые слова никого не устроят. Всеобъемлющий план национализации земли, простой и определенный, без разрушения миллионов крестьянских хозяйств; такой же, не менее определенный, план социализации всех крупнейших отраслей промышленности, в том числе горнодобывающей, и железных дорог... Все это должно быть представлено в четкой форме, чтобы можно было достичь успеха. Но, насколько мне известно, ничего подобного не было сделано ни одной из партий или местных правительств, которые образовались в различных областях России”.

Ряд анархистских организаций выступили на борьбу с советской властью. Они были причастны к организации в Москве взрыва в здании МК РКП(б) в Леонтьевском переулке в январе 1919 г., их заметили среди участников антоновского мятежа на Тамбовщине и Кронштадского выступления в 1921 г.

В реальном противоборстве с большевиками анархисты и их сторонники из числа оппозиционных партий имели, конечно, мало шансов на успех. Даже при самых благоприятных условиях они вряд ли сумели бы воплотить свои замыслы на практике. Самым целесообразным в условиях России, вероятно, был бы путь взаимного обогащения различных теорий и взглядов и выработки оптимального режима государственного управления.

Ликвидация очагов бандитизма, предпринятая силами ВЧК–ОГПУ по всей стране в 20-х годах, лишила сторонников “вольной” жизни последнего пристанища и свободы, открыв им двери в места “не столь отдаленные”. Уменьшение притока сил в свои организации, изрядно подпитывавшиеся в свое время за счет полууголовных элементов, сразу ощутили “идейные” анархисты.

Верхушка движения, не имевшая после смерти П.А. Кропоткина в феврале 1921 г. подлинного руководителя и теоретика, опять раскололась на несколько направлений. Значительное число анархистов заявило о кризисе движения, его перерождении, своем желании трудиться на благо народа и вступило в РКП(б). По данным партийной переписи 1922 г., в рядах РКП(б) насчитывалось 633 анархиста разных течений. Другая часть духовному гнету и дискриминации предпочла эмиграцию. Оставшиеся в стране [c.385] приверженцы анархии пытались проводить агитационно-пропагандистскую работу, используя для этого любые возможности. В конечном итоге к концу 20-х – началу 30-х годов действующих анархистов-практиков в стране практически не осталось. В 1940 г. прекратил окончательно свое существование Музей П.А. Кропоткина в Москве, действовавший около 17 лет. Еще страшнее оказалась судьба людей, исповедовавших идеи анархии, – многие из них исчезли бесследно в лагерях ГУЛАГа. Это еще одна, пока непознанная страница истории анархизма в России. [c.386]

Глава XIX
РСДРП(б)–РКП(б) НА ЭТАПЕ ПРЕВРАЩЕНИЯ В ПРАВЯЩУЮ ПАРТИЮ (октябрь 1917–1920 гг.)

Большевики приходят к власти

Замысел, подготовка, ход и результаты Октябрьского вооруженного восстания свидетельствовали, что радикальное ядро большевиков видело единственный способ реализации собственных программных установок – через установление и упрочение единовластия своей партии в идеологической оболочке “диктатуры пролетариата”. В первые послеоктябрьские дни и месяцы некоторые из лидеров партии еще негодовали, когда оппоненты большевизма ставили знак равенства между понятиями “диктатура класса” и “диктатура партии”. Но было ясно, что в реалиях России того времени иначе и быть не может.

Уже в ходе работы Второго Всероссийского съезда советов при обсуждении вопроса о составе нового правительства в оборот было – фактически впервые в истории России – введено, как употребляемое в единственном числе, понятие “правительственная партия”. И хотя политические коалиции в рамках Временного правительства строились на принципе соглашений самых влиятельных тогда партий, ни одна из них, как уже говорилось выше, не брала на себя всю полноту ответственности за судьбу страны. Скептически оценивая опыт нахождения у власти других социалистических партий – прежде всего меньшевиков и эсеров, – Л.Д. Троцкий дал им пренебрежительную характеристику “партий полувласти”.

Делать что-либо наполовину было не в традициях оказавшихся у руля государства в октябре 1917 г. “российских якобинцев”. Задачи своей партии им виделись в принципиально ином свете: “Вести весь народ к социализму, направлять и организовывать новый строй, быть учителем, руководителем, вождем всех трудящихся и эксплуатируемых в деле устройства своей общественной жизни без буржуазии и против буржуазии”. Так писал В.И. Ленин, обдумывая вопрос о роли партии после прихода ее к власти. Это была новация, подобную которой мировая история политических партий еще не знала. В цитированных ленинских словах объективно содержалась установка на строительство партии-государства с приданием этому двуликому Янусу всеобъемлющих функций и конфронтационной направленности по отношению к инакомыслящим и желающим жить по другим нормам. [c.387]

Октябрь 1917 г. стал для большевиков “моментом истины”, который открыл им возможности для реализации сформулированной) вождем партии еще на заре ее существования (в работе “Шаг вперед, два шага назад”) задачи превращения “авторитета идей в авторитет власти”. Только теперь эта формула внутрипартийных отношений распространялась на все общество, а те, кто стремился стать “политическими руководителями, народа”, были преисполнены решимости идти вперед и только вперед.

Впрочем, далеко не все в большевистском штабе руководствовались таким революционным максимализмом. Были и сомневающиеся, колеблющиеся, а точнее, мыслящие более традиционными категориями политической культуры, допускавшими возможность плюрализма, многопартийности, политических блоков и соглашений. Настроения осторожности и осмотрительности части руководства партии эйфория победы на время приглушила, но не смогла искоренить. Так, описывая атмосферу не протоколировавшегося заседания ЦК, состоявшегося в 3 часа ночи с 24 на 25 октября в ходе работы съезда советов, А.А. Иоффе (тогда – кандидат в члены ЦК) воспроизвел интересный эпизод: Ленин на замечание “мрачно настроенных противников восстания... что мы “едва ли продержимся две недели”, парировал: “Ничего, когда пройдет два года и мы все еще будем у власти, вы будете говорить, что еще 2 года продержимся”.

Настроения неуверенности и тревоги не покидали и некоторых участников заседания большевистской фракции съезда советов утром 25 октября, на котором Ленин от имени ЦК выступил с докладом о составе – исключительно однопартийном, большевистском – будущего правительства. В зале на миг воцарилось молчание. А.Лозовский вспоминал: “Как-то жутко стало; каждый понимал всю серьезность сделанного шага”. И шаг этот – волей радикальных сил РСДРП(б) – был сделан. Съезд советов 25 октября утвердил декрет об образовании Рабочего и крестьянского правительства, большевистского по своему составу. Дальнейшие шаги однопартийной власти уже во многом зависели от логики развития событии.

Все политические партии в стране, за исключением левых эсеров, увидели в случившемся государственный переворот и узурпацию власти одной партией. “Такая власть, – подчеркивалось в последнем обращении Предпарламента к гражданам России, – должна быть признана врагом народа и резолюции”. Особенное негодование представителей демократических сил во Временном совете Российской республики вызвал тот факт, что в числе заключенных в казематы Петропавловской крепости членов Временного правительства оказались и министры-социалисты. [c.388]

На пути к однопартийной диктатуре

Период с 25 октября 1917 г. по 6 января 1918 г. правомерно рассматривать как такой этап становления новой власти, когда сохранялась альтернатива формирования правительства на основе коалиции всех социалистических партий. Причем попытки практически [c.388] реализовать эту альтернативу шли с двух сторон: требования сил социалистической оппозиции находили понимание и позитивную ответную реакцию со стороны умеренного крыла в большевистском руководстве. Его лидером в первые дни пребывания большевиков у власти с полным основанием можно считать члена ЦК РСДРП(б) Л.Б. Каменева, избранного 27 октября председателем ВЦИК Советов.

29 октября один из самых влиятельных и организованных в стране профессиональных союзов – Всероссийский союз железнодорожников в лице своего исполнительного комитета (Викжель), в котором ведущие позиции занимали меньшевики, ультимативно выдвинул требование создания однородного социалистического правительства и пригрозил, в случае непринятия этого требования, забастовкой во всероссийском масштабе. В тот же день на заседании ЦК большевистской партии, проходившем в отсутствии жестко настроенных вождей – Ленина и Троцкого, было признано возможным расширить политическую базу советского правительства и изменить его состав. Вести переговоры об этом с другими социалистическими партиями были уполномочены Каменев и Г.Я. Сокольников. “Соглашение возможно и необходимо”, – заявил Каменев от имени ВЦИК на совещании в Викжеле представителей восьми партий и нескольких межпартийных организаций. Условия соглашения: признание вступающими в коалицию партиями платформы Второго съезда советов и распространение соглашения на все советские партии до народных социалистов включительно. “Для ВЦИК, – добавил его председатель, – на первом месте стоит программа правительства и его ответственность, а отнюдь не личный его состав”.

Руководствуясь таким критерием, Каменев не возражал, когда на второй день переговоров эсеры на пост главы правительства взамен Ленина выдвинули кандидатуру В.М. Чернова. Он поддержал также предложение пополнить ВЦИК представителями от исполкома Всероссийского совета крестьянских депутатов, от профсоюзов, а также от петроградской и московской городских дум, превратив его во Временный народный совет. Идея формирования однородного социалистического правительства, способного подвести широкую социальную и политическую базу под уже провозглашенную советскую власть, обретала реальные контуры. Это было особенно важно для Каменева и его сторонников и небезразлично для Ленина в обстановке, когда на Петроград двигались войска Керенского-Краснова, а возможная забастовка железнодорожников могла помешать организации отпора этим антисоветским силам. Подавление к 31 октября этого выступления привело к изменению соотношения сил в руководстве РСДПР(б) в пользу “твердокаменных”.

Выступая на заседании ЦК 1 ноября, Ленин подверг критике “капитулянтскую” линию Каменева и с обезоруживающей откровенностью добавил: “Разговаривать с Викжелем теперь не приходится... Переговоры должны были быть как дипломатическое прикрытие военных действий”. Тем не менее добиться немедленного прекращения переговоров главе советского правительства не удалось. Десятью голосами против трех ЦК партии высказался за их продолжение, но на более жестких условиях. Большевистская фракция ВЦИК стала [c.389] требовать: не менее половины наркомовских портфелей остаются за большевиками, участие Ленина и Троцкого в будущем кабинете обсуждению не подлежит. Именно по их инициативе (не случайно в тот же день 1 ноября на заседании Петроградского комитета партии Ленин заявил, что после того, как Троцкий убедился в невозможности единства/с меньшевиками, “не было лучшего большевика”) и под их давлением удалось торпедировать переговоры, склонив в ЦК чашу весов в пользу их прекращения.

Оставшиеся в меньшинстве пять членов ЦК (Л.Б.Каменев, Г.Е.Зиновьев, В.П.Ногин, А.И.Рыков, В.П.Милютин) опубликовали 4 ноября в газете “Известия” заявление о своем выходе из ЦК. Основываясь на убеждении, что создание “социалистического советского правительства” необходимо “для предотвращения кровопролития”, они мотивировали свое решение резко и определенно: “Мы не можем нести ответственнность за эту гибельную политику ЦК, проводимую вопреки громадной части пролетариата и солдат...” Так десятый день пребывания большевиков у власти обернулся серьезным расколом в руководстве партии, приведшим к первому кризису новой власти.

8 ноября ЦК постановил снять Каменева с поста председателя ВЦИК и рекомендовать на это место Я.М.Свердлова – уже не столько политика, сколько талантливого организатора и безупречного исполнителя воли партии и ее вождя. Подали заявление об отставке и покинули Совнарком четыре из одиннадцати народных комиссаров – Рыков (внутренних дел), Милютин (земледелия), Ногин (торговли и промышленности). И.А.Теодорович (снабжения). Еще раньше – 2 ноября – подал заявление об отставке нарком просвещения А.В.Луначарский, открыто относивший себя к “блоку правых большевиков”. Формально отставка Луначарского не была связана с внутрипартийной борьбой (речь шла о протесте в связи с разрушением исторических памятников Кремля в ходе вооруженного восстания в Москве), но ее истинная подоплека не вызывала сомнений. В опубликованном лишь недавно письме к жене от 29 октября он писал: “Ясно одно – с властью у нас ничего не выходит. Одни мы ничего не сумеем”. Выход из положения виделся ему в создании широкого демократического “фронта”: “Ленин – Мартов – Чернов – Дан – Верховский”. Поддавшись уговорам председателя Совнаркома, Луначарский в составе правительства остался, как и нарком труда А.Г.Шляпников, заявивший о своей солидарности с теми в ЦК и Совнаркоме, кого Ленин назвал “дезертирами”, а их попытки содействовать созданию однородного социалистического правительства – “викжелянием”.

Межпартийные переговоры по инициативе Викжеля стали важным, но все-таки эпизодом в развитии послеоктябрьской политической ситуации в стране. Судьбоносным для России событием стал созыв и почти синхронный разгон большевиками Учредительного собрания.

Провозглашение Вторым съездом советов нового строя как “власти трудящихся”, рабочих, крестьян и солдат, власти, базировавшейся на демократии “униженных и оскорбленных”, на первых порах формально не противопоставлялось демократии общенародной, [c.390] воплощавшейся в идее Учредительного собрания. Более того, в соответствии с решением съезда Совнарком учреждался как “Временное рабочее и крестьянское правительство” для управления страной “впредь до созыва Учредительного собрания”. Что это было – политическое лавирование? Думается, что не только.

На волне эйфории, вызванной мгновенной и почти бескровной победой октябрьского вооруженного восстания, большевики надеялись закрепить свой успех, получить (если не единолично, то с поддерживавшими их левыми эсерами, а также меньшевиками-интернационалистами) большинство мест в Учредительном собрании и тем самым мандат доверия и законности непосредственно из рук народа. Уже 27 октября Совнарком подтвердил дату проведения выборов во всероссийский парламент – 12 ноября. Но при этом не забывалось и о разработке путей отступления. Так, за четыре дня до выборов на расширенном заседании Петроградского комитета РСДРП(б) открыто обсуждалась возможность разгона “Учредилки”, если “массы ошибутся с избирательными бюллетенями”.

Выборы состоялись в срок по пропорциональной системе, сочетавшей выдвижение кандидатов от территориальных округов (68 тыловых и 7 фронтовых) и голосование по партийным спискам. Всего на избирательные участки явилось 48,4 млн. человек, получивших возможность выразить свою волю в соответствии с самыми демократическими принципами. Выборы стали действительно всеобщими, прямыми, равными, а голосование – тайным. Результаты их отразили факт радикализации настроений масс. 19,1 млн. человек (39,5%) проголосовала за эсеров; 10,9 млн. (22,5%) за большевиков; 1,5 млн. (3,2%) – за меньшевиков: 439 тыс. (0,9%) – за народных социалистов. 7 млн. голосов (14.5%) собрали разнородные национальные партии неонароднического и социалистического толка. Таким образом, 39 с лишним млн. избирателей (80,6%) высказались за демократическое будущее России на базе многопартийности при соблюдении так или иначе понимаемого принципа социальной справедливости. Лишь 4,5% избирателей поддержали кадетов и 0,6% – монархистов.

Нельзя сказать, что такой итог был сюрпризом для большевиков: многие в партии прогнозировали победу эсеро-меньшевистского блока. Но и настроения разочарования были налицо. Предложения вообще не назначать даты созыва Учредительного собрания не прошли, в чем Ленин позднее усматривал большую ошибку. Но надежда еще как-то уравновесить силы за счет неприбытия части депутатов с мест брала верх. Тем не менее уже 12 декабря ЦК принимает написанные Лениным тезисы, в которых заявлялось, что интересы революции “стоят выше формальных прав” вновь избранного органа законодательной власти и что “единственным шансом на безболезненное разрешение кризиса” может стать “безоговорочное заявление” Учредительного собрания о признании им советской власти и принятых ею декретов о мире и земле. На основе этого ультиматума открытие собрания намечалось на 5 января 1918 г. по достижении кворума прибывающих в столицу депутатов.

Разогнав в ночь с 5 на 6 января 1918 г. Учредительное собрание и силой подавив выступления в его поддержку, большевики [c.391] показали, что “абсолютно бесспорный”, по словам Ленина, урок революции, состоявший в том, что только союз большевиков с эсерами и меньшевиками сделал бы гражданскую войну в России невозможной, оказался преданным ими забвению. Большевики внесли свою – на том этапе решающую – лепту в погребение российской демократии. Однозначность этого итога не могли поколебать такие факты, как временный политический блок большевиков с левыми эсерами и вхождение последних в состав правительства.

Подавляя партийно-политическую оппозицию, РСДРП(б) добровольно взваливала на себя непосильный для одной партии груз политической ответственности за все, что происходило в огромной многоукладной стране. Этим она – как политическая партия – обрекала себя на превращение в государственную структуру репрессивно-диктаторского характера. В принципе отвергая политический плюрализм, вожди большевизма вместе с тем первоначально не могли не считаться с разбросом мнений в собственных рядах. Существовала в этой связи и надежда, что режим определенной внутрипартийной демократии может компенсировать отсутствие такового в масштабах всего общества, а партия окажется способной – в том числе и через механизм внутрипартийных дискуссий – выполнять функции регулятора, подстраивающего друг под друга интересы и политические настроения ведущих социальных сил страны: рабочего класса и крестьянства. Все остальные слои общества так или иначе отбрасывались в стан контрреволюции. Одолев Рубикон Учредительного собрания, большевики укрепились в своем убеждении, что демократия трудящихся в форме советов выше, чем демократия всеобщая, которая квалифицировалась ими как буржуазная.

На что же могли рассчитывать они, стремясь подменить плюрализм в обществе борьбой мнений внутри партии? Ответ на этот вопрос требует рассмотрения таких моментов, как: численность, состав, организационная структура партии, социокультурный облик ее руководящего слоя, характер и содержание социальной практики большевиков в условиях осуществления ими однопартийной диктатуры. Но начать все же следует с того, как “русские якобинцы” 1917 г. представляли свое место и роль в развернувшихся в стране и мире событиях. [c.392]

Самоидентификация большевизма

Оставшись один на один с обществом, до предела взбудораженным революцией, а также с самими собой, большевики в новых для них условиях вынуждены были обратиться к проблеме самоидентификации. Суть ее практически одновременно с созданием РСДРП на излете XIX столетия сформулировал французский художник-постимпрессионист П.Гоген, назвав свою программную картину так: “Откуда мы пришли? Кто мы? Куда мы идем?”

Первым шагом на пути постижения собственной идентичности как монопольно правящей в стране политической структуры стало изменение названия партии. Решение о переименовании Российской [c.392] социал-демократической рабочей партии (большевиков) в Российскую коммунистическую партию (большевиков) было принято в марте 1918 г. на ее Первом послеоктябрьском и Седьмом по общему счету экстренном съезде. Экстренность его определялась срочной необходимостью решить вопрос о сепаратном мире с Германией, но и проблема “смены старого белья” представлялась лидерам большевиков неотложной. Процедура переименования партии, ставшая итогом развернувшейся с апреля 1917 г. внутрипартийной дискуссии по этому вопросу, прошла без особых осложнений. Ответом на замечание Ю.Ларина, что партия теряет в названии свое определение как партии рабочей, стала довольно небрежная ленинская реплика, что “мы слишком впадаем в мелочи”, а “за кривотолками все равно не угонишься”.

Принципиальную суть происходящего как окончательного разрыва не только с социалистическим движением внутри -страны, но и с ведущим направлением массового рабочего движения на Западе, большинство делегатов съезда, надо думать, даже не осознало. Ленинские доводы о том, что партия идет по пути, начертанному авторами “Манифеста Коммунистической партии”, что “старое понятие демократизма, – буржуазного демократизма, – оказалось в процессе развития нашей революции превзойденным”, а европейский социализм потерпел полный крах, ввиду чего партия “связь с этим старым официальным социализмом рвет”, вполне удовлетворили делегатов. Предостережение о роковых последствиях этого шага прозвучало лишь из уст видного большевистского публициста, редактора “Известий” Ю.М.Стеклова – одного из тех, кто стоял у истоков партии: “...Политически мы страшно потеряем от такой замены,.. не скоро приучим массу забыть, что такое была социал-демократия”. Последовавшее ровно через год провозглашение III Коммунистического Интернационала на десятилетия вперед определило линию на раскол мирового рабочего и социалистического движения, на острую, не утихающую борьбу его левого, радикального коммунистического крыла с социал-демократией ведущих стран Запада, а затем практически и всего мира.

Вторым шагом на пути установления своей постоктябрьской идентичности стало принятие новой программы партии. С решением этого вопроса большевики также не желали медлить. “...У нас нет месяцев для того, чтобы за эту работу засесть со спокойствием”, – заявил Ленин с трибуны VII съезда, выразив уверенность в том, что “у нас достаточно теоретических сил... чтобы в несколько недель получить программу”. Первоначальному желанию утвердить новую программу партии в ближайшие недели и месяцы помешали, надо полагать, вначале азарт максимального использования условий мирной передышки, а затем обстановка “вползания” в гражданскую войну. Так что утверждать вторую программу пришлось в разгар последней, ровно через год – в марте 1919 г. на VIII съезде РКП(б).

Съезд собрался в обстановке, когда в нависших с осени 1918 г. над большевистской властью тучах стали появляться первые просветы. Остановлен и потеснен Колчак, нанесен урон Краснову на Дону. Заняв в январе Вильно, Ригу, Харьков, советские войска 5 февраля [c.393] освободили Киев. Образованы в марте Литовско-Белорусская советская и (уже в дни работы съезда) Башкирская автономная советская республики. После месяцев тяжелых разочарований и сомнений в отношении перспектив “мировой революции” и здесь появились надежды: 21 марта была провозглашена советская республика в Венгрии. Лозунг “Пролетарии всех стран, соединяйтесь!” наполнялся новым, конкретным содержанием. Если в международном аспекте он по-прежнему служил установкой на “мировую социалистическую революцию”, то во внутреннем употреблении все более превращался в коммунистическую интерпретацию исторически устоявшейся формулы “Единой и неделимой России”, которую большевики были намерены вновь сплотить, но уже под красными знаменами.

Обнадеживающие изменения во внутренних делах и международном положении советской республики и надежды на дальнейшее развитие революционных процессов в Европе позволили РКП(б) в своей программе провозгласить начало эры “всемирной пролетарской, коммунистической революции”. Россия, которая уже “осуществила диктатуру пролетариата” (т.е. требование первой программы РСДРП) получала возможность “созидать основы коммунистического общества”.

Разрыв с мировой социал-демократией, осуществленный уже изменением названия партии, получал в программе РКП(б) теоретическое обоснование и закрепление. В мировом революционном движении ставка делалась на “распространение советской формы этого движения, т.е. такой, которая направлена прямо к осуществлению диктатуры пролетариата”. Все остальные течения и направления рабочего и социалистического движения назывались “буржуазным извращением социализма”, требовавшим со стороны коммунистов “принципиального решительного разрыва и беспощадной борьбы”. В этой связи подчеркивалась неизбежность гражданских войн внутри государств и революционных войн “против ига империалистических держав”, а лозунги пацифизма, международного разоружения при капитализме расценивались как реакционная утопия и прямой обман трудящихся. Руководителем борьбы пролетариата за его освобождение объявлялся “лишь новый, III Коммунистический Интернационал”.

Источники продемонстрированного в программе РКП(б) левого радикализма и политического сектантства большевиков следует искать в конкретно-исторической обстановке того времени. Мировая война девальвировала многие ценности западной цивилизации. Ее демократический облик оказался глубоко скомпрометированным, утопленным в море пролитой человеческой крови и погребенным под развалинами опустошенной Европы. Это был самый критический момент в судьбе западного общества. И надежды большевиков на “мировую социалистическую революцию” в этих условиях не были абсолютной утопией. Левый радикализм “вовне” призван был решать задачу всемерного “подталкивания” социального взрыва в Европе, во внутреннем варианте он был ориентирован на то, чтобы выстоять до прихода помощи со стороны победившего пролетариата западных стран, а также подготовить базу для “движения к [c.394] социализму” в общей колонне с более объективно готовыми к этому развитыми странами Европы. Случись в них ожидаемый большевиками социальный взрыв (что в теории тогда не исключалось), и сверхрадикальные действия большевиков в русле “движения к социализму” могли приобрести в истории иной смысл и иное звучание. Принципиально по-другому они начинают выглядеть в последующие годы, когда исчерпание шансов на социализм как общемировое явление не умерило, но, напротив, усилило стремление политических наследников Ленина “прямой дорогой” идти к социализму и коммунизму, до неузнаваемости деформировав изначальную суть этих понятий.

О том, что это произойдет именно так, а не иначе, делегаты VIII съезда РКП(б), обсуждая новую программу партии, конечно же, не подозревали. Обширный документ рисовал впечатляющую картину преобразования отсталой, лапотной России на неизвестных еще истории началах социальной справедливости. Авторы программы отдавали себе отчет в том, что главной особенностью России как объекта этого грандиозного эксперимента “является численное преобладание мелкобуржуазных слоев населения”. Отсюда в текст программы были включены и специальные обращения к этим слоям. Партия видела свою задачу по отношению к среднему крестьянству в том, чтобы “отделить его от кулаков, привлекать его на сторону рабочего класса внимательным отношением к его нуждам,.. идя на уступки ему в определении способов проведения социалистических преобразований”. По отношению к мелкой и кустарной промышленности предполагалось “широкое использование ее путем дачи государственных заказов кустарям”. Но подобного рода благие порывы во многом перечеркивались подтверждением курса на полное огосударствление промышленности и социалистическое кооперирование сельского хозяйства, на “замену торговли планомерным, организованным в общегосударственном масштабе распределением продуктов”, на проведение “ряда мер, расширяющих область безденежного расчета и подготавливающих уничтожение денег”, и другими акциями в духе “военного коммунизма”.

Действительно важные мероприятия в области охраны труда и социального обеспечения, народного просвещения, здравоохранения, жилищного вопроса, науки, подробно прописанные в программе, создавали предпосылки для обновления социальных отношений в стране. Но возможность реализации их во многом наталкивалась на отсталость страны, усугубленную разрухой и гражданской войной. Тем не менее положения программы о незыблемости закрепленных уже в “Кодексе законов о труде” норм 8-часового рабочего дня для всех трудящихся, 42-часового еженедельного непрерывного отдыха, месячного отпуска с сохранением содержания и других мер социальной защиты, об обеспечении “общедоступной, бесплатной и квалифицированной лечебной и лекарственной помощи”, о введении “бесплатного и обязательного всеобщего и политехнического... образования для всех детей обоего пола до 17 лет” и т.д. стали новациями в социальной практике не только России, но и всего мира. В дальнейшем [c.395] они методично проводились в жизнь, подталкивая капиталистический мир к адекватным шагам.

Но и в этой сфере были не только прорывы, но и деформирующие их противоречия. Так, декларируя необходимость “заботливо избегать всякого-оскорбления чувств верующих”, программа РКП(б) одновременно предусматривала “полное отмирание религиозных предрассудков” Постановка же задачи “воспитания поколения, способного окончательно установить коммунизм”, логически вела в перспективе” к диктату в идеологической и духовной сферах. На это же ориентировала и установка на превращение школы “в орудие коммунистического перерождения общества”.

Отражая большевистскую ментальность, программа РКП(б) выявляла, с одной стороны, немалые – с учетом исторических традиций России – потенции социального эксперимента на базе единой воли – однопартийной диктатуры, с другой же – неразрешимость внутренних противоречий, лежащих в основе планируемых преобразований, а отсюда – и историческую предопределенность качественных деформаций в процессе воплощения большевистской доктрины в жизнь.

Какими же силами и с опорой на какую социальную базу собирались большевики осуществлять свою программу? [c.396]

Численность, организационные основы и социальный состав РСДРП(б)–РКП(б)

Сведения о численности партии в первые годы советской власти носят общий, приблизительный характер. Отправной точкой являются весьма условные цифры, приводимые на съездах партии. В организационном отчете ЦК VII съезду (март 1918 г.) был зафиксирован рост партийных рядов по сравнению с VI съездом (август 1917 г.) на 60 тыс. человек и число членов партии определено в 300 тыс. человек. Я.М.Свердлов посчитал эту цифру минимальной. Можно предположить, что названа она была с определенным расчетом: с одной стороны, чтобы показать рост партийных рядов, с другой – подтвердить правомочность съезда, делегаты которого представляли 170 тыс. большевиков, выступать от имени всей партии. Авторы многотомной истории КПСС, посвятив рассматриваемому периоду две увесистых книги 3-го тома, коснулись данного вопроса вскользь. В набранном петитом подстрочнике, глухо ссылаясь на “подсчет, произведенный на основе данных местных организаций”, они декларируют, что к VII съезду партия объединяла “примерно 400 тысяч членов”. Делегаты VIII съезда (март 1919 г.) представляли около 314 тыс., а IX съезда (марта 1920 г.) – 612 тыс. коммунистов.

Такой разнобой отражал не только слабый учет, но и неупорядоченность организационного строения партии к моменту прихода ее к власти. Претендуя на роль политического ядра всей системы советской власти, большевики сразу же столкнулись с кризисным для партии фактом несоответствия структуры советов, построенных по административно-территориальному принципу, исторически [c.396] сложившейся структуре партийных организаций, базой формирования которых были промышленные предприятия.

Весь первый год жизнедеятельности РСДРП(б) – РКП(б) как правящей партии, по существу, ушел на создание губкомов в губерниях, укомов в уездах, волкомов в волостях, на укрепление аппарата этих парторганизаций. Постепенно сложилась сохранившаяся на годы структура партийных объединений, включающая областные, губернские, уездные, районные, подрайонные, городские и волостные организации. В партийном лексиконе первого года существования советской власти можно встретить многообразие терминов, обозначавших низовую партийную организацию; группа, коллектив, организация, фракция, ячейка. Такое положение было прежде всего следствием разнообразия подходов к организации партийной жизни на местах. Со временем наиболее распространенным наименованием низовой организации стала ячейка (заводская, железнодорожная, сельская, армейская и т.д.). Объединяясь в границах волости или подрайона, ячейки составляли соответственно волостную или подрайонную организации. Последние объединялись в уездные партийные организации. Во главе их стоял избираемый на конференции уездный комитет.

Вопросы строительства и укрепления партийного аппарата с 1918 г. становятся основными в рамках проблем внутрипартийной жизни. Об этом шла речь практически на каждой из проходивших тогда по стране уездных и губернских конференций партии. В решении II Самарской губернской конференции, например, было записано: “Стройный и крепкий аппарат пролетарской партии есть лучшая гарантия того, что советская власть не уклонится с пути пролетарской революционной тактики”. Даже VII (экстренный) съезд, целиком отданный дискуссии по проблемам Брестского мира, уделил специальное внимание организационным вопросам. VIII съезд определил внутреннюю структуру ЦК (политбюро, оргбюро, ответственный секретарь ЦК), регламентировал порядок созыва пленумов ЦК (не реже двух раз в месяц), а также закрепил унитарный тип строения партии в условиях образования независимых советских республик (Украины, Латвии, Литвы, Белоруссии). Высказавшись против превращения РКП (б) в федерацию самостоятельных коммунистических партий, съезд определил: “Все решения РКП и ее руководящих учреждений безусловно обязательны для всех частей партии, независимо от национального их состава”. Тогда же были заложены основы будущей партийно-государственной номенклатуры решением о том, что расстановка партийных работников всецело находится в руках ЦК партии.

“...Настоящий интерес эпохи больших скачков” В.И. Ленин видел прежде всего в том, что она “требует уменья выделить самое существенное в линии или в цепи развития”, то решающее звено в цепи задач, ухватившись за которое, можно было вытянуть всю цепь. И первым таким звеном стало для большевиков укрепление советской власти, распространение ее на всю огромную территорию страны. На достижение этих целей были брошены силы всей партии. Выступая при закрытии VII съезда РКП(б) 8 марта 1918 г., Я.М. Свердлов подчеркнул: “...Мы всю свою душу, все свои главные силы вливаем [c.397] поныне в советскую работу”. В сентябре того же года, подводя итоги первым после октября 1917 г. месяцам деятельности партии по упрочению новой власти, он посчитает необходимым заострить проблему, заявив, что “роль партии раньше была подсобной, что ее задачи вводились к наиболее рациональной организации советской работы”. Партии, ушедшей с головой после Октября в советскую работу, стало крайне необходимым – особенно в условиях нарастания внутрипартийного кризиса – организационно укрепиться и создать свой аппарат. О самодовлеющем характере этого аппарата в то время не было и речи. Он был первоначально более чем скромным по своим размерам и выполнял чисто исполнительские функции по отношению к соответствующим выборным партийным органам. Коммунистам в рассматриваемое время не пришло бы даже в голову ставить на одну доску и тем более отождествлять выборные органы РКП(б) с их аппаратом. Поначалу большевики еще стремились также отличать свои служебные советские функции от своих обязанностей как коммунистов.

Ситуация стала меняться по мере того, как примерно с весны 1918 г. начался постепенный отток части коммунистов из советских учреждений для укрепления партийных структур. Они принесли с собой багаж и опыт хозяйственников и администраторов, который стали применять – часто бездумно – в своей партийной работе. Ставя себя “над советами”, такого рода партийные кадры своей кипучей деятельностью способствовали размыванию функций политического руководителя, что вело в свою очередь к постепенному сужению функций и прав выборных советских органов. Эти вначале во многом субъективные тенденции и поползновения влились в русло объективных условий периода гражданской войны, жизни страны по законам осажденной крепости, в прокрустовом ложе политики “военного коммунизма”.

Обстановка гражданской войны, превращение РКП(б) в “воюющую партию” способствовали тому, что ведущей организационной формой строения партии становилось то, что в партийных документах официально именовалось как “милитаризация партийной организации”, когда решения ЦК обретали форму военных приказов. При этом, правда, процедурная коллегиальность принятия этих решений сохранялась: пленумы ЦК, заседания политбюро и оргбюро проходили регулярно. Тем не менее в рамках официально провозглашаемого “демократического централизма” как ведущего принципа строения и функционирования РКП(б) начала централизации неуклонно оттесняли внутрипартийную демократию. Тенденцию эту подтвердили решения VIII партийной конференции (декабрь 1919 г.), принявшей новый устав РКП (б) – первый после октября 1917 г., а также документы IX съезда, которые, в частности, предусматривали создание чрезвычайных партийных органов (политотделов), непосредственно подчиненных ЦК.

Милитаризации партийных рядов способствовали регулярные перерегистрации коммунистов в годы гражданской войны, выливавшиеся в чистки партии. Целью перерегистраций, подчеркивалось в инструкции ЦК (апрель 1919 г.), является “очищение партии от [c.398] некоммунистического элемента, главным образом от лиц, примазавшихся к партии ввиду ее господствующего положения”. В обстановке бюрократизации партийно-государственных структур чистки нередко использовались на местах в целях сведения личных счетов, а также служили своеобразным молотом для инакомыслящих. Чистка весны 1919 г. привела к тому, что из 211 тыс. членов партии и 70–80 тыс. кандидатов и сочувствующих после перерегистрации и мобилизации на фронт осталось в рядах РКП(б) соответственно 120 и 30 тыс. человек. Чистка осени 1920 г. обернулась сокращением численности партии на одну треть.

Одной из важных функций чисток партии было регулирование ее социального состава, проводившееся в целях сохранения и поддержания “классовой сущности пролетарской партии, выражавшей интересы широких трудящихся масс”. На начало 1918 г. рабочие составляли 56,9%, служащие 22,4%. В течение 1918 г. число рабочих в партии выросло, по данным Всероссийской переписи членов РКП 1922 года, почти вдвое – с 65,4 до 120,1 тыс. человек, число крестьян более чем в 3 раза – с 16,7 до 54,9 тыс. человек. “Революция истощает руководящую партию, – говорилось в “Бюллетене Архангельского губкома РКП(б)”, – самые сознательные, смелые, преданные члены партии много работают, изнашиваются, погибают. Партия должна постоянно пополняться, постоянно питаться соками рабочего класса”.

Решали эту задачу партийные органы на местах нередко валюнтаристскими, бюрократическими методами, когда за внешним благополучием скрывались подспудные негативные процессы фактического отрыва партии от своей социальной базы. К исходу гражданской войны (осень 1920 г.) из 214 тыс. коммунистов в 38 губерниях и автономных областях Российской Федерации рабочих было 93 тыс. (44%), крестьян и кустарей – 53 тыс. (24%), служащих и интеллигенции – 54 тыс. (25%), прочих – 14 тыс. (7%). Уменьшение доли рабочих и повышение удельного веса служащих в составе партии к концу 1920 г. было очевидным, но далеко не самым тревожным для руководства партии фактом. Серьезнее было другое: 70% коммунистов стали таковыми лишь в 1919–1920 гг., а доля партийцев с дореволюционным стажем сократилась до 10%. Хваткие прагматики и бюрократы “нового призыва” за спиной коммунистов, сражавшихся на фронтах гражданской войны, постепенно занимали ключевые позиции в партийных и государственных структурах на местах.

В вышедшей в разгар гражданской войны популярной книге двух видных деятелей РКП(б) Н.И.Бухарина и Е.А.Преображенского “Азбука коммунизма” приводился неотразимый аргумент в пользу того, что пролетарское государство органически не способно эксплуатировать пролетариат: “Человек не может ездить верхом на самом себе. Точно так же пролетариат не может эксплуатировать самого себя”. Формальная логика, однако, подвела теоретиков нового строя. К исходу гражданской войны тот же Бухарин вынужден был признать, что в рамках партийно-государственного руководства произошло “превращение необходимого централизма в бюрократический отрыв от масс”. А представители возникшего в РКП(б) оппозиционного [c.399] течения “демократического централизма” (“децисты”) прямо говорили с трибуны Х съезда партии (март 1921 г.) о “диктатуре партийного чиновничества” как о реальности, появившейся взамен официально провозглашаемой диктатуры пролетариата. Было ясно, что тот, кто сможет в перспективе командовать партийными чиновниками, будет командовать всем. И первым, кто претворил все это в жизнь, стал далеко не самый яркий и влиятельный тогда в партии, но самый упорный и методичный деятель макиавеллиевского типа – И.В.Сталин. [c.400]

Социокультурный облик “первой волны” большевистского руководства

Глубинную суть политических и социальных процессов можно познать только через призму личностного начала в истории, через конкретных людей в сложном переплетении и столкновении их характеров, мировоззренческих установок и ценностных ориентации. Осознание этого факта заставляет сегодня особое внимание уделять такому фактору как социокультурный облик политической элиты. Что же в этом плане представляло собой большевистское руководство рассматриваемого периода?

Анализ характерных социокультурных черт и параметров российской политической элиты 1917 г., предпринятый современными исследователями, позволяет увидеть и оценить в этом плане пришедшее к власти большевистское руководство (члены ЦК партии, наркомы первого состава советского правительства, члены ВЦИК, президиумов всероссийских съездов советов) в сопоставлении с верхушкой других политических партий страны – кадетов, эсеров, меньшевиков. Компаративный анализ позволяет утверждать, что в ряде отношений руководители большевиков были действительно “самыми-самыми”: самые молодые среди элиты других партий, самые интернациональные, но и наименее образованные и наиболее “провинциальные” в плане социального происхождения.

Конкретно это выглядело так: возраст половины представителей большевистских верхов колебался в диапазоне от 26 до 35 лет (каждый пятнадцатый был моложе даже 26 лет). В этом окружении 47-летний Ленин воспринимался соратниками, как патриарх, “Старик”, “Борода”. Из элиты же кадетской партии только каждый пятнадцатый был в возрасте 31–35 лет, а остальные гораздо старше (каждый третий, например, перешел грань 52 лет).

По своему социальному происхождению (в отличие от кадетов, целиком принадлежавших к знати и верхам столичных и крупных городов) каждый третий руководитель большевиков происходил из низов города и из деревни, каждый второй – из средних слоев провинциального города, и только каждый четвертый – из нестоличной элиты и провинциальных верхов.

Состав большевистского, как и эсеровского, руководства по национальному признаку отражал многонациональный облик страны. [c.400]

Кроме великороссов (половина), его пополнили евреи (каждый пятый), украинцы, представители народов Кавказа и Прибалтики (соответственно каждый пятнадцатый), татары, поляки, обрусевшие немцы. Такой репрезентативностью своего национального состава другие партии не отличались. Кадеты, например, демонстрируют нам образец политической структуры “великоросского типа” (русские – 88%, евреи – 6%), тогда как меньшевики – “еврейский вариант” отечественной революционности (евреи – 50%, русские – около 36%, “кавказцы” – 9%).

В отличие от сплошь высокообразованной кадетской элиты, только каждый пятый большевистский лидер имел высшее и каждый четвертый – неполное высшее образование. Остальные остановились на уровне среднего (24%), а также начального и неполного среднего (30%) образования (для сравнения: высшим и неполным высшим образованием обладали соответственно 45 и 37% лидеров эсеров и 27 и 42% меньшевиков).

В плане полноты социокультурной характеристики обращают на себя внимание такие моменты, как особо высокая в среде большевистских лидеров доля воспитывавшихся в детстве без отцов (более 37%) ввиду их ранней смерти или ухода из семьи. И даже такие, как значительная доля людей ниже среднего роста, а также переживших в детстве и юности те или иные потрясения (смерть любимых братьев и сестер, нищета, унижения на почве социальной неустроенности).

Среда, психофизические особенности и особенности воспитания, социальные и бытовые условия формирования личности в целом не могли не повлиять на складывание таких характерных качеств представителей большевистского руководства, как ранняя гражданская зрелость; резкое неприятие действительности; самостоятельность и решительность (подчас на грани экстремизма) в действиях и поступках, обостренное самолюбие, честолюбие и стремление реализовать его именно в социально-политической сфере, психологическая ориентация на импульсы, исходящие от “низов” общества, от “униженных и оскорбленных”, резкое неприятие не только богатства, но и социального благополучия одних в сравнении с другими; неадекватность, избирательность нравственно-этических норм в отношении к представителям различных классов и социальных слоев; видение общественных проблем в контрастном, часто черно-белом варианте.

Наглядную иллюстрацию к описанному выше социокультурному типу дает нижеследующий пример. Лишь один год пришлось прожить в условиях советской власти профессиональному революционеру-большевику, врачу по профессии Артемьеву-Ахтырскому – человеку тогда достаточно известному в Вологодской губернии. Он был свидетелем сложных, драматических процессов становления новой власти в стране, обретения большевистской партией положения правящей, много размышлял над противоречивостью этих процессов. Умирая, он оставил завещание, обращенное к товарищам по борьбе. В нем, в частности, говорилось: “...Наши враги, главным образом, буржуи и капиталисты, но они нам не так страшны, потому что мы их знаем, а есть опасные тайные враги, коих трое, первые это – волки в овечьей шкуре – буржуи в наших рядах, гоните их. Вторые – [c.401] красиво говорящие и пролезающие к власти, ничего не соображающие практически и губящие благодаря своей глупости общие дела и самих себя. Выбирайте людей, достойных занимать свои посты, и требуйте отчетов. Третий – самый опасный враг – люди, стремящиеся к власти для собственного блеска и украшения – диктаторы – долой их, народ труда хозяин”.

Как бы отвечая на последнее обращение Предпарламента к гражданам России, в котором большевистская власть называлась “врагом народа и революции”, Ленин 28 ноября 1917 г. подписывает декрет об аресте вождей гражданской войны против революции, в котором кадеты, в свою очередь, оцениваются как “партия врагов народа”. Большевики и сами не заметили, как главным “врагом народа” в их глазах постепенно становился... сам народ. Так вызревали социально-психологические основы перерождения возникшей на гребне массового протеста революционной диктатуры в структуры авторитарного, а затем и тоталитарного типа. [c.402]

Социальная практика большевизма 1917–1920 гг. и ее последствия

Реализуя свои программные установки в соответствии со специфическим видением и пониманием стоящих перед страной проблем, большевики действовали энергично и напористо. Стремление “целиком и сразу” решить давно назревшие и перезревшие вопросы первостепенной социально-экономической важности (мир – народам, земля – крестьянам, фабрики – рабочим) первоначально обеспечило режиму довольно широкую социальную поддержку. В результате осуществления комплекса радикальных новаций (смысл которых сводился к тому, чтобы сосредоточить в руках государства рычаги вначале регулирования, а затем и управления экономикой) были созданы предпосылки движения страны по неиспробованному тогда пути некапиталистической модернизации. На этом пути страну поджидали неисчислимые трудности и подводные камни, обойти которые в итоге не удалось. Проводимая с необычайной размашистостью чистка “авгиевых конюшен” старого строя сметала порой и несущие конструкции, без которых не может обойтись любое общество, задевая жизненно важные органы его функционирования.

Решающим стратегическим моментом, определившим судьбу большевистского социального эксперимента, было разрушение плюралистической структуры общественных сил как главного источника социального самодвижения, той структуры, которая трудно, в противоречиях и борьбе складывалась на рубеже XIX и XX веков. В экономической сфере это выразилось прежде всего в том, что большевики “не поладили” с рынком, не смогли подключить его к реализации идеалов социальной справедливости, начертанных на знаменах Октября. Правда, происходило это не так прямолинейно, как можно это сегодня прочитать во многих публицистических трудах. [c.402]

В результате национализации частных коммерческих банков, аннулирования внутренних и иностранных займов, национализации крупнейших предприятий и ключевых отраслей производства механизм капиталистического предпринимательства был заблокирован в своих действиях против новой власти и ее политики. Заблокирован, но отнюдь не уничтожен. Право частной собственности как таковое не было отменено. При проведении национализации мелким собственникам, вкладчикам и акционерам полностью возвращали их вклады. Продолжало существовать право наследования и право собственности на недвижимость в городах. Сохранялись в принципе возможности компенсации капиталистам за национализируемые предприятия. В любой момент можно было пустить в ход замороженную систему циркулирования акций и других ценных бумаг. В апреле 1918 г. специальным декретом Совнаркома было подтверждено намерение советской власти при благоприятных условиях разрешить отчуждение (свободное движение, переход из рук в руки) акций капиталистических предприятий, вознаградить в ходе национализации владельцев акций. Указывалось также, что последние “получат право на дивиденд, после того как выплата его, приостановленная законом 29.Х11.1917, будет разрешена”. Начались переговоры с представителями крупного отечественного и зарубежного капитала о преобразованиях в стране в духе государственного капитализма.

Итак, на первых порах – до лета–осени 1918 г., когда страну охватил пожар гражданской войны, усугубленный интервенцией бывших союзников и кредиторов России, новая власть старалась сочетать в своей политике два резко различающихся способа действий. Первый – в духе “красногвардейской атаки на капитал”, решительного овладения рычагами экономики: второй – в стремлении к более медленному, менее болезненному переходу к новым отношениям при сохранении предпосылок для отступления на “экономическом фронте”. В противоречивой совокупности указанных двух моментов были заложены зерна разновариантного хода преобразований с возможностью (в зависимости от условий) или форсировать этот процесс, или же придать ему черты плавности, постепенности. Все еще надеясь на “мировую революцию”, большевики сохраняли поле для маневра в плане темпов, сроков и методов “строительства социализма”. И даже в разгар гражданской войны, наступая на полях сражений, они не прочь были продемонстрировать готовность на оговоренных условиях отступить на “фронте экономики”. Достаточно вспомнить о согласованной с Лениным ноте наркома иностранных дел Г.В.Чичерина от 4 февраля 1919 г. Принимая предложение президента США В.Вильсона начать переговоры, большевистское руководство выразило ответную готовность вновь признать аннулированные иностранные займы прежних правительств, предоставить иностранному капиталу концессии, обсудить территориальные проблемы и вопрос о границах.

Вместе с тем временный эффект, достигаемый “кавалерийским наскоком” на капитал, укреплял иллюзию большевиков относительно неограниченных возможностей применения волевых диктаторских методов в экономике, других областях жизни общества. Основные [c.403] элементы политики “военного коммунизма” – переход в собственность государства практически всей промышленности, включая среднюю и мелкую; централизация и бюрократизация всей системы производства и распределения в стране; запрещение частной торговли; установление карточной системы снабжения населения и фактическая; ликвидация денег; продразверстка как насильственное и фактически безвозмездное изъятие у крестьян всех излишков хлеба и других сельскохозяйственных продуктов; всеобщая трудовая повинность; натурализация и уравнительность в оплате труда – дали необходимый большевикам эффект в условиях превращения страны в осажденную крепость. Но они же укрепили губительную иллюзию относительно возможности, действуя сходными методами, перейти непосредственно к коммунизму уже в мирных условиях, в одиночку, в обстановке изоляции от остального мира. Так победы на фронтах гражданской войны оборачивались поражением РКП(б) как политической партии, вышедшей из недр российской социал-демократии и являвшейся первоначально органической составной частью мирового рабочего и социалистического движения, но затем круто изменившей свою политическую судьбу.

Российская экономика и тесно связанные с ней другие формы социального общежития, пройдя через горнило братоубийственной войны и будучи втиснутыми в жесткие “военно-коммунистические” структуры, были во многом обречены на необратимость перерождения в духе государственного псевдосоциализма. В той же мере неотвратимыми становились и крах большевизма как политического течения, его трансформация в партийно-государственную структуру авторитарно-репрессивного характера.

Большевизм как политическое течение исчерпал себя, сгорел и огне неразрешимых противоречий в первые несколько лет пребывания РКП(б) у власти. Далее мы можем говорить об истории уже другой партии, хотя и сохранившей некоторые внешние атрибуты прежней партии революционной диктатуры, ориентированной на движение к социализму в рамках общемирового революционного процесса, но загнанной обстоятельствами и замкнувшей себя в тиски политического сектантства внутри страны и изоляционизма на международной арене. [c.404]

ЧАСТЬ III. ТРИУМФ И ТРАГЕДИЯ. УХОД С ПОЛИТИЧЕСКОЙ АРЕНЫ

Глава XX. КРАХ ОДНОПАРТИЙНОЙ СИСТЕМЫ

Многопартийность, как уже отмечалось выше, была ликвидирована в советской России уже в конце 1917 – начале 20-х годов совсем не в результате политического краха, внутреннего распада и самороспуска всех иных политических партий, кроме большевистской, как утверждала советская официальная историческая наука, а из-за невозможности их существования в условиях большевистской диктатуры.

Ленин, отождествляя “диктатуру пролетариата” с диктатурой самой большевистской партии, заявил на I съезде работников просвещения 31 июля 1919 г.: “Когда нас упрекают в диктатуре одной партии и предлагают... единый социалистический фронт, мы говорим: “Да, диктатура одной партии! Мы на ней стоим и с этой почвы сойти не можем””.

На самом же деле диктатуру осуществляла не вся партия, постоянно увеличивавшаяся численно, а лишь ее руководящие органы. В работе “Детская болезнь “левизны” в коммунизме” Ленин писал: “Партией руководит выбранный на съезде Центральный Комитет из 19 человек, причем текущую работу в Москве приходится вести еще более узким коллегиям Оргбюро и Политбюро, которые избираются на пленарных заседаниях ЦК в составе пяти членов ЦК в каждое бюро. Выходит, следовательно, самая настоящая “олигархия”. Ни один важный политический или организационный вопрос не решается ни одним государственным учреждением без руководящих указаний ЦК партии”.

Уничтожив многопартийность, большевистская партия повела борьбу против разномыслия и в своих собственных рядах. Этот процесс, начатый в 1921 г., когда Х съезд партии по предложению Ленина запретил свободу фракций и группировок в РКП(б), был продолжен после его смерти борьбой против троцкистов, зиновьевцев, бухаринцев (правых уклонистов), “рабочей оппозиции”, группы Рютина и других “оппозиционеров” во второй половине 20-x – начале 30-х годов и закончился ликвидацией “ленинского ядра” партии в ходе сфальсифицированных судебных процессов середины 30-х годов и массовых репрессий 1937–1938 гг. Сталинское руководство “обеспечило” единство партии под воздействием силы и страха.

Вопрос о возможности многопартийности в стране, отрицательно решенный уже Лениным, был окончательно закрыт Сталиным в связи с принятием “самой демократической” Конституции 1936 г. В докладе о проекте Конституции он заявил, что, поскольку в СССР [c.407] в результате победы социализма остались лишь два дружественны” класса – рабочий класс и крестьянство и мет враждебных классе”. постольку в СССР нет почвы для существования нескольких партии, а значит и для свободы этих партий. В СССР существует почва, сказал он, только для одной партии–коммунистической.

Таким образом, монополия ВКП(б) на власть в СССР была не только реально реализована и законодательно закреплена в Конституции, но и теоретически “обоснована”.

Тоталитарная власть партии-государства (РКП(б)–ВКП(б)–КПСС) охватывала и определяла все без исключения стороны жизни общества. Не случайно партийные комитеты назывались в те годы “директивными органами”, ибо именно их решения становились непреложными директивами для всех государственных органов и для общественных организаций.

Поэтому, рассматривая историю советского государства, мы не можем, как это было недавно, делить ее на историю партии и историю общества (гражданскую историю). Изучая любой аспект жизни советского общества тоталитарного периода, мы вынуждены обращаться к изучению партийной политики в той или иной сфере, а при изучении деятельности коммунистической партии оказываемся перед необходимостью исследовать ее воздействие на общественные процессы. И подобно тому, как в условиях абсолютной монархии король мог заявить: “Государство – это я”, так и в условиях тоталитаризма партийное руководство внушало народу, что партия – это “ум, честь и совесть нашей эпохи” и только она способна, опираясь на теорию марксизма-ленинизма, дать единственно правильные ответы на все запросы жизни. Поэтому на деле “гражданская история” как бы подчинялась истории монопольно правящей в СССР коммунистической партии и не существовала самостоятельно.

Но в самом монопольном положении партии была заложена опасная историческая мина. Еще Ленин писал, что “всякая монополия... порождает неизбежно стремление к застою и загниванию”. Может показаться странным, что большевики, с таким пиететом относившиеся к каждому слову вождя, не учли это его указание, сохраняя монопольное положение своей партии. Но дело в том, что, добиваясь безраздельной власти для себя, руководители партии не задумывались о неизбежном загнивании системы в будущем, загнивании всеобъемлющем, ведущем к такому же всеобъемлющему кризису власти, экономики, идеологии. И когда этот кризис наступил, партийные верхи оказались к нему не готовыми.

Некоторых наших соотечественников удивило, как легко и внезапно рухнула казавшаяся незыблемой и сохранявшаяся более семидесяти лет власть советов, бывшая по сути неограниченной властью КПСС, партии-государства. Однако дело заключается том, что к началу перестройки глубочайший кризис охватил и саму систему власти, и все общество.

Понимание того, что “дальше так жить нельзя”, проникло не только в сознание “диссидентов”, но и обычных законопослушных граждан, и даже, по свидетельству М.С.Горбачева, в высшее руководство самой партии. Причины и характер кризиса всей системы якобы [c.408] построенного в СССР развитого социализма будут подробно раскрыты ниже. Здесь же мы остановимся на его главных чертах.

Кризис экономики был вызван органическими пороками административно-командных методов хозяйствования в условиях социализма. “Открытый” Сталиным закон планомерного (пропорционального) развития народного хозяйства не только не обеспечивал непрерывного расширения производства в нашей стране, но постоянно порождал диспропорции, дефицита отдельных видов продукции и многих товаров народного потребления. Планирование никогда не было реалистичным, т.к. не могло охватить и предусмотреть все (выражавшиеся в сотнях тысяч единиц) производственные связи и отношения и всю многомиллионную номенклатуру производимой продукции. В силу этого планирование носило приблизительный, “потолочный” характер, постоянно уточнялось и “корректировалось” на всех уровнях, что неизбежно вносило в экономику хаос. Более того, партийное руководство усиливало этот хаос требованиями перевыполнения плановых заданий, что ставило перед предприятиями невыполнимые задачи. Поддерживая (а еще в большей степени организуя) движения ударников, стахановцев, “бригад коммунистического труда” и тому подобные “инициативы”, партийное руководство создавало лишь видимость повышения производительности труда. В итоге, несмотря на широковещательные заявления, ни одна из пятилеток не была выполнена, а сами пятилетние планы превращались в лучшем случае в благие пожелания, а в худшем – в самообман и “вспышкопускательство”.

Руководители страны, не имея возможности разрабатывать планы но конкретной номенклатуре изделий, ввели и узаконили планирование “по валу” – в рублях, тоннах, кубометрах и т.п. В связи с этим для выполнения плана оказывалось выгоднее выпускать дорогие изделия, металлоемкое оборудование, строить громоздкие сооружения и т.д., поэтому из производства “вымывались” дешевые товары, безмерно повышались металло- и материалоемкость изделий, энергоемкость оборудования и т.д., что вело к неконкурентоспособности продукции на мировых рынках, а экономика приобретала затратный характер. Руководители предприятий шли и на прямой обман государства – на приписки, выпуск заведомо некондиционной продукции, брака и т.д. Все это порождало дефицит, а тот в свою очередь – спекуляцию, “блат”, очереди у магазинов и другие негативные явления.

В условиях дефицита возникала теневая (фактически – частная, запрещенная тогда) экономика, втягивавшая в свою орбиту через систему взяток партийно-государственных чиновников вплоть до самого высокого уровня, “медуновщина” в Краснодарском крае, “рыбное дело” с участием высокого руководства Минрыбпрома, дело министра внутренних дел СССР Щелокова и многие др.). Высокопоставленные взяточники и казнокрады находили защиту и покровительство у высшего партийного руководства страны.

Командно-административная плановая экономика была невосприимчива к техническому прогрессу и технологическим новациям. Она развивалась на экстенсивной основе. Предпринятые в 60-е – начале 80-х годов попытки перейти на интенсивные методы [c.409] хозяйствования так и не привели к положительным результатам. Наоборот к началу 80-х годов все основные экономические показатели в стране упали до критического уровня: СССР вступил в полосу глубокого экономического кризиса, доказавшего нежизнеспособность социалистической системы хозяйства в той форме, в которой она существовала в нашей стране.

Все сказанное в равной мере относится и к сельскохозяйственному производству с тем, однако, дополнением, что сельское хозяйство. разрушенное в ходе сталинской коллективизации, из кризиса вообще не выходило и никакие систематически принимаемые “продовольственные программы”, регулярные многомиллиардные вливания средств в эту отрасль и “списывание” долгов с колхозов не давали ожидаемого результата. Дело дошло до того, что страна, которая всегда экспортировала хлеб, вынуждена была в 60–80-х годах ежегодно ввозить от 10 до 25 млн. т. зерна.

В социальной сфере руководство КПСС привело к уменьшению реальной заработной платы, к фактической уравниловке в обеспечении населения товарами первой необходимости населения в нищете (что не касалось, разумеется, партийно-советской и хозяйственной номенклатуры – этого нового правящего класса в СССР), скрытой безработице, а самое главное – к утрате стимулов и интереса к труду как среди рабочего класса и колхозников, так и среди части интеллигенции. В народе родилась сакраментальная фраза: “Они делают вид, что нам платят, а мы делаем вид, что работаем”. Бесплатное здравоохранение, образование, социальное обеспечение, основанные на низкой оплате труда работников этой сферы, на “остаточном” их финансировании, вело к их деградации, к появлению практики поборов с больных и родителей учащихся, что официально осуждалось, но входило в систему.

Профсоюзы не выполняли своей, принятой во всем мире функции защиты трудящихся, лишенных к тому же права на забастовки и другие коллективные формы зашиты своих интересов. В результате степень эксплуатации трудящихся в СССР была значительно выше, чем в развитых капиталистических странах.

В положении пасынков находились культура и наука (исключая отрасли, относящиеся к военно-промышленному комплексу). Кроме того, и та и другая испытывали сильнейшее идеологическое давление со стороны партии, доходившее до запрета целых научных направлений (генетика, кибернетика и др.), существовали жесткие цензурные ограничения во всех областях науки, культуры и искусства. Общественные науки предельно догматизировались.

Практика “развитого социализма” постепенно вызвала утрату у большинства народа веры в коммунистическую перспективу. Лозунги и заверения руководства КПСС, их бесконечное повторение сохраняли лишь ритуальный характер, вызывавший неприятие и с трудом сдерживаемое раздражение.

В области общественной морали кризис КПСС проявлялся в нравственном падении высшего и среднего слоя партийного руководства, в котором сложились ощущение вседозволенности, стремление к личному обогащению, протекционизм, клановость и [c.410] семейственность. В то же время при утрате идеологических ориентиров чувство иседозволенности поразило и часть трудящихся. Широко распространились пьянство и воровство. Появление неологизма “несуны” свидетельствовало о массовом расхищении рабочими и крестьянами вроде бы “ничьей” общественной собственности. Утрата стимулов к труду привелак фактическому деклассированию, люмпенизаций немалой части населения. Постоянно увеличивалось число уголовных преступлений, усиливалась криминализация общественной жизни. Среди молодежи падал престиж высшего технического и гуманитарного образования, не обещавшего хороших карьерных и материальных перспектив. Зато усилилась тяга в торговые и другие подобные учебные заведения, после окончания которых предполагалось жить “не на одну зарплату”.

Вместе с утратой веры в возможность построения коммунизма рухнула и социалистическая мораль, насаждавшаяся партией, ее заменили или полный аморализм (в худшем случае), или (в лучшем) – стремление к возвращению к общечеловеческим моральным ценностям, в том числе и к религиозной морали.

Наконец, политический кризис КПСС выразился, во-первых, в явной неспособности прежнего руководства партии вывести страну из тупика, в котором она оказалась. Повторяя старые идеологические догмы, Хрущев, инициатор разоблачения культа личности Сталина на XX съезде КПСС, а также его преемники, чуть замаскированные сталинисты Брежнев и Черненко оказались неспособными по-настоящему демократизировать внутреннюю жизнь СССР, оживить экономику, остановить “холодную войну”, поглощавшую колоссальные народные средства. Их стремление сохранить в неприкосновенности свою власть и свои геополитические амбиции преобладали над интересами благосостояния народа. Замалчивая наступавший кризис, они компенсировали потери нефтедолларами, пока на Западе сохранялись высокие цены на нефть. Когда и этот источник иссяк, положение стало безвыходным, не эффективным оказался и кратковременный период пребывания у власти тяжело больного Андропова, который всегда был к тому же олицетворением системы жесткого контроля партии и службы безопасности за всеми сферами жизни советского общества. Во-вторых, политический кризис проявился также в падении авторитета руководства КПСС как виновника массовых репрессий, о чем стало известно из доклада Н.С. Хрущева на XX съезде партии, а затем – из публикаций материалов комиссии по реабилитации жертв этих репрессий и рассказов тысяч реабилитированных людей. В-третьих, политический кризис выразился в массовом недовольстве “первыми лицами”: Хрущевым – за его многочисленные реорганизации, непродуманные новации и крайне субъективную кадровую политику; Брежневым – за попустительство разложившимся руководителям, мелкое тщеславие, проявлявшееся в бесчисленных самонаграждениях орденами и званиями, за преувеличение своих заслуг в прошедшей войне, за жертвы, понесенные в результате вмешательства во внутренние дела других государств, в том числе за начало афганской войны; наконец, Черненко – за его старческое бессилие и серость. Если Сталина боялись и уважали, то над этими [c.411] “вождями” открыто смеялись. Критическое отношение к “вождям” распространялось на все партийное руководство и на олицетворяемую ими партию. Оно широко проявилось также среди рядовых коммунисте”, с горечью ощутивших свое политическое бессилие, свою неспособность повлиять на судьбу партии, членами которой они состояли.

Начало перестройки, связанное с приходом к руководству КПСС М.С.Горбачева, породило надежды на изменение характера власти в стране и ее приоритетов. Вскоре, однако, выяснилось, что проводившиеся в жизнь полумеры недостаточны. Сам Горбачев и часть его реформистски настроенного окружения сочли возможным сделать шаг к демократии, предоставив народу свободу слова (гласность) и проведя некоторые изменения в порядке избрания органов государственной власти. Был избран на частично демократизированных началах Верховный совет СССР, который отменил 6-ю статью Конституции, предусматривавшую руководящую роль КПСС.

В связи с этим в стране появились свободная пресса и демократические движения, ядром которых были: слой интеллигентов-”шестидесятников”, вызванный к жизни критикой культа личности Сталина, но продвинувшийся в этом вопросе много дальше рамок, установленных партийными документами; движение правозащитников во главе с А.Д. Сахаровым и группы “диссидентов”, выступавших за демократические свободы и против репрессивных преследовании инакомыслящих, а в союзных республиках – еще и за национальную независимость. Движения эти были узкими и немногочисленными, но они использовали в своих целях нелегальную печать (“самиздат”) и обращение к мировой свободной прессе для разоблачения антинародного характера советского режима. Именно из этих кругов вышли лидеры демократических и народных движений.

Эволюция М.С. Горбачева и его немногочисленных сторонников в ЦК КПСС к социал-демократизму, резкая поляризация настроений членов ЦК, появление весьма консервативной компартии РСФСР вели к расколу в самой партии власти. Напуганные этим консервативные силы партийно-государственного руководства решились на крайнюю меру – попытку государственного переворота, устранение Горбачева, ставшего к этому времени Президентом СССР, и восстановление прежней политической системы во главе с КПСС. Произошел августовский путч 1991 г., полностью провалившийся.

Эти события окончательно дискредитировали коммунистическую партию. Сотни тысяч ее рядовых членов покинули партийные ряды. М.С.Горбачев сложил с себя должность генерального секретаря ЦК КПСС, убедившись, по его собственным словам, в невозможности превращения КПСС в демократическую, современную партию. Он также предложил ЦК КПСС, многие члены которого поддержали ГКЧП, самораспуститься.

Все это привело к развалу СССР и окончательному распаду и краху КПСС. Последовавший затем (6 октября 1991 г.) указ Президента России Б.Н.Ельцина о роспуске КПСС и запрещении деятельности ее армейских и производственных организаций лишь юридически закрепил крушение партии-государства, более семидесяти лет единовластно управлявшей нашей страной. Вместе с тем Президент [c.412] России подтвердил свою приверженность принципам демократии и многопартийности и заявил о недопустимости попыток шельмования миллионов рядовых членов партии, не имевших отношения к произволу и насилию, творившимся от их имени. В дальнейшем деятель-юность преемников КПСС – КПРФ и других коммунистических организаций – была легализована.

Так закончилась целая эпоха, начавшаяся в октябре 1917 г. борьбой за создание в России под руководством большевиков социалистического общества. В стране возродилась многопартийная система очень широкого спектра – от монархистов до коммунистов, от либералов до правых и левых экстремистов. Россия вступила на нелегкий путь создания правового социально ориентированного государства, основанного на общечеловеческих ценностях и рыночной экономике. [c.413]

Глава XXI. ВКП(б)–РКП(б) В ГОДЫ НЭПА (1921-1929 гг.)

Окончание гражданской войны и борьбы с интервентами имело для советской России и возглавлявшей ее партии большевиков огромное историческое значение. Большевики могли праздновать победу. Но ситуация в стране была отнюдь не праздничная. Пережившая кровавую междоусобную схватку страна, где царили бандитизм, жестокие реквизиции, повальные эпидемии, полный развал производства, голод и еще не утихшая ненависть, вышла из войны в состоянии, близком к коллапсу. “Положение России, – говорил в это время В.И.Ленин, – напоминает человека, которого избили до полусмерти и который, дай бог, чтобы мог двигаться с костылями”.

Главными политическими событиями начала 1920 г. в советской России стали: крестьянские восстания против политики военного коммунизма, одним из важнейших элементов которой была продовольственная разверстка; страшный голод в Поволжье, унесший более 5 млн. жизней; Кронштадтское восстание военных моряков Балтийского флота, свидетельствовавшее об утрате большевиками прочной опоры даже в этой цитадели партии. В целом все эти события свидетельствовали о тяжелейшем кризисе политики правящей партии в условиях перехода от войны к миру, об ослаблении той социальной массовой опоры, поддержка которой (пусть временами и условная) помогла советской власти победить белые армии и войска интервентов. Чтобы выйти из этого кризиса, сохранить и укрепить свою власть, партии необходимо было резко изменить свою политику, найти новые методы взаимодействия с массами, удовлетворить их главные чаяния, нужды и требования. [c.414]

Переход к нэпу. Образование СССР

В этот переломный момент – переход от войны к миру – кризисные явления распространились и на партию. Это проявилось в острых разногласиях, расколовших партию по вопросу об отношению к профсоюзам, об их роли в государстве диктатуры пролетариата. Впервые в истории большевизма выборы делегатов на Х съезд (состоялся в марте 1921 г.) проходили по фракционным платформам, среди которых были: “платформа десяти”, представленная Лениным, [c.414] Зиновьевым и др., платформа Троцкого “Роль и задачи профсоюзов”, платформа “рабочей оппозиции” (А.Г.Шляпников, А.М.Коллонтай, С.П.Медведев и др.), платформа группы “децистов” (“демократические централисты” – Т.В.Сапронов, Н.Осинский, Рафаил и др.), “буферная платформа” Н.И.Бухарина. Каждая из них содержала свое видение роли и методов работы профсоюзов в мирных условиях, а также ближайших задач партии.

Л.Д.Троцкий, исходя из своей излюбленной теории перманентной революции, считал необходимым ради сохранения советской власти в России до начала мировой революции максимально милитаризовать государство, а профсоюзы “огосударствить”, слив их с государственными хозяйственными органами по отраслям промышленности и придав им функции административно-хозяйственного управления. Таким образом, по его предложению профсоюзы из органов защиты трудящихся превратились бы в органы “закручивания гаек”, органы принуждения, в инструмент милитаризации труда.

“Рабочая оппозиция”, наоборот, стремилась “осоюзить” государство, предлагала передать управление народным хозяйством органу, избранному на “всероссийском съезде производителей”, предоставить профсоюзам исключительное право назначать работников на административно-хозяйственные посты. Аналогичные синдикалистские требования содержались и в платформе “децистов”, которые заявляли о будто бы “бюрократическом омертвлении профсоюзов” и настаивали, чтобы президиум ВСНХ выдвигался пленумом ВЦСПС, т.е. руководством профсоюзов,

Бухарин же, пытаясь найти компромисс между сторонниками Ленина и Троцкого, допустил в своей платформе эклектическое соединение идей первого и второго, за что Ленин назвал позицию Бухарина “верхом распада идейного”.

Действительно, компромисс между Троцким и Лениным в этом случае был невозможен, так же как и уступка Ленина “синдикалистам”. “Платформа десяти” определяла профсоюзы как “школу коммунизма, школу хозяйствования и управления”. Главная задача профсоюзов – воспитание рабочих в духе коммунизма, обучение их хозяйствованию и управлению. Основной метод работы профсоюзов – убеждение; принуждению отводится вспомогательная роль. Но сами профсоюзы выступают в качестве “приводных ремней” от партии к массам, находятся под политическим и идейным руководством партии, выполняют поставленные ею задачи. Что касается защитных функций профсоюзов, то при отсутствии частного предпринимательства они сводятся лишь к ограждению интересов рабочих от ущемления их бюрократами, карьеристами, недобросовестными хозяйственными руководителями.

Обсуждение вопроса о роли и задачах профсоюзов приняло на съезде острый и принципиальный характер. Большинство делегатов, пошло за Лениным, приняв резолюцию, составленную на основе; “платформы десяти”. Однако многие сторонники других платформ, как показали дальнейшие события, от своих взглядов не отказались. Это угрожало традиционному единству большевизма, в защиту которого на съезде выступил В.И.Ленин. [c.415]

Он разработал и предложил делегатам принять две резолюции – “О синдикалистском и анархистском уклоне в нашей партии” и “О единстве партии”. Первая из них оценила платформу “рабочей оппозиции”, говоря словами Ленина, как “явный уклон синдикалистско-анархический”, противоречащий основам марксизма, и заявила, что пропаганда подобных взглядов несовместима с принадлежностью к РКП(б). Вторая резолюция, провозгласив, что единство партии есть нерушимый закон партийной жизни, предложила немедленно распустить все группировки, созданные на самостоятельных платформах, и запретила впредь создавать какие-либо фракции. Невыполнение этого каралось безусловным и немедленным исключением из рядов партии. Один из пунктов резолюции “О единстве партии”, который в 1921 г. не был опубликован, предусматривал право ЦК РКП(б) двумя третями голосов переводить из членов ЦК в кандидаты или исключать из партии тех членов ЦК, которые встают на путь фракционности и тем нарушают единство партии. Это решение, обеспечив под угрозой высшей меры партийного наказания механическую сплоченность РКП(б), в то же время значительно урезало внутрипартийную демократию и лишило членов партии возможности иметь и отстаивать собственные взгляды.

Затем съезд перешел к обсуждению вопроса о замене разверстки натуральным налогом, вопроса, который по существу означал введение новой экономической политики (нэпа).

Политика “военного коммунизма”, проводившаяся советской властью в годы гражданской войны, хотя и обеспечила в значительной мере военную победу над белогвардейцами и интервентами, в экономическом отношении провалилась. Это признал сам Ленин. “Мы рассчитывали – или, может быть, вернее будет сказать: мы предполагали без достаточного расчета – непосредственными велениями пролетарского государства наладить государственное производство и государственное распределение продуктов по-коммунистически в мелкокрестьянской стране. Жизнь показала нашу ошибку. Потребовался ряд переходных ступеней: государственный капитализм и социализм, чтобы подготовить – работой долгого ряда лет подготовить переход к коммунизму...”, – писал он в статье “К 4-летней годовщине Октябрьской революции”.

Продовольственная разверстка, фактическая ликвидация рыночных, товарно-денежных отношений, применение хозяйственного насилия по отношению к крестьянству вызвали у него сильнейшее возмущение. В результате возникли массовые крестьянские восстания в Тамбовской и Саратовской губерниях, в Западной Сибири и других районах, для подавления которых использовались регулярные части Красной Армии, применявшие бронемашины, авиацию и отравляющие газы. Недовольство крестьян экономической политикой советской власти отразил и Кронштадтский мятеж матросов Балтийского флота, случившийся во время работы Х съезда РКП (б) и также жестоко подавленный частями Красной Армии, усиленными многими делегатами партийного съезда, штурмовавшими Кронштадт по льду Финского залива. Все это свидетельствовало о кризисе того союза [c.416] рабочего класса и крестьянства, который, как утверждали большевики, составлял политическую основу советской власти.

Замена продразверстки натуральным продовольственным налогом должна была удовлетворить хозяйственные интересы крестьян: предусматривалось, что размер налога будет меньше разверстки; Величина его сообщалась земледельцам до начала полевых работ; излишки продуктов, оставшиеся после выплаты налога, поступали в полное распоряжение крестьянина и могли быть использованы как на личное потребление, так и для “обмена на продукты фабрично-заводской и кустарной промышленности в пределах местного оборота” (открытая продажа хлеба крестьянами была разрешена позже). Для крестьян, увеличивавших площади посевов и производительность своего хозяйства, предусматривались некоторые льготы.

Однако одна лишь замена разверстки продналогом не составила еще новой экономической политики. Она предполагала целую систему мер, которые Ленин в их совокупности назвал отступлением от достигнутого уровня коммунизации общества к рынку, товарно-денежным отношениям. Но отступление – это не капитуляция, не бегство, оно осуществляется ради перегруппировки сил и подготовки нового наступления. Допущенная ошибка должна быть исправлена, и движение к той же цели – к коммунизму – должно быть, подчеркивал Ленин, продолжено. Для того чтобы это было возможно, говорил он в докладе о продналоге, необходимо сохранить диктатуру пролетариата, упрочить союз рабочего класса и крестьянства, подготовить социалистическую переделку мелкого хозяйства в крупное коллективное на новой материальной базе – механизации и электрификации сельского хозяйства. Решение этой задачи потребует длительного времени. “Нэп, – говорил Ленин, – вводится всерьез и надолго”.

Нэп приняли далеко не все коммунисты. Уже на съезде раздавались голоса “рабочей оппозиции”, которая обвиняла партию в “крестьянском уклоне”, в предательстве интересов рабочего класса, завоеваний советской власти. Не только фракционеры, но и многие члены партии, не входившие ни в какие группировки, восприняли нэп как капитуляцию, как возврат к капитализму, как измену программным лозунгам большевизма. Введение нэпа, а еще в большей степени – практика нэпа, о которой будет сказано ниже, привели к выходу из партии около 3% ее членов.

Однако наличие в рядах РКП(б) “неразоружившихся” фракционеров, выходцев из других партий (главным образом, бывших эсеров и меньшевиков), не согласных с недемократическими методами укрепления партийной дисциплины, политически неустойчивых (с точки зрения партийного руководства) и пассивных коммунистов заставило ЦК РКП(б) провести во второй половине 1921 г. генеральную чистку партии. В опубликованном 27 июля 1921 г. в “Правде” обращении ЦК ко всем партийным организациям “Об очистке партии” говорилось о необходимости, чтобы “наша партия более, чем когда бы то ни было, была вылита из одного куска”. ЦК требовал, чтобы звание члена РКП(б) “носили лишь те, кто его действительно заслужил”.

Чистка партии 1921 г. была беспрецедентна по своим результатам “а всю историю большевизма. В итоге чистки из партии были [c.417] исключены и выбыли 159 355 человек, или 24,1% ее состава; в том числе 83,7% исключенных из партии составил “пассив”, то есть люди, состоявшие в РКП(б), но не принимавшие никакого участия в партийной жизни. Остальные были исключены из партии за злоупотребление, своим положением (8,7%), за исполнение религиозных обрядов (3,9%) и как враждебные элементы, “проникшие в ряды партии с контрреволюционными целями” (3,7%). Около 3% коммунистов добровольно покинули ряды партии, не дожидаясь проверки.

Прошедшая в 1922 г. Всероссийская перепись коммунистов и проведенный затем обмен партийных билетов на единые билеты образца 1922 г. помогли произвести более рациональную расстановку партийных сил и наладить строгий учет членов партии.

Среди других вопросов Х съезд РКП(б) рассматривал также вопросы национальной политики. С докладом “Об очередных задачах партии в национальном вопросе” на съезде выступил И.В. Сталин, занимавший тогда, наряду с рядом других должностей, и пост народного комиссара по делам национальностей (наркомнаца). Тезисы доклада предварительно рассматривались на совещании руководящих работников национальных республик и областей и были утверждены ЦК партии.

В докладе Сталина и в принятой после его обсуждения резолюции отмечалось, что победа социалистической революции, установление советского строя, провозглашение равноправия наций и их права на самоопределение вплоть до отделения и создания самостоятельного государства создали доверие между народами советской России, “довели это доверие до энтузиазма, до готовности бороться за общее дело”. Это была громкая декларация, которая не помешала, однако, съезду провозгласить борьбу против двух уклонов в области национальной политики: против великодержавного шовинизма и местного национализма. Первый из них означал недооценку национальных интересов и чаяний малых народов, пренебрежение к их культуре, быту и национальным традициям, выражал стремление применять по отношению к ним административное давление. Этим уклоном “страдала” часть русских партийных руководителей, а также обрусевшие националы (“известно, – писал Ленин, – что обрусевшие инородцы всегда пересаливают по части истинно русского настроения”, имея при этом в виду Сталина, Дзержинского и Орджоникидзе). Второй – националистический уклон – партия усматривала во взглядах и действиях коммунистов-националов. Они защищали свободу и традиции своих народов, преувеличивая при этом, по оценке съезда, значение национальных особенностей в партийной и советской работе и смешивая “интересы трудящихся данной нации с так называемыми “общенациональными интересами”. Правда, наиболее опасным уклоном съезд назвал великодержавный шовинизм, проявления которого вызывали особенно острое недовольство национальных меньшинств.

В качестве практических задач в области национальной политики съезд выдвинул, во-первых, задачу ликвидации политической, социально-экономической и культурной отсталости ранее угнетенных народов путем развития и укрепления на их территориях советской государственности в формах, соответствующих их национально-бытовым [c.418] особенностям и действующих на родном языке (суд, администрация, органы хозяйствования, пресса, школа, театр и т.д.). Предполагалось создание здесь широкой учебной сети для подготовки национальных кадров квалифицированных рабочих и партийно-советских и хозяйственных руководителей. Во-вторых, было принято решение о продвижении в национальные районы промышленности, приближении индустриальных предприятий к источникам сырья. В-третьих, съезд сделал вывод о необходимости государственного объединения советских республик в единую добровольную советскую федерацию, обосновав его наличием угрозы со стороны капиталистических государств.

Практическая подготовка к осуществлению идеи федерации советских республик началась в 1922 г. В августе этого года для выработки принципов создания федерации была образована комиссия во главе со Сталиным, в состав которой были включены как представители “центра”, так и руководители Азербайджана, Армении, Белоруссии, Грузии и Украины. В сентябре комиссия представила проект, вошедший в историю как проект “автономизации”, согласно которому независимые советские республики должны были войти в состав РСФСР на основах автономии, а правительство РСФСР должно было возглавить “новое” государство. Этот проект вызвал неоднозначное отношение со стороны республик. Если Армения, Азербайджан и Белоруссия согласились с предложением комиссии, то Украина и Грузия его фактически отвергли, требуя сохранения своей независимости.

Ленин, болевший в это время, узнал о проекте и вызванных им разногласиях лишь в конце сентября, осудил стремление Сталина “немного торопиться” и, отвергнув идею “автономизации”, выдвинул принцип объединения равноправных республик.

Это предложение Ленина после широкого обсуждения в руководстве РКП(б) и в республиках (кроме Грузии, часть членов ЦК КП которой, не возражая против вступления в новую федерацию, требовала, чтобы их республика вошла в союз самостоятельно, а не в составе Закавказской Федерации) было одобрено. 30 декабря 1922 г. I Съезд Советов СССР в основном твердил декларацию и договор об образовании СССР, подписанные четырьмя республиками – РСФСР, Украиной, Белоруссией и Закавказской Федерацией. 31 января 1924 г. на II съезде советов СССР была принята Конституция СССР, формально узаконившая союз равноправных и суверенных наций.

30 декабря 1922 г., в тот день, когда I съезд советов СССР принял решение об образовании СССР, тяжело больной Ленин продиктовал письмо “К вопросу о национальностях или об “автономизации””, в котором подверг резкой критике великорусский шовинизм, проявившийся, в частности, в связи с инцидентом в грузинском ЦК¹. Ленин [c.419] утверждал, что при создании СССР не были приняты необходимые меры, чтобы “защитить инородцев от истинно русского держиморды”, “Я думаю, – продолжал он, – что тут сыграли роковую роль торопливость и администраторское увлечение Сталина, а также его озлобление против пресловутого “социал-национализма”. Озлобление вообще играет в политике, обычно самую худую роль”.

Далее в письме Ленин предложил ряд мер против проявлений великодержавного шовинизма по отношению к малым народам и потребовал обеспечить максимум внимания со стороны власти к их нуждам и требованиям. “В данном случае лучше пересолить в сторону уступчивости и мягкости к национальным меньшинствам, чем недосолить”, – утверждал он. К сожалению, Сталин не прислушался к пожеланиям Ленина и позднее отверг его критику в свой адрес, заявив, что больной вождь “не мог знать фактов... не имел возможности следить за событиями”. А статья Ленина “К вопросу о национальностях или об “автономизации”” была впервые опубликована только после XX съезда партии, в 1956 г.

Надо, однако, заметить, что разногласия между Лениным и Сталиным по вопросу образования СССР имели главным образом тактический характер. Оба они были сторонниками единого централизованного многонационального государства. Но если Сталин готов был добиваться его создания грубыми, насильственными методами, то Ленин искал более мягких, менее конфликтных путей, ведущих к той же цели.

Образование СССР совпало с первыми успехами нэпа. Уже в 1921 г. была разрешена свободная торговля хлебом и другими сельхозпродуктами. Одновременно была проведена либерализация цен, что имело важное значение для восстановления товарно-денежных отношений. Не располагая достаточной товарной массой для обеспечения потребностей населения, советское правительство вынуждено было провести реприватизацию мелкой и средней промышленности и торговли, что привело к появлению новой советской буржуазии – нэпманов (весьма непопулярных в люмпенизнрованной партийной и рабочей среде). Постепенная замена и 1923–1925 гг. натурального продналога денежным вызвала дифференциацию крестьянства, среди которого выделилась более зажиточная часть (“кулачество”), поставлявшая на рынок значительную долю товарной продукции. Это вызвало недовольство деревенской бедноты (к числу которой относилось и большинство сельских коммунистов), привыкшей в годы “военного коммунизма” считать себя главной политической силой деревни. Это недовольство усилилось, когда советская власть в 1925 г. провела ряд дополнительных мер в интересах зажиточных крестьян: разрешение аренды земли на срок до 12 лет, создание кредитных товариществ, разрешение применения наемного труда в сельском хозяйстве. Не случайно Сталин на XIV съезде партии, говоря об отношении коммунистов к кулакам, отметил: “...Я думаю, что из 100 коммунистов 99 скажут, что партия всего больше подготовлена к лозунгу: бей кулака. Дай только – и мигом разденут кулака”. Но в тот момент, исходя из экономических потребностей, Сталин выступал против наступления на кулака. Политику раскулачивания он объявит четыре года [c.420] спустя, и уж тогда не поздоровится не только кулакам, но и значительной части середняков!

Новая экономическая политика распространялась, помимо сельского хозяйства, также на промышленность и финансы страны; Сохранив в своих руках “командные высоты” в экономике - крупную промышленность и банки, транспорт и связь, государство стремилось и эти отрасли народного хозяйства ввести в сферу рыночных отношений. Уже в 1921 г. была ликвидирована большая часть главков, являвшихся административной надстройкой над промышленностью. Прекратилась бюджетная поддержка большинства убыточных предприятий (кроме крупных военных заводов). В 1922 г. убыточные предприятия объявлялись банкротами и закрывались, что, естественно, привело к росту безработицы. Работающие предприятия переводились на хозрасчет и самоокупаемость. В целях повышения прибыли эти предприятия непомерно вздували цены на свою продукцию, ставшую недоступной для крестьянства, так как цены на хлеб и сельскохозяйственное сырье, установленные государством, а значит, и доходы крестьян были значительно более низкими. В результате возникли “ножницы цен” и кризис сбыта промышленной продукции, названный “кризисом торговой беспомощности”. Не случайно Ленин, выступая на XI съезде партии, призывал коммунистов “учиться торговать”.

К началу введения нэпа финансы советской России были сильно расстроены. Колоссальная инфляция, порожденная мировой и гражданской войнами, обесценила деньги. Введение рыночных отношений требовало скорейшего финансового оздоровления, сбалансирования госбюджета и изъятия инфляционной массы денег, накопленной в годы войны. Проведенная в 1922–1924 гг. денежная реформа явилась одним из успешных мероприятий нэпа. В 1924 г. в СССР появился (правда, на очень короткий срок – до конца 20-х годов) конвертируемый червонец, положивший конец инфляции.

В результате перечисленных и других экономических мер к 1925 г. было в основном завершено послевоенное восстановление, стабилизировалась промышленность. В 1927 г. промышленное производство увеличилось по сравнению с 1913 г. на 18%. Тогда же был достигнут довоенный уровень и по наиболее общим показателям сельского хозяйства: по объему посевных площадей и поголовью домашнего скота. Однако за этими показателями скрывалось немало противоречий.

Отраслевой характер промышленности оставался старым, дореволюционным. Новые отрасли промышленности, бурно развивавшиеся в развитых индустриальных странах – автомобильная, авиационная, электротехническая и т.п. – в СССР практически отсутствовали. Техническое оснащение восстановленных предприятий тоже оставалось на прежнем уровне. Разрешенные было в начале нэпа иностранные концессии не привились: иностранные капиталисты не доверяли советской власти и не стремились вкладывать свои средства в советскую экономику. Число новых рабочих мест увеличивалось незначительно, и количество безработных в городах к 1927–1928 гг. превысило 2 млн. человек, среди которых было много молодежи. [c.421]

В сельском хозяйстве в связи с дроблением наделов снижалась товарность производства (в 1926–1927 гг. крестьяне потребляли 85% собственной продукции), крайне отсталой оставалась техническая оснащенность хозяйств. Производительность труда в деревне упала наполовину по, сравнению с довоенным периодом: 40% пахотных орудий составляли деревянные сохи; ¹/₃ хозяйств не имела лошадей. Отсюда и самая низкая урожайность в Европе. Избыток сельского населения составлял около 20 млн. человек, не находивших себе достойного применения.

Поэтому людей, недовольных нэпом, в стране было много. Но недовольно было им и руководство партии, не желавшее открыть все шлюзы для развития рыночной экономики. Между тем в большевистской верхушке назревали огромные перемены. [c.422]

Уход Ленина и борьба за власть в большевистском руководстве

В середине декабря 1922 г. у Ленина произошло серьезное обострение болезни – атеросклероза, впервые давшей о себе знать за полтора года до этого. Положение было настолько серьезным, что по совету врачей политбюро ЦK приняло решение ограничить политическую информацию, предоставлявшуюся больному вождю, чтобы предупредить связанные с ней излишние волнения. Ответственным за соблюдение установленного для Ленина режима политбюро назначило генсека Сталина.

Однако для Ленина эти ограничения были непереносимы. Едва ли не ультимативно он потребовал и добился разрешения ежедневно по нескольку минут диктовать секретарям свои мысли и соображения по политическим вопросам. Руководство политбюро, в свою очередь, установило, что эта диктовка “не должна иметь характер переписки, и на свои записки Владимир Ильич не должен ожидать ответа”.

Так появились последние статьи и письма В.И. Ленина, позднее, с легкой руки Н.И. Бухарина, получившие название “завещания” вождя. В состав этих ленинских документов, надиктованных с 23 декабря 1922 г. по 2 марта 1923 г., вошли “Письмо к съезду”, “О придании законодательных функций Госплану”, “К вопросу о национальностях или об “автономизации””, “Странички из дневника”, “О нашей революции”, “О кооперации”, “Как нам реорганизовать Рабкрин” и “Лучше меньше, да лучше”. Посвященные разным вопросам, все они проникнуты чувством беспокойства за судьбу советской власти и большевистской партии, за будущее страны.

Обращает на себя внимание резко критическое отношение Ленина к состоянию советского государственного аппарата (“он только слегка подкрашен сверху, а в остальных отношениях является самым типичным, старым из нашего старого госаппарата”), к существующему уровню культуры (“речь должна идти о той полуазиатской бескультурности, из которой мы не выбрались до сих пор и не можем выбраться без серьезных усилий”), к великодержавному шовинизму в [c.422] вопросах национальной политики (мы “незаметно для себя совершаем бесконечное количество насилий и оскорблений” по отношению к малым народам), к возможности нового раскола партии из-за трений между членами ЦК и прежде всего между Сталиным и Троцким. Во всех этих документах Ленин жестко клеймит; бюрократизм, глубоко и прочно укоренившийся в государственном и партийном аппарате, но меры против этого зла предлагает тоже бюрократические: увеличить число рабочих в ЦК, усилить и укрепить контрольные органы – Центральную контрольную комиссию партии (ЦКК) и Рабоче-крестьянскую инспекцию (РКИ), повысив их роль и ответственность, переместить Сталина с поста генерального секретаря ЦК на другую должность из-за его грубости и т.д. Создатель государства диктатуры пролетариата, Ленин даже перед смертью не ставил вопроса о демократизации общества как важнейшем средстве против засилья бюрократии, до конца оставаясь правителем авторитарного типа.

Характерно, что в это время Ленин вплотную подошел к новому взгляду на социализм как общественную систему и способ производства. В условиях нэпа он увидел новое содержание в идеях кооперативного социализма, прежде отвергавшегося марксистами как одна из форм утопического социализма. “Теперь мы вправе сказать, – утверждал Ленин, – что простой рост кооперации для нас тождественен... с ростом социализма”, что “строй цивилизованных кооператоров при общественной собственности на средства производства, при классовой победе пролетариата над буржуазией – это есть строй социализма”. Ленин связывал развитие социализма, во-первых, с огромным ростом культурности, цивилизованности масс крестьянства, во-вторых, с материальной поддержкой кооперации пролетарским государством и, в-третьих, с сознательным и добровольным участием в кооперации масс населения. К сожалению, эти ленинские идеи не были востребованы. Сталинская коллективизация деревни проходила по совсем другим законам, а точнее только на базе насилия и диктата.

Не получили адекватного отклика со стороны ЦК РКП(б) и остальные предложения Ленина. Часть из них была реализована формально, другие долгое время оставались за семью замками. Полный текст последних писем и статей вождя партии был опубликован только в 1956 г.

Осенью 1923 г., еще при жизни Ленина, в партии разгорелась острая дискуссия о внутрипартийной демократии, бюрократизме и принципах партийного строительства. Неблагополучие в этом отношении ощущали многие руководители и рядовые члены. РКП(б). Оно проявлялось в администрировании и командовании низовыми партийными организациями со стороны верхов партии, в широкой практике “назначенчества”, когда, вопреки уставу партии, руководящие должности в ней замещались не путем демократически проводимых выборов, а навязыванием кандидатур “сверху”. Роль рядовых коммунистов сводилась лишь к одобрению поступающих от руководящих органов директив, тогда как партийные “верхи”, в том числе ЦК и губкомы партии, жившие своими интересами, все больше отрывались от партийных масс. Они не смогли, в частности, предвидеть и [c.423] предотвратить такие неприятные явления, как августовские (1923) забастовки на заводах в Москве, Харькове, Сормове, возникновение внутри партийных организаций нелегальных групп, “перерождение” и коррумпированность некоторой части хозяйственных руководителей. Бюрократические методы работы проникли не только в советский, но и в партийный аппарат. Партийное руководство признавало эти факты, но оправдывало их слабой политической грамотностью многих коммунистов и “спецификой” советского политического устройства. Г.Зиновьев в опубликованной в “Правде” статье “Новые задачи партии” писал: “Главная наша беда состоит в том, что почти все важнейшие вопросы идут у нас сверху вниз предрешенными. Это сужает творчество всей массы членов партии... Управляющая такой страной, как наша, Российская коммунистическая партия не может не быть строго централизованной организацией. Но в очень значительной степени этот факт объясняется и тем, что культурно-политический уровень всей массы членов партии слишком отстал от уровня руководящих слоев ее”.

Демократии катастрофически не хватало и партии, и стране в целом. Это начинали понимать не только коммунисты, но и беспартийные, которые хотели активно участвовать в общественно-политической жизни страны и в органах власти. Оппозиция во главе с Троцким уловила эти настроения и выразила их в своих требованиях и предложениях, в которых, если расценивать их объективно, не было ничего антипартийного. “Партия, – писал Л.Д. Троцкий в письме “Новый курс”, – должна подчинить себе свой аппарат, ни на минуту не переставая быть централизованной организацией”. Задача заключается в том, продолжал он, чтобы уравновесить партийный централизм и внутрипартийную демократию. “За последний период, – констатировал Троцкий, – этого равновесия не было. Центр тяжести был неправильно передвинут на аппарат. Самодеятельность партии была сведена к минимуму. Это создавало навыки и приемы управления, в корне противоречащие духу революционной партии пролетариата”.

“Курс на назначенного секретаря, курс “а кадровый состав аппарата партии, – вторил ему Е.Преображенский, – приводит к тому, что этот аппарат действует, думает (поскольку думает) и несет ответственность за всю партию, а в масштабе каждой организации – за весь коллектив организации. Это совершенно неизбежно ведет к тому, что за счет роста влияния и власти этого слоя в партии уменьшается роль и значение в организациях рабочей части партии”.

Фактически различие между взглядами аппаратного большинства во главе со Сталиным и оппозиции заключалось в том, что первые, ссылаясь на “политическую неграмотность 60–70% рядовых коммунистов” (Сталин), стремились сохранить и увековечить под видом диктатуры пролетариата диктатуру властных партийных органов во главе с ЦК; вторые – выступали за участие во власти всей партии при условии контроля партийных “низов” за деятельностью аппарата. Естественно, что такая постановка вопроса для аппаратчиков была неприемлема, и они боролись против оппозиции привычными методами: искажая их высказывания, напоминая о прежних ошибках, [c.424] обвиняя в отходе от большевизма и наклеивая на них политически компрометирующие ярлыки. XIII партконференция (январь 1924 г.) квалифицировала оппозицию как социал-демократический уклон в РКП(б). Зная отрицательное отношение Ленина, большевиков к социал-демократии вообще, нетрудно понять дискредитирующее значение этого определения для оппозиции.

Результатом дискуссии явилась победа консервативно-номенклатурной линии в руководстве партией.

21 января 1924 г. скончался В.И. Ленин. Его смерть стала тяжелым потрясением для партии и народа и была использована руководством РКП(б) для создания посмертного культа вождя. Тело его было решено мумифицировать и сохранить для потомков в мавзолее на Красной площади в Москве. Сталин от имени партии дал клятву над гробом вождя выполнять его заветы под лозунгом “Ленин умер, но дело его живет!” Было принято решение о массовом изданий сочинений Ленина. Город Петроград был переименован в Ленинград, позднее в честь Ленина были названы и другие города – Ульяновск, Ленинобад, Ленинокан и др. Имя Ленина было присвоено главным улицам и проспектам едва ли не всех городов страны, тысячам предприятий и учреждений культуры. Повсеместно организовывались ленинские комнаты и ленинские уголки. В Москве, Ленинграде, в местах даже кратковременного пребывания Ленина создавались музеи. В стране были установлены сотни, потом – тысячи памятников Ленину. Ленинизм как учебная дисциплина был введен не только в партийных, но и во всех общеобразовательных учебных заведениях. Ленин стал мессией большевизма и был объявлен наряду с Марксом и Энгельсом (позднее к ним был присоединен Сталин) непререкаемым авторитетом. Было опубликовано множество воспоминаний о Ленине, написанных не только его соратниками, но и рядовыми рабочими и крестьянами, видевшими и слушавшими Ленина лишь на собраниях и митингах. В воспоминаниях подчеркивались гениальность Ленина, его политическая прозорливость, непримиримость к идейным противникам, его выдающиеся человеческие качества: скромность, забота о людях, внимание к простым труженикам, любовь к детям и т.д.

Умирая, Ленин не оставил после себя безусловного преемника, который мог бы по праву занять его место в партии и стране. Характеристики, которые он дал своим ближайшим соратникам в “Письме к съезду”, были весьма неоднозначными и даже двусмысленными. Отметив некоторые их достоинства, он указал на грубость Сталина, небольшевизм Троцкого, политические ошибки Каменева и Зиновьева, недиалектический характер мышления Бухарина, администраторские увлечения Пятакова. Ленин предложил переместить Сталина с поста генсека, выразив сомнение, что тот, сосредоточив в своих руках необъятную власть, сумеет всегда достаточно осторожно пользоваться ею. И хотя “Письмо к съезду” не было опубликовано, о нем знали не только члены политбюро, но и часть руководителей-коммунистов. Это придавало исключительную остроту борьбе за власть и партии, которая развернулась после смерти Ленина.

Особую активность, настойчивость, жестокость и политическую ловкость проявил в этой борьбе Сталин. Став в апреле 1922 г. [c.425] генеральным секретарем ЦК РКП(б), Сталин был единственным из членов руководства партии, который одновременно входил во все три узкие коллегии ЦК – политбюро, оргбюро и секретариат. Одновременно он являлся главой двух наркоматов – Наркомата по делам национальностей (наркомнац) и Наркомата рабоче-крестьянской инспекции (Рабкрин), что давало ему возможность манипулировать кадрами, назначая на ответственные посты (особенно в провинции) своих сторонников. Да и на важнейшие должности в руководстве партии и страны он постепенно проводил лично преданных ему людей. В результате Сталину удалось создать “фракцию власти”, бывшую вначале меньшинством в партии, но большинством на съездах и в Центральном Комитете.

Несмотря на то, что ленинская критика Сталина была доведена до сведения делегатов партийных съездов, проходивших после смерти Ленина, Сталин сохранил свои посты. Блестяще владея мастерством политической интриги, Сталин постоянно стравливал своих конкурентов в борьбе за власть, используя их в своих целях. После смерти Ленина он вместе с Каменевым и Зиновьевым создал “триумвират”, направленный против Троцкого (конец 1924 – начало 1925 гг.), добился его дискредитации в ходе “теоретической дискуссии” в конце 1924 г. и освобождения с поста председателя Реввоенсовета. Потом, блокируясь с Бухариным, Рыковым и другими, разгромил на XIV съезде ВКП(б) “ленинградскую оппозицию”, которую возглавляли Каменев и Зиновьев. Они были освобождены от всех занимаемых постов и вместе со многими сторонниками исключены из партии. Наконец, в 1929–1930 гг. Сталин, обвинив в “правом уклоне” Бухарина, Рыкова, Томского и их сторонников, также отстранил их от власти. В 1936–1938 гг. Сталин инспирировал судебные процессы против “троцкистско-зиновьевско-бухаринского охвостья”, объявил их “врагами народа” и физически уничтожил. Лишь Троцкий, высланный из СССР в 1929 г. и находившийся в эмиграции, дожил до 1940 г., когда был убит в Мексике агентом НКВД.

В борьбе против своих политических противников и конкурентов Сталин фальсифицировал факты истории, использовал ложь, клевету, обман, провокации, полицейскую слежку, подслушивание телефонных разговоров, оскорблял и унижал их человеческое достоинство. В политическую борьбу против “оппортунистов” были вовлечены органы ОГПУ–НКВД, следователи которых выбивали из обвиняемых признания в совершении приписываемых им преступлений, принуждали их к самооговорам.

Рвавшийся к единоличной власти Сталин создал миф о своей “великой дружбе” с Лениным, сделал все, чтобы изобразить себя не только “учеником”, но и продолжателем его дела, новым главным теоретиком партии. В 1924 г. Сталин опубликовал работу “Об основах ленинизма”, в которой дал свою интерпретацию ленинизма и которая стала основным учебником по этой дисциплине. После этого Ленина стали изучать “по Сталину”.

Сталин постоянно использовал вырванные из контекста, часто препарированные цитаты из произведений Ленина для подтверждения своих “положений” и выводов и опровержения взглядов [c.426] оппонентов, для “доказательства” отхода их от ленинизма и обвинений в оппортунизме. Надо отметить, что и его противники постоянно апеллировали к Ленину. Но в ответ Сталин неизменно “уличал” их в искажении ленинизма, ибо единственным и истинным толкователем Ленина Сталин считал только себя.

Сталин создал легенду о своем вместе с Лениным решающем участии в октябрьской революции, зачеркнув действительную роль в этом событии Троцкого, считавшегося “вторым вождем” переворота 1917 г. Развив ленинский вывод о возможности победы пролетарской революции первоначально в одной, отдельно взятой стране, Сталин сформулировал теорию о возможности полной победы социализма в одной стране, находящейся в капиталистическом окружении, обвиняя несогласных с ним в капитулянтстве и измене делу революции. Он выдвинул алогичный тезис о неизбежном обострении классовой борьбы в стране по мере ее продвижения к социализму и использовал его для “разоблачения” и уничтожения своих политических оппонентов, отнесенных к разряду “врагов народа”.

Сталину удалось победить оппозицию, уничтожить ее, опираясь на тоталитарный режим и верный ему партаппарат, карательные органы.

Но главное, что удалось Сталину на пути к власти – это постепенная и подспудная перестройка партии из инструмента разрушения буржуазного государства в орудие утверждения авторитаризма и тоталитаризма. Еще в 1921 г. в неопубликованном тогда наброске плана брошюры “О политической стратегии и тактике русских коммунистов” (напечатанном впервые в 1952 г.) Сталин дал свое оригинальное определение партии: “Компартия, как своего рода “орден меченосцев” внутри государства советского, направляющий органы последнего и одухотворяющий их деятельность”². Развивая свою мысль, Сталин писал далее: “Партия – это командный состав и штаб пролетариата, руководящий всеми формами борьбы пролетариата во всех без исключения отраслях борьбы и объединяющий разнородные формы борьбы в одно целое”.

До революции партией руководила организация профессиональных революционеров. Теперь, после революции, в ней была создана организация профессиональных управленцев, так называемая номенклатура. Номенклатура – это, с одной стороны, перечень должностей, находящихся в ведении определенного уровня партийного руководства (ЦК партии, ЦК КП республик, обкомов и крайкомов, горкомов и райкомов партии), а с другой – круг лиц, назначенных на ни должности соответствующим органом партии. При этом выборность руководителей приобретает формальный характер, так же как и их отчетность перед “избравшей” их организацией. Именно против этого выступала оппозиция 1923 г., защищая внутрипартийную демократию. Но “процесс уже пошел”, и остановить его не удалось. [c.427]

Это произошло тем легче, что во второй половине 20-х годов качественный состав партии, при ее резком численном росте в результате массовых – “ленинского” (1924) и “октябрьского” (1927) – наборов в партию рабочих “от станка”, серьезно ухудшился. Значительно выросла доля политически неграмотных, а то и элементарно безграмотных коммунистов (подавляющая часть которых никогда не читала трудов Ленина, не говоря уже о Марксе и Энгельсе, и смутно представляла себе; что такое учение о коммунизме). Еще более тонким стал в партии слой старой большевистской гвардии, верхушка которого была к тому же втянута в амбициозную борьбу за власть и политически расколота. Многие люди вступали в партию не по идейным соображениям, а ради карьеры. Об этом свидетельствует, например, письмо рабочего в ЦКК с мотивировкой его выхода из партии, зачитанное на пленуме ЦК в октябре 1928 г.: “...Когда я писал в партию заявление о вступлении, я говорил, что хочу принять участие в великой борьбе за мировую революцию, писал я это с чистой совестью и без задних мыслей. Но когда я стал изучать партийную жизнь, когда я столкнулся со всеми отрицательными сторонами ее жизни (протекционизм, шкурничество, подхалимство и т.д.), я ужаснулся. Производственная ячейка превратилась в бюро протекций, члены партии без всякого зазрения совести требуют себе хорошо оплачиваемых должностей, если их не удовлетворят, грозят уйти из партии и идут в райком”. Это подтверждается и рядом писем рабочих, читателей “Правды”, которые свидетельствовали: “После смерти Ленина партия стала терять свой авторитет и числится только на бумаге. По делам очень отстала, несмотря на то, что уже десять лет учимся”; “Партия стала на путь касты и оградила себя дворянскими привилегиями”. Расширительное и абсолютное толкование резолюции Х съезда “О единстве партии” привело к полной ликвидации прав партийного меньшинства, к неограниченному диктату преданного Сталину большинства партийного аппарата и, в конце концов, к созданию того формального “единства” партийных рядов, которое превратило всю партию в безгласный придаток партийного руководства.

Сталина и новых функционеров партии связывали не только честолюбие, властность и аморальность, но и неприятие нэпа, который они рассматривали только как временное отступление от “подлинно революционного пути” движения к социализму, стремление к сохранению командных методов управления обществом, сложившихся в годы “военного коммунизма” и гражданской войны, “революционное нетерпение” – желание “одним прыжком”, минуя промежуточные ступени, продвинуться к социализму и, наконец, весьма невысокий уровень их культуры, а также убеждение в своем особом классовом превосходстве.

Во второй половине 20-х годов численный состав партии быстро увеличивался. Если в 1923 г. (после чистки) партия насчитывала 386 тыс. членов, то в 1925 г. их стало 634 тыс., в 1927 г. – около 890 тыс., а в 1930 г. – 1 млн. 261 тыс. Принятые в партию (преимущественно рабочие) из-за низкого образовательного уровня, отсутствия политического опыта и пролетарской закалки (многие из них имели рабочий стаж от 1–2 лет до нескольких месяцев и пришли на [c.428] производство из деревни) являлись прекрасным материалом для манипулирования ими. Не случайно кандидатам партии, принятым по ленинскому призыву, вопреки уставу, было предоставлено право решающего голоса на партийных собраниях, где они послушно голосовали против троцкистов и “правых”, не разбираясь в сущности, против кого и чего они выступают.

С целью лучшего управления сотнями тысяч рядовых партийцев сталинское руководство осуществляло целую систему политического, морального и материального воздействия на них. Прежде всего было введено ограничение информации рядовых членов партии о деятельности высших и вышестоящих органов партии. Все партийные документы были засекречены и проходили под грифами “совершенно секретно”, “секретно” и “для служебного пользования”. С ними знакомили только тех работников, которых непосредственно касалось их содержание. Комсомольским и профсоюзным органам запрещалось ссылаться в своих решениях на партийные директивы, копирование их запрещалось. Рядовых коммунистов знакомили только с теми документами ЦК, с которыми само руководство считало нужным их ознакомить. Такие документы оформлялись в виде “закрытых писем”, предназначенных для оглашения на закрытых партийных собраниях; От рядовых коммунистов требовались конформизм, единомыслие и безусловное следование генеральной линии партии. Всякое сомнение, колебание и тем более несогласие с ними карались партийным взысканием вплоть до исключения из партии, что для коммуниста оборачивалось исключением из самого жизненного процесса. ЦК РКП(б) еще в 1919 г. определил: “Исключение из партии есть тягчайшая мера наказания члена партии; исключение из партии есть гражданская и политическая смерть для исключенного, т.к. каждая партийная ячейка должна принять меры к тому, чтобы исключенный из партии не мог занять не только ответственного поста, но и и получить простую работу в каком-либо советском учреждении”. В последующие годы эти меры зачастую сопровождались еще и арестом со всеми тискающими отсюда последствиями.

В то же время лояльные коммунисты могли рассчитывать на служебное повышение, переход в партийный аппарат, отсюда получение определенных льгот и привилегий. Партийные организации постоянно осуществляли контроль за коммунистами, поощряли доносительство, что вело к разрушению партийного товарищества, к взаимному недоверию.

Рост численности партии вел к увеличению партийного аппарата, который все более отрывался от партийной массы. О силе партийного аппарата (“партийной машины”) и жесткости его воздействия на партийную массу (“винтики”) образно говорилось в платформе “Союза марксистов-ленинцев” (“группа Рютина”) “Сталин и кризис пролетарской диктатуры” (1932): “Все винтики, большие и маленькие, второстепенные и первостепенные, – хотят они или не хотят, “верят” они или не “верят”, вынуждены вращаться со всей машиной. Если же какой-либо винтик или целая группа отказывается вращаться имеете со всей машиной и “протестует”, – машина беспощадно их размалывает и со скрипом, треском и скрежетом до поры до времени [c.429] продолжает свою “работу” дальше. Террор в условиях невиданной централизации и силы аппарата действует почти автоматически”.

Разгромив оппозицию и овладев аппаратом партии, Сталин мог приступить к свертыванию ненавистного для него нэпа и к подготовке решительного “наступления социализма”. Сторонником “мягкой” политики по отношению к крестьянству был Н.И. Бухарин. Он настаивал на сохранении и даже расширении уступок крестьянам, считая, что хозяйственное укрепление деревни обеспечит и расширение фондов, необходимых для развития индустрии, и создаст благоприятные условия для развития кооперации в деревне, что обеспечит ее движение в сторону социализма. Эту позицию Бухарина поддерживал в 1925–1926 гг. и Сталин в борьбе против “политики сверхиндустриализации” за счет эксплуатации и ограбления деревни, предлагавшейся Троцким, Преображенским и другими оппозиционерами.

Но уже в 1927–1928 гг. роли переменились. Оппозиция Троцкого, Зиновьева, Каменева была разбита, и Сталин, перехватив у них идею применения чрезвычайных мер против крестьянства, повел борьбу против Бухарина и его сторонников, обвинив их в “правом уклоне”, в пособничестве и защите кулачества.

Используя трудности хлебозаготовок (крестьяне не желали продавать хлеб по низким ценам, установленным государством) в 1927 и 1928 гг., Сталин при опоре на послушное большинство ЦК встал на путь реквизиций и конфискации хлеба у крестьян, возродив по существу практику продразверстки. Одновременно были приняты меры по ограничению и вытеснению частника из промышленности и торговли, по завинчиванию идеологических гаек. В 1928 г. было спровоцировано “шахтинское дело”, направленное против “буржуазных специалистов”, объявленных вредителями и саботажниками, врагами советской власти.

Все это означало свертывание нэпа, крутой поворот в политике. Приближался 1929 г., “год великого перелома”, когда нэп был окончательно похоронен. Выступая в конце 1929 г. на конференции аграрников-марксистов, Сталин сказал: “...Если мы придерживаемся нэпа, то потому, что он служит делу социализма. А когда он перестанет служить делу социализма, мы его отбросим к черту. Ленин говорил, что нэп введен всерьез и надолго. Но он никогда не говорил, что нэп введен навсегда”. Это был конец нэпа. Партия под руководством Сталина перешла к форсированному строительству социализма. [c.430]

Глава XXII
ВКП(б) В УСЛОВИЯХ ФОРМИРОВАНИЯ КУЛЬТА ЛИЧНОСТИ СТАЛИНА (1929-1940 гг.)

1929 г. можно было бы назвать годом термидорианского переворота, когда, попирая романтические идеалы Октября, к власти в СССР окончательно пришел Сталин, разгромивший к этому времени своих политических конкурентов. “Отбросив к черту” остатки нэпа, который все же давал определенные положительные результаты, решительно встав на путь “чрезвычайщины” и командно-административного “подхлестывания страны”, на путь террора против инакомыслящих и несогласных, на путь тоталитаризма, Сталин и его окружение выдвинули лозунг скорейшего построения социалистического общества в одной отдельно взятой стране и приступили к его форсированному осуществлению.

Через 8 лет, в 1936 г., Сталин объявил о построении в СССР в основном социалистического общества, а в 1939 г. продекларировал вступление страны в период завершения строительства социализма и постепенного перехода к коммунизму, совершая в то же время величайшие преступления против собственного народа, против своей партии и большинства своего ближайшего окружения. Насилие, жестокость и ложь со стороны “верхов”, терпение и готовность к жертвам, энтузиазм и вера в светлое будущее со стороны “низов” – вот главные составляющие этого сложного и противоречивого периода. [c.431]

Создание партии–государства

В 1925 г. на XIV съезде партия получила новое наименование – Всесоюзная Коммунистическая партия (большевиков). Было изменено не только наименование, но и сущность партии. Если ранее, по тайней мере формально, РКП(б) представляла собой как бы одну из равноправных национальных коммунистических партий (вместе с КП Украины, КП Белоруссии, КП Грузии и т.д.), то теперь ВКП(б) объединила все национальные компартии СССР в качестве ее полноправных членов под руководством ЦК бывшей РКП (б). При этом отдельной компартии РСФСР не существовало, что ослабляло коммунистов России по сравнению с коммунистами других национальных республик.

Численность партии в конце 20-х – начале 30-х годов продолжала быстро увеличиваться за счет массовых наборов рабочих от станка благодаря тем привилегиям, которые были созданы им при приеме [c.431] в партию. На основании устава ВКП(б), принятого XIV съездом, число необходимых рекомендаций для промышленных рабочих сокращалось с трех до двух, а стаж рекомендующих – с трех лет до одного года. Вступающие в партию по второй категории (трудящиеся крестьяне) должны были при приеме в партию представить три рекомендации коммунистов с двухлетним (вместо трехлетнего) стажем. Для интеллигенции, служащих и выходцев из других партий условия приема, наоборот, усложнялись. В результате, если в 1927 г. в партии насчитывалось 1236 тыс. членов и кандидатов, то в 1930 г их стало уже 1971 тыс., а в 1934 г. - 2809 тыс. человек.

При этом качественный состав коммунистов отражал социальный и культурный уровень рабочего класса того времени. Статистика свидетельствует, что с 1920 по 1929 гг. численность рабочего класса увеличилась более чем в 5 раз. В большинстве своем новые рабочие рекрутировались из числа пауперизированной крестьянской молодежи с трудом осваивавшейся на промышленных предприятиях. В конце 20-х годов каждый седьмой рабочий не умел читать и писать. Естественно, и политическая грамотность таких рабочих была весьма примитивной.

Кроме того, после начала коллективизации (в 1930–1932 гг.) в партию было принято в качестве кандидатов в члены партии 614 тыс. колхозников также с очень низким уровнем образования.

Когда в 1933 г. была проведена очередная чистка партии, среди исключенных оказалось много коммунистов из числа рабочих и крестьян, обвиненных в пассивности (23,2% исключенных). Позднее ЦК ВКП(б) постановил пересмотреть эти дела, исходя из того, что большинство исключенных за “пассивность” были преданными партии людьми.

Низкий образовательный уровень был типичен и для руководителей партии. Даже в 1939 г. 71,4% секретарей районных, городских и областных комитетов партии и 41% секретарей крайкомов и ЦК компартий республик не имели среднего образования. Более того, с декабря 1930 г. по февраль 1941 г. среди членов политбюро ЦК ВКП(б) не было ни одного человека с законченным высшим образованием.

Подавляющее большинство рядовых коммунистов и руководителей партийных организаций, боявшихся обвинений во фракционной деятельности и не слишком разбиравшихся в тонкостях борьбы против “оппортунизма”, развернутой Сталиным и его окружением, поддерживали и целиком одобряли “генеральную линию” партии. Но в начале 30-х годов все же нашлись отдельные коммунисты, попытавшиеся выступить против Сталина и его методов руководства. В 1930 г. сложилась группа в составе председателя Совнаркома РСФСР С.И.Сырцова, одного из авторитетных руководителей Закавказской краевой парторганизации В.В.Ломинадзе и видного комсомольского работника, члена ЦК ВКП(б) Л.А.Шацкина. К ним присоединились некоторые работники центральных партийных и советских органов учреждений.

Недовольные возродившейся в конце нэпа “чрезвычайщиной”, усилением бюрократизма, “феодально-барским” отношением к трудящимся, неэффективностью экономики, они пришли к выводу о [c.432] необходимости смещения Сталина с поста генерального секретаря ЦК. Выступив на заседании политбюро, С.И.Сырцов заявил, что оно окончательно превратилось в совещательный орган при Сталине, что успехи социалистического строительства относительны, ибо основаны на недобросовестной статистике, что “чрезвычайные” меры ведут к экономическому хаосу и ставят страну на грань кризиса. В.В.Ломинадзе подготовил “Обращение Заккрайкома ВКП(б)” по итогам XVI съезда партии, в котором говорилось, что сельские советы превратились в “милицейско-налоговые пункты”, что советская власть грабит деревню. Л.А.Шацкин опубликовал в “Комсомольской правде” статью “Долой партийного обывателя”, относя к этой категории коммунистов, к личности которых “привит микроб идейной трусливости” Эта статья вызвала резко отрицательную оценку политбюро. Журнал “Большевик” откликнулся на нее статьей-отповедью, авторы которой, новые сталинские “идеологи” Н.Ежов, Л.Мехлис и П.Поспелов, обвинили Шацкина в том, что он “зачислил в “болото” лучшую часть партийных кадров и подавляющее большинство партии”.

Члены группы задели самые чувствительные “нервы” партийной жизни того времени и замахнулись лично на Сталина. Их немедленно, даже вопреки нормам устава партии, сместили с занимаемых постов, вывели из ЦК и направили на работу в провинцию. В партийной печати против них была развязана травля. В результате Сырцов и Ломинадзе покончили самоубийством. Шацкин позднее был арестован и расстрелян.

Самое крупное выступление против упрочивавшегося режима личной власти Сталина относится ко второй половине 1932 г. и связано с так называемой “контрреволюционной группой Рютина, Иванова, Галкина и др.”, объединившихся в Союз марксистов-ленинцев. Душой и идейным руководителем этой группы был М.Н.Рютин. Член большевистской партии с 1914 г., участник гражданской войны, позднее – видный партийный функционер, Рютин в 1925 г. стал секретарем Краснопресненского райкома партии г. Москвы. Он активно боролся против троцкистов и зиновьевцев, объективно помогая становлению режима личной власти Сталина. На XV съезде ВКП(б) Рютин был избран кандидатом в члены ЦК партии.

Однако уже в 1928 г., когда Сталин начал исподволь готовить наступление против “правого уклона” и все шире внедрять “чрезвычайщину”, против которой выступила группа Бухарина, отношение Рютинa к Сталину изменилось: вместе с другими лидерами московской партийной организации он не поддержал генсека, за что, как и они, был обвинен в примиренчестве по отношению к “правым” и освобожден от своего партийного поста. Затем на Рютина обрушились и другие обвинения, в том числе основанные на клеветнических доносах. Он был исключен из партии, работал экономистом в “Союзсельэлектро”.

Весной 1932 г. М.Н.Рютин, В.Н.Каюров (член партии с 1900 г.), М.С.Иванов (член партии с 1906 г.) составили ядро организации, позже названной “Союз марксистов-ленинцев”. От ее имени Рютин подготовил теоретическую работу “Сталин и кризис пролетарской диктатуры” (принятую в качестве платформы организации) и “Обращение [c.433] ко всем членам ВКП(б)”. В этих документах на основе большого числа фактов и их детального анализа доказывались измена Сталина ленинизму, его превращение в диктатора, полный провал его политической линии и перерождение под его влиянием самой ленинской партии. В платформе Союза марксистов-ленинцев утверждалось, что “партия задавлена, задушена, терроризирована партийным аппаратом”, что в ней “царят взаимное подозрение и взаимная боязнь, недоверие и желание избежать обсуждения всяких политических вопросов из страха, что могут “пришить” уклон”. Обращаясь ко всем членам партии, Рютин и его единомышленники призывали сбросить диктатуру Сталина, покончить с властью аппарата и возродить внутрипартийную демократию. Только это, утверждали они, может спасти страну от величайшего кризиса и грядущей катастрофы.

Документы “Союза” распространились в Москве, Харькове, в Белоруссии. Это стало известно в ЦК ВКП(б) и ОГПУ, после чего М.Н.Рютин и другие члены Союза марксистов-ленинцев были арестованы. На одном из допросов Рютин заявил: “Никаких вдохновителей за мной не стояло и не стоит. Я сам был вдохновителем организации, я стоял во главе ее. Я один целиком писал и платформу, и обращение”.

Участники “Союза” были осуждены на длительные сроки заключения. Позже почти все они были уничтожены. Рютин был приговорен к смерти и расстрелян 10 января 1937 г. В 1988 г. Рютин и его товарищи были реабилитированы “за отсутствием состава преступления”. Так Сталин мстил тем, кто пытался сказать правду о том, что происходило в СССР.

Диктатура пролетариата, реализовавшаяся как диктатура большевистской партии, а затем эволюционировавшая в олигархию высших партийных органов – ЦК и политбюро – в конце 20-х – начале 30-х годов стремительно превращалась в диктатуру одного человека – Сталина, опиравшуюся на новый созданный в стране социальный слой – аппаратную бюрократию, номенклатуру. На XVIII съезде партии (1939), говоря о кадрах партии, Сталин заявил: “Кадры партии - это командный состав партии, а так как наша партия стоит у власти, они являются также командным составом руководящих государственных органов”. Эти слова воплощали суть и смысл командно-административной системы, в центре которой стоял партийный аппарат. Нормальным и закономерным явлением в жизни номенклатурных кадров было перемещение их с партийной работы на советскую и обратно. Таким же образом партийные органы сращивались с комсомолом, профсоюзными и другими общественными организациями.

В конечном счете право принятия окончательных решений перешло – в общесоюзном и общепартийном масштабе – к Сталину, которого его ближайшее окружение в общении и переписке между собой называло “Хозяином”. В пределах же республик, краев, областей и отраслевых ведомств такие решения принимали непосредственно назначенные Сталиным и подотчетные ему люди – 1-е секретари ЦК КП республик, крайкомов, обкомов партии, а также наркомы. Те в свою очередь делегировали полномочия “первым лицам”, стоявшим во главе районов, директорам предприятий союзного и республиканского подчинения [c.434] и т.д. Все они относились к партийной номенклатуре. Именно эго позволило Сталину в 1937 г. на февральско–мартовском пленуме ЦК ВКП(б) заявить: “В нашей партии имеется 3–4 тысячи руководителей, составляющих ее, партии, генералитет, 30–40 тысяч деятелей среднего звена – офицерство и 100–150 тысяч низовых работников районного звена, составляющих унтер-офицерские кадры партии”.

Таким образом, диктатура Сталина – лишь вершина пирамиды, в которой на каждой ступени был свой авторитарный “вождь”, осуществлявший всю полноту власти на “вверенной” ему территории или в отрасли экономики. Поскольку все этажи этой пирамиды власти заполнялись сверху и были ответственны лишь перед вышестоящими лицами и организациями, то всем этим большим и маленьким “вождям” по сути дела были безразличны интересы народа. Поэтому демократические институты и сама демократия свертывались и уничтожались или приобретали чисто формальный характер; в стране устанавливался тоталитарный режим.

Командно-административная система, бюрократический аппарат создавался Сталиным и был необходим ему для захвата и осуществления абсолютной власти в стране. Но и аппарату нужен был Сталин: он был гарантом стабильности его власти, обеспечивал многие привилегии для его работников; Сталин наконец являлся идеологическим воплощением аппарата. Идея “непогрешимого вождя”, волю которого претворяла в жизнь партийно-государственная номенклатура на всех ступенях властной лестницы, являлась обоснованием и оправданием всей его деятельности.

В этих условиях складывался культ личности Сталина. Безудержное восхваление Сталина в печати и устной пропаганде достигло апогея 21 декабря 1929 г., когда отмечалось его пятидесятилетие. (Заметим, что подлинной датой рождения Сталина было 6 декабря 1878 г. Уже в советское время, в начале 20-х годов, он сам по неизвестной причине перенес ее на 21 декабря 1879 г.). В этот день в центральной печати появилось множество статей, написанных Ворошиловым, Кагановичем, Микояном, Кировым и другими. В них с неприкрытой лестью восхвалялись его заслуги в октябрьской революции, гражданской войне, борьбе с оппозицией, защите ленинизма, строительстве социализма. Эта волна восхвалений не утихла и после юбилея, наоборот, она нарастала и в 1935 г. воплотилась в “теорию” двух вождей партии и Октябрьской революции (Ленина и Сталина) в докладе Берии “О некоторых вопросах истории большевистских организаций в Закавказье”.

К следующему юбилею – 60-летию Сталина (1939) эта “теория” вылилась в формулу: “Сталин – это Ленин сегодня”. Сталин был провозглашен “великим вождем и учителем” советского народа, “гениальным корифеем” всех наук, включен в синклит основоположников марксизма, который стал именоваться “учением Маркса – Энгельса – Ленина – Сталина”. Дети заучивали лозунг “Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство!”, молодежь клялась умереть “За Родину, за Сталина!”, он был объявлен другом летчиков - “сталинских соколов”, полярников, пограничников, ученых, шахтеров, писателей [c.435] и т.д. Для укрепления культа личности Сталина в огромном количестве создавались произведения живописи и скульптуры, которые воспевали его революционные заслуги, его решающую роль в строительстве социализма, его надчеловеческое величие. Бесконечное тиражирование портретов и скульптур Сталина было едва ли не главным назначением целой отрасли художественной индустрии.

Известный немецкий писатель Л.Фейхтвангер, посетивший Советский Союз в 1937 г., в личной беседе со Сталиным обратил еговнимание на режущий слух европейца непомерный и безвкусный хор восхвалений в адрес вождя. На это Сталин, почти согласившись а этим, ответил, что этот хор поет якобы помимо его воли и его практически невозможно остановить. “Подхалимствующий дурак, – сердито сказал Сталин, – приносит больше вреда, чем сотня врагов”. Всю эту шумиху он терпит якобы только потому, что знает, какую наивную радость доставляет праздничная суматоха ее устроителям. Разумеется, Сталин лицемерил. Он не только не запрещал “хор восхвалений вождя”, но поддерживал и усиливал его как один из главных элементов его неограниченной власти.

Культ Сталина вырастал на почве отсутствия в стране демократических традиций, царистских иллюзий крестьянства и мещанства, низкой правовой и общей культуры населения. Культ сильной личности как замена религиозного культа был нужен не только самому Сталину, но и партии коммунистов, и большинству народа, который верил в вождя потому, что во все времена привык в кого-то верить. Таким образом, советский народ получил то, что хотел, и то, что заслужил. [c.436]

Большой скачок в “социализм”

Отбросив нэп, Сталин и его окружение выдвинули лозунг скорейшего построения социализма в одной, отдельно взятой стране. Год “великого перелома” – 1929-й – стал также и первым годом первой пятилетки. Директивы пятилетнего плана рассматривались на XV съезде партии (1927), XVI конференции ВКП(б) (апрель 1929 г.), обсуждались на ряде пленумов ЦК ВКП(б). В подготовке проекта плана принимали участие Госплан, ВСНХ, специально созданные комиссии ученых-экспертов. Было разработано два варианта плана - минимальный (с учетом возможных трудностей, неурожая и т.д.) иоптимальный, рассчитанный на благоприятные условия его выполнения. Оба варианты были тщательно отработаны и сбалансированы по сырью, стройматериалам, финансам, рабочей силе и т.д.

Отправной (минимальный) вариант был рассчитан на высокийсреднегодовой темп прироста промышленной продукции, равный 18%, оптимальный – на 20–22%.

XVI партконференция и утвердивший пятилетний план V съезд Советов (май 1929 г.) пренебрегли предусмотрительной осторожностью составителей плана и единодушно (в том числе и председатель Госплана СССР Г.М.Кржижановский) высказались за оптимальный вариант, который и стал государственным законом. А спустя несколько [c.436] месяцев решениями ЦК ВКП(б), Совнаркома, ЦИК СССР многие плановые показатели стали пересматриваться даже в сторону их увеличения. Был выдвинут лозунг: “Пятилетку в четыре года!”, а затем и он был дезавуирован. “О чем говорит нам проверка выполнения пятилетки в ее оптимальном варианте?” – вопрошал Сталин в докладе XVI съезду партии в июне 1930 г., и отвечал: “Она говорит не только о том, что мы можем выполнить пятилетку в четыре года. Она говорит еще о том, что мы можем ее выполнить по целому ряду отраслей промышленности в три и даже в два с половиной года. Это может показаться скептикам из оппортунистического лагеря невероятным. Но это факт, оспаривать который было бы глупо и смешно”. Для того, видимо, чтобы не допустить потока возражений против нереальных заданий, Сталин заявил: “Люди, болтающие о необходимости снижения темпа развития нашей промышленности, являются врагами социализма, агентами наших классовых врагов”.

И вот уже в контрольных цифрах на 1931 г. вместо 22% прироста промышленной продукции, предусмотренных планом на третий год пятилетки, появляется требование обеспечить 45% увеличения объема продукции, а общие задания на пятилетку должны были возрасти по нефти с 22 до 45–46 млн. т, по чугуну – с 10 до 17 млн. т, по тракторам – с 53 тыс. до 170 тыс., по автомобилям – со 100 до 200 тыс. и т.д.

Все это было чистейшим авантюризмом, ибо не подкреплялось ни материальными, ни финансовыми ресурсами, вносило неразбериху и хаос в хозяйственную деятельность, порождало приписки и лживые победные реляции о достигнутых успехах. Именно такой реляцией стал и доклад Сталина на объединенном пленуме ЦК и ЦКК ВКП(б) в январе 1933 г., в котором он объявил об успешном выполнении 1-й пятилетки за 4 года и 3 месяца. При этом были обнародованы лишь две цифры: программа по общему объему промышленного производства была выполнена якобы на 93,7%, по тяжелой промышленности – на 108%. Но Сталин воспользовался в данном случае стоимостными, валовыми, затратными показателями, которые ни в коем случае не отражали реальное положение дел.

Фактически план 1-й пятилетки (как, впрочем, и всех последующих) был провален по всем показателям. Так, в 1932 г. было произведено 13,5 млрд. квт.ч электроэнергии вместо 22 млрд., 21,4 млн. т нефти вместо 22 млн. т по установленному и 45–46 млн. т по утвержденному позднее повышенному заданию, 6,2 млн. т чугуна вместо 10 млн. т по первоначальному и 17 млн. т – по повышенному заданию, 0,9 млн. т минеральных удобрений вместо 8 млн. т и т.д. Достаточно сказать, что установленные объемы производства на 1-ю пятилетку были достигнуты по минеральным удобрениям только в 1954 г., по шерстяным тканям – в 1957 г., по сахарному песку – в 195l г., а по основным (в оптимальном варианте) показателям тяжелой промышленности – в 1934–1935 гг.

Вместе с тем нельзя не отметить, что утвержденный V съездом Советов оптимальный вариант плана мог бы быть выполнен, если бы не нарушение народнохозяйственных пропорций и неоправданная гонка, вылившиеся в экономический авантюризм. “Партия, – заявил Сталин, – была вынуждена подхлестывать страну, чтобы не упустить [c.437] времени, использовать до дна передышку и успеть создать в СССР основы индустриализации, представляющие базу его могущества”

К чему это привело? Как загнанная лошадь, экономика не выдержала “подхлестывания”, а взвинченные темпы роста производств закономерно рухнули. Если в первые три года 1-й пятилетки темпы прироста промышленной продукции оставались высокими (20,0; 22,0; 20,5%), то на четвертом и пятом году пятилетки произошел их резкий спад (14,7 и 5,5%). Так что поставленные задачи смогли быть выполнены только частично, да и то за счет невероятного напряжения сил народа. Однако эта сторона дела – цена индустриализации – нашей исторической и экономической наукой обычно, за редкими исключениями, не рассматривается. К оценке ее мы вернемся ниже.

Здесь мы отметим лишь, что нереальность столь форсированных темпов развития промышленности стала ясной и самому руководству партии. Поэтому, первоначально определив на вторую пятилеткустоль же завышенные задания в области промышленности (в решениях XVII партийной конференции, проходившей в январе–феврале 1932 г.), партийное руководство сочло необходимым на XVII съезде партии (1934) значительно откорректировать их в сторону снижения. Было решено установить среднегодовой прирост промышленной продукции в размере 16,5% вместо 18,9% намеченных в проекте. Уменьшались плановые задания по производству стали и чугуна. Предполагалось также обеспечить более высокие темпы роста производства отраслей группы “Б” – легкой и пищевой промышленности. Однако это благое намерение, как и многократно впоследствии, не было выполнено. Интересы тяжелой и прежде всего военной промышленности взяли верх над интересами повышения благосостояния народа.

Тем не менее в ходе двух первых пятилеток исторически обусловленная задача индустриализации страны была в основном выполнена, хотя ее переход от патриархальной к индустриальной цивилизации растянулся на гораздо более длительное время (численность городского и сельского населения в СССР сравнялась только к началу 60-х годов).

В Советском Союзе была значительно расширена и увеличена энергетическая база: построены Днепрогэс, Свирская и другие гидроэлектростанции, тепловые станции “Красный Октябрь”, Новомосковская и Дубровская, мощностью 200 тыс. квт.ч каждая, а также ТЭЦ. Началась добыча угля в Кузбассе, Караганде и Подмосковском угольном бассейне. Разрабатывались нефтяные месторождения в Татарии, Башкирии, Куйбышевской (Самарской) области и других регионах. Здесь же создавалась нефтеперерабатывающая и нефтехимическая промышленность. Фактически заново были созданы крупнейшие предприятия авиационной, автомобильной, тракторной промышленности, сельскохозяйственного машиностроения, производства минеральных удобрений и др. Значительно расширились объемы производства и география металлургической промышленности. Вслед за возведенными в первой пятилетке Магнитогорским и Кузнецким металлургическими комбинатами во второй пятилетке были построены [c.438] завод “Амурсталь”, ряд предприятий цветной металлургии и в их числе никелевые заводы на базе норильских месторождений.

Увеличились мощности промышленности строительных материалов. Однако стоимость строительства оставалась непомерно высокой. Так, в 1935 г. за счет удешевления строительства было сэкономлено только около 200 млн. рублей вместо запланированных 2 млрд. Техническое состояние строительства сильно отставало от требований времени и оставалось полукустарным, хотя парк строительных механизмов увеличивался. Это происходило, как отмечал Г.К.Орджоникидзе, “потому, что не умеют правильно организовать работу”.

Эта оценка отражала не только положение в строительной отрасли. Сотни новых предприятий, многие из которых были оснащены передовой по тому времени иностранной техникой, не были в достаточной степени обеспечены квалифицированными рабочими и инженерно-техническими кадрами. В результате заводы, построенные с помощью иностранных специалистов, долгое время не выходили на проектную мощность, выпускали некачественную продукцию. На год например, задержалось начало серийного выпуска тракторов на Сталинградском тракторном заводе после его торжественного пуска. Семь лет не мог выйти на проектную мощность Ярославский шинный завод, производивший 80% автомобильных покрышек. Нередки были случаи поломок оборудования, грубого нарушения технологических процессов, вызванные низкой квалификацией персонала. И хотя в те годы большинство неполадок списывалось на действия вредителей и диверсантов, ясна была необходимость подготовки технических кадров и повышения их квалификации.

Конец 20-х – начало 30-х годов ознаменовались не только борьбой против неграмотности и введением всеобщего начального образования, но и вызванным самой индустриализацией широким развертыванием профессионального образования: создавались школы фабрично-заводского ученичества (ФЗУ) для подготовки квалифицированных рабочих главным образом массовых профессий, техникумы и втузы для подготовки техников и инженеров. Это было тем более необходимо, что численность рабочих выросла с 1928 по 1940 гг. с 3,5 до почти 10 млн. человек, а инженерно-технических работников – со 137 тыс. до 1 023 тыс. человек. Иными словами, количество рабочих увеличилось в 2,8 раза, а ИТР – в 7,5 раза.

Основное же обучение рабочих происходило на предприятиях в форме изучения техминимума. По данным на 1 октября 1936 г., 40% рабочих крупной промышленности закончили, а 24% – проходили техническую учебу. Если же говорить о подготовке ИТР промышленности, то, при несовершенстве нашей статистики, можно лишь утверждать, что она выросла многократно, хотя все еще не покрывала потребностей предприятий. Число технических вузов в СССР выросло к 1936 г. (по сравнению с 1914 г.) в 10 раз, выпуск специалистов из вузов (включая и втузы) составил 540 тыс., из средних специальных учебных заведений – 914 тыс. человек. При этом уровень знаний специалистов на какое-то время безусловно снизился и из-за того, что многие абитуриенты не имели законченного среднего образования и поступали в вузы через рабфаки, и из-за недостатков [c.439] организации учебного процесса, особенно во вновь созданных вузах, и наконец в результате общегосударственной политики в области высшего образования, направленной на сокращение сроков обучения и на более узкую специализацию студентов, что не давало выпускникам достаточной фундаментальной подготовки в области инженерного дела.

Тем не менее, несмотря на указанные недостатки, лозунг, выдвинутый Сталиным: “Кадры, овладевшие техникой, решают все!” - был реализован, и квалифицированные рабочие, инженеры и техники, подготовленные в ускоренном порядке, набираясь практического опыта непосредственно на производстве, в основном выполняли стоявшие перед ними задачи.

Характеризуя период 30-х годов, нельзя не отметить, что его отличительной чертой был искренний энтузиазм рабочего класса и производственной интеллигенции, без учета которого невозможно ни понять особенности того времени, ни объяснить те реальные достижения, которые, как уже сказано, были завоеваны страной в период первых пятилеток, несмотря ни на что.

Причины этого энтузиазма коренились, во-первых, в сохранившихся еще и постоянно подпитываемых пропагандой романтических идеях революционного преобразования мира на основе социалистических принципов всеобщего равенства и благосостояния, впервые в истории реализуемых в нашей стране; во-вторых, – в уверенности, что идеалы не только социализма, но и коммунизма могут быть осуществлены в кратчайшие исторические сроки, в течение 10–15 лет, после чего общественное богатство польется мощным потоком и можно будет перейти к коммунистическому принципу распределения “по потребности”. Не случайно XVIII съезд ВКП(б) (1939) принял решение о том, что уже в третьей пятилетке будут не только ликвидированы классы, но и реализована задача догнать и перегнать передовые капиталистические страны по производству продукции на душу населения. Так что готовность к выполнению “большого скачка” в экономике и вера в его осуществление владели сознанием значительной части народа, в том числе большинства молодежи, готовой ради достижения этих целей на преодоление любых преград и трудностей.

Этот энтузиазм, искренняя вера в близость победы социализма и коммунизма в сочетании с традиционно низким уровнем бытовой культуры большинства населения, его нетребовательностью к условиям жизни и готовностью идти на многие жертвы, неудобства и тяготы ради скорейшего осуществления поставленной цели делали возможной реализацию тех темпов, которые были заложены в планах пятилеток. Люди жили в палатках и землянках, мерзли и голодали, с помощью самых примитивных орудий труда – лопат, кирок и тачек – перемещали миллионы кубометров грунта и бетона, по призыву партии участвовали в социалистическом соревновании, стремились достигнуть максимальной производительности труда на своем рабочем месте и при этом искренне верили в высокое предназначение и великую цель своего дела, хотя эта цель была (что особенно [c.440] стало понятно в послевоенные годы) практически недосягаема и, как линия горизонта, уходила все дальше по мере приближения к ней.

Следует подчеркнуть, что создание социальной инфраструктуры в новых промышленных центрах далеко отставало от темпов индустриального строительства. Вместо благоустроенных жилых домов там наспех сооружались “временные” бараки, сохранившиеся кое-где, особенно на Урале, в Кузбассе, других регионах, вплоть до конца XX в. Абсолютно не учитывалась экологическая обстановка, и новые города становились (и остаются до сих пор!) опасными для жизни людей. да и в старых городах условия жизни резко ухудшались. Повсеместное отставание жилищного строительства от роста городского населения привело к появлению “коммуналок” – квартир, заселенных несколькими семьями, вынужденными приспосабливаться к коллективному быту. Феномен 30-х годов – коммунальные квартиры – также сохранился до наших дней. От того же времени сохраняется и перенаселенность наших жилищ: средний размер жилой площади на человека сократился в городах с 9 кв.м в конце 20-х годов до 5 и менее кв. м к середине 30-х годов.

В годы индустриализации значительно снизился уровень жизни трудящихся, что выражалось в инфляции и неуклонном росте цен при отставании роста заработной платы. Государственные розничные цены к 1940 г. увеличились по сравнению с 1928 г. в 6–7 раз. Заработная плата увеличилась в то же время лишь в 5–6 раз. А если учесть постоянный дефицит многих промышленных и продовольственных товаров (и существовавшую с 1927 г. до 1935 г. карточную систему на все основные товары), то нетрудно прийти к выводу о снижении качества потребления населения в те годы. Действительно, годовое потребление мяса городским населением упало в 1940 г. по сравнению с 1913 г. с 29 до 20 кг, а потребление картофеля выросло со 114 до 140 кг.

Конечно, определенные социальные достижения имели место в СССР в 30-е годы. Это – ликвидация безработицы (хотя в немалой степени за счет раздувания штатов и сохранения низкой производительности труда), введение бесплатного образования, медицинского обслуживания, реализация равноправия женщин, расширение сети Домов отдыха и санаториев для трудящихся, некоторое улучшение системы социального обеспечения и т.д. Но в целом жизнь не улучшалась, а ухудшалась, хотя официальная пропаганда убеждала в обратном. “Жить стало лучше, товарищи, жить стало веселее”, – так заявил Сталин на Всесоюзном совещании стахановцев в 1935 г. [c.441]

Коллективизация сельского хозяйства и ее итоги

Тем временем в деревне, где в это время развертывалась насильственная коллективизация, положение было еще более сложным. В области сельского хозяйства сталинское руководство совершило столь же “решительный” скачок к социализму, как и в области промышленности. Начав индустриализацию и форсировав ее темпы, но не имея для этого достаточно средств, оно решило выкачать их из [c.441] крестьянского хозяйства. Это казалось тем более возможным, что уже с 1927 г. власти боролись против крестьянского “саботажа” хлебозаготовок, вызванного низкими закупочными ценами на хлеб, применяя при этом чрезвычайные меры вплоть до реквизиций и уголовного преследования особенно упорных “саботажников”. Одновременнно резко повышались налоги на зажиточных крестьян, без разбора относимых к категории кулачества.

Против “чрезвычайщины”, хотя и непоследовательно, выступила группа Бухарина – Рыкова – Томского, но ее обвинили в “правом уклоне”, она была политически разбита, а затем физически уничтожена. Чрезвычайные меры, насилие стали нормой в отношении власти к крестьянству. Были отброшены известные ленинские требования: “Не сметь командовать крестьянами!”, а строить кооперацию в деревне на основе убеждения, добровольности и хозяйственного интереса самих крестьян. Новая экономическая политика, предполагавшая развитие этого интереса, фактически сменилась политикой продразверстки периода “военного коммунизма”, дополненной лозунгами ускоренной и сплошной коллективизации крестьян и уничтожения кулачества как класса.

Все это было причиной сокращения посевных площадей, снижения производительности сельскохозяйственного труда, падения производства хлеба и другой продукции, снижения товарности хозяйства в связи с сокращением числа “крепких” крестьян, не выдержавших налоговый гнет и угрозу “раскулачивания”. Член партии с 1898 г., член коллегии Наркомзема К.Д.Савченко в письме И.В.Сталину писал в это время, оценивая положение дел в сельском хозяйстве, что высокую производительность труда создает экономический стимул – личная заинтересованность, остальное все – болтовня. Он рекомендовал поддерживать умных трудолюбивых крестьян. Однако этот разумный совет не был услышан Сталиным, как не были услышаны и обстоятельные, глубоко обоснованные соображения о путях развития сельского хозяйства, высказанные крупнейшими экономистами-аграрниками А.В.Чаяновым, Н.Д.Кондратьевым, Н.И.Вавиловым и другими специалистами. Эти ученые еще в 20-е годы разрабатывали принципы и методы кооперирования сельского хозяйства и резкого повышения при этом его эффективности применительно к России. Их идеи и практические предложения были альтернативны сталинскому плану коллективизации деревни. А.В.Чаянов выдвинул теорию устойчивости мелкого трудового крестьянского хозяйства, доказал преимущество вертикальной (колхоз – это форма горизонтальной кооперации) отраслевой кооперации, опираясь на созданную им теорию дифференциальных стимулов, объективно толкающих мелкие семейные хозяйства к добровольному кооперированию (с целью совместной переработки сырья и получения конечной продукции, еетранспортировки и продажи), убедительно показал, что такая кооперация обеспечивает более высокую доходность и освобождает крестьянина от несвойственных ему функций. В силу этого А.В.Чаянов был решительно против административного нажима на крестьян насильственных методов их объединения в колхозы. [c.442]

Н.Д.Кондратьев, крупнейший специалист по теории планирования экономики, утверждал необходимость такого сочетания плана развития промышленности и сельского хозяйства, который обеспечил бы их взаимодействие, взаимовыгоду и взаимопомощь, невозможные бы осуществлении индустриализации за счет ограбления деревни, как ее проводил Сталин.

Н.И.Вавилов – один из крупнейших генетиков в мировой биологической науке, стремился обеспечить высокую урожайность сельскохозяйственных культур за счет выведения наиболее продуктивных тортов растений.

Идеи этих ученых могли бы обеспечить плавное, непрерывно растущее и продуктивное развитие сельского хозяйства страны. Но их взгляды были дискредитированы Сталиным. В результате А.В.Чаянов, Н.Д.Кондратьев и другие видные экономисты-аграрники (всего 14 человек; Н.И.Вавилов был арестован позже) были обвинены в антисоветской деятельности, контрреволюции, вредительстве, в попытке свержения советской власти силами якобы созданной ими “Трудовой крестьянской партии”, и репрессированы.

Партия, руководимая Сталиным, решила по-своему. Объявленная политика коллективизации исходила из принципа усиления классовой борьбы в деревне и сочетала насильственное создание колхозов с ликвидацией кулачества как класса.

Если в директивах по пятилетнему плану, принятому XV съездом ВКП(б), предусматривалось за всю пятилетку вовлечь в колхозы только 20% крестьянских дворов, то в постановлении ЦК ВКП(б) от 5 января 1930 г. “О темпах коллективизации и мерах помощи государства колхозному строительству” говорилось, что “коллективизация таких важнейших зерновых районов, как Нижняя Волга, Средняя Волга и Северный Кавказ, может быть в основном закончена осенью 1930 года” или, во всяком случае, весной 1931 г.; “коллективизация же других зерновых районов может быть в основном завершена осенью 1931 г. или, во всяком случае, весной 1932 г.”. Но и эти сверхтемпы казались руководству партии недостаточными: после издания этого постановления в стране (сверху!) было организовано “соревнование” за окончание “в основном” коллективизации (по всей стране!) уже весной этого же 1930 г.

В результате, подчиняясь этим указаниям, низовые работники встали на путь грубого произвола. Крестьян под угрозой раскулачивания (а это означало конфискацию имущества и административное переселение или ссылку) загоняли в колхозы, лишали кровью и потом нажитого хозяйства, обобществляли не только их “основные производственные фонды” – лошадей, коров, орудия труда, но в ряде случаев и бытовые предметы и кухонную утварь (потом это было названо “перепрыгиванием через колхозную форму к коммуне”). Одновременно запрещались и разгонялись сельские базары и ярмарки, что лишало крестьян возможности продавать излишки своей продукции. Закрывались и разорялись также церкви и другие культовые здания.

Экспроприации подвергались не только действительно кулацкие (т.е. эксплуатировавшие наемный труд) хозяйства, но и “крепкие”, [c.443] зажиточные хозяйства середняков. При наличии в деревне, согласно официальной статистике, 3–5% кулацких хозяйств раскулачиванию было подвергнуто до 15, а кое-где 20% крестьянских хозяйств. Количество выселенных на спецпоселения (сосланных) крестьян составило вместе с семьями более 1,8 млн. человек.

Крестьяне ответили на насильственную коллективизацию бегством в города, резким сокращением поголовья скота (потери которого были восстановлены только к концу 50-х годов), а во многих случаях – прямыми антиколхозными и антисоветскими выступлениями. Только за период с января до середины марта 1930 г., всего за 70-75 дней, в стране произошло более 2 тыс. антиколхозных восстаний.

Руководство страны вынуждено было дать задний ход. Сталин опубликовал статью “Головокружение от успехов”, обвинив в ней якобы за нарушение ранее принятых решений местных работников, названных “головотяпами”, подверженных левацким настроениям и убежденных, что им “все нипочем”. Было объявлено также о “борьбе против искривления партлинии” в колхозном строительстве, предложено распустить “бумажные колхозы”, прекратить раскулачивание середняков, вернуть на крестьянские подворья реквизированных овец и домашнюю птицу.

В результате “процент коллективизации” резко упал: в Белоруссии – с 63% в марте до 12% в июне 1930 г., в РСФСР соответственно – с 58 до 20%, на Украине – с 58 до 38% и т.д. Но это было лишь временное отступление власти. Осудив наиболее грубые методы расправы с крестьянством и одновременно подвергнув репрессиям в ходе коллективизации наиболее активную часть сельского населения, партия продолжила нажим на оставшихся единоличников, всемерно вынуждая их вступать в колхозы. В 1933 г. были созданы чрезвычайные органы на селе – политотделы при МТС и совхозах. На них возлагалась борьба за “хозяйственно-политическое укрепление колхозов”, иначе говоря – чистка колхозов и их руководства от недовольных колхозными порядками, от нарушителей государственной дисциплины по части сдачи произведенной в колхозах продукции и т.д. Политотделы просуществовали недолго, всего около 1¹/₂ лет, но свою роль по превращению колхозов в инструмент военно-феодальной эксплуатации колхозников выполнили успешно.

Результатом коллективизации и жестокой политики партии по изъятию в колхозах всего произведенного зерна стал страшный голод 1932–1933 гг. на Украине и других регионах, унесший от 4 до 5 млн. жизней крестьян. К началу 1939 г. единолично крестьянское хозяйство в СССР было фактически ликвидировано. В советской деревне восторжествовал колхозный строй. Одновременно был осуществлен процесс раскрестьянивания деревни и загублено сельское хозяйство, которое так и не смогло подняться за все последующие годы.

Будущее показало, что колхозно-совхозный путь развития сельского хозяйства в СССР оказался тупиковым. Ни драконовские мер по прикреплению колхозников к земле (путем лишения их паспортов и, следовательно, права свободного передвижения), ни жестокие наказания за расхищение колхозной собственности, ни многомиллиардные финансовые вливания в сельское хозяйство и многократное [c.444] “прощение” долгов убыточным хозяйствам, ни другие меры, направленные на решение “продовольственной проблемы”, не дали положительных результатов. И только крушение единовластия КПСС и догмы о безусловном превосходстве коллективных форм земледелия (в сталинском варианте) над единоличным хозяйством позволило понять, что только свободный хозяин на свободной земле может накормить страну и обеспечить ее сельскохозяйственным сырьем. [c.445]

Деятельность ВКП(б) в области идеологии и культуры

Одной из важных особенностей советского общества всегда была политизация всех сторон жизни – труда, быта, науки, культуры. Теоретической основой этой политизации являлось признание сохранения и постоянного обострения классовой борьбы в области идеологии и политики по мере укрепления и развития социализма как внутри советской страны, так и на международном уровне.

Обеспечив свое единовластие, Сталин стремился подчинить себе и сознание народа, обеспечить победу не только на политическом “фронте”, но и на “фронте” идеологии. Из многих идеологических акций, направленных на подчинение общественных наук личному контролю Сталина и придание ему облика “гениального корифея” марксизма-ленинизма, кратко остановимся лишь на тех, которые были связаны с философией, историей и политической экономией.

Философией Сталин занялся в декабре 1930 г., когда встретился с членами бюро партячейки Института философии и естествознания Коммунистической академии и поставил перед ними задачу “переворошить, перекопать весь навоз (!), который накопился в философии и естествознании”. Обвинив в антимарксизме группу ведущих в то время философов во главе с А.М.Дебориным, он потребовал также “разоблачить” Г.В.Плеханова, Н.И.Бухарина, даже Ф.Энгельса (“И у Энгельса не совсем все правильно... Не беда, если в этой работе кое-где заденем Энгельса”, – заявил Сталин). “Ваша главная задача теперь – развернуть вовсю критику, – дал он указание коммунистам философам. – Бить – главная проблема. Бить по всем направлениям и там, где не били”.

Эта “беседа” послужила началом широкой кампании по “проработке” видных философов, разгрому редколлегии журнала “Под знаменем марксизма”, поиску “врагов” на “философском фронте”. В принятом вскоре постановлении ЦК ВКП(б) “О работе Комакадемии” было подчеркнуто: “Обострение классовой борьбы нашло в последние годы отражение и на теоретическом фронте. Буржуазное влитие сказалось в форме ряда антимарксистских и ревизионистских теорий. Необходима еще неустанная работа по искоренению существующих и возникающих в различных научных областях теорий, отражающих буржуазное и социал-демократическое влияние”.

Но под лозунгом “Бить врагов!” скрывалась и другая задача. Тот же Деборин много позднее писал в письме Н.С.Хрущеву: “В конце 1930 г. тогдашний заведующий отделом пропаганды и агитации ЦК (А.И.Стецкий. – Авт.) объявил мне, что отныне требуется утвердить [c.445] один авторитет во всех областях, в том числе и в области философии. Этот авторитет – наш вождь Сталин”.

Это и было сделано. Разгромив несуществовавшую философскую “оппозицию” (многие “члены” которой были затем репрессированы) Сталин в 1938 г. опубликовал весьма банальную и далеко не безупречную в теоретическом смысле работу “О диалектическом и историческом материализме” (она вошла в “Краткий курс истории ВКП(б)” в качестве § 2 главы IV) и с помощью присяжных льстецов объявивших ее гениальным развитием маркистско-ленинской философии, поднялся на философский Олимп.

Подчинив себе философию, Сталин приступил к “завоеванию” исторической науки. История не была для Сталина ни “учителем жизни”, ни источником накопления опыта, ни базой для изучения уроков прошлого. Она стала для него инструментом манипулирования сознанием масс, объектом циничных политиканских упражнений для достижения амбициозных целей. Поэтому он без всяких сомнений шел на грубую фальсификацию исторических фактов и событий действуя самостоятельно или через своих ближайших соратников (Кагановича, Берию, Ярославского, Товстуху и др.), или с помощью тех историков, которые были готовы отречься от истины ради высоких постов и академических званий, а то и ради сохранения жизни.

Успешную попытку воздействовать на историческую науку и превратить ее в служанку культа своей личности, Сталин предпринял в 1931 г., опубликовав в журнале “Пролетарская революция” письмо-статью “О некоторых вопросах истории большевизма”. Это резкое, местами просто грубое письмо, направленное против “троцкистской контрабанды” в области истории и содержавшее недвусмысленные политические обвинения против “троцкиствующих” историков, заключало в себе три момента, сыгравших затем решающую роль в осуществлении далеко идущих замыслов Сталина.

Это, во-первых, утверждение о недопустимости дискуссий по вопросам, которые Сталин назвал “аксиомами большевизма”. В результате сам метод научных дискуссий был исключен из практики историко-партийной науки, что привело к ее догматизации, утрате творческого характера, к остановке ее развития.

Это, во-вторых, утверждение, что “бумажные документы” не могут служить делу выяснения научной истины. “Кто же, кроме безнадежных бюрократов, – издевательски писал Сталин, – может полагаться на одни лишь бумажные документы? Кто же, кроме архивных крыс, не понимает, что партии и их лидеров надо проверять по их делам, прежде всего, а не по их декларациям?” Но ведь историк и деятельность партии может исследовать, лишь обращаясь к источникам, то есть к тем же “бумажным документам”. Следствием этого было резкое сокращение доступа историков в архивы, еще более урезанное, когда в 1938 г. государственные архивы были переданы НКВД, поставлены под контроль Берии и его аппарата.

И наконец, в-третьих, это обвинение большевистских (подчеркнуто Сталиным. – Авт.) историков, брошенное в конце письма среди них – Ем. Ярославскому в том, что и они “не свободны ошибок, льющих воду на мельницу” троцкистских фальсификаторов [c.446] истории. Результатом этого явились начавшиеся “проработки” историков, в ходе которых на них возводились политические обвинения, предъявлялись требования о признании любых инкриминированных им “ошибок”. Вслед за проработками и политической дискредитацией историков последовали репрессии. Были в разное время арестованы и погибли А.С.Бубнов, В.Г.Кнорин, В.И.Невский, Н.Н.Попов, В.Г.Сорин и многие др.

В 1935 г. появился грубо сфальсифицированный “труд” Берии (который не был его автором) “К вопросу об истории большевистских организаций в Закавказье”. В нем была сформулирована ложная концепция “двух вождей партии и революции”, содержавшая утверждение о равновеликом вкладе Ленина и Сталина в дело создания партии, в разработку идейных, организационных и теоретических основ большевизма, в подготовку и победу октябрьской революции.

Однако окончательно задача превращении истории партии в инструмент утверждения идеологии сталинизма была решена в 1938 г., когда вышел “Краткий курс истории ВКП(б)”, в редактировании и частично написании которого Сталин принял личное участие. Этот учебник, насквозь фальсифицировавший историю партии, проникнутый идеей о ее непогрешимости, воспевавший Сталина как второго Ленина, творца и руководителя партии, организатора строительства социализма в СССР, названный в момент выхода в свет “энциклопедией марксизма-ленинизма”, на деле явился энциклопедией идеологии сталинизма. Не случайно в постановлении ЦК ВКП(б) от 14 ноября 1938 г. “О постановке партийной пропаганды в связи с выпуском “Краткого курса истории ВКП(б)”” утверждалось, что этот учебник представляет собой “официальное, проверенное ЦК ВКП(б) толкование основных вопросов истории ВКП(б) и марксизма-ленинизма, не допускающее никаких произвольных толкований”. Таким образом, “Краткий курс” был канонизирован, каждая его строка была превращена в священную догму, никакие исправления или даже уточнения в нем не допускались. Мало того, этот учебник по истории партии стал также эталоном для всей советской исторической науки, особенно по истории XX века.

Вместе с тем под влиянием указаний Сталина, Кирова и Жданова и постановлений ЦК ВКП(б) о преподавании истории (1934–1936 гг.) [Содержание этих документов отражало крутой поворот идеологии сталинизма от интернационал-большевизма к государственническому патриотизму, советскому национал-большевизму. Здесь-то и потребовалось изучение истории, воспитание молодежи на примере “наших великих предков”. - Авт.] в исторической науке все больше укоренялись догматизм и начетничество. Процесс развития исторической науки явно затормозился. В обстановке постоянного диктата “сверху” историки не могли проявить самостоятельность, ждали прямых указаний партийного руководства. Под влиянием политической конъюнктуры многие исторические оценки неоднократно менялись. Авторитаризм Сталина оставил тяжелое наследие российской исторической науке.

Столь же бесцеремонно вторгся Сталин и в область политэкономии и конкретных экономических дисциплин. Выступая в декабре [с.447] 1929 г. на конференции аграрников-марксистов, он заявил о себе как о ведущем теоретике марксистско-ленинской политической экономии и, как обычно, внес в нее “огромный вклад”. Сталин поведал, что “мы начинаем хромать... в области теоретической разработки вопросов нашей экономики” и что “без непримиримой борьбы с буржуазными теориями на базе марксистско-ленинской теории невозможно добиться победы над классовым врагом”. Он призвал экономистов-аграрников к разработке “проблем экономики переходной периода в их новой постановке на нынешнем этапе развития”. В результате в советской экономике наступил длительный период господства волевых, волюнтаристских, командно-административных методов управления. Одновременно в советской экономической науке прочно заняла место концепция безусловного “превосходства” социалистической экономики над экономикой капиталистического мира.

С 1936 по 1941 гг. с участием Сталина и под его руководством и контролем шла работа над учебником политэкономии.

Четвертый вариант учебника, куда были “внесены все исправления, сделанные тов. Сталиным”, был подготовлен незадолго до начала войны с гитлеровской Германией. Учебник не был опубликован. Вновь к вопросам политэкономии Сталин вернулся лишь через десять лет, когда в 1952 г. появился его труд “Экономические проблемы социализма в СССР”, о котором будет сказано ниже.

Такой же “классовый подход” широко использовался в деле партийного руководства культурой, в том числе литературой и искусством.

Отвечая в феврале 1929 г. на вопрос драматурга Билль-Белоцерковского о целесообразности применения к деятелям культуры понятий “правые” и “левые”, Сталин писал: “Я считаю неправильной самую постановку вопроса о “правых” и “левых” в художественной литературе (а значит и в театре). Понятие “правое” и “левое” в настоящее время в нашей стране есть понятие партийное, собственно – внутрипартийное... Вернее всего было бы оперировать в художественной литературе понятиями классового порядка или даже понятиями “советское”, “антисоветское”, “революционное”, “контрреволюциионное” и т.д.”.

Такая резкая постановка вопроса вполне соответствовала марксистским представлениям о партийности литературы и искусства. Еще в 1925 г. ЦК РКП(б) в резолюции “О политике партии в области художественной литературы” (автор ее – Н.И.Бухарин) было записано, что “в классовом обществе нет и не может быть нейтрального искусства, что предполагает, в целях создания высокоидейной и высокохудожественной литературы для широких масс, формирование идейного единства творческих сил писателей на базе пролетарской идеологии”. В резолюции неоднократно подчеркивалась необходимость партийного руководства развитием литературы.

Однако во второй половине 20-х годов партия лишь подбиралась к глобальному контролю за развитием искусства, к полному подчинению его “партийной линии”. Это было осуществлено в начале 30-х годов и связано с созданием так называемых “творческих союзов” деятелей литературы и искусства. [c.448]

В апреле 1932 г. ЦК ВКП(б) принял постановление “О перестройке литературно-художественных организаций”, в котором говорилось: “…Объединить всех писателей, поддерживающих платформу советской власти и стремящихся участвовать в социалистическом строительстве, в единый союз советских писателей с коммунистической и фракцией в нем. Произвести аналогичное изменение по линии других видов искусства”.

На этой основе были созданы союзы писателей, художников, композиторов, архитекторов, поставившие их под строгий контроль партии. С этого времени принадлежность к соответствующему союзу стала, с одной стороны, критерием лояльности деятеля искусств советской власти, с другой – условием его материальной обеспеченности. Исключение из союза вело не только к утрате определенных привилегий (пользование домами творчества, мастерскими, получение авансов во время длительной работы над тем или иным произведением и т.д.), но и к полному отрыву от потребителей искусства (прекращение издания и переиздания произведений, участия в выставках и т.д.).

С момента образования творческих союзов ЦК ВКП(б) установил над ними жесткий контроль. В практику художественного творчества насильственно внедрялся метод социалистического реализма, официально объявленный единственным идеологически и политически выдержанным методом художественного познания мира. Применение этого “метода” должно было превратить деятелей литературы и искусства в певцов строящегося социалистического общества, в апологетов советской действительности и “светлого будущего”, в мастеров изображения “коллективной личности” и противников “психологического копания” в душах людей. Организация “инженеров человеческих душ”, как называл писателей Сталин, не имела даже элементарного демократического права – самостоятельно избирать руководство своего союза. Это в равной мере относится и к другим творческим союзам, которые также возглавляли люди, назначенные сверху, ЦК ВКП(б). Такой “порядок” сохранялся до середины 80-х годов.

Наивно было бы думать, что руководители творческих организаций решали что-то самостоятельно. В предсмертном письме А.Фадеева, долгие годы руководившего союзом писателей, в частности, говорилось: “Не вижу возможности дольше жить, так как искусство, которому я отдал жизнь свою, загублено самоуверенно-невежественным руководством партии и теперь уже не может быть исправлено. Лучшие кадры литературы – в числе, которое даже не снилось царским сатрапам, физически истреблены или погибли благодаря попустительству властвующих... Литература – эта святая святых – отдана на растерзание бюрократам и самым отсталым элементам народа… Нас после смерти Ленина низвели на положение мальчишек, уничтожили, идеологически пугали и называли это – “партийностью””. Осознание этого кончилось для Фадеева трагически: в 1956 г. он покончил жизнь самоубийством.

В этой обстановке не объективная оценка произведений искусства специалистами, а субъективное отношение к ним самого Сталина и [c.449] его присных, определяла их судьбу. Произведения, понравившиеся Сталину, выдвигались на Сталинскую премию (часто по его собственному предложению), авторы же сочинений, не соответствовавших его вкусу, подвергались гонениям.

Расправляясь с одними писателями (И.Мандельштам, И.Бабель многие др.), Сталин ограждал некоторых других от репрессий, лишая однако, возможности печатать свои произведения (А.Платонов, М.Цветаева, М.Булгаков, А.Ахматова, М.Зощенко, Б.Пастернак). Третьих он активно поддерживал (В.Василевская, К.Симонов И.Эренбург, А.Корнейчук), четвертых выдвигал на административные посты в Союзе писателей (А.Фадеев, Н.Тихонов, тот же К.Симонов) пятых, как, например, В.Маяковского, официально канонизировал. Расставляя писателей по ступеням некоей “табели о рангах”, он интегрировал их в командно-административную систему, элементами которой становился сам Союз писателей, как и другие творческие союзы.

Наряду с литературой партийное руководство уделяло большое внимание искусству кино. Еще в 1932 г. ЦК ВКП(б) принял постановление “О советской кинематографии”, в котором было намечено реорганизовать кинопромышленность, укрепить ее техническую базу, повысить качество кинопродукции, обеспечить и в этой области искусства торжество соцреализма. “Кино, – говорилось в постановлении, – должно в высоких образцах искусства отобразить героическую борьбу за социализм и героев этой социалистической борьбы и стройки, исторический путь пролетариата, его партии и профсоюзов, жизнь и быт рабочих, историю гражданской войны; оно должно служить целям мобилизации трудящихся на укрепление обороноспособности СССР”. Позднее (1940) было принято решение, что “сценарии фильмов на наиболее важные темы должны утверждаться управлением пропаганды и агитации ЦК ВКП(б).

Сталин лично, особенно когда это касалось исторической тематики, давал указания сценаристам и режиссерам (Чиаурели, Довженко, Эйзенштейну) не только о темах, но и о направлении их разработки, о трактовке персонажей будущего фильма. Широко известны указания, которые давал Сталин Эйзенштейну о трактовке исторической роли Ивана Грозного – борца против боярского своеволия и объединителя Руси вокруг Москвы. Для Сталина Иван IV был положительным персонажем, “государственником”, которого он полностью оправдывал, включая жестокие антибоярские действия опричнины.

Большое внимание в идеологическом воспитании народа отводилось в сталинские времена музыке. Однако и ее развитие подчинялось политическим задачам и регламентировалось эстетическими вкусами партийного руководства. Так, например, последнее категорически не приняло новаторство Д.Д.Шостаковича, особенно его оперу “Катерина Измайлова” (“Леди Макбет Мценского уезда”). Опубликованная в январе 1936 г. в “Правде” статья “Сумбур вместо музыки”, появившаяся, по словам Жданова, по указанию ЦК и отражавшая его точку зрения, дала резко отрицательную оценку опере. “Слушателей, – говорилось в статье, – с первой же минуты ошарашивает в опере нарочито нестройный, сумбурный поток звуков... Эта музыка, умышленно [c.450] сделанная “шиворот-навыворот”, – так чтобы ничего не напоминало классическую оперную музыку, ничего не было общего с ““фоническими звучаниями, с простой общедоступной музыкальной речью”. Вскоре, в феврале того же года “Правда” опубликовала еще одну статью против Шостаковича – “Балетная фальшь” (о музыке балета “Светлый ручей”). В ней композитор был объявлен формалистом, а формализм назван “вреднейшим антинародным явлением в советском искусстве”. Результатом появления этих статей стали опала Шостаковича и сокрушительная “дискуссия” о формализме во всех учреждениях культуры.

Не остался без внимания и театр. Заодно с Шостаковичем в формализме был обвинен и режиссер-новатор В.Э.Мейерхольд. “...Левацкое искусство, – писала та же “Правда”, – вообще отрицает в театре простоту, реализм, понятность образа, естественное звучание слова. Это – перенесение в оперу, в музыку наиболее отрицательных черт “мейерхольдовщины” в умноженном виде”. В декабре 1937 г. статьей “Чужой театр” “Правда” ударила уже по самому Мейерхольду. В ней говорилось: “Театр им. Мейерхольда в течение всего своего существования не мог освободиться от чуждых советскому искусству, насквозь буржуазных формалистических позиций”. Театр Мейерхольда – закрыт, его основатель и главный режиссер был арестован и репрессирован. В 1940 г. Мейерхольд после страшных пыток погиб, а его имя на целых двадцать лет было вычеркнуто из истории русского и советского театра.

В 1936–1937 гг. в процессе борьбы с формализмом в театральном искусстве были закрыты Второй Художественный театр, театры Дикого, Охлопкова, Завадского и некоторые др. Репертуар оставшихся был предельно сужен и подчинен жесткому партийному контролю. Среди подвергнувшихся репрессиям драматургов оказались Е.Шварц, создавший сказку-памфлет “Дракон” о мерзости диктатуры, Н.Эрдман, автор запрещенной сатирической пьесы “Самоубийца” и др. Лишился возможности работать М.Булгаков, его пьесы “Последние дни” (“Пушкин”), “Кабала святош” (“Мольер”) не были приняты к постановке: автора принуждали вносить неприемлемые для него поправки в текст уже законченных произведений. “Миша смотрит на свое положение безнадежно, – записала жена М.Булгакова в дневнике 7 апреля 1937 г. – Его задавили, его хотят заставить писать так, как он не будет писать”.

Многие писатели, художники, композиторы “вписались” в Систему, верно ей служили, получая за это премии и награды. Но самые талантливые неизбежно вступали в столкновение с режимом, предопределяя тем самым свою драматическую, а то и трагическую судьбу. [c.451]

Массовые репрессии в конце 20-х–30-х годов

Отсутствие реальной оппозиции коммунистической партии и Несшейся с ней советской власти в лице каких-либо других политических партий (давно уже уничтоженных), казалось бы, должно было смягчить внутреннюю обстановку в стране и способствовать [c.451] установлению гражданского мира. Однако это не соответствовало и интересам, ни менталитету сталинской верхушки. Наоборот, усиление напряженности, поиск нескончаемого числа “врагов” и расправа с ними, нагнетание ненависти к ним и страх быть отнесенными разряду “врагов народа” в сознании всех слоев общества служили инструментом укрепления власти Сталина и созданного им бюрократического командно-административного аппарата. Сам факт наличия “врагов народа” позволял списывать на их якобы подрывную работу многие нерешенные проблемы, неизбежные в ходе осуществления авантюристической политики трудности и просчеты: товарный дефицит, падение жизненного уровня народа и т.д. И если в действительности врагов не было, их надо было выдумать. Сталин еще в 20-е годы выдвинул тезис об обострении классовой борьбы по мере продвижения к социализму. На февральско-мартовском пленуме ЦК ВКП(б) в 1937 г. он дал этому тезису развернутое толкование. В докладе “О недостатках партийной работы и мерах ликвидации троцкистских и иных двурушников” Сталин заявил: “Необходимо разбить и отбросить прочь гнилую теорию о том, что с каждым нашим продвижением вперед классовая борьба у нас должна будто бы все более и более затухать, что по мере наших успехов классовый враг становится будто бы все более и более ручным.

Это – не только гнилая теория, но и опасная теория, ибо она усыпляет наших людей, заводит их в капкан, а классовому врагу дает возможность оправиться для борьбы с советской властью.

Наоборот, чем больше будем продвигаться вперед, чем больше будем иметь успехов, тем больше будут озлобляться остатки разбитых эксплуататорских классов, тем скорее будут они идти на более острые формы борьбы, тем больше они будут пакостить советскому государству, тем больше они будут хвататься за самые отчаянные средства борьбы, как последние средства обреченных... Необходимо помнить все это и быть начеку”.

Поэтому уже с конца 20-х годов один за другим проводятся фальсифицированные судебные процессы, в ходе которых ни в чем не повинные люди обвиняются в каких-то диких преступлениях, которых они никогда не совершали, их вынуждают к самооговорам, признанию участия в саботаже, диверсионной и шпионской деятельности, в создании антисоветских организаций, имеющих целью свержение советской власти.

Первый крупный процесс над “вредителями в промышленности” (1928 г.), названный “Шахтинским делом”, в котором в качестве подсудимых были привлечены 50 советских горных инженеров и трое немецких специалистов, работавших на шахтах Донбасса, закончился пятью смертными приговорами. Сразу же после него было арестовано и осуждено не менее двух тысяч специалистов из числа старой интеллигенции.

В начале 1930 г. был организован “Академический процесс”, по которому в качестве обвиняемых проходили 115 работников Академии наук СССР, в том числе академики С.Ф.Платонов, Н.ПЛихачев, Е.В.Тарле, М.К.Любавский и др. Их обвинили в участии в контрреволюционной организации “Всенародный союз борьбы за возрождение [c.452] свободной России”, а С.Ф.Платонова – еще и в претензии на роль премьер-министра “будущего правительства”. Приговоры по этому “делу” были сравнительно мягкими (5 лет ссылки), возможно, силу полной фантастичности обвинений.

В том же 1930 г. был инсценирован еще один процесс над представителями старой технической интеллигенции (процесс промпартии), а также как отмечалось, над экономистами (A.B.Чаянов, Н.Д.Кондратьев и др.), обвиненными в создании контрреволюционной “трудовой крестьянской партии”, и ряд др. В 1933 г. слушалось дело “о вредительстве на электрических станциях СССР”. Все подсудимые по этим процессам обвинялись во вредительстве и саботаже, многие были расстреляны.

После убийства в Ленинграде С.М.Кирова (декабрь 1934 г.), в котором некоторые современные российские и зарубежные историки видели конкурента Сталина и претендента на роль руководителя партии, но который, кажется, сам никогда не помышлял об этом, в стране были введены чрезвычайные меры борьбы против “классовых врагов”. Было предусмотрено сокращение срока следствия по делам государственной важности до десяти дней, и их разрешалось рассматривать в отсутствие обвиняемых; вынесенные по ним смертные приговоры обжалованию и пересмотру не подлежали и исполнялись немедленно. Самые широкие полномочия предоставлялись внесудебным органам (“тройкам”, “пятеркам”), на местах они имели право проводить аресты и принимать административные решения о наказании обвиняемых вплоть до смертной казни. По Москве, Ленинграду и ряду других крупных городов прошла волна репрессий, затронувшая политически нейтральные остатки бывшей аристократии, буржуазии, духовенства, мелкой буржуазии и других “чуждых элементов”. Все они, если им не инкриминировалось каких-либо преступлений, подвергались ссылке на длительные сроки в отдаленные от центра районы СССР.

Выстрел в Кирова побудил Сталина расправиться не только с бывшими руководителями оппозиции (о них речь дальше), но и с десятками тысяч коммунистов, на которых пало малейшее подозрение в инакомыслии. В архиве Комитета партийного контроля при ЦК КПСС имеется 11 томов списков на массовые расстрелы коммунистов. Эти списки органы НКВД давали на подпись Сталину, Молотову, Кагановичу и другим членам высшего руководства. По таким спискам с февраля 1934 г. по сентябрь 1938 г. 38.848 коммунистов были расстреляны и 5449 – заключены в тюрьмы и лагеря. Согласно подписанным Сталиным, Молотовым и Кагановичем приказам были репрессированы коммунисты-политэмигранты, жены “врагов народа” и их дети старше 15 лет. В соответствии с одним из таких многочисленных приказов от 30 июля 1937 г. был установлен распределенный по всем республикам, краям и областям страны “лимит” на 258.950 человек, подлежавших осуждению по первой (расстрел) и второй (десять лет лагерей) категориям. При этом в ЦК ВКП(б) поступали письма от местного партийного руководства с просьбой об увеличении “лимита” по их регионам, на которые следовали положительные ответы. По имеющимся неполным данным, в 1937 г. были арестованы [c.453] 4 млн. 700 тыс. человек, из которых 680 тыс. были расстреляны. Заключенные в лагерях ГУЛАГа десятками тысяч умирали от непосильного труда, болезней, нечеловеческих условий существования

Вскоре после убийства С.М.Кирова сталинским руководством были организованы и проведены политические процессы против бывших “оппозиционеров” – троцкистов и зиновьевцев, в ходе которых обвиняемым инкриминировалось участие в подготовке покушения не только на Кирова, но и на Сталина, а также в антисоветской деятельности и создании подпольных антипартийных групп. Эти процессы – по делам “Ленинградской контрреволюционной зиновьевской группы” (декабрь 1934 г.) и “Московского центра” (январь 1935 г.) – проводились с грубым нарушением процессуальных норм (например, обвиняемым по первому из названных дел приговор был вынесен не судом, а особым совещанием НКВД), с применением физического и морального давления на подсудимых, но закончились относительно “мягкими” приговорами – от пяти до десяти лет тюремного заключения или ссылки. Однако для многих осужденных по данным процессам лиц все это оказалось лишь прелюдией к дальнейшим преследованиям, закончившимся расстрелом в 1936 г. и последующих.

В первой половине 1936 г. было сфабриковано “дело” о так называемом “антисоветском объединенном троцкистско-зиновьевском центре”, по которому были привлечены 16 человек, активных в прошлом участников троцкистской и зиновьевской оппозиций, за что их уже исключали из партии, арестовывали и содержали в тюрьмах и ссылках. В августе 1936 г. это дело вновь рассматривалось военной коллегией Верховного суда СССР. Все обвиняемые, в том числе Г.Е.Зиновьев, Л.Б.Каменев, Г.Е.Евдокимов, И.П.Бакаев и другие, под давлением следствия признали себя виновными в антисоветской, шпионской, вредительской и террористической деятельности, в причастности к убийству Кирова и подготовке террористических актов против Сталина, Кагановича, Молотова, Орджоникидзе, Жданова и других руководителей партии. В результате все они были приговорены к расстрелу, и 25 августа приговор был приведен в исполнение. Обвинительное заключение по этому “делу” было подготовлено генеральным прокурором СССР А-Я.Вышинским задолго до начала судебного заседания, несколько раз просмотрено и отредактировано Сталиным, который дополнительно ввел в процесс несколько новых обвиняемых, усугубил характер обвинения и предопределил приговор для всех подсудимых.

Но и этого оказалось недостаточно “любителю острых блюд” Сталину. 25 сентября 1936 г. Сталин и Жданов, отдыхавшие в Сочи, направили телеграмму Кагановичу, Молотову и другим членам политбюро ЦК ВКП(б) о “необходимости” укрепления руководства карательных органов и усиления репрессий против “врагов народа”. В ней говорилось: “…Считаем абсолютно необходимым и срочным назначение тов. Ежова на пост наркомвнудела. Ягода (бывший руководитель НКВД. – Авт.) явным образом оказался не на высоте своей задачи в деле разоблачения троцкистско-зиновьевского блока. ОГПУ опоздало в этом деле на 4 года. Об этом говорят все партработники [c.454] большинство областных представителей Наркомвнудела...” На следующий день Н.И.Ежов был назначен наркомом внутренних дел СССР, оставаясь в то же время на посту секретаря ЦК и председателя КПК ВКП(б). В жестких “ежовых рукавицах” машина репрессий заработала на максимальной скорости.

Уже в январе 1937 г. состоялся очередной “открытый” судебный процесс по делу “параллельного антисоветского троцкистского центра” по которому проходили в качестве обвиняемых 17 крупных партийных и хозяйственных работников, из них 6 с дооктябрьским партийным стажем, в прошлом – члены ЦК и ЦКК, в том числе кандидат в члены политбюро (в 1924–1925 гг.) Г.Я.Сокольников. Они были заочно исключены из партии. Большинство из них в 20-е годы участвовали в троцкистской оппозиции, но затем полностью с ней порвали. Несмотря на это, они обвинялись в создании подпольного террористического троцкистского центра, во вредительстве, шпионаже и подготовке покушений на Сталина и его соратников. Все эти обвинения основывались на самооговорах и показаниях, выбитых из них под пытками следователями НКВД. Никаких объективных доказательств виновности подсудимых суду предъявлено не было, “дело” было целиком сфальсифицировано. При подготовке процесса Сталин лично просматривал и корректировал обвинительное заключение и приговор, давал указания о направлении следствия и способах воздействия на обвиняемых. В результате 13 обвиняемых, в том числе ГЛ.Пятаков, Л.П.Серебряков, Н.И.Муралов, Я.Н.Дробнис и другие, были приговорены к расстрелу, четверо – к тюремному заключению. Однако двое из последних в 1939 г. были убиты в тюрьме, двое других расстреляны в 1941 г. по дополнительному заочному приговору.

Таким образом, с “троцкистско-зиновьевской оппозицией” было покончено. Параллельно этому процессу по всей территории страны происходили массовое выявление, разоблачение и репрессирование бывших троцкистов, в том числе находившихся в тюрьмах и лагерях.

В марте 1938 г. был инсценирован еще один “открытый процесс” – по “делу” об “антисоветском правотроцкистском блоке”. Обвиняемыми по нему проходили Н.Н.Бухарин, А.Н.Рыков, А.П.Розенгольц, М.А.Чернов, Х.Г.Раковский и другие деятели партии и государства, а также группа врачей и бывший руководитель Наркомвнудела Ягода. Всем им вменялись в вину стремление к осуществлению государственного переворота и свержению советской власти, двурушничество, шпионаж, вредительство, наконец, подготовка террористических актов против Сталина и других деятелей партии. Врачей же Обвиняли в “убийстве” Горького, его сына Пешкова, Куйбышева, Менжинского, смерть которых наступила на самом деле в результате серьезных заболеваний.

Сталин непосредственно участвовал в подготовке и этого процесса, в том числе в шельмовании Бухарина и Рыкова на пленуме ЦК ВКП(б) в феврале 1937 г., принявшем решение об исключении их из ЦК и из партии, а также о передаче их дела в НКВД. Несмотря на то, что пленум постановил не предавать Бухарина и Рыкова суду, они в тот же день были арестованы. Позднее Сталин участвовал в их [c.455] допросах на очных ставках, требуя от них признания в инкриминируемых им преступлениях.

По окончании процесса 18 обвиняемых, в том числе Бухарин Рыков, Розенгольц, Чернов и другие, были приговорены к расстрел” Приговор немедленно привели в исполнение. Троих осужденных приговорили к тюремному заключению. Один из них – Раковский (ему дали 20 лет тюрьмы) был, однако, расстрелян в 1941 г. по заочному приговору без дополнительного расследования.

Но “открытые” процессы были лишь вершиной айсберга репрессий. Одновременно с ними происходила массовая негласная чистка партийного и советского аппарата в центре и на местах. Без суда были уничтожены члены политбюро ЦК ВКП(б) Чубарь, Эйхе, Рудзутак, Постышев. 98 из 139 членов и кандидатов в члены ЦК были арестованы и почти все расстреляны. Из 1966 делегатов XVII съезда партии 1108 были репрессированы. Почти полностью были заменены партийное и советское руководство союзных и автономных республик, краев и областей, руководящий состав многих наркоматов, дипломатического корпуса, крупных предприятий и т.д.

Сильнейший удар был нанесен по кадрам Красной Армии. Аресты военных начались еще в 1936 г. Из арестованных выколачивали признания не только о собственной “преступной” деятельности, но и показания на других, в том числе высших должностных чинов Армии, особенно на заместителя наркома обороны маршала М.Н.Тухачевского. Все эти материалы передавались Сталину, который сам участвовал в допросах некоторых арестованных военных. В конце мая 1937 г. были арестованы Тухачевский и другие видные военные работники, которым были предъявлены обвинения в военном заговоре, подготовке военного переворота, вредительстве, шпионаже, ослаблении боевой мощи Красной Армии. 11 июня специальное военное присутствие Верховного суда СССР (в состав которого были включены некоторые высшие военачальники, также вскоре расстрелянные) в течение нескольких часов провело единственное заседание и вынесло смертный приговор всем восьми обвиняемым: М.Н.Тухачевскому, И.Э.Якиру, А.И.Корку, И.П.Уборевичу, Р.П.Эйдеману, Б.М.Фельдману, В.М.Примакову и В.К.Путне. 12 июня они были расстреляны.

Вслед за этим развернулись массовые аресты военных. За последующие два года репрессиям подверглись более 40 тыс. командиров и политработников, в том числе 11 заместителей наркома обороны, 75 из 80 членов Высшего военного совета, двое (Егоров и Блюхер) из четырех оставшихся к тому времени маршалов, 14 из 16 генералов армии, 90% корпусных командиров. Результатом этого были деморализация командного состава армии, падение воинской дисциплины, утрата боевого опыта, о чем свидетельствовали ход “зимней войны” 1939–1940 гг. против Финляндии и начальный период Отечественной войны 1941–1945 годов.

Пытаясь снять с себя ответственность за массовые репрессии, сталинское руководство партии в начале 1938 г. приняло на пленуме ЦК ВКП(б) постановление “Об ошибках парторганизаций при исключении коммунистов из партии, о формально-бюрократическом отношении [c.456] к апелляциям исключенных из ВКП(б) и о мерах по устранению этих недостатков”. В постановлении вина за “недостатки” была возложена на республиканские и областные партийные организации, но это отнюдь не означало прекращения репрессий. Теперь они были направлены против доносчиков, создававших атмосферу недоверия в партии, и против сотрудников карательных органов, допустивших немало “ошибок”. Одной из жертв новой кампании стал “сталинский нарком” Ежов, снятый с поста наркомвнудела “по собственному желанию”, – он был ликвидирован без суда и следствия в начале 1939 г. Его преемником на должности руководителя НКВД стал Л.П.Берия – креатура Сталина. Была сделана видимость исправления допущенных “ошибок”: пересмотрено небольшое количество дел, осужденных по которым освободили, в армию возвратилась часть репрессированных офицеров и т.д.

Однако главные цели репрессий были достигнуты. Была почти поголовно уничтожена ненадежная, с точки зрения Сталина, часть партии – “ленинская гвардия”. Был “снят” и ликвидирован тот слой номенклатуры, который сложился и выдвинулся в 20–30-е годы и оказался “отработанным” и негодным в новых условиях. Пришедшее ему на смену новое поколение аппаратчиков, замаранное кровью своих предшественников, должно было стать более послушным и готовым на все. В обществе была создана атмосфера страха перед насилием, обстановка пресмыкательства перед Сталиным и славословия ему. В стране и партии сложилось внешнее единомыслие, воцарились конформизм, готовность принимать на веру и поддерживать любые установки и лозунги партии. Об этом, в частности, свидетельствовал и рост партийных рядов: в 1938 г. в партию вступило более чем 500 тыс. человек.

Это не значит, однако, что в стране не осталось смелых и самостоятельно мыслящих людей. Они были во всех слоях общества, но выявлять свои взгляды в условиях жесткого полицейского контроля и политической цензуры было абсолютно невозможно, такие люди всегда “ходили по лезвию бритвы”. [c.457]

Итоги деятельности ВКП(б) в 30-е годы

Сталин еще в 20-е годы выдвинул идею о возможности построения социализма в одной, отдельно взятой стране. Это прямо противоречило ленинским взглядам о том, что в советской России, в силу ее экономической и культурной отсталости, построение социализма зависит от поддержки и помощи победившего пролетариата “бредовых капиталистических стран, то есть от победы мировой пролетарской революции. Именно поэтому большевики так упорно ждали и всемерно поддерживали и даже подталкивали всемирный революционный процесс. Не случайно троцкисты и другие “оппозиционеры”, опираясь на теорию “перманентной революции” Троцкого, обвиняли Сталина в национальной ограниченности. Однако мировая революция не состоялась, и Сталин от нее решительно отмежевался. В 1936 г. в беседе с американским журналистом Роем Говардом он [c.457] заявил, что у Советского Союза “планов и намерений” осуществить мировую революцию “никогда не было”. Затем последовал следащий диалог:

“Говард: Мне кажется, мистер Сталин, что во всем мире в течение долгого времени создавалось другое впечатление.

Сталин: Это я считаю плодом недоразумения.

Говард: Трагическим недоразумением?

Сталин: Нет, комическим. Или, пожалуй, трагикомическим”.

Это означало решительный разрыв Сталина с интернационал-большевизмом и переход на позиции национал-большевизма с его имперскими амбициями и национально-патриотическим, государственническим менталитетом. Марксова (разделявшаяся и Лениным) идея отмирания государства при социализме была заменена идеей укрепления социалистического государства и его сохранения даже в условиях коммунизма при наличии капиталистического окружения.

Именно в это время, в 1936 г., Сталин заявил о завершении переходного периода и построении в СССР в основном социалистического общества. Выступая 25 ноября 1936 г. на Чрезвычайном VIII Всесоюзном съезде советов, он сказал: “Наше советское общество добилось того, что оно уже осуществило в основном социализм, создало социалистический строй, т.е. осуществило то, что у марксистов называется иначе первой или низшей фазой коммунизма. Значит, у нас уже осуществлена в основном первая фаза коммунизма, социализм”. Он обосновывал это ликвидацией в СССР частной собственности и капиталистической эксплуатации, эксплуататорских классов и изменением классовой структуры советского общества, состоящего теперь из “освобожденного от эксплуатации рабочего класса”, “освобожденного от эксплуатации колхозного крестьянства” и “новой, трудовой интеллигенции”, а также братским сотрудничеством народов в системе единого союзного государства, “прочности которого могло бы позавидовать любое национальное государство в любой части света”.

И хотя все это (за исключением, конечно, утверждения о ликвидации частной собственности и капиталистической эксплуатации) было демагогией, тогда это принималось за чистую монету, а заявление Сталина о победе социализма сопровождалось бурными и продолжительными аплодисментами участников съезда, как, впрочем, и все другие выступления Сталина – “вождя и учителя” советского народа. В обстановке официального восторга и эйфории 5 декабря 1936 г. была утверждена новая, “сталинская” Конституция СССР, “конституция победившего социализма”.

Принятая в условиях нараставшего потока репрессий против собственного народа, новая Конституция утверждала на бумаге равенство и свободу для трудящихся, всеобщее, равное и прямое избирательное право при тайном голосовании, гарантировала демократические свободы: свободу слова, печати, собраний, провозглашала верховенство закона. Но все это – в рамках классовой парадигмы, при сохранении диктатуры пролетариата. Разъясняя в своем докладе вопро0 о недопустимости многопартийности в СССР, Сталин заявил: “ В [c.458] СССР имеются только два класса, рабочие и крестьяне, интересы которых не только не враждебны, а наоборот – дружественны. Стало быть, в СССР нет почвы для существования нескольких партий, а значит и для свободы этих партий. В СССР имеется почва только для одной партии, коммунистической партии. В СССР может существовать лишь одна партия – партия коммунистов, смело и до конца защищающая интересы рабочих и крестьян”. В связи с этим Конституция закрепила ведущую роль коммунистической партии в СССР, определив ее как “передовой отряд трудящихся в их борьбе за укрепление и развитие социалистического строя”, как “руководящее ядро всех организаций трудящихся, как общественных, так и государственных”.

На деле руководство ВКП(б) боялось демократии и, провозгласив демократические свободы, тут же стремилось их ограничить. На февральско-мартовском пленуме ЦК ВКП(б) в 1937 г. при обсуждении вопроса о технике выборов в Верховный совет “всесоюзный староста” М.И.Калинин разъяснял, что выборы будут “без выбора”, поскольку в каждом округе баллотировался лишь один кандидат в депутаты.

На избирательных участках создавались группы агитаторов, одной из обязанностей которых являлось обеспечение явки избирателей на выборы. Благодаря этому число участников выборов достигало 98-99%. В первых выборах в Верховный совет СССР (1937 г.) благодаря всем этим мерам приняло участие 96,8% избирателей, около 98% которых проголосовали за кандидатов “блока коммунистов и беспартийных”.

Что же касается обеспечения законности, то и об этом говорить не приходится. Для этого периода типичны аресты без санкции прокурора, отмена “презумпции невиновности”, осуждение без судебного приговора, применение моральных и физических пыток к подследственным, обвинение на основе самооговора при отсутствии объективных доказательств вины арестованного. В январе 1939 г. Сталин лично подписал телеграмму, адресованную в партийные органы и органы НКВД, в которой говорилось: “ЦК ВКП(б) поясняет, что применение методов физического воздействия в практике НКВД, начиная с 1937 г., было разрешено ЦК ВКП(б). …ЦК ВКП(б) считает, что методы физического воздействия должны как исключение применяться к известным и отъявленным врагам народа и рассматриваться в этом случае как допустимый и правильный метод”.

Таким образом, “большой скачок” в социализм не увенчался успехом ни в области промышленности, ни в сельском хозяйстве. От него выиграли только государство, военно-промышленный комплекс, командно-административная система. Народ же, трудящиеся, перенесшие основные тяготы крутых изменений в обществе, не получили в результате ощутимых благ. Уровень их жизни снизился, свобода была отнята, надежды на светлое будущее обмануты. Их энтузиазм был использован партийно-государственной верхушкой в своих интересах, ради усиления эксплуатации трудящихся и расширения своих привилегий.

Общество маргинализировалось и люмпенизировалось. Вырванные из привычных условий существования миллионы вчерашних [c.459] крестьян с трудом осваивались в качестве новых рабочих на предприятиях и жителей городов. В свою очередь, рабочий класс, многократно выросший численно, утратил мастерство, которым всегда гордился, пролетарскую спайку, политическую принципиальность. Терроризированное и лишенное чувства хозяина колхозное крестьянство теряло вкус к работе на земле, любовь к домашним животным (если это не была работа на приусадебном участке и собственная корова) и превращалось в поденщиков, безразличных к результатам своего труда. Наконец, интеллигенция, пришедшая в науку и культуру от станка и сохи, лишенная культурных традиций, профессионально недостаточно компетентная, запуганная репрессиями и приученная к абсолютному конформизму, утратила присущие ей ранее либерально-демократические черты.

Именно таким стал советский народ в результате большевистского эксперимента к концу 30-х годов. Это был страшный результат воздействия на него тоталитарной системы, деспотической власти сталинской верхушки, культа личности Сталина. А если добавить к этому постоянно возраставший и достигший к концу 30-х годов 5–7-миллионный контингент лагерей ГУЛАГа и огромное число спецпоселенцев (ссыльных), строивших под надзором каналы и железные дороги, электростанции и заводы, добывавших уголь и золото, конструировавших в секретных “шарашках” новую военную технику и пребывавших фактически в положении бесправных рабов, то социальная картина общества, возглавляемого монопольной партией-государством и ее бюрократическим аппаратом явится в полном объеме. И именно это общество было названо социалистическим, именно оно выдавалось за тот земной рай, который обещали народу построить большевики.

На деле же, как это ясно теперь, под руководством ВКП(б) в СССР был построен казарменный социализм, для которого характерны крайний аскетизм в удовлетворении потребностей людей, уравниловка в распределении материальных благ, привилегии и деспотизм узкого круга “революционных лидеров”, бюрократизация всей системы общественных связей, отношение к человеку как слепому орудию выполнения воли вышестоящих инстанций. Главными методами утверждения казарменного социализма являются насилие, запугивание народа, ложь и вероломство. [c.460]

Глава XXIII. В ГОДЫ ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЫ

Воюющая партия

22 июня 1941 г. фашистская Германия начала войну против Советского Союза. Партийно-государственное руководство СССР располагало сведениями о подготовке агрессии, принимало меры к ее отражению, рассчитывая приобрести со временем военное и экономическое преимущество и добиться быстрой победы “малой кровью на чужой территории”. Однако противник сразу же захватил инициативу на земле и в воздухе.

Такое начало войны было непосредственно обусловлено просчетами сталинского руководства. Советско-германские договоры обеспечили Германии значительно большие преимущества в военной и экономической областях. Сказывались органические пороки политической и экономической системы, последствия преступлений режима. Массовые репрессии ослабили партию, командный состав Красной Армии, народное хозяйство, породили атмосферу страха, недоверия и шпиономании, парализовали инициативу. Меры по развитию военных отраслей экономики и развертыванию вооруженных сил приносили скорее количественный, нежели качественный эффект. Но самое главное – нападение оказалось внезапным для частей и соединений Красной армии, для всего народа.

В прифронтовых областях возникла паника, порожденная быстрым продвижением вражеских войск, растерянностью властей, отсутствием достоверной информации. Противник уже в первые три недели войны захватил почти полностью Прибалтику, Белоруссию, Молдавию, значительную часть Украины. Красная армия потеряла около миллиона бойцов и командиров.

Над страной нависла смертельная опасность. Гитлеровская пропаганда распространяла мифы о превентивном характере войны против СССР, уверяла, будто Германия стремится освободить Россию от “еврейско-коммунистического руководства”. На деле заправилы фашистской Германии действовали на основе задолго и детально разработанных агрессивных планов. Их основу составляли: уничтожение государственности народов СССР, их экономическое ограбление, ликвидация интеллигенции и национальной культуры, осуществление расистских планов полного уничтожения одних народов и порабощения других.

В первые же дни партийно-государственное руководство страны приняло меры по организации отпора врагу. В полдень 22 июня по [c.461] радио выступил нарком иностранных дел В.М.Молотов с заявлением от имени правительства. В нем содержался призыв к сплочению единству народа, к Отечественной войне. Было объявлено военное положение. Началась мобилизация военнообязанных. Были образованы Ставка Верховного Главнокомандования (ВГК) Вооруженных Сил СССР, Государственный Комитет Обороны (ГКО), Советское информбюро, приняты постановления об охране предприятий и учреждений, формировании истребительных батальонов, о режиме рабочего времени, о создании в восточных районах новых баз авиационной и танковой промышленности.

Катастрофическое начало войны потребовало незамедлительной перестройки на военный лад политической, идеологической и экономической системы, всех звеньев партийного, государственного и хозяйственного аппарата, общественных организаций, содержания внутренней и внешней политики, образа жизни всего народа, труда и быта каждого человека. Лозунг “Все для фронта, все для победы!” стал основным смыслом и содержанием этой перестройки.

К началу войны в ВКП(б) было около 3,9 млн. человек, объединенных в 205 тыс. первичных организаций. После чисток и массовых репрессий она на 60% состояла из людей, принятых в конце 30-х – начале 40-х годов. Новое пополнение в большинстве своем было исполнено искренней веры в коммунистические идеалы. Несомненно, однако, наличие в нем значительной доли людей политически пассивных и карьеристов. Все это проявилось на деле в суровых военных испытаниях.

Партия была молодой по возрасту: 50-летний рубеж перешагнули менее 5% ее членов и кандидатов; самой многочисленной группой были 25–35-летние, которые вместе с молодежью до 24 лет составляли около 62%. 36–50-летних насчитывалось свыше трети. Женщин среди коммунистов было немногим более 15%. Партия объединяла представителей практически всех народов СССР. По социальному происхождению преобладали рабочие и крестьяне (две трети), однако по роду занятий являлись таковыми менее трети. Более 60% коммунистов были малограмотными или с начальным образованием, среднее и неполное среднее (семилетнее) образование имела лишь треть, высшее – немногим более 6% (впрочем, образовательный уровень коммунистов все же превышал уровень населения в целом).

Состав партии в годы войны обновился. На смену погибшим коммунистам и выбывшим по разным причинам становились миллионы новых. Кандидатами в члены ВКП(б) вступило около 5,1 млн. человек, членами – около 3,3 млн. человек. Вступление в партию было свидетельством преданности режиму. Но не только этим. В грозное время войны оно выражало прежде всего стремление быть среди активных защитников Родины.

Структура партии представляла собой пирамиду, вершину которой образовывали ее высшие органы. А на самом верху находился Сталин. Он был главой правящей партии, председателем Совнаркома СССР и ГКО, Верховным Главнокомандующим Вооруженными Силами, наркомом обороны. Ничто не ограничивало его единовластия. [c.462]

Лица из ближайшего окружения Сталина, входившие в состав высших органов партии, концентрировали в своих руках власть, не только партийную, но и законодательную, исполнительную, военную, гражданскую. Так, В.М.Молотов – член политбюро, заместитель председателя ГКО и СНК СССР, нарком иностранных дел, член Ставки ВГК Л.П.Берия – кандидат в члены политбюро, заместитель председателя СНК, член ГКО, нарком внутренних дел. Г.М.Маленков – кандидат в члены политбюро, член оргбюро, секретарь ЦК, начальник управления кадров ЦК, член ГКО. Назначая на высшие посты в партии и государстве “своих” людей, Сталин как бы сжимал власть в одном кулаке, обеспечивая свою личную диктатуру.

В военное время требования устава ВКП(б), предусматривавшие регулярный созыв съездов, конференций и пленумов Центрального Комитета, не соблюдались. Пленум ЦК был собран лишь один раз, в январе 1944 г., чтобы утвердить повестку дня очередной сессии Верховного совета СССР и новый Государственный гимн. Члены и кандидаты в члены ЦК возглавили основные направления вооруженной борьбы и перестройки народного хозяйства на военный лад, но как коллективный руководящий орган ЦК не действовал. Фактически руководство партией, а через нее и страной было сосредоточено в высших исполнительных органах ЦК – политбюро, оргбюро и секретариате, но и в них коллегиальность была свернута до предела.

Политбюро принимало решения по чрезвычайно широкому кругу вопросов, начиная от мобилизации военнообязанных и объявления военного положения в первый день войны до многочисленных награждений, присвоения высших воинских и различных почетных званий. Все важнейшие партийные и государственные дела и кадровые перестановки в высшем звене, за исключением тех, которые считались компетенцией ГКО, проходили через политбюро и скреплялись подписью Сталина. Значительная их часть оформлялась как указы Президиума Верховного совета СССР и постановления СНК СССР.

Политбюро определяло и внешнюю политику Советского Союза. Был взят курс на военное и дипломатическое сотрудничество в составе антигитлеровской коалиции с Великобританией и США, странами западной демократии с иным, чем в СССР, государственным и общественным строем, другой идеологией. Советскому Союзу была

оказана значительная экономическая помощь.

Политбюро (через исполнительный комитет Коммунистического Интернационала) руководило международным коммунистическим Движением. После роспуска Коминтерна в мае 1943 г., предпринятого в интересах улучшения отношений с союзниками, его функции перешли к отделу международной информации ЦК (заведующий – бывший генеральный секретарь ИККИ Г.Димитров) и ряду секретных “институтов”. Эта работа приобрела еще больший размах.

Оргбюро ЦК в тяжелейшие периоды войны (с 20-х чисел сентября до начала декабря 1941 г. и с августа 1942 г. до начала апреля 1943 г.) не функционировало. С середины 1943 г. оно регулярно заслушивало отчеты местных партийных комитетов с привлечением довольно широкого круга лиц – ответственных работников аппарата ЦК, местных партийных органов, различных ведомств и т.д. В августе 1943 г. [c.463] постановлением политбюро были определены обязанности и полномочия оргбюро и секретариата, ведение заседаний и фактически все руководство были поручены Маленкову. Секретариат ЦК принимал постановления по чрезвычайно широкому кругу вопросов, прежде веет кадровых, почти ежедневно.

В номенклатуру ЦК, помимо работников партийных и советских карательных и правоохранительных органов, ведомства иностранных дел, управленческого аппарата культурных учреждений, общественных организаций, средств массовой информации и пропаганды, входили руководящие кадры всех отраслей народного хозяйства (вплоть до директоров и главных инженеров небольших предприятий), работники заготовительных органов (включая районных уполномоченных) директора вузов, НИИ, академических театров и т.д. Все они проходили утверждение через секретариат ЦК.

Постановления его касались промышленности, сельского хозяйства, здравоохранения, отношений с церковью, высшей и средней школы, социальных вопросов. По представлению местных партийных органов секретариат решал вопросы, относящиеся к компетенции Президиумов Верховных советов СССР и союзных республик – утверждал административно-территориальные преобразования, перенос сроков выборов в советы всех уровней.

В секретариат поступали жалобы и предложения по самому широкому кругу вопросов, для рассмотрения которых организовывались проверки, создавались комиссии, местным партийным органам поручалось разобраться и наказать виновных. В отдельных случаях принимались развернутые решения. Рассматривались и идеологические вопросы – от бичевания “ошибочных” статей или стихотворений до разборки в отношении заподозренных в недооценке “борьбы с проявлениями национализма”.

Стилем работы высших партийных органов было непрерывное “подхлестывание” непосредственных исполнителей методами командования, строжайшего контроля и запугивания, что определяло общий стиль руководства сверху донизу.

Усиление централизации и концентрации власти еще выше подняли значение партийного аппарата, прежде всего аппарата ЦК, его управлений и отделов. Так, в состав управления кадров входило свыше полусотни отделов, которые ведали не только кадрами, но и дублировали структуру центральных государственных и народнохозяйственных учреждений. Они занимались изучением, подбором, распределением, перестановкой, утверждением их кадрового состава, всеми вопросами деятельности этих и подведомственных им учреждений, решением текущих административных дел и хозяйственных вопросов.

Усложнялась структура и, соответственно, расширялся аппарат управления пропаганды и агитации. В 1942 г. возникли отделы науки, пропагандистских групп, печати, издательств, преподавания марксизма-ленинизма в вузах, в 1943 г. – художественной литературы, кинематографии, в 1944 г. – радиовещания и радиофикации, группа консультантов для оценки рукописей по теоретическим вопросам, в 1945 г. – отделы искусств, полиграфической промышленности, [c.464] бумажной промышленности, местных газет. Таким образом, стремление сосредоточить в своих руках решение всех вопросов делало аппарат ПК все более громоздким. Имея целью усилить контроль за выработкой и выполнением принятых решений, оно в то же время сковывало инициативу государственных ведомств и общественных организаций.

Не ограничиваясь своим всепроникающим влиянием через местные партийные организации, руководство ВКП(б) применяло чрезвычайные формы перекрестной системы контроля. На важнейшие предприятия были направлены парторги ЦК, число которых к концу войны дошло до 1377. В конце 1941 г. была создана сложная пирамида политорганов в сельском хозяйстве и на транспорте (они были отменены в мае 1943 г.). В каждый район назначались уполномоченные по заготовкам. В областях действовали уполномоченные комиссии партийного контроля. Все они входили в номенклатуру ЦК и были независимы от местных органов.

Приступив с первых же дней Великой Отечественной войны к перестройке всей жизни страны на военный лад, ВКП(б) перестроила прежде всего свои ряды. Значительная часть коммунистов из территориальных партийных организаций была призвана в Вооруженные Силы, оставлена на оккупированной территории для работы в подполье и участия в партизанской борьбе. Перераспределение сил проходило как в порядке общей мобилизации, так и в ходе специальных мобилизаций коммунистов и руководящих партийных работников.

В полной мере определяя судьбы страны, партийное руководство опиралось на первичные организации, на рядовых коммунистов. В бою рядом сражались коммунист и беспартийный – смерть между ними не выбирала. На “трудовой вахте” они тоже стояли рядом. Следует отметить, что номенклатурные работники – партийно-государственная бюрократия – пользовались в условиях крайне скудного нормированного снабжения населения значительными привилегиями в обеспечении продовольствием и промтоварами. Не довольствуясь этим, чиновники нередко использовали свое служебное положение в корыстных целях. Однако рядовые коммунисты не имели никаких льгот и привилегий, хотя, кроме воинской и трудовой дисциплины, они подчинялись еще дисциплине партийной. [c.465]

Завершение формирования командно-административной системы

Политическая система, в основе которой лежала строго централизованная структура партийно-государственных органов, еще в доменное время накопила опыт функционирования в чрезвычайных уровнях. За много лет до войны были свернуты любые формы коллективного руководства, искоренены плюрализм мнений и инакомыслие. Усилия народа концентрировались на решении очередных народнохозяйственных задач, на преодолении реальных или искусственно создаваемых трудностей. В военной обстановке метод приказа [c.465] и безусловного подчинения завершил процесс складывания тоталитарной, командно-административной системы.

С образованием Государственного Комитета Обороны 30 июня была осуществлена полная централизация власти, ликвидировано разграничение функций высших государственных и партийных органов. В ГКО вошли И.В.Сталин (председатель), В.И.Молотов, Л.П.Берия, К.Е.Ворошилов, Г.М.Маленков, фактически это был узкий состав политбюро. В 1942 г. ГКО пополнился Н.А.Вознесенским, Л.М.Кагановичем, А.И.Микояном. ГКО стал высшим чрезвычайным партийно-государственным органом. Его постановления имели силу законов военного времени и были обязательны для всех государственных, партийных, хозяйственных органов и общественных организаций.

Регулярные заседания ГКО в полном составе не проводились протокольные записи не велись. Фактически все вопросы решались в кабинете Сталина, куда по мере надобности вызывались наркомы, военные, партийные, государственные, хозяйственные руководители. До своей ликвидации 4 сентября 1945 г. ГКО принял 9971 постановление и распоряжение, определявшие перевод предприятий на выпуск военной продукции, организацию военного производства, подготовку кадров, разработку новых видов военной техники, производство металла, топлива, электроэнергии, работу транспорта. Он руководил эвакуацией промышленных предприятий, а затем, в связи с освобождением оккупированных территорий, реэвакуацией и восстановлением экономики. Большое внимание уделялось формированию новых частей и соединений Красной Армии, назначению руководящих кадров в армию и народное хозяйство. ГКО увязывал потребности фронта с предельными возможностями экономики, налаживал распределение и перевозки всех видов продукции для фронта. Связующим звеном ГКО с отраслями военной экономики и важнейшими предприятиями стали уполномоченные, которые назначались обычно из числа партийных и хозяйственных руководителей.

Сталин подписывал все постановления, касавшиеся назначения руководящих кадров, организации вооруженных сил, материально-технического обеспечения армии, планирования, работы транспорта и т.п. Распоряжения по частным вопросам санкционировались Молотовым, Берия, Микояном. Принятые решения рассылались непосредственным исполнителям: наркомам, первым секретарям ЦК компартий союзных республик, крайкомов, обкомов, уполномоченным ГКО. Государственный комитет обороны работал с высокой эффективностью; за редчайшим исключением, все решения неукоснительно исполнялись, что обеспечивалось четкой организацией контроля и персональной ответственностью исполнителей. Однако только жесткая исполнительская дисциплина во всех звеньях партийно-государственного и народно-хозяйственного механизма и карательные меры не могли бы обеспечить выполнение принятых решений. Оно достигалось прежде всего тяжелым самоотверженным трудом народа.

Под руководством и строжайшим контролем ЦК ВКП(б) работал правительство СССР – Совет народных комиссаров, возглавляемый [c.466] Сталиным, и наркоматы, в структуру которых были внесены необходимые изменения.

Согласно Конституции, высшим органом государственной власти оставался Верховный совет СССР, но его права и функции, как и местных советов, были резко ограничены: они, главным образом, выполняли решения партийных органов. Сессии Верховного совета созывались всего трижды (в 1942, 1944 и 1945 гг.). Президиум Верховного совета СССР, бессменным председателем которого оставался М.И.Калинин, лишь законодательно оформлял те решения ГКО, ЦК ВКП(б) и СНК СССР, которые относились к его компетенции. Насколько низок был престиж Президиума Верховного совета, видно хотя бы из того, что его председатель, именуемый “всесоюзным старостой”, не входил в состав ГКО и не участвовал в выработке его решений.

По Конституции, Президиум Верховного совета обязан был осуществлять общее руководство местными советами, разъяснять законы и определять порядок проведения их в жизнь. На деле эти функции были свернуты (во многом – еще в мирное время). Исполкомы местных советов и их отделы вели большую работу по устройству эвакуированных, детей-сирот, организовывали помощь семьям военнослужащих, инвалидам войны, занимались всеобщим военным обучением, строительством укреплений. Советы активно помогали партии в мобилизации усилий трудящихся на помощь фронту. Однако своей роли органов представительной демократии они не выполняли. К тому же к концу войны в них осталась лишь половина депутатов, избранных до войны, а новые выборы не проводились. Выбывших заменяли работники, назначаемые партийными органами и кооптируемые в состав советов и их исполкомов. На освобожденных территориях весь состав исполкомов подбирался и утверждался партийными органами. Как ни парадоксально это звучит, в Советском Союзе не было советской власти.

В единой системе партийно-государственных органов работали общественные организации. Профсоюзы, самая массовая из них, объединяла в начале войны свыше 25 млн. человек. Они участвовали в организации социалистического соревнования и других массовых трудовых патриотических движений, коллективного и индивидуального огородничества, в шефстве над воинскими частями и госпиталями. Большую роль в вооруженной борьбе, организации труда, Учебы и быта молодежи сыграл комсомол, объединявший свыше 10 млн. членов. Н.М.Шверник, 1-й секретарь ВЦСПС, и Н.А.Михайлов, 1-й секретарь ЦК ВЛКСМ, входили в состав оргбюро ЦК ВКП(б). Свою лепту в общее дело внесли существовавшие и до войны Осоавиахим, Общество Красного Креста и Красного Полумесяца и др.

С целью установления связей с зарубежной общественностью, распространения информации о борьбе советского народа против фашизма, получения материальной помощи от различных зарубежных организаций был создан ряд антифашистских комитетов (советских женщин, ученых, молодежи, всеславянский, еврейский), вся деятельность которых находилась под жестким контролем ЦК ВКП(б). [c.467]

На передовой

Перестройка политического руководства и перераспределение рядов партии являлись важнейшим элементом перевода всей жизни страны на военные рельсы. Но, разумеется, судьбы Родины решались прежде всего на полях сражений.

В первые же дни войны были приняты постановления политбюро об отборе коммунистов в качестве “политбойцов” для усиления партийно-политического влияния в полках и дивизиях, укрепления морального духа войск. Мобилизации подлежали и лучшие комсомольцы. В большинстве своем политбойцы (их было свыше 130 тыс.) имели высшее и среднее образование и могли бы после соответствующей подготовки стать младшими командирами и политработниками, однако их вливали большими группами в наиболее пострадавшие в боях части и сразу бросали в бой. Потери среди них были особенно велики.

В прифронтовых районах коммунисты составляли костяк отрядов партийно-советского актива, коммунистических и истребительных батальонов, рабочей гвардии, народного ополчения. Конечно, ополченческие формирования не соответствовали требованиям Второй мировой войны и несли огромные потери. Но ополченцы олицетворяли самоотверженность и мужество народа. Одетые в свою гражданскую одежду, плохо вооруженные и недостаточно обученные, часто немолодые, нездоровые люди, коммунисты и беспартийные буквально грудью защищали Родину.

За первый год войны в общем порядке и по специальным мобилизациям партия направила в вооруженные силы свыше 40% довоенной численности территориальных партийных организаций – более 1344 тыс. человек. Это укрепило армию, усилило ее боеспособность. Однако их использование на фронте было не всегда эффективно и оправдано. В боях за год погибло, умерло от ран, пропало без вести около 634 тыс. коммунистов. Ценой жизни своих лучших сыновей платила партия за роковые ошибки и просчеты, прямые преступления, совершенные сталинским руководством при подготовке к войне и в ее начале.

Десятки тысяч коммунистов были оставлены на захваченной врагом территории, чтобы возглавить всенародное сопротивление оккупантам. Многие из них вскоре погибли, но к концу первого года войны в партизанских отрядах и подполье было свыше 65 тыс. коммунистов. Кроме того, из 69 тыс. коммунистов, не сумевших эвакуироваться и оставшихся в оккупации без задания, определенная часть также участвовала в борьбе с врагом. Вместе с тем находились и такие, кто поступал на службу к оккупантам.

Гитлеровцы не только установили на захваченной территории жестокий оккупационный режим, но и пытались идеологически воздействовать на население, допускали и даже поощряли “многопартийность” коллаборационистов, образование профашистских и националистических “партий” и групп. Но все попытки замаскировать политику террора и ограбления были безуспешны. Население жадно ловило новости с “Большой земли”. Его сочувствие и поддержка были [c.468] на стороне подпольщиков и партизан. В тылу врага действовали десятки подпольных обкомов, сотни окружкомов, горкомов, райкомов, партийных центров, организаций и групп, комсомольских организаций. На оккупированной территории разгоралась настоящая война против захватчиков. Нападения на вражеские гарнизоны, диверсии да железнодорожных магистралях, расправа с предателями – все это наносило существенный урон врагу, создавало у оккупационных властей и их приспешников настроения страха и неуверенности.

Наряду с массовым притоком партийных сил из территориальных организаций в военные производилось перераспределение руководящих кадров партии. На военной и военно-политической работе была сосредоточена почти половина состава ЦК; многие секретари ЦК компартий, крайкомов и обкомов стали членами военных советов фронтов и армий, руководителями борьбы в тылу врага. В начале войны были мобилизованы свыше 500 секретарей ЦК компартий союзных республик, краевых, областных, городских и районных комитетов, 1265 других входивших в номенклатуру ЦК работников, около 300 сотрудников аппарата ЦК. В распоряжение армейских политорганов были переданы все годные к военной службе слушатели центральных и местных партийных учебных заведений. Всего за годы войны по решениям ЦК на партийно-политическую работу в Красной Армии перешло около 14 тыс. коммунистов.

В вооруженной борьбе с фашизмом в годы войны приняли участие более половины состава партии. Около 2 млн. коммунистов погибли в боях, умерли от ран, пропали без вести. Участие коммунистов в боях, их героизм поднимали авторитет партии и усиливали ее влияние.

Прием в партию шел в основном через организации вооруженных сил. Для того чтобы облегчить возможность бойцам на фронте вступить в ряды ВКП(б), были изменены условия приема. Фронтовая обстановка позволяла не за год, а за один бой оценить товарища, поэтому кандидатский стаж был снижен до трех месяцев. Да и рекомендации вступающим могли давать коммунисты не с трехгодичным, как требовалось уставом, а с годичным стажем. К концу войны в вооруженных силах числилось свыше 3 млн. членов и кандидатов в члены партии.

Руководство всей системой партийных органов в армии осуществляло Главное политическое управление, действовавшее на правах отдела ЦК ВКП(б). Его возглавлял кандидат в члены политбюро, секретарь ЦК A.C.Щербаков (одновременно он был 1-м секретарем МК и МГК ВКП(б)). С началом войны в вооруженных силах была введена чрезвычайная форма партийного руководства – военные комиссары в полках, дивизиях, на кораблях, во всех штабах, военных учебных заведениях и учреждениях. В ротах, батареях и эскадрильях работали политруки. В обязанности военных комиссаров входило поэтическое воспитание бойцов и командиров, руководство политорганами, партийными и комсомольскими организациями, контроль за выполнением приказов командования. К осени 1942 г. институт военных комиссаров был упразднен, введено полное единоначалие и [c.469] установлена должность заместителя командира по политчасти (в 1943 г. и она была ликвидирована).

Сила сопротивления захватчикам непрерывно возрастала. На юге ожесточенные бои развернулись под Одессой, а затем под Севастополем, жители которых, возглавляемые партийными организациями вместе с частями Красной Армии геройски защищали родные города, непосредственно участвуя в боях, возводя оборонительные укрепления и выпуская под огнем врага оборонную продукцию.

Тяжелые бои шли под Ленинградом. По инициативе партийной организации там еще 30 июня 1941 г. началось формирование дивизий народного ополчения. 8 сентября сомкнулось кольцо блокады вокруг города, начался долгий период страданий от голода, холода артобстрелов, период беспримерного напряжения слабеющих сил. За время блокады погибло, по неполным данным, около 660 тыс. ленинградцев – свыше четверти их довоенной численности. Но город продолжал жить, работать и бороться.

В сентябре началась великая битва за Москву. К середине октября, когда противнику удалось захватить Калугу и Калинин, под Москвой сложилось особенно тяжелое положение. 15 октября ГКО принял решение об эвакуации из столицы партийных и правительственных учреждений. Военным командованием и городской партийной организацией принимались срочные меры для усиления обороны города. Ускоренно формировались новые части народного ополчения. Полмиллиона москвичей было мобилизовано на строительство оборонительных укреплений. Готовились к уличных боям, минировали важнейшие объекты.

Не работал транспорт. Через город сплошным потоком везли с фронта раненых, шли беженцы. В этих условиях партийное и советское руководство столицы, поглощенное неотложными заботами об обороне, не смогло учесть нужды и настроения населения. Началась паника. Но критической ситуацией удалось овладеть. 17 октября по радио выступил Щербаков. 19 октября в Москве было введено осадное положение: Москву было решено отстаивать до последнего. 5 декабря Красная Армия перешла в контрнаступление, завершившееся первым крупным поражением фашистской Германии. Победа под Москвой оказала решающее влияние на ход Великой Отечественной войны.

У советского руководства возникла уверенность в близкой победе. И.В.Сталин настаивал на продолжении широкомасштабного наступления, хотя Красная Армия была обескровлена тяжелыми боями, а экономика еще не завершила военную перестройку. Только Г.К.Жуков, командовавший советскими войсками в Московской битве, и первый заместитель председателя СНК Н.А.Вознесенский, осмелились возразить Сталину, пытаясь убедить его временно перейти к обороне. Но Сталин не прислушался к их доводам, в результат летом 1942 г. советские войска потерпели ряд тяжелых поражений. Противник занял Донбасс и создал непосредственную угрозу Сталинграду и Северному Кавказу. Для принятия неотложных мер по организации отпора врагу в Сталинград были направлены Жуков, назначенный первым заместителем Верховного Главнокомандующего, и [c.470] начальник Генерального штаба А.М.Василевский. В Сталинградском сражении германская армия потерпела сокрушительное поражение. 2 февраля 1943 г. окруженная вражеская группировка капитулировала.

Летом 1943 г. противник попытался вернуть себе утраченную стратегическую инициативу, однако победа Красной Армии под Курском в июле ознаменовала завершение коренного перелома в войне. Это явилось результатом достигнутого количественного и качественного превосходства Красной Армии, возросшего военного искусства командования, воинского мастерства и доблести солдат и офицеров, сопротивления советских людей на оккупированной врагом территории, результатом героических усилий тружеников тыла. После Курска Красная Армия повела наступление по всему фронту. Осенью она освободила Донбасс и форсировала Днепр.

1944 г. ознаменовался новыми победами: в январе – разблокирование Ленинграда, в феврале – разгром Корсунь-Шевченковской группировки врага, в мае – освобождение Крыма, в июне–августе – операция “Багратион” в Белоруссии и выход наших войск к границе Германии, в августе – освобождение Украины и Молдавии, битва за Прибалтику.

В начале 1945 г. Красная Армия предприняла свое последнее решительное наступление, завершившееся взятием Берлина и капитуляцией 8 мая Германии. Война в Европе закончилась, а 2 сентября капитулировала и Япония. Вторая мировая война завершилась. [c.471]

В тылу

Суровые военные испытания потребовали от территориальных партийных организаций перестроить всю работу в соответствии с новыми чрезвычайными обстоятельствами. Особенно это относилось к организациям прифронтовых областей, которые до 29 июня 1941 г. не получали от ЦК никаких документов с оценкой обстановки, сложившейся в связи с началом войны. Кроме заявления советского правительства от 22 июня, они руководствовались конкретными указаниями, касавшимися общих военно-мобилизационных мероприятий, специальных мобилизаций коммунистов, усиления контроля за средствами массовой информации и т.д.

Директива от 29 июня была направлена не только в прифронтовые регионы, но и в такие области, как Кировская, Саратовская, Рязанская и др., где уже на следующий день ее основные положения были доведены до актива. Однако в глубоком тылу вплоть до 3 июля, когда по радио выступил Сталин, не принималось решительных мер к перестройке всей партийной деятельности. Находясь далеко от фронта, невозможно было по сообщениям Совинформбюро составить представление о масштабах и характере начавшейся войны, о поражениях Красной Армии. Война, о которой в мирное время говорили как о неизбежной, оказалась все же неожиданной, и, привыкнув действовать по прямым указаниям из центра, многие партийные работники поначалу растерялись. [c.471]

Сохранялась привычка бодро рапортовать о количестве проведенных мероприятий, мало заботясь о действительных настроениях населения. Например, из Ивановского обкома шли в Москву информации о десятках тысяч митингов, собраний и бесед, на которых выступило свыше миллиона человек. А между тем в рабочей среде проявлялось недовольство ухудшением продовольственного снабжения, снижением расценок, удлинением рабочего дня и повышением цен на рынке. На отдельных предприятиях спонтанно вспыхивали забастовки. В середине октября, когда область оказалась в угрожаемом положении и втайне от рабочих началась подготовка к эвакуации, на крупнейшем меланжевом комбинате возник митинг, в котором участвовали также коммунисты и комсомольцы. Только благодаря тому что на предприятия прибыли секретари обкомов, горкомов, райкомов партии, разъяснили создавшееся положение, прервали демонтаж оборудования и сменили дискредитировавшее себя руководство, волнение удалось прекратить. Репрессировано было шесть человек, которых сочли “зачинщиками”.

Огромные трудности в работе территориальных партийных организаций были связаны с массовой мобилизацией. Всего за войну на фронт ушла половина их довоенного состава, а по многим организациям даже 60–70 процентов. Вместе с тем на Восток, где развертывалась основная военно-промышленная база, прибывали коммунисты из оккупированных и прифронтовых районов, в основном высококвалифицированные рабочие и специалисты. За первый год было эвакуировано 378,5 тыс. коммунистов.

И в мирное время местные партийные органы сосредоточивали в своих руках руководство всей жизнью на своей территории. Их роль теперь усилилась в связи с нарушением прежних горизонтальных и вертикальных экономических связей. Постановлениями политбюро ЦК и ГКО на первых секретарей обкомов и горкомов возлагалась ответственность за выполнение заданий по производству боевой техники, вооружения, боеприпасов, снаряжения. Партийные комитеты согласовывали работу предприятий, подчиненных различным наркоматам, практически устанавливали межотраслевую производственную кооперацию, маневрировали оборудованием, сырьем, материалами, переводили специалистов и рабочих с одних предприятий на другие, проводили трудовую мобилизацию. Фактически они выполняли функции территориального управления экономикой.

Вся деятельность местных органов находилась под неусыпным контролем Москвы. Проявления инициативы встречали негативную или настороженную реакцию. На проведение любого мероприятия, пусть даже семинара или совещания, требовалась санкция ЦК. И все же в местных партийных организациях, в отличие от ЦК, на протяжении всей войны, не исключая и ее самого тяжелого, начального периода, наряду с чрезвычайными формами и методами, действовали традиционные уставные нормы. Первые секретари обкомов, крайкомов, ЦК компартий союзных республик, являясь уполномоченными ГКО, членами военных советов округов, фронтов, армий, председателями городских комитетов обороны, имели право принимать еди_ поличные решения. Однако заседания бюро партийных комитетов [c.472] продолжались. Собирались пленумы партийных комитетов, собрания партийного актива.

В начале войны для пополнения партийных комитетов вместо выборов широко практиковалась кооптация. Однако даже тогда парткомы ряда предприятий пополнялись в уставном порядке. В 1942 г. с разрешения ЦК в некоторых городских и районных организациях были проведены отчетно-выборные конференции. Их было немного, однако они показали высокую активность коммунистов, взыскательное отношение к работе горкомов и райкомов. Так, в Челябинской области работа 4 райкомов из 12 была признана неудовлетворительной. С 1943 г. отчеты и выборы на местах получают большее распространение.

Отчетно-выборная кампания охватила далеко не все территориальные партийные организации. Не было отчетов и выборов ЦК компартий союзных республик, Московского, Ленинградского и некоторых других комитетов. И все же там, где они проводились, это способствовало оживлению партийной жизни, поднимало активность коммунистов. Часть выборных органов получила неудовлетворительную оценку, при тайном голосовании подавалось значительное число голосов против выдвинутых кандидатов. Были даже случаи “провалов” секретарей партийных комитетов. Все это свидетельствовало о том, что патриотический подъем усиливал критический настрой коммунистов. Возможно, это обстоятельство и побуждало высшее партийное руководство ограничить отчеты и выборы в основном средним звеном. [c.473]

Идеологическая деятельность

Главной задачей идеологической деятельности партии было сплочение общества во имя победы. В основу идеологической работы были положены выступления Сталина, начиная с его речи по радио 3 июля 1941 г. Культ личности усиливался во время войны и достиг апогея к ее концу. В массовом сознании партия и государство ассоциировались с именем Сталина. Вера в него была сродни религиозной. На прославление вождя направлялись основные усилия партийных идеологов. Даже в обстановке военных поражений лета 1941 г. его называли “символом наших побед”, “величайшим пролетарским полководцем и стратегом”, “гениальным организатором победы”. Правда, если в первый период войны газеты помещали его фотографии в простой одежде, поддерживая миф 30-х годов о “великом, простом и близком”, то когда перелом в войне был достигнут – талантом полководцев, мужеством и стойкостью солдат, самоотверженным трудом рабочих, колхозников, интеллигенции – публиковались репродукции с картин, изображавших Сталина как богатыря в парадной маршальской форме.

В условиях единоличной власти Сталина с ним были реально связаны и тяжелые поражения, и просчеты (в которых ни он сам, ни его соратники никогда не признавались), и победы. Однако для большинства образ Сталина был связан только с победами, а потому его [c.473] роль в сплочении народа при том уровне культуры и политического сознания масс была чрезвычайно велика.

Главным условием единства общества было отношение к войне как к Отечественной, в которой решается судьба страны и ее народа. Действительность опровергла иллюзорные довоенные надежды на “революционный взрыв” в капиталистической Германии при первом же столкновении с социалистическим Советским Союзом. От абстрактных разоблачений фашизма пропаганда перешла к описанию зверств оккупантов на захваченной территории, к воспитанию в людях чувства ненависти и мести к врагу, которое отражал лозунг “Смерть немецким оккупантам!”.

Перенесение военных действий на территорию Германии, выполнение Красной Армией освободительной миссии поставило новые задачи перед пропагандой. Официальные установки в отношении повергнутого врага в корне отличались от той политики, которую проводили оккупанты на нашей земле. И хотя эксцессы были нередки, ненависть к врагу не вылилась во всеобщую слепую ярость по отношению к немецкому народу, жестоко обманутому своими правителями.

Человеконенавистнической идеологии фашизма – идеологии расизма, агрессии, геноцида и ограбления в отношении порабощенных народов – советская пропаганда противопоставила такие общечеловеческие ценности, как национальная независимость, равноправие и дружба народов, справедливость, гуманизм. Декларирование этих идей, весьма далеких от реальной политики и практики, привлекало к СССР симпатии демократической общественности за рубежом, способствовало росту его международного авторитета и влияния. Внутри страны оно рождало надежды на серьезные изменения после победоносного окончания войны.

Действенным средством воспитания патриотизма явилась пропаганда подвигов защитников Родины на фронте, в партизанских отрядах и подполье. На всю страну прогремели имена Н.Ф.Гастелло, В.В.Талалихина, А.М.Матросова, З.А.Космодемьянской, Е.И.Чайкиной, героев “Молодой гвардии”. Прославлены были имена тружеников тыла Д.Ф.Босого, Е.П.Агаркова, Е.К.Барышниковой, Н.А.Лунина, Ф.П.Головатого. Так же героически сражались и работали в тылу тысячи и тысячи советских людей. Вклад каждого в победу над германским фашизмом был бесценен.

Наряду с пропагандой подвигов в годы войны, преимуществ социализма и советского образа жизни в воспитании патриотизма усилилось обращение к истории. На смену канонизированным героям гражданской войны приходят русские князья, цари и полководцы. Чертами национальных героев наделяются Иван Грозный и Петр I, проводятся параллели между ними и Сталиным, что служит оправданием жестокости режима.

Тенденции возврата к традициям российской государственности соответствовали введению нового Государственного гимна, роспуск Коминтерна, возвращение к ряду атрибутов прошлого (погоны и офицерские звания в армии, Суворовские училища, раздельное обучение в школах и т.д.). В массовом сознании все это зачастую воспринималось как отход от советских ценностей и традиций. [c.474]

Усилилось национальное самосознание и внимание к историческим традициям не только у русского, но и у других народов СССР, однако это квалифицировалось идеологическим руководством крайне отрицательно как извращения националистического характера.

Литература и искусство военной поры воспевали героизм народа, вселяли в него веру в победу, но стремились сказать и о безмерных страданиях людей, осмыслить пережитое и причины народной трагедии. Однако партийное руководство не хотело допустить этого. Идеологический прессинг усилился. Ни одно произведение литературы, искусства, труд обществоведа не могли появиться в свет без ведома управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б). Руководствуясь убеждением в том, что все это лишь средства идеологического воздействия, инструмент в руках партийных пропагандистов, чиновники определяли ценность художественных произведений, играли судьбами творческих работников, стремясь исключить любые отклонения от заданных трафаретов.

Разносной критике, а порой и запрещению подвергались произведения таких мастеров, как А.П.Довженко, И.Л.Сельвинский, М.М.Зощенко, Н.И.Асеев, А.Т.Твардовский, С.С.Прокофьев и Д.Д.Шостакович и др. Начались обвинения в “космополитизме”, в отсутствии “глубоких народных корней”. Идеологические ведомства опасались “влияния Запада”, а потому всячески ограничивали распространение изданий союзников по антигитлеровской коалиции, строго дозировали информацию об их военных успехах.

Существенно изменилась политика партийно-государственного руководства по отношению к церкви. Утраты и лишения в тяжелое время войны оживили религиозные настроения в народе. Церковь заняла патриотическую позицию, лояльную советскому государству. Осенью 1943 г. Сталин встретился с православными иерархами, в результате был создан Совет по делам русской православной церкви. Улучшились отношения и с другими конфессиями. Разумеется, деятельность церковных руководителей протекала под строгим надзором органов госбезопасности. Используя в государственных целях церковных иерархов, власти не попустительствовали распространению религиозного влияния в массах. Свобода совести не могла существовать в условиях насаждения всеобщего единомыслия.

Война многонационального Советского Союза была отечественной для всех его народов. Каждый из них внес посильный вклад в борьбу с фашизмом. Укрепление братского содружества советских народов было одной из ведущих тем пропаганды. Вместе с тем на практике именно во время войны начал внедряться принцип подбора кадров по национальному признаку. Сталинским режимом были совершены чудовищные преступления, оставившие роковой след в сознании народов и губительно отразившиеся на самой судьбе СССР. Депортации подверглись немцы, калмыки, карачаевцы, чеченцы, ингуши, балкарцы, крымские татары. Названия этих народов были стерты с карты Советского Союза. Репрессиям подвергся и ряд других национальностей. Преступления сталинизма разрушительно действовали на межнациональные отношения.

В этих условиях, при всей несомненности угрозы, исходившей от не ецко-фашистских захватчиков, сплочение общества было чрезвычайно [c.475] сложной задачей. Безусловно, преобладали объединяющие патриотические настроения, самоотверженность, готовность терпеть тяготы войны, уверенность в победе. Вместе с тем любые проявления несправедливости, сокрытия правды, растерянности, трусости и своекорыстия представителей партийно-государственного аппарата вызывали возмущение. Оно выражалось чаще всего в частных разговорах и жалобах в вышестоящие инстанции, а изредка и в более активных формах (листовки, стихийные митинги и т.д.), которые жестоко подавлялись. К народу обращались как к некой безликой послушной массе, пренебрегая человеком как личностью. Сплочения часто добивались такими средствами, которые рождали новые противоречия дававшие о себе знать и десятилетия спустя.

Победа над фашизмом в Великой Отечественной войне была достигнута героическими усилиями СССР. Их сплотила и организовала правящая Коммунистическая партия.

В годы войны народ-победитель, потерявший в войне свыше 27 млн. человек, осознал свои силы, свое достоинство, свое право на лучшую жизнь, на свободу, на демократические перемены. К сожалению, большинству этих надежд не суждено было сбыться. Война способствовала консервации политической системы тоталитарной диктатуры. “Победителей не судят”, поэтому и ошибки, и просчеты, и преступления руководства оказались как бы перечеркнутыми Победой. А главное – еще глубже укоренялся стиль военного времени: приказы и команды вместо руководства, нетерпимость к инакомыслию, уверенность в неисчерпаемости сил и ресурсов страны, в возможности решать новые задачи старыми, оправдавшими себя в военных условиях средствами. Все это порождало новые проблемы на пороге послевоенного этапа истории страны. [c.476]

Глава XXIV
КОММУНИСТИЧЕСКАЯ ПАРТИЯ В ПОСЛЕВОЕННЫЙ ПЕРИОД

9 мая 1945 г. советский народ с великой радостью отпраздновал День Победы над фашистской Германией 3 сентября того же года был торжественно отмечен и День Победы над империалистической Японией. Разгромом гитлеризма закончилась Отечественная война против нацистской агрессии; победоносно для объединенных наций, в число которых входил и СССР, завершилась Вторая мировая война. Разгром наиболее реакционных сил мирового сообщества, победа свободолюбивых народов открыли новую страницу в истории человечества.

Советский Союз приобрел огромный политический авторитет и признательность народов мира за его решающий вклад в преодоление коричневой опасности, угрожавшей всем людям на земле. Разгром фашизма привел к усилению влияния демократических и национально-освободительных сил в странах Европы и Азии. Во многих странах возросла роль коммунистических партий, активно участвовавших в движении Сопротивления и шедших в первых рядах борцов против фашизма. Эти настроения были всемерно использованы сталинским руководством СССР. Опираясь на присутствие советских войск и ненависть народов к коллаборационистам, на разностороннюю политическую и материальную помощь СССР, коммунисты в ряде стран Восточной Европы осуществили антибуржуазные перевороты и установили режим “народной демократии”, объявленный позднее “новой формой” диктатуры пролетариата. Этот режим означал на деле господство коммунистических партий, переносивших в свои страны “опыт социалистического строительства в СССР”, прикрытое, однако, формальной многопартийностью. Эти страны образовали под руководством СССР “лагерь мира, демократии и социализма”, противопоставивший себя “лагерю империализма и войны”.

В восточной и юго-восточной Азии национально-демократические революции привели к образованию Корейской Народно-Демократической Республики (КНДР) в северной части Кореи и Демократической Республики Вьетнам (ДРВ). В конце 40-х годов в результате победы коммунистических сил во главе с Мао Цзедуном была образована Китайская Народная Республика. Мощное национальное движение развернулось в Индии, в странах Ближнего и среднего Востока; начался и приобрел необратимый характер распад колониальной системы. СССР активно поддерживал этот процесс как [c.477] дипломатическими средствами, так и путем оказания новым независимым государствам разнообразной, в том числе военной помощи

Столкновение глобальных целей и интересов СССР и стран Запада, входивших в годы войны в антигитлеровскую коалицию, привело к обострению отношений между ними. В марте 1946 г. бывший премьер-министр Англии У.Черчилль в своей речи в Фултоне (США), опираясь на наличие у США ядерного оружия, призвал к объединению усилий США и Великобритании для борьбы против СССР и созданию военно-политического союза против стран советского блока, к “сдерживанию” коммунизма. Фактически это означало объявление “холодной войны” СССР и его союзникам.

Советский Союз, со своей стороны, формировал из стран народной демократии другой военно-политический союз, направленный против “мирового империализма”, что фактически провоцировало раскол мира на две противостоящие и враждебные мировые системы. Началась “холодная война” – война амбиций, нервов, взаимных угроз и провокаций, которые неоднократно ставили мир на грань самоуничтожения.

Одним из неизбежных следствий “холодной войны” была начавшаяся и непрерывно нараставшая гонка вооружений: каждая из сторон стремилась достичь превосходства над противником прежде всего по числу и мощности оружия массового уничтожения. Советский Союз, следуя примеру США, развернул работу по созданию собственного ядерного (а затем водородного) оружия и ракетной техники для его доставки к возможной цели. Совершенствовались и производились в массовом порядке также различные виды “обычных” вооружений. Это требовало напряжения всех сил страны и осуществлялось в ущерб благосостоянию народа. Но геополитические, имперские амбиции и идейно-политические стереотипы, господствовавшие в сталинском тоталитарном государстве, не давали ни малейшей возможности для ослабления противостояния двух мировых систем, для компромисса с “обреченным на гибель” империализмом. Идеология классовой борьбы, господствовавшая внутри страны, в не менее ожесточенном варианте была перенесена на мировую арену. [c.478]

Состояние ВКП(б)

Победа в Отечественной войне против гитлеровской Германии оказала сильнейшее влияние на умонастроения советских людей. Вырос и окреп их патриотизм, поднялось самоуважение, появилось критическое отношение к реалиям советского общества. Все ждали каких-то перемен: большей свободы, повышения жизненного уровня, амнистии репрессированным. Такое настроение существовало особенно среди фронтовиков, впервые побывавших за границей, увидевших другую жизнь, людей другого мира. Однако ожиданиям советских людей не суждено было сбыться.

Политическая и идеологическая обстановка в стране оставалась прежней. Сохранялся и даже усилился культ личности Сталина, которому теперь, после победы в войне, приписывались все заслуги [c.478] разгроме врага. В этом духе трактовалась победа в отредактированной самим Сталиным книге “Иосиф Виссарионович Сталин. Краткая биография”. Роль подлинных организаторов победы – заместителей Верховного Главнокомандующего маршалов Советского Союза Г.К.Жукова и А-М.Василевского, других маршалов и генералов и особенно главного творца Победы – рядового солдата, при этом всячески принижалась. Отмечавшееся в декабре 1949 г. 70-летие Сталина превратилось во всенародное торжество и продолжалось, по крайней мере на страницах прессы, несколько недель.

Коллективные органы руководства партией и страной практически бездействовали. Очередной XIX съезд ВКП(б) состоялся лишь через 13 лет после предыдущего – в 1952 г. Практически не собирались и пленумы ЦК партии: в период между XVIII и XIX съездами партии состоялось только семь пленумов – четыре в 1939–1941 и три – в 1944, 1947 и 1952 годах. Редко собирались в полном составе и члены политбюро ЦК ВКП(б). Его заменяли совещания нескольких лиц из ближайшего окружения Сталина, проходившие нередко в виде поздних застолий в одной из сталинских резиденций (обычно на “ближней даче” в Кунцево).

Высший орган советской власти – Верховный совет СССР – тоже собирался лишь время от времени. Его заседания имели формальный характер и по существу ничего не решали, ограничиваясь безусловным одобрением и единодушным утверждением предложенных ему проектов государственных документов. Его деятельность продолжала сохранять чисто декоративный характер.

В то же время постоянно увеличивался в размерах и численности ведомственный аппарат управления. Число наркоматов (с 1946 г. – министерств) выросло к концу войны до полусотни и продолжало расти.

Несмотря на огромные фронтовые потери, численность ВКП(б) за 1941–1945 гг. выросла с 3872 тыс. до 5760 тыс. человек. При этом состав партии значительно изменился. Две трети коммунистов, вступив в ВКП(б) во время войны, имели небольшой партийный стаж. Более половины членов и кандидатов в члены партии являлись рабочими и крестьянами. На январь 1946 г. рабочих в партии было 34%, крестьян – 19%, служащих – 47%. С учетом того, что в годы войны в армии сосредоточилось до 55% и более членов и кандидатов в члены партии, фактическое большинство партии составляли солдаты и офицеры Советской Армии. И лишь с началом демобилизации началось перераспределение партийных сил в пользу гражданских территориальных организаций. Их относительная численность в составе всей партии увеличилась с 42,3% в 1945 г. до 63% в 1946 г. и 80,4% в 1947 г. Почти пятую часть коммунистов составляли женщины.

Повысился образовательный уровень членов партии: в 1946 г. коммунистов со средним и высшим образованием стало почти на 10% больше, чем до войны. В партии состояло свыше 1 млн. специалистов с высшим и средним специальным образованием. Но существовали и серьезные проблемы. Во-первых, партийные организации Украины, Белоруссии, республик Прибалтики, областей РСФСР, [c.479] подвергшихся вражеской оккупации, оказались сильно ослабленными, их состав значительно отставал от довоенной численности. Во-вторых, к концу войны четвертую часть ВКП(б) составляли кандидаты в члены партии, недавно принятые в ее ряды, незнакомые с нормами партийной жизни в мирных условиях и не обладавшие – согласие уставу ВКП(б) – полными правами членов партии. В-третьих, в конце войны и в первые годы после ее окончания в районах Западной Украины и Прибалтики действовало националистическое подполье, которое вело партизанскую борьбу и осуществляло террористические акты против партийного и советского руководства, создавая крайне опасную и сложную обстановку для его деятельности. Стремясь разрешить эти проблемы, руководство ВКП(б) широко использовало демобилизованных из армии коммунистов, назначая их на руководящие должности партийного и государственного аппарата, в то” числе и в “беспокойных” районах, где они должны были действовав в контакте с НКВД (МВД) и армейскими подразделениями, направляемыми для ликвидации антисоветских движений.

Что же касается вопроса о переводе в члены партии многочисленных кандидатов (каждый четвертый коммунист в 1945 г.!), то ЦК ВКП(б) в июле 1946 г. принял специальное постановление, направленное на регулирование социального состава партии. В 1945 г. среди принятых кандидатами в члены партии рабочие составляли 16,4%, инженерно-технические работники – 7,7%, а служащие – 39,3%. Тяга в партию служащих, включая работников интеллектуальной сферы, была (прежде всего по карьерным соображениям) всегда выше и сильнее, чем рабочих, и даже введение квот, ограничивавших прием в партию служащих, не преодолело эту тенденцию.

Тем не менее интенсивный рост рядов партии в ближайшие послевоенные годы продолжался. Численность ВКП(б) выросла с 5510 тыс. в 1946 г. (4127 тыс. членов и 1383 тыс. кандидатов в члены партии) до 6339 тыс. в 1950 г. (5510 тыс. членов и 829 тыс. кандидатов) и до 6707 тыс. коммунистов (5853 тыс. членов и 854 тыс. кандидатов) в 1952 г. По сравнению с довоенным временем ВКП(б) становилась массовой партией, что определялось, с одной стороны, повышением ее авторитета как главной силы, обеспечившей победу над ненавистным врагом (по крайней мере так объясняла тягу в партию партийная пропаганда), а с другой стороны – ее монопольным положением в обществе, когда членство в партии открывало возможность продвижения по службе едва ли не во всех сферах деятельности; беспартийность же, наоборот, нередко препятствовала продвижению по службе, особенно в дипломатии, журналистике, в преподавании общественных наук и ряде других областей. Поэтому не столько карьеризм как таковой, сколько стремление к самовыражению, к достижению успеха в избранной профессии часто являлось основанием для подачи заявления о приеме в партию для многих людей, хотя об этом, конечно, прямо не говорилось. Это было еще одной гримасой тоталитарной системы, в которой верхи лгали низам, низы не были откровенны с верхами.

Руководство ВКП(б) разрешило в республиках и областях, пострадавших от фашистской оккупации, проводить прием новых членов и [c.480] кандидатов ускоренными темпами. В Прибалтике и Молдавии, где партийные организации были малочисленны, а опытных кадров не хватало, были образованы бюро ЦК ВКП(б), подчиненные непосредственно ЦК и обладавшие большими полномочиями. Их решения были обязательными для ЦК компартий республик и всех их советских, общественных и хозяйственных органов и организаций. Существовавшие в Латвии, Литве и Эстонии до 1947, а в Молдавии – до 1949 г. бюро ЦК ВКП(б) обеспечивали советизацию этих республик, руководили процессом коллективизации сельского хозяйства, осуществляли депортации “классово-враждебных” элементов, возглавляли борьбу против националистического подполья. Соответствующий отдел по западным областям Украины действовал в ЦК КП(б) Украины в 1945–1947 гг. Таким образом, ЦК ВКП(б) в Прибалтике – непосредственно, в областях Западной Украины – через ЦК КП(б)У осуществлял интеграцию новых советских республик в состав СССР.

Для усиления партийного влияния на транспорте и совершенствования его работы в 1948 г. были созданы Политическое управление в Министерстве путей сообщения и политотделы на железных дорогах, а также на речном и морском транспорте. В 1947–1950 гг. ЦК ВКП(б) рядом решений усилил политические органы Советской Армии, добиваясь всемерного повышения их влияния на идейно-политическое воспитание личного состава войск, на деятельность армейских партийных и комсомольских организаций, на укрепление дисциплины и порядка в частях и подразделениях. С этой целью, в частности, в 1950 г. был восстановлен институт заместителей командиров рот и равных им подразделений по политической части.

Казалось бы, возвращение к мирной жизни, отход от обстановки и порядков военного времени создавали условия для демократизации внутрипартийной жизни, для проявления инициативы коммунистов. Но этого не произошло.

Победа в войне против гитлеровской Германии не изменила положения ВКП(б) в системе советского общества и государства. Оставаясь ее политическим ядром и руководящей силой, осуществляя свою диктатуру по отношению к народу, партийное руководство во главе со Сталиным особенно нуждалось теперь в замещении новыми людьми сильно поредевших кадров номенклатуры, в повышении профессионального и политического уровня руководителей партийного, советского и хозяйственного аппарата.

Выше уже говорилось, что в первые послевоенные годы в связи с демобилизацией армии произошел массовый переток коммунистов из армейских партийных организаций в территориальные, гражданские. Многие демобилизованные коммунисты пополнили руководящие кадры партийного аппарата. На Украине, например, среди выдвинутых на руководящую работу в январе – июне 1946 г. половину составили коммунисты, вернувшиеся из армии. В послевоенное время только из числа демобилизованных офицеров было избрано более 5690 секретарей городских и районных комитетов партии, назначены 7640 заведующих отделами партийных органов.

Подавляющее большинство из них, получив на фронте хорошую жизненную закалку, не имели опыта руководящей партийной работы [c.481] и партийно-политического образования. Учитывая это, 2 августа 1946 г. ЦК ВКП(б) принял постановление “О подготовке и переподготовке руководящих партийных и советских работников”. Отметив неудовлетворительное состояние работы в этой области, ЦК принял решение о создании системы партийного образования. Была постав лена задача: “В целях серьезного повышения политического и теоретического уровня руководящих партийных и советских работников в течение ближайших 3–4 лет охватить партийными школами и курсами... основные руководящие республиканские, краевые, областные городские и районные партийные и советские кадры”.

Система партийного образования строилась по номенклатурному принципу и имела закрытый характер. Прием слушателей в школы происходил по направлению соответствующих партийных комитетов и в зависимости от занимаемой абитуриентом должности. При ЦК ВКП(б) в ведении его управления кадров создавалась Высшая партийная школа с трехлетним сроком обучения для подготовки работников “областного, краевого и республиканского масштаба”. В школе было создано два факультета: партийный и советский. Партийный факультет готовил организационно-партийных работников, пропагандистов и редакторов газет; советский факультет – работников государственного аппарата соответствующего уровня. Для переподготовки кадров при Высшей партийной школе были образованы 9-месячные курсы.

При обкомах, крайкомах ВКП(б) и ЦК компартий союзных республик были созданы областные, краевые и республиканские партийные школы. В них был предусмотрен двухгодичный срок обучения руководящих партийных и советских работников городского и районного уровня, а в ряде республиканских и областных школ – редакторов районных и городских газет. При этих школах создавались 6-месячные курсы переподготовки руководящих работников районного, городского уровня, а также секретарей первичных партийных организаций, председателей сельсоветов и комсомольских работников.

Особое место в постановлении ЦК ВПК(б) было уделено вопросу подготовки теоретических кадров партии, которая была оценена как неудовлетворительная. Поэтому ЦК ВКП(б) счел необходимым создать при ЦК партии, в ведении его управления пропаганды и агитации, Академию общественных наук для подготовки теоретических работников: кандидатов наук по политической экономии, экономике и политике зарубежных государств, теории государства и права, международному праву, истории СССР, всеобщей истории, международным отношениям, истории ВКП(б), диалектическому и историческому материализму, истории русской и западноевропейской философии, логике и психологии, литературоведению и искусствоведению. В аспирантуру АОН принимались члены партии с высшим образованием, с опытом партийно-пропагандистской работы, преподавательской или литературной деятельности, проявившие склонность к научным исследованиям.

Разумеется, все общественные науки в партийных учебных заведениях преподавались в сталинской интерпретации, в духе “Краткого [c.482] курса истории ВКП(б)”, “Краткой биографии И.В.Сталина” и его последних работ по вопросам языкознания и политэкономии социализма. Такая направленность обучения объективно отрицательно влияла на подготовку слушателей, сдерживала их творческую инициативу ограничивала их знания рамками установившихся стереотипов. За 1946–1950 гг. всеми партийными учебными заведениями было выпущено свыше 50 тыс. человек. [c.483]

Экономическая ситуация в стране

Война нанесла огромный урон народному хозяйству СССР. Прямой ущерб, нанесенный государству и населению страны, составил (в государственных довоенных ценах) 679 млрд. рублей, а считая и косвенные потери – 2890 млрд. рублей. Поэтому первоочередной задачей послевоенного времени явилось восстановление разрушенного народного хозяйства, городов и сел, промышленных и сельскохозяйственных предприятий, железных и шоссейных дорог, мостов, линий связи и электропередач.

Положение в стране усугублялось сильнейшей засухой, охватившей в 1946 г. Украину, Молдавию, Северный Кавказ, Поволжье и другие зерновые районы страны, где сложилась крайне тяжелая ситуация, голод охватил большое количество сельского населения, угрожающе выросла смертность от дистрофии.

Зарубежные наблюдатели считали, что Советскому Союзу потребуется для восстановления хозяйства не менее 20–25 лет. Однако они не учли энтузиазма и патриотизма народа, выигравшего страшную войну и готового на преодоление любых трудностей для возрождения Родины. Нельзя не отметить что командно-административная система, неэффективная в нормальных условиях, может успешно действовать в экстремальной обстановке. Предельная централизация управления, жесткое распределение ограниченных ресурсов, высокая требовательность – эти особенности советской экономической модели сыграли свою позитивную роль в послевоенные годы. Под руководством партийных органов и государственных учреждений, с помощью планового и хозяйственного аппарата, на основе широкой пропагандистской кампании, сочетавшейся с административными и даже карательными мерами, в короткий срок удалось осуществить гигантский объем восстановительных работ.

Рабочие и инженерно-технические работники, колхозники и специалисты сельского хозяйства, ученые и деятели культуры совершали повседневные трудовые подвиги. В обстановке полуголодной карточки системы, в труднейших жилищных условиях, нередко лишь с помощью примитивной техники они возрождали свои предприятия, восстанавливали города и деревни, обеспечивали выпуск необходимей народному хозяйству промышленной и сельскохозяйственной продукции, производство электроэнергии, добычу угля, руды, нефти и т.д.

Готовность народа на самопожертвование, нетребовательность к бытовым условиям жизни, его трудовой энтузиазм, питавшийся все [c.483] еще сохранявшейся верой в созидаемое им “светлое будущее”, в который уже раз безжалостно эксплуатировавшийся партией, сотворили подлинное “советское чудо”.

В 1950 г. произведенный национальный доход по официальным данным в 1,6 раза превзошел уровень 1940 г. (а уровень 1945 г. был превышен в 2 раза), валовая продукция промышленности составила 173% к уровню 1940 г. (в том числе в производстве предметов потребления – 123%), валовая продукция сельского хозяйства – 99% от уровня 1945 г.

Газеты пестрели рапортами о перевыполнении планов, о “великих стройках коммунизма” на Волге, в Сибири, о масштабах энергостроительства, об “окончательном” (1952 г.) решении зерновой проблемы. Но умалчивалось о другом: в начале 1953 г. поголовье скота в стране было намного меньше, чем в 1940 г. (и на 9 млн. голов меньше, чем в 1928 г.). Урожай 1953 г. уступал количеству зерна, выращенного до революции, и был ниже показателей 1940 г. Не колхозы, а приусадебные участки оставались основными поставщиками сельскохозяйственной продукции. На них приходилось ¹/₃ производимого мяса, ³/₄ молока, около 90% яиц.

В конце 1947 г. была проведена денежная реформа (которая имела конфискационный характер), ликвидирована карточная система, несколько повышена заработная плата рабочим и служащим, хотя их уровень жизни и после этого оставался очень низким. Еще более неудовлетворительным было материальное положение колхозников, по-прежнему прикрепленных к своим колхозам из-за отсутствия у них паспортов. Что же касается системы распределения продуктов, то об этом убедительно говорит следующий факт: ¹/₂ мяса и яиц, и ¹/₃ сливочного масла, поступавших в государственную торговую сеть, продавались только в Москве и Ленинграде.

Лучшая жизнь по-прежнему отодвигалась “на потом” – во все удалявшееся “светлое будущее”. Выступая на предвыборном собрании избирателей в феврале 1946 г., Сталин так определил программу дальнейшего развития страны: “Что касается планов на более длительный период, то партия намерена организовать новый мощный подъем народного хозяйства, который дал бы нам возможность поднять уровень нашей промышленности, например, втрое по сравнению с довоенным уровнем”. Далее он перечислил те миллионы тонн чугуна, стали, угля и нефти, которые должны производиться и добываться в стране, и заявил, что “только при этом условии можно считать, что наша Родина будет гарантирована от всяких случайностей. На это уйдет, пожалуй, три новых пятилетки, если не больше”. О росте же производства хлеба, молока и масла, одежды и обуви, строительстве жилья и учреждений культуры Сталин не сказал ни слова. О нуждах народа он по-прежнему не беспокоился.

Четвертая пятилетка (1946–1950 гг.), хотя и решила в основном задачу восстановления разрушенного войной хозяйства, не привела стабилизации экономики страны. В промышленности возникли резкие диспропорции, вызванные неоднократным волюнтаристски пересмотром плановых показателей. В 1948 г. появился “Сталинский план преобразования природы”, предусматривавший строительство [c.484] ряда крупнейших гидроэлектростанций, массовую посадку лесополос в засушливых регионах, проведение крупных мелиоративных работ и даже создание искусственного моря в Западной Сибири и морской плотины для отвода холодных течений от берегов советского Дальнего Востока. Этот план требовал фантастических капиталовложений, средствами для которых страна не располагала. Тем временем экономические показатели в промышленности – фондоотдача, производительность труда, производственные затраты, качество продукции и другие – систематически снижались. Заработная плата рабочих хотя и увеличивалась (на 8% в год в 1945–1950 гг.), но не поспевала за стоимостью жизни. Дефицит продуктов питания вызвал необходимость введения талонной (или карточной) системы снабжения населения во многих промышленных центрах в 1952–1953 годах.

Сельское хозяйство, как уже говорилось, к 1950 г. еще не достигло довоенного уровня. Низкие закупочные цены на зерно и другую продукцию, повышение налогов на крестьян, ограничение приусадебных участков, которые кормили крестьян и давали им хоть какие-то средства к существованию, – все это снижало у колхозников мотивацию к труду, толкало наиболее активных из них к бегству в города, хотя это и сопровождалось многими трудностями. Судя по письмам, поступавшим в центральные органы партии в конце 40-х – начале 50-х годов, деревня стояла на пороге взрыва.

Однако большинство коммунистов не представляли себе общей картины кризисной ситуации, складывавшейся в стране. Завороженные мощной пропагандистской кампанией вокруг “великих строек коммунизма”, вовлеченные в непрерывно нараставшие политические и идеологические проработки “безродных космополитов”, запуганные не прекращавшимися репрессиями, рядовые члены ВКП(б) продолжали оставаться солдатами партии, поддерживавшими все решения ее руководящих органов. [c.485]

Идеологические кампании 1946–1953 годов

Демократический подъем, охвативший народы Европы после победы над фашизмом, не мог не передаться и главным творцам победы – советским воинам. Подобно тому, как будущие декабристы – победители Наполеона, вернувшись в Россию, увидели ее другими глазами, так и наши солдаты и офицеры несли в своем сознании, может быть, еще не сформировавшееся стремление к переменам. Сталин хорошо понимал это и принял свои меры.

Под подозрение были взяты все люди, не по своей, конечно, вине, оказавшиеся на оккупированных немецко-фашистскими войсками территориях. Был осуществлен геноцид по отношению к двум миллионам советских немцев и примерно к трем миллионам крымских татар, чеченцев, ингушей, карачаевцев, калмыков, выселенным во время войны из родных мест, лишенным всех прав. Карательные меры были применены и к массе бывших советских военнопленных, освобожденных из нацистских лагерей смерти и на Родине снова оказавшихся за колючей проволокой в сталинских лагерях. [c.485]

На границах СССР был опущен “железный занавес”, прочно отгородивший советский народ от остального мира. Были запрещены браки с иностранцами, даже с гражданами стран социалистического лагеря. Наличие родственников за границей и переписка с ними рассматривались как компрометирующие обстоятельства. Были резко сокращены или разорваны научные связи с зарубежными капиталистическими странами. Предельно затруднялся доступ к источникам информации не только для иностранных, но и для советских журналистов. Жесткая цензура контролировала содержание всех публикаций в средствах массовой информации внутри страны, не допуская ни малейших отклонений от официально утвержденной высшими органами партии точки зрения и формулировок партийных документов.

Сталин лично развернул идеологическую кампанию, направленную против органов печати и писателей, композиторов, деятелей театра, чьи взгляды, по его субъективному мнению, противоречили интересам режима. “Видимо, Сталин, имевший достаточную и притом присылаемую с разных направлений и перекрывающую друг друга информацию, – писал в посмертно изданной книге “Глазами человека моего поколения. Размышления о И.В.Сталине” К.М.Симонов, – почувствовал в воздухе нечто, потребовавшее... немедленного закручивания гаек и пресечения несостоятельных надежд на будущее”. Результатом этого стали вышедшие в 1946–1949 гг. постановления ЦК ВКП(б) “О журналах “Звезда” и “Ленинград”, “О репертуаре драматических театров и мерах по его улучшению””, “Об опере Мурадели “Великая дружба””, “О кинофильме “Большая жизнь””. В них в грубой форме несправедливо были подвергнуты шельмованию произведения и даже в целом творчество таких выдающихся деятелей советской культуры, как А.А.Ахматова, М.М.Зощенко, ДД.Шостакович, В.И.Мурадели и др. К ряду этих постановлений нельзя не добавить развернутую по указанию ЦК ВКП(б) в партийной печати кампанию против “антипартийной группы театральных критиков” (январь 1949 г.).

Все эти постановления ЦК ВКП(б) и связанные с ними идеологические кампании, как свидетельствуют многочисленные источники, были инспирированы, спланированы и организованы лично Сталиным и осуществлялись секретарем ЦК ВКП(б) А.А.Ждановым и другими партийными идеологами под его, Сталина, непосредственным руководством. “Инициатива постановки вопроса о положении в журналах “Звезда” и “Ленинград”, – заявил, например, Жданов, начиная доклад на собрании писателей и работников издательств Ленинграда 16 августа 1946 г., – принадлежит товарищу Сталину. Равным образом по инициативе товарища Сталина этот вопрос был обсужден на заседании ЦК при личном участии товарища Сталина. ...То же самое необходимо сказать о решении, которое я имею честь вам изложить”.

В названных документах произведения, подвергнутые критике, оценивались как безыдейные, чуждые советской литературе и искусству, вносящие в них “тлетворный дух” буржуазной культуры. “Наша советская литература... – безаппеляционно заявил А.А.Жданов в том же докладе, – на 100 голов превосходит буржуазную литературу любой страны. ...Мы учителями можем являться для буржуазной [c.486] литературы, а лезем в ученики, преклоняемся перед Хемингуэем и Олдингтоном. К лицу ли всем нам, советским патриотам, это?”

В постановлении ЦК ВКП(б) “О репертуаре драматических театров...” говорилось следующее: “Постановка театрами пьес буржуазных зарубежных авторов явилась, по существу, предоставлением советской сцены для пропаганды реакционной буржуазной идеологии и морали, попыткой отравить сознание советских людей мировоззрением, враждебным советскому обществу, оживить пережитки капитализма в сознании и в быту”.

В стране была развернута беспрецедентная кампания против “тлетворного влияния Запада”, против “низкопоклонства” перед буржуазной наукой и культурой, против “безродных космополитов”. Прозаик Борис Ямпольский, вспоминая послевоенные годы, писал: “Жизнь проходила от собрания к собранию, от кампании к кампании, и каждая последующая была тотальное, всеобъемлющее, беспощаднее и нелепее, чем все предыдущие, вместе взятые. И все время нагнетали атмосферу виновности, всеобщей и каждого в отдельности виновности, которую ничем никогда не искупить”.

На страницах печати охаивались достижения мировой науки и непомерно преувеличивались успехи русской и советской науки. Появились публикации, утверждавшие “наш” приоритет едва ли не во всех областях знания. Некоторые из них справедливо восстанавливали забытые открытия и изобретения отечественных специалистов, но во многих случаях “доказательства” нашего приоритета были, мягко говоря, спорными.

Усиление борьбы против “преклонения перед Западом”, помимо всего прочего, было вызвано и следующим эпизодом. Еще в предвоенные годы профессора Н.Г.Клюева и Г.И.Роскин создали противораковый препарат “КР”, вопрос о действенности которого до сих пор вызывает споры специалистов. По просьбе авторов рукопись их книги “Биотерапия злокачественных опухолей” академик-секретарь Академии медицинских наук СССР В.В.Парин во время своего визита в США передал в порядке научной информации американским издателям. Сталин, уверовавший в величайшую научную и практическую ценность “КР”, усмотрел в этом выдачу врагу важнейшего государственного секрета. Парин был обвинен в шпионаже и приговорен к 25 годам лишения свободы. Клюева и Роскин, а также снятый из-за этого с должности министр здравоохранения Г.А.Митерев предстали перед “судом чести”. По всей стране была проведена кампания по осуждению выше названных “безродных космополитов”. Все это еще больше подорвало международные связи советских ученых и изолировало их от зарубежных коллег.

Трудно даже представить, какое негативное воздействие на советскую биологическую науку оказала состоявшаяся в августе 1948 г. сессия Всесоюзной Академии сельскохозяйственных наук (ВАСХНИЛ), в ходе которой авантюрист от науки академик Т.Д.Лысенко, поддержанный Сталиным (о чем он сам говорил в своем докладе), выдвинул бредовую идею о самозарождении видов высших растений и нанес целенаправленный удар по отечественной школе генетиков, занимавших еще в довоенные годы передовые позиции в [c.487] мировой науке. Лысенко объявил генетику “лженаукой”, а ее сторонников – противниками дарвинизма, мичуринской биологии, “вейсманистами - менделистами - морганистами”. В результате развитие генетики в СССР было приостановлено, ее преподавание – запрещено, и советская биология далеко отстала от мировой науки, что имело серьезное отрицательное влияние на практику отечественных сельского хозяйства и медицины.

Аналогичные удары были нанесены в 1950 г. по психологии и эволюционной физиологии во имя утверждения материалистической “павловской физиологии”, ничего общего не имевшей со взглядами великого ученого И.П.Павлова и его научной школы.

Единственной областью науки, которая в те годы оставалась относительно свободной от сталинских “вторжений”, была физика. Физикам, работавшим тогда над созданием ядерного оружия, а также ракетно-космической техники, была предоставлена возможность делать свое дело без постоянного прессинга со стороны идеологических органов партии. Слишком велика и важна была для нее цель их работы, короткие сроки, отпущенные историей на ее завершение.

Может быть, поэтому и успехи, достигнутые физиками и инженерами в этой области, были впечатляющими. В 1946 г. ими был создан первый в Европе ядерный реактор, в 1949 г. – атомная бомба, в 1953 г. – первая в мире термоядерная бомба. В 1954 г. начала действовать первая в мире экспериментальная атомная электростанция. Специалисты по ракетной технике в 1957 г. впервые успешно запустили межконтинентальную баллистическую ракету. Научными руководителями этих проектов были выдающиеся советские ученые С.П.Королев, М.В.Келдыш, И.В.Курчатов, А.Д.Сахаров и др.

Высшим шефом атомного проекта, организатором работ в этой области был Л.П.Берия. Наверное, поэтому значительная часть конструкторов новой техники, как и в довоенное время, работала в заключении, в так называемых “шарашках”, где для заключенных были созданы относительно благоприятные (сравнительно с обычными тюрьмами) бытовые условия, но где они были лишены главного – свободы. И тем не менее они работали, добивались высоких научных и технических достижений. Это была еще одна “гримаса режима”, еще одно проявление не знавшей границ жестокости Сталина. На осуществление этих программ не жалели ни людских, ни материальных ресурсов. Важен был только результат.

В общественных науках в послевоенные годы продолжали господствовать историческая и философская концепции “Краткого курса истории ВКП(б)”. С течением времени они еще более догматизировались, став железобетонным препятствием на пути движения к научной истине. В мире происходили огромные события всемирно-исторического значения, но они никак не отразились в содержании “Краткого курса”: его канонический текст, утвержденный в 1938 г., в послевоенных переизданиях дословно повторял текст первого издания. В качестве дополнения к нему в партийном просвещении и образовании использовался сборник выступлений и приказов Сталина “О Великой Отечественной войне Советского Союза”, возвеличивавший роль Сталина в победе над гитлеровской Германией и смягчавший [c.488] или вообще обходивший молчанием многие трагические страницы истории войны.

В 1947 г. была опубликована “Краткая биография И.В.Сталина”, изданию которой вождь придавал очень большое значение. Он сам редактировал этот апологетический “труд”, продолжая фальсификацию истории и безудержное восхваление своих “эпохальных заслуг”.

Сталин был крайне заинтересован в скорейшем издании своего жизнеописания... “Широкие слои трудящихся, простые люди не могут начать изучение марксизма-ленинизма с сочинений Ленина и Сталина, – говорил он. – Начнут с биографии. Биография очень серьезное дело, она имеет громадное значение для марксистского просвещения простых людей”. Предполагался выход книги тиражом в 500 тыс. экземпляров, но Сталин потребовал: “Сделайте миллион экземпляров”.

В последние годы жизни Сталин принял участие в трех инициированных им дискуссиях по общественным наукам: в 1947 г. (негласно) по учебнику Г.Ф.Александрова “История западно-европейской философии”, дав соответствующие указания отделу пропаганды ЦК ВКП(б), секретарям ЦК и, особо, замечания к докладу А.А.Жданова, открывавшему эту дискуссию; в 1950 г. – по проблемам языкознания; в 1951–1952 гг. – по проблемам политической экономии социализма.

С удивительной легкостью Сталин обращался к любой отрасли знания и выступал с “руководящими” указаниями, которые тут же присяжными льстецами возводились в ранг гениальных, эпохальных открытий. “Я не языковед и, конечно, не могу полностью удовлетворить товарищей”, – писал Сталин в ответ на обращение “группы товарищей из молодежи” во время дискуссии по вопросам языкознания. “Что же касается марксизма в языкознании, как и в других общественных науках, – продолжал он уже без тени скромности, – то к этому делу я имею прямое отношение”.

Многие выводы Сталина были банальными, некоторые – спорными, другие – явно ошибочными. Так в ходе подготовки дискуссии по истории западно-европейской философии Сталин выдвинул (в телефонном разговоре с секретарем ЦК П.Н.Поспеловым), казалось бы, странную в его устах, но явно соответствующую его мироощущению мысль, что “марксизм – религия класса, его символ веры”. Сталин боялся глубокого изучения марксизма массами, которые при этом восприняли бы не только букву, но и революционный дух, безусловно присущий марксизму. А превращение марксизма в систему догматов новой религии, в символ “пролетарской веры” снимало эту опасность. Ведь вера, и это хорошо знал бывший семинарист Сталин, отрицает сомнение и предполагает бездумное принятие религиозных догм.

В дискуссии об экономических проблемах социализма в СССР Сталин прочно занимал антирыночные позиции, настаивал на “усилении и совершенствовании” централизованного планирования. Он ратовал за расширение продуктообмена (и сокращение товарно-денежных отношений), утверждая, что продуктообмен, “сокращая сферу товарного обращения, облегчит переход от социализма к [c.489] коммунизму”. Кроме того, продуктообмен, по его мнению, “даст возможность включить основную собственность колхозов, продукцию колхозного производства в общую систему народного планирования”, и все эти “перлы” выдавались за истину в последней инстанции в условиях, когда, под воздействием командных методов управления сельским хозяйством и фактически неофеодальной эксплуатации крестьянства, завершался процесс раскрестьянивания деревни, падала и без того низкая производительность крестьянского труда, в стране хронически не хватало основных продуктов питания. Но что было до этого человеку, который четверть века не был в деревне и судил о положении в ней по приукрашенной статистике и лакировочным фильмам типа “Кубанские казаки”!

Вмешательство Сталина в “дискуссии” делало их продолжение бессмысленным. После его выступлений существование каких-либо иных точек зрения и мнений, а тем более их защита становились невозможными. Так, вслед за публикацией в “Правде” в июне–августе 1950 г. трех сталинских статей, посвященных вопросам языкознания последовала цепная реакция отказов авторов, приславших в газету свои статьи, от собственных взглядов по дискутируемым вопросам.

Вступая в дискуссию, Сталин высказывался безапелляционно, оставаясь верховным арбитром, излагающим абсолютные истины. При этом он вел полемику исключительно на логическом уровне, не “опускаясь” до “прозы жизни”, ее конкретики. Так, рассуждая об экономических проблемах, Сталин не использовал ни одной таблицы или диаграммы, даже ни одной цифры, характеризующей состояние советской экономики и определяющей тенденции ее развития. Постоянно ссылаясь на произведения Маркса, Энгельса, Ленина, приводя множество цитат, вырванных из их сочинений, он “уличал” оппонентов в несоответствии их суждений марксизму.

В частности, обратившись к письму одного из участников дискуссии об экономике социализма Л.Д.Ярошенко, Сталин писал: “Если характеризовать точку зрения т. Ярошенко в двух словах, то следует сказать, что она является немарксистской, следовательно глубоко ошибочной”. Возможно, Ярошенко действительно был в чем-то не прав, но Сталин не захотел увидеть рациональное зерно его позиции – стремление к большей конкретности политэкономии, ее более тесной связи с живыми проблемами общественного производства.

Резко отрицательная оценка Сталиным взглядов ученого имела для последнего трагические последствия. Л.Д.Ярошенко стал “последней жертвой” Сталина. После дискуссии он был исключен из партии, арестован и освобожден уже после смерти Сталина в декабре 1953 г.

Идеи же, высказанные Сталиным, были возведены в ранг программных положений партии. XIX съезд КПСС в своем решении “О переработке программы КПСС” записал: “...2) При переработке программы руководствоваться основными положениями произведения товарища Сталина “Экономические проблемы социализма в СССР” [c.490]

Внешнеполитическая деятельность ВКП(б) и Советского государства

Внешняя политика СССР, определявшаяся в послевоенные годы руководством ВКП(б) и лично Сталиным, имела ярко выраженный имперский характер и преследовала, с одной стороны, укрепление и расширение “лагеря мира, демократии и социализма”, с другой – борьбу против “лагеря империализма”, который возглавляли и символизировали США. Обстановка “холодной войны”, сложившаяся между этими двумя лагерями, выражалась в противостоянии двух военных блоков – НАТО и военного союза во главе с СССР (Варшавский договор), в гонке вооружений и эскалации взаимной идеологической нетерпимости.

Вместо ликвидированного во время Второй мировой войны Коминтерна (1943 г.) Сталин создал в 1947 г. Информационное бюро коммунистических партий (Коминформ), ставшее инструментом контроля за деятельностью входивших в него компартий Болгарии, Венгрии, Польши, Румынии, Чехословакии, Югославии, а также Италии и Франции при жестком руководстве ими со стороны ВКП(б).

Одной из наиболее известных акций Коминформа было осуждение в 1949 г. руководства компартии Югославии во главе с И.Броз-Тито за попытку дистанцироваться от СССР и проводить более или менее самостоятельную внутреннюю и внешнюю политику. Сталин это расценил как измену делу социализма. По его инициативе Коминформ принял резолюцию “Компартия Югославии во власти убийц и шпионов”, отлучил “клику Тито – Ранковича” от коммунистического движения, а Югославию – от лагеря социализма и попытался изменить политический курс руководства этой страны. Но неудачно. Тито сохранил власть, получил субсидии от Запада, восстановил хозяйство страны, сохранив и ее социалистическую ориентацию (во многом отличную от советской модели). Позднее, после смерти Сталина, СССР принес извинения народам Югославии и лично Тито за допущенные в их адрес оскорбления; резолюция Коминформа была отменена. Дружественные связи СССР и Югославии возобновились. Однако случай с Югославией ярко характеризует те методы, которые использовал Сталин, чтобы обеспечить свое господство над зависимыми от СССР государствами.

Тесные союзнические отношения были установлены с Китайской Народной Республикой, которой СССР оказывал широкую экономическую и военную помощь. Советский Союз совместно с КНР поддержал попытку Северной Кореи (КНДР) военным путем распространить свою власть на Южную Корею, находившуюся в зоне влияния США. В начавшейся в 1950 г. корейской войне китайские и советские “добровольцы” (последних было значительно меньше, чем китайцев) столкнулись с американскими войсками, действовавшими под эгидой ООН. К середине лета 1951 г. ситуация на фронте сложилась не в пользу американцев: китайские и северокорейские войска не только освободили территорию КНДР, ранее почти полностью схваченную американскими войсками, но и продвинулись до ста километров южнее. Президент США Трумэн дал понять, что не исключает [c.491] применения атомного оружия. Наступили долгие два года переговоров, во время которых не прекращались ожесточенные бои на Корейском полуострове. В этой ситуации Сталин понимал, что у обеих сторон нет иного выхода, кроме как пойти на компромисс. Окончательное соглашение было достигнуто уже после смерти Сталина – в июле 1953 г. На политической карте Дальнего Востока остались две Кореи, Северная и Южная: первая входила в зону влияния СССР, вторая – в зону влияния США, развивались они в диаметрально противоположных направлениях.

Корейская война показала бесперспективность и глобальную опасность военного решения международных противоречий во второй половине XX в. Однако противостояние двух систем продолжалось еще несколько десятилетий вплоть до распада СССР и прекращения “холодной войны”. [c.492]

Продолжение массовых репрессий

Почти тридцать лет находился Сталин у руля власти в СССР. За это время Советский Союз превратился в сильное в военном отношении государство, обладавшее ядерным оружием и находившееся в постоянной конфронтации с “миром империализма”. Созданный и утвердившийся в стране “победившего социализма” тоталитарный режим, командно-административная бюрократическая система управления жестоко эксплуатировали трудящихся в интересах нового господствующего класса – партийно-государственной номенклатуры. Рабочие, колхозники, интеллигенция были отчуждены от так называемой “общенародной собственности” и полностью лишены каких бы то ни было реальных демократических прав и свобод.

Одним из условий сохранения и функционирования сталинского режима была обстановка насилия, обращенного против собственного народа и призванного с помощью страха обеспечивать всеобщее молчание и, более того, внешнее, формальное “нерушимое единство” общества и правящей коммунистической партии.

Террор, особенно сильный в 1936–1938 гг., не прекращался. Продолжался он и в послевоенные годы.

За бесчеловечной волной национальных депортаций и репрессий против бывших военнопленных в конце войны и сразу же после ее победоносного завершения последовали аресты деятелей науки и культуры, связанные с борьбой против “вейсманизма-морганизма” и “космополитизма” и сопровождавшиеся шельмованием крупных ученых, писателей, композиторов, литературных и театральных критиков и т.д. Однако репрессиями против “космополитов” – деятелей науки и культуры – дело не ограничилось. Новая волна репрессий охватила и различные регионы СССР, и все категории населения, которые можно было считать потенциально оппозиционными. По приблизительным подсчетам Р.А.Медведева, в 1946–1953 гг. по политическим мотивам было арестовано около 1–1,5 млн. человек.

Отмененная в мае 1947 года смертная казнь (ее заменили 25 годами тюремного заключения) 12 января 1950 г. была восстановлена. [c.492]

Для 1948 г. было характерно увеличение потока так называемых “повторников”, то есть людей, осужденных еще до войны, затем амнистированных или отбывших срок наказания. Из многих арестованных повторно было немало фронтовиков, среди которых искали “неодекабристов”. В ноябре того же 1948 г. Президиум Верховного совета СССР принял указ “Об ответственности за побеги из мест обязательного и постоянного поселения лиц, выселенных в отдаленные районы Советского Союза в период Отечественной войны”. Этим указом спецпоселенцы утверждались в своем статусе навечно, т.е. становились пожизненными изгоями. За побег с места поселения им полагалось 20 лет каторжных работ.

Министерством внутренних дел были организованы “политические” процессы по “делам” ряда молодежных групп. Так, типично дело “КПМ” (Коммунистическая партия молодежи), сфабрикованное руководством госбезопасности против организаторов и членов этой “партии”, состоявшей из студентов и старшеклассников средних школ г. Воронежа Б.Бутуев, В.Рудницкий, А.Жигулин, Ю.Киселев и др.). В программе этой “нелегальной” организации не было ничего нелегального: “Мы проводим линию ВКП(б) и ВЛКСМ, – говорилось в ней, – следовательно, мы вполне можем работать легально...” В списке рекомендованной для изучения членам “партии” литературы числились: “...2. И.В.Сталин. Краткая биография. Москва, 1947 г. ...Эту книгу можно достать в библиотеке. 3. И.В.Сталин. Краткий курс истории ВКП(б). Эта книга должна стать настольной книгой каждого члена “КПМ”. Это настоящая энциклопедия марксизма-ленинизма. Эту книгу необходимо основательно изучить и проработать в группах. Об огромном значении книги в деле воспитания не стоит даже говорить – так оно велико”.

И тем не менее министр МГБ Абакумов в записке Сталину сообщил, что “органами вскрыта нелегальная организация троцкистского характера... Были проведены допросы ряда участников организации, в процессе которых и выявился ее троцкистский характер, структура и руководящий состав”. Абакумов испрашивал у Сталина разрешение на арест “членов ЦК КПМ”. В июне 1950 г. 23 руководителя и члена этой организации были по постановлению особого совещания при министре госбезопасности осуждены к заключению на срок от двух до десяти лет.

На историческом факультете МГУ действовал кружок Л.Краснопевцова, где проводились политические дискуссии по теории и практике коммунистической партии, обернувшемся арестом его участников.

К очень тяжелым последствиям привело “ленинградское дело” (1949–1950), направленное на разгром ленинградской партийной организации, которой Сталин никогда не доверял. Непосредственными исполнителями “ленинградского дела” были, наряду с Берией, Маленков и министр ГБ Абакумов. Воспользовавшись рядом “ошибок” партийных руководителей города, всемерно раздув их и соответствующим образом интерпретировав, организаторы “дела” обвинили партийную организацию города на Неве в сепаратизме, попытке противопоставить ленинградскую парторганизацию ЦК ВКП(б), в подготовке [c.493] антисоветского заговора, а отдельных лиц – в шпионаже в пользу иностранных государств. Среди обвинений, инкриминированных ленинградским коммунистам, было их, якобы, стремление к созданию компартии РСФСР.

Репрессии охватили более двух тысяч человек – от члена политбюро ЦК ВКП(б) Н.А.Вознесенского, секретаря ЦК ВКП(б) АА.Кузнецова (бывшего секретаря Ленинградского горкома партии), председателя Совмина РСФСР М.И.Родионова, руководителей ленинградской партийной организации П.С.Попкова, Я.Ф.Капустина и др. до многих работников среднего и низового звена партийных и советских органов, идеологических учреждений, вузов и школ, органов МВД и т.д. Главные обвиняемые были приговорены к смертной казни и расстреляны. В 1954 г. Верховный суд СССР реабилитировал всех обвиняемых по “ленинградскому делу”. Это была первая крупная послесталинская реабилитация.

Тогда же, в конце 40-х – начале 50-х годов были инспирированы “белорусское дело”, “мингрельское дело”, преследовавшие цель ослабить руководство Белоруссии и Грузии, поссорить и расколоть народы этих республик. Были спровоцированы “дело авиационных работников”, “дело Госплана” и др. Г.К.Жуков позже рассказывал: “В 1948 г., когда я был освобожден от должности зам. министра обороны и командовал Уральским военным округом, Абакумов по указанию Берии сфабриковал “дело” о военном заговоре. Был арестован ряд военных. Предполагался и мой арест. Абакумов и Берия дошли до того, что утверждали, будто я стоял во главе заговора военных против Сталина. Позже мне рассказывали люди, которые при этом присутствовали, что когда Берия доложил это Сталину, тот сказал: “Нет, Жукова арестовать не дам. Я его хорошо знаю. За четыре года войны я узнал его лучше, чем самого себя””. На самом деле арест Жукова планировался Сталиным, но маршал Жуков пока был нужен Сталину, и остался в живых.

Погром, аналогичный ленинградскому, готовился и против москвичей.

Последнее спровоцированное при жизни Сталина дело – “дело врачей” (январь 1953 г.) имело не только политическую, но и антисемитскую направленность. Утверждалось, что, применяя “сознательно неправильные” методы лечения, обвиняемые – группа видных советских медиков, в большинстве евреев по национальности – будто бы убили Жданова и Щербакова, а также готовили покушения на других руководителей партии и правительства. Это была грубая и чудовищная ложь. “Дело” было полностью сфальсифицировано. Через месяц после смерти Сталина обвиняемые по этому “делу” были освобождены как абсолютно невиновные, а предъявленные им обвинения сняты. Но до этого под пытками их заставляли “признаться” в якобы совершенных преступлениях.

Заметим, что антисемитизм, присущий и лично Сталину, уже в военные годы и особенно после войны стал частью государственной идеологии и оказывал непосредственное влияние на кадровую политику партии и государства. [c.494]

Для подтверждения этого достаточно сослаться на убийство народного артиста СССР, основателя и руководителя Государственного еврейского театра С.М.Михоэлса и на “дело” Еврейского антифашистского комитета, во главе которого (с 1942 г.) стоял этот выдающийся актер и режиссер. Гибель Михоэлса, официально объявленная результатом несчастного случая – наезда автомобиля, произошла в Минске в январе 1948 г. На самом деле, как позднее было доказано, он был убит сотрудниками КГБ по приказу высшего руководства. С его смертью Еврейский антифашистский комитет был обезглавлен. Вслед за этим, в ноябре 1948 г. политбюро ЦК ВКП(б) приняло решение распустить ЕАК как “центр антисоветской пропаганды” и поставщика “антисоветской информации органам иностранной разведки”. Вскоре начались аресты, и КГБ повело следствие по этому делу. В мае – июне 1952 г. оно слушалось военной коллегией Верховного суда СССР, на заседаниях которого не раз упоминалось имя покойного Михоэлса, попавшего, таким образом, на скамью подсудимых после своей смерти. Инсценированное КГБ СССР обвинение против членов ЕАК сводилось к ведению ими “антисоветской националистической работы” и регулярной пересылке “антисоветской информации органам иностранной разведки”. Решение суда о расстреле 13 из 14 обвиняемых было предрешено указаниями бюро президиума СМ СССР и политбюро ЦК ВКП(б). И когда председательствовавший в суде генерал Чепцов попытался направить дело на доследование из-за бездоказательности многих обвинений, он получил окрик из ЦК, от Маленкова: “Этим делом политбюро занималось 3 раза, выполняйте решение ПБ”.

В 1948–1952 гг. в связи с “делом” Еврейского антифашистского комитета были арестованы и привлечены к уголовной ответственности по обвинению в антисоветской националистической деятельности и шпионаже многие лица еврейской национальности, в том числе партийные и советские работники, ученые, писатели, поэты, журналисты, артисты, – всего 110 человек, из которых 10 были приговорены к расстрелу, остальные – к заключению до 20–25 лет и ссылке.

Всех обвиняемых по этим процессам позднее реабилитировали за отсутствием состава преступления.

В начале 1953 г. по указанию Сталина готовилась депортация евреев в Сибирь. Только смерть “великого интернационалиста” спасла жизни многих и многих людей. [c.495]

Накануне перемен в жизни КПСС

Тем временем Сталин старел, здоровье его ухудшалось, силы слабели. Последнее его публичное выступление состоялось на XIX съезде партии. Его короткая речь была обращена к мировому коммунистическому движению. Сталин призывал коммунистов планеты поднять знамя борьбы за мир, демократию и социализм, ибо его “больше некому поднять”. В конце речи он провозгласил здравицы в честь датских партий, их руководителей, за мир между народами и завершил ее словами: “Долой поджигателей войны!” [c.495]

Сталин не выступил ни с отчетным докладом ЦК, который был прочитан Г.М.Маленковым, ни с заключительным словом, произнесенным К.Е.Ворошиловым.

XIX съезд партии (октябрь 1952 г.) состоялся через 13 лет после XVIII съезда ВКП(б). Съезд должен был подвести итоги Отечественной войны 1941–1945 гг. и семилетнего периода восстановления народного хозяйства (1945–1952). Это было сложное, противоречивое время, время поражений и побед, тяжелых потерь и напряженного труда, фронтового и трудового героизма народа, надежд и горьких разочарований. Но в отчетном докладе ЦК ничего не говорилось о тяготах войны – только о ее победоносном окончании. Не были названы и реальные цифры людских потерь в годы войны. Международная ситуация рассматривалась исключительно через призму антагонизма двух систем, причем даже не исключалась третья мировая война, а ее перспективы расценивались вполне оптимистически. “Есть все основания полагать, – говорилось в докладе, – что третья мировая война вызовет развал мировой капиталистической системы”. Поэтому, наряду с задачами продолжения борьбы за мир и международное сотрудничество, выдвигались требования сплочения стран социалистического содружества, неустанного укрепления оборонной мощи советского государства и его готовности к сокрушительному отпору любым агрессорам.

Внутреннее положение Советского Союза как в отчетном докладе ЦК ВКП(б), так и в докладе о директивах на пятую пятилетку (1951– 1955; докладчиком был председатель Госплана М.З.Сабуров) оценивалось как вполне благоприятное. Промышленность и сельское хозяйство, указывалось в докладах, восстановленные до довоенного уровня и к 1952 г. превысившие его в значительных размерах, вполне обеспечивали потребности общества во всем необходимом. Советский народ “под руководством товарища Сталина” самоотверженно трудился на благо социалистического отечества, с честью выполняя историческую задачу строительства коммунистического общества. Отдельные трудности и недостатки, подвергнутые в докладах критике, должны были быть преодолены на основе мудрых указаний великого вождя, содержавшихся в его гениальном труде “Экономические проблемы социализма в СССР”. Приведенные на съезде цифры и факты подтверждали эту благостную картину.

На самом деле положение в экономике СССР было совсем не столь благополучно. Многие данные были сознательно искажены, выводы сфальсифицированы. Характеристика промышленного роста, выведенная из валовых, затратных показателей, не соответствовала реальным объемам производства натуральной продукции; плановая социалистическая промышленность по самой своей природе не стремилась к внедрению новейшей техники и технологии, сохраняя значительную долю ручного труда; производительность труда росла медленно; качество изделий было низким; потребности народа во многих товарах повседневного спроса не удовлетворялись; в торговле господствовал дефицит со всеми его “прелестями”: очередями, “блатом”. спекуляцией и т.д. [c.496]

Грубейшие искажения реального положения дел были допущены при оценке состояния сельскохозяйственного производства. В частности, в Отчетном докладе ЦК утверждалось, что в 1952 г. валовой урожай зерна в стране составил 8 млрд. пудов и что “зерновая проблема, считавшаяся ранее наиболее острой проблемой, решена с успехом, решена окончательно и бесповоротно”. Указывалось также, что “валовая и товарная продукция мяса, молока, масла, яиц, шерсти м кож в целом по СССР превзошла (к 1952 г. – Авт.) довоенный уровень”.

Однако все это не соответствовало действительности. На самом деле в 1952 г. собрали не 8, а только 5,6 млрд. пудов зерна. Несмотря на то, что колхозы и совхозы сдали государству даже часть семян, в стране было заготовлено лишь 2,1 млрд. пудов хлеба, что не удовлетворяло текущих потребностей государства. “Заявление о сборе 8 млрд. пудов зерна, – сказал Н.С.Хрущев на пленуме ЦК КПСС в декабре 1958 г., – было не чем иным, как очковтирательством, обманом партии и народа, и преследовало цель скрыть крупные провалы в сельском хозяйстве, руководство которым было поручено Маленкову”.

Так же обстояло дело и в животноводстве. Несмотря на то, что в 1947 г. был принят специальный трехлетний план развития животноводства (о котором даже не было упомянуто в отчетном докладе), его состояние к 1952 г. не улучшилось. Задача увеличения поголовья скота не была выполнена; более того, во многих регионах оно даже сократилось. Одновременно уменьшились надои молока, а производство мяса увеличилось незначительно, да и то за счет забоя части основного поголовья скота.

Таким образом, руководство партии шло на прямой обман народа, на грубую ложь, прикрывавшую неудовлетворительное состояние экономики и неспособность Сталина и его окружения исправить положение дел.

XIX съезд принял решение о переименовании Всесоюзной коммунистической партии (большевиков) в Коммунистическую партию Советского Союза (КПСС). Соответствующая резолюция съезда так объяснила это решение: “Двойное наименование нашей партии “коммунистическая” - “большевистская” исторически образовалось в результате борьбы с меньшевиками и имело своей целью отгородиться от меньшевизма. Поскольку, однако, меньшевистская партия в СССР давно уже сошла со сцены, двойное наименование партии потеряло смысл...”.

Что же касается принятия нового устава партии, то внесенные в него изменения (докладчик Н.С.Хрущев) отражали роль коммунистов как солдат партии, обязанных всемерно сохранять ее единство, быть активными борцами за выполнение партийных решений, строго соблюдать партийную и государственную дисциплину, хранить партийную и государственную тайну, не допускать обмана партии, быть примером в труде, непрерывно повышать свою производственную и деловую квалификацию. Наиболее характерным дополнением к прежнему уставу была новая обязанность коммуниста: “Член партии не только имеет право (так было записано в уставе ранее. – Авт.) [c.497] но и обязан сообщать в руководящие партийные органы вплоть до ЦК о недостатках в работе, невзирая на лица”. Другие изменения внесенные в устав, касались структуры и компетенции руководящих органов партии (президиум ЦК вместо политбюро ЦК), отмены практики созыва всесоюзных партийных конференций и ряда технических вопросов функционирования партийных организаций. Съезд закончился избранием нового состава ЦК и других руководящих органов партии.

16 октября 1952 г. Сталин выступил с большой речью на первом пленуме только что избранного XIX съездом партии ЦК КПСС. Это была необычная речь, о содержании которой подробно – и пока это кажется, единственный опубликованный источник – рассказано в книге К.М.Симонова “Глазами человека моего поколения”. “Главное в его речи, – вспоминал Симонов, – сводилось к тому (если не текстуально, то по ходу мысли), что он стар, приближается время когда другим придется продолжать делать то, что он делал, что обстановка в мире сложная и борьба с капиталистическим лагерем предстоит тяжелая и что самое опасное в этой борьбе дрогнуть, испугаться, отступить, капитулировать... Главной особенностью речи Сталина было то, что он не счел нужным говорить вообще о мужестве или страхе, решимости или капитулянтстве. Все, что он говорил об этом, он привязал конкретно к двум членам политбюро, сидевшим здесь же, в этом зале, за его спиной, в двух метрах от него, к людям, о которых я, например, меньше всего ожидал услышать то, что говорил о них Сталин”. Весь пафос своего гнева, злости, неуважения, обвинений в трусости и капитулянтстве Сталин обратил против Молотова и Микояна. “Он явно хотел скомпрометировать их обоих, принизить, лишить ореола одних из первых после него самого исторических фигур”, – так передал свое понимание смысла речи Сталина К.М.Симонов.

Одновременно по предложению Сталина были произведены изменения в персональном составе высших органов партии. Состав президиума ЦК по сравнению с политбюро был значительно расширен. Из 25 членов президиума 15 представляли новое поколение, среди 11 кандидатов в члены президиума один только Вышинский принимал участие в политической жизни 30-х годов. Было образовано бюро президиума, узкая организация, в которую вошли в основном “новые люди” и не были допущены Молотов и Микоян. Все это подтверждало опасения, что “вождь” готовил новую чистку в высшем руководстве, направленную против своего ближайшего окружения. Но на это у него уже не осталось времени. 5 марта 1953 г. Сталин умер.

Как сообщало официальное медицинское заключение о болезни и смерти Сталина, в ночь на 2 марта 1953 г. у него произошло кровоизлияние в мозг на почве гипертонической болезни и атеросклероза. В результате этого наступили паралич правой половины тела и стойкая потеря сознания. Никакая медицинская помощь уже не смогла спасти больного.

Скончался Сталин, но сохранилась его наследница – номенклатурная партократия, сохранилось их детище – командно-административная [c.498] система, сохранялась идеология сталинизма, для преодоления которых потребовались еще десятилетия. Да и сейчас, в условиях коренного реформирования основ нашего общества, окончательная победа над сталинизмом еще не достигнута. Для ее осуществления необходимы завершение построения правового демократического государства, создание социально-ориентированной рыночной экономики, полное освобождение сознания от мифов прошлого и торжество в нем общечеловеческих ценностей.

Заканчивая обзор “истории КПСС” с октября 1917 г. до начала 50-х гг. нельзя не сказать о праве народа знать правду о нашем прошлом, которую некоторые современные политики и их сторонники хотели бы забыть.

История была такой, какой ее творили наши предки, а в более близкое к нам время – сотворили мы сами. Она была ни плохой, ни хорошей, она была нашей историей.

Изучая прошлое, мы делаем это не для того, чтобы тешить себя фантастическими розовыми картинками или ублажать больное самолюбие наших оппонентов. В истории, которую еще древние называли учителем жизни, мы ищем и находим факты, которые помогают нам понять самих себя, найти примеры для подражания и способы не повторять свои ошибки, просчеты и преступления. Из опыта истории – позитивного и негативного – надо извлекать уроки для настоящего и будущего; только тогда она приобретает смысл и приносит практическую пользу.

Отрицая формулу немецкого философа Гегеля “История никого ничему не научила”, великий русский историк В.О.Ключевский писал: “Если это даже и правда, истории (это) нисколько не касается как науки: не цветы виноваты в том, что слепой их не видит. Но это и неправда: история учит даже тех, кто у нее не учится; она их проучивает за невежество и пренебрежение. Кто действует помимо ее или вопреки ей, тот всегда в конце жалеет о своем отношении к ней”.

Это удивительно глубокое соображение великого историка – еще один урок нашей истории, которым нельзя пренебрегать. [c.499]

Глава XXV
ОТ РАЗОБЛАЧЕНИЯ СТАЛИНИЗМА К БЮРОКРАТИЗАЦИИ, ОКОСТЕНЕНИЮ ПАРТИИ

Смерть Сталина и борьба за власть в партийном руководстве

5 марта 1953 г. казавшийся бессмертным “вождь всех времен и народов” отошел в вечность. К этому времени КПСС представляла собой огромный организм, объединявший в своих рядах около 7 миллионов коммунистов (с момента созыва XVII съезда ее численность выросла почти втрое). Но это никак не повлияло на ее структуру и партийную иерархию. Они оставались теми же, что и десятки лет раньше. По какому пути идти дальше партии и всей стране, по-прежнему зависело всего от нескольких человек на вершине партийной пирамиды. Отсутствие легитимного механизма передачи власти вызвало длительный ее кризис, острую борьбу в партийном руководстве. Члены президиума ЦК понимали, что существовавший на протяжении трех десятилетий культ Сталина делает невозможным чье-либо единоличное лидерство в партии после его смерти, ибо “равновеликой” фигуры просто не могло быть. Поэтому официально после смерти Сталина к власти пришло так называемое коллективное руководство в лице ближайшего окружения вождя: Г.М.Маленков, В.М.Молотов, Л.П.Берия, Н.С.Хрущев, Л.М.Каганович, А.И.Микоян, Н.А.Булганин, К.Е.Ворошилов и др. Однако на деле власть оказалась сосредоточенной в руках еще более ограниченного числа лиц. По существу речь шла о “дуумвирате” Маленкова и Берии. Именно они в последние дни жизни Сталина были инициаторами принимавшихся важных решений. Утром 5 марта, еще при живом вожде, Маленков и Берия решили созвать вечером этого же дня совместное заседание ЦК КПСС, Совета министров СССР и Президиума Верховного совета СССР и выработали предложения о перестановках в высших эшелонах власти. Молотов с обидой вспоминал позже: “Смерть товарища Сталина. Мы стоим у постели больного человека, который умирает. Надо между собой переговорить, никто не говорит с нами. Здесь есть двое – Маленков и Берия. Мы сидим на втором этаже: я, Хрущев, Булганин, Ворошилов, Каганович, а они наверху. Они приносят готовые, сформулированные предложения, обращение ЦК, проекты Президиума Верховного Совета, состав правительства, министерства, такие-то министерства объединить и прочее. Все это принесено нам Берия и Маленковым”. [c.500]

5 марта Г.М.Маленков стал председателем Совета министров при сохранении поста секретаря ЦК. Его первыми заместителями стали Л.П.Берия, В.М.Молотов, Л.М.Каганович. Н.С.Хрущеву было предложено “сосредоточиться” на работе в качестве секретаря ЦК. Через два часа после окончания совместного заседания Сталин умер.

Особенностью организации власти в этих условиях стало начало перераспределения властных полномочий от ЦК КПСС к правительству. Все члены президиума ЦК КПСС (за исключением Хрущева, а также первых секретарей ЦК КП Украины Л.Мельникова и Азербайджана М.Багирова) получили назначения на посты министров. Одновременно из состава президиума ЦК было выведено двенадцать секретарей ЦК КПСС и региональных партийных комитетов. Председательствующим на заседаниях президиума ЦК, по сложившейся еще при Ленине традиции, стал глава кабинета Маленков. Таким образом, реальные властные функции принадлежали теперь президиуму Совета министров. Это не означало, конечно, умаления роли КПСС. Более того, “дуумвират” Маленкова и Берии вскоре стал “триумвиратом” – к ним присоединился партийный лидер Хрущев. Контроль же за центральным партийным аппаратом оставался по-прежнему в руках Маленкова, на которого замыкалась канцелярия Президиума ЦК.

Смерть Сталина поставила перед его наследниками в качестве главной задачи полномасштабное реформирование общества. Наследники вождя вовсе не претендовали на демонтаж Системы. Они лишь стремились отказаться от наиболее одиозных ее проявлений.

Лучше всех “болевые точки” Системы знал Берия, к которому через органы безопасности стекалась вся информация о том, против чего в первую очередь выступает население страны. Именно Берия должен был в первую очередь отмежеваться от массовых репрессий, чтобы сохранить влиятельные позиции в руководстве. Кроме того, переход к нему инициативы на начальном этапе реформирования Системы объективно делал его как бы фигурой номер один. Все это объясняет тот факт, что наиболее радикальные спонтанные меры по реформированию страны были предложены именно им.

Прежде всего Берия (как, впрочем, и Маленков) выступил против восхваления Сталина в печати. Прекратилось издание собрания его сочинений. В мае 1953 г. было принято постановление президиума ЦК, которое потребовало от низовых парторганизаций “отказаться от оформления портретами (руководителей партии. – Авт.) колонн демонстрантов, а также зданий” в дни всенародных праздников (показательно, что это постановление было отменено сразу после ареста Берии). Другим его шагом стала перестройка и смягчение сложившейся при Сталине репрессивной системы. По инициативе Берии, 27 марта 1953 г. был принят указ об амнистии, по которому освобождению подлежали 1.184.264 заключенных. В основном это были осужденные по указу “о колосках”, наказанные за “расхищение колхозной собственности” (в частности, за “прирезки” к приусадебным меткам земель колхозов в годы войны) и т.д. До 10% амнистированных составляли осужденные по политическим мотивам. Были сняты паспортные и режимные ограничения для проживания амнистированных [c.501] в 340 городах страны. В апреле по инициативе Берии было прекращено сфальсифицированное ранее “дело врачей”. В июне он внес предложение об ограничении прав особого совещания при МВД СССР. На следующий же день после смерти Сталина Берия отдал приказ о передаче ГУЛАГа в Министерство юстиции СССР. Как первый заместитель председателя правительства Берия высказывал свое мнение и по народнохозяйственным вопросам. В ряде своих выступлений он ставил под сомнение эффективность кооперативного производства в ГДР и предлагал отказаться от него. Возможно, это был “пробный шар”, чтобы в будущем поставить вопрос и в отношении колхозного строя в СССР. По его предложению было прекращено строительство не вызванных нуждами народного хозяйства крупных дорогостоящих объектов, ограничены ассигнования на развитие военно-промышленного комплекса, что позже было квалифицировано как “демагогическая игра в экономию”. Говоря о роли партии в новых условиях с венгерским лидером М.Ракоши и о разграничении функций правительства и центрального партийного аппарата в Венгрии, Берия заявил: “Пусть Совмин все решает, а ЦК пусть занимается кадрами и пропагандой”. Он же добился в мае-июне лишения партийной верхушки введенной Сталиным привилегии – ежемесячных “конвертов” с дополнительным денежным вознаграждением, не облагаемым не только налогами, но и партийными взносами.

Понимая пагубность сталинской национальной политики, приведшей к серьезному обострению межнациональных противоречий, Берия предложил вернуться к ленинской практике “коренизации” партийного и государственного аппарата республик. Кроме того, он предлагал установить республиканские ордена и другие награды, носящие имена национальных героев, выдающихся деятелей национальной культуры.

В области внешней политики Берия выступал за объединение ГДР и ФРГ и создание нейтрального демократического германского государства, а также за нормализацию отношений с Югославией и налаживание контактов с приверженцами идей “демократического социализма” в Финляндии. Все это было вменено затем в вину Берии как контакты с врагами дела социализма. Отрицательно оценивалась им и деятельность союзнических структур стран социализма – Совета экономической взаимопомощи и Координационного комитета, занимающегося вопросами обороны стран народной демократии. Берия предложил “иметь единый орган, состоящий из представителей руководства стран народной демократии и Советского Союза”. Интересно, что с созданием организации Варшавского договора именно эта идея Берии была реализована в деятельности Политического консультативного комитета стран-участниц. В вопросах партийного строительства Берия предлагал в короткий срок подготовить и провести съезд партии, на котором закрепить реформаторский курс внутри страны и за ее пределами.

Недовольство Н.С.Хрущева и других членов руководства монополией Маленкова и Берии на власть вскоре привело к заговору против всесильного министра внутренних дел. Возглавил его Хрущев. Как он [c.502] вспоминал позже, участники заседания президиума Совета министров СССР 26 июня не сумели выдвинуть против Берии каких-либо убедительных обвинений. Речь шла лишь о судьбе наркома здравоохранения Каминского, о неправильности принятых коллективно предложений Берии по национальному вопросу, об амнистии и др. Неудивительно, что никто не обвинил его в массовых репрессиях 30– 40-х гг., в узком кругу Берия вполне мог обвинить в том же каждого из присутствовавших. Уже после ареста добавилось обвинение в аморальном поведении. Однако на июльском пленуме ЦК прозвучало обвинение в умалении роли партийного руководства. Оно и стало основным на допросах Берии. Отвечая на вопрос, признает ли он факт противопоставления органов МВД партийному руководству, Берия отмечал: “Субъективно у меня не было никакой такой цели, но объективно партийные органы могли истолковать это, и это было правильно… Это была моя непростительная, политическая, роковая ошибка”.

Так или иначе падение Берии не просто усилило позиции Хрущева, но и изменило расстановку сил в высшем руководстве в его пользу. Оно повлияло и на выработку новых подходов во внутренней и внешней политике. [c.503]

На пути к XX съезду КПСС

Падение Берии и обвинение его в умалении роли КПСС объективно вели к новому витку усиления партийной монополии на власть. На июльском (1953 г.) пленуме ЦК указывалось на необходимость “укрепить партийное руководство во всех звеньях партии и государственного аппарата” и решительно пресекать любые попытки ухода из-под партийного контроля не только тех или иных организаций и ведомств, но и конкретных лиц. Такая установка означала возврат к безраздельному партийному господству над всеми сферами жизни общества и к усилению роли фактического лидера партии – Хрущева. Понимая это, Маленков (добровольно оставивший пост секретаря ЦК еще весной) повторил тезис о том, что партийное руководство должен осуществлять не какой-либо один лидер, а “крепкий, сплоченный, монолитный коллектив руководителей партии”, что “никто один не смеет, не может, не должен и не хочет претендовать” на сталинское наследство. В июле Хрущев еще не мог претендовать на возрождение высшего партийного поста генерального (или первого) секретаря ЦК.

На сессии Верховного совета СССР, открывшейся 8 августа 1953 г., с программной речью выступил глава правительства Г.М.Маленков. Она была посвящена проблемам экономического развития страны. Советская экономика переживала серьезные трудности. Экономические дискуссии в партийно-государственном руководстве в первые послевоенные годы привели в итоге к возврату довоенной модели экономического развития. А это неизбежно означало и повторение ошибок и издержек того времени. Строительство все новых и новых индустриальных объектов не было обеспечено материальными [c.503] и людскими ресурсами, квалифицированными инженерно-техническими и управленческими кадрами. Приток на производство рабочих, не обладавших элементарными навыками и опытом работы, привели к кризису в организации труда, проявлявшемуся в низких темпа; роста производительности труда, многочисленных нарушениях трудовой и технологической дисциплины, высокой текучести кадров, росту напряженности в рабочей среде. Социалистическое соревнование должно было, как и прежде, во многом компенсировать эти издержки. Но “рекордомания” вновь привела к всеобщему повышению норм выработки при отсутствии реальных материальных стимулов к труду. Происшедшее после войны сокращение площади индивидуальных наделов колхозников, уменьшение натуральной оплаты, составлявшей значительную часть крестьянских доходов, и другие меры вели к серьезному снижению жизненного уровня и массовому исходи крестьян из деревни. Всего за послевоенный период (к лету 1953 г.) почти 8 млн. селян переселились в города.

Маленков предложил осуществить смену стратегии и приоритетов развития – значительно увеличить инвестиции в легкую и пищевую промышленность, а также в сельское хозяйство. В развитии аграрного сектора предлагалось сделать главный акцент на повышении урожайности (т.е. интенсификации производства) и включении фактора личной заинтересованности колхозников: снизить нормы обязательных поставок с личного подсобного хозяйства, уменьшить в среднем в два раза денежный налог с каждого колхозного двора и полностью снять оставшуюся недоимку по сельскохозяйственному налогу прошлых лет. Реорганизации подлежала и сфера торговли. По свидетельству современника, “газету с этим докладом в деревне зачитывали до дыр; и простой бедняк-крестьянин говорил: “Вот этот за нас””.

В 1954 г. были сделаны попытки усовершенствовать работу государственного аппарата. В 46 министерствах упразднили 200 главков и управлений, почти полтораста трестов, 4,5 тыс. различных контор и управленческих организаций, свыше 4 тыс. мелких управленческих структур. Это дало ежегодную экономию свыше 5 млрд. рублей.

Принятие мер, предложенных в августе 1953 г. Маленковым, в перспективе могло привести к серьезным успехам в экономике, так как на смену голому администрированию в системе стимулов к труду главное место мог занять личный интерес производителя. Однако так думали далеко не все лидеры КПСС. Позиция Хрущева отличалась от стратегического замысла Маленкова. Приоритет в его политике был отдан сельскому хозяйству (в котором он считал себя непререкаемым авторитетом). Предполагалось, в частности, значительное повышение государственных закупочных цен на продукцию колхозов, быстрое расширение посевных площадей за счет целинных и залежных земель (что означало по существу продолжение экстенсивного развития сельского хозяйства), “развитие инициативы и социалистического соревнования трудящихся”. Эти подходы закрепил сентябрьский пленум ЦК КПСС 1953 года.

На этом же пленуме был решен и важный кадровый вопрос. По предварительной договоренности с Хрущевым Булганин во время перерыва поставил перед Маленковым вопрос о необходимости избрать [c.504] Никиту Сергеевича первым секретарем ЦК. В случае, если Маленков откажется поддержать такое предложение, Булганин пригрозил самостоятельно выдвинуть его на пленуме. Маленкову не оставалось ничего другого, как согласиться.

Избрание первым секретарем ЦК стало еще одной крупной победой Хрущева в борьбе за единоличное лидерство в партии и стране. В этой борьбе Хрущев в полной мере использовал сталинский опыт 20-х годов и особенно партийный аппарат, подчиненный не президиуму ЦК, а его секретариату. За год работы первым секретарем Хрущев сумел с его помощью значительно обновить партийные кадры не только в Центре, но и на местах. Весь центральный партийный аппарат переходил в подчинение первому секретарю ЦК. Все это сопровождалось широкомасштабной идеологической кампанией, прославляющей усиление партийного руководства всеми сторонами жизни общества.

Однако до тех пор, пока Маленков продолжал оставаться .главой правительства и председательствующим на заседаниях президиума ЦК, позиции Хрущева не были абсолютно незыблемыми. Поэтому была развернута кампания по дискредитации Маленкова как ближайшего сподвижника “врага народа” Берии, ответственного за массовые репрессии, и просто как слабого лидера.

В декабре 1954 г. по инициативе Хрущева военная коллегия Верховного суда СССР провела процесс над высшими руководителями МГБ, виновными в фабрикации “ленинградского дела”. В ходе процесса Маленков как один из организаторов “дела” был сильно скомпрометирован. Президиум ЦК с подачи Хрущева принял решение, в котором говорилось о “моральной ответственности” главы правительства. Об уголовной ответственности речь не шла лишь по той причине, что все члены президиума в большей или меньшей степени были замешаны в массовых репрессиях 30–40-х гг. Сознавая это и стремясь укрепить собственные позиции в борьбе за власть, Хрущев с помощью назначенного им председателем КГБ генерала И.А.Серова уничтожил многие документы в архивах КГБ, которые могли скомпрометировать его лично. Одновременно была дана установка на выявление материалов, способных скомпрометировать других членов высшего партийно-государственного руководства.

Последним шагом к ниспровержению Маленкова стал январский пленум ЦК КПСС 1955 г., созванный для обсуждения проблемы увеличения производства продуктов животноводства. Уже в ходе работы пленума Хрущев провел индивидуальные встречи с членами президиума и убедил их в необходимости отстранения Маленкова от руководства правительством. Главными пунктами обвинения Маленкова были его выступления на V сессии Верховного Совета СССР (август 1953 г.) и на встрече с избирателями, где он говорил о невозможности победы в ядерной войне, которая приведет к гибели мировой цивилизации. Критикуя этот важный теоретический вывод (Маленков был первым мировым лидером, высказавшим его), В.М.Молотов назвал его “очень опасной ошибкой”. Каганович также отмечал, что Маленков “дал повод меньшевиствующим экономистам ревизовать всю нашу партийную линию о соотношении тяжелой и [c.505] легкой промышленности”. Отвечая своим критикам, Маленков заявил: “В этом выступлении о тяжелой индустрии сказано то, что нужно, и я всегда стоял и стою в этом вопросе на партийных позициях”. Однако в конце заседания он был вынужден отказаться от своих убеждений. Платой за это стало сохранение Маленкова в составе не только правительства, но и президиума и секретариата ЦК.

Снятие Маленкова с поста главы правительства было, однако, неоднозначно воспринято коммунистами, всем населением страны. Назначение же Булганина было расценено как знак подготовки к войне. “Надвигается опасность войны, и поэтому руководство правительством поручено военному деятелю”.

На деле же все объяснялось гораздо проще – борьба за власть вступала в завершающую стадию. На арене борьбы за личное лидерство остались Хрущев и Молотов. [c.506]

XX съезд КПСС

Подготовка к новому партийному форуму, которому было суждено сыграть выдающуюся роль в истории КПСС, началась в первые месяцы 1955 г. Главной его задачей было подведение теоретической базы под наметившиеся коррективы сталинской внутренней и внешней политики. Это было тем более важно, что наследники Сталина, действуя по-новому, никогда не говорили публично о коренном изменении политического курса. Такое двойственное положение создавало порой путаницу в рядах партийного актива, привыкшего к четким установкам центра. Тем более что первые (причем весьма радикальные) попытки пересмотреть основы политического курса, предпринятые в 1953–1954 гг. Берией, а затем и Маленковым, были пресечены и осуждены как “меньшевистские” и “оппортунистические”. Таким образом, в высшем руководстве КПСС проявилось наличие двух основных подходов к будущему партийному съезду. Часть членов президиума ЦК (ее неформальным лидером был Молотов) выступала за консервацию сталинского варианта развития и осуждение предпринятых Берией и Маленковым (а отчасти и Хрущевым) новаций. Другая (более многочисленная) во главе с самим Хрущевым была буквально обречена на закрепление новых подходов к политике партии. Наиболее решительные позиции занимали Сабуров, Первухин, Шепилов и другие, в меньшей степени связанные с ответственностью за ошибки и преступления сталинского периода. Объективно они были союзниками Хрущева.

В ходе предсъездовских дискуссий в президиуме ЦК центральное место заняли вопросы, связанные с оценками Сталина и всей его эпохи. Если Молотов предлагал не просто сохранить идейно-политические основы “ленинско-сталинского” курса, но и весь отчетный доклад составить под девизом “Сталин – продолжатель дела Ленина”, то Хрущев и его единомышленники, наоборот, стремились всячески “откреститься” от ушедшего вождя. Они понимали, что в условиях начавшейся массовой реабилитации вернувшиеся из ГУЛАГа жертвы Сталина сумеют многое рассказать и тогда на очередном съезде [c.506] партии ответственность за массовые преступления придется нести уже не покойному вождю, а им самим.

В октябре 1955 г. Хрущев внес предложение информировать делегатов съезда о преступлениях сталинской эпохи. Момент был выбран не случайно: к этому времени Хрущев был уверен, что о его причастности к преступлениям сталинской эпохи не будет сказано ни слова, так как соответствующие документы уже были уничтожены.

Специальной комиссии во главе с П.Н.Поспеловым было поручено на основе документальных материалов подготовить доклад о массовых репрессиях против делегатов XVII съезда КПСС. 9 февраля 1956 г. после обсуждения результатов ее работы президиум ЦК принял решение заслушать доклад на закрытом заседании съезда. Одновременно круг поставленных в докладе вопросов был значительно расширен. Интересна реакция членов президиума на содержание доклада. М.З.Сабуров, например, заявил: “Если верны факты, разве это коммунизм? За это простить нельзя... Это не недостатки (как говорит Каганович), а преступления... Нужно сказать правду о роли Сталина до конца”. Маленков заявил, что испытывает чувство радости в связи с тем, что будут оправданы товарищи: “Никакой борьбой с врагами мы не объясним, за что перебили кадры. “Вождь” действительно был “дорогой””. Правда, в итоговый текст доклада не были включены важнейшие выводы комиссии Поспелова о том, что никаких антипартийных “центров” и “блоков” в партии на самом деле не было, а сами обвинения были сфальсифицированы. Жертвами сталинизма рассматривались лишь коммунисты сталинской ориентации. Более того, в доклад (под влиянием группы Молотова) были включены традиционные положения о “врагах народа”, о справедливости борьбы с ними сталинского руководства ВКП(б).

Докладчиком по этому вопросу был определен Хрущев. При обсуждении возможного времени оглашения доклада Ворошилов предложил провести закрытое заседание только после выборов центральных органов КПСС, так как в противном случае съезд “вряд ли проголосует за членов президиума ЦК на выборах руководящих органов партии”. С ним согласились все. Более того, было решено не только не открывать прений, но и пресечь возможные попытки задавать вопросы докладчику.

Была продолжена и работа над докладом о культе личности. Хрущев привлек к этой работе вначале Поспелова и Аристова, затем Шепилова. Были использованы также материалы письма ветерана партии А.Снегова, подвергшегося в свое время репрессиям. Имея эти три варианта, Хрущев продиктовал текст своего доклада, который и был доложен съезду. В него были дополнительно включены положения о негативной роли Сталина в аграрной политике, в годы войны и в послевоенных международных отношениях, репрессиях против народов СССР. Однако некоторые положения доклада Поспелова Хрущев снял, в том числе выводы о том, что не было никаких оппозиционных блоков и центров, что большинство громких “дел” было сфальсифицировано самим Сталиным и органами госбезопасности. Снято было и положение о том, что имели место массовые репрессии против простых советских граждан. В заключительной части доклада [c.507] Хрущев дал смягченную общую оценку деятельности Сталина, признавая не только его заслуги перед партией в деле строительства социализма, но и говоря об оправданности борьбы против оппозиционеров в партии. “Нельзя сказать, – написано в этом варианте, – что это действия самодура. Он считал, что так нужно делать в интересах партии трудящихся, в интересах защиты завоеваний революции”. Такой вывод по существу противоречил всему содержанию доклада.

Этот вариант доклада вновь обсуждался на президиуме ЦК. Стремясь как-то уравновесить значение этого важнейшего документа партийные лидеры уделили особое внимание отражению в материалах съезда новых теоретических подходов, а также широкомасштабных социальных программ.

Были сделаны принципиальные выводы о мирном сосуществовании государств с различным общественным строем, о многообразии вариантов продвижения различных стран к социализму, возможности избежать возникновения новой мировой войны. Высоко оценена роль научно-технического прогресса, без которого немыслимо достичь необходимого роста производства. В отчетном докладе и ряде развернутых выступлений (в частности, Микояна) прозвучали призывы закрепить демократические тенденции последних лет, творчески подойти к развитию марксистско-ленинской идеологии.

Несмотря на все противоречивые оценки, доклад Хрущева на XX съезде КПСС имел поистине историческое значение. Это был безусловный прорыв в осмыслении феномена сталинизма, осуждении его преступлений.

Все это и определило то огромное значение, которое XX съезд КПСС имел в жизни партии и народа. Однако партийное руководство воспринимало решения съезда лишь с точки зрения стабилизации начинавшей рушиться Системы. Оно прекрасно понимало, что продолжение десталинизации грозит опрокинуть сами основы его власти. Не случайно уже на самом съезде и сразу после его окончания Хрущев и его окружение предприняли шаги, чтобы ввести критику “культа личности” в жесткие рамки.

В течение 1956 г. ЦК КПСС направил три секретных письма в адрес первичных парторганизаций, где потребовал бороться с “враждебными вылазками”, к числу которых были отнесены те выступления и заявления коммунистов и беспартийных, в которых по существу были высоко оценены и развиты идеи XX съезда. Так, на партсобрании теплотехнической лаборатории АН СССР будущий диссидент, а тогда молодой ученый Ю.Ф.Орлов предлагал активнее проводить курс на демократизацию общества; его слова были встречены аплодисментами. В итоге ЦК распустил эту парторганизацию и принял специальное постановление, в котором обращал внимание на “неправильное” обсуждение итогов съезда. 19 декабря того же года было принято новое секретное письмо “Об усилении политической работы партийных организаций в массах и пресечении вылазок антисоветских враждебных элементов”. В нем к числу антисоветских были отнесены, в частности, выступления К.Паустовского, К.Симонова и О.Берггольц, в которых они критиковали основные положения “идеологических” постановлений 1946–1950 гг. В заключении письма [c.508] говорилось: “ЦК КПСС с особой силой подчеркивает, что в отношении вражеского охвостья у нас не может быть двух мнений по поводу того, как с ними бороться. Диктатура пролетариата по отношению к антисоветским элементам должна быть беспощадной”. Партийные инстанции потребовали от коммунистов обсудить этот документ на партийных собраниях.

Партийный аппарат воспринял это письмо с особым удовлетворением, считая, что “письмо ЦК внесло полную ясность в этот вопрос, вооружило партийные организации в их борьбе с демагогами, клеветниками и антисоветскими элементами”.

Отклики простых коммунистов были иными. Прораб строительства Куйбышевской ГЭС В.Зеленов заявил: “Руководители партии и правительства что-то поднапутали с критикой культа личности Сталина. Сначала осудили его, а теперь снова начали восхвалять”. Конструктор Ярославского автозавода П.Киселев отмечал: “Письмо зачитано таким тоном и такими намеками – или замолчите, или будем сажать. Неужели нас ничему не научила Венгрия?” В многочисленных информациях Ф.Р.Козлова из Ленинграда отмечалось, что, кроме исключения из КПСС, активно использовалось выселение из Ленинграда тех, кто всерьез воспринял установки XX съезда КПСС на развитие демократизации и борьбу со сталинизмом. Среди высланных оказались и те, кто только что вернулся из лагерей после десятков лет заточения.

Все это говорило о том, что на XX съезде КПСС был осужден Сталин, а не сталинизм, сущность которого, вероятно, не поняли, да и не могли понять соратники и наследники вождя.

В то же время XX съезд КПСС имел большое значение в деле реабилитации жертв сталинского произвола. К началу 1956 г. общее количество реабилитированных составляло лишь около 7 тыс. человек. За 1956–1961 гг. было реабилитировано в общей сложности почти 700 тыс. человек. В феврале 1957 г. были реабилитированы чеченцы, ингуши, балкарцы, карачаевцы, калмыки, которым было разрешено вернуться в места традиционного проживания. В то же время реабилитация не коснулась немцев и крымских татар, что вело к оживлению национальных движений в СССР. Острая реакция властей на эти выступления приводила к обострению национального самосознания ряда народов СССР.

Борьба за власть в высшем партийном руководстве завершилась лишь после неудавшейся попытки большинства членов президиума ЦК отстранить Хрущева от власти летом 1957 г. Вопрос, казалось, уже был предрешен решением президиума ЦК, когда Хрущев, используя силу партийного аппарата и опираясь на него, сумел созвать Пленум ЦК и осудить участников “антипартийной группы”. Вместо него свои посты потеряли В.М.Молотов, Г.М.Маленков, Л.М.Каганович, а спустя полгода – глава правительства Н.А.Булганин. Н.С.Хрущев – впервые после Сталина – совместил посты главы партии и главы правительства.

Несмотря на свою ограниченность, решения XX съезда КПСС имели огромное значение. Оно состояло не столько в критике и развенчании Сталина, а в том, что это была попытка поворота страны [c.509] на новый путь развития. Помимо желания высших руководителей партии, видевших в съезде первоначально лишь средство удержаться у власти, он оказал куда более важное влияние на судьбы партии к страны, а также международного коммунистического и рабочего движения. Главным было то, что он сумел изменить саму общественную атмосферу, положил начало раскрепощению сознания миллионов людей, причем не только в СССР, но и в других странах социалистического лагеря (поиски своего пути к новому обществу были предприняты уже в 1956 г. в Польше и Венгрии). Однако закрепить этот поворот, использовать его в полной мере так и не удалось. [c.510]

Продолжение реформ

Демократический импульс XX съезда КПСС создал принципиально новую общественную атмосферу. Важно было закрепить ее экономическими достижениями.

В марте 1955 г. была предпринята попытка реформы планирования сельскохозяйственного производства. Началась широкомасштабная кампания по освоению целины. В 1956 г. в развитие курса на децентрализацию управления экономикой ряд союзных министерств был преобразован в союзно-республиканские. Тогда же в ведение республик было передано почти 15 тысяч промышленных предприятий. Самой решительной мерой по перестройке механизма управления экономикой стало упразднение в 1957 г. отраслевых министерств и создание советов народного хозяйства (совнархозов). Казалось, что благодаря разрушению ведомственных границ будет решена задача максимального использования имеющихся на местах ресурсов. Однако эта реформа, рожденная в недрах аппарата лишь отчасти решила стоявшие перед ней задачи, породив одновременно множество новых проблем. Становилось ясно, что без радикального изменения самого хозяйственного механизма нельзя добиться и качественных перемен в экономике страны. В то же время все эти новации изменили саму атмосферу на производстве, вызвали к жизни множество идущих “снизу” общественных движений и инциатив, что сказалось и на экономических результатах. Темпы развития основных отраслей хозяйства в 1956–1958 гг. составили 10–15% вместо 7,6% по плану. Основные производственные фонды в промышленности за годы семилетки (1959–1965 гг.) удвоились.

Взятые в целом, показатели экономического развития страны в конце 50-х – начале 60 гг. позволяют сделать вывод о завершении к этому времени построения в СССР основ индустриального общества.

Это проявилось, в частности:

– в изменении структуры экономики страны (она была теперь уже не аграрной, как в начале века, и не индустриально-аграрной, как перед войной, а индустриальной);

– появились новые отрасли производства, отражающие новый уровень индустриального развития (нефтехимия, электроэнергетика, электротехника, производство искусственных материалов и т.п.); [c.510]

– в ведущих отраслях производства машинный труд заменил ручной;

– выросла энергообеспеченность промышленного и сельскохозяйственного производства;

– выросла производительность труда;

– значительно увеличились темпы экономического развития (при этом темпы экономического роста превысили темпы прироста населения);

– сформировались условия для повышения общеобразовательного уровня населения и культурно-технического уровня работающих.

Это был важнейший результат всего советского этапа развития нашей страны. В то же время уже в начале 60-х годов все громче заявляли о себе недостатки новой системы управления экономикой. Особенно отчетливо они проявились в сельском хозяйстве. После кратковременного периода подъема 1954–1958 гг. (когда среднегодовые темпы роста его производства составляли 8%, а доля капиталовложений – почти ¹/₃ от всего их объема) новое падение темпов производства привело к перебоям в снабжении продовольствием. С 1963 г. начались регулярные закупки зерна за границей. Среди причин кризиса аграрной политики КПСС следует назвать прежде всего постепенный отход от принципов материальной заинтересованности селян, снижение объемов капиталовложений в аграрный сектор в начале 60-х годов, неправильное землепользование, приведшее к эрозии почв на целине, отдача от которой упала на 65%, а также “кукурузную эпопею”, результатом которой было значительное снижение сбора зерновых. Кроме того, в условиях “коммунистического скачка” и развертывания масштабных социальных программ (главным образом, в городах) сельское хозяйство вновь превратилось в “пасынка” экономики, канал перекачивания средств (теперь уже для нужд “развернутого коммунистического строительства”). Ситуация в сельском хозяйстве начала 60-х годов вновь показала, что ориентированные на изъятие сельскохозяйственной продукции у производителя принципы организации колхозного производства делали невозможным его расширенное воспроизводство.

Глубинные же причины кризиса советской экономики середины 60-х годов заключались в начавшемся после ликвидации сталинской системы репрессий разложении традиционной советской экономической модели.

Все это свидетельствовало о том, что “мобилизационная” модель не только экономической, но и политической системы СССР с созданием основ индустриального общества выполнила свою главную задачу и нуждается в серьезных изменениях.

Вопреки часто встречающимся утверждениям, новое качественное состояние советского общества не прошло незамеченным для руководства страны. Другое дело, что оно по-своему, с идеологических позиций оценивало характер и сущность этих перемен. Впечатляющие результаты породили у Хрущева и его окружения эйфорию и уверенность в скором построении коммунизма. В 1959 г. был сделан вывод о полной и окончательной победе социализма в СССР и подавлена задача “догнать и перегнать” ведущие капиталистические страны по объему производства промышленной и сельскохозяйственной [c.511] продукции в расчете на душу населения. В 1961 г. новая Программа КПСС зафиксировала начало развернутого коммунистического строительства.

В эти же годы в стране развернулась шумная антирелигиозная кампания. Ее во многом стимулировал вывод о начале развернуто коммунистического строительства, что предполагало и усиление борьбы с “пережитками прошлого”. Количество взорванных храмов и осужденных служителей и активистов церкви в этот короткий период было едва ли не больше, чем за предыдущие 20 лет. К 1963 году число православных приходов по сравнению с 1953 г. уменьшилось более чем вдвое. По религиозным мотивам в 1961–1965 гг. было осуждено 1324 человека.

В этих условиях в октябре 1961 г. состоялся очередной XXII съезд КПСС. Делегаты представляли 9,7 млн. коммунистов (в 1952 г. их было 6,8 млн., а на XX съезде – 7,2 млн.). На съезде была принят новая, третья программа КПСС, в которой содержалось теоретическое обоснование построения в СССР коммунизма и намечались его основные этапы. Для этого предстояло решить триединую задачу: построить материально-техническую базу коммунизма; перейти к коммунистическому самоуправлению; сформировать нового, всесторонне развитого человека.

Важные решения съезда касались перестройки самой правящей партии. Впервые в уставе КПСС появились положения о возможности проведения внутрипартийных дискуссий; о ротации партийных кадров в центре и на местах; о расширении прав местных партийных органов; о недопустимости подмены партийными организациями государственных органов и общественных объединений. Особо подчеркивалось, что при выдвижении ответственных партийных кадров необходимо руководствоваться прежде всего их деловыми качествами. Закреплялась в уставе и тенденция последних лет к сокращению численности штатного партийного аппарата и к передаче их функций активистам, действующим на общественных началах.

Все эти мероприятия, в случае их реализации, во многом способствовали бы изменению облика КПСС в рамках сохраняющейся политической системы, повышению открытости партии, ее демократичности и деловитости. Тем более что эти перемены не затрагивали самих основ и принципов существования КПСС.

Следующим шагом на пути последовательной демократизации советского общества должно было стать изменение законодательной базы. В апреле 1962 г. Верховный Совет СССР утвердил состав комиссии по выработке четвертой за годы советской власти Конституции страны. В ходе работы комиссии в 1962–1964 гг. были внесены многие интересные предложения, направленные на развитие демократических начал в политической жизни страны. Впервые в этом проекте интеллигенция была названа одним из классов социалистического общества; главным направлением развития политической системы определялось развертывание демократии; были названы новые общественно-политические институты (всенародное обсуждение важнейших законопроектов; отчетность государственных деятелей перед населением; отраслевые совещания трудящихся с целью [c.512] выработки рекомендаций государственным органам; система народного контроля); предполагалась ротация депутатского корпуса; расширялись права постоянных комиссий советов; союзным республикам предоставлялось право налаживать не только экономические и культурные, но и дипломатические отношения с зарубежными странами, иметь республиканские войсковые формирования; вводились статьи о личной собственности граждан и личном подсобном хозяйстве колхозников, о мелком частном хозяйстве.

Однако эти прогрессивные предложения не вошли в окончательный проект Конституции, обсужденный летом 1964 г. Наоборот, он фиксировал ряд идейно-догматических позиций: о руководящей и направляющей роли КПСС и возрастании ее по мере строительства коммунизма (статья 43); о марксизме-ленинизме как идеологической основе общественного и государственного строя СССР; о перспективе слияния всех форм социалистической собственности в единую коммунистическую.

Проект Конституции, безусловно, отражал объективные потребности демократической эволюции существовавшей в стране политической системы. В случае его реализации она получила бы серьезный стимул для дальнейшего развития. Более того, принятие первоначальных предложений смогло бы снять с повестки дня или, по крайней мере, отсрочить возникновение диссидентского движения, выдвинувшего в середине 60-х гг. во многом схожие варианты реформ. В то же время нельзя не признать, что реализация прав и свобод, заложенных в проекте, могла привести в перспективе к эрозии существующей системы. И это понимали представители той части руководства КПСС, которая и без того считала многое из сделанного при Хрущеве опасным для КПСС. Этим и объясняется то, что сразу после смещения Хрущева с руководящих постов работа конституционной комиссии была свернута. [c.513]

Консервативный поворот 1964 г. и социально-экономический и политический “застой”

В 1963–1964 гг. казавшееся незыблемым положение Хрущева на самом деле оказалось сложным. В обществе и в партии росло разочарование результатами его реформ (в первую очередь повышением цен, ликвидацией индивидуальных подсобных хозяйств крестьян, перебоями с хлебом, падением темпов экономического роста и др.). В армейских кругах недовольство Хрущевым вызывали масштабные сокращения вооруженных сил. Во внешней политике его престиж подорвали “Карибский кризис” и разрыв с Китаем. Постоянные новации Хрущева, особенно реорганизации и кадровые перестановки, новые идеологические лозунги (требовавшие от партийного актива каждый раз выступать с противоположными заявлениями перед коммунистами) сильно раздражали партийный аппарат. Глава партии становился для всех все более непредсказуемым и поэтому опасным. Усугубляли дело и его личные качества – импульсивность, грубость, низкий уровень культуры, склонность к непродуманным и несогласованным [c.513] решениям. Кроме того, начавшееся в связи с 70-летием лидера КПСС восхваление его всеми доступными способами на фоне хозяйственных неудач и второй волны осуждения культа личности Сталина способствовало резкому падению личного авторитета Хрущева. После XXII съезда КПСС Хрущев вновь заговорил о необходимости борьбы с привилегиями партийно-государственного аппарата. Этого простить ему не могли.

Группа высших партийных и государственных деятелей (Л.И.Брежнев, Н.В.Подгорный, Н.Г.Игнатов, А.Н.Шелепин и др.) при поддержке главы КГБ В.Е.Семичастного и министра обороны Р.Я.Малиновского быстро сумела убедить большинство членов ЦК в необходимости смены лидера. Несмотря на секретность принятых мер, Хрущев знал о готовящемся. Выступая на приеме в честь президента Индонезии Сукарно перед самым отъездом в очередной отпуск он, показывая на членов президиума ЦК, вдруг заявил: “Я здоров, но они меня отправляют в отпуск. Я только недавно вернулся с отдыха, а меня опять отправляют отдыхать. Ну ничего, вот вернусь и выбью эту “Главпробку”!” Эта эмоциональная реплика послужила сигналом к началу выступления. 13 октября, когда президиум ЦК фактически уже достиг согласия по главному вопросу, Хрущев был вызван в Москву и обвинен в волюнтаризме и субъективизме. 14 октября на пленуме ЦК было принято решение о снятии его с постов первого секретаря ЦК и главы правительства “в связи с преклонным возрастом и по состоянию здоровья”. Первым секретарем ЦК был избран Л.И.Брежнев (казавшийся тогда многим “проходной” фигурой), а председателем Совета министров – А.Н.Косыгин.

Вспоминая и оценивая свою деятельность на посту лидера великой страны, Хрущев говорил: “Я знаю, все будут говорить по-разному... Все было. Но самое главное – все мы, весь народ, и те, кто был там, за проволокой, и те, кто трясся от страха здесь, по другую сторону проволоки, глотнули другого воздуха. Это главное. Этого теперь так просто у народа не отнять. Это не пропадет, прорастет”.

Под лозунгом борьбы с субъективизмом и волюнтаризмом Хрущева началась борьба против ряда принципиальных направлений его курса. В экономике произошел не просто возврат к прежней централизованной системе управления, но началось ее разрастание. За двадцать лет после отстранения Хрущева численность управленческого аппарата выросла с 3 до 18 млн. человек. К этому времени на каждые 6–7 человек в стране приходилось по одному “управляющему”, на содержание которых затрачивалось в год до 40 млрд. рублей. Свертывание экономических методов управления и рост государственного аппарата объективно вели к усилению роли КПСС в системе государственных органов.

Усилился партийный контроль над всеми сторонами жизни общества. Уже на XXIII съезде (1966) были отменены все новации в партийной жизни, принятые при Хрущеве, в том числе ненавистная аппарату ротация партийной номенклатуры. В уставе КПСС (из XXIV съезде КПСС в 1971 г.) было закреплено право партийного контроля за деятельностью администрации не только на производстве (что было и прежде), но и в НИИ, учебных заведениях, учреждениях [c.514] культуры, здравоохранения. Усиливался партийный контроль и за деятельностью аппарата государственных органов, министерств и ведомств. Конституция СССР 1977 г. впервые в истории страны закрепила руководящую и направляющую роль КПСС в обществе, определив ее в качестве “ядра политической системы”.

Л.И.Брежнев в большей степени, чем Н.С.Хрущев, использовал чисто аппаратные приемы в своей деятельности: как и его предшественники, он опирался на секретариат ЦК, проводил предварительные обсуждения готовящихся вопросов (предрекая тем самым и решения). Важнейшие для страны решения, как и при Сталине, принимались узким кругом лиц. Под лозунгом “борьбы за единство партии” отвергалась любая точка зрения, не совпадающая с “генеральной линией”, свертывалась критика и самокритика. При Брежневе были негласно запрещены несогласованные выступления членов политбюро и секретарей на пленумах и съездах партии, введены практика специальных решений секретариата на поездки членов центральных выборных партийных органов по стране, согласование текстов официальных документов перед выступлениями лидеров партии перед общественностью и т.п. Регламентация доходила до абсурда, когда по личной просьбе Брежнева во время его речей в заранее согласованных местах Подгорный должен был вставать и аплодировать, показывая пример залу. Позже, при проведении съездов партии и комсомола в Кремлевском дворце съездов рассаживали группы, обеспечивавшие необходимые “шумовые эффекты” в зале.

С конца 60-х гг. начинается и с годами все более усиливается кампания по возвеличиванию самого Брежнева. Ему присваивается звание генерала армии, а затем маршала Советского Союза. Он становится четырежды Героем Советского Союза (как и национальный герой маршал Г.К.Жуков) и Героем Социалистического Труда, а также 14 раз удостаивается званий Героя Чехословакии, Монголии и других социалистических стран. Ему вручается даже (в нарушение статуса) высший полководческий орден Великой Отечественной войны – орден Победы.

Курс Брежнева на “стабильность кадров”, получивший официальное закрепление в решениях партийных съездов, означал по сути не только “резервирование мест” за номенклатурными работниками, но и консервацию существующих порядков. Этот подход вел и к безнаказанности руководителей любого ранга, расцвету коррупции, злоупотреблений служебным положением, еще большему разрыву между словом и делом.

Брежнев стал наиболее последовательным выразителем интересов партийно-государственной номенклатуры, а его правление стало для нее буквально “золотым веком”.

Для идеологического обоснования курса на свертывание демократических импульсов “великого десятилетия” Хрущева окружение Брежнева использовало концепцию “развитого социализма”. Впервые вывод о вступлении СССР в эту фазу развития прозвучал в 1967 г. В основе концепции лежала идея полной, хотя и относительной однородности советского общества, отсутствия внутри него каких-лии0 реальных противоречий, а соответственно, и бесконфликтного [c.515] его развития. Она опиралась на вполне реальный факт создания индустриального общества в СССР, который и был объявлен построением развитого социализма. Одной из его основных характеристик было “развитие социализма на его собственной основе”. “Развитой социализм”, объявив существовавший в стране порядок высшим до. стяжением социального прогресса, по существу создавал теоретическую базу для увековечивания и апологетики тоталитарной системы.

Спустя немногим более полугода после снятия Хрущева началась полоса негласной “реабилитации” Сталина, а вместе с ним и сталинизма. Все чаще не только его имя, но и образ начинают присутствовать (и даже становиться центральными) в художественных произведениях, кинофильмах, мемуарах, периодике. В преддверии XXIII съезда КПСС выдающиеся представители науки и культуры П.Капица, И.Тамм, М.Леонтович, В.Катаев, К.Паустовский, К.Чуковский, О.Ефремов, И.Смоктуновский, Г.Товстоногов, М.Ромм и другие обратились к Л.И.Брежневу с письмом, в котором выражали беспокойство по поводу “частичной или косвенной реабилитации Сталина”.

Наметившаяся при Маленкове и Хрущеве тенденция к единению партийной власти и общества дала серьезную трещину. Свидетельством тому стало зарождение диссидентского движения. В целях борьбы против него в июле 1967 г. было создано пятое управление КГБ для “организации контрразведывательной работы по борьбе с идеологической диверсией противника”. Были образованы городские и районные отделы и отделения КГБ (прежде существовали лишь областные и краевые). Значительно выросли и штаты органов госбезопасности. Новая структура была важным инструментом в руках именно партийного руководства, так как специальным решением в августе 1967 г. было категорически запрещено проведение оперативно-технических мероприятий в отношении не только высших руководителей страны и членов ЦК, министров, секретарей крайкомов, обкомов, горкомов и райкомов партии и комсомола, судей и прокуроров всех уровней, председателей и секретарей советов профсоюзов (вплоть до областных), редакторов газет и журналов, издаваемых партийными, комсомольскими и профсоюзными органами, а также председателей исполкомов советов всех уровней. Таким образом, вся партийно-советско-комсомольско-профсоюзная номенклатура оставалась лишь под контролем партийного “центра”. А это вело к неизбежным злоупотреблениям с ее стороны, сращиванию с криминальными структурами и др.

Ужесточение внутренней политики, преследование инакомыслия получили идеологическое обоснование в виде официально принятого тезиса об обострении идеологической борьбы двух систем в условиях мирного сосуществования. Этот вывод явился модификацией известного сталинского положения об обострении классовой борьбы по мере продвижения к социализму.

Усилилась ревизия решений XX съезда КПСС и последующих либеральных тенденций в идеологии. Партийные съезды проходили под знаком парадности. Теория все более отрывалась от социальной [c.516] практики. Проблемы нарастали и углублялись, но не решались, лишь громче и чаще говорилось о мнимых успехах и достижениях.

Консервативные идеологические установки 60-х годов и достаточно радикальная экономическая реформа 1965 г. были несовместимы. Действительно, к концу 60-х гг. началось свертывание экономической реформы и окончательное оформление консервативного курса. Происходило это в то время, когда объективно власть должна была в меньшей степени руководствоваться идейными соображениями и в большей – здравым смыслом, в условиях, когда отставание СССР от Запада в научно-техническом отношении становилось стадиальным. Создание первого микропроцессора в 1973 г. обозначило переход человечества к качественно новому этапу развития – информационной (постиндустриальной) цивилизации. С годами пришло понимание того, что постиндустриализация означает не только автоматизацию и компьютеризацию производства, применение роботов, внедрение наукоемких технологий. Все это было важным, но лишь внешним ее проявлением. Гораздо важнее была ее социальная сторона – индивидуализация процесса труда, превращение его в свободную творческую деятельность, гуманизация и демократизация всех сторон общественной жизни.

Однако начало нового этапа в жизни человечества прошло мимо руководства КПСС, увлеченного бурями митинговых страстей, “дворцовых” интриг, здравицами в честь “гениального секретаря”. Власть не учитывала изменений, происходивших и внутри страны. Между тем, они были весьма значительными.

В 60–70-е годы изменилась демографическая ситуация в стране: в результате “второго эха” войны снизилась рождаемость на 25% и увеличилась смертность на 15%. Рост населения наблюдался лишь в Средней Азии и Заквказье. Завершение индустриализации означало и усиление процессов урбанизации. За 25 лет (1960–1985) в город переехало свыше 35 млн. человек.

Значительно вырос образовательный уровень населения. К концу 70-х гг. среднее и высшее образование имели более 64% населения страны (в 1959 г. – 17%). В то же время общий уровень культуры оставлял желать лучшего.

В 60–70-е годы значительно улучшилось материальное положение населения: неуклонно росла заработная плата; действовала всеобщая система пенсионного обеспечения; преобладающим типом жилища стали отдельные квартиры; в повседневную жизнь вошли телевизоры, холодильники, стиральные машины, радиоприемники; улучшилась структура питания. Немалую роль в этом процессе сыграла не интенсификация производства, а экспорт в колоссальных количествax нефти и газа на Запад. В течение 70-х – первой половины 80-х годов страна получила около 450 млрд. долларов от продажи энергоносителей. Однако использованы они были в основном на военные нужды и помощь “братьям по классу” и лишь незначительно – на зaкyпки продовольствия и предметов повседневного спроса. Сохранение в неизменном виде “механизма торможения” в виде довоенной планово-директивной модели управления экономикой, отсутствие материальных стимулов к труду привели к тому, что в начале 80-х гг. [c.517] доля потребления в национальном доходе СССР составляла не более 35–38% (при том, что и сам национальный доход был значительной ниже, чем в развитых странах), в то время как на Западе – от 65 до 82%. В странах социалистического лагеря, где хотя бы частично действовали элементы рынка и существовали остатки демократических традиций, уровень жизни был намного выше, чем в СССР.

Одним из факторов торможения в 60–70-е годы стал глубокий нравственный кризис общества. Сохранение псевдодемократической системы под лозунгами демократии и гуманизма по мере углубления разрыва между декларациями и лозунгами официальной партийной пропаганды, с одной стороны, и реалиями жизни – с другой, не, только препятствовало формированию адекватных новым условиям форм нравственности, но и вели к распаду уже существовавших норм общественного поведения. Естественным продолжением морального разложения общества явился рост преступности, особенно хищений и взяточничества. Лишь за 1973–1983 гг. количество совершенных преступлений выросло почти вдвое, а случаев взяточничества – в три раза. За 1973–1983 гг. число только выявленных хищений в крупных и особо крупных размерах увеличилось в 5 раз. По приблизительным оценкам, капиталы “теневой экономики” на рубеже 70–80-х годов достигали 70–80 млрд. рублей.

Серьезные глубинные процессы проходили в самой правящей партии, выросшей с 12,4 млн. человек в 1966 г. до 19 млн. в 1985 г. Сеть первичных парторганизаций выросла за 1971–1986 гг. с 370 тыс. до 440 тыс. КПСС все откровенее демонстрировала и napтийным “низам”, и всему народу свою “двухярусность” и строго иерархичную структуру.

Сложную эволюцию переживала и внешняя политика КПСС. В основу внешнеполитического курса была положена идеология конфронтации, согласно которой мирное сосуществование социализма и капитализма не могло носить длительного характера в силу самой природы капитализма. Более того, пытаясь оправдать свои отход от прежнего понимания принципа мирного сосуществования, идеологи КПСС объявили его новой формой классовой борьбы между трудом и капиталом. Была введена в оборот и идея о постоянном усилении идеологической борьбы двух систем. Руководство КПСС исходило во внешней политике из нереального тезиса о радикальном изменении соотношения сил на международной арене, связанном с ослаблением глобальных позиций США и союзных им держав. Это, в свою очередь, объяснялось достижением военно-стратегического паритета двух систем (и соответственно невозможностью любой из сторон победить в ядерном конфликте), а также ростом революционной борьбы народов развивающихся стран. Партнерство западных стран в деле разрядки с СССР расценивалось советским руководством как признак слабости, вынужденная мера. На самом деле Запад пошел на разрядку международной напряженности в силу иных причин. К началу 70-х гг. гонка ядерных вооружений между Востоком и Западом привела к перенасыщению их арсеналов и к невозможности ведения ядерной войны. Соглашаясь на разрядку, США и их стратегические союзники исходили также из того, что тоталитарные и авторитарные [c.518] режимы способны сохранять свою силу именно в условиях жесткого военного противостояния. Поэтому одним из результатов разрядки рассматривался демонтаж тоталитарных структур власти в СССР и странах социалистического содружества. Неудивительно, что после подписания в 1975 г. Заключительного акта по безопасности и сотрудничеству в Европе каждая из сторон попыталась воспользоваться новой ситуацией в собственных интересах. С 1976 г. советское руководство стало размещать на территории ГДР и ЧССР ядерные ракеты средней дальности. Нарастало противостояние двух “сверхдержав” на региональном уровне. Окончательный крах разрядки произошел после ввода советских войск в Афганистан в декабре 1979 г. Новый виток гонки вооружений поставил экономику СССР и других стран социализма в крайне тяжелые условия, что объективно способствовало нарастанию в этих странах глобального структурного кризиса.

К концу 70-х – началу 80-х годов во всех сферах жизни общества явственно чувствовалось загнивание. Физически немощные, увешанные всевозможными регалиями фигуры руководителя страны Л.И.Брежнева и его “бессмертного” политбюро как бы персонифицировали в себе разложение политического режима. Общество ждало перемен.

Смерть Брежнева в ноябре 1982 г. вызвала в партии и во всем обществе надежды на перемены к лучшему. Новым генеральным секретарем ЦК КПСС, а затем и председателем президиума Верховного совета СССР был избран Ю.В.Андропов, работавший до этого долгие годы председателем КГБ. Как и Берия в 1953 г., он хорошо знал о пороках и слабостях Системы и должен был выступить ее спасителем. С приходом к власти он ударил именно по тем недостаткам, которые более всего компрометировали Систему в глазах общественного мнения. Никакой серьезной реформы он не предложил, но принялся за наведение элементарного порядка. Такой подход к реформированию вполне удовлетворял номенклатуру, так как давал шанс на сохранение ее позиций. Не случайно при нем выдвинулась и стала набирать силу группа относительно молодых руководителей, не только боровшаяся за власть, но и готовая продолжить обновление партии. Лейтмотивом умеренных реформ времен Андропова стал девиз: “Так жить нельзя!”, получивший широкий отклик в народе. Это было главным, чего удалось добиться за 15 месяцев руководства страной преемнику Брежнева. Влияние этого реформаторского импульса было настолько сильным, что продолжало сказываться и после смерти Андропова в феврале 1984 года.

Новым генсеком и председателем Президиума Верховного совета был избран 72-летний К.У.Черненко – человек болезненный и неспособный управлять огромной партией и страной. Сам этот факт вставил прозреть многих как в стране, так и в партийной элите. Равным противоречием, сложившимся в эти годы между партийной властью и обществом в СССР, стало противоречие между существующей политической системой и новыми потребностями и запросами стремительно выросшего в интеллектуальном и культурном отношении населения страны. Реализовать эти объективные запросы и создать качественно новые условия жизни на основе построенного в [c.519] стране индустриального общества было уже невозможно. Требовалось вслед за остальными странами направить развитие СССР на достижение принципиально новых задач, связанных с постиндустриальным периодом. Решить их в рамках традиционной модели экономической и политической системы было невозможно. На ее демонтаж рассчитывать также не приходилось. Единственным выходом из создавшегося положения было заимствование тех или иных сторон зарубежного опыта при сохранении существующей системы, своего рода “конвергенция” двух общественных систем. На возможность подобной конвергенции прозорливо указал А.Д.Сахаров в известнейшей своей работе “Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе” (1968).

Вместо реформ власть предпочла усилить консервацию отжившей модели экономического и политического развития. Сделав этот выбор, руководство КПСС обрекало советский народ на новые испытания, а себя – на неизбежный кризис и последующий уход с политической арены. [c.520]

Глава XXVI
НЕСОСТОЯВШАЯСЯ ПОПЫТКА РЕФОРМИРОВАНИЯ КПСС

Ускорение, гласность и “новое мышление”

В марте 1985 г. после смерти К. Черненко высший партийный пост в КПСС, а вместе с ним почти неограниченную власть в стране получил относительно молодой, но уже известный политический деятель М.С. Горбачев.

Новый генсек сразу дал понять, что взял бразды правления для решительного обновления общественной жизни. Уже на апрельском (1985 г.) пленуме ЦК, хотя и подтверждая чисто ритуально “преемственность стратегического курса” прошлых лет, он заговорил о необходимости достичь “качественного нового состояния общества” путем “ускорения социально-экономического прогресса”.

Эта концепция предполагала в качестве непременного условия ее реализации совершенствование всей системы политических и общественных институтов, углубление “социалистической демократии”, самоуправление народа. Большое значение придавалось активизации так называемого “человеческого фактора”, под которым разумелись укрепление организованности и дисциплины, повышение добросовестности и профессионализма. И совершенно естественно, что в условиях, когда КПСС, в соответствии с Конституцией СССР, являлась ядром политической системы и выполняла всеобъемлющую руководящую роль во всех сферах бытия, именно она рассматривалась в качестве “движущей силы” намечаемых преобразований.

“Экспресс грядущей перестройки” трогался с места достаточно плавно. Основополагающие ценности оставались “священными и неприкосновенными”. Почему новому руководству понадобилось что-то менять? Объяснение выглядело логичным. Да, страна достигла больших успехов во всех областях общественной жизни. Опираясь на преимущества нового строя, она в короткий исторический срок совершила восхождение к вершинам экономического и социального прогресса” (приводились убедительные и действительно реальные цифры, подтверждающие эту констатацию). Однако, начиная с семидесятых годов, в экономике наметились “неблагоприятные тенденции”, руководство партии и государства не сумело оценить “изменения в объективных условиях развития производства (проще говоря, проморгало научно-техническую революцию), необходимость его интенсификации, перемен в методах хозяйствования”. В итоге назрели серьезные проблемы, разрешить которые и призван был объявленный [c.521] курс на ускорение. Сам этот термин предполагал сохранение вектора движения, обозначив лишь его больший динамизм.

Новое руководство обещало обществу новое качество жизни, сопоставимое с западными стандартами материального благополучия широко оперируя такими, ныне выходящими из обращения понятиями, как “рост благосостояния народа”, “социальная справедливость” “решение жилищной проблемы”, “гармоничное развитие личности” и т.п. При этом делался особый упор на политические свободы, духовное раскрепощение, нравственное оздоровление общества.

Неудивительно, что провозглашенная Горбачевым политика встретила широкую поддержку. Обновления жаждали все слои и социальные группы общества. Так по крайней мере это выглядело внешне. С энтузиазмом восприняли продекларированный новым генсеком курс и в партийных организациях всех уровней, в том числе и в партаппарате где на первых порах полагали, что замысел преобразований связан с упрочением роли партии и ее профессиональных функционеров.

К этому моменту КПСС представляла собой не только мощную общественно-политическую организацию, но и государственную структуру. Партийный аппарат всех уровней, начиная от районного комитета до центрального, являлся по сути управленческим учреждением, которое ведало всеми сферами общественной жизни. Партаппарат был определяющей частью государственной власти, каркасом, цементирующим государственное и общественное здание.

Было совершенно очевидно, что многомиллионная масса рядовых коммунистов и несоизмеримо меньший, хотя и многочисленный слой профессиональных партийных функционеров – это не одно и то же. В сложившейся еще со сталинских времен системе власти партийная масса все более отчуждалась от политической жизни, от возможности влиять на принимаемые решения. Последнее стало привилегией партаппарата, да и то, разумеется, лишь его высшей группы. Вся полнота власти партии сосредоточивалась в политбюро, секретариате, организационном и общем отделах ЦК. Внутреннюю и внешнюю политику партии определяли примерно 30 человек: члены политбюро, |помощники генсека, секретари ЦК, завы упомянутых выше отделов.

Монопольное положение в качестве субъекта власти вело к деградации, идейному и нравственному перерождению и разложению партийной верхушки. Семидесятилетние члены политбюро уже в силу своего возраста олицетворяли застой и немощь. Об их сказочных привилегиях ходили легенды. Эти люди давно оторвались от жизни народа и не могли знать, даже если желали, чем живет страна.

Нравы политической верхушки копировались на всех этажах власти. В результате власть в целом, как таковая, утрачивала всякий авторитет в обществе. Вот почему намерение нового партийного руководства основательно проветрить “затхлую атмосферу застойных времен”, было встречено с особым энтузиазмом.

Сколачивая свою политическую “команду”, Горбачев последовательно вытеснял из политбюро представителей “брежневской гвардии” как возможных противников его обновленческого курса. Началась массовая ротация кадров на республиканском, областном, краевом уровне и ниже. На политическом Олимпе появились новые люди: на апрельском [c.522] пленуме ЦК (1985 г.) членами политбюро становятся Е.Лигачев и Н.Рыжков, на июльском – Э.Шеварднадзе, в 1986 г. “команду” реформаторов пополнили А.Яковлев и Б.Ельцин. Энергичную работу до тотальной замене руководящих партийно-советских кадров (по замыслу, призванную обеспечить реформаторам надежную опору в реализации намеченных преобразований) повел Лигачев, бесспорно ставший вторым человеком в партийной “табели о рангах”.

Горбачев демонстрировал готовность к перемене всего стиля партийной работы, не упуская случая подчеркнуть, что начинает с себя. В октябре 1985 г. на встрече с первыми секретарями обкомов он решительно выступил против восхвалений в свой адрес. Как следствие, на улицах и в кабинетах на первых порах заметно сократилось количество портретов Генсека. Зато на экранах телевизоров он стал постоянным персонажем. Но это были трансляции его знаменитых выходов “в народ”, которые поначалу воспринимались – как символы демократического стиля управления – доброжелательно и с искренним интересом.

“Новый метод общения”, тут же названный на Западе “стилем Горбачева”, сам генсек характеризовал как “ленинский стиль работы”, главные черты которого – широкое общение с трудящимися, изучение реальных процессов, гласность в работе. Под этим углом зрения и предлагалось оценивать деятельность партийных кадров.

Проведенная “чистка” объяснялась руководством отнюдь не наличием политических разногласий в партаппарате, а желанием преодолеть кадровый застой, которым обернулась доведенная до абсурда идея стабилизации. Смена многих ответственных лиц подавалась как естественный процесс и проходила под аккомпанемент уверений в том, что “не должно быть никакого гонения на кадры”, всем необходимо дать шанс “понять требования момента и перестроиться”.

Критике подвергались ошибки волюнтаристского характера и консервативные подходы, всяческая “мертвечина” в партии – формализм, заорганизованность выступлений, зажим критики либо ее формальный характер, очковтирательство и злоупотребления служебным положением. Ставилась задача психологической перестройки кадров, в первую очередь руководящих: отныне им надлежало внимательно анализировать реальные процессы в обществе, прислушиваться к мнению людей, пробуждать и поощрять их общественную активность, критическое отношение к действительности.

Понятие “гласность”, ставшее международным символом обновления советского общества, родилось первоначально как задача партийных комитетов по налаживанию каналов связи с массами, доведению до них реформаторских замыслов высшего руководства партии. В дальнейшем концепция “гласности” была представлена как средство и форма демократизации общества, “инструмент строительства будущего”. Считалось, что снятие запретов на открытое обсуждение социально-экономических и политических проблем поможет обществу осознать глубину кризиса, выработать верные пути его преодоления, поставив под контроль деятельность власти в лице бюрократического партийно-государственного аппарата. [c.523]

Политика гласности разомкнула уста средствам массовой информации. С их помощью достоянием общественности стало положение во многих ранее “закрытых зонах”, связанных с деятельностью армии, КГБ, судов и прокуратуры и, главное, партийного аппарата

Тон задавал сам Горбачев. Уже летом 1986 г. он критиковал партийные комитеты за медленную перестройку стиля и методов работы добираясь до областного и республиканского уровней, до партийных организаций центральных ведомств. Надо перестраиваться всем, повторял Горбачев, от рабочего до министра, от секретаря ЦК до руководителей правительства. В прессе все шире разворачивается кампания критики не только бюрократического стиля работы партийно-советского аппарата, но и неоправданных привилегий в среде высшего чиновничества, злоупотреблений властью. Нападки на отдельных представителей ранее неприкасаемой касты партфункционеров регионального масштаба стали серьезным вызовом режиму, заложили основы последующего противостояния внутри партийной верхушки.

Объявив о “революционном характере” задуманных преобразований, Горбачев предложил всему миру настроиться на волну его новаторских идей. Теоретическим фундаментом грядущих социальных изменений стала его философия “нового мышления”. Ее суть – в признании приоритета “общечеловеческих ценностей” и отказе от противостояния по идеологическому, классовому, национальному признаку. В современном, начиненном ядерным оружием мире, полагал советский реформатор, человечество поставлено перед необходимостью во имя самосохранения научиться жить мирно.

Практическим выводом из этой философии стал инициированный советской стороной так называемый “разоруженчески-миротворческий процесс”. Каскад мирных инициатив, сопровождаемый односторонними уступками Западу, вызывал там одобрительные аплодисменты и поток комплиментов.

Горбачева объявили “деятелем на предстоящую четверть столетия”. Уже в конце 1985 г. одно из американских издательств выпустило его книгу “Мир – веление времени”, вслед за которой последовали аналогичные издания в Португалии, Греции (все это еще до XXVII съезда КПСС), затем, в течение 1986 г. – в Англии, Италии, Испании... В 1987 г. вышла в свет знаменитая “Перестройка и новой мышление для нашей страны и для всего мира”, изданная одновременно в СССР и США. [c.524]

Даешь “перестройку”!

Состоявшийся в феврале 1986 г. XXVII съезд КПСС стал съездом “стратегических решений”, ибо на нем действительно шла речь о том, каким вступит Советский Союз в XXI век, какой облик примет социализм. Съезд подтвердил курс апрельского пленума на ускорение. Идеи “ускорения”, понимаемые как радикальные преобразования во всех сферах жизни, отразились и в новой редакции программы партии, и в ее уставе. Программа зафиксировала более реалистическую оценку достигнутого состояния общества (в нее не вошел тезис о [c.524] “совершенствовании развитого социализма”, хотя упоминание о вступлении в этап “развитого социализма” сохранилось), однако в целом „на подтверждала “четкую ориентацию на коммунистическую перспективу”. Партия признавалась “руководящей и направляющей силой советского общества”.

Но уже через несколько месяцев после съезда наблюдатели отметили, что понятие “ускорение” становилось все более неуместным, так как реального прогресса в экономической сфере не наблюдалось. Наряду с объективными факторами, замедлявшими экономическое развитие (физический износ основных фондов производства, старение техники и технологии, высокая доля ручного труда и, соответственно, низкий уровень производительности и др.), сказывались просчеты в системе управления народным хозяйством. Решение о приоритетном развитии машиностроения оказалось нереалистичным, поскольку оно не смогло “переварить” увеличение капитальных вложений в 1,8 раза. Пропавшие зря миллионы были изъяты из других сфер хозяйства, и эти просчеты в распределении капитальных вложений пагубно отразились на темпах экономического роста.

Серьезный удар по престижу новой власти нанесли Чернобыльская катастрофа (апрель 1986 г.), все большее недовольство вызывала бездумная антиалкогольная кампания, стали раздаваться первые критические голоса в адрес горбачевского курса.

Понятие “перестройка” поначалу употреблялось в партийных документах и в речах генсека лишь применительно к проблемам управления хозяйством, затем – когда речь заходила о руководящих кадрах. Однако после XXVII съезда КПСС Горбачев начинает трактовать это понятие все шире, он говорит о перестройке в мышлении и психологии каждого, о необходимости перестройки на каждом рабочем месте. В докладе на июньском (1986 г.) пленуме говорится уже о перестройке всего общества. Более того, Горбачев анализирует “первые уроки перестройки”, перечисляет факторы, тормозящие этот процесс (инерция, застарелые привычки, застывшая психология и т.п.).

После январского (1987 г.) пленума ЦК в обиход окончательно вошла “перестройка” – понятие, быть может, более радикальное, но идеологически менее определенное (что и во что перестраивается – этот вопрос представлялся одновременно и очевидным, и не вполне ясным: каждый был волен наполнить понятие собственным смыслом, что и произошло уже к 1988 году).

По мнению аналитиков, крах концепции “ускорения” продемонстрировал невозможность осуществить реформирование общества традиционными командно-административными методами. На смену пришла иная модель – реформистско-демократическая, откровенно западническая (не случайно публицисты окрестили “перестройку” “евроремонтом”).

Подходы к “перестройке”, ее философия, стратегия и тактика вырабатывались в течение 1987 г. Январский пленум ЦК объявил о намерении партии радикально демократизировать общество и соответственно внутрипартийную жизнь. Сформулировав всеобъемлющую программу “перестройки” (было намечено семь основных ее направлений), пленум выделил главную цель – придание социализму самых [c.525] современных форм общественной организации. Мобилизующим направляющим становится лозунг: “Больше социализма! Больше демократии!” Идеологи “перестройки” призывают общество “улучшить” социализм, очистить его от рудиментов сталинизма”.

Стала радикальнее, прежде всего, риторика. В докладе Горбачева необычно резко прозвучали оценки исторического прошлого, усилились критические ноты в анализе положения, сложившегося на рубеже 70-х – 80-х годов. Пожалуй, впервые критике подверглось руководство страны в лице ЦК КПСС, которое “в силу субъективных причин своевременно не оценило необходимость перемен, не поняло опасности нарастания кризисных явлений и не приняло необходимых мер, не сумев использовать возможности, заложенные в социалистическом строе”,

Остро критиковались негативные явления в социальной сфере: нерешенность вопросов жилья и продовольственного снабжения, медицинского обслуживания и образования, организации транспорта и пр. Много гневных слов было сказано об искажении принципа социальной справедливости, о нарушениях коренного принципа социализма – распределения по труду (причем на первый план в качестве злостного негатива выдвигалась “уравниловка”, иждивенчество). Прозвучал тезис о перерождении кадров с указанием конкретных адресов: Узбекистан, Молдавия, Туркмения, ряд областей Казахстана, Краснодарский край, Ростовская область и, наконец, Москва.

Из всего сказанного делался вывод, что необходимы перемены более глубокие, чем это представлялось в период апрельского пленума, а потому речь должна идти о “мерах революционного характера”. Именно после январского пленума идеологи обновления во весь голос заговорили о “революционном характере перестройки”, о “революции сверху”, а на Западе – о “второй русской революции”.

Большие надежды “команда” Горбачева связывала с программой экономической реформы, принятой на июньском (1987 г.) пленуме ЦК. Намечалась радикальная реформа управления экономикой, суть ее виделась в переходе от административных к преимущественно экономическим методам руководства на всех уровнях, к широкой демократизации управления и самостоятельности его отдельных звеньев.

Но радикальная экономическая реформа безнадежно “забуксовала”, не встретив энтузиазма тех, кто был призван ее реализовать – прежде всего “командиров производства”. Одним из камней преткновения оказалась проблема ценообразования. Ее решение фактически означало повышение цен на многие товары и услуги, что не могло не отразиться на уровне благосостояния населения. Этому противилось не только общественное мнение. Против выступило большинство ученых, не было необходимой твердости и в правительственных кругах. К тому же в определенной части общества усиливались опасения, связанные с тем, что подобная перестройка означает отход от основ социализма. В итоге, на кардинальные, разумеется, болезненные и непопулярные шаги высшее политическое руководство не решилось.

Общественная эйфория, связанная с ожиданием быстрых позитивных перемен, к исходу 1987 г. уже практически сошла на нет. Массы не торопились включаться в “революцию сверху”, все больше [c.526] подозревая в затеянной “перестройке” лишь очередную пропагандистскую кампанию. “Перестройка” не просто “пробуксовывала” – она встретила сопротивление в партийно-советском аппарате, в среде хозяйственной номенклатуры и силовых структурах. Одновременно псе заметнее стало проявляться нетерпение радикалов, недовольных характером и темпами реформ.

В сложившейся обстановке инициаторы “перестройки” сделали вывод о необходимости сломить сопротивление “консервативных сил” (партхозаппарат, армия, КГБ), подключив к этому народ, подготовить который надлежало средствам массовой информации.

Генсек призвал СМИ взять на себя роль оппозиции. Фактически это обернулось призывом “открыть огонь по штабам”, по несущим конструкциям государства. Горбачев, обращаясь к народу, постоянно повторял: вы давите на них “снизу”, а мы будем давить “сверху”. Был инициирован процесс “самоподрыва” власти, Горбачев искусственно создавал оппозицию, которая впоследствии отстранит не только правящую партию, но и самого инициатора реформ.

В политбюро ЦК происходит размежевание на две противостоящие силы: радикал-реформаторскую, или социал-демократическую группировку во главе с А.Яковлевым и ортодоксально-коммунистическую, лидером которой выступил Е.Лигачев. Сам Горбачев – как бы над схваткой, он постоянно лавирует между двумя крайностями, поддерживая то одну, то другую. Однако его подлинные симпатии скорее на стороне радикалов, а поощрительные кивки в сторону консерваторов носят двусмысленный характер.

Наиболее радикальным выразителем критического отношения к ходу “перестройки” оказался кандидат в члены политбюро, секретарь Московского ГК КПСС Б.Ельцин. На октябрьском (1987 г.) пленуме ЦК он обвинил инициаторов “перестройки” в отсутствии у них четкой концепции, раскритиковал стиль работы высшего партийного руководства, включая генсека, за что немедленно был изгнан с Олимпа власти как “политический авантюрист” и “раскольник”. В руководстве партии начиналась полоса затяжного кризиса.

Политическая акция Ельцина, беспрецедентная по тем временам, имела громкий общественный резонанс. Хотя в его действиях преобладали личностные мотивы, они были восприняты как вызов системе партократии. Многие, особенно в среде столичной интеллигенции, расценили скорую расправу с мятежным секретарем как “удар по перестройке”, как возврат к старым методам борьбы с инакомыслием. Отныне Ельцин становится символом сопротивления.

Неудовлетворенность в обществе на рубеже 1987–1988 гг. вызывалась не столько темпами, сколько направлением преобразований. Многим уже становилось ясно, что намечается борьба по главному вопросу: что же предстоит – улучшение социализма или реставрация капитализма? Февральский (1988 г.) пленум ЦК, казалось бы, дал четкий ответ: от марксизма-ленинизма, от того, что завоевано народом, партия ни на шаг не отступает, стремясь возродить ленинский облик социализма.

Опубликованное “Советской Россией” скандально-знаменитое письмо Н.Андреевой “Не могу поступаться принципами”, в котором [c.527] руководство обвинялось в отступлениях от фундаментальных принципов социализма, как бы вскрывало противоречие между декларациями коллективного партийного органа и его реальной политикой.

Письмо получило официальное осуждение на страницах “Правды” и было названо “манифестом антиперестроечных сил”. Идеологическая схватка вокруг письма Н.Андреевой закрепила раскол в политбюро, резкую поляризацию двух сил – консерваторов (Е.Лигачев) и радикал-реформаторов (А.Яковлев), обнажила глубинную суть противоречий, указав на различное понимание целей “перестройки”.

Вся кампания была расценена как внушительная победа антисталинистов над неосталинистами, сторонников “перестройки” над ее противниками. Последующие события, однако, показали, что борьба с “манифестом консервативных сил” завершилась не только поражением неосталинистов, но и антисталинистов, тех, кто критиковал сталинизм с позиций ленинизма. Горбачев, дав зеленый свет нападкам на “тех, кто стоял за спиной Нины Андреевой”, в сущности совершил акт самоубийства, ибо развязанная кампания, уже не удовлетворяясь развенчанием сталинизма, открыла этап критики марксизма-ленинизма в целом как порочной доктрины, привела к тотальному отрицанию социалистической идеи вообще. На политической сцене замаячили либерально-демократические силы, заменившие лозунг “совершенствования социализма” лозунгом “общества эффективной экономики в условиях рынка”.[c.528]

Поражение–89

Состоявшаяся в конце июня 1988 г. XIX Всесоюзная партконференция стала поворотным моментом в истории “перестройки”. На конференции, впервые прошедшей в обстановке острых дискуссий, были приняты принципиальные решения по реформированию политической системы. И хотя формально речь шла об укреплении роли КПСС как политического авангарда общества и советах как подлинных представительных органах народовластия, суть решений сводилась к отказу партии от монополии на власть и готовности передать управленческие функции модифицированным советам.

Этот “революционный” шаг, на который решилось высшее партийное руководство, был обусловлен крахом задуманных преобразований в экономике. Последним, как полагали реформаторы, где явно, где скрытно противодействовал партаппарат, прочно удерживающий рычаги государственного управления. Эту консервативную силу и предстояло, по замыслу Горбачева, убрать с дороги путем политической реформы.

С точки зрения радикальных реформаторов, “конференция выполнила свою историческую миссию, открыв возможности для раз" вития демократических процессов”, однако даже они вынуждены были признать, что преобладавшие на ней настроения не давали оснований считать, что эти процессы “пойдут, как по маслу”. Напротив, надо было ждать усиления сопротивления и обострения борьбы. [c.528]

Оппозиция реформаторскому курсу Горбачева, названная “право-консервативной”, хотя и не повлияла на решения конференции, но проявила себя вполне определенно. Достаточно напомнить нашумевшее выступление писателя Ю.Бондарева, оценившего “перестройку” как “дестабилизацию всего существующего” и сравнившего ее с “самолетом, который подняли в воздух, не зная, есть ли в пункте назначения посадочная площадка”.

Таким образом, несмотря на, казалось бы, торжество реформаторов, раскол в партии отныне стал фактором, определившим все последующее развитие. Скрытая конфронтация в политбюро, проявившаяся уже в 1987 г., нарастала, распространяясь по всем этажам партийной иерархии.

Чувствуя усиливающееся сопротивление партийного аппарата, Горбачев приступил к его реорганизации, начав с аппарата ЦК. В связи с намеченной передачей функции управления советским и хозяйственным органам решением сентябрьского (1988 г.) пленума были ликвидированы отраслевые отделы ЦК КПСС. Образованные комиссии ЦК по основным направлениям внешней и внутренней политики демонстрировали приоритет роли выборных органов перед аппаратом. Реорганизовывались, соответственно, и местные партийные органы.

Горбачев произвел перегруппировку сил и в политбюро. Отстранение от “идеологии” Лигачева и Яковлева (первый был “брошен” на аграрные, второй – на международные дела), чье противостояние разрушало даже иллюзию партийного единства, оказалось паллиативом. Яковлев оставался идеологом “перестройки”, Лигачев же окончательно определился как лидер консервативного крыла партии.

После XIX партконференции на первый план выдвинулись демократические движения, чьи представления о конечных целях реформ кардинально отличались от официально провозглашенных Горбачевым и закрепленных в документах КПСС. Ими ставилась задача коренного изменения политического и социально-экономического устройства, правда, пока еще под лозунгом: “Вся власть – советам!”. Острие этого лозунга было несомненно направлено против КПСС.

Реформа политической системы стала экзаменом, выдержать который партия так и не сумела. Принятые в конце 1988 г. законы о выборах и об изменениях" и дополнениях к Конституции СССР поставили КПСС перед необходимостью в ходе предстоящей избирательной кампании фактически на равных конкурировать с альтернативными организациями.

Поскольку закон предполагал наряду с голосованием и выборами по одномандатным округам выборы по спискам от различных обще-ценных организаций (что подвергалось сомнению демократической общественностью как норма, ставящая депутатов в неравное положение), состоявшийся в январе 1989 г. пленум ЦК впервые в советской истории выдвинул 100 кандидатов (пресловутая “красная сотня”), которые и стали на мартовском пленуме депутатами.

Кампания по выборам народных депутатов СССР проходила в обстановке массированного натиска на КПСС, ее идеологию и функционеров. Итог оказался закономерным. Хотя среди народных [c.529] депутатов СССР 87% были коммунистами, демократические силы одержали моральную победу, поскольку среди номинальных коммунистов было много радикально настроенных людей, будущих оппозиционеров и тех, кто скоро покинет ряды партии. В первую очередь это относилось к представителям крупных городов – Москвы, Ленинграда Свердловска, а также ряда республик.

Горбачев, демонстрируя официальный оптимизм, утверждал, что выборы стали крупным шагом на пути демократизации, свидетельством того, что “общество удалось разбудить, включить народ в политику”. Но оценки членов политбюро разошлись. Большинство восприняло итоги как тяжелое поражение партии, кризис ее руководства. 30 партийных выдвиженцев, секретарей обкомов и горкомов, не получили народной поддержки, проиграв своим оппонентам, часто беспартийным. Поражение связывалось прежде всего с деятельностью СМИ, направленной на дискредитацию истории КПСС и партаппарата. Причем в тенденциозном направлении обвинялись и многие цековские издания, в том числе “Правда”.

Выход из кризиса некоторые руководители, в частности Н.Рыжков, Э.Шеварднадзе, видели в коллективной отставке политбюро. По замыслу, это должно было “развязать руки” Горбачеву для формирования новой, ничем не скомпрометированной “команды”, которая могла бы рассчитывать на возобновление “кредита народного доверия”. Но Горбачев пошел иным путем, выдвинув вариант резкого обновления состава ЦК и Центральной ревизионной комиссии. В ходе беспрецедентной акции 110 членов ЦК и ЦРК пенсионного возраста одномоментно были выведены из состава высших партийных органов.

Таким образом, начатая еще в 1988 г. энергичными действиями Лигачева “селекция кадров” продолжалась. За это время сменилось примерно две трети руководителей предприятий, строек, колхозов и совхозов, советских и партийных органов. В самом верхнем эшелоне этот процесс завершился лишь к осени 1989 г., но это уже не могло спасти положения.

Первое массированное выступление против горбачевского руководства произошло на апрельском (1989 г.) пленуме ЦК. Содержание дискуссии на пленуме, находившемся, безусловно, под впечатлением поражения партийных функционеров на выборах, по инициативе Горбачева стало в полном объеме достоянием общества, так как он все еще рассчитывал на общественную поддержку, хотел, чтобы люди “увидели реальную картину положения вещей в ЦК КПСС и в какой обстановке приходится работать генсеку”.

После I съезда народных депутатов СССР недовольные его итогами радикалы усиливают критику КПСС, обвиняя ее в нежелании на деле передать власть советам, поскольку 6-я статья Конституции продолжала действовать – съезд не пошел на ее устранение. Летом 1989 г. происходит официальное оформление демократической оппозиции в лице межрегиональной депутатской группы (МДГ), которая энергично повела борьбу за власть.

Участились случаи добровольного выхода коммунистов из рядов партии. Если в течение 1988 г. 18 тыс. членов и кандидатов партии сдали свои партийные документы, то в следующем году таких [c.530] оказалось уже более 136 тыс. Тем временем политбюро призывало партийные организации наладить “конструктивный диалог со всеми социальными силами, выступающими за обновление социализма”, усилить партийное влияние на общество. Помимо прочего, с этой целью начинается издание новых газет (“Рабочая трибуна”, “Экономика и жизнь”) и журналов (“Диалог”, “Известия ЦК КПСС”).

В июле на совещании первых секретарей ЦК, крайкомов и обкомов партии с резкой критикой политбюро и генсека выступил председатель Совмина Н.Рыжков. Стала популярной идея чрезвычайного съезда КПСС, ее поддерживали как представители консервативного крыла, так и радикалы. И те, и другие надеялись сломить горбачевскую линию неопределенности и постоянного лавирования между двумя крайними флангами. Однако Горбачеву и его окружению удалось заблокировать эту инициативу, поскольку они не без оснований полагали, что чрезвычайный съезд в сложившейся ситуации чреват поражением именно реформаторских сил.

В стране к этому времени уже бушевали межнациональные конфликты. Разразившийся в феврале 1988 г. Карабахский кризис перевел их из разряда локальных проблем в разряд государственных. Национальный вопрос, долгое время недооценивавшийся командой Горбачева, становился уже частью вопроса о власти, инструментом борьбы за нее.

В этой обстановке большие надежды связывались с пленумом ЦК по проблемам межнациональных отношений. Одобренная пленумом платформа КПСС предусматривала серьезное расширение прав союзных республик, автономных образований, повышение их самостоятельности и одновременно настаивала на укреплении федерации, потенциал которой, как полагали, далеко не исчерпан. Впервые был поставлен вопрос и о подготовке нового Союзного договора.

Однако решения пленума запоздали. Ситуация в сфере межнациональных отношений практически вышла из-под контроля. Сепаратизм Прибалтики, Молдавии, Западной Украины, республик Закавказья приобрел откровенно экстремистский характер. Самое главное – наметился раскол в парторганизациях республик. Так, на XX съезде компартии Литвы произошел раскол. Часть литовских коммунистов заявила о выходе из состава КПСС и создании самостоятельной партии. Другая часть осталась на платформе КПСС. Образовалось две партии с двумя Центральными комитетами.

Внеочередной пленум ЦК, КПСС осудил этот раскол и направил в Литву Горбачева в сопровождении членов политбюро и секретарей ЦК для проведения “разъяснительной работы”. Миссия Горбачева, однако, успеха не имела. Разрыв компартии Литвы и КПСС предотвратить не удалось. Таким образом, начался процесс федерализации партии.

В этих условиях во многих парторганизациях Российской Федерации ставится вопрос о необходимости обособления и российского отряда компартии. Российский фактор в условиях общего обострения межнациональных отношений приобретает все большую значимость, так что игнорировать его становится невозможно. Понимая, что возникновение самостоятельной компартии РСФСР чревато развалом [c.531] КПСС (партия станет федеративной, а государство – конфедерацией), политбюро принимает паллиативное решение и образует Российское бюро ЦК КПСС под председательством М.Горбачева. [c.532]

Сдача позиций

Решающую роль в судьбе партии сыграл февральский (1990 г.) пленум ЦК КПСС. Он, как и апрельский пленум (1989 г.), проходил в острых дискуссиях, а противостояние по линии радикалы-консерваторы приняло на нем еще более грозные очертания. Соответственно, принятая пленумом платформа ЦК к XXVIII съезду партии, содержавшая комплекс новаторских идей, оценивалась по-разному. Радикалами – как половинчатая, а консерваторами – как социал-демократическая, оппортунистическая, отступавшая от основополагающих принципов марксизма-ленинизма.

Платформа объявляла идеалом общественного развития “гуманный”, “демократический социализм”. Партия подтверждала свою ответственность за упрочение и развитие экономических и социальных прав советских людей, рост их благосостояния. Радикальная экономическая реформа при этом виделась как органичное сочетание плановых и рыночных методов регулирования хозяйственной деятельности. Ставилась задача “глубокой перестройки отношений собственности”. КПСС выступила за многообразие форм собственности, хотя “частная” заменялась такими понятиями, как “трудовая коллективная” и “трудовая индивидуальная”.

Серьезные подвижки обозначились в политической сфере. В государственном строительстве приоритет отдавался формированию правового государства, исключающего диктатуру какого-либо класса, передаче власти советам и коренному преобразованию федерации. Важнейшими шагами февральского пленума стали, безусловно, решение отказаться от 6-й статьи Конституции СССР, признание многопартийности и предложение учредить в СССР президентство.

Планировались и кардинальные меры по обновлению партии. Предлагалось, например, “переосмыслить принцип демократического централизма в ее деятельности, перенеся акцент с централизма на демократизм. Серьезным изменениям предполагалось подвергнуть центральные органы, в частности, намечалось введение поста председателя КПСС и двух его заместителей, избираемых съездом.

На III съезде народных депутатов Горбачев был избран президентом СССР. На этом же съезде была упразднена и знаменитая 6-я статья Конституции СССР. Был сформирован президентский совет в составе 16 человек, среди которых 10 являлись членами и кандидатами в члены политбюро, членами ЦК.

После февральского и мартовского пленумов ЦК развернулась дискуссия, носившая явственно фракционный характер, по проектам платформы ЦК и устава партии. ЦК обратился к коммунистам с открытым письмом “За консолидацию на принципиальной основе”. Оно было направлено против тех, кто накануне партийного съезда взял курс на раскол партии. Естественно, реакция партийных [c.532] организаций оказалась соответствующей тем трем направлениям, которые уже сложились в партии. Умеренные реформаторы его поддержали, консерваторы, высказываясь против “раскольников”, считали его по-горбачевски беспомощным, наконец, радикалы бурно возмущались “письмом” как свидетельством сдвига Горбачева “вправо”, на позиции партаппарата.

Между тем уже в предсъездовский период раскол стал оформляться организационно. К лету–осени 1989 г. радикально-демократическая оппозиция внутри КПСС крепко стояла на ногах. Консолидация “реформистских сил” проявлялась в виде возникавших по всей стране партийных клубов. Наиболее радикальным оказался Московский партийный клуб “Коммунисты за перестройку”. В конце 1989 г. по его инициативе была созвана встреча представителей родственных клубов из 16-ти городов и регионов страны, на которой зародилось движение “Коммунисты-реформаторы – за демократическую платформу в КПСС”.

В своих документах “коммунисты-реформаторы” констатировали отставание партии от процессов демократизации общества, ставили вопрос об окончательном переходе власти к советам и о многопартийной системе. Отсюда – пересмотр Конституции СССР, принятие закона о КПСС с четким определением правового статуса партии в политической системе общества, принятие нового устава партии с коренным пересмотром принципа демократического централизма как главной причины командно-бюрократического характера как самой партии, так и всей политической системы. Предлагался возврат к свободе фракций и группировок и целый ряд других принципиальных изменений во внутрипартийной жизни.

В январе 1990 г. в Москве состоялась всесоюзная конференция партийных клубов и организаций, учредившая “Демократическую платформу в КПСС” и избравшая ее руководящий орган – координационный совет. В него вошли Б.Ельцин, ЮАфанасьев, Г.Попов, Н.Травкин, Г.Бурбулис, В.Лысенко, В.Шостаковский и др. Решения февральского пленума ЦК “Демплатформа” восприняла как половинчатые и противоречивые. Координационный совет заявил о неизбежности раскола внутри ЦК и политбюро, о размежевании в партии и даже потребовал разделить партийное имущество.

Разногласия в партии множились. Заявила о себе “Марксистская платформа” в КПСС; собственные платформы разрабатывали Московская и Ленинградская партийные организации, компартия Эстонии, инициативный съезд российских коммунистов (последние утверждали, что не представляют особой платформы, но резко критиковали ЦК с позиций ортодоксального марксизма).

Сравнительный анализ платформ ЦК и “Демократической платформы” показывает, что в них имелись общие моменты (переход от авторитарно-бюрократического монополизма и завоевание права на политическое лидерство на парламентских выборах; переход к регулируемой рыночной экономике, равноправие всех форм собственности, включая частную, и т.п.), но в то же время содержались и принципиальные различия. И главное – в решении вопроса о власти. Лидеры “Демплатформы” в готовности КПСС отказаться от монополии [c.533] на власть, передать ее советам видели лишь тактический маневр, аппаратный вариант перестройки, предполагающий проведение частичных реформ для сохранения в измененном виде господства все той же партократии.

Серьезно расходились позиции двух платформ по вопросу о государственном устройстве, о преобразовании федерации. Если ЦК признавая право наций на самоопределение, вплоть до отделения, на деле отрицал целесообразность такого шага, заявляя о необходимости сохранить целостность Союза, то “Демплатформа” полагала, что, поскольку три прибалтийских республики уже заявили о выходе из состава СССР, время упущено. На пути к “новому демократическому дому” предстоит пройти полосу обособления. Остановить этот процесс, сохраняя приверженность демократии и праву, нельзя. Необходимость заключить новый Союзный договор, в котором должны быть уравнены права всех народов страны. В каждой республике следует провести референдумы для самоопределения и решения вопроса об участии в Союзном договоре.

Принципиальные различия крылись также в сфере обновления самой партии, ее организационных основ. “Демплатформа” выступала за федеративное построение КПСС, за территориальный принцип создания первичных организаций, за формирование в партии горизонтальных структур, свободу платформ, фракций, групп.

Свои альтернативные варианты выхода из кризиса предлагала и “Марксистская платформа”. Ее представители отрицали фракционность, высказывались за единство партийных рядов. Решительно выступая против бюрократизма в партии, деления на “генералов” и “солдат”, за демократизацию, плюрализм и многопартийность в обществе, они одновременно более жестко, чем ЦК, ставили вопрос о восстановлении авторитета партии, предлагая провести перерегистрацию коммунистов с целью освобождения партийных рядов от всякого рода политических и нравственных “перерожденцев”. А главное – требовали обозначить идейную позицию партии как партии “социалистического выбора и коммунистической перспективы”, отбросив “двусмысленные формулы, допускающие восстановление господства частнособственнических порядков”.

Идейное размежевание в партии, возникновение различных платформ не имело четко выраженной социальной основы, если не считать того, что “возмутителем спокойствия” выступала интеллигенция. Именно ее настроения отражались в “Демплатформе” (в большей степени) и “Марксистской платформе” (в меньшей степени). За “Демплатформой” шло студенчество, значительная часть рабочих в крупных городах, разделяла ее позиции и определенная доля партийных функционеров. “Марксистская платформа” в принципе имела ту же социальную базу, но более скромную в количественном отношении. Платформа ЦК КПСС, естественно, опиралась на основную массу партийных работников.

Открывшийся в Москве 2 июля 1990 г. XXVIII съезд КПСС воспринимался как судьбоносный, призванный определить будущее не только партии, но и государства. На нем развернулась острая дискуссия, небывалая в истории советских коммунистических форумов [c.534] со времен XVII партсъезда. Достаточно сказать, что в первом же выступлении от микрофона прозвучало требование “объявить отставку ЦК КПСС во главе с политбюро и не избирать их в руководящие органы съезда за развал работы по выполнению решений XXVII съезда КПСС и XIX партконференции”. И хотя председательствующий сумел “замять” неприятный инцидент, тем не менее эта резкая нота дала соответствующий настрой на всю дальнейшую работу съезда.

Съезд не только подтвердил всеобщую тревогу в связи с тяжелейшим политическим кризисом, уже перерастающим в кризис государственности, но и выявил диаметрально противоположные взгляды на пути и способы выхода из него. Здесь уже традиционно столкнулись две силы: те, кто не принимал проводимый курс как противоречащий провозглашенному в начале “перестройки” и требовал остановить разрушительные процессы (консерваторы), и те, кто уже не скрывал основной цели – изменения общественного строя в стране, дезинтеграции государства, раскола КПСС (радикал-реформаторы). Присутствовала, как всегда, и центристская позиция, представленная группой Горбачева.

Итоги съезда не удовлетворили ни одно из течений в партии. Консервативное крыло увидело в позиции съезда дальнейшую реализацию оппортунистического, социал-демократического курса, так как в документах фигурировал рынок, хотя и регулируемый, частная собственность хотя и названная “трудовой”, политический плюрализм и некоторые другие понятия, свидетельствующие, с точки зрения консерваторов (или “реалистов”, как сами они себя называли), о серьезных отступлениях от ленинских принципов.

Радикалы, напротив, увидели в партийных документах торжество “антиперестроечных сил”: партия, как они считали, отказалась передать всю полноту власти советам, не разделив партийные и государственные посты, не провела деполитизации КГБ, МВД, армии, госучреждений, не лишила парткомы на производстве их официального статуса, не передала собственность КПСС народу. Сосредоточение в руках Горбачева функций президента и генсека, отныне подотчетного даже не ЦК, а лишь партийному съезду, радикалы расценили как недопустимое усиление союзного Центра, с которым они уже вступили в борьбу. Ими был сделан окончательный вывод о неспособности партии к радикальным переменам как в самой себе, так и в обществе. [c.535]

Августовский крах

После XXVIII съезда КПСС резко усилился процесс выхода из партии. Число добровольно покинувших ее ряды к исходу 1990 г. составило 1 млн. 800 тыс. человек. Кто-то публично каялся, кто-то демонстративно сжигал перед телекамерами партбилет. В стране нарастала антикоммунистическая кампания, активно подогреваемая в средствах массовой инофрмации (в августе был принят закон о печати, окончательно легализовавший гласность).

В этих условиях партия продемонстрировала полную неспособность вести сколько-нибудь эффективную идеологическую борьбу, [c.535] теряя не только управление, но и влияние на происходящие в стране процессы. Новый состав политбюро оказался неработоспособным. К тому же реальная власть уже перетекла в президентские структуры (впрочем, также не обретшие подлинных властных рычагов).

Общий кризис власти к осени 1990 г. достигает такой стадии, которая вынудила все громче говорить о “тенденции разложения и распада”, о неминуемой “катастрофе” в случае непринятия экстренных мер прежде всего в экономической сфере и в вопросах государственного устройства. Неудачей заканчиваются попытки Горбачева и Ельцина (а значит, Союза и Российской Федерации) найти общий язык по вопросу перехода к рынку на основе российской программы Шаталина – Явлинского “500 дней”.

Углубляется кризис потребительского рынка: наступает эпоха продовольственных и промтоварных талонов, “табачных и водочных бунтов”, хлебных очередей и панических слухов о грядущих военных переворотах. Зазвучали призывы к введению в стране чрезвычайного положения. Противостояние российского и союзного президентов по вопросу о характере государственного устройства обретает все более острые формы.

Очевидная неспособность Горбачева удержать руль государственного корабля, его бесконечное лавирование и сдача принципиальных позиций доводит недовольство противостоящих политических сил до крайней точки. После январских 1991 г. событий в Прибалтике Ельцин потребовал отставки Горбачева, призвав демократические силы “объявить войну руководству страны”. В свою очередь, ссылаясь на итоги референдума от 17 марта 1991 г., в ходе которого большинство высказалось за сохранение СССР. депутатская группа “Союз”, коммунисты-государственники потребовали от президента введения чрезвычайного положения как единственного способа восстановить конституционный порядок и спасти Союз.

Неопределенность позиции Горбачева, его политика балансирования между различными политическими силами, изобилие слов и решительных заявлений при отсутствии энергичных и последовательных действий переполнили чашу терпения консервативного крыла партии, вызвав взрыв недовольства генсеком-президентом на апрельском (1991 г.) пленуме ЦК. Его участники потребовали внести в повестку дня отчет генсека (как президент он критиковался за то, что не использует предоставленные ему парламентом дополнительные права и чрезвычайные полномочия).

Своим контрнаступлением Горбачев заявил об отставке. Срочно созванное политбюро рекомендовало снять предложение об отставке с рассмотрения на пленуме. Большинство членов ЦК поддержало это предложение. Вопрос был закрыт. Первый партийный бунт против Горбачева, названный, впрочем, “бунтом на коленях”, закончился ничем. Несмотря на недовольство генсеком, партийная дисциплина продолжала действовать – большинство членов ЦК идет за ним, не отваживаясь на резкие действия.

Между тем в окружении Горбачева был сделан вывод о том, что внутренние противоречия в партии достигли такой остроты, при которой размежевание становится неизбежным. КПСС фактически [c.536] осталась без лидера. Оскорбленный генсек повел почти открытую борьбу против партии и ее ЦК. Бывшие члены политбюро Шеварднадзе и Яковлев создают “Движение демократических реформ”. А.Руцкой, один из лидеров “коммунистов-реформаторов”, организует в российском парламенте фракцию “Коммунисты России за демократию”.

Начавшаяся работа над новой программой партии должна была стать водоразделом для реформаторов и фундаменталистов. Готовилась откровенно социал-демократическая программа, поскольку весь политический курс “перестройки” в интерпретации ее инициаторов являл собой “исторический поворот от революции к эволюции, то есть переход к социал-реформизму”.

В июне–июле 1991 г. кризис в стране достиг апогея. Июльский пленум ЦК должен был обсудить проект новой программы, однако в обстановке внутрипартийной конфронтации всякий пленум для Горбачева был чреват неприятными сюрпризами, так что у него не было уверенности, что дело дойдет до основного вопроса повестки дня. Вот почему как бы приуроченный к началу работы пленума указ Б.Ельцина о департизации многими был воспринят как “подарок” Горбачеву, поскольку наносил нокаутирующий удар по партии.

Указ президента России, запрещавший деятельность организационных структур политических партий и массовых общественных движений в государственных органах, учреждениях и организациях РСФСР главный удар наносил, конечно, по КПСС (некоторые политологи полагали, что компартии этим указом был нанесен ущерб более серьезный, нежели отменой 6-й статьи Конституции).

Указ вызвал “решительный протест коммунистов” лишь на страницах “консервативной” печати. Реакция генсека была формальной и очень вялой, да и на пленум ЦК он произвел парализующее действие. Возможно, поэтому проект новой партийной программы, социал-демократической по духу, был принят без особых прений. Впрочем, для партии это не стало событием – она доживала свои последние дни.

Драматические события августа–сентября 1991 г. привели к уходу КПСС с политической сцены. Партия, создавшая мощную державу, взявшая на себя в определенных исторических условиях функции управления государством, выстоявшая во многих тяжелых испытаниях, перестала существовать. Ее по сути трагичный уход выглядел буднично и даже фарсово: Ельцин под веселое оживление зала на сессии ВС РСФСР подписал, как он выразился, “для разрядки” указ о приостановлении на территории России деятельности КПСС, обвиненной в организации “путча”.

Вернувшись из “форосского заточения”, генсек, еще 22 августа на пресс-конференции говоривший о возможности объединения “всего прогрессивного” в партии на основе ее новой программы, буквально на следующий день под давлением “победителей” отрекся от некогда приведшей его на вершину власти партии, сложил с себя обязанности генсека и призвал ЦК к самороспуску, что тот безропотно исполнил.

Вопрос о причастности КПСС к “заговору” и “путчу” был одним из самых острых на протяжении многих послеавгустовских недель. Победившие демократы были убеждены, что руководители КПСС не [c.537] просто являлись идеологами, но стояли у истоков “путча” как организаторы. Так ли это, выяснить не удалось, поскольку суд над участниками ГКЧП в результате амнистии, объявленной Госдумой в феврале 1993 г., не состоялся.

Когда указом российского президента деятельность коммунистической партии на территории России была приостановлена, а генсек отрекся от нее, многомиллионная партия сошла с политической сцены не оказав в сущности никакого сопротивления. Победителями конфис^ ковывалось имущество партии, опечатывались райкомы и горкомы, но ни один коммунист не пришел защитить свой комитет. Почему?

В первые дни, очевидно, сказался шок, вызванный поражением ГКЧП. Но истинные причины коренились глубже. Несмотря на громкие обвнения партии в организации “тайного заговора”, правда заключалась в том, что коммунисты, партийные организации на местах не приняли участия в августовских событиях, не найдя в себе силы ни встать на сторону ГКЧП, ни выступить против него.

Партийные массы, привыкшие подчиняться дисциплине и ждать указаний сверху, не были способны на инициативу, а директив от вождей не последовало (осторожные импульсы, шедшие из центра, застревали где-то на республиканско-областном уровне). Вожди также привыкли в борьбе за власть лишь к “разборкам” в собственном “узком кругу”. К тому же среди вождей давно не было единства, более того – иные из них находились в состоянии непримиримой конфронтации.

Одной из главных причин гибели партии стало ее безраздельное единовластие, монополия на истину. В отсутствии оппозиции, критического анализа проводимой политики серьезные ошибки либо замалчивались, либо выдавались за достижения. Это порождало безответственность и, в конечном итоге, привело к профессиональному и нравственному вырождению высшего эшелона партийных руководителей, лишенных политической воли, не способных к решению партийно-государственных проблем. Отсюда – потеря авторитета в глазах рядовых коммунистов, всего народа.

Вырождению партийной элиты способствовал жесткий централизм, позволивший сосредоточить власть в бюрократическом партаппарате, в самых верхних его эшелонах (при фактически полном отчуждении рядовых коммунистов от принятия каких-либо решений и утвердившейся слепой исполнительской дисциплине). Демократические выборы руководства были подменены “аппаратными играми”, чиновничьим интриганством, принципом групповщины, кумовства, а в результате на вершине власти оказывались все менее одаренные и компетентные лидеры.

Важнейшей причиной поражения партии стал кризис ее идеологии. Углубляющийся разрыв между пропагандой и реальной жизнью привел к девальвации коммунистического идеала и социалистических ценностей, породил скептицизм, взаимное недоверие. Произошло постепенное размывание коммунистической идеологии, некогда непререкаемой духовной ценности общества, ее вытеснение.

Особую роль сыграла (на последнем этапе) жесткая борьба с партией самого ее генсека, когда, убедившись в “измене” партаппарата [c.538] и невозможности реформирования КПСС в политическую партию левых сил парламентского типа, он взял курс на ее ликвидацию, предав тем самым миллионы рядовых коммунистов.

Все это дало основание ряду политиков и политологов сделать вывод о беспрецедентном феномене всеобщего предательства: “верхушка” КПСС предала рядовых коммунистов и свои идеалы, рядовые коммунисты своей пассивностью и слепым инстинктом подчинения дисциплине, привычкой жить лишь указаниями сверху – предали партию, а все вместе – советскую власть, социально-экономическую систему и, что самое драматичное – страну, государство СССР.

В ряду причин гибели партии стоит медлительность и нерешительность, проявленные руководством КПСС в реформировании самой партии. Политбюро, ЦК, как говорится, слишком долго “запрягали”. И дело не столько в отсутствии единства руководства, сколько в недоверии массам рядовых партийцев. Хотя на заре “перестройки” Горбачев много говорил о необходимости подключить массы к преобразованиям, чтобы соединить в едином потоке инициативу “верхов” с широким движением “снизу”, на деле он боялся подлинной инициативы масс и мыслил этот процесс как управляемый, особенно внутри партии.

В итоге политбюро, ЦК КПСС постоянно запаздывали с реформаторскими шагами, не умели поддержать здравомыслящую часть партии, тех рядовых коммунистов, которые выступали с требованиями подлинной демократизации. Бесплодная “говорильня”, отсутствие ожидаемых практических шагов порождали апатию, равнодушие одних, переход в оппозицию других: партия раскалывалась, рассыпалась на множество фрагментов, по сути – исчезала.

Как отмечалось, КПСС представляла собой фактически государственную структуру, ее аппарат был управленческим аппаратом, пронизавшим все сферы общественной жизни. Возглвляя всю систему власти, объединяя ее в единое целое, он образовывал ее стержень на всех уровнях и во всех ответвлениях. И в первую очередь аппарат осуществлял управление народным хозяйством, подменяя правительство, отраслевые министерства, хозяйственников-управленцев на всех уровнях, не неся при этом реальной ответственности. И когда Горбачев заговорил о недопустимости такой подмены, отводя партии исключительно идеологическую функцию, он наносил удар именно по “партии-государству”, предопределяя тем самым “закат коммунистической диктатуры”.

Это настроило аппарат на отторжение реформ, ибо он не желал расставаться с реальной властью. В партаппарате идеологию никогда не любили, не хотели да и не умели ею заниматься. К тому же, как говорилось выше, она уже была дискредитирована. Лишаясь хозяйственной функции и не имея идеологии, партаппарат как бы зависал в вакууме и вступал в конфликт с реформаторством “команды Горбачева”.

Похоже, что государственнообразующую функцию партии и ее аппарата либо недооценивали, либо сознательно игнорировали политические силы, боровшиеся за власть на закате “перестройки”. Во всяком случае демократические лидеры России, устраняя КПСС в августе 1991 г., явно не до конца отдавали себе отчет в том, к каким [c.539] сокрушительным последствиям это приведет. Известный философ и социолог А.3иновьев, характеризуя сложившуюся в коммунистическом обществе систему власти, писал: “Если попробовать вытянуть” сеть власти из тела общества, то это можно сделать лишь вырвав из| тела куски его мяса и костей, что равносильно гибели общества как живого существа”. Именно такой “сетью власти” был аппарат в советском обществе и государстве.

Августовское поражение ГКЧП, за которым последовал демонтаж союзных органов власти, знаменовало смену общественно-политической системы. “Перестройка” привела к результатам, прямо противоположным официально декларированным целям: вместо реформирования партии – ее вытеснение с политической сцены и антиконституционный запрет, вместо совершенствования системы – ее слом, вместо обновления Союза – его полный распад.

6 ноября 1991 г. президент РСФСР Б.Ельцин подписал Указ о запрещении на территории республики коммунистической партии (акт, приуроченный к праздничной дате большевизма, по замыслу, должен] был символизировать завершение эпохи, связанной с его политическим господством). И хотя подобный запрет не соответствовал демократическому имиджу власти, азарт политического противостоянии перевесил все другие соображения.

Поставгустовский период был отмечен возникновением своего рода “коммунистической многопартийности”. На “руинах” исчезнувших КПСС и КП РСФСР возникло несколько партий коммунистической ориентации: Российская партия коммунистов (РПК), Союз| коммунистов (СК), Российская коммунистическая рабочая партия (РКРП) и Всесоюзная коммунистическая партия большевиков (ВКПБ).

Однако с преодолением поставгустовского шока лидеры “коммунистической многопартийности” поставили в повестку дня вопрос о воссоздании КПСС и КП РСФСР. Группа народных депутатов коммунистической ориентации внесла ходатайство в Конституционный суд о несоответствии указа Конституции. Демократами было внесено встречное ходатайство – о неконституционности самой КПСС.

Длительный процесс в Конституционном суде завершился к декабрю 1992 г. компромиссным, но в целом благоприятным для коммунистов вердиктом. Ноябрьский указ президента был признан неконституционным применительно к первичным организациям КП РСФСР, образованным по территориальному принципу, поскольку эти организации имели общественный характер и не подменяли государственные структуры. Таким образом, территориальным первичкам было разрешено существовать и даже вновь оформиться в партию. КП РСФСР вышла из “подполья” (подробнее об этом см. в главе XXVIII). [c.540]

ЧАСТЬ IV
СОВРЕМЕННАЯ МНОГОПАРТИЙНОСТЬ

Глава XXVII
ФЕНОМЕН МНОГОПАРТИЙНОСТИ В СОВРЕМЕННОЙ РОССИИ

Феномен многопартийности современной России напоминает эффект прорвавшейся плотины: много грохота и шума, поднявшиеся вверх брызги переливаются всеми цветами политического и эмоционального спектра. Но падает ли этот бурлящий поток на колесо общественного прогресса, заставляет ли его вращаться? Этот вопрос остается во многом неясным для самих политиков, политологов, а также для обыкновенных людей, нынешних и потенциальных сторонников тех или иных партий.

Выявить и просчитать эффективность функционирования института многопартийности – задача сложная, многоаспектная. Она включает в себя и такой момент: в какой мере существующим партиям – оптом и в розницу – удалось вписаться в подспудно действующую логику исторического процесса, в сложившиеся в современном российском обществе реалии? Ответ на подобный вопрос неизбежно требует предварительного прояснения, насколько политические партии и движения способны сегодня оценить прошлое и настоящее, а также сформулировать видение будущего страны, оказавшейся на переломе эпох и судеб целых поколений россиян? Без этой мировоззренческой самоориентации и ориентации своих сторонников ни одна политическая партия не вправе рассчитывать на удачную политическую судьбу.

Общее число регистрируемых и так или иначе проявляющих себя партий и движений в стране постоянно растет. Из зарегистрированных в Министерстве юстиции РФ политических организаций насчитывается 95 партий общероссийского уровня и 155 общественно-политических объединений. Ограничимся тем, что будем обращаться к программным документам и предвыборным платформам 1993 и 1995 гг. лишь самых крупных из них.

В рамках широчайшего политического спектра – от монархизма До ультрарадикального анархизма – целесообразно найти и прочертить осевую линию, обозначающую “центр”. Центризма в политологическом смысле в современной России пока не существует, ибо нет его социальной базы в лице количественно и социально оформившегося среднего класса. Названная же осевая линия призвана обозначить некий (в целом условный) водораздел между сторонниками стабилизации, “увековечения” (вспомним известную фразу В.Черномырдина: “Мы надолго, мы... навсегда”) ныне сложившейся социально-экономической и политической ситуации переходного типа и [c.543] оппонентами, критиками этой ситуации, провозглашающими свою решимость более или менее радикально ее изменить.

Если руководствоваться предложенным выше критерием, то в непосредственной близости к такой оси и параллельно ей располагается политическая линия общественного объединения “Яблоко” с его умеренно-либеральной ориентацией (сочетание рыночных механизмов с регулирующей ролью государства и обширными социальными программами) и с провозглашаемым статусом “демократической оппозиции” по отношению к президенту и федеральному правительству.

Положение “Яблока” в центре политического спектра не исключает того, что “крылья” по обе стороны данной разделительной линии явно асимметричны. Это значит, что расстояние от нее до бастиона “справа” (“Наш дом – Россия”) меньше, чем до влиятельных партий “левого” крыла (КПРФ, не говоря уже о более радикальной Российской коммунистической рабочей партии).

Чем можно объяснить такую асимметрию?

Во-первых, не исчерпавшей себя тенденцией к сдвигу общественных настроений “влево” с постепенной их радикализацией, что заставляет партию Г.Явлинского не одновекторно, зигзагообразно, но дрейфовать “вправо”, ибо изначально и перманентно Б.Ельцин для нее ближе Г.Зюганова.

Во-вторых, интересы завоевания электората по обе стороны разделительной линии наталкиваются на то, что сегодня у “Яблока” больше шансов привлечь на свою сторону тех потенциальных избирателей, которые раньше голосовали за партии проправительственного толка, чем отобрать электорат антиправительственного, прокоммунистического и патриотического крыла. Отсюда осторожность, а порой и размытость некоторых оценок и формулировок программных документов умеренных либералов в плане прояснения их позиций и оценок прошлого и настоящего в развитии страны, а также прогнозов на будущее.

Тем не менее оценки нашего прошлого, советской общественной системы и причин ее краха в программных документах общественного объединения “Яблоко” выглядят наиболее сбалансированными. В его политической платформе, принятой за основу II съездом в сентябре 1995 г., этим вопросам уделяется самое пристальное внимание. Серьезный анализ с умеренно-либеральных позиций планово-директивной советской экономики содержит минимум той идеологической заданности и политической пристрастности, которой изобилуют программные документы и особенно предвыборные платформы большинства партий и движений “правее” “Яблока”. Показателен в этом отношении тезис о том, что распада СССР можно было избежать и уж во всяком случае смягчить его последствия. Этот тезис распространяется и на экономическую систему в целом, у которой были шансы на преодоление кризисных явлений без ее слома. Цели и задачи “перестройки” оцениваются как “движение в безусловно правильном направлении”, хотя оно и выявило “изначальную упрощенность и непродуманность концепции реформ”. Главную ответственность за распад СССР объединение “Яблоко” возлагает на союзное руководство, которое “почти в полном составе (кроме Президента [c.544] СССР) скомпрометировало себя”, а также на российское руководство ибо “во многом под давлением России произошел отказ от разработанного и готового к подписанию Союзного Договора”.

По мере движения “вправо” от объединения “Яблоко” оценки прежней социально-экономической системы в стране ужесточаются, доля их идеологической ориентированности растет, а концепция безальтернативности разрушения этой системы и демонтажа СССР приобретает все более четкие формы. В “Пояснениях к программе партии "Демократический выбор России"” (председатель – Е.Гайдар) утверждается, что в советский период централизованное государство “поставило страну на грань катастрофы и обнаружило полную неспособность к самосовершенствованию”.

В обширной программе “правофлангового реальной политики” – общественно-политического объединения “Наш дом – Россия” (сентябрь 1995 г.) оценка нашего исторического прошлого отсутствует, а цели, принципы и задачи формулируются, начиная с “выбора народа, закрепленного в Конституции России 1993 года”. Об “исторических корнях” упоминается лишь в связи с постановкой проблем местного самоуправления. Этот акцент подкрепляется серией деклараций типа того, что “движение сознательно ставит своей целью возрождение русской нации и национального самосознания всех россиян”. Это можно понимать и так, что до появления “Нашего дома...” (по амбициозным представлениям разработчиков программы) и русская нация, и национальное самосознание ее представителей отсутствовали.

В обобщении исторического прошлого страны в программных документах партий, располагающихся в политическом спектре “левее” “Яблока”, по нарастающей идут оценки неправомерности распада СССР и преступного характера действий радикально-либеральных сил и их лидеров как “главных виновников насильственного слома системы”. В Программе Коммунистической партии Российской Федерации (январь 1995 г.) содержится специальный раздел “Уроки российской истории и пути выхода из кризиса”, где предпринята попытка–с позиций партии, эволюционизирующей от коммунизма к социал-демократизму, от пролетарского интернационализма к патриотизму, – оценить основные параметры советско-коммунистического этапа в развитии страны. Критически оценивая деятельность своей предшественницы – КПСС, КПРФ утверждает, что в партии существовали два крыла – мелкобуржуазное и бюрократическое, превратившееся в партию “национальной измены”, и “здоровая часть партии” – пролетарская, демократическая, патриотическая. Отрицая “крах КПСС”, ее постсоветские правопреемники видят себя наследниками “здоровой части” партии, идейно и политически противостоящей “партии измены” в лице “президентской вертикали власти”.

В отношении к Сталину и сталинизму КПРФ в целом придерживается линии XX съезда КПСС. Но интересы сохранения и укрепления своих рядов и разнородной социальной базы заставляют руководство партии маневрировать. Одно из свидетельств – введение в программу известного сталинского положения об обострении классовой борьбы, причем в весьма необычном ракурсе: “Очередным шагом, разрушающим страну, стал кровавый октябрь 1993 года. Расстрел [c.545] Верховного Совета был прологом к протаскиванию антинародной конституции президентского самовластия. Таким образом, в значительной мере оправдалось предвидение о том, что по мере созидания социализма сопротивление враждебных ему сил не только не затухает, но приобретает нередко самые ожесточенные и уродливые формы”.

Трудности, стоящие сегодня перед КПРФ, в том числе в теоретическом, мировоззренческом, идейно-политическом планах – это трудности, как бы возведенные в квадрат. Будучи партией переходного типа, ей приходится действовать в переходную же эпоху. В отличие от многих партий “правого” крыла, имеющих большие возможности обходить неудобные для себя вопросы, КПРФ такой возможности не имеет. Все ее оппоненты “справа” (а подчас и “слева) в ходе политической борьбы не упускают возможности давить на “любимую мозоль” партии Г.Зюганова – ее историческое первородство. Но с течением времени и радикал-либералы начинают обрастать собственной историей, ряд страниц которой их также не украшает. Приведенный выше отрывок – один из способов нанесения КПРФ ответных ударов с одновременным “умиротворением” своих леворадикальных сторонников и попутчиков.

Оценка прошлого страны в программных документах современных политических партий России – исходный пункт осмысления настоящего, формулирования сущности общества, в котором мы живем.

Характерно, что политические партии и движения, которые избегают серьезного анализа прошлого или заменяют этот анализ однозначным неприятием, отторжением предшествующих 70 лет истории, в той же степени не расположены и к интегрированной оценке современной эпохи. Полностью отсутствует такая характеристика в программе движения “Наш дом – Россия”. Она заменяется внеисторическими дефинициями типа “либеральный этап реформирования”, система, строящаяся “по законам рыночной экономики”. Все остальное представляет собой лозунгово-декларативную энциклопедию благих намерений. В этом плане перед нами – не программа развития, а обставленная абстрактными обещаниями программа сохранения сложившегося статус-кво. Характерно, что раздел “Наши принципы” начинается со следующего: “Мы против (курсив наш. – Авт.) поддержки любых идей, преследующих революционное, насильственное изменение существующего строя”.

Констатировав, что “Россия переживает один из самых сложных периодов своей истории”, авторы программы партии “Демократический выбор России” не расшифровывают это положение. “Пояснения к программе” добавляют: “Нам выпало жить в переломное время”. “Мы на перепутье...”, – вторят авторы “Либерального плана для России”, программного документа общественно-политического объединения радикально-либеральной ориентации “Вперед, Россия!”. Лидер данной “партии с восклицательным знаком” Б.Федоров предложил соответствующую лозунговому названию своей организации партийную символику также в виде лозунга: “Мы не левые и не правые. Мы – нормальные. Как и Вы”. [c.546]

Стремлением не углубляться в обсуждение вопроса о том, в каком обществе мы живем, как видим, пронизаны программные документы блока проправительственных и околоправительственных партий. Из этого проистекает недостаточная конкретность и уязвимость многих из формулируемых ими целей и задач.

Более предметны представления о настоящем у партий, объявляющих себя демократической оппозицией существующему режиму. Принятая в январе 1995 г. программа Партии самоуправления трудящихся (лидер – С.Федоров), “однозначно поддерживая переход к рыночным отношениям”, вместе с тем, исходит из того, что “навязывание реформ сверху” неприемлемо. Результаты такого рода практики налицо: “в стране идет гражданская война, разваливается экономика”; “современная демократия – это ложь”; “у интеллигенции преобладают реакционные взгляды”; “власть носит тоталитарный, чиновничье-бюрократический характер”.

Во многом близки к этой характеристике и оценки политической платформы объединения “Яблоко”. Осуществление в принципе неизбежных для России реформ на практике .проходит “болезненно и противоречиво”, часто они становятся “просто опасными”. Отсюда вывод – “российское государство не сможет долго сохраняться в том плачевном и полуразваленном состоянии, в котором оно существует сейчас”.

Оценки современного этапа в развитии общества в программных документах партий “непримиримой оппозиции” носят адекватный этому самоназванию характер. “Россия на трагическом перепутье, – утверждается в программе КПРФ. – Нынешний правящий режим обманом и насилием пытается вернуть народы нашего Отечества к варварскому, примитивному капитализму. Это путь исторической катастрофы”.

Безальтернативная конфронтационность в истолковании нынешнего состояния общества, пронизывающая программы правительственных партий, с одной стороны, и большей части оппозиционных партий, с другой, во многом заслоняет в глазах противоборствующих сил трезвое видение реальных основ и перспектив выхода страны из постигшего ее глубокого трансформационного кризиса, мешает им конструировать на базе соотнесенных с реальностью представлений и конкретных расчетов рабочие модели будущего России.

Программные установки, цели и задачи движения “Наш дом – Россия” сформулированы по известным из недавнего прошлого стандартам... Нарочитая “ясность” видения цели и средств ее достижения, бьющая через край псевдоуверенность сочетается с абстрактными формулировками: стать, дать, укрепить, обеспечить, содействовать, наполнить реальным содержанием, сохранить, продолжить, осуществить... Исторически узнаваемы и претензии состоящего в основе своей из государственных чиновников движения “выразить интересы всей России, всех ее народов и регионов...”, “стать центром притяжения, к которому примкнут все...”.

Эклектичны, несбалансированы и отдельные стороны видения будущего в программе “гайдаровской” партии. Либерально-монетаристский тезис – “Мы не согласны с теми, кто возлагает надежды на [c.547] усиление государственного регулирования” – мирно соседствует с обещаниями проводить сильную государственную социальную политику. Называя своими “историческими предшественниками” Милюкова, Набокова, Вернадского, авторы документа явно лукавят. Ибо упомянутые лидеры российского либерализма начала века были в отличие от них сторонниками активного государственного регулирования.

Заявления типа – “Мы хотим видеть Россию свободной, стабильной и процветающей страной” – пронизывают программные документы и ряда других политических партий, относящих себя к реформаторским. Интегрального ответа на вопрос, куда мы идем, анализа противоречий и трудностей на этом пути, просчета альтернатив развития либеральная мысль сегодня, судя по всему, давать не считает необходимым.

КПРФ же продолжает видеть в качестве будущего России социализм “в его обновленных формах” и коммунизм “как историческое будущее человечества”. Цели, вроде бы, ясные. Но стремление как бы повторно обосновать их и убедить большинство нации в предпочтительности такой альтернативы наталкивается сегодня на болезненный синдром уже состоявшегося эксперимента “построения социализма” в нашей стране, от которого не в силах избавиться даже многие из убежденных сторонников социалистической идеи. Несколько политических групп лишь пробуют свои силы в плане внедрения в российское общественное сознание социалистической идеи в ее социал-демократическом варианте.

Итак, анализ содержащихся в программных документах современных политических партий России оценок прошлого, настоящего и будущего страны может служить в определенных пределах показателем степени зрелости отечественной многопартийности, ее способности (или неспособности) адекватно реагировать на уроки исторического опыта и вызовы времени.

Осмысливая прошлое, партии как “правой”, так и “левой” части политического спектра пока не смогли не только решить, но даже подступиться к решению комплексной задачи, реализация которой позволила политическим силам постфранкистской Испании осуществить переход от тоталитаризма к демократии в мирных, эволюционных формах. А именно – договориться о прошлом. Не в смысле, конечно же, единомыслия и единодушия. Речь идет о том, чтобы попытаться понять друг друга в трактовках вопроса, откуда мы пришли, и научиться уважать выбор всех без исключения социальных и политических сил на тех или иных этапах и поворотах исторического прошлого.

Все сказанное свидетельствует на сущностном примере, что современная российская многопартийность на деле является протопартийной конструкцией общества переходного типа с ярко выраженной конфронтационностью его социальных и политических сил. Речи о сложившейся партийной системе пока не может идти. Есть два четко выраженных блока политических сил: “партия власти” вкупе с примыкающими и ориентирующимися на нее политическими объединениями и блок партий и движений “непримиримой оппозиции”. [c.548]

Выпадающие из этой двублоковости партии и движения еще не способны играть роль третьей силы. Президентские выборы–96 – наглядное тому доказательство.

Попытка влиятельных политических сил накануне выборов в Госдуму в 1995 г. скоропалительно, неуклюжими чиновничьими маневрами “учредить” в стране – взамен конфронтационной двублоковости “цивилизованную” двухпартийность окончилась провалом. Политическая платформа отвлеченно-лозунгового характера, методы создания и действия, даже символика наспех сколоченного избирательного блока И.Рыбкина (стилизованное изображение рыбы) и рекламный телевизионный ролик (бык с кольцом в носу) не стали для избирателей объектом серьезных размышлений и выводов. 1,1% голосов на выборах 1995 г. – неслучайный итог казенно-бюрократических попыток создать “российский лейборизм”.

Сложившаяся архитектоника протопартийности не способна пока выполнять конструктивные функции многопартийной системы, в том числе задачи выявления реальных альтернатив общественного развития и мобилизации сторонников на осуществление той или иной из них. Протопартийность объективно выполняет функции инструмента разрешения исторического спора “кто – кого”, который отдельными влиятельными политическими силами не снимается с повестки дня. Истолкование прошлого и настоящего, провозглашение варианта и прогноза развития на перспективу в программных документах политических партий оказывается в немалой степени, а часто и целиком подчиненным задачам решения этого исторического спора. В этих условиях установка на познание истины с целью политической самоориентации и ориентирования своих приверженцев у ряда партий отступает на второй план, а то и совсем снимается с повестки дня.

Отсюда – или “двойная партийная бухгалтерия” (разделение представлений для себя и для публики) или самоослепление в угаре политических схваток.

На что все-таки рассчитывают партии, дезориентирующие себя и окружающих? Прежде всего, на низкую политическую культуру общества. В том числе на ту черту нашей протопартийности, в соответствии с которой успех или неуспех партии решает не программа (детали которой слабо представляют даже члены тех или иных партий), а личность лидера, его имидж, реальный авторитет или просто шумный, в том числе скандального свойства, успех. Практика создания партий “под лидера” изначально деформирует все стороны партийного строительства, превращая цель в средства и наоборот, а также облекая подчас даже самые неблаговидные из этих средств в одежды возвышенной целесообразности по типу “иного не дано”.

Итак, мировоззренческие основы политических партий и объединений в рамках протопартийной структуры современной России находятся еще на этапе становления, а проблемы самоидентификации многих из них еще далеки от своего решения. Конструкция продолжает оставаться во многом аморфной и текучей. Процесс поиска своей партийной ниши для ряда политических сил – еще в самом разгаре. [c.549]

Вместе с тем современная протопартийность представляет собой шаг вперед на путях демократизации отечественного политического процесса. Партии и общественно-политические движения становятся не только привычными, но в ряде отношений – необходимым элементом общественной жизни, политического ландшафта современной России.

Ответ на вопрос, в чем это предметно выражается, требует конкретно-исторического рассмотрения обстоятельств становления, этапов эволюции и реальных проявлений современного состояния отечественной многопартийности. Об этом и пойдет речь ниже. [c.550]

Глава XXVIII

КОММУНИСТЫ РОССИИ: МЕЖДУ ОРТОДОКСАЛЬНОСТЬЮ И РЕФОРМИЗМОМ

Из всех политических сил, действующих сегодня в России, коммунистическое движение является наиболее структурированным и опирается, как показали избирательные кампании 1995–1996 гг., на немалую часть электората. Так, на парламентских выборах 1993 г. КПРФ, самая крупная российская компартия, завоевала почти 7 млн. голосов, на выборах 1995 г. – 15 млн., а на президентских выборах 1996 г. кандидат от коалиции, в которой коммунисты играли ключевую роль, получил в первом туре 24, а во втором – около 30 млн. голосов избирателей.

Вместе с тем очевидно, что коммунистическое движение России не представляет и вряд ли будет представлять собой монолитную силу, наподобие прежней КПСС. Коммунистическая многопартийность стала устойчивым феноменом российской политической жизни. На современном этапе развития общества целый спектр партий и организаций, называющих себя коммунистическими, отражает различные ориентации – от социал-демократизма до сталинизма. В основе этого феномена лежат как субъективные (личные амбиции лидеров, неготовность партийных элит к перераспределению властных полномочий, раздувание программных различий и т.д.), так и объективные факторы, проистекающие из пестроты социальных групп, составляющих основу коммунистического движения. [c.551]

Две “волны”

Как уже говорилось в главе XXV, с конца 1989 г. наблюдается постепенный распад КПСС и деление ее на течения, движения и платформы. Этот процесс шел как бы двумя волнами.

Первая началась, когда в ответ на создание “демократами” так называемых “народных фронтов” приверженцы ортодоксально-коммунистических взглядов вышли за рамки КПСС и создали в июле 1989 г. Объединенный фронт трудящихся СССР. В его состав вошли “интернациональные” движения Молдавии, прибалтийских республик и др. В сентябре 1989 г. было учреждено республиканское отделение Фронта – ОФТ РСФСР, объединившее неформальные коммунистические и рабочие организации. Своей целью организаторы ОФТ (В. Ярин, А. Сергеев, Р. Косолапов и др.) считали борьбу за “коммунистические ориентиры перестройки”, обеспечение “подлинного [c.551] возрождения КПСС как партии рабочего класса”. В то время это была по сути единственная политическая организация коммунистической ориентации, которая напрямую апеллировала к массам.

К лету 1990 г. противостояние “реформаторов” и “консерваторов” в высшем партийном руководстве привело к созданию Российской компартии (КП РСФСР) в составе КПСС (инициаторы – И. Полозков, Г. Зюганов, В. Купцов и др.) как альтернативы курсу горбачевского ЦК. Несмотря на то, что КП РСФСР, по некоторым данным насчитывала в своих рядах до 10 млн. членов, перед решающей схваткой за власть на президентских выборах 1991 г. ей не удалось эффективно противостоять Б. Ельцину. После поражения на выборах И. Полозкова на посту первого секретаря ЦК сменил В. Купцов.

К лету 1991 г. в КПСС был представлен довольно широкий политический спектр – от убежденных коммунистов до социал-демократов разных оттенков. В номинально единой партии прогорбачевскому центру оппонировали несколько внутрипартийных течений (протопартий), каждое из которых имело собственную идейно-теоретическую платформу и довольно быстро формировало свои оргструктуры.

На правом фланге находилась Демократическая платформа в КПСС, созданная в январе 1990 г. и объединившая приверженцев плюралистической демократии, частной собственности, концепции социального партнерства трудящихся и предпринимателей, а по сути – силы антикоммунистической направленности. После XXVIII съезда КПСС (июль 1990 г.) Демплатформа раскололась. Часть ее – Демократическое движение коммунистов – осталась в КПСС и летом 1991 г. выступила одним из инициаторов создания партии социал-демократической направленности – Демократической партии коммунистов России.

В “центре” расположилась Марксистская платформа в КПСС (лидеры – А. Бузгалин, А. Пригарин, С. Скворцов и др.), созданная в апреле 1990 г. рядом неформальных марксистских клубов. Сторонники МП не отвергали необходимость перемен в обществе, выступали за обновление деятельности КПСС, за свободу мнений внутри партии, творческое развитие марксизма и окончательное избавление от сталинизма.

Позиции левее центра занимало Движение коммунистической инициативы (В. Тюлькин, А. Сергеев, Р. Косолапов и др.). ДКИ возникло в январе 1990 г. как движение сторонников образования Российской коммунистической партии в составе КПСС на ортодоксальных позициях (на платформе ОФТ). Оно стремилось создать альтернативу горбачевскому руководству, которое оценивалось как “предательское”, “ведущее КПСС и СССР в пропасть”, и заявляло о готовности стать правопреемником КПСС в случае ее развала или окончательного отхода от коммунистических принципов.

На крайнем левом фланге находилась Большевистская платформа в КПСС, учрежденная в июле 1991 г. на базе всесоюзного общества “Единство – за ленинизм и коммунистические идеалы” (Н. Андреева). Своей целью БП в КПСС ставила борьбу с “ревизионизмом” [c.552] внутри КПСС и возвращение к “сталинско-ленинским нормам” в политической и экономической жизни.

Кроме этих течений, в КПСС оставалась пассивная, фракционно не оформленная масса, в том числе большое количество аппаратчиков, привычно “колебавшихся вместе с генеральной линией партии”. К лету 1991 г. самые активные сторонники Горбачева образовали Движение демократических реформ. Таким образом, можно предположить: не случись августовских событий 1991 г., КПСС скорее всего распалась бы на ряд партий и движений сразу же после своего XXIX съезда.

После событий 19–21 августа 1991 г. КПСС и компартия РСФСР были обвинены в сговоре с “путчистами” и указами президента России от 23 августа и 6 ноября фактически запрещены. В соответствии с этими указами, их деятельность на территории РСФСР была прекращена, организационные структуры распущены, партийное имущество конфисковано.

Однако устранить коммунистов из общественной жизни не удалось. Напротив, августовские события и последующий запрет придали мощный импульс организационному развитию, ускорив размежевание внутрипартийных течений и создание на их основе самостоятельных политических организаций (вторая “волна”). Если в восточно-европейских странах после “бархатных” революций компартии делились, как правило, надвое – на партии, сохранявшие приверженность традиционным коммунистическим ценностям, и партии, переименовывавшие себя в социал-демократические, то в России после краха КПСС спектр бывших коммунистов оказался значительно шире.

Начатые в 1992 г. радикальные экономические реформы (так называемая “шоковая терапия”) привели к нарастанию недовольства в обществе. В этой ситуации у коммунистов появились шансы стать центром консолидации оппозиционных сил и использовать протест-ный потенциал для укрепления своих позиций.

Развитие комдвижения в России в дальнейшем проходило по трем основным направлениям: создание новых коммунистических организаций; воссоздание КП РСФСР; воссоздание КПСС. [c.553]

Образование новых компартий

Сразу же после провала выступления ГКЧП начался бурный процесс трансформации внутрипартийных течений в самостоятельные партии. Он был обусловлен несколькими причинами: отсутствием подлинного идейного единства КПСС на марксистско-ленинской основе; наличием в девятнадцатимиллионной партии значительной доли тех, кто вступил в неё из карьерных соображений и мог считаться коммунистами лишь формально; неспособностью М. Горбачева объединить вокруг себя различные внутрипартийные течения; личными амбициями отдельных лидеров. Следствием всего этого стала череда расколов, объединений, размежевании и новых объединений. [c.553] Уже 26 августа 1991 г. участники ДКИ создали оргкомитет учредительного съезда Российской коммунистической рабочей партии.

8 сентября на заседании координационного совета движения сторонников МП в КПСС “единственно возможным путем возрождения коммунистического движения на подлинной марксистско-ленинской основе” было признано создание новой коммунистической партии. Однако давно назревавшие разногласия внутри МП, в том числе по программным вопросам, в оценках действий ГКЧП и др., привели к расколу движения и выделению из его состава инициативных групп образовавших позднее целый ряд компартий.

Социалистическая партия трудящихся. 2 октября группа народных депутатов СССР и РСФСР, членов ЦК КПСС и ЦК КП РСФСР, придерживавшихся позиций XXVIII съезда КПСС (А. Денисов, И. Рыбкин, Р. Медведев и др.), выступила с обращением, в котором констатировала, что КПСС как политическая структура в прежнем виде себя исчерпала, потеряла доверие масс и фактически прекратила свое существование, и предложила создать новую партию левых сил социалистической ориентации. При этом подписанты исходили из того, что поражение потерпело не социалистическое учение вообще, а лишь “экстремистское, большевистское течение” в социалистическом движении.

Созванная в конце октября конференция, которой, по замыслу, предстояло объединить все левые силы, стала учредительной конференцией лишь одной из многих дочерних организаций КПСС. Основными целями СПТ были признаны: сохранение Российской Федерации как “исторически сложившегося государственного объединения проживающих на ее территории народов”; возрождение экономического и политического союза, сбережение и развитие культурно-исторической общности народов СССР; вывод страны из кризиса на путях социалистического развития. I съезд СПТ (21–22 декабря 1991 г.) принял программные тезисы, избрал федеральный совет, правление и 7 сопредседателей. На II съезде СПТ (5–6 июня 1993 г.) председателем партии была избрана Л. Вартазарова.

СПТ стала наследницей социал-демократического течения в КПСС образца начала 1991 г. В 1991–1992 гг. она играла роль временного прибежища для значительного числа бывших партийных функционеров, прежде всего из руководства КП РСФСР. С самого начала партия сосредоточила свое внимание в основном на парламентской деятельности, защите КПСС в Конституционном суде РФ и чисто аппаратной работе на местах, где многие члены СПТ – бывшие первые секретари райкомов и горкомов – еще некоторое время сохраняли позиции в органах власти. После восстановительного съезда КПРФ (февраль 1993 г.) и своего II съезда СПТ фактически прекратила сотрудничество с коммунистическими организациями. Численность СПТ на момент создания составляла, по оценкам руководства, более 70 тыс. человек (около 60% из них составляли представители интеллигенции). К концу 1998 г. она представляла собой малочисленную (около 10 тыс.) и маловлиятельную политическую [c.554] организацию, тяготеющую к союзу с левоцентристскими и демократическими силами, а также с “умеренными державниками”.

Всесоюзная коммунистическая партия большевиков. 8 ноября 1991 г. в Ленинграде члены всесоюзного общества “Единство – за ленинизм и коммунистические идеалы” и представители части Большевистской платформы в КПСС провели учредительный съезд Всесоюзной коммунистической партии большевиков (ВКПБ). Программными целями партия провозгласила: восстановление господства социалистической собственности, государственной монополии внешней торговли, социальных прав трудящихся, гарантированных Конституцией 1977 г.; обновление на современном научном уровне плановой системы хозяйства, прекращение насильственной расколлективизации деревни; восстановление советского государства, выполняющего функции диктатуры пролетариата. Генеральным секретарем ЦК ВКПБ была избрана председатель политисполкома “Единства” Н. Андреева. Тем самым организационно оформилось откровенно сталинистское течение внутри КПСС.

ВКПБ остается одной из немногих организаций, выступающих против любой частной собственности и любого рынка. Формально она по-прежнему сохраняет “всесоюзный” статус. На момент создания ВКПБ насчитывала несколько тысяч человек. В начале 1993 г., после перехода значительной части членов в КПРФ, численность партии сократилась до нескольких сотен. Летом 1995 г. произошел раскол организации. С этого времени параллельно существуют ВКПБ Н. Андреевой и ВКП(б) А. Лапина.

Большевистская платформа в КПСС. Другая часть Большевистской платформы в КПСС во главе с Т. Хабаровой после раскола БП заявила о непризнании указов президента о прекращении деятельности КПСС, призвала коммунистов к гражданскому неповиновению, восстановлению КПСС и категорически выступила против создания новых компартий, заявив о сохранении БП под прежним названием. В октябре 1992 г. на II межрегиональной конференции своих сторонников Т. Хабарова была избрана секретарем-координатором БП. К концу 1998 г. БП представляла собой небольшую группу единомышленников, выступающих за возвращение к “сталинско-ленинским нормам” в политической и экономической жизни страны, за немедленное восстановление явочным порядком советской власти, СССР и КПСС.

Союз коммунистов. 16–17 ноября 1991 г., после раскола Марксистской платформы в КПСС, на основе ее “левого” крыла была создана новая компартия – Союз коммунистов (СК) во главе с бывшим членом ЦК КПСС, одним из лидеров МП в КПСС А. Пригариным. СК декларировал стремление к построению общества, органично сочетающего в себе социально-экономические начала социализма с принципами политической демократии. Партия выступила за плановую экономику, против наемного труда (хотя и не против “трудовой частной собственности”). Отличительной особенностью СК стало то, что его организационная работа с самого начала была [c.555] ориентирована не на образование собственных структур, а на установление связей со сторонниками возрождения КПСС.

На момент регистрации (сентябрь 1992 г.) СК насчитывал 5 тыс. членов, после воссоздания КПРФ и перехода в нее целых организаций численность партии сократилась приблизительно до 1–2 тыс. человек. В октябре 1993 г. произошел раскол организации из-за расхождения позиций по отношению к СКП-КПСС, участию в парламентских выборах и по другим вопросам. В результате с декабря 1993 по апрель 1995 гг. существовали два параллельных Союза коммунистов – СК сторонников А.Пригарина и СК сторонников С.Степанова.

Российская коммунистическая рабочая партия. В ноябре 1991 г. в Екатеринбурге под эгидой “Ленинградской инициативы” был проведен съезд коммунистов России, конституировавшийся как I этап учредительного съезда Российской коммунистической рабочей партии (РКРП). Инициаторами создания партии выступили участники ДКИ (В.Анпилов, В.Тюлькин и др.) и некоторых других организаций. Они настаивали на окончательном разрыве с “оппортунистической, праворевизионистской традицией и практикой КПСС” и формировании новой коммунистической организации на ленинских принципах. Съезд принял резолюцию с призывом к объединению всех компартий и созданию Коминтерна в рамках бывшего СССР. На втором этапе учредительного съезда (Челябинск, декабрь 1992 г.) была принята программа партии, в основу которой был положен проект “ленинградской группы” М. Попова.

После событий сентября–октября 1993 г. и запрета РКРП группа М. Попова предложила создать параллельную РКРП легальную партию под новым названием, сохраняющим прежнюю аббревиатуру. Эта идея была встречена в руководстве РКРП с осуждением как “пособничество режиму”. На II съезде РКРП (декабрь 1993 г.) первым секретарем ЦК РКРП был избран В. Тюлькин, а Попов и его единомышленники не были избраны даже в оргбюро. В те же дни они провели в Нижнем Новгороде учредительный съезд Рабоче-крестьянской российской партии, объявив ее правопреемницей РКРП и обвинив последнюю в том, что она стала “аппаратной” и “рабочие в ней составляют меньшинство”.

В 1992–1993 гг. число членов РКРП превышало 60 тыс. человек. Она формировалась как “митинговая” партия, в сущности не приспособленная к парламентской деятельности. В период массовых протестов населения против либерализации цен именно данное ее качество оказалось востребованным. Этому в немалой степени способствовала личная популярность лидера московской организации РКРП, председателя исполкома движения “Трудовая Россия” В.Анпилова.

Движение “Трудовая Россия” было создано в октябре 1992 г. представителями РКРП, ОФТ, СК, московского отделения общества “Единство”, ВКПБ, РКСМ и др. К началу 1996 г. ТР насчитывала 57 региональных организаций (“Трудовой Ленинград”, “Трудовой Новосибирск”, “Трудовая столица” и др.). [c.556]

Появление КПРФ привело к массовому оттоку туда активистов РКРП. В сентябре 1996 г. партия пережила еще один раскол: из ее рядов был исключен В.Анпилов, а московская организация подлежала роспуску. Анпилов отказался подчиниться и переименовал перешедшую на его сторону часть МО сначала в РКРП (большевиков), а затем в организацию “Коммунисты трудовой России” (КТР). В ноябре 1997 г. он провел “восстановительный съезд Партии советских коммунистов”, претендующей на то, чтобы стать еще одной “КПСС”.

За расколом РКРП последовал и раскол “Трудовой России” на сторонников Анпилова и сторонников первого секретаря ЦК РКРП Тюлькина. К концу 1998 г. существовали две организации под одним и тем же названием – одну из них возглавлял Анпилов, другую – депутат Госдумы от РКРП В.Григорьев.

Несмотря на сложную внутрипартийную ситуацию, РКРП осталась второй по численности компартией после КПРФ (около 30 тыс. человек в более 50 регионах России).

Российская партия коммунистов. В декабре 1991 г. на базе “центристского” течения Марксистской платформы в КПСС, московской группы “Возрождение”, инициативных групп (Ленинград, Рязань, Челябинск, Вологда и др.) была создана Российская партия коммунистов (РПК). На учредительной конференции новой партии были приняты программное заявление (с призывом к политическому плюрализму, отказу от догматизма и “иллюзорных представлений о том, что в стране был построен социализм”) и устав. РПК выступила за допущение в определенных пределах частной собственности, за сочетание плановых и рыночных начал в управлении экономикой, демонополизацию, разгосударствление собственности, хотя и против приватизации. В мае 1992 г. председателем политсовета ЦИК РПК стал А.Крючков. На момент регистрации партия насчитывала около 5 тыс. членов в разных регионах России. К концу 1998 г. ее численность колебалась в пределах тысячи человек.

Таким образом, к началу 1992 г. на левом фланге политического спектра действовали образовавшиеся на месте КПСС ее дочерние организации – РКРП, Союз коммунистов, РПК и СПТ. Сам факт возникновения этих партий способствовал самоидентификации коммунистов в политическом и мировоззренческом плане. Коммунисты получили возможность действовать легально, обрести опыт цивилизованной политической борьбы, которым не обладала и не могла обладать КПСС. Однако в силу идейных и программных расхождений, борьбы личных и политических амбиций создать консолидированную партию, которая в глазах коммунистов и общества стала бы легитимной преемницей КПСС, не удалось. Даже РКРП и СПТ – в свое время самые крупные и влиятельные из вновь созданных партий – по своему политическому весу и численности не шли ни в какое сравнение с бывшей КПСС. Основная масса членов КПСС осталась за бортом новых партий. Официальные цифры членства, заявленные новыми компартиями, давали к весне 1992 г. не более 200–300 тыс. человек по России в целом, а в Москве – 15–20 тыс., что составляло около 2% численности членов КПСС по России и примерно столько [c.557] же по Москве. Примечательно, что в новых компартиях процент членов, не состоявших ранее в КПСС, колебался от приблизительно 10% (СПТ) до 40% (РПК), а в БП и ВКПБ, по некоторым данным, их количество превышало половину. [c.558]

Оппозиция – системная и внесистемная

С осени 1992 г., еще до известных решений Конституционного суда (см. гл. XXV), развернулась работа по воссозданию КП РСФСР. К этому времени наметилось несколько подходов к восстановлению и дальнейшему развитию российской компартии:

– объединение коммунистов необходимо и возможно, но только на идеологической платформе РКРП как наиболее массовой (на тот момент) и активной организации (РКРП);
– проведение съезда российских коммунистов и создание новой объединенной (коалиционной) партии из числа компартий, возникших после августа 1991 г., с сохранением их автономии и без участия бывших руководителей КПСС и КП РСФСР (РПК);
– воссоздание российской компартии, но вне КПСС (часть бывших членов ЦК КП РСФСР);
– восстановление КП РСФСР как составной (региональной) части КПСС, независимо от решения суда (Большевистская платформа, Союз коммунистов, воссозданный ЦК ВЛКСМ).

В ноябре 1992 г. был образован оргкомитет по созыву съезда коммунистов России, в который вошли как представители новых компартий (РПК, СПТ, СК), так и члены бывшего ЦК КП РСФСР (Г.Зюганов, И.Антонович и др.). Представители ВКПБ и РКРП отказались участвовать в работе оргкомитета, сочтя его “социал-демократическим”. По мере того, как вырисовывалась перспектива положительного решения Конституционного суда, верх в оргкомитете взяли бывшие руководители КПСС, КП РСФСР и члены руководства СПТ. В результате идея объединительного съезда всех коммунистов была трансформирована в концепцию воссоздания оргструктур КП РСФСР как самостоятельной политической организации (вне КПСС) и проведения ее II “объединительно-восстановительного” съезда.

В канун съезда был опубликован проект программного заявления, который не только воспроизводил позиции XXVIII съезда КПСС (признание рыночного хозяйства, допущение частной собственности и др.), но и содержал ряд новых положений, в частности, указание на то, что партия будет действовать в соответствии с законодательством РФ, фактическое признание СНГ вместо СССР и т.п.

Участие во II чрезвычайном восстановительно-объединительном съезде КП РСФСР (Подмосковье, февраль 1993 г.) приняло около 700 делегатов, представлявших 455 тыс. членов партии. Съезд принял решение о возобновлении деятельности и организационном оформлении КП РСФСР (КПРФ) как самостоятельной политической партии, признал ее наследницей собственности КПСС на территорий России, избрал руководящие органы. Председателем президиума [c.558] ЦИК стал Г.Зюганов (в то время – один из лидеров координационного совета народно-патриотических сил, сопредседатель Фронта национального спасения), а его заместителем – В.Купцов. Хотя съезд готовило течение, ориентированное на позиции социал-демократии и линию СПТ, победу на нем одержали находившиеся несколько в тени сторонники “народно-патриотического” течения, делавшие акцент не на собственно коммунистических моментах программы, а на задачах “национального освобождения России от засилья компрадорского капитала”. В новом руководстве оказались представлены только “реформисты” и “державники”, тогда как представителям ортодоксальных течений из новых компартий места в нем не нашлось.

Съезд не решил поставленных перед ним задач объединения всех российских коммунистов. Новые компартии отказались войти в КПРФ, более того, РКРП пошла на созыв параллельного, “II чрезвычайного съезда КП РСФСР”. Делегаты последнего постановили считать КП РСФСР восстановленной, признали работу ЦК КП РСФСР во главе с В.Купцовым неудовлетворительной и исключили его, И.Антоновича, А.Ильина и Г.Зюганова из партии за “осознанное и неосознанное пособничество антикоммунистам, за отход от классовых позиций, за ликвидаторскую деятельность”.

Проведение восстановительного съезда КПРФ подвело черту под поставгустовским периодом развития комдвижения в России. Благодаря опоре на оргструктуры КПСС, КПРФ была признана её легитимным преемником и сразу же заявила о себе как о самой многочисленной и наиболее структурированной российской политической партии. С ее образованием в комдвижении сложилась новая ситуация. КПРФ катком прокатилась по поставгустовским компартиям, вобрав в себя значительную часть их членов, а также многие территориальные первичные организации бывшей КПСС. В результате РКРП, РПК, ВКПБ и СК, некоторое время составлявшие костяк российского комдвижения, оказались в положении маргиналов.

Несмотря на то, что к осеннему кризису 1993 г. коммунисты стали ведущей силой антиельцинской оппозиции, они так и не смогли создать в стране массовое оппозиционное движение, что во многом и предопределило их поражение. Им не удалось завоевать влиятельные позиции в старых и новых профсоюзах, различных рабочих организациях, заручиться поддержкой хотя бы части российских элит, социально активных слоев населения.

После объявления указа Б. Ельцина № 1400 о роспуске съезда народных депутатов и Верховного Совета РФ коммунисты (как члены радикальных коммунистических организаций, так и КПРФ, хотя и с некоторыми оговорками) выступили на стороне парламента и поддержали принятие на себя вице-президентом А.Руцким президентских полномочий. Активисты коммунистических партий и движений участвовали в митингах и демонстрациях, в защите Дома советов, штурме телецентра “Останкино” и в других акциях по “противодействию государственному перевороту”.

События сентября–октября 1993 г. вновь, как и после августа 1991 г., поставили комдвижение России под угрозу запрета и преследований. Действия лидеров “объединенной оппозиции” и руководства [c.559] Верховного Совета РФ дали повод официальной пропаганде заявить о подавлении “коммуно-фашистского мятежа” и “окончательном крахе коммунизма в России”. Распоряжением министерства юстиции РФ была приостановлена (а фактически запрещена) деятельность Фронта национального спасения, РКРП, ОФТ, Российского коммунистического союза молодежи, движений “Трудовая Россия”, “Трудовая Москва” и др. в связи с их “причастностью к массовым беспорядкам в Москве 3–4 октября”. Позднее специальным распоряжением на две недели была приостановлена и деятельность КПРФ, хотя она официально на уровне оргструктур не участвовала в октябрьских событиях. Было запрещено также большинство оппозиционных коммунистических и национал-патриотических изданий (“День”, “Правда”, “Советская Россия”, “Гласность”, “Молния” и др.).

В новой ситуации коммунисты были вынуждены решать одновременно две проблемы – сохранения и обеспечения дееспособности своих организаций, а также участия или неучастия в выборах в Государственную думу. КПРФ стала единственной коммунистической организацией, которая отказалась от бойкота выборов. Это означало, что она признала режим Б.Ельцина и согласилась (пусть и вынужденно) играть по демократическим правилам. Фактически в результате декабрьских (1993 г.) выборов коммунисты оказались расколоты на “системную” парламентскую оппозицию в лице КПРФ и “внесистемных” радикалов-ортодоксов. Последние в июле 1994 г. создали Союз российских коммунистических партий (Роскомсоюз) – неформальное объединение левых (революционных) коммунистических организаций России, противопоставляющих себя “оппортунистической” КПРФ. Тем самым организационно оформился параллельный КПРФ центр консолидации коммунистов, придерживающихся ортодоксальных взглядов и составляющих левый фланг комдвижения. В дальнейшем эти два центра устойчиво конкурировали и продолжают конкурировать между собой. В организационном плане Роскомсоюз представляет собой мягкую коалицию (блок) партий и объединений коммунистов, сохраняющих статус самостоятельности (собственные программы и уставы) при наличии общего координирующего органа – Роскомсовета. По состоянию на декабрь 1998 г., в Роскомсоюз входили РПК, РКРП и РКП-КПСС. [c.560]

“Реанимация” КПСС

Наряду с коммунистами, вступившими в новые компартии или воссоздававшими КПРФ, значительная часть бывших членов КПСС оказалась не у дел. КПСС оставалась для них символом их убеждений, и они не желали менять ее ни на одну из новых компартий. Кроме того, они не признавали легитимность РФ и продолжали считать союзную государственность единственно законной.

С самого начала выявилось два подхода к воссозданию КПСС – в инициативном порядке (“прямое”), путем объединения первичных организаций “снизу”, и воссоздание “сверху”, через привлечение членов [c.560] нов бывших центральных руководящих партийных органов и проведение XXIX съезда.

В русле первого подхода наиболее активно действовал всесоюзный комитет за единство коммунистов (ВКК), созданный по инициативе бывшего члена координационного совета МП в КПСС С.Скворцова. В апреле–мае 1992 г. ВКК провел учредительно-восстановительную конференцию Объединенной коммунистической партии Российской федерации, на которой было заявлено о восстановлении КП РСФСР. В июле того же года был созван так называемый XXIX съезд КПСС, решения которого, как и вышеупомянутой конференции, не признала ни одна из новых российских компартий.

Реализуя второй подход, в декабре 1991 г. часть членов ЦК КПСС образовала инициативную группу по проведению пленума ЦК КПСС. В марте 1992 г. был учрежден комитет содействия созыву XXIX съезда КПСС, куда вошли представители СК, МГК ВЛКСМ, БП в КПСС, Интердвижения СССР. В июне было проведено совещание членов ЦК КПСС, конституировавшее себя как пленум. В его работе приняли участие 46 (из более 400) членов прежнего ЦК. Пленум исключил из рядов КПСС М.Горбачева “за развал партии и государства и предательство интересов трудового народа”, распустил политбюро и секретариат ЦК “как не обеспечившие руководство партией” и создал оргкомитет ЦК КПСС по подготовке XX партконференции и XXIX съезда КПСС. Пленум призвал восстанавливать первичные и региональные организации КПСС, не дожидаясь решения Конституционного суда. Однако эти действия также не получили однозначной поддержки в комдвижении. Так, руководство ВКПБ категорически запретило своим членам принимать участие в восстановлении “оппортунистической горбачевской КПСС”.

Тем не менее в октябре 1992 г. была проведена XX всесоюзная конференция КПСС, принявшая решение о создании Оргкомитета по созыву XXIX съезда КПСС. Последний прошел в Москве в марте 1993 г. В нем приняли участие 416 делегатов из 13 республик бывшего СССР (представлявшие, как правило, не республиканские компартии, а лишь отдельные парторганизации) и более 60 регионов России. Съезд принял декларацию о временной (до воссоздания СССР) реорганизации КПСС в международную общественно-политическую организацию – Союз коммунистических партий–КПСС (СКП–КПСС) и провозгласил СКП–КПСС единственным законным наследником КПСС.

На съезде были приняты также программа и устав СКП–КПСС, предусматривающие самостоятельность входящих в Союз партий в организационных и программных вопросах ввиду различия стоящих перед ними задач, избраны совет и политический исполнительный комитет. Председателем политисполкома стал бывший секретарь ЦК КПСС, член ГКЧП О.Шенин. К июлю 1993 г. свое членство в КПСС подтвердили несколько партий, не принимавших участия в съезде, в том числе компартия Таджикистана и партия коммунистов Кыргызстана. От России в СКП–КПСС сразу же вошел Союз коммунистов. (По состоянию на октябрь 1998 г., СКП объединял 20 партий и 2 движения, действующие во всех республиках бывшего СССР и [c.561] представляющие 1034 тыс. коммунистов. От России в СКП входят КПРФ и РКРП.) Таким образом, СКП-КПСС стал объединительным центром комдвижения, действующим в рамках бывшего СССР. Однако, не имея организационной основы на территории России, СКП остался по сути лишь координирующим и информационным органом компартий, созданных в бывших советских республиках.

Следует отметить, что идейно-теоретические и организационные разногласия между сторонниками воссоздания КПРФ в составе КПСС (группа Шенина – Николаева) и сторонниками создания самостоятельной общероссийской политической партии вне КПСС (группа Зюганова – Купцова) четко обозначились еще в ходе подготовки II съезда КП РСФСР (КПРФ), в январе-феврале 1993 г. Победа сторонников Г.Зюганова на время загнала болезнь внутрь. Летом 1993 г. КПРФ отказалась от прямого вхождения в Союз компартий из-за неприятия ряда положений его программы, но в апреле 1994 г. под давлением “снизу” все же вошла в него. Вхождение КПРФ в СКП и фактическое завоевание зюгановцами доминирующих позиций в его руководстве (к весне 1995 г. практически все члены политисполкома совета были одновременно членами КПРФ) формально положило конец напряжению во взаимоотношениях руководства КПРФ и СКП–КПСС, однако идейные разногласия между зюгановцами и сторонниками КПСС остались.

Под давлением руководства КПРФ XXX съезд КПСС (июль 1995 г.) принял новую редакцию программы и внес в устав изменения, исключающие индивидуальное членство в СКП-КПСС. Всем коммунистам было предложено вступить в одну из уже существующих и входящих в СКП компартий. Тем самым был окончательно закреплен разрыв с унитарным принципом построения КПСС и санкционировано фактическое превращение СКП в конфедерацию. Предложение зюгановцев исключить из названия организации аббревиатуру “КПСС” было отвергнуто.

XXXI съезд КПСС (октябрь 1998 г.) еще раз наглядно показал, что руководство Союза находится под полным контролем КПРФ. Все попытки организационно укрепить СКП, придав статус обязательности решениям его руководящих органов (а не рекомендательности, как раньше), окончились безрезультатно.

Объединительные устремления сторонников КПСС в конечном итоге привели к созданию еще одной коммунистической организации – Российской коммунистической партии–КПСС (РКП-КПСС), претендовавшей на роль российской организации СКП– КПСС. Она была создана в апреле 1995 г. группой членов Союза коммунистов (сторонников А.Пригарина) и рядом первичных организаций КПСС на базе московской городской организации КПСС, воссозданной весной 1994 г.

Не получив официальной поддержки руководства СКП, сторонники КПСС тем не менее отказались признать КПРФ единственным центром объединения российских коммунистов и опорой СКП-КПСС в России из-за “оппортунистических взглядов в теории и соглашательских действий на практике ее правого крыла”. Они продолжили работу по формированию РО КПСС, сделав ставку на привлечение [c.562] коммунистов, не вступивших ни в одну из компартий и сохранивших верность КПСС. К осени 1998 г. РКП–КПСС являлась третьей по численности компартией в России после КПРФ и РКРП (около 1,5 тыс. человек, более 107 партийных организаций в 20 регионах РФ) и второй в Москве (более 400 членов). Тем не менее руководство СКП–КПСС отказалось признать ее и не приняло в Союз компартий. [c.563]

Ортодоксы и реформаторы

Идейные позиции российских коммунистов позволяют говорить о наличии двух основных течений в коммунистическом движении – ортодоксального и реформистского.

Наиболее яркими представителями первого являются ВКПБ, РКРП, РПК и РКП–КПСС. К числу характерных черт этих партий можно отнести их антиноменклатурность, внесистемность (принадлежность к “непримиримой оппозиции”) и ярко выраженную “антизюгановскую” направленность (неприятие позиций руководства КПРФ). Все они в той или иной мере сохраняют в своей идеологии такие черты марксистского фундаментализма, как сугубо классовый подход к общественным явлениям, отрицание частной собственности и установка на социалистическую революцию.

Различия в социальной базе партий-ортодоксов практически отсутствуют: представительство рабочего класса крайне незначительно, преобладают представители гуманитарной интеллигенции и ИТР, в основном предпенсионного и пенсионного возраста, при небольшом количестве молодежи и лиц среднего возраста, обеспечивающих тем не менее большую мобильность и дееспособность их структур по сравнению с КПРФ. Вместе с тем эти партии и их лидеры мало известны массовому избирателю, кроме, может быть, таких фигур, как Н.Андреева и В.Анпилов.

В то же время ортодоксальное течение неоднородно. В среде ортодоксов можно выделить (разумеется, с большой долей условности) как приверженцев догматизма, утверждающих, что все идеи К.Маркса и Ф.Энгельса применимы к современной действительности, так и сторонников “творческого развития марксизма”. В числе первых – ВКПБ и РКРП. В политике они ориентируются на восстановление сталинских (в лучшем случае – брежневских) форм тоталитаризма и простейших методов огосударствления экономики (бюрократическое планирование, господство государственной собственности и т.д.). ВКПБ присущ откровенный сталинизм, в целом неприемлемый для остальных представителей ортодоксального течения.

Что же касается РПК и РКП–КПСС, то они пытаются, критикуя сталинизм и брежневизм, соединить достижения советского общества с идеями самоуправления, самоорганизации трудящихся, политической и экономической демократией. Обе партии выступают с антиноменклатурных, антитоталитарных позиций и считают, что социалистическое общество – “это общество реальной демократии, в котором [c.563] не только юридически, но и фактически обеспечены политические права и свободы граждан, трудовых коллективов”.

Сравнительный анализ программ партий-членов Роскомсоюза (РКРП, РПК, РКП–КПСС) показывает, что существующие между ними разногласия не распространяются на понимание целей и основных способов борьбы. Они касаются либо оценок недавнего прошлого нашей страны (природа советского общества и причины его кризиса, отношение к сталинизму), либо таких вопросов, как преемственность с КПСС, целесообразность использования в современных условиях лозунга диктатуры пролетариата, границы демократии включая вопрос о многопартийности в социалистическом обществе и правах человека, темпы и последовательность ликвидации частного сектора, возможность использования рыночных отношений под государственным контролем и др.

К примеру, РПК, в отличие от всех других компартий, считает, что социализм в СССР так и не был построен, и выступает против немедленной ликвидации частной собственности, опасаясь повторения ошибок, связанных с отменой нэпа в 20-е годы. По ее мнению, частная собственность будет изжита со временем, в процессе построения социализма. Или, например, у “левых” коммунистов нет единодушия в определении понятия “авангардный класс”, который объявляется ими, в соответствии с марксистско-ленинской традицией, социальной базой революции. РКРП по-прежнему ведет речь о гегемонии рабочего класса и диктатуре пролетариата, РКП–КПСС – о “новом пролетариате”, куда включаются все лица наемного труда, в том числе и интеллигенция, РПК предпочитает говорить о завоевании власти трудящимися. В документах РКРП фактически обходится стороной проблема политической демократии и прав человека. Причем эта партия в целом до сих пор воздерживалась от критики сталинских репрессий. РПК, напротив, осуждает сталинизм и признает демократию в советской её форме. РКП–КПСС выступает за “реальную демократию”, обеспечивающую права граждан и трудовых коллективов в соответствии с международными нормами. Не упоминая о диктаторах советской эпохи, она осуждает сверхцентрализацию и сосредоточение государственной власти в руках “вождей”, неподконтрольных партии и народу.

Реформистское течение наиболее ярко представлено тенденциями, преобладающими в руководстве КПРФ. В идеологическом отношении оно представляет собой соединение экономических лозунгов социал-демократии с традиционным российским государственно-бюрократическим патернализмом. Социальная база этого течения – “рядовые” граждане и “низы” номенклатуры, не сумевшие приспособиться к смене характера отчуждения и переходу к корпоративному капитализму. Существенным отличием политики лидеров этого течения от новых западноевропейских “левых” организаций является ориентация на укрепление государства. Отсюда – значительные элементы великодержавного шовинизма в национальном вопросе, экспансионизма в геополитике, ориентация на укрепление госаппарата, армии и т.п. [c.564]

Будучи самой крупной (около 570 тыс. членов, более 20 тыс. первичных организаций в 89 регионах РФ) коммунистической и вообще политической партией России, КПРФ претендует на гегемонию в коммунистическом движении. В общественном сознании она часто отождествляется со всем комдвижением, хотя на практике оказывается не способной стать его единственным объединяющим центром, во многом вследствие занятых ее руководством позиций и своеобразного программного “оппортунизма”. “Левые” компартии упорно отказываются признавать “коммунистичность” КПРФ, имея для этого достаточно веские основания.

Следует, однако, учитывать, что в идейно-теоретическом плане КПРФ не является однородной организацией. В партии и ее руководстве сосуществуют по крайней мере три идейных течения:

– “социал-демократическое”, ориентированное на постепенную эволюцию в сторону общеевропейского социалистического и социал-демократического движения (Г.Селезнев, В.Купцов);
– “державно-патриотическое” (Г.Зюганов, Ю.Белов);
– “ортодоксально-коммунистическое”, или “ленинское” направление, выступающее за обновление коммунистической идеи в соответствии с реалиями сегодняшнего дня, но в границах основополагающих марксистско-ленинских концептуальных схем (Т.Авалиани).

Конечно, это деление весьма условно, так как “социал-демократизм” лидеров КПРФ имеет мало общего с классической европейской социал-демократией. Это по сути лишь наследники “умеренно-реформистской” линии в КПСС, которых ортодоксальные коммунисты называют “постгорбачевцами”. Хотя подавляющее большинство рядовых членов партии настроено более радикально, чем ее руководство, группа ортодоксов пользуется в нем наименьшим влиянием. Вместе с тем именно она наиболее адекватно отражает настроения массовой партийной базы. Доминирующее положение в руководящих органах занимают сторонники так называемого “державно-патриотического” направления во главе с Зюгановым.

Сопоставление программных установок КПРФ и партий Роскомсоюза позволяет выявить общее и особенное в их идейных позициях. Налицо общность ряда коммунистических ценностей и принципов, декларируемых всеми российскими компартиями, таких как: видение коммунистической перспективы, марксистско-ленинское учение, интернационализм, защита интересов рабочего класса, трудового крестьянства и народной интеллигенции, признание рабочего класса движущей силой социалистических преобразований и др.; общность основных целей и используемых методов борьбы (при различиях в приоритетах); совпадение оценок и характеристик некоторых важнейших событий истории XX в., трактовок ряда причин кризиса советского общества, а также некоторых мер по выводу страны из кризиса и переориентации на социалистический путь развития и др. Расхождения в программных установках КПРФ и партий Роскомсоюза носят принципиальный характер и касаются более широкого круга проблем, в частности: способов достижения поставленных целей (эволюционное развитие или социалистическая революция), соотношения методов борьбы (парламентских и внепарламентских), выбора [c.565] союзников (народно-патриотический фронт или “левый” блок), отношения к атеизму, пролетарскому интернационализму, политической демократии и правам человека, частной собственности и многоукладности экономики, праву наций на самоопределение и др.

Основные цели. КПРФ провозглашает своими стратегическими целями отстранение законными методами от власти “антинародных мафиозно-компрадорских кругов – партии национальной измены”, установление власти трудящихся, патриотических сил; сохранение государственной целостности России, воссоздание обновленного союза советских народов, обеспечение национального единства русского народа; укрепление политической независимости и экономической самостоятельности Союза, восстановление его традиционных интересов и позиций в мире; обеспечение гражданского мира в обществе, разрешение разногласий и противоречий законным путем, на основе диалога. Тогда как главная цель партий-членов Роскомсоюза – переориентация страны на социалистический путь развития. При этом они исходят из представлений о временности поражения социализма и обратимости “капиталистической реставрации”.

Стратегия. В отличие от партий Роскомсоюза, выступающих за вторую социалистическую революцию, руководство КПРФ утверждает, что “Россия исчерпала лимит на революции и гражданские войны”, и предлагает эволюционный путь социально ориентированных реформ, который “не ведет к гражданскому противостоянию”. Политической формой программы социалистического преобразования общества КПРФ считает восстановление народовластия в форме советов.

Если КПРФ ведет речь о приходе к власти в результате победы на выборах либо иным мирным, ненасильственным путем широкой коалиции “левых, центристских, патриотических и народно-демократических сил”, ядро которой должны составить коммунисты, то партии Роскомсоюза выступают с более радикальной программой, рассчитанной на приход коммунистов к власти на волне массового забастовочного движения путем организации всероссийской политической стачки и кампании гражданского неповиновения. Их цель – не победа на президентских выборах и создание правительства “народного доверия”, как у КПРФ, а ликвидация поста президента, образование “социалистического правительства трудящихся”, превращение стачкомов и советов рабочих в систему альтернативных органов власти.

Важным идеологическим отличием ортодоксальных коммунистов от КПРФ, которое в значительной мере предопределяет различия в тактике, является убеждение в том, что приход коммунистов к власти даст возможность немедленно приступить к социалистическим преобразованиям. КПРФ же отстаивает необходимость общедемократического этапа (“этапа национально-освободительной борьбы”), утверждая, что “защита национально-государственных интересов России органически сливается сегодня с борьбой против колониального порабощения и контрреволюции, за социализм и советские формы народовластия”. Для программных основ КПРФ характерно подчинение социалистических задач задачам “общенационального движения [c.566] за свободу и целостность России” (национальный фактор ставится выше социального, а не наоборот, как у партий Роскомсоюза).

О собственности. КПРФ выступает против абсолютизации преимуществ государственной собственности, против жесткой централизации и огосударствления. При этом признается многоукладность экономики и возможность сосуществования государственной, общественной и частной собственности (при приоритете коллективных, общественных форм). По утверждению лидеров КПРФ, любая монополия на средства производства, в том числе и “общенародная”, способна привести лишь к “загниванию” экономики.

Партии Роскомсоюза занимают здесь более жесткую позицию. Так, РКП–КПСС принципиально отрицает частную собственность и тезис о многоукладности экономики. Вместе с тем она допускает возможность развития коллективной (кооперативной) собственности на средства производства в различных ее видах (при соблюдении принципа: “каждый работник – собственник, каждый собственник – работник”) и существование трудовой личной собственности на средства производства в сфере индивидуальной производственной и научной деятельности, крестьянских хозяйств и т.п. РКРП выступает за преимущественное развитие общенародной советской формы общественной собственности, а РПК признает приоритет общественной собственности, допуская в то же время частную собственность под государственным и общественным контролем и считая многоукладность экономики неизбежным следствием переходного периода.

О многопартийности. КПРФ отрицательно относится к идее существования одной партии, “партии-государства”, признает политический плюрализм в обществе и стремление других партий к власти в рамках Конституции. У партий – членов Роскомсоюза нет единства по этому вопросу: РКРП в принципе отвергает идею многопартийности, тогда как РПК выступает за “левую” многопартийность, а РКП–КПСС – за гарантию полной свободы образования и деятельности политических партий, ассоциаций и союзов, исключая фашистские и расистские.

Отношение к религии. КПРФ признает свободу вероисповеданий, допуская ее даже для своих членов. В программе партии декларируется уважение к православию и другим традиционным религиям народов России. Партии Роскомсоюза строят свою деятельность на жестко атеистических принципах.

О национальном вопросе. В отличие от партий-членов РКС, в программе КПРФ отсутствует пункт о признании права наций на самоопределение вплоть до отделения и образования самостоятельного государства.

О союзном государстве. Хотя в программе КПРФ содержится пункт о необходимости восстановления союзного государства, руководство партии считает, что восстановить СССР в прежнем виде уже невозможно, и выступает за объединение, в первую очередь, России, Украины, Белоруссии и Казахстана. Партии РКС выступают за безусловное восстановление СССР.

Очевидно, что программа КПРФ является результатом компромисса между внутрипартийными идейными течениями. Это своего [c.567] рода “идеологический мутант”, в котором “русская идея”, “соборность”, “духовность” соседствуют с “патриотизмом”, “интернационализмом”, ориентацией на “доминирование общественной собственности” и на “свободное от эксплуатации бесклассовое общество”. Вместе с тем следует признать, что официальная идеология КПРФ адекватно отражает сложный внутренний идейный и политический баланс в ее рядах, нарушение которого способно поставить под удар единство партии. Трудность идейной идентификации КПРФ для политологов обусловливается также расхождением ее программных положений с установками Г.Зюганова, с одной стороны, и практическими делами – с другой. Разброс мнений среди аналитиков здесь очень велик: КПРФ – “партия реставрации полозковского типа, не способная избавиться от своей наследственности”, “русский вариант еврокоммунизма”, “созревающая социал-демократия”, “правая социал-демократическая партия с сильным националистическим креном”, “правоконсервативная сила – "красная" по форме, "белая" по содержанию” и т.п. Большинство политологов все же сходятся на том, что КПРФ не может считаться революционной коммунистической партией ленинского типа и классической “левой” организацией (в традиционном западноевропейском понимании “левизны”) и что сам Зюганов коммунистом отнюдь не является.

На протяжении 1995–1996 гг. наблюдалась дальнейшая идейная эволюция КПРФ. Формулировки партийной программы о придании “движению сопротивления антинародному режиму” осознанного характера, об активизации “национально-освободительной борьбы российского народа против колониального порабощения” и т.п. бесследно исчезли из выступлений лидера КПРФ и предвыборных документов – платформы избирательного объединения КПРФ на выборах в Госдуму 17 декабря 1995 г. и предвыборной платформы кандидата в президенты РФ Г.Зюганова.

Последняя, кстати, не содержала в себе ничего специфически коммунистического и заметно отличалась от программы партии. К примеру, если в избирательной платформе КПРФ еще содержалось положение о необходимости упразднения в перспективе поста президента, то в предвыборную платформу Зюганова было включено лишь обещание сделать президента “подконтрольным и подотчетным народному представительству”. Обращают на себя внимание такие положения его программы, как тезис об “общественном диалоге”, готовность предложить “широкий компромисс на основе признания того, что нет ничего превыше интересов Отечества и мира” и т.п.

К президентским выборам 1996 г. начавшийся еще в 1993 г. процесс смещения КПРФ к политическому “центру” фактически завершился ее выходом за рамки собственно коммунистического направления в идеологии и политике. Характерно, что и сам Зюганов в одном из своих поствыборных выступлений признал: “Если говорить о сущности нашей партии, то она сделала серьезную эволюцию и сдвинулась к центру. Об этом свидетельствует признание многоукладной экономики и частной собственности, всех форм хозяйствования, всех парламентских форм организации жизни...”. [c.568]

О том, в каком направлении может происходить дальнейшая идейная эволюция КПРФ, можно судить, листая книгу Зюганова “Россия – Родина моя. Идеология государственного патриотизма”. Основу предлагаемой им новой идеологической доктрины составляют традиционалистские учения, отвергающие движение по западно-либеральному пути, индивидуалистическую этику и “идолов” свободного рынка. Составляющими этой доктрины, по Зюганову, являются: “русская идея”, дополненная “современными реалиями жизни и теми социальными завоеваниями социализма, что были достигнуты за 70 лет советской власти”; понимание роли государства как “путеводной нити” российской истории и ключевого фактора развития страны; признание приоритета государственных интересов над интересами личности, социальных, корпоративных и этнических групп; трактовка русской нации как ядра российской и советской государственности; отказ от классового подхода в пользу тезиса об органическом единстве (соборности) русской нации; синтез “красной” и “белой” идей.

Очевидно, что доктрина “государственного патриотизма” не носит марксистского характера. Однако Зюганов считает, что в марксистской доктрине многое нуждается в уточнении и корректировке с учетом национально-исторических и культурных особенностей развития страны, в том числе учение о безвозмездно отчуждаемой капиталистами прибавочной стоимости, об абсолютном и относительном обнищании рабочего класса, теория пролетарской революции с ее выводом о диктатуре пролетариата. По мысли лидера КПРФ, идеями российской державности, духовности, народного патриотизма, многоукладности экономики, евразийской цивилизации, устойчивого мирового развития КПРФ не ревизует марксистско-ленинское учение, а способствует его творческому обогащению.

Относя себя и своих сторонников к “новым” (“цивилизованным”) коммунистам, Зюганов утверждает, что решающий шаг на пути идеологического оздоровления партии был сделан тогда, когда “в целях восстановления соборного единства общества” она отвергла “экстремистские тезисы о классовой борьбе”, вернулась к “исконным национальным ценностям”, признала “необходимость восстановления преемственности исторического развития страны”, отказалась от “воинствующего атеизма” и “маскировавшегося под лозунгом “пролетарского интернационализма” безразличия к судьбам собственно народов России, готовности принести их вековые особенности и национальные интересы в жертву Молоху “мировой революции”. В результате такого “идеологического рывка” КПРФ, по мнению ее лидера, порвала со всем “отжившим”, что было в КПСС, обрела “новое качество”, “новые политические перспективы”.[c.569]

Компромиссы с властью: “за” и “против”

Одним из наиболее принципиальных различий в стратегии и тактике КПРФ и партий Роскомсоюза является отношение к существующей власти, в том числе к основным ее институтам – президенту, правительству, Федеральному собранию. [c.569]

Ключевой идеей стратегии и тактики КПРФ является идея “исторического компромисса”. Суть ее заключается в том, что партия стремится не к обретению всей полноты политической власти, а к участию во власти на основе стратегического соглашения с основными силами страны и, в первую очередь, с “партией власти” – доминирующими группами российской политической и бизнес-элиты.

Компромиссная стратегия объективно вытекает как из внутренних качеств самой КПРФ, так и из внешних обстоятельств осознания прагматически настроенным партруководством невозможности реставрации прежней системы, дефицита политической воли, характерного для партийных лидеров, и менталитета низового партийного актива, не приемлющего несанкционированные формы социальной активности. Пожалуй, можно заключить: КПРФ согласилась участвовать в осуществлении реформ потому, что не обладает силой, достаточной для того, чтобы повернуть общество вспять. Наконец, идея компромисса с режимом закономерно вытекает из государственнических акцентов в идеологии КПРФ, из стремления, в отличие от левых радикалов, не к разрушению государства, а к его укреплению.

Лидер КПРФ и его команда уже стали частью российского политического истеблишмента. Поэтому зачастую интересы этой корпоративной элиты оказываются для них важнее, чем интересы и взгляды своей партии и избирателей. Хотя при резко оппозиционной настроенности большинства членов КПРФ и сторонников Зюганова естественным было бы поведение по принципу “чем хуже, тем лучше”, “встроенность” верхушки КПРФ в политическую элиту побуждает ее действовать в стиле “конструктивной оппозиции” и стремиться к консервации политической ситуации. Сам Зюганов считает, что власть и оппозиция должны вести между собой “конструктивный диалог”, видеть друг в друге партнеров, а не врагов, в борьбе с которыми все средства хороши.

Период после президентских выборов 1996 г. показал, что руководство КПРФ не склонно идти на лобовое столкновение с консолидированными силами режима и взяло курс на маневрирование между властными группировками и постепенное “врастание” во власть. Такая тактика не привела к серьезному продвижению КПРФ на уровне федеральных правительственных структур. Однако в ходе региональных избирательных кампаний 1996–1998 гг. ей удалось одержать победу, по оценкам руководства, более чем в 30 субъектах Федерации. Получив губернаторские посты в ряде густонаселенных регионов Центра России (так называемый “красный пояс”), КПРФ серьезно расширила сферу своего влияния как в плане доступа к материальным ресурсам и каналам распространения информации, так и в плане приобретения дополнительных рычагов воздействия на правительство.

В русле поиска “исторического компромисса” следует рассматривать постоянные торги руководства КПРФ с правительством В.Черномырдина в стенах парламента, участие в “круглых столах” трех ветвей власти, в трехсторонних комиссиях и т.п., что было особенно характерно для тактики партии на протяжении всего 1997 года. [c.570]

Однако уже в апреле 1998 г., после отставки В.Черномырдина и отказа Б.Ельцина согласовать с оппозицией приемлемую для нее кандидатуру на пост премьера, руководство КПРФ было вынуждено признать неэффективность компромиссной стратегии и заявить о ее пересмотре. На V съезде КПРФ (май 1998 г.) было решено отказаться от “конструктивного диалога” с властью и сделать главный упор на организацию масс в трудовых коллективах, подготовку всероссийской политической стачки и кампании по отрешению президента Б.Ельцина от должности.

Очередная смена кабинета министров в августе–сентябре 1998 г. и создание так называемого “правительства национальных интересов” во главе с Е.Примаковым при поддержке “левого” большинства Госдумы заставило партруководство, не отказываясь от антиельцинской кампании, заявить об “избирательной поддержке” правительства. Дав согласие на вхождение своих представителей в кабинет Е.Примакова, КПРФ тем самым взяла на себя ответственность за проводимую им политику. При определенной выигрышности (доступ к реальным рычагам власти) такая тактика чревата потерей части протестного электората, что в преддверии выборов 1999–2000 гг. для коммунистов явно нежелательно.

В отличие от руководства КПРФ, левые коммунисты более последовательны в своем неприятии существующей власти и не идут с ней ни на какие компромиссы. Формирование правительства Е.Примакова с участием представителей оппозиции не повлияло на их позицию, а лишь дало повод ужесточить критику в адрес партии Зюганова. По мнению левых компартий, КПРФ и НПСР “разоблачили себя как оппортунисты и соглашатели, подменив реальную борьбу против буржуазного строя парламентской возней, требования безоговорочной отставки Ельцина и выражения недоверия любому буржуазному правительству, а также ликвидации президентской власти – игрой в "ремонт" незаконной буржуазно-авторитарной Конституции и в создание коалиционного правительства вместе с основными виновниками и главными угнетателями России”. Позиции зюгановского руководства партии Роскомсоюза противопоставили требования создания параллельных органов власти в виде советов всех уровней, опирающихся на широкую сеть структур самоорганизации трудящихся, и формирования “советского правительства”.[c.571]

В избирательных кампаниях 1993–1996 годов

Вопрос об участии в избирательных кампаниях, а следовательно, о признании политической демократии и действии по ее правилам является для российских коммунистов достаточно сложным и спорным. Впервые наиболее остро он встал в 1993 г., на выборах в Госдуму первого созыва.

После трагических событий сентября – октября 1993 г. РПК, СК, РКРП, ВКПБ, СКП–КПСС и движение “Трудовая Россия” приняли решение о бойкоте назначенных Б.Ельциным выборов и референдума по проекту новой Конституции РФ. В основе их бойкотистской [c.571] тактики, как утверждалось, лежало нежелание способствовать легитимизации и фактическому закреплению режима. Но очевидно, что за этим стояло и другое: понимание организационной и финансовой слабости своих организаций, невозможности сбора 100 тыс. подписей в свою поддержку и ведения полноценной избирательной кампании в предельно сжатые сроки.

Согласованной бойкотистской позиции “левых” коммунистов руководство КПРФ противопоставило решение об активном участии в выборах и референдуме. Партия выдвинула собственный федеральный список кандидатов в депутаты Госдумы (151 чел.), который возглавили Г.Зюганов, космонавт В.Севастьянов и юрист В.Илюхин. По итогам выборов КПРФ заняла третье место после ЛДПР и “Выбора России”, получив 12,35% голосов и, соответственно, 61 мандат. Результаты выборов стали весомым тактическим успехом КПРФ. Она стала парламентской партией, получила более широкие возможности для пропаганды своих взглядов. Однако одна из главных целей избирательной кампании партии – привлечь как можно большее число людей на избирательные участки и отклонить проект Конституции большинством голосов – не была достигнута. Это дало повод ее левым оппонентам из коммунистического лагеря утверждать, что тактика бойкота референдума была политически целесообразнее.

В 1995 г. в связи с изменением политической ситуации левые компартии были вынуждены отказаться от прежней тактики и принять участие в кампании по выборам в Госдуму второго созыва. Несмотря на многочисленные призывы к единству действий, на выборах 1995 г. КПРФ и левые коммунисты выступали двумя избирательными объединениями (хотя в регионах предвыборные коалиции левых сил все же имели место: малые компартии были вынуждены работать в связке со структурами КПРФ из-за слабости собственной организационной базы).

Избирательный список КПРФ на выборах в Госдуму второго созыва (262 чел.) возглавили Зюганов, С.Горячева и А.Тулеев. А избирательный блок “Коммунисты – Трудовая Россия – За Советский Союз”, созданный РКРП, РПК, РКП–КПСС, движением “Трудовая Россия”, ОФТ и др., представляла “тройка” – В.Тюлькин, А.Крючков, В.Анпилов.

Характерно различие целей электоральной стратегии КПРФ и партий Роскомсоюза на выборах 1995 г. КПРФ ставила своей целью завоевание парламентского большинства, чтобы добиться формирования правительства “народного доверия”, изменения политического и экономического курса, принятия новой Конституции, которая обеспечила бы восстановление власти трудящихся в форме советов. Подход же левых компартий отличался подчеркнутым стремлением использовать парламент только как трибуну для пропаганды своих идей. В предвыборной платформе блока “Коммунисты – Трудовая Россия – За Советский Союз” прямо говорилось: “Мы идем в Думу, чтобы в конце концов заменить и ее, и президентов с мэрами властью советов. Мы будем готовить эту смену всей своей деятельностью...”-При этом не скрывалось, что предусмотренные в программе меры по выведению страны из кризиса блок намерен осуществить с помощью [c.572] “диктатуры трудового большинства по отношению к тем, кто строит сейчас свое личное благополучие за счет обнищания народа”.

По итогам декабрьских (1995 г.) выборов в Госдуму КПРФ заняла первое место, получив поддержку 22,3% избирателей, принявших участие в голосовании. Партия завоевала 99 мандатов по федеральному (партийному) списку и 58 – в одномандатных округах. В результате партия сформировала самую крупную думскую фракцию (35% от общего числа депутатов Думы), а ее представители заняли посты председателя Госдумы (Г.Селезнев), заместителя председателя (С.Горячева) и председателей 9 (из 28) комитетов. Что касается блока левых компартий, то его федеральный список получил на выборах 4,53% голосов избирателей, принявших участие в голосовании. Не преодолев пятипроцентный барьер он не получил представительства в Госдуме (по одномандатному округу прошел только член ЦК РКРП В.Григорьев).

В преддверии президентских выборов КПРФ встала перед задачей мобилизации всех без исключения левых голосов, да и, вследствие явной недостаточности собственно коммунистического электората, не только левых. 4 марта 1996 г. состоялось учреждение предвыборной коалиции в поддержку Г.Зюганова, соглашение о создании которой подписали М.Лапшин (Аграрная партия России), Н.Рыжков (депутатская группа “Народовластие”), О.Шенин (СКП–КПСС), В.Анпилов (“Трудовая Россия”), С.Бабурин (Российский общенародный союз), А. Руцкой (“Держава”) и представители еще около 50 более мелких объединений. Их согласие на выдвижение и поддержку Зюганова стало результатом признания очевидного провала попыток создать на иной, чем у КПРФ, базе массовую партию радикальной оппозиции, хотя бы отдаленно сопоставимую с нею по влиянию и организационно-политическому потенциалу.

Тем не менее за пределами блока остались левые демократические силы (левые социал-демократы, социалисты, анархисты, троцкисты). Ни одна из левых компартий также не вступила в блок, ограничившись лишь заявлениями об условной поддержке Зюганова. Причиной их отказа от подписания соглашения послужило несогласие с предвыборной платформой лидера КПРФ (ввиду ее “недостаточной коммунистичности”) и нежелание делить ответственность за ее положения.

В ходе избирательной кампании Зюганов и его окружение немало поработали над приданием КПРФ имиджа респектабельной парламентской партии, способной договориться с российскими элитами, с Западом и вывести страну на современный путь развития без революционных потрясений. Однако результаты голосования показали, что КПРФ не удалось привлечь на свою сторону перспективные социальные группы и осуществить динамичное наращивание электората: во втором туре Зюганову отдали голоса 40,31% избирателей, Ельцину – 53,82%. Таким образом, на фоне возвращения бывших коммунистов к власти в ряде восточноевропейских стран (Польша, Литва) итоги президентских выборов явились для российских коммунистов серьезной неудачей. [c.573]

В целом избирательные кампании 1995–1996 гг. показали, что КПРФ явно не стремилась к созданию мощного отмобилизованного политического движения, которое только и могло бы в случае победы Зюганова стать ему опорой “снизу” для изменения общественной системы. Напротив, она всячески дистанцировалась от участившихся акций социального протеста, стараясь выглядеть как можно менее “опасной” для правящей элиты. Последующая деятельность фракции КПРФ в Госдуме заметно переориентировала наиболее многочисленную часть коммунистической оппозиции на отработку легитимных методов борьбы за власть, придав основной структуре российского комдвижения определенный социал-демократический оттенок и имидж “партии социального партнерства”.[c.574]

Союзники и попутчики

КПРФ – бесспорный лидер российской антипрезидентской оппозиции. Понимая, что партия не сможет в одиночку получить доступ к реальной власти, руководство КПРФ выстраивает коалиционную политику, исходя из идеи единства “социально-классового” и “народно-патриотического” движений. Своими потенциальными союзниками КПРФ считает не только левые силы (коммунистов и социалистов), но и движения патриотического, центристского и даже последовательно демократического толка, профсоюзы, рабочие, крестьянские, женские, ветеранские, молодежные, предпринимательские, просветительские, творческие организации, религиозные объединения всех традиционных конфессий. Наиболее тесные контакты КПРФ поддерживает с движением “Духовное наследие”, СКП-КПСС, Аграрной партией России и др.

Аграрная партия России (лидер – М.Лапшин) относится к числу наиболее близких КПРФ партий-сателлитов. Это касается как идеологических основ партии, так и ее практической деятельности. В частности, это проявлялось в солидарных голосованиях по ключевым вопросам фракции КПРФ и Аграрной депутатской группы, созданной при непосредственном участии депутатов-коммунистов, в совместных действиях в президентской избирательной кампании 1996 г., в проведении массовых политических акций. АПР была создана в феврале 1993 г. по инициативе фракции Верховного совета РФ “Аграрный союз”, Аграрного союза России и профсоюза работников АПК. Партия выступает за корректировку курса реформ, в поддержку всех форм хозяйствования на селе, наиболее последовательно отстаивая корпоративные интересы руководящего звена АПК. В то же время аграрии занимают позицию неприятия свободной купли-продажи земли сельскохозяйственного назначения. АПР идейно неоднородна. В ней представлены по крайней мере два течения – прокоммунистическое, однозначно ориентированное на КПРФ (лидер АДГ Н.Харитонов), и корпоративистско-центристское, или “умеренное”, отстаивающее самостоятельность партии (А.Заверюха и А.Назарчук, в свое время занимавшие руководящие посты в правительстве В.Черномырдина). На момент создания партия насчитывала [c.574] 3124 члена. По состоянию на конец 1998 г., по оценкам руководства, явно завышенным, ее численность достигала 300 тыс.

КПРФ выступает против идеи чисто “левого” блока, за формирование широкого народно-патриотического фронта из всех оппозиционных сил (вплоть до монархистов и сторонников Русской партии), без оглядки на идейные разногласия. Концепция народно-патриотического фронта вынашивалась Г.Зюгановым еще с начала 1991 г. При его участии было разработано и реализовано несколько проектов такого рода – Фронт национального спасения (1992–1993 гг.), движение “Согласие во имя России” (1994 г.) и др. Однако все они оказались недолговечными. Камнем преткновения во всех коалициях являлось несогласие малых партнеров КПРФ с доминированием “старшего брата” при официально декларированном равноправии участников.

Казалось, эти неудачи ставят под сомнение эффективность блоковой тактики КПРФ. Тем не менее руководство партии продолжало следовать по этому пути, создав в августе 1996 г. на основе предвыборной коалиции очередной “лево-правый” блок – Народно-патриотический союз России (НПСР). По замыслу организаторов, он должен был стать мощным социал-патриотическим движением, которое опиралось бы на национально-государственную идеологию и открыто отказалось бы от всего “устаревшего”, то есть связанного с КПСС и СССР. В состав НПСР вошли КПРФ, АПР, Аграрный союз России, движения “Духовное наследие”, “Держава”, Русская партия и др. (по состоянию на конец 1998 г., он объединял более 50 партий, движений и общественных организаций). Во многом повторяя судьбу прежних коалиций такого типа, НПСР является скорее “зонтиком” для КПРФ. Однако в ряде регионов в ходе местных избирательных кампаний ему удалось объединить практически весь оппозиционный спектр и добиться впечатляющих успехов (например, на выборах в Законодательное собрание Краснодарского края в ноябре 1998 г. представители блока КПРФ/НПСР получили 40 из 50 депутатских мест).

В отличие от КПРФ, партии Роскомсоюза строят свою коалиционную политику на основе идейной близости союзников, неприятия тезиса “объединение всех против общего врага”. Они подчеркнуто дистанцируются от всякого рода шовинистических, национал-патриотических и националистических организаций, даже находящихся в непримиримой оппозиции к существующей власти. Для этих партий характерен отказ от вхождения в блоки смешанной, “лево-правой” ориентации.

Следуя этому курсу, они отказались войти в НПСР, выдвинув концепцию “левосоциалистической альтернативы” – создания на базе партий Роскомсоюза и объединения “Коммунисты – Трудовая Россия – За Советский Союз” блока “реальных оппозиционных сил”, который строился бы не только на антиельцинской основе, но и носил бы “четко выраженный левый характер борьбы за социализм, за Советскую власть”. Учредителями Движения коммунистических и социалистических сил России “Советская Родина” (ДКССР) выступили РКРП, РКП–КПСС, РПК, Движение “В защиту детства” и [c.575] Союз офицеров. Кроме них, в состав ДКССР вошли “Марксистская платформа”, “Трудовая Россия” (В.Григорьев), профсоюзы “Защита”, “Студенческая защита” и др. Было заявлено, что “в противовес парламентским методам "корректировки" курса реформ со стороны лжеоппозиции во главе с КПРФ”, ДКССР намерено способствовать самоорганизации трудящихся, развитию гражданского неповиновения вплоть до всеобщей политической стачки.

Однако практически сразу же деятельность движения была блокирована из-за претензий руководства РКРП на доминирующую роль в блоке. Пойдя на раскол движения, оно объявило о создании собственного блока под известным уже названием “Коммунисты – Трудовая Россия – За Советский Союз”. В него вошли ориентированные на РКРП организации типа ОФТ, рабочего профсоюза “Защита” и др. Союз офицеров С.Терехова также дистанцировался от ДКССР, образовав зимой 1998/99 гг. единый блок с “Трудовой Россией” В.Анпилова. Таким образом, можно заключить: несмотря на декларации, левым коммунистам не удалось противопоставить КПРФ и НПСР что-либо реальное и дееспособное. [c.576]

Объединение или размежевание?

Вопрос об объединении коммунистов никогда на протяжении всей постсоветской истории России не сходил с повестки дня. Наиболее устойчивые центростремительные тенденции сохранялись, прежде всего на уровне низового коммунистического актива, который зачастую выступал за организационное единство любой ценой, невзирая на идейно-теоретические разногласия, и был склонен видеть в коммунистической многопартийности лишь проявление личных амбиций лидеров.

Попытки восстановления единой российской компартии неоднократно предпринимались различными организациями коммунистической ориентации, начиная с 1992 г. Однако они не имели успеха, как правило, из-за претензий каждой организации на лидерство. Кстати, в регионах объединительные процессы всегда протекали более интенсивно, тем более что единство достигалось непосредственно в ходе массовых протестных акций. Одно время была широко распространена практика двойного и даже тройного членства, когда одни и те же люди одновременно являлись членами нескольких компартий.

В настоящее время в коммунистическом движении существует несколько подходов к объединению.

– КПРФ предлагает “всем, кто желает бороться под красным знаменем социализма”, объединиться на ее базе как самой массовой и структурированной партии.

– Подход партий Роскомсоюза основывается на ленинском принципе: “Прежде чем объединяться, необходимо размежеваться”. Термин “размежевание” употребляется левыми коммунистами в первую очередь в отношении КПРФ. Руководство Роскомсоюза отвергает возможность какого-либо объединения с партией Г.Зюганова и [c.576] ставит вопрос лишь об объединении “марксистско-ленинских” партий (членов РКС) между собой. Необходимыми условиями создания единой компартии России левые коммунисты считают: полное размежевание с “оппортунистическим, соглашательским крылом КПРФ и предательской политикой его руководства”; отказ руководителей СКП–КПСС от “враждебной позиции по отношению к Роскомсоюзу и его партиям, признание его положительной роли в консолидации коммунистического движения”.

– В руководстве СКП–КПСС наблюдается столкновение нескольких точек зрения: а) объединение на базе существующих структур КПРФ; б) создание объединенной российской компартии под руководством совета СКП–КПСС как организационной опоры СКП в России и на более левых, чем у КПРФ, идейных позициях.

– Подход, предложенный лидером “Трудовой России” В.Анпиловым, заключается в объединении коммунистов всего бывшего СССР “снизу”, в рамках единой Партии советских коммунистов (аналог КПСС) на основе разработанного им леворадикального “Манифеста советских коммунистов”. 1–2 ноября 1997 г. в Москве состоялся I этап “восстановительного съезда партии Ленина–Сталина – Коммунистической партии Советского Союза”. Съезд обратился ко всем компартиям и рядовым коммунистам с призывом возобновить деятельность структур КПСС во всех регионах. В.Анпилов был избран первым секретарем временного ЦК КПСС. Лидеры большинства действующих на территории бывшего СССР компартий не поддержали эту инициативу, поэтому ее реализация означала лишь создание еще одной компартии – “партии Анпилова”.

После поражения своего кандидата на президентских выборах КПРФ оказалась перед несколькими альтернативами:

– переход партии на леворадикальные позиции и консолидация всех коммунистов на этой основе;
– продолжение тактического лавирования между радикальным крылом комдвижения и “умеренными”;
– дрейф в сторону социал-демократии и занятие этой ниши политического спектра (по типу компартий стран Восточной Европы);
– следование по пути “умеренного” национализма.

Судя по всему, две первые альтернативы не сулят КПРФ радужных перспектив, так как избрав их, она останется серьезной, но в известном смысле маргинальной силой, не способной претендовать на общенациональное лидерство. Третий вариант чреват расколом в большей степени, чем предыдущие, но он создает для КПРФ реальную перспективу остаться одной из самых влиятельных сил в российском обществе, стать “левым центром”, который уравновешивал бы “правый центр”.

В то же время нельзя исключать и такой вариант, при котором КПРФ (или какая-то ее часть) пожелает вообще отказаться идентифицировать себя с левыми силами в широком спектре и окончательно перейдет на национально ориентированные позиции. В пользу такого сценария говорит обозначившееся в конце 1998 г. усиление националистических и откровенно антисемитских настроений в партии, которые не встретили однозначного осуждения со стороны высшего [c.577] партруководства. Вместе с тем очевидно, что вариант эволюции в сторону национал-социализма может вызвать особенно острое противостояние в партийных рядах, учитывая, что большинство членов КПРФ выступают за сохранение левой ориентации партии в том или ином виде.

Полная реализация какого-либо одного из последних двух сценариев невозможна из-за господствующих в партийных низах настроений и угрозы утраты партией ее массовой базы. Поэтому зюгановское руководство обречено на продолжение лавирования между левыми радикалами и “умеренными” (типа организации “Отечество” Ю.Лужкова), особенно в преддверии парламентских и президентских выборов, выводящих на передний план проблему мобилизации своего и переманивания “чужого” электората. Но очевидно, что, несмотря на внутренние противоречия и определенную двусмысленность своего политического курса, КПРФ остается одним из наиболее значимых и долговременных факторов российской политики.

О возможности раскола в рядах КПРФ. Попытки ортодоксального крыла оформить в партии “Ленинско-Сталинскую платформу” (члены ЦК Т.Авалиани, А.Макашов, Л.Петровский и др. ), заявления отдельных депутатов от КПРФ о выходе из фракции и партии (В.Семаго, В.Кобылкин), хотя и свидетельствовали о серьезном обострении внутрипартийной борьбы, но еще не стали критической массой, необходимой и достаточной для того, чтобы раскол стал совершившимся фактом. Скрепами, цементирующими единство КПРФ, остаются безальтернативность Г.Зюганова на посту партийного лидера, возрастной состав и менталитет рядовых членов партии. Тем не менее гипотетические сценарии дальнейшего развития КПРФ не исключают возможности ее раскола как по линии “ортодоксы–реформаторы”, так и по линии “националисты–интернационалисты”.

Роскомсоюз пока не стал эффективной политической организацией, способной составить реальную конкуренцию КПРФ. Его деятельность по-прежнему ограничивается лишь координирующими функциями, и признаков эволюции в единую партию не наблюдается. Более того, руководство РКРП все чаще дистанцируется от своих партнеров по Роскомсоюзу, отдавая предпочтение совместным действиям с КПРФ (в рамках заключенного в марте 1998 г. двустороннего соглашения) и укреплению своего блока “Коммунисты – Трудовая Россия – За Советский Союз”.

В целом современное состояние российского коммунистического движения можно охарактеризовать как идейный и организационный кризис, основными проявлениями которого являются: широкое распространение в коммунистической среде самых разнообразных идей – от меньшевизма социал-демократического толка до великодержавного шовинизма, антисемитизма и откровенного сталинизма;

продолжение череды расколов, создание параллельных структур и новых организаций, объявляющих себя “коммунистическими” (Общероссийское коммунистическое движение А.Брежнева, Народное коммунистическое движение Л.Петровского и др.); отсутствие роста численности всех компартий, включая КПРФ, а зачастую и ее сокращение, преобладание лиц пожилого возраста и др. [c.578]

Именно в силу этого по прошествии семи лет российским коммунистам так и не удалось восстановить пошатнувшееся доверие значительной части населения к коммунистической идеологии, авторитет в массах и связь со своей традиционной социальной базой – рабочим классом.

В преддверии выборов 2000 года в парламенте громче зазвучала мысль о расколе в КПРФ. Высказаны предположения: раскол уже совершился; за раскол принимаются различные взгляды внутри партии на стратегию участия в выборах; раскола как такового нет и не предвидится. Общий знаменатель сводится к тому, что какие-то мини-расколы возможны. Это было подтверждено в июне 1999 г. созданием “конструктивной новой оппозиции” – движением “Возрождение и единство” во главе с Аманом Тулеевым – одним из лидеров руководства КПРФ и Народно-патриотического союза (НПСР). Тулеевцы ускоренно набирают поддержку во многих регионах в рядах коммунистов. [c.579]

Глава XXIX. ВОЗРОЖДЕНИЕ РОССИЙСКОГО ЛИБЕРАЛИЗМА

“Новые либералы”

Либеральное движение конца 80-х – начала 90-х гг. было самым влиятельным идейным и политическим движением в бывшем СССР. Без него невозможно представить себе победу сторонников Б.Н. Ельцина в 1991 г., равно как и его собственную победу на президентских выборах, проходивших под либеральными лозунгами и при поддержке либеральных партий и движений. Однако считать “новых либералов” прямыми последователями их предшественников начала века нельзя прежде всего потому, что первоначально они не имели сложившейся системы взглядов и в основном лишь эмоционально поддерживали публицистов, призывавших на волне горбачевской “гласности” к ослаблению партийно-государственного пресса в экономической и политической жизни страны и к достижению каждым гражданином максимальной независимости от государства. Это была реакция интеллигенции на монополии КПСС на власть. Иными словами, либерализм возродился как естественная альтернатива социалистическим идеологии и советской системе в условиях их острого кризиса.

Несколько позже, в 1990–1991 гг., либеральное движение приобрело откровенно прозападнический характер. Тогда большинству “новых либералов” казалось, что стоит лишь заменить планово-директивную экономику рыночной, а монополию КПСС на власть – политическим плюрализмом, как все в стране встанет на свои места и будет развиваться исключительно благоприятно для всех. Впервые прозвучало и не принятое большинством общественности главное положение либеральной доктрины – противопоставление индивидуализма традиционному для советского (да и российского) человека коллективизму. Одной из главных особенностей возрождения либерализма в нашей стране было то, что основным носителем его идеологии выступал не типичный для Запада “средний класс”, а интеллигенция. Ведущей же темой выступлений либералов стало создание рыночной экономики с целью насыщения потребительского рынка, а не формирование гражданского общества и правового государства (как это имело место на Западе, да и в самой России в начале века). Такой подход получил в политологической литературе название “потребительского либерализма”. Метаморфозы в сознании советского человека претерпела и идея индивидуализма. Если на Западе она обычно рассматривалась как право каждой личности иметь и свободно выражать свое мнение (что предполагало и терпимость к позиции [c.580] оппонента), в СССР периода “перестройки” эта категория воспринималась чаще всего как вседозволенность.

В мае 1988 г. возникла первая партия “новых либералов” Демократический союз (ДС). Изначально в организации оформилось два крыла – “реформаторов” и “радикалов”. Единого лидера в ДС с самого начала не было. Однако фактическим руководителем стала В.И. Новодворская. Интересен и социальный состав либералов “первого созыва”: 30–35% были представителями интеллигенции, 29– 25% – студентами, 18–20% – рабочими. За первые два года существования ДС его региональные организации были созданы в 30 городах СССР.

ДС стал первой самопровозглашенной партией в стране, поэтому к нему были близки представители других идейных течений, выступавших против монополии КПСС на власть и традиционной советской модели развития, в частности Российский союз молодых демократов (Ленинград), Социал-демократическая фракция в КПСС, часть христианских демократов. Неудивительно, что в последующие два года именно из рядов ДС рекрутировались руководители и активисты не только христианских демократов (стоящих на либеральных позициях), но и социал-демократов. Это обстоятельство подчеркивает еще одну важную особенность “нового либерализма” – первоначально он не был дифференцирован. Лишь политический опыт последующих лет привел к появлению в среде либералов (или, как их стали называть, демократов) различных течений.

Главной целью, декларировавшейся членами ДС, было радикальное изменение советского общественного и политического строя с целью “создания парламентской демократии”. Принятая II съездом ДС (1989) декларация зафиксировала это положение как центральное:

“Демократия для нас – не лозунг и не пустой призыв, а форма и сущность общественного устройства, основанного на политическом, экономическом и духовном плюрализме, многопартийной системе со свободной прессой и независимыми от государства профсоюзами”. В качестве основного политического принципа было закреплено положение о том, что изменение советского строя должно произойти революционным путем, но без насилия. Осуждались террористические методы политической борьбы, а главной приемлемой ее формой называлась кампания гражданского неповиновения и политическая пропаганда. Правда, в период вильнюсских событий января 1991 г. Новодворская выступила на V съезде ДС с предложением начать подготовку “вооруженного сопротивления массовым убийствам в республиках, где происходит национально-демократическая революция”.

Кроме ДС, в 1989–1991 гг. оформились и другие партии либерального направления. Так, в августе 1989 г. состоялась учредительная конференция Христианско-демократического союза России (ХДСР), на второй конференции он конституировался в объединение “христиан всех конфессий, которые ставят своей целью экономическое и духовное возрождение России и создание на ее территории правового демократического государства на принципах христианской демократии”. Лидером организации стал А. Огородников. [c.581]

Наряду с ХДСР в апреле 1990 г. было объявлено о создании Российского христианско-демократического движения (РХДД). В своих программно-теоретических основах РХДД опиралось на идеи С. Франка, С. Булгакова, И. Ильина, Н. Лосского, П. Новгородцева Б. Вышеславцева, Н. Бердяева, Г. Федотова, П. Струве, на основе которых предполагалось осуществить возрождение России.

Месяцем позже свою учредительную конференцию провела Российская христианско-демократическая партия (РХДП). Свой статус она определила так: “открытая народная партия, движимая идеалами Евангелия”.

В августе 1989 г. из числа сторонников ДС возникла Демократическая партия Советского Союза (ДПСС) во главе с Л. Убожко. Позже она трансформировалась в Консервативную партию Советского Союза – КПСС–2.

В ноябре 1989 г. на основе неформальной группы “Гражданское достоинство” была создана первая партия конституционных демократов – Союз конституционных демократов, который в мае следующего года распался на три кадетские организации.

В декабре 1989 г. бывшие члены ДС начали работу по созданию одной из крупнейших в последующем партий либерального толка – Либерально-демократической партии Советского Союза (ЛДПСС, с октября 1990 г. – ЛДП, а с 1991 г. – ЛДПР). В ее документах было записано, что главной целью партии является “построение европейского индустриального общества в Советском Союзе” на базе здоровой экономики. Лидером партии стал В.В. Жириновский. Он же стал первым официальным кандидатом от своей партии на президентских выборах в РСФСР в июне 1991 г. и по количеству поданных за него голосов вышел на третье место после Б.Н. Ельцина и выдвинутого коммунистами Н.И. Рыжкова.

В мае 1990 г. оформилась крупнейшая и наиболее авторитетная тогда либеральная партия – Демократическая партия России (ДПР). В оргкомитет по ее созданию вошли представители “Демократической платформы в КПСС”, “Народного фронта Ленинграда” и “Московского объединения избирателей”. Председателем партии был избран Н.И. Травкин.

Причинами кризиса, поразившего советское общество, члены ДПР считали “коммунистическую идеологию и практику планомерного уничтожения десятков миллионов лучших людей, подавление экономической инициативы народа”. Среди основных задач было названо воссоздание Российского самостоятельного демократического государства как равного члена добровольного объединения республик, а также принятие новой (по существу либеральной) Конституции России. “Дэпээровцы” выступали за создание единого блока демократических (т.е. либеральных) партий, а также рабочих и профсоюзных организаций на правах коллективных членов. Свои отношения с другими партиями и движениями ДПР была готова строить на принципах независимости, равенства, невмешательства во внутренние дела друг друга. Организационным принципом построения ДПР был провозглашен федерализм. В отличие от КПСС в ДПР создавались не только вертикальные, но и горизонтальные временные [c.582] партийные структуры (на основе профессиональных, творческих и иных интересов). Особое место в организационном функционировании ДПР занимала дискуссия, с помощью которой осуществлялось выявление, сопоставление и сближение мнений членов партии. Издавалась газета “Демократическая Россия” (25 тыс. экземпляров). К началу 1991 г. в партии состояло около 30 тыс. человек. В апреле 1991 г. в этой крупнейшей либеральной партии произошел раскол. Большинство во главе с Н. Травкиным выступило за эволюционный путь общественных перемен. Меньшая часть во главе с Г. Каспаровым и А. Мурашовым предлагала добиваться изменения политического строя посредством всеобщей политической забастовки.

Среди либеральных партий, заявивших о продолжении традиций своих исторических предшественников, следует назвать Народно-конституционную партию, которая была образована в августе 1990 г. на основе развития политических идей, идущих от “Союза 17 октября”. В ее документах предлагалось “для возвращения к насильственно прерванному (в 1917 г.) государственно-правовому процессу признать незаконными все акты большевистского режма по расчленению России на так называемые республики и по социально-экономическому устройству страны”. Для решения судеб России предлагалось созвать Учредительное собрание.

В ноябре 1990 г. была создана Республиканская партия Российской Федерации (РПРФ) на базе той части “Демократической платформы в КПСС”, которая вышла из ее рядов в дни работы XXVIII съезда КПСС. Ее возглавили В.Н. Лысенко, С.С. Сулакшин и В.Н. Шостаковский.

Весьма скоро малочисленные либеральные партии почувствовали необходимость объединения своих усилий. Это особенно проявилось в ходе подготовки и проведения выборов народных депутатов РСФСР весной 1990 г. В результате в октябре того же года удалось создать единое либеральное политическое движение “Демократическая Россия”, в которое вошли все основные либеральные силы. Главными экономическими целями движения были названы: свободный рынок, свободное предпринимательство, свободная конкуренция различных форм собственности и экономических укладов. Политическими идеалами “демороссов” объявлялись плюрализм в политике, идеологии и культуре, многопартийность, демонтаж тоталитарных государственных структур, демократизация и департизация органов правосудия, право наций на самоопределение при соблюдении прав национальных меньшинств.

Во многом при поддержке Демократической России и опираясь на либеральные лозунги, на президентских выборах 1991 г. уверенную победу одержал Б.Н. Ельцин. Это означало наступление нового этапа в развитии российского либерализма – приход либералов к реальной власти.

Однако в условиях сохранения за союзным центром приоритета в вопросах внешней политики, обороны, государственной безопасности и других вопросах власть, полученная либералами в одной из республик (пусть и крупнейшей), казалась им неполной, порой [c.583] эфемерной. Начался по инициативе Ельцина этап противостояния центрального и российского руководства.

Августовский политический кризис 1991 г. в одночасье усилил позиции российских либералов. Их влияние впервые распространилось на положение дел во всем СССР. Наступил период двоевластия не просто Горбачева и Ельцина, не только Центра и российского руководства, но и коммунистов-реформаторов и либералов-реформаторов. У одних за плечами был противоречивый, в целом неудачный опыт экономического и политического реформирования в годы “перестройки”, у других – надежды и поддержка огромного количества (если не большинства) населения. Такое положение не могло продолжаться долго. В противном случае ситуация грозила выйти из-под контроля. [c.584]

Либералы у власти

В конце октября 1991 г. президент Б.Н. Ельцин выступил на съезде народных депутатов РСФСР с программой рыночных преобразований. Предполагалось в короткий срок провести либерализацию цен и приватизацию большей части государственной собственности. При подготовке проекта реформ выявились две основные точки зрения на последовательность действий и социальную направленность перемен. Е.Т. Гайдар предлагал вначале отпустить цены, ввести свободную торговлю, затем провести приватизацию и на этой основе обеспечить стремительное создание рыночной инфраструктуры и макроэкономическую стабилизацию. По его мнению, социальная цена такой программы была бы высокой, но терпеть издержки рынка пришлось бы недолго, так как предполагалось быстрое насыщение потребительского рынка и последующий устойчивый экономический рост.

Другой точки зрения придерживался Г.А. Явлинский. Он полагал, что сначала стоит осуществить приватизацию и лишь затем проводить либерализацию цен, тогда социальные потери будут минимальны. Президент назначил Е.Т. Гайдара вице-премьером правительства России, ответственным за реформу, а через некоторое время – исполняющим обязанности главы правительства практически с неограниченными полномочиями. Это означало и автоматическое принятие его проекта реформ.

Со 2 января 1992 г. в стране были “отпущены” цены на товары. Одновременно была упразднена централизованная система распределения ресурсов. Сразу выяснилось, что расчеты экономистов, прогнозировавших 2-3-кратное повышение цен, оказались неверными. Цены выросли в 10–12 раз и сделали для абсолютного большинства населения недоступными даже товары первой необходимости, так как обещанная индексация заработной платы и пенсий не превысила 70%, а вклады населения в единственном тогда и “самом надежном” банке страны – Сбербанке – были просто обесценены. Это поставило на грань бедности десятки миллионов пенсионеров и работников бюджетных организаций, которым с перебоями выплачивались их скудные оклады. [c.584]

Одновременно капиталы теневой экономики и созданных еще при Горбачеве естественных монополий были направлены на скупку объявленных к приватизации 20% предприятий в промышленности и 70% предприятий торговли и сферы услуг, а также источников сырья. Абсолютному большинству населения покупать акции приватизируемых предприятий было не на что. В этих условиях правительство либералов-реформаторов объявило о выдаче с 1 октября 1992 г. приватизационных чеков-ваучеров, которые с 1993 г. было разрешено вкладывать в акции предприятий. Однако тут же началась неконтролируемая скупка ваучеров новыми предпринимателями и банкирами по их номинальной (сильно заниженной) стоимости. Цены тем временем продолжали расти в течение всего года. К концу 1992 г. они выросли в 100–150 раз, в то время как средняя зарплата – в 10–15 раз. Это привело к значительному сокращению потребления населением продуктов питания. Потребление мяса упало (причем в сравнении с далеко не самым “сытным” 1991 г.) до 81%, молока – до 56%, овощей – до 84%, рыбы – до 56%. Большинство семей стало тратить на питание до 3/4 своих доходов. С 1992 г. началось абсолютное сокращение численности населения России (впервые с военных лет). Если в 1992 г. оно сократилось на 70 тыс. человек, то в 1995 г. – почти на миллион. Спад промышленного производства достиг в 1992 г. 35%. Не удалось обуздать и стремительно набиравшую темпы инфляцию. Не оправдались расчеты Гайдара на финансовую поддержку Запада. Международный валютный фонд (МВФ) занял выжидательную позицию, ссылаясь на нестабильность ситуации в России. Непредсказуемость развития событий явилась причиной того, что вместо инвестирования в отечественную экономику “новые русские” предпочитали вывозить полученные сверхприбыли за рубежи Отечества. Только в 1992 г. из России было вывезено 17 млрд. долларов. Ранее скрытая коррупция государственных чиновников (в немалой степени прежде опасавшихся партийного и народного контроля и быстрой расправы) приобрела вполне легальный характер.

В течение первого года реформы пострадали не столько убыточные и технически отсталые предприятия (как уверяли либералы-реформаторы), сколько передовые наукоемкие производства (в первую очередь связанные с военно-промышленным комплексом). Валовой внутренний продукт России оказался в 1993 г. на уровне таких стран, как Испания, Мексика, Бразилия.

В то же время резкая смена вех во внешней политике привела к тому, что в короткий срок торгово-экономические связи России с прежними республиками СССР и союзниками по восточному блоку были парализованы, что также болезненно сказалось на состоянии отечественной экономики.

В результате главная задача первого года реформ – макроэкономическая стабилизация – так и не была решена, а вместо ожидавшегося “цивилизованного рынка” страна получила полукриминальный “дикий капитализм”.

Оказавшиеся у власти либералы, без сомнения, несут и свою долю ответственности за распад СССР. Личные амбиции и узкополитические [c.585] интересы стали если не главной, то одной из важнейших причин “беловежских соглашений”. Эти решения были продиктованы стремлением быстрее опрокинуть мешавший (в том числе и либеральным преобразованиям) центр.

В ходе предвыборной президентской кампании 1991 г. неоднократно звучали призывы кандидатов-либералов к регионам “брать суверенитета столько, сколько сможете съесть”. Этим правом регионы воспользовались в полной мере. Началась децентрализация управленческой вертикали, неизбежно повлекшая за собой не только сбои в управлении территориями из теперь уже российского центра, но и попытки некоторых из них объявить о своей государственной независимости. В свою очередь, это вызвало ряд новых вооруженных столкновений на межнациональной почве, заложило основу для грядущей чеченской войны.

В области внешней политики ситуация также оказалась крайне непростой. Изменилось геополитическое положение России. В результате распада СССР и краха коммунистической системы в Восточной Европе была взорвана биполярная система послевоенных международных отношений, на которой базировалась стабильность в мире. Распад единой системы вооруженных сил СССР, “приватизация” бывшими союзными республиками наиболее оснащенных в техническом отношении ударных военных группировок, находившихся по периметру границ СССР, не только снизили обороноспособность России, но и во многом способствовали эскалации межнациональных конфликтов, прежде всего на Кавказе, в Средней Азии, Приднестровье.

С распадом “социалистического лагеря” и отказом СССР, а затем и России от поддержки традиционных союзников в “третьем мире” страна оказалась в сложном положении, не обретя с западными странами союзнических отношений, на которые рассчитывали как “прорабы перестройки”, так и сменившие их у власти либералы. Западные либералы – партнеры России, укрепляя отношения со странами СНГ, исходили не столько из абстрактной идеи “всеобщего мира” и “общечеловеческих ценностей”, сколько из вполне прагматичных и естественных национальных (в том числе политических) интересов. В этих условиях приоритетным направлением внешней политики России объективно становилось ближнее зарубежье – СНГ и прежние традиционные союзники и партнеры (включая Китай). Однако осознание этого пришло не сразу, что вынудило многие страны СНГ переориентироваться на других влиятельных соседей.

Вместе с тем нельзя не видеть и некоторых успехов правления либералов. Реформаторам удалось насытить потребительский рынок за счет товаров, закупаемых за рубежом (люди впервые свободно вздохнули без очередей). В короткий срок был подготовлен и заключен Федеративный договор, укреплялись разносторонние политические и экономические отношения со странами Запада, развивающимися государствами. Россия начала постепенную интеграцию в общеевропейские и недоступные для нее прежде международные структуры. Угроза возникновения термоядерной войны между Россией и ее главными вероятными противниками прошлых лет заметно ослабла. Однако [c.586] этого оказалось явно недостаточно для того, чтобы большинство населения страны положительно оценило первый год либеральных реформ.

В декабре 1992 г. съезд народных депутатов РСФСР признал деятельность правительства неудовлетворительной и отправил Гайдара в отставку. Новым главной кабинета стал “умеренный либерал” В.С. Черномырдин.

Несмотря на то что в правительстве Черномырдина остались представители радикальных либералов – сторонников Гайдара, в целом расстановка сил в высших эшелонах власти свидетельствовала о том, что симпатии президента и народных депутатов теперь на стороне умеренных либералов. В стане либералов началась новая перегруппировка сил, приведшая к уходу из кабинета ряда сторонников Гайдара. Сохраняя общее направление движения в сторону рынка, Черномырдин сделал ставку на поддержку государственных (в том числе убыточных) предприятий. Особое внимание было уделено топливно-энергетическому и оборонному комплексам, получившим от правительства кредиты. Все это потребовало дополнительных средств и привело к усилению инфляции. На Западе, да и в самой России заговорили не о корректировке, а о смене курса реформ. В этих условиях состоялось “второе пришествие” Гайдара в правительство в роли заместителя председателя, отвечавшего за экономическую реформу. Ему удалось путем возобновления жесткой финансовой политики снизить темпы инфляции к концу 1993 г. В то же время главной чертой политики Черномырдина продолжал оставаться протекционизм. В начале 1994 г. из-за несогласия в принципах проведения реформ Гайдар покинул правительство.

Почти весь 1993 год прошел под знаком противостояния президентской и представительной власти, заведшего страну в политический и конституционный тупик. По существу, речь шла об органической несовместимости президентской (либеральной) и советской систем власти, объединенных после 1990–1991 гг. в рамках одной политической системы.

Президент осенью пошел на роспуск советов всех уровней и объявил о начале формирования новой политической системы и принятии новой Конституции России. В период вооруженных столкновений в Москве в начале октября 1993 г. отношение к ним со стороны либералов было также различным. Гайдар призвал по телевидению своих сторонников выйти на улицы для противодействия сторонникам Верховного совета, а позже безоговорочно поддержал предпринятые президентом меры.

Вместе с тем силовое решение проблемы усилило президентскую власть в стране, ослабив законодательную и судебную ветви. В итоге это означало, что идея реального разделения властей, реализацию которой либералы считали одной из своих главных задач, так и не была проведена в жизнь, хотя на этом пути политическая реформа 1993 г. сделала известные шаги вперед. [c.587]

Либералы в Думе

В последовавшей осенью 1993 г. предвыборной кампании радикальные либералы во главе с Гайдаром выступили под лозунгом объединения всех сил, поддержавших действия президента. Было создано предвыборное объединение либералов радикального крыла “Выбор России”, которое на выборах в Государственную думу заняло второе место, получив 15,5% голосов. Депутатами Думы по списку “Выбора России” стали Е. Гайдар, Г. Бурбулис, А. Гербер, Ю. Гусман, А. Нуйкин, А. Чубайс, А. Шабад, Г. Якунин, С. Юшенков и другие (всего 40 человек). К ним присоединились также многие депутаты, избранные по одномандатным округам. В результате общая численность их почти удвоилась, и эта фракция стала самой крупной в Думе. Это был максимальный успех, достигнутый либералами в ходе демократических выборов.

Весной 1994 г., стремясь закрепить успех, либералы предприняли усилия по созданию на базе избирательного объединения новой либеральной политической партии. Летом того же года она была создана. Это был “Демократический выбор России” (ДВР). В принятом программном документе в качестве главной цели провозглашалось формирование “общества свободных людей”. Экономическими основами рыночной экономики были названы частная собственность и конкуренция. В духе либеральной политической традиции в документе подчеркивалось, что основная ответственность за формирование нового общества ложится на самих граждан, в числе важнейших экономических задач ДВР называл продолжение приватизации государственной собственности и увеличение инвестиций в экономику не за счет государства, а за счет частных капиталов, сбережений граждан и иностранных инвестиций. Проводимая правительством умеренных либералов политика протекционизма была подвергнута критике. В документах съезда ДВР со всей определенностью подчеркивалось, что лишь жесткая конкуренция способна вызвать быструю демонополизацию экономики России и ее последующий рост. В программе ДВР было введено понятие национальных интересов России. Их сущность, по мнению разработчиков и участников обсуждения программы, заключалась в том, чтобы “вернуть Россию в лоно мировой цивилизации”, откуда она была, по их словам, “вырвана” большевиками. С началом чеченской войны ДВР была по существу единственной партией, резко осудившей действия федеральных властей.

Другой политической силой, представлявшей либералов в Думе первого созыва, были сторонники Г.А.Явлинского и других умеренных либералов, оформивших в ходе подготовки к выборам 1993 г. предвыборный блок “Явлинский – Болдырев – Лукин” (“Яблоко”). В декабре 1993 г. они получили от избирателей 7,86% голосов и провели в Думу 27 депутатов. Представители умеренных либералов возглавили думские комитеты по международным делам (В. Лукин) и по бюджету и финансам (М. Задорнов).

Наряду с “Выбором России” “Яблоко” стало еще одним центром притяжения либералов, причем впервые – именно умеренной ориентации. В возникшее на его основе общественно-политическое [c.588] объединение вошли представители других либеральных партий – Республиканской партии России, Российского христианско-демократического союза и др. Противопоставляя себя радикалам из либерального лагеря, Явлинский и его сторонники уже в начале 1994 г. заявили, что курс правительства Гайдара – Черномырдина не оправдал себя, а его итогом стали углубление экономического и политического кризиса в обществе, рост социальной напряженности, обнищание большей части населения страны. Гайдар был справедливо обвинен в отсутствии четких представлений о том, что и как нужно было сделать для формирования в России основ рыночной экономики. Осуждая политику монетаризма, проводившуюся Гайдаром, “Яблоко” верно указывало на высокую социальную цену осуществляемых преобразований и ее несоразмерность полученным в итоге результатам. Главную проблему в развитии российской экономики в эти годы Явлинский связывал, с одной стороны, с сохранением монополистической модели экономики и объяснял это начавшейся еще при Горбачеве “сменой вывесок”, в результате которой образовались крупнейшие сырьевые монополии (“Газпром”, РАО ЕЭС), а с другой – с отсутствием инвестиций.

В политической области расхождение Явлинского с Гайдаром состояло в различном понимании самой демократии. Если для первого она сводилась к формированию и налаживанию работы всего спектра учреждений правового государства, то для второго было достаточно сосредоточить власть в действующих структурах в руках идейных сторонников даже без радикального обновления самих этих государственных структур.

Еще одной политической организацией либералов была Либерально-демократическая партия В.В. Жириновского. Если в самом начале своей деятельности она выступала с “общелиберальных” позиций, то в результате изменения политической ситуации в обществе, падения авторитета и доверия избирателей к радикал-либералам про-западнического типа наметилась ее трансформация в “национал-либеральную” партию. Тем не менее по мере разочарования широких масс избирателей в радикальном либерализме (дискредитированном в их глазах в 1992–1993 гг.) синтез либеральных ценностей и российских (а порой – русских) национальных традиций (выразившийся в партийном девизе ЛДПР “Свобода, закон, Россия”) становился для них новым и весьма привлекательным явлением.

Немалую роль в этом сыграла и неординарная, ярко выраженная авторитарная личность В.В. Жириновского. Его предельное упрощение. политических проблем, ориентация предвыборной кампании на каждую их основных страт общества (выраженная в конкретных лозунгах) привели к тому, что в декабре 1993 г. на выборах в Государственную думу его партия вышла на первое место по числу поданных голосов (23%), потеснив даже радикал-либералов Гайдара. Традиционные либеральные ценности были представлены в программных документах ЛДПР идеями создания “единого правового пространства” на территории бывшего СССР; гарантий прав человека на всей территории страны; защиты населения от преступных проявлений как со стороны криминальных структур, так и со стороны государственных [c.589] чиновников; идейного и политического плюрализма; признания личного счастья человека главной целью политики партии и государства; равенства представителей всех наций и народностей страны; равноправного сотрудничества государств.

“Национальным” дополнением к либеральным программам ЛДПР явилось особое понимание Жириновским и его единомышленниками сущности национальных интересов России. Лидер партии исходил из того, что с конца XIX в. западный мир оказался заинтересован в сырьевых и территориальных богатствах России настолько, что в течение XX в. предпринял несколько попыток разрушить Россию как самостоятельное геополитическое образование. К числу таковых он относил все войны, которые пришлось вести России и СССР. Неоднозначно оценивается и советский опыт. Считая события Октября 1917 г. “национальной катастрофой”, Жириновский тем не менее высоко оценивал не только построение основ индустриального общества в СССР, но и те социальные гарантии и завоевания, которые имели место при советской власти. Корни “застоя” он связывал с “деградацией политической верхушки” партийно-советского руководства. Таким образом, в данном случае он выступал как откровенный государственник.

События 1991 г., ив первую очередь распад СССР, Жириновский рассматривал как великую историческую катастрофу, инспирированную Западом с целью уничтожить своего опаснейшего конкурента и соперника.

Действия радикал-реформаторов с 1991 г. он расценивал как предательские по отношению к России. Полученную в 1991 г. власть они, по мнению лидера ЛДПР, использовали не для выведения страны из исторического тупика, а для расхищения национальных богатств страны в интересах США и Западной Европы. С точки зрения ЛДПР, первая половина 90-х гг. прошла под знаком подавления отечественной экономики, сознательного усиления финансовой, технологической и продовольственной зависимости России от Запада, размывания национальных традиций и культуры.

Предметом особого внимания ЛДПР стал русский вопрос. Отсутствие национальной государственности русского народа ведет, по ее мнению, к вырождению русских как нации.

Каким видится национал-либералам выход из создавшегося положения?

“Поднять Россию с колен” Жириновский и ЛДПР предлагают путем восстановления военно-стратегических и геополитических позиций страны в мире с помощью укрепления обороноспособности государства, повышения социального престижа офицеров, работников госбезопасности и внутренних дел. С привлечением эффективной армии и сил МВД предполагается не только ликвидировать незаконные военизированные формирования в стране, но и начать реализацию “единой антимафиозной политики”.

В области экономики ЛДПР считает необходимым прекратить использование зарубежных кредитов. Иностранные инвестиции могут быть разрешены лишь в случае, если условия их предоставления отвечают национальным интересам страны. Приветствуются и поощряются свобода предпринимательства, снятие любых ограничений на [c.590] получение доходов граждан (при условии жесткой налоговой дисциплины и законности экономической деятельности). Основными источниками для возрождения экономики страны называются: возвращение вывезенных за границу капиталов (в первую очередь финансово-экономическими группами), увеличение продажи оружия, прибыльное использование собственности за пределами страны, возвращение России огромных долгов стран “третьего мира”, использование государственного регулирования в экономике.

В области национально-государственного строительства ЛДПР исходит из идеи восстановления Российской державы в существовавших прежде границах. Она мыслится как добровольное объединение входивших прежде в СССР территорий. Степень интеграции должна быть дифференцирована. Необходимо создать этническое Российское государство (его основу должна составить нынешняя российская территория), в котором национально-государственное деление будет заменено административных (губерниями). Это образование должно стать основой Российской Федерации, в состав которой, как предполагается, войдут бывшие союзные республики СССР. Наконец, вокруг нее создается конфедерация восточноевропейских славянских государств. Правда, неясно, каким образом данная модель может быть реализована.

В сфере внешней политики ЛДПР выступает, как уже отмечалось, за полную ее переориентацию с Запада на традиционных союзников СССР, в первую очередь на страны “третьего мира”.

Несмотря на несовершенство многих выводов и конструкций, одиозность лидеров и противоречивую думскую деятельность, ЛДПР, вопреки многим прогнозам, не сходит с политической арены. На думских выборах 1995 г. она получила 11% голосов (2-й результат по партийным спискам). На президентских выборах 1996 г. за В.В. Жириновского отдали голоса 5,8% всех участвовавших в голосовании (5-й результат).

Еще одна партия национал-либерального направления – Народно-республиканская партия (НРП) генерала А.И. Лебедя. Выход его на арену политической жизни и уверенный успех в первом туре президентских выборов 1996 г. (около 15%, что было третьим результатом после Б.Н. Ельцина и Г.А. Зюганова) свидетельствовали о новом явлении в российском либерализме. Программные позиции НРП были довольно близки национал-либеральным программам ЛДПР. Но совершенно иным представал сам лидер партии. В отличие от неуравновешенного, резкого, непредсказуемого, гротескного Жириновского избиратель увидел авторитетного боевого генерала, способного навести порядок на вверенной ему территории (о чем говорил опыт Приднестровья) и выступавшего за безусловный отказ от возврата к коммунистическому прошлому. Он предстал человеком, пекущимся об интересах русских в ближнем зарубежье, о возрождении экономики на либерально-национальной основе, о придании России утраченного статуса второй сверхдержавы современного мира.

Слова “За державу обидно!” были весьма созвучны настроениям огромного количества избирателей. Добавило популярности этому политику и его кратковременное пребывание на посту секретаря [c.591] Совета безопасности и помощника президента по национальной безопасности, главным итогом деятельности которого стало прекращение боевых действий в Чечне. Позже, однако, как и другие либеральные партии, НРП пережила кризис и раскол.

В начале 1995 г. возникла еще одна либеральная организация ~ общественно-политическое движение “Вперед, Россия!”, лидером которого стал Б.Г. Федоров. В преювыборных документах движения говорилось, что Россия еще так и не приступала к либеральным реформам. Ответственность за это была возложена на президента Б.Н. Ельцина. Федоров выступал с программой, содержание которой должно было, по его мнению, привлечь к нему миллионы простых избирателей. В ней, в частности, предлагалось: снижение налогов, сокращение госаппарата, предоставление Думе права утверждать главу правительства, отмена внебюджетных фондов президента и премьер-министра. Главным пунктом программы, за которым, как предполагалось, могли пойти избиратели, стало требование “вернуть долги” финансовых пирамид. Однако все это не привело к желаемому результату: на выборах-95 движение получило лишь 1,8% голосов.

В канун думских выборов 1993 г. была образована еще одна либеральная Партия Российского единства и согласия (ПРЕС). В условиях начавшегося после октября 1993 г. размежевания либералов будущий лидер ПРЕС вице-премьер С.М. Шахрай выступил с консервативно-традиционалистских позиций. Сохраняя такие основы либеральной доктрины, как права человека, правовое государство, частная собственность, конкуренция и другие, он первым из лидеров политических партий либерального лагеря выступил за приоритет федерализма, который в партийных документах ПРЕС был назван “всеобъемлющим принципом организации общественной жизни в России”. Отмечая целесообразность использования положительного опыта западного мира, ПРЕС одновременно подчеркивала необходимость учитывать российские традиции. Однако все эти политические позиции звучали на уровне деклараций, за которыми не последовало конкретной программы достижения провозглашенных целей. К тому же Шахрай как вице-премьер в глазах общественности должен был разделить всю ответственность за политику прежних лет пребывания либералов у власти. В итоге на выборах 1993 г. ПРЕС получила 6,7% голосов, а на выборах 1995 г. – 0,36% голосов, что свидетельствовало о полном политическом поражении этого направления либерализма.

В условиях центробежных тенденций в стане либералов, падения авторитета и доверия избирателей к тем партиям, которые были ближе всего к президенту и правительству, осенью 1995 г. была предпринята попытка создать новую либеральную “партию власти”. Ею должен был стать предвыборный блок “Наш дом – Россия”, который возглавил тогдашний глава правительства В.С. Черномырдин. Однако бремя ответственности за прежние годы правления, равно как и отсутствие серьезных корректив курса, при всей огромной материальной поддержке привели этот блок на выборах в Думу лишь на второе место. После отставки Черномырдина с поста премьер-министра НДР также пережил кризис и раскол, а его политический рейтинг резко упал.

[c.592]

Президентские выборы 1996 г. показали, что большинство голосовавших избирателей в обоих турах больше опасались возврата к прежней модели общественного устройства, нежели продолжения начатого в 1991 г. либералами экономического курса. В то же время налицо было и сокращение электората всех основных либеральных партий России. Каковы же причины неудач и перспективы развития российского либерализма?

Одной из глубинных причин слабости либералов является то, что веками в российском обществе формировались ментальности, в основе которых лежала идея коллективизма. Либеральная доктрина с ее индивидуалистическим началом, как показывает история, входит в непримиримое противоречие с многовековой традицией россиян. Попытки же “сломать менталитет” с помощью изменений в системе образования и т.п. вызывают серьезное сопротивление со стороны большинства населения.

Реформы 90-х гг. так и не привели к появлению среднего класса, который в любом обществе выступает носителем либеральной идеологии. Введенная самими же либералами налоговая система отодвигает появление этого класса на многие годы.

Немногочисленные активные либерально ориентированные политические силы оказались распылены между множеством партий. И вызвано это далеко не всегда только идейными соображениями. В большинстве случаев имеют место политические амбиции или материальные интересы конкретных лиц, перед которыми общий интерес (в данном случае либеральный) отступает на задний план.

В условиях отсутствия среднего класса главным носителем либеральных идей выступает интеллигенция (главным образом научная и творческая), но не вся, а преимущественно столичная (Москвы и Санкт-Петербурга), в то время как с влиятельной провинциальной интеллигенцией (немногочисленной по своему составу) ведется либералами слабая работа,

Наконец, деятельность радикал-реформаторов у власти, особенно в первые два года реформ, привела к компрометации в общественном сознании идей либерализма точно так же, как в конце 80-х – начале 90-х гг. это произошло с идеей коммунизма. Главное, чего не пожелали понять и учесть реформаторы-либералы, – это необходимость проведения социально выверенной политики, учитывающей потребность адаптации большинства населения страны к новым общественным реалиям.

Опыт последних лет показывает, что перспективы у либералов в России могут сохраниться и реализоваться лишь в том случае, если они перестанут слепо копировать опыт других стран и народов, а попытаются использовать необходимые его стороны с учетом национальных традиций и элементарной целесообразности. В противном случае “второе пришествие” либерализма в Россию может оказаться столь же неудачным, как и первое. [c.593]

Глава XXX. НАЦИОНАЛ-РАДИКАЛИЗМ

Закат СССР был ознаменован взрывом национальных движений, ставших одной из причин крушения могущественной советской империи, В возникших новых независимых государствах власть оказалась в руках националистических движений или старой партийно-советской элиты, перекрасившейся в национальные цвета и умело воспользовавшейся благоприятной политической конъюнктурой для освобождения от опеки Кремля и утверждения своей безраздельной власти в республиках. Хотя к середине 90-х годов националистическая стихия ослабла, тем не менее национализм в подавляющем большинстве постсоветских государств остается важным фактором их легитимации, он обосновывает их право на независимое существование и служит основой официальной идеологии и пропагандистской доктрины.

Россия явно выбивалась из этого ряда. Национализм самого большого народа СССР – русского – не принял сколько-нибудь широких масштабов. Как политическое течение он был слабым и маловлиятельным. Доминировавшая в общественной жизни России интеллигенция демократической ориентации относилась к его проявлениям индифферентно и не пыталась, в отличие от интеллигенции других советских республик, соединить национальные и демократические ценности. Российская политическая элита также избежала инфицирования вирусом национализма.

Однако приблизительно с конца 1993 г. ситуация стала меняться. На парламентских и президентских выборах националисты получили ощутимую поддержку общества. В официальной пропаганде все чаще стали появляться обороты, заимствованные из лексики национализма. Хотя национализм не определяет содержание отечественной политики, тем не менее он превратился в значимый фактор, который уже невозможно игнорировать.

Каково же идейное и программное наполнение национал-радикализма? Какое место он занимает в российском политическом спектре? Как он развивался в течение последнего десятилетия? Ответы на эти вопросы помогут составить портрет русского национализма, определить степень его влиятельности и оценить перспективы.

Прежде всего, необходимо сказать несколько слов о самом понятии “национализм”. Современная наука воспринимает его без оценки, негативной или позитивной, оно носит ценностно-нейтральный характер и служит для обозначения феномена, характер и направленность которого могут быть различными. Под национализмом [c.594] понимается политическое движение, стремящееся к завоеванию или удержанию политической власти и оправдывающее эти действия с помощью идеологической доктрины, ставящей во главу угла “нацию” как высшую ценность. При этом “нация” трактуется по-разному; как культурно-историческая и языковая общность, то есть общность исторической судьбы, языка и культуры; как кровное родство (эта точка зрения носит расистский характер); наконец, в современном мире, особенно на Западе, все шире распространяется понимание нации как единого согражданства вне зависимости от этнического происхождения (это так называемая “политическая нация”).

Исходя из многообразия интерпретаций базовой категории национализма понятно, что нет недостатка в его вариантах и версиях, в том числе шовинистических и реакционных. Тем не менее не стоит забывать, что исторически национализм сыграл значительную прогрессивную роль в процессе формирования национальных государств, а также в борьбе за их независимость. Вместе с тем грань между “позитивным” и “негативным” национализмом столь условна и расплывчата, что защитный национализм легко и незаметно перерождается в агрессивный и реакционный. [c.595]

Русский национализм в СССР

По вполне понятным причинам о национализме как политическом течении до начала “перестройки” не могло быть и речи. Коммунисты не допускали даже намека на существование политической и идейной альтернативы своей доктрине. Однако со временем их отношение к русскому национализму эволюционировало и приобрело заметную двойственность.

В 20-е годы и первой половине 30-х любое указание на специфические русские интересы квалифицировалось как проявление “великодержавного русского шовинизма” с соответствующими политическими выводами, а на русских – “бывшую угнетающую нацию” – возлагалась коллективная ответственность за мнимые или реальные прегрешения царизма. Но уже с середины 30-х годов наметилось постепенное включение элементов русского национализма (преимущественно на уровне символов и лозунгов) в официальную советскую идеологию. В годы войны эта тенденция усилилась, и Сталин признал русских “руководящей силой в великом Советском Союзе”. Под покровительством властей оказалась и жестоко гонимая ранее Русская православная церковь. С конца 40-х годов страна боролась с космополитизмом и вовсю пропагандировалась идея “русского первенства”, содержавшая в себе солидный шовинистический заряд.

Именно в сталинскую эпоху были сформированы и апробированы два подхода советского режима к русскому национализму: с одной стороны, его нейтрализация и подавление, с другой – функциональное использование. За каждым из этих подходов стояли весомые аргументы.

В пользу первого говорило то, что русский национализм кардинально противоречил вненациональной идеологии пролетарского [c.595] интернационализма и марксистскому учению, являвшимся важнейшим источником легитимации режима. Он никоим образом не укладывался в русло идеи “единого человечьего общежитья”, впоследствии, в 70-е годы, трансформировавшейся в советский вариант концепции “плавильного котла” – “новой исторической общности людей”. Нарастание русского национализма угрожало отторжением от Москвы других народов СССР и подрывом единства полиэтничной советской элиты. В рамках советской системы любой национализм представлял опасность для политической стабильности, но русский – национализм структурообразующего этноса – был опасен вдвойне: выпусти его на волю, и он взорвет Советский Союз изнутри.

Вместе с тем русский национализм обладал рядом черт и свойств, игнорирование которых было опасно и которые можно было использовать для укрепления режима. Во-первых, это колоссальный мобилизационный потенциал национализма, в полной мере задействованный во время Великой Отечественной войны. Во-вторых, абсолютное пренебрежение интересами ключевого (с точки зрения численности и социально-профессиональной структуры) народа советской империи могло привести лишь к превращению русских в такую же потенциальную угрозу политической стабильности, как и поощрение русского национализма. В-третьих, появлялся соблазн использовать имперскую форму русского национализма в качестве дополнительного фактора легитимации – вторичного по отношению к официальному учению, но тем не менее достаточно значимого.

Русский национализм использовался властью именно с целью упрочения собственных основ. Пределы его функционирования объективно ограничивались базовыми принципами советского коммунистического режима: нельзя было покушаться на марксистскую идеологию и октябрьскую революцию – “сакральный” источник новой власти; нельзя было требовать не только преимуществ, но даже фактического равноправия России с другими советскими республиками – лишь жертвенность со стороны русских могла сохранить монолитность и обеспечить успешное функционирование советской империи. Преимущественно русский состав советской политической элиты мало что значил, тем более что по своему самосознанию она была скорее советской, чем национальной.

Со второй половины 50-х годов политика режима, как уже говорилось, все более заметно приобретала двойственный характер. Власть пыталась соблюсти неустойчивый баланс между недопущением русского национализма как массового движения, блокированием его проникновения в политическую элиту и истеблишментарные группы и необходимостью каких-то шагов навстречу требованиям русских, частичным удовлетворением интересов России. Иными словами, то была политика “кнута и пряника”.

Эта двойственность стала особенно рельефно проявляться в 70-е – первой половине 80-х годов. Хотя любые попытки русских националистов выдвинуть политические требования жестко пресекались, в сфере культуры, литературы и искусства национализм развивался относительно беспрепятственно (именно на 60–70-е годы пришелся расцвет так называемой “деревенской прозы”); здесь он [c.596] порой даже пользовался покровительством некоторых представителей политической элиты. Возникла сеть отделений Всероссийского обществ охраны памятников истории и культуры (ВООПИК) и связанных с ними культурно-просветительских клубов и неформальных групп, выступавших прибежищем русского национализма.

К началу “перестройки” русские националисты представляли собой совокупность людей, объединенных нарастающей тревогой за положение России и русских: предметом их беспокойства служили деградация русского Нечерноземья, проблемы экологии и русской национальной культуры, разрушение исторических памятников, нарастающая алкоголизация населения и т.д. Никакой оформленной политической программы у них не было, а идеология носила зачаточный характер, представляя собой пеструю смесь национал-большевизма (попытка соединить русские национальные и коммунистические ценности), элементов язычества, православного монархизма и так называемого “антисионизма”. Последний занимал важное место в официальной советской пропаганде 60–70-х гг. и номинально представлял собой обличение “реакционно-буржуазной идеологии агрессивного государства Израиль и монополистических кругов еврейской буржуазии”. Для части русских националистов “антисионизм” служил прикрытием их собственной юдофобии, элементарного антисемитизма, которому тем самым придавалось “идеологически выдержанное” официозное обоснование. Именно в сионизме (читай: евреях) некоторые националисты были склонны видеть первопричину всех бед, обрушившихся на Россию. (Идея, как известно, не новая, уходящая корнями к “черной сотне” начала XX века.) [c.597]

“Память” и другие

Начало “перестройки” не привело к заметным изменениям в состоянии русского национализма. Как его организационные формы, так и поле деятельности оставались прежними: это были разрозненные кружки и клубы, участвующие в культурно-просветительской и реставрационной работе. Однако постепенно давали о себе знать первые плоды политики гласности, пробудившей от многолетней спячки советское общество, а также инициативы горбачевского руководства. По крайней мере некоторые из них (отказ от фантасмагорического проекта поворота северных российских рек в Среднюю Азию и широкомасштабная антиалкогольная кампания) вполне соответствовали требованиям русских националистов и позволяли им думать, что исполняется, наконец, самое заветное их желание – к власти в СССР пришла национально ориентированная сила.

С началом горбачевской “весны” в стране стали появляться первые ростки политической самодеятельности. Русские националисты оказались в авангарде этого процесса, чему в немалой степени способствовало наличие у них легальной клубной структуры под эгидой ВООПИК. В 1985–1987 гг. бурно политизировалась “Память” (во главе ее стоял Дмитрий Васильев). Будучи формально культурно-просветительским клубом, она настойчиво выдвигала слегка завуалированные политические требования, причем ее агитация была проникнута [c.597] нарастающим “антисионистским” пафосом и приобретала все более развязный характер. Хотя круг сторонников этой организации был ограничен, само название “Память” все более устойчиво ассоциировалось с русским национализмом вообще, становясь нарицательным; группы с таким названием начали появляться и в других городах России.

Поистине широкая известность пришла к “Памяти” после организованной ею в Москве 6 мая 1987 г. манифестации – фактически первой массовой политической акции эпохи “перестройки”. С участниками митинга встретился тогдашний глава московской городской организации КПСС Борис Ельцин, а “Память” (более широко – проблема русского национализма) стала предметом оживленного обсуждения среди членов самого политбюро.

Реакцией власти на открытое выступление русского национализма стала мощная пропагандистская кампания: страницы газет запестрели сенсационными заголовками об опасности возрождения “реакционного мелкобуржуазного национализма” (на Западе даже писали об угрозе “русского фашизма”). И хотя в лозунгах и требованиях “Памяти”, других руссконационалистических групп было немало дельного и разделявшегося общественностью (требования прекратить войну в Афганистане, усилить борьбу с бюрократизмом, восстановить памятники русской истории и старины и др.), пусть и подававшегося в популистской форме, внимание средств массовой информации привлекла в первую очередь “антисионистская” и “антимасонская” риторика части русских националистов.

Пропагандистский удар наносился отнюдь не только по “Памяти”. Вскоре под огнем ожесточенной критики оказался практически весь националистически ориентированный литературный истеблишмент (Василий Белов, Вадим Кожинов, Валентин Распутин и многие другие), а также журналы “Наш современник”, “Молодая гвардия” и, отчасти, “Москва”. Всех скопом их стали относить к скрытым или явным сторонникам “Памяти”, обвиняя в антисемитизме, покровительстве агрессивному национализму и приверженности сталинизму.

В это время в центре внимания оказалась дискуссия между “толстыми” литературными журналами: “Нашим современником” и “Молодой гвардией”, осторожно поддерживаемыми “Москвой”, с одной стороны, и “Дружбой народов”, “Знаменем”, “Невой”, “Октябрем”, а также “Огоньком” – с другой. Хотя поводом к ней служили те или иные литературные события (например, публикация романов Анатолия Рыбакова “Дети Арбата” и Василия Гроссмана “Жизнь и судьба”), фактически в эпицентре диспутов оказалась проблема оценки советской истории и выбора стратегии развития. Эти формально литературные дискуссии имели отчетливое политическое измерение.

По сути в конце 80-х возродился старый спор славянофилов и западников, спор о том, куда двигаться России. На сей раз “патриотам-реакционерам” противостояли “прогрессивные демократы-западники”. Отсюда и тот крайний накал страстей в ходе литературной дискуссии, и ярость в “обличении” русского национализма, сопровождавшаяся явными передержками. В результате этого пропагандистского наступления формировался крайне негативный образ [c.598] русского национализма – синонима антисемитизма и политической реакции.

Но и саму разоблачительную антинационалистическую кампанию “перестроечные” масс-медиа представляли как проекцию серьезных внутренних разногласий в высшем советском руководстве относительно стратегии реформирования СССР. В их интерпретации, группа “консерваторов-неосталинистов” во главе со вторым человеком партии Егором Лигачевым (в нее включались члены политбюро Виктор Чебриков (шеф КГБ), Михаил Соломенцев и некоторые другие), пыталась ослабить, а то и свергнуть “реформаторов”, во главе которых номинально стоял генсек Михаил Горбачев, а в роли фактического вдохновителя этой фракции якобы выступал Александр Яковлев. И вот эти консерваторы, прозрачно намекала пресса, и оказывают всяческую поддержку русским националистам.

Такие события, как появление знаменитого письма Нины Андреевой “Не могу поступаться принципами” (“Советская Россия”. 1989. 13 марта), хлестко названного “манифестом антиперестроечных сил”, работали на подтверждение конспирологической схемы “заговора консерваторов” против “реформаторов”. Поскольку именно Лигачеву принадлежала решающая роль в публикации этого письма, которое подавалось как альтернатива горбачевской линии, сомнений у “демократической общественности” не оставалось: под руководством “злого гения”, Лигачева, формируется “правый блок” – коалиция неосталинистов, русских националистов и консервативной номенклатуры, намеревающаяся растоптать хрупкие ростки гласности, свободы и демократии и ввергнуть страну во мрак тоталитарного прошлого.

В действительности Лигачев никогда не был покровителем русского национализма. Хотя “деревенская проза” задевала эмоциональные струны его души и он разделял ее тревожный пафос и обеспокоенность судьбой “коренной” России, Лигачев был “твердокаменным” марксистом. Его видение реформ конца 80-х не выходило за рамки курса, намеченного Юрием Андроповым: жесткая дисциплина, контроль в идеологической сфере, монополия партии в политике, осторожная экономическая реформа.

Несмотря на существование в высшем руководстве страны разногласий,, естественных при принятии критически важных для судеб страны решений, глухое раздражение части политбюро политикой Горбачева не переросло в открытую оппозицию. Сам Горбачев воспринимал русский национализм с опаской, справедливо полагая, что его усиление может составить серьезную угрозу единству и целостности СССР. Что же до националистов, то они первоначально отнеслись к генсеку толерантно и даже одобрительно, чему немало способствовали шаги советского лидера по нормализации отношений с Русской православной церковью.

Одновременно развернулся процесс разоблачений в адрес партийных “консерваторов-сталинистов” и их союзников “националистов-антисемитов”. Это была попытка нейтрализации всех реальных и потенциальных противников начатой Горбачевым в 1987 г. “революции сверху”, целью которой была быстрая модернизация СССР, предполагавшая активное освоение и использование западного опыта, в том [c.599] числе в политической сфере. Это была именно нейтрализация, а не брутальное подавление: гласность не могла носить выборочного характера и распространяться лишь на идеи, близкие реформаторам (например, Валентин Чикин, главный редактор национал-большевистской газеты “Советская Россия”, не был снят со своего поста после публикации письма Андреевой); благодаря этому националистам удалось сохранить за собой плацдарм в виде ряда газет и журналов.

В целом антинационалистическая кампания выглядела эффективной. Русский национализм, вызывавший устойчивые ассоциации с чем-то ретроградным и агрессивным (явный или скрытый антисемитизм части националистов подпитывал эти представления) был скомпрометирован в глазах общества; как политическое течение он оказался маргинализован. Но помимо этого результата, вскоре проявились и некоторые другие последствия кампании.

В ходе ее не только национализм, но даже понятие “патриотизм” было жестко противопоставлено демократии и свободе (по страницам прессы кочевало: “Патриотизм – последнее прибежище негодяев”). Эти два понятийных и ценностных ряда оказались намеренно разведены, чего не было ни в одной из бывших социалистических стран Восточной и Центральной Европы, ни в бывших советских республиках, где именно сочетание национальных и демократических ценностей составило идейную основу массовых народных движений конца 80-х годов. Противопоставление идеи “демократии” идеям “патриотизма”, “национального интереса” стало одной из ключевых идеологических дихотомий в России конца 80-х – начала 90-х годов, что нашло свое воплощение в жесткой политической оппозиции демократов и националистов.

Политический характер инвектив против русских националистов втягивал их в политическую дискуссию и способствовал политизации русского национализма в целом. [c.600]

Русские и “русскость”

Превентивный удар по русскому национализму приторомозил, но не остановил его развитие. Удачный опыт национальных фронтов в советских прибалтийских республиках, общее нарастание националистической волны на периферии СССР, неспособность Центра противостоять ей, значительное повышение политической температуры в самой России, где сформировалась влиятельная демократическая оппозиция КПСС и союзному Центру, конфронтация Горбачева и Ельцина – все это давало мощные стимулы русскому национализму.

В конце 80-х происходило его заметное оживление, что проявилось прежде всего в росте числа руссконационалистических организаций, расширении их географии и поля деятельности. Наряду с открыто политическими организациями возникали многочисленные культурно-просветительские, духовно-религиозные, экологические группы и клубы националистической ориентации. В политизированной среде активно шел процесс идейно-политической дифференциации, то есть из прежнего аморфного национализма с синкретической [c.600] идеологией стали выделяться формирования, придерживавшиеся более или менее четких идеологем.

В идейном спектре русского национализма в то время оформляется такое весьма экзотическое течение, как православный монархизм, ратовавшее за реставрацию монархии в России и сохранение единства страны (Советский Союз рассматривался как продолжение и модификация Российской империи). Свое организационное воплощение эти идеи нашли в части групп расколовшейся “Памяти”, Христианско-патриотическом союзе, Союзе “Христианское возрождение” и в ряде других мелких и маловлиятельных формирований. Идеология православного монархизма носила т.н. “ретроспективный” характер, она была продолжением линии “черной сотни” начала XX в. с ее экзальтированной поддержкой “незыблемости основ самодержавия”, акцентированным антисемитизмом, антилиберализмом и антивестернизмом; порою в качестве своей платформы монархические организации текстуально воспроизводили программу Союза русского народа.

Рядом с монархистами существовали организации, считавшие республику наиболее подходящей для России моделью политического устройства. Однако республиканизм не тождественен демократизму: подавляющее большинство русских националистов крайне отрицательно относилось к ценностям открытого общества и выступало за установление сильной авторитарной власти, хотя далеко не все из них поддерживали идею сохранения империи любой ценой. Скажем, Национально-республиканская партия России Николая Лысенко, Русский общенациональный союз Игоря Артемова и некоторые другие ратовали за постепенную дезинтеграцию СССР, из которого должно было выделиться восточнославянское ядро – Россия, Украина, Белоруссия, присовокупившее “исторически русские территории” (Северный Казахстан, Приднестровье, часть Эстонии и т.д.). Русское освободительное движение вообще выступало за образование в составе РСФСР “Республики Русь”, сформированной из территорий России, населенных этническими русскими.

В массе своей националисты были едины в понимании русского народа как “триединого”, то есть включающего, помимо великороссов, также малороссов и белорусов, что отнюдь не мешало им серьезно расходиться в трактовке “русскости”, в понимании того, что значит быть “русским”. Одни (в первую очередь православные монархисты) вслед за Федором Достоевским провозглашали главным признаком русскости принадлежность к православию, однако в действительности сужали православие до узкоэтнических рамок “русской религии”. Другие трактовали русскость расширительно, считая ее критериями признание русского языка родным, вписанность в русскую культуру и традиции, любовь к России. Таким образом, если в первом случае речь шла об этноконфессиональной трактовке русскости, то во втором – о ее понимании как прежде всего культурно-психологической и культурно-исторической общности. Вместе с тем в среде русского национализма изначально существовала тенденция оценивать русскость в первую очередь по “объективным” критериям, то есть по крови, что не могло не вести к расизму. [c.601]

Присущая части русских националистов юдофобия нашла свое законченное и наиболее полное выражение в идеологии так называемых “антисионистских” организаций наподобие Союза за национально-пропорциональное представительство “Память” (его лидер Константин Смирнов-Осташвили получил широкую известность после скандала, устроенного им в начале 1990 г. в Центральном доме литераторов на заседании писательского объединения демократической ориентации “Апрель”; за этим последовало судебное разбирательство) и Всемирного (!) антисионистского и антимасонского фронта “Память”. Эти группы считали своей главной и исключительной целью борьбу с “сионизмом”, полностью игнорируя проблему национального возрождения, которая, по крайней мере номинально, является центральной для национализма.

Несмотря на все идеологические различия для подавляющего большинства русских националистических организаций был характерен ряд общих черт. Прежде всего, это бесспорное тяготение к авторитарной модели власти и буквально обожествление государства и таких его институтов, как армия и госбезопасность, которым придавалось чуть ли не сакральное значение. Затем – антивестернизм и обусловленные им антилиберализм и антидемократизм. Для русских националистов “Запад” был не столько географическим или геополитическим понятием, сколько метафизической категорией, олицетворением всего враждебного и имманентно чуждого русской цивилизации.

В области экономики программы националистов были не разработаны и страдали крайней декларативностью: на первый план выдвигалась идея “третьего пути”, альтернативного как советскому социализму, так и западному капитализму. Конкретно это предполагало смешанную экономику при ведущей роли государственного сектора и монополии государства на стратегически важные отрасли промышленности и внешнюю торговлю, протекционизм по отношению к отечественным товаропроизводителям, приоритет производственного сектора по отношению к финансовому, где, по уверениям националистов, господствует космополитичная буржуазия.

Важное место во всех программных документах русского национализма занимал комплекс вопросов, связанных с развитием русской национальной культуры и преодолением демографического кризиса. Несмотря на существование различных точек зрения в вопросе о конфигурации будущей национальной России (тождественна ли она СССР или нет), националисты сходились на признании необходимости перехода от федеративного устройства РСФСР к унитарной системе (де-факто таковая и существовала почти до начала 90-х): вместо автономных республик – губернии, а уж если автономии – то только национально-культурные. Политика по отношению к нерусским народам России в целом должна была носить этнопатерналистский характер, хотя против евреев и представителей кавказских этносов ряд националистических организаций планировал применение запретительных и дискриминационных мер.

Краеугольным камнем в программах русского национализма 80-х годов был лозунг полноценного суверенитета России, ее полного [c.602] равноправия с другими союзными республиками СССР. Националисты требовали создания таких институтов, отсутствовавших (или почти отсутствовавших) в РСФСР, как российские средства массовой информации, российская академия наук и даже российская компартия, а также настаивали на отказе от дотирования союзных республик за счет России и повышении политического статуса последней в составе СССР. Они рассчитывали, что осуществление всех этих требований создаст условия для возрождения русского народа, не понимая или не желая признавать, что полноценная реализация российского суверенитета стала бы мощным стимулом дезинтеграции СССР (как это в действительности и произошло).

Достаточно расплывчатыми и во многом мистифицированными были взгляды националистов на внешнюю политику. В большинстве своем они не выступали сторонниками экспансионистского курса – сберечь бы то, что есть, но камнем преткновения для них оставался вопрос о стратегических союзниках. Насчет главных врагов сомнений не было – США и Израиль, но вот касательно возможных соратников по борьбе с “империей зла” ясности не существовало. Кто-то видел их в Германии, сохранившей-де свой национальный дух, кто-то искал на Востоке – Ближнем и Среднем – среди мусульман или Дальнем – в Китае и Японии, кто-то параноидально утверждал о тотальной враждебности всего мира к России, у которой поэтому не может быть союзников.

Наконец, в русской националистической среде сформировалась собственная политическая субкультура, для которой характерно оперирование мифологическими образами, а не рациональными понятиями и основу которой составила жесткая дуальность “мы – они” (иными словами, кто не с нами, тот против нас).

В обобщенном виде идеологию русского национализма конца 80-х годов можно классифицировать как правоконсервативную, хотя и с поправкой на существенную российскую специфику; в 90-е же годы стала усиливаться праворадикальная тенденция. Традиционно национализм занимает место на правом политическом фланге и в правом центре, однако в позднесоветском контексте номинально правым – консервативным националистам были гораздо ближе номинально левые – консервативные коммунисты (отсюда и их общее название “правые”, “консерваторы”); в то же время националисты находились в оппозиции к вестернизированным правым – либералам и демократам, которых в конце 80-х называли “левыми”.

Это был вопрос политического самоопределения в борьбе, развернувшейся в России конца 80-х годов. При всем более чем сдержанном отношении националистов к коммунистическому режиму, который ими обвинялся в разрушении традиционной России, значительная часть националистических организаций все же предпочла поддержать коммунистов в их противостоянии с демократами. Мотивация была очевидной: с одной стороны, коммунистическая власть расценивалась как безусловно меньшее зло по сравнению с демократами, с другой – националисты лелеяли надежду на русификацию власти, окончательную победу в рядах компартии автохтонного, почвенного начала над интернационалистско-космополитическим. Демонстрируя [c.603] свою лояльность по отношению к режиму и поддерживая его, они рассчитывали взамен получить статус младшего партнера власти, следуя по пути, проторенному еще “черной сотней”.

Некоторая часть националистов (например, Национально-республиканская партия России) заявила о своем намерении бороться на два фронта – и с демократами, и с коммунистами. Но были среди националистических организаций и такие (они находились в явном меньшинстве), которые вошли в демократическое движение, пытаясь внести в него национальную струю, соединить национальные и демократические ценности, подобно тому как это было в Прибалтике. Речь идет о Российском христианском демократическом движении (РХДЦ) Виктора Аксючица и Конституционно-демократической партии – Партии народной свободы (КДП–ПНС) Михаила Астафьева.

Поскольку участников демократического движения в России конца 80-х объединяло прежде всего наличие общего врага в лице коммунистов и союзного руководства, а также аморфная совокупность абстрактных либеральных ценностей, то это сосуществование умеренного, “цивилизованного” национализма и вненационального (если не антинационального) демократизма оказалось на тот момент вполне возможным. [c.604]

Русский национализм на закате СССР

Одной из главных линий политического процесса с конца 80-х годов стала борьба за доминирование в Российской Федерации, что было неизбежным следствием прогрессирующей дезинтеграции Советского Союза, ослабления федерального Центра и превращения союзных республик в самостоятельные центры силы. Основными участниками грандиозной политической драмы выступили, условно говоря, коммунисты и демократы, в то время как националистам досталась незавидная роль младшего партнера, в силу своей слабости не участвовавшего в этой схватке в качестве самостоятельной политической силы.

Ослабление КПСС, ее фактическое самоустранение от рычагов государственного руководства, отмена пресловутой 6 статьи союзной Конституции, законодательно закреплявшей ведущее положение компартии в политической системе страны, попытка перехода к парламентаризму в советской форме – все это вело к смещению эпицентра политической борьбы в парламент. Победа на выборах народных депутатов РСФСР, которые должны были состояться весной 1990 г., в перспективе означала бы контроль над властными структурами, территорией и ресурсами республики, являвшейся ядром и номинальной метрополией советской империи. Победа демократов в России автоматически лишала союзное руководство собственной ресурсной и политической базы, оставляя его хозяином лишь в Кремле.

В ходе избирательной кампании 1990 г. в России впервые отрабатывалась модель организационного взаимодействия русских националистов с организациями неокоммунистического толка и оппозиционной Горбачеву коммунистической номенклатурой, преимущественно второго и третьего эшелонов. На исходе 1989 г. был сформирован [c.604] противостоявший демократическому движению электоральный блок общественно-патриотических движений России – коалиция националистических, национал-большевистских и необольшевистских формирований, где тон задавали прежде всего национал-большевики в лице Объединенного фронта трудящихся (ОФТ).

Программа блока базировалась на двух основных принципах: сохранение единого Советского Союза и реализация в полном объеме государственного суверенитета России, обеспечение ее экономического равноправия с другими союзными республиками (эти идеи, как уже указывалось, носили взаимоисключающий характер). Сочетание имперских, союзных мотивов с руссконационалистическими явилось ярким воплощением идеологии имперского национализма, где национализму отводилась вспомогательная, подчиненная роль: он был призван служить мобилизации имперского инстинкта этнических русских для решения главной задачи – сохранения Советского Союза. (Наиболее известным носителем собственно имперской идеологии, было довольно влиятельное в 1990–1991 гг. движение “Союз” во главе с Виктором Алкснисом, Евгением Коганом, Николаем Петрушенко и др.; в отличие от “патриотического блока” оно не имело ярко выраженного национального или идеологического окраса.)

В российской провинции родственные блоку организации пользовались поддержкой части партийного аппарата, а непосредственно в Москве он находился под негласным покровительством МГК КПСС. К созданию национал-коммунистического фронта приложили руку также московский горком комсомола и официальные профсоюзы. Мотивы, побудившие партийных аппаратчиков, в особенности московских, участвовать в формировании подобной предвыборной коалиции были достаточно очевидны: преобладание демократических настроений в мегаполисах, особенно в Москве и Ленинграде, не оставляло шансов на успех сугубо коммунистическим кандидатам (“ставленникам номенклатуры”, по модному тогда определению), поэтому имело смысл воспользоваться чужой идеологической “крышей”. Националистов и часть номенклатуры сближали также ярко выраженные государственнические настроения и подчеркнуто критическое отношение к политике Горбачева.

Однако первый опыт такого союза оказался весьма неудачным: в Москве и Ленинграде национал-коммунистический блок потерпел сокрушительное поражение от своего основного конкурента – “Демократической России”. Против патриотической коалиции сработали серьезные организационные промахи, негативный (“памятный”) имидж, отрицательное отношение столичных СМИ. Однако были и более серьезные причины поражения. Во-первых, на фоне нарастающей антикоммунистической истерии и подчеркнуто критического в целом отношения общества к федеральной власти и КПСС отчетливая самоидентификация националистов с компартией явно работала против них. Националисты поддержали коммунистическую власть в тот крайне неудачный момент, когда доминантой массовых настроений стала оппозиционность; тем самым они нисколько не помогли власти, зато лишний раз нанесли ущерб своей и без того не блестящей репутации. [c.605]

Во-вторых, естественная для националистов апелляция к национальным чувствам русских была заведомо обречена на провал, поскольку по сравнению с другими крупными народами СССР этническое самосознание русских выглядело не просто ослабленым – разрушенным, а потому взывать к этническому началу в русских, которые в подавляющем большинстве не ощущали себя таковыми, попросту не имело смысла. Вместе с тем, ощущая себя скорее “советскими”, нежели русскими и выступая за сохранение союзного государства (на референдуме 17 марта 1991 г. 71,3 % населения РСФСР, имевшего право голоса, высказалось за сохранение СССР), “русские россияне” не желали более ничем жертвовать ради целостности империи.

Более того, в ходе избирательной кампании демократы успешно перехватили у националистов их “фирменную” находку – идею российского суверенитета, сделав ее своим политическим знаменем. Здесь стоит отметить, что политическая карьера Бориса Ельцина не предвещала в нем будущего радетеля судеб России и непреклонного борца за ее суверенитет. Его взгляды до рубежа 1989/90 г. носили чисто популистский характер, не имели какой-либо национальной окраски, не нашлось в них места и российскому фактору. Доминировавшим настроением в демократическом движении, с которым Ельцин был прочно связан с лета 1989 г., также явилось, по меткому замечанию одного отечественного политика, “экзистенциальное отрицание” всего русского, национального; наконец, для значительной части демократического лагеря понятия “Россия” и “русское” ассоциировались с империей и носили априорно негативный оттенок.

Однако на исходе 1989 г. политическая реальность вплотную столкнула Ельцина и демократов с “русским вопросом”. Для того чтобы добиться успеха на выборах в российский парламент, необходимо было найти “ключик” к русскому сердцу и освоить принципиально новое для демократов знаковое поле. Основные программные лозунги учрежденного в январе 1990 г. избирательного блока “Демократическая Россия” наряду с общедемократическими включали и комплекс требований, нацеленных на мобилизацию именно российского избирателя: принятие новой Конституции РСФСР, возвращение церквей верующим, провозглашение и фактическая реализация суверенитета России.

Позаимствовав эти лозунги у своих националистических конкурентов, демократы одновременно придали им качественно иное звучание: они максимально ослабили этническую составляющую, делая акцент не на “русском”, а на “российском”; взамен советского понимания “нации как этничности”, во многом разделявшегося русскими националистами, демократы предложили западную концепцию “политической нации” (что трактуется как надэтническая общность, объединенная общим гражданством). Апелляция к собственно этническим чувствам русских хотя и имела место, но носила строго дозированный и сугубо вспомогательный характер. Эту тему предпочитали не педалировать, поскольку нерусские народы и национальные автономии России рассматривались в качестве важного союзника по борьбе с “горбачевским центром”. [c.606]

Несмотря на триумфальную победу демократического движения на парламентских выборах в столицах, в целом на съезде народных депутатов сложилось примерное равенство сил между демократами и националистическим блоком, тон в котором поначалу задавали коммунисты. (Националисты в июне 1990 г. объединились в депутатскую группу “Россия”, из числа координаторов которой наибольшую известность получили Сергей Бабурин и Николай Павлов.) На I съезде народных депутатов развернулась ожесточенная борьба вокруг избрания председателя Верховного совета РСФСР: по итогам лишь третьего тура голосования и со сравнительно небольшим перевесом им был избран Ельцин. 12 июня съезд принял Декларацию о суверенитете России. Лозунг российского суверенитета стал для демократов и Ельцина магическим заклинанием, открывшим им путь к вершинам политической власти.

Русские националисты оказались в ловушке: выпестованная ими идея российского суверенитета обернулась триумфом их злейших врагов, превративших ее в мощное оружие разрушения империи, которая служила для значительной части националистов символом веры. Находившиеся в информационной и политической изоляции, не пользовавшиеся значительной поддержкой населения, националисты по всем статьям проигрывали набиравшему мощь и размах демократическому движению. У русского национализма оставалась единственная возможность – присоединиться к более сильному политическому игроку. Взоры националистов с надеждой устремились к созданной в 1990 г. компартии России, которая, полагали они, трансформируется в “русскую партию”, защитит национально-государственные интересы России и спасет единство страны. Это предположение находило обоснование в политическом курсе Российской коммунистической партии (РКП), официально учрежденной в июне 1990 г.

Почти сразу же РКП взяла курс на формирование союза русских националистов и коммунистов. Однако в отличие от коалиции весны 1990 г. новое объединение должно было выступать не под красным, большевистским знаменем, а под умеренно националистическими и, главное, государственническими лозунгами. Иными словами, речь шла о версии имперского национализма, которая не была бы окрашена в идеологические цвета. Вдохновителем и закулисным дирижером этого блока выступал секретарь новой компартии по идеологии Геннадий Зюганов.

Формирование право-левой коалиции шло в два этапа. Первый – февраль 1991 г., когда по инициативе и под эгидой ЦК РКП состоялась конференция националистов, национал-большевиков и неокоммунистов “За великую, единую Россию”. По итогам конференции был сформирован совет, которому отводилась роль координирующего органа проектируемого “правого блока”. Однако вскоре идея широкого внепарламентского движения под эгидой российских коммунистов на время была отложена. РКП сделала ставку на парламентские методы борьбы: предполагалось, опираясь на мощную коммунистическую фракцию в российском парламенте, сместить Ельцина с поста председателя Верховного совета РСФСР, отстранив харизматического [c.607] лидера от кормила власти. Однако на III чрезвычайном съезде народных депутатов (конец марта – начало апреля 1991 г.) этот план по ряду причин провалился. Более того, Ельцин и его сторонники перехватили политическую инициативу: полномочия главы парламента были расширены, также было решено провести в июне общенародные выборы президента РСФСР.

Скоротечная избирательная кампания закончилась триумфальной победой Ельцина: хотя ему заведомо отдавали пальму первенства, мало кто, в том числе в его команде, надеялся на победу уже в первом туре; Ельцин получил более 57% голосов, в то время как занявший второе место его основной соперник, выдвиженец коммунистов Николай Рыжков – лишь 17%. Менее заметной, но все же сенсацией стало третье место (немногим более 7% голосов) мало кому известного политика Владимира Жириновского, вождя небольшой Либерально-демократической партии Советского Союза (позже – России). (Хотя ЛДПР, несмотря на существенные оговорки, можно классифицировать как специфическую отечественную версию либерализма, ее активная “игра” на националистическом поле позволяет одновременно рассматривать партию и в главе о русском национализме.)

Выступивший с программой имперского национализма, Жириновский оказался единственным из шести претендентов, кто активно использовал русские националистические лозунги, причем в весьма радикальной форме; поэтому относительный успех Жириновского стал индикатором политического потенциала русского национализма. Однако для представителей последнего успех Жириновского не послужил утешением: он был “чужаком”, категорически неприемлемым ни в качестве лидера, ни даже как союзник. Националистов отталкивали “сомнительность” происхождения (отец – этнический еврей) и скандальность образа Жириновского, а также его нескрываемая амбициозность.

Победа Ельцина привела к реанимации идеи правого блока. На этот раз в его конфигурации появился новый важный элемент: в дело включилось Главное политическое управление (ГлавПУР) Советской Армии и Военно-морского флота, почти открыто создававшее Всероссийское патриотическое движение “Отчизна”. Еще одной важной инициативой в контексте широкомасштабной операции по формированию “правого блока” стало написанное Зюгановым и писателем Александром Прохановым знаменитое “Слово к народу” (конец июля), которое должно было инициировать массовое политическое движение государственнической ориентации (“народно-патриотическое движение”).

Таким образом, хотя к исходу последнего пятилетия советской эпохи русский национализм развился в политическое течение, оно оставалось организационно слабым и раздробленным, а идеологически – устаревшим и малопривлекательным. К моменту крушения СССР русский национализм так и не стал полноценным субъектом политического процесса, оставаясь на вторых и даже третьих ролях, в лучшем случае – подыгрывая части коммунистической номенклатуры. [c.608]

В “непримиримой оппозиции”

После квазипутча августа 1991 г. и последовавшего за ним запрещения КПСС биполярная система координат российской политики – демократы против коммунистов – оказалась разрушенной. В российском политическом пространстве началась серьезная перегруппировка сил. Одним из первых ее следствий стало разрушение единого демократического блока, где раскол прошел по таким линиям, как выбор модели экономического реформирования России и отношение к Беловежским соглашениям, поставившим точку в существовании СССР. Уже упоминавшиеся демократические патриоты – РХДД и КДП–ПНС, покинув “Демроссию”, стали с разной скоростью дрейфовать в направлении жесткой оппозиции новому режиму, оппозиции, получившей название “непримиримой”.

Некоторые наблюдатели в то время не исключали, что после разрушения КПСС на роль ядра оппозиции и одной из ведущих политических сил России могли бы претендовать русские националисты. Вместе с тем ряд представителей русского националистического истеблишмента осенью 1991 г. связывал свои перспективы именно с фигурой Ельцина, отнюдь не исключая поддержки президенту и рассчитывая на взаимность. Эта надежда питалась предположением, что, столкнувшись вплотную с задачей форсированного строительства российской государственности, новая власть окажется вынужденной дополнить демократическую легитимность русской национальной легитимностью, подобно тому как это произошло в ряде стран Восточной и Центральной Европы и в некоторых бывших советских республиках.

Иными словами, националисты ожидали, что, расправившись со своим главным противником – КПСС, Ельцин начнет восстановление традиционной Российской империи, где националистам будет отведена привычная роль одной из опор власти. Однако Беловежские соглашения и проамериканский крен российского внешнеполитического курса, а также первые негативные плоды радикальной экономической политики избавили от иллюзий насчет возможной переориентации российской политики в державное русло. Так что националисты вынуждены были пуститься в самостоятельное плавание.

Период с осени 1991 г. по осень 1992 г. был отмечен стремлением русских националистов к консолидации и формированию, с привлечением других политических сил, единой оппозиции, противостоящей новому российскому руководству, в первую очередь президенту Ельцину. Однако все попытки сформировать дееспособную антипрезидентскую коалицию оказались безрезультатными. Ни Российский общенародный союз Сергея Бабурина (создан в октябре-декабре 1991 г.), ни Российское народное собрание Виктора Аксючица и Михаила Астафьева (февраль 1992 г.), ни Русский национальный собор отставного генерала КГБ Александра Стерлигова (февраль и июнь 1992 г.), ни, наконец, Фронт национального спасения (октябрь 1992 г.), поначалу не на шутку испугавший российские власти, так и не стали массовыми и эффективными политическими организациями. [c.609]

Этому препятствовали отсутствие привлекательной идеологии, способной выступить альтернативой коммунистической доктрине и взглядам либералов-западников. Объединению мешали также личные амбиции националистических политиков при отсутствии четко выраженного лидера. Многие из видных вождей националистов, являясь членами Верховного совета России, отдали приоритет парламентской деятельности и не озаботились созданием серьезной организационно-кадровой структуры для широкого политического движения.

Подобно тому, как демократов до августа 1991 г. объединяло противостояние КПСС, так коммунистов и русских националистов, несмотря на все существовавшие между ними идеологические и политические различия, сближало категорическое неприятие радикальной модели экономических реформ и непризнание Беловежских соглашений. Идея создания широкой право-левой коалиции буквально носилась в воздухе. Роль одного из главных идеологических и организационных центров подобного объединения пыталась сыграть весьма популярная и влиятельная в оппозиционных кругах газета “День” (ныне “Завтра”), со страниц которой постоянно раздавались призывы к историческому примирению “белых” и “красных”, их консолидации во имя национальной революции против “антинародного оккупационного режима”. Фактически речь шла о создании отечественного варианта национального фронта по образцу и подобию национальных фронтов в оккупированных немцами в годы II мировой войны европейских странах, куда националисты должны были привнести идеологию, а коммунисты – массовую поддержку.

Однако фактические результаты объединительных усилий оказались более чем скромными. Хотя 1 марта 1992 г. и было провозглашено создание объединенной оппозиции, на деле она оказалась в исключительном ведении русских националистов, коммунисты же дезавуировали свои первоначальные намерения. Руководство Фронта национального спасения (ФНС) – еще одной право-левой коалиции – также состояло преимущественно из националистов, хотя по мере усиления коммунистического движения, особенно после восстановления в феврале 1993 г. КПРФ, коммунисты все чаще высказывали намерение прибрать его к своим рукам, что, в свою очередь, привело к выходу из Фронта некоторых русских националистических организаций.

Единственным реальным успехом объединительного движения стало образование в российском парламенте в апреле 1992 г. парламентского блока “Российское единство”, учредителями которого выступили как левые, так и националистические фракции (“Россия”, “Отчизна”, “Коммунисты России” и “Аграрный союз”). Численность блока колебалась от 300 до 350 человек, что составляло приблизительно треть списочного состава съезда народных депутатов, из них в Верховном совете – около 50 человек; руководство блока также состояло преимущественно из националистов: к их числу относились Михаил Астафьев, Илья Константинов, Сергей Бабурин, Николай Павлов.

Идейные и политические разногласия между коммунистами и националистами были возведены в ранг принципа и стали непреодолимым [c.610] препятствием на пути их консолидации. Сторонники узкоклассовой легитимности в лице контролировавших уличный протест радикальных коммунистов из “Трудовой России” Виктора Анпилова и Российской коммунистической рабочей партии (РКРП) наотрез отказались становиться под идейные знамена антикоммунистов и перебежчиков из демократического лагеря; националисты также не испытывали доверия к своим левым попутчикам по общей борьбе с “антинародным режимом”; против объединения работали и личные амбиции многочисленных оппозиционных вождей.

Хотя за коммунистической и националистической оппозицией в 1992–1993 гг. прочно закрепились названия “объединенной” и “непримиримой”, в действительности до единства ей было очень далеко. Относительное единство левых и правых было достигнуто лишь на парламентском уровня, им также удалось наладить некоторую координацию своих массовых акций. Тем не менее устойчивый внепарламентский блок коммунистов и националистов так и не сложился. Оставались весьма непрочными и неустойчивыми контакты между парламентской и внепарламентской оппозицией: в первой тон задавали националисты, во второй – радикальные коммунистические ортодоксы.

Параллельно с формированием “непримиримой” оппозиции шло складывание центристской, или конструктивной оппозиции, основу которой составил блок Гражданский союз. Наличие некоторых общих черт в программных установках “непримиримой” и центристской оппозиции в принципе открывало возможность для их блокирования, хотя в силу несхожести социальной базы, различий в политическом темпераменте и расхождений в конечных целях подобный союз мог быть лишь временным.

В 1992 г. в России сложилась “троецентричная” политическая модель – демократы, “непримиримая” оппозиция и центристы, где две последние силы с различной степенью жесткости оппонировали первой. Трудно сказать, насколько серьезную угрозу могла представлять для августовского режима находившаяся на стадии формирования оппозиция, не обрети она институциональную опору и институционального лидера в лице российского парламента. Именно раскол власти и нарастающая конфронтация между двумя ее ветвями придали особую силу и убедительность притязаниям “непримиримых”. [c.611]

Политическая конфронтация и национализм

Российский политический процесс в 1992–1993 годах развивался под знаком нарастающего широкомасштабного политического кризиса, который в итоге вылился в двухнедельную конфронтацию сентября – октября 1993-го с кровавым эпилогом. Конфликт между ветвями власти – парламентом (Верховным советом) и президентом – был лишь наиболее ярким внешним проявлением кризиса, но не его первопричиной. Потенциальную основу кризиса составил сам процесс межсистемной трансформации – форсированный переход России от планово-распределительной экономики и командно-партийной системы к рыночной экономике и либерально-демократической [c.611] политической основе. Возможность противостояния ветвей власти в ходе начальной фазы посткоммунистической трансформации России изначально была весьма высокой. Как парламент, так и президент обладали демократической легитимностью при одновременном отсутствии четкого механизма разделения государственно-властных полномочий между ними. Тем самым открывалась возможность конфликта между ветвями власти за право стать ядром складывающейся российской политической системы, сформировав ее “под себя”. В идеологической области водораздел между президентом и исполнительной властью, с одной стороны, и большинством парламента – с другой прошел по линии отношения к модели экономических преобразований и судьбе СССР. Жестокий и иррациональный характер этой борьбе придал персональный фактор – столкновение между авторитарными, властолюбивыми и склонными к авантюризму политиками: президентом Борисом Ельциным, с одной стороны, спикером парламента Русланом Хасбулатовым и вице-президентом Александром Руцким – с другой.

По крайней мере до начала 1993 г. “непримиримая” парламентская оппозиция, чьим главным лозунгом с поздней весны 1992 г. стало требование отстранения Ельцина от власти, не могла оказывать существенного влияния на выработку политического курса парламента. Последний в это время определялся Хасбулатовым и центристскими фракциями, которые на протяжении всего 1992 г. вели борьбу не столько против Ельцина, сколько за влияние на президента, пытаясь противопоставить его правительству. В их тактике “непримиримым” отводилась роль тарана: с помощью громких публичных демаршей коммуно-националистического блока оказывалось давление на президента через институт съездов, в то время как сам Верховный совет (ВС), а также центристские фракции подчеркнуто придерживались осторожной позиции и предлагали компромиссные решения.

Политическая конфронтация, развиваясь по нарастающей, перешла с весны 1993 г. в стадию открытого антагонизма. Если в 1992 г. в парламенте доминировали центристы, то в 1993 г. “контрольный пакет акций” перешел в руки “непримиримых”.

Политический вектор парламента определялся не только его внутренними механизмами и балансом сил в законодательной власти. Не в меньшей степени он был результатом того мощного давления, которое оказывала на высший законодательный орган внепарламентская оппозиция, особенно левые радикалы и русские националисты. Хотя по своим мобилизационным возможностям националисты значительно уступали левым, стратегия как тех, так и других носила революционаристский характер. Для коммунистов речь шла о “втором издании пролетарской революции”, для националистов – о “национальном восстании”. Трижды (23 февраля и 22 июня 1992 г., 1 мая 1993 г.) совместные массовые акции оппозиции в Москве заканчивались открытыми столкновениями с силами правопорядка и человеческими жертвами. Агрессивный политический стиль оппозиции сталкивался с решимостью властей “преподать ей урок” и психологически подавить саму возможность организованного уличного протеста. [c.612]

Переломным моментом в отношениях между парламентом и внепарламентской оппозицией стал референдум 25 апреля 1993 г. Вопреки расчетам ВС он принес относительный успех президентской стороне и развеял надежды оппозиции на то, что режим не имеет поддержки в обществе и что в ходе референдума он утеряет свою легитимность. После апрельского референдума парламент был вынужден пойти на публичный союз с уличной оппозицией, поскольку крайне нуждался в мобилизации массовой поддержки.

Референдум стал “моментом истины” и для ЛДПР Жириновского. Если до него партия полностью солидаризовалась с линией “непримиримых” на скорейшее свержение режима, разделяя общее заблуждение оппозиции о власти, висящей в безвоздушном пространстве, то после – либеральные демократы отмежевались от основного оппозиционного потока и заняли выжидательную позицию, предпочитая воздерживаться от четкого определения своих политических симпатий. Жириновский принял участие в открывшемся 5 июня Конституционном совещании, бойкотировавшемся оппозицией, где высказался за предложенный президентской стороной проект Конституции, а позже фактически поддержал печально знаменитый указ № 1400 о роспуске парламента.

Пойдя на вынужденный союз с внепарламентскими радикалами, высший законодательный орган страны не мог контролировать уличный протест – связи между парламентской “непримиримой” оппозицией и уличными радикалами носили весьма неустойчивый и скорее формальный характер – и оказался зависим от внешних сил, придерживающихся собственной политической логики. В свою очередь для “непримиримых” поддержка представительной власти имела смысл потому, что последняя придавала легитимность их политическим устремлениям. И парламент, и внепарламентская оппозиция пытались использовать друг друга, имея при этом далеко не совпадавшие стратегические цели. Как выяснилось в ходе событий сентября–октября 1993 г., левые и правые радикалы отнюдь не собирались ограничиваться тем, чтобы просто помочь одной ветви власти взять верх над другой.

Многочисленных сторонников парламента объединяли не столько симпатии к нему, сколько ненависть к президентской власти и всему тому, что с ней ассоциировалось. Но первую скрипку среди стихии защитников Дома советов играли именно организованные радикалы всех мастей: от “красных” – коммунистов-анпиловцев до “черных” – ультра-националистов из Русского национального единства. И те, и другие были далеки от мысли защитить демократию в стране, ими двигал совершенно иной мотив – провоцирование революции, социальной или национальной. В случае победы парламента, – а надо признать, что в течение нескольких часов 3 октября он был к ней довольно близок, – ее плодами скорее всего воспользовались бы не руководители ВС, не Руцкой, а те, кто стоял у них за спиной с автоматами в руках.

Крах надежд оппозиции на социальный реванш и национальную революцию, предопределенный поражением парламента во фронтальном столкновении с президентской стороной, поставил как [c.613] левых, так и правых оппозиционеров перед необходимостью серьезной корректировки своей политической стратегии. В ходе скоротечной избирательной кампании в Государственную думу, нижнюю палату нового российского парламента, прекратила свое существование лево-правая коалиция. Крупнейшая партия страны – КПРФ Геннадия Зюганова – предпочла не делить собственный четко очерченный электорат с “белыми” союзниками, которые, в свою очередь, не доверяли “красным”, считая их главными виновниками политического поражения в октябре 1993 г. На парламентских выборах перед оппозицией открывался шанс в ходе очной конкуренции определить, какой из ее сегментов – коммунистический или националистический – пользовался большим доверием общества и мог претендовать на роль ядра и авангарда оппозиционного движения в целом.

Лишившись союзнической поддержки русские националисты продемонстрировали организационную немощь и фактически провалили свою избирательную кампанию. Ни одна из русских националистических организаций не смогла преодолеть даже стадию сбора 100 тысяч подписей, необходимых для регистрации партийного списка Центризбиркомом. Тем самым перед партией Жириновского открылась возможность в ходе кампании полностью занять освободившуюся нишу некоммунистической оппозиционности.

Результаты голосования 12 декабря 1993 г., когда помимо парламентских выборов проводился также и референдум по проекту новой российской Конституции, оказались для власти двойственными. С одной стороны, в ходе референдума была принята новая Конституция страны, которая даровала президенту огромные полномочия и свела почти на нет прерогативы парламента; за ней закрепилось название Конституции “суперпрезидентской республики”. Но, с другой стороны, итоги самих парламентских выборов оказались весьма разочаровывающими для режима и сигнализировали о значительном росте политического недовольства в России. Сенсацией стал неожиданный успех выступавшей под радикально-националистическими лозунгами ЛДПР, которая в голосовании по партийным спискам заняла первое место с 23% голосов. Считавшийся фаворитом пропрезидентский блок “Выбор России” Е.Гайдара в соревновании партийных списков занял второе место (15%), а на третьем с 12% голосов оказалась КПРФ, чьи возможности вести агитацию были весьма ограничены. В итоге с учетом мандатов, полученных по мажоритарным округам, на первое место вышел все же “Выбор России” (76 мест в парламенте), на втором оказалась ЛДПР (63 места), третью по численности фракцию сформировала левоцентристская и близкая к КПРФ Аграрная партия России (АПР) (55 человек), вслед за которой шла КПРФ с 45 мандатами. Несколько позже в парламенте наряду с фракциями было сформировано три парламентских группы, одной из которых стал националистический “Российский путь” Сергея Бабурина (25 человек). Таким образом, налицо оказались как очевидный успех оппозиции, контролировавшей в Думе 188 мандатов, так и неудача демократических сил.

Подобные результаты парламентских выборов, весьма неприятные и неожиданные для президентской стороны, надеявшейся в ходе [c.614] голосования окончательно закрепить политические итоги своей победы октября 1993 г., породили целую волну интерпретаций и объяснений. Особый интерес у отечественных и зарубежных журналистов и политических аналитиков вызывала партия Жириновского, успех которой относили на счет идеологической всеядности и безудержного популизма этой организации, ее умелой апелляции к попранному чувству национального достоинства русских, безусловного демагогического таланта Жириновского, умелого использования им возможностей телевидения и т.д.

Все эти обстоятельства, безусловно, имели место, однако в широком социологическом плане объяснение итогов голосования в парламент укладывается в общую логику демократических транзитов (межсистемных трансформаций). В рамках этой логики выборы декабря 1993 г. лишь формально хронологически были “первыми” демократическими выборами, в то время как фактически они были “вторыми”, так как первые свободные “учредительные” выборы после падения в августе 1991 г. коммунистического режима в СССР российская власть по ряду причин провести не решилась. Между тем “вторые” выборы, как правило, являются “выборами разочарования”, во время их проведения маятник общественных настроений обычно существенно сдвигается в сторону оппозиционных настроений.

Очевидный политический и идеологический кризис, который переживал “постоктябрьский режим”, вынудил его к активному использованию патриотических лозунгов и лексического ряда (“держава”, “национальная гордость”, “величие России” и т.д.), позаимствованных у националистической оппозиции. Наряду с некоторыми шагами Ельцина как во внутренней (война в Чечне), так и во внешней (некоторое, скорее вербальное, ужесточение позиций России) политике это создавало впечатление начавшейся трансформации характера российской власти, ее эволюции в направлении традиционных для имперско-советской России целей и мотиваций.

Вопреки некоторым прогнозам, предвещавшим, что Дума подобно распущенному Верховному совету обречена на конфронтацию с исполнительной властью, поведение как левой, так и националистической оппозиции в нижней палате нового парламента отличалось крайней осторожностью и осмотрительностью. Несмотря на ее радикальную риторику, политическая линия ЛДПР оказалась более чем умеренной. Скандальные и эпатирующие заявления вождя либерал-демократов, равно как и всеобщее порицание ЛДПР в масс-медиа за ее недемократизм и близость к фашизму, тем не менее отнюдь не помешали партии Жириновского найти общий язык с правительством, которое она неоднократно поддерживала при парламентских голосованиях. При самом активном участии ЛДПР парламентская оппозиция оказала президенту и правительству критически важную поддержку в начальной стадии чеченской кампании, заблокировав принятие Думой антивоенных постановлений.

Русские националисты вне стен парламента также практически единодушно поддержали военную экспедицию режима в Чечню, рассматривая ее как симптом дрейфа власти в сторону имперского национализма. В этой (нестатусной) части русского национализма [c.615] заметно усилилась радикальная тенденция, которая была представлена в первую очередь РНЕ, а также рядом мелких организаций: Народно-национальной партией, Народно-социальной партией, партией Национальный фронт, Русским национальным союзом и др. Правые радикалы негативно относились к более умеренным националистам и к левым, а в идеологическом плане они фактически перешли на фашистские позиции.

Термин “фашизм” используется здесь не в публицистическом, а в научном смысле. Современная историография трактует его как родовое понятие, то есть включающее и нацизм, и различные ненацистские формы фашизма, определяя “фашизм” как популистскую форму ультранационализма, ядро которого составляет миф о национальном возрождении. Для отечественного варианта фашизма характерен ряд “родовых” фашистских признаков: расовое понимание русской нации как общности по крови и провозглашение ее интересов абсолютным приоритетом; национальный шовинизм и ярко выраженный антисемитизм; полное отрицание либеральных и демократических ценностей; стремление к формированию тоталитарного государства; провозглашение “третьего пути” в экономике, альтернативного как социализму, так и капитализму; ксенофобия и призыв к внешней экспансии.

По ряду позиций близка к фашизму, хотя и не идентична ему “новая правая” оппозиция, пытающаяся осуществить синтез фундаментальных правых и фундаментальных левых ценностей и идей. Ее ключевое понятие – идея “консервативной революции”. Самым видным теоретиком и пропагандистом “новой правой” в России стал Александр Дугин, плодовитый публицист, издатель журналов “Элементы” и “Милый ангел”, автор ряда книг и брошюр. [c.616]

Проверка – 95 и 96

На сей раз националистическая оппозиция была представлена гораздо полнее, чем на думских выборах 1993 г. Однако из почти полудюжины допущенных к выборам объединений националистической ориентации успешно преодолела пятипроцентный барьер лишь ЛДПР. И это была одна из основных сенсаций голосования 17 декабря: триумфатору прошлой кампании эксперты предрекали заведомое поражение, в лучшем случае отводили место в зоне риска, на уровне 5%; однако вопреки прогнозам ЛДПР выступила довольно успешно, заняв второе место вслед за КПРФ в голосовании по партийным спискам (либеральные демократы получили 11,8% голосов) и третье место в общем зачете (на второе вышло проправительственное движение “Наш дом – Россия”). Безусловным победителем думских выборов, рассматривавшихся как генеральная репетиция президентских, стала КПРФ, которая провела 157 депутатов.

Еще одной сенсацией явилось поражение Конгресса русских общин (КРО), считавшегося одним из фаворитов избирательной гонки Эта националистическая организация была основана в 1993 г. с целью защиты интересов русского и русскоязычного населения в странах “ближнего зарубежья”, ее лидером был молодой политик [c.616] Дмитрий Рогозин. Значительный интерес КРО стал вызывать с весны 1995 г., когда его возглавил бывший секретарь Совета безопасности РФ и президент Федерации товаропроизводителей России Юрий Скоков, считавшийся одним из самых влиятельных “теневых” политиков страны. Его заместителем был избран бывший командарм 14-й российской армии, дислоцированной в Приднестровье, один из немногих харизматиков отечественной политики, генерал-лейтенант Александр Лебедь. С громким именем и привлекательным имиджем последнего Конгресс связывал свои надежды на успех в предвыборной борьбе. В действительности КРО не смог преодолеть пятипроцентный барьер, хотя пятеро “конгрессистов”, в том числе сам Лебедь, прошли в Думу по мажоритарным округам.

В обобщенном виде провал Конгресса может быть объяснен тем, что он выглядел недостаточно националистичным для сторонников русского национализма и недостаточно оппозиционным для избирателей, негативно относящихся к власти. Потенциальный электорат Конгресса предпочел отдать свои симпатии “настоящим” националистам в лице ЛДПР и “жесткой” оппозиции из КПРФ.

В целом итоги парламентских выборов показали, что электоральный потенциал русского национализма как в его умеренно-реформистской (КРО), так и в радикально-агрессивной (ЛДПР) модификациях значительно уступал электоральному потенциалу коммунистов. Позиции “крутых” националистов в российском обществе были также заметно подорваны войной в Чечне, которая наглядно продемонстрировала опасность воинствующего национализма и ультрарадикальных лидеров типа Жириновского. Это не оставляло последнему практически никаких шансов на президентских выборах.

Часть националистов после некоторых колебаний приняла решение поддержать наиболее “проходного” оппозиционного кандидата, лидера КПРФ Зюганова. Организации Бабурина, Руцкого и ряд мелких националистических групп вступили в стоявшую за ним “коалицию народно-патриотических сил” – проообраз национального фронта. Правые радикалы наотрез отказались от союза с коммунистическим лидером и, не сумев выдвинуть своего кандидата, высказались за победу Ельцина, руководствуясь пресловутым революционным принципом “чем хуже, тем лучше”.

Хотя Жириновский принял участие в президентских выборах как самостоятельный кандидат, у него, ввиду сложившегося вокруг его личности общенационального негативного консенсуса, практически не было шансов даже на то, чтобы выйти во второй тур.

Для президентской стороны было важно не позволить Зюганову сплотить вокруг себя некоммунистический, но оппозиционный по отношению к власти электорат. На роль “своего игрока в чужой команде” подходил генерал Лебедь – харизматик с репутацией честного боевого генерала, пользовавшийся популярностью среди оппозиционных, особенно националистически настроенных избирателей. “Приручение” честолюбивого Лебедя облегчалось тем, что на старте президентской гонки генерал оказался без серьезных финансовых, информационных и организационно-кадровых ресурсов. Сотрудничество президентской команды с Лебедем началось приблизительно в [c.617] марте. В его избирательный штаб на ключевые позиции был введен ряд известных представителей либерального крыла, Лебедь получил значительные финансовые вливания, свободный доступ в СМИ и гарантии благожелательного отношения со стороны региональных властей.

Сильная власть и либеральная экономика – вот что стало лейтмотивом пропагандистской кампании Лебедя. В сознание избирателя внедрялся образ “прогрессивного” генерала-рыночника, способного навести порядок в стране и в экономике. Лебедю также удалось успешно перехватить у коммунистов один из самых сильных их лозунгов – борьба с преступностью и коррупцией. Вместе с тем Лебедь выступал не как русский националист (этнические акценты в его программе и агитации отсутствовали), а как стоящий над партиями и политическими распрями государственник. Он стремился выглядеть “русским де Голлем”, радеющим лишь о благе Отечества.

Все значение искусной задумки президентской стороны стало очевидным между первым и вторым турами выборов. Разрыв между Ельциным и Зюгановым после голосования 16 июня был не так уж велик: 35,28 против 32,04 % голосов. “Бронзовый призер” президентской гонки, Лебедь (ему отдали голоса 14,52 %) склонил чашу весов в пользу президента, получив взамен посты секретаря Совета безопасности (СБ), помощника президента по национальной безопасности и туманное заявление Ельцина, которое при желании можно было трактовать как признание Лебедя своим преемником.

Однако в союзе Ельцина и Лебедя с самого начала крылись семена раздора. В электоральной стратегии президентской стороны генералу отводилось хотя и важное, но все же подчиненное место. Но если приглашение Лебедя во власть диктовалось прежде всего тактическими мотивами, то для этого амбициозного политика подобный альянс также носил ситуативный характер: генерал рассматривал его лишь как трамплин для прыжка на самую вершину российского политического Олимпа. Таким образом, цели участвовавших в этой сделке сторон – президентской команды, олицетворявшей проель-цинский консенсус российских элит, и Лебедя – изначально серьезно расходились, что не могло не привести к конфликту между ними.

Приход в высший эшелон российской власти склонного к авторитаризму, непредсказуемого и честолюбивого популиста Лебедя был не только чреват резким нарушением баланса, сложившегося в правящей российской элите, но и угрожал самим основам ее существования, а потому российская олигархия дружно выступила против генерала. В этом с ней солидаризировалась оппозиция – коммунисты Зюганова и партия Жириновского, поскольку усиление Лебедя, работавшего на оппозиционно-протестном поле, могло внести раскол в ряды этих организаций, существенно сократить их электорат и уменьшить влияние в обществе. Позиции Лебедя во властных структурах априори оказались весьма уязвимыми, ибо против него выступил консолидированный фронт правящей и оппозиционной российских элит.

С момента его назначения на высокие посты он оказался в изоляции, а его попытки значительно расширить компетенцию СБ, [c.618] повлиять на кадровую политику и процесс принятия решений на высшем уровне были жестко заблокированы. Однако Лебедю довольно неожиданно удалось снискать лавры на “минном поле” урегулирования чеченского конфликта. Неожиданно в первую очередь для политической элиты, которая рассматривала назначение Лебедя главным “миротворцем” в Чечне (10 августа 1996 г.) в момент ожесточенных боев в Грозном как отличный способ разрушить политическую репутацию генерала. Не вдаваясь в перипетии чеченской миссии секретаря Совета безопасности, стоит отметить, что блиц-дипломатия Лебедя, намеренно придавшего своим действиям максимальную публичность, поставила российское руководство перед дилеммой: продолжать непопулярную войну или заключить мир на чеченских условиях. Лебедь пошел ва-банк и выиграл, после Хасавюрта в общественном мнении за ним закрепилась репутация эффективного политика, действующего в общенациональных интересах.

Этот успех генерала (в конце 1996 г. его президентский рейтинг колебался между 25 и 30%, значительно опережая показатели других возможных претендентов) на фоне предстоящей Ельцину сложной хирургической операции с неясным исходом усиливал страх российской элиты перед Лебедем. Тем более, что последний начал подготовку к досрочным президентским выборам, причем практически открыто провозглашая свою конечную цель. Поэтому удаление Лебедя из власти стало лишь вопросом времени, а само это событие было хорошо спланированной и подготовленной акцией, всецело поддержанной российским истеблишментом.

Но еще более серьезным, чуть ли не роковым ударом по планам Лебедя стало возвращение президента Ельцина весной 1997 г. в большую политику после тяжелой операции и длительного послеоперационного периода. Тем самым оказалась разрушена ключевая предпосылка политической линии генерала – надежда на скорые досрочные выборы президента. Лебедь оказался перед необходимостью серьезной смены ориентиров в своей политической стратегии: вместо бурного старта он должен был готовиться к бегу на марафонскую дистанцию.

В течение всего 1997 г. генерал был занят созданием “своей” партии, поиском финансовых средств, прорывом информационной блокады, корректировкой имиджа и попытками найти союзников в элитной среде. Однако генералу все же не удалось превратиться в лидера оппозиции общенационального масштаба, и хотя он оставался значимым фактором российской политики, но скорее фактором потенциальным. Это обстоятельство и побудило Лебедя весной 1998 г. принять участие в выборах губернатора Красноярского края в надежде, что победа позволит ему создать мощный плацдарм для будущих политических баталий.

Хотя генерал одержал победу на выборах, новоиспеченное губернаторство не принесло ему ожидавшихся дивидендов, а скорее оказалось трясиной, в которой Лебедь всерьез завяз. Острые конфликты с влиятельной региональной элитой лишили его серьезных источников финансирования, на грани раскола оказались движение и партия [c.619] Лебедя, заметно потускнел его имидж в стране и за рубежом – в итоге под вопросом оказалось политическое будущее генерала.

Электоральный цикл 1995–1996 гг. и поствыборный период показали неуклонное снижение роли и влияния ЛДПР в российской политике. Объяснялось это не только конкуренцией со стороны Лебедя, оторвавшего у Жириновского значительную часть националистического электората, но и в не меньшей степени политической стратегией и имиджем самой ЛДПР. Выступая формально как оппозиционная сила, парламентская фракция ЛДПР по ключевым вопросам поддерживала “партию власти”, что привело к разочарованию в Жириновском протестного электората. В конечном счете его организация превратилась в элемент, хотя и сугубо маргинальный, российской политической системы, работая на поддержание ее стабильности.

Другие русские националистические группы – как умеренные, так и радикальные – остались маловлиятельными политическими маргиналами. Часть из них растворилась в Народно-патриотическом союзе России – политической “крыше” КПРФ. Попытка некоторых, например, Российского общенародного союза, дистанцироваться от Зюганова и проводить свою собственную политическую линию не принесла успеха из-за слабости ресурсной базы и отсутствия влиятельных союзников. Другие, по примеру Конгресса русских общин, постарались перейти под крыло сформированного московским мэром Юрием Лужковым движения “Отечество”.

Праворадикальные организации деградировали в политические секты, даже самая мощная из них, РНЕ, несмотря на некоторый рост численности и влияния (особенно на Юге России), не добилась никаких успехов в публичной политике.

Прогнозы, предрекавшие, что на смену скомпрометировавшим себя в России либерализму и коммунизму придет русский национализм, оказались поспешными. Он остался шумным, но маловлиятельным политическим течением. Хотя, по некоторым оценкам, от одной пятой до одной четверти населения России эмоционально и психологически предрасположены к восприятию русского национализма, актуализированный (то есть осознанно делающий свой выбор) националистический электорат значительно меньше.

Электоральное ядро русского этнонационализма сосредоточено в первую очередь в крупных городах и отчасти в “прифронтовых” (прилегающих к Северному Кавказу) регионах России, а в социальном плане оно идентифицируется прежде всего с мелкой и средней, так называемой “национальной” буржуазией, борющейся за свое место под солнцем. В то же время в массовом сознании отечественной провинции, где сконцентрирована основная доля оппозиционных избирателей, преобладают не столько националистические, сколько державные и консервативно-социалистические настроения. Поэтому российская глубинка голосует не за националистов, а за коммунистов, которые в ее глазах воплощают государственническое и консервативное начало, а также идеалы социальной справедливости. Парадоксальность ситуации состоит в том, что, в отличие от западной цивилизации, где социалистические тенденции носят антиконсервативный [c.620] и антинационалистический характер, в России они составляют национальную традицию.

Важно подчеркнуть что состояние кризиса, в котором находится русский национализм, переживает сейчас не только российская оппозиция, но, по-видимому, и вся отечественная политика. Однако поставленный ему “диагноз” вряд ли стоит считать окончательным. Политическая динамика может оказаться весьма благоприятной для национализма. Нельзя исключить, что в националистической среде произойдет кристаллизация нового субъекта политического действия. А может быть, и наоборот: национализм окончательно сойдет с политической арены, выродившись в экзотическую секту. Безусловно, тот или вариант судьбы русского национализма во многом зависит от вектора развития страны (и, в свою очередь, влияет на него). И все-таки будущее не предрешено, на рубеже тысячелетий у русского национализма все еще остается шанс сыграть свою роль в истории России. [c.621]

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Появление учебника “Политические партии России: История и современность”, рассматривающего развитие отечественной партийной системы почти в столетней ретроспективе, обязывает редколлегию и авторов наряду с подведением итогов высказаться и по вопросу о перспективах многопартийности в нашей стране.

Ответ на него невозможен без понимания своеобразия многопартийности в России по сравнению с другими странами, без выделения ее родовых черт. Вполне естественно, что специфика нашей многопартийности является результатом российского исторического процесса и эволюции отечественной политики. Если же говорить о конкретных факторах, предопределивших природу и характер российской партийной системы, то к ним в первую очередь можно отнести: условия генезиса политических партий, тип политической культуры, особенности организации власти в России.

Партийность начала века, равно как и многопартийность на его исходе возникали в России при отсутствии базовых оснований гражданского общества, что послужило причиной невостребованности социальной и политической энергии масс. Правда, при всей привлекательности исторических параллелей нельзя не отметить, что, в отличие от вынужденного, вызванного мощным давлением снизу появление октябрьского манифеста 1905 г., насаждение политического плюрализма во второй половине 80-х годов было добровольным и сознательным шагом в рамках общего, довольно расплывчатого горбачевского замысла политической и экономической модернизации СССР.

В силу слабости гражданского общества, в отличие от западноевропейских стран, где партии в основном формировались “снизу”, что отражало объективную историческую потребность и социальную зрелость породивших их сил, в России действовал иной принцип. Здесь интеллигенция насаждала партийные структуры “сверху”, рассчитывая, что рано или поздно ей удастся найти себе прочную “социальную полку”. Единственное исключение представляют современные российские левые партии – преемницы КПСС, возрождавшиеся после запрета 1991 г. именно “снизу”.

В нынешних условиях процесс партийного строительства еще более затруднен тем, что “старые”, советские социальные группы уже в значительной степени разрушились, в то время как “новые”, постсоветские группы не успели сложиться, а процесс их формирования был прерван буквально “на марше” масштабным финансово-экономическим кризисом конца лета – осени 1998 года.

В свою очередь, слабая выраженность политических интересов общества неизбежно вела к тому, что российские партии носили и [c.622] носят идеологический характер (т.е. ставят во главу угла идеологические принципы, а не конкретные прагматические цели) и отражают в первую очередь идеологические ориентации, а не повседневные нужды и заботы общества. Следствием этого является отсутствие у партий научно-обоснованных политических и экономических программ, заменяемых общими констатация ми, зачастую переписываемыми в зависимости от политической конъюнктуры.

В начале XX в. российская политическая культура носила по преимуществу традиционалистский характер, и хотя за прошедшее столетие пережила серьезные изменения и получила мощную прививку современной либерально-демократической политической культуры, тем не менее авторитарно-патриархальный комплекс все еще сохраняет свое значение. Для него характерно восприятие власти как тотальной, что исключает ее разделение на ветви; им не приемлется оппозиционность, которая всегда выступает оборотной стороной власти и связана с ней неразрывным единством; такому сознанию непонятен и чужд принцип легальной конкурентной борьбы за участие в политической власти (что является важнейшей функцией партий).

Авторитарный комплекс характерен не только для массовых слоев общества, но и в не меньшей (если не в большей) степени для политической элиты и идеологически обслуживающей ее интеллигенции. Родовые черты российской власти – конфронтационность, нетерпимость к инакомыслию, историческое нетерпение. Так, вынужденно допустив существование многопартийности в начале XX в., высшая царская бюрократия не только не смирилась с нею, но и искала любую возможность раз и навсегда покончить с этим “пагубным” явлением. Аналогично острый политический кризис 1992 – 1993 гг. в России никогда не завершился бы кровавой конфронтацией, прояви противоборствующие элитные группировки взаимную склонность к компромиссу и последуй они демократическим процедурам разрешения конфликта.

Превалировавший в России тип политической культуры обусловил жестокость и бескомпромиссность столкновений власти и оппозиции, особенно заметную в первое двадцатилетие нынешнего века, когда тотальности власти была противопоставлена тотальность антивласти, системе – антисистема.

Россия традиционно отличалась тем, что отечественные философы метко назвали отсутствием “срединной культуры”; в политике это означало ярко выраженную полюсность (гипертрофия и обожествление государства – один полюс, анархическая вольница – другой) при одновременной крайней слабости политического центра. Это обстоятельство, безусловно, способствовало неудаче всех прошлых и современных попыток сформировать в России влиятельную центристскую политическую организацию.

Наконец, организации власти в России присуща крайняя гипертрофия ее исполнительной ветви в ущерб представительной. Институт парламентаризма как в начале века, так и в наши дни находится в подчиненном и зависимом положении, его прерогативы крайне ограничены, а возможность влиять на политику – невелика (хотя сейчас и заметно шире, чем 90 лет тому назад). Слабость [c.623] общенационального и регионального парламентов не дает стимула к развитию политическим партиям, поскольку они лишены возможности добиваться своей главной цели – участия во власти через законодательные учреждения.

Перечисленные выше факторы обусловили слабость и неразвитость подлинной многопартийности в России – этот вывод столь же верен для конца века, как и для его начала. Статус и влияние партий в российской политике во многом поддерживаются благодаря действующей в масштабах страны пропорциональной избирательной системе, в случае ее отмены число партий в России могло бы резко сократиться, а отечественная партийная система в целом оказалась бы в весьма плачевном состоянии. Значительная часть партий носила и носит верхушечный характер, их с полным основанием можно назвать “диванными”; современные партии зачастую играют не свойственную им роль лоббистских групп или же выступают как часть политических кланов, обслуживающих того или иного высокопоставленного политика.

Огромное число партий и движений – еще одна характерная черта российской многопартийности. В начале века существовало около 300 общероссийских и национальных партий и движений; к лету 1999 г. в Минюсте было зарегистрировано 3,5 тыс. федеральных общественных объединений, а всего по России их насчитывалось около 100 тыс., из которых 50% по мнению того же Минюста будут ликвидированы; число нынешних участников российской партийной системы составляет более двухсот пятидесяти (!) формирований, претендующих на общероссийский статус. Подобное уникальное в своем роде явление многопартийности обусловлено прежде всего сложным по своему составу характером российского социума, резкой идейно-политической поляризацией интеллигенции, а также тем, что страна переживает в настоящее время переходный период.

За многовековую историю в России не сформировались ни единая нация в юридическом и политическом смысле этого слова, ни единое экономическое и культурное пространство. Конгломерат различных национальностей и культур, экономическая многоукладность, масса сословных перегородок, отсутствие гражданского равноправия и необходимых политических свобод – так выглядела “единая и неделимая” империя. Во многом схожая картина сохранилась и после октября 1917 года. Несмотря на партийную установку сформировать единую общность – советский народ, за 80 лет так и не удалось создать единой нации. Не удалось выровнять экономическое развитие национальных республик и регионов. Все это вместе взятое способствовало крайней фрагментации интеллигенции и, соответственно, стимулировало обилие создававшихся ею групп и группочек, провозглашающих себя партиями и движениями.

Множественность партий и движений во многом объясняется сегодня стремлением их лидеров проникнуть во власть и прежде всего законодательную. Поэтому ряд партий создавались и создаются в момент объявления выборов в парламент и местные законодательные институты и даже выборов президента России для получения партийной базы. Наиболее ярким примером этого являются “Наш дом – [c.624] Россия” (НДР) и в какой-то мере “Отечество” Лужкова, “Вся Россия”, “Голос России” и др., открыто называющие себя “партиями власти”. Большинство партий не ведут открытую публичную политику, а действуют в закулисье, занимаясь “подковерной борьбой”, стараясь в случае провала на выборах подороже “продать” свой, пускай небольшой, электорат ведущим партиям. Нельзя не заметить, что о большинстве малых партий не известно ничего, кроме имен их лидеров.

Практически в современной России существует лишь одна организация, обладающая всеми признаками полноценной политической партии – КПРФ, но это ее качество во многом предопределено тем, что она в значительной мере представляет собой рудимент прежней политической системы. Помимо КПРФ на статус общефедеральных партий в какой-то степени могут претендовать ЛДПР, “Яблоко” и отчасти Аграрная партия.

Характерно, что в России фактически пока не сформировались партии социал-демократического направления. Связано это явление с рядом причин объективного и субъективного плана. Среди них решающими являются: несформированность среднего класса и разобщенность рабочего движения. Не последнюю роль в названном перечне причин занимает отрицательная роль части российской интеллигенции, сориентированной на американский образ мышления и жизнедеятельности и игнорирующей западноевропейскую модель развития, где социал-демократия (в ряде развитых стран) занимает лидирующее положение. Известно также, что в бывшем социалистическом лагере социал-демократы стали влиятельной силой в результате перехода коммунистов на позиции социал-демократизма. Кроме того, сказывается недоверие к социал-демократам, посеянное большевистским руководством во главе со Сталиным, особенно в последние годы его жизни.

Еще одно общее замечание, касающееся российской многопартийности, состоит в констатации ее переходного состояния. Как в имперской России начала века появление и легализация политических партий были следствием ускоренной политической и экономической модернизации, попыткой ответа на вызовы “догоняющего развития”, так и в современной Российской Федерации многопартийность существует в контексте посткоммунистического транзита, модернизации страны, ее движения от авторитаризма к политической демократии и рынку. Однако сам по себе процесс перехода к демократии отнюдь не означает гарантированности достижения этой цели. Он может быть задержан, прерван и даже обращен вспять. Как известно, первая попытка демократизации России завершилась кровавым срывом в тоталитаризм, хотя нельзя не признать, что большевиками были решены коренные задачи экономической модернизации страны.

Таким образом, современная российская многопартийность является лишь промежуточным результатом в рамках далекого от завершения динамичного процесса с непредсказуемым финалом. Образно говоря, огромный корабль под названием “Россия”, несмотря на многочисленные реформы и революции, на смену капитанов (цари, [c.625] генсеки, президенты), продолжает метаться в бушующем Мировом океане без необходимых навигационных приборов, позволяющих найти определенный маршрут и привести его в гавань.

Однако внимательное “прочтение” российской политики все же оставляет место для осторожного оптимизма. По ряду очень важных параметров современная ситуация разительно отличается от той, что предшествовала трагическому обвалу начала века. Здесь в первую очередь следует указать на политические ориентации российского социума, которые раскрываются через социологические опросы.

Несмотря на более чем сдержанное отношение граждан России к таким понятиям, как “демократия” и “рынок” (что объясняется их компрометацией в ходе так называемых “либеральных реформ”, в действительности не имевших никакого отношения к аутентичному либерализму), в массе своей они положительно воспринимают такие основные ценности и институты демократического общества, как свободные конкурентные выборы, независимая пресса, многопартийность, правовое государство, парламентаризм, рыночная экономика и т.д. Не менее важно, что лишь немногим более 10 % населения страны выступает за революционную ломку сложившегося в России политического и социально-экономического уклада, в то время как почти две трети допускают исключительно эволюционное изменение статус-кво.

На это, конечно, можно возразить, что и десять процентов сторонников политического радикализма совсем немало, тем более что уровень поддержки большевиков в момент их прихода к власти вряд ли был большим. Но в том-то и дело, что по своему политическому темпераменту ведущие современные партии, в том числе левые, далеки от революционного радикализма – это в равной степени верно как для их кадрового состава, так и для голосующих за них избирателей. Основные игроки российской политики, в том числе КПРФ, формально претендующая на правопреемство по отношению к революционному марксизму, следуют демократическим правилам и объективно работают на поддержание стабильности существующей политической системы. Верхушка КПРФ и других умеренных левых партий является частью отечественного политического истеблишмента и не может претендовать на звание революционной контрэлиты.

Радикализм – левый и правый – остается достоянием ряда маргинальных, малочисленных и маловлиятельных политических групп, хотя, разумеется, нельзя исключить серьезного усиления их позиций в случае катастрофического ухудшения ситуации и, главное, безответственного и эгоистичного поведения российской элиты.

Последняя справедливо заслуживает самой жесткой критики, но нельзя не отметить, что и она вынуждена приспосабливаться к демократическим правилам и процедурам, не оставляя, разумеется, при этом надежды обернуть их во благо исключительно себе. Так, необходимость участия в конкурентных выборах заставила элиту задуматься о своем партийном оформлении, результатом чего стало создание движения “Наш дом – Россия”. И хотя попытка реализации в российских условиях американской модели двух чередующихся у власти партий (правого центра и квазиоппозиционного левого центра) не [c.626] могла не провалиться, тем не менее этот неудавшийся опыт стимулировал развитие российской партийной системы и способствовал закреплению идеи многопартийности в политическом сознании.

Можно заключить, что в целом многопартийность в настоящее время имеет заметно большие шансы выстоять и развиться, чем во время первого опыта ее существования. Связано это прежде всего с тем, что она, во-первых, выступает как общественная потребность, во-вторых, необходимость многопартийности признана отечественными элитами, в-третьих, в России отсутствуют серьезные политические силы, способные бросить ей вызов.

Вместе с тем нельзя не обратить внимание на важное отличие современной многопартийности. Политический спектр выглядит деформированным по сравнению с началом столетия, что связано отнюдь не с отсутствием в отечественном политическом пространстве влиятельных центристских сил (это как раз уже традиция), а с явным доминированием левого политического фланга. Хотя и в дореволюционной России левые выглядели сплоченнее, организованнее и решительнее правых, тем не менее такого резкого дисбаланса в пользу левого фланга не наблюдалось. По-видимому, его можно объяснить, с одной стороны, советским наследием, с другой – провалом квазилиберальных реформ и ослаблением влияния либеральной идеологии в посткоммунистической России.

Что же касается праворадикальных идей Гайдара – Чубайса и их партии Демократический выбор России (ДВР), то для них характерны подчеркнутое западничество и отказ от учета национальной специфики России; претендовавшее же на нишу отечественного консерватизма движение НДР драматически ослабело, а его политическое будущее оказалось под угрозой. Одну из серьезных потенциальных угроз для политической стабильности, межнационального мира и в целом будущего России представляет фашизм. Для зарождения и развития этого явления в стране существуют благоприятные предпосылки: экономическая и социальная деградация, слабая и неэффективная власть, ощущение национального унижения. К этому добавляется то, что “развенчание” советской истории и тотальная критика социалистического прошлого привели к снижению общественного иммунитета против фашизма у известной части населения, хотя пока трудно констатировать его (фашизм) широкое распространение.

В каком направлении будет развиваться российская многопартийность? С точки зрения интересов элиты, оптимально выглядело бы движение к партийной системе с доминирующей партией. Подчеркнем, речь идет не о тоталитарной, гегемонистской партии, каковой была бывшая КПСС, а о партии интересов элиты, действующей в условиях политического плюрализма, но не имеющей серьезных конкурентов и потому способной десятилетиями оставаться у власти. В зарубежной политике существует множество таких примеров: Индийский национальный конгресс, Институционно-революционная партия Мексики, Либерально-демократическая партия Японии, Социал-демократическая рабочая партия Швеции и др. Однако в России отсутствуют базовые условия для эволюции партийной системы в этом направлении: во-первых, отечественная элита не консолидирована, а [c.627] ее фракции находятся в состоянии острого антагонизма; во-вторых, российская интеллигенция (творческого характера) пока не может претендовать на роль “властителя дум” народа; в-третьих, доминирующая партия в наших условиях окажется эффективной лишь в том случае, если властвующей элите удастся добиться серьезных социально-экономических успехов (последнее, очевидно, является решающим фактором).

Теоретически существует возможность оформления в России двухпартийной системы (это, например, состоялось в ряде европейских стран постсоциализма), где консолидировавшейся элите, представляющей интересы всех поддерживающих власть общественных слоев, противостоит лояльная к власти (системная) оппозиция. Однако и этот вариант не выглядит в настоящее время достаточно реалистичным, причем не только из-за упоминавшейся разобщенности элиты, но и по причине дифференцированности отечественной оппозиционности: наряду с коммунистической оппозиционностью существует не менее мощная некоммунистическая протестная струя (которая включает демократическую и националистическую оппозицию), а перспектива их слияния в силу различий идеологического и социокультурного свойства представляется сомнительной.

Поэтому, предположительно, в ближайшие несколько лет погоду в отечественной политике будут определять все же не две, а несколько ведущих партий. Проглядывается возможность появления партийных блоков.

Что конкретно произойдет в российском политическом спектре? КПРФ, вероятно, сохранит свое ведущее положение на левом фланге. Однако не исключен и мини-раскол в руководстве партии. Одновременно у нее появились союзники и среди “умеренных патриотов” из других движений. Вместе с тем рядом с ней возможно появление достаточно мощного, хотя и маргинального объединения левых радикалов, скорее всего с националистическим оттенком. В перспективе не исключено и появление единой социал-демократической партии.

“Партия вчерашних” – Гайдар, Чубайс, Федоров и Кириенко тоже “оживились”. Создана коалиция “Правое дело”. Их надежда, кроме всего, на финансовую и другую поддержку со стороны американского и западно-европейского капитала и, возможно, свои “припрятанные” за рубежом капиталы. Однако развитие исторического процесса показывает, что большинство избирателей отвернулись от доморощенных либералов.

Будущность “Яблока” связана с несколькими факторами. Среди них определяющими будут следующие: обнародование своей экономической программы; расширение электората в малых городах и особенно сельской местности, где пока влияние “Яблока” малоэффективно; возможность заключения соглашений с другими политическими движениями и партиями, близко примыкающими по своим позициям к “яблочникам”, например, “Отечество” Лужкова; обновление в ходе избирательной президентской кампании 2000 г. имиджа Г.А. Явлинского не только как кумира столичной рафинированной интеллигенции, но и как выразителя чаяний рядового избирателя, заботившегося о “хлебе насущном”. События начала 1999 г. [c.628] показывают, что именно в указанном направлении меняется тактика Явлинского, его соратников и движения в целом, не ставшего еще партией.

Наконец, вероятным представляется “достраивание” партийной системы по нескольким направлениям. Не исключено, что в России наконец-то появится влиятельное политическое движение центристской ориентации, заявкой на которое стало “Отечество” московского мэра Юрия Лужкова; эту же нишу могут занять и губернаторские партии “Вся Россия” и “Голос России”. Возможности последних усиливаются их “региональной составляющей”, амбициями лидеров, колебаниями в рядах властвующей элиты.

С другой стороны, медленный, но постоянный рост русских националистических настроений может кристаллизоваться в форме мощной националистической партии, тем более что эта политическая ниша освободилась в связи с ослаблением партии Жириновского. Правда, остается открытым вопрос о политических ориентациях гипотетической националистической партии: будет ли это умеренный, “цивилизованный” национализм или же речь пойдет о его радикальных (возможно даже фашистских) модификациях? Ответ на него зависит в конечном счете от состояния дел в стране и обществе: чем они хуже – тем больше шансов у левого и правого радикализма.

Особо подчеркнем, что будущность партийного строительства во многом связана с появлением группы молодых лидеров, способных возглавить движение к самоорганизации во имя установления в России гражданского общества и подлинной демократии и, следовательно, многопартийности.

В среднесрочной перспективе (год-полтора) состояние многопартийности в России зависит в первую очередь от предстоящих парламентских и президентских выборов. Как уже отмечалось, выборы в Думу служат мощным импульсом для развития партийной системы, но еще большее значение, думается, будут иметь президентские выборы. Для отечественной политики поистине судьбоносным представляется создание прецедента конституционной и демократической смены верховной власти в стране. Если такая смена станет фактом, да еще и будет дополнена изменением Конституции в направлении расширения полномочий парламента (что, соответственно, резко повышает значимость политических партий), то можно будет с уверенностью утверждать, что многопартийность в России состоялась и утвердилась. [c.629]