Александр Иванович Герцен (1812-1870) родился в Москве.
Сын богатого помещика И. Л. Яковлева и уроженки Штутгарта (Германии) Луизы Гааг, он носил придуманную отцом фамилию (от немецкого Herz -- сердце).
Огромное воздействие на юного Герцена оказало восстание декабристов. В 1827 году он вместе со своим другом Н. Н. Огаревым на Воробьевых горах в Москве поклялся отдать всю жизнь борьбе за освобождение народа. В 1829--1834 годах учился на физико-математическом отделении Московского университета. Вокруг Герцена и Огарева сложился революционный кружок студентов. В июле 1831 года члены этого кружка были арестованы, а в апреле 1835 года Герцен как "смелый вольнолюбец, весьма опасный для общества" был сослан в Пермь, затем и Вятку под полицейский надзор. В конце 1837 года переведен во Владимир. Возвратился на ссылки в 1840 году, по вскоре был сослан снова, на этот раз в Новгород, за "распространение необоснованных слухов" о полиции.
В 1830-е годы и после возвращения на ссылки в 1842 году Герцен написал ряд важных философских трудов и художественных произведений. Антикрепостническим пафосом проникнуты его повести "Сорока-воровка" и "Доктор Крупов". "Кто виноват?" (1811--1816) один из первых русских социально-психологических романов -- был высоко оценен В. Г. Белинским. Убежденный противник самодержавно-крепостнического строя, Герцен, чтобы успешнее с ним бороться, уехал в 1847 году за границу, стал политическим эмигрантом.
Великая революционная заслуга Герцена - организация вольной русской печати за рубежом. Он выпускал революционные прокламации, брошюры, с 1855 года издавал альманах "Полярная звезда", а с 1857 года совместно с Огаревым -- газету "Колокол". О "Колоколе" В. И. Ленин писал, что он воплотил насущные потребности революционного движения, "встал горой за освобождение крестьян. Рабье молчание было нарушено".
Герцен создал замечательное произведение "Былое и думы" (1852--1868). Эта книга воспоминаний -- не только гражданская исповедь писателя, но и художественная летопись общественной жизни и революционной борьбы в России и в Западной Европе на протяжении четырех десятилетий, от восстания декабристов до кануна Парижской коммуны.
В брошюре "О развитии революционных идей в России" (1851) Герцен впервые связал великие достижения русской литературы XIX века с нарастанием освободительных идей. Укреплявшаяся связь литературы с народными стремлениями определяла, по мнению Герцена, последовательное утверждение в ней реализма.
Статья "Еще раз Базаров", опубликованная в альманахе "Полярная звезда" за 1869 год, содержала анализ позиций М. Л. Антоновича и Д. И. Писарева, давших разное толкование романа Тургенева "Отцы и дети". В связи с образом Базарова Герцен ставил вопрос о роли различных поколений в русском освободительном движении. Защищая поколение дворянских революционеров, Герцен относил себя к числу их последователей, а в революционных разночинцах видел продолжателей общей борьбы за освобождение. Признав отдельные расхождения людей своего поколения с революционной разночинской молодежью, Герцен подчеркивал необходимость сплочения всех патриотов и демократов для решительной борьбы с самодержавием.
По характеристике В. И. Ленина, Герцен "сумел подняться на такую высоту, что встал в уровень с величайшими мыслителями своего времени"
О РАЗВИТИИ РЕВОЛЮЦИОННЫХ ИДЕЙ В РОССИИ
14 (26) декабря действительно открыло новую фазу нашего политического воспитания, и -- что может показаться странным -- причиной огромного влияния, которое приобрело это дело и которое сказалось на обществе больше, чем пропаганда, и больше, чем теории, было само восстание, геройское поведение... на площади, на суде, в кандалах, перед лицом императора Николая, в сибирских рудниках. Русским недоставало отнюдь не либеральных стремлений или понимания совершавшихся злоупотреблений: им недоставало случая, который дал бы им смелость инициативы. Теория внушает убеждения, пример определяет образ действий. Подобный пример всего необходимей там, где человек не привык осуществлять свою волю, выступать открыто, полагаться на себя и чувствовать свои силы; где, напротив, он всегда был несовершеннолетним, не имел ни голоса, ни своего мнения, хоронился за общиной, будто за неприступной стеной, и был поглощен государством, как бы затерявшись в нем. Вместе с цивилизацией, естественно, развивались также идеи свободы, но пассивное недовольство слишком вошло в привычку,-- от деспотизма хотели избавиться, но никто не хотел взяться за дело первым.
И вот эти первые пришли, явив такое величие души, такую силу характера, что правительство не посмело в своем официальном донесении ни унизить их, ни заклеймить позором; Николай ограничился жестоким наказанием. Безмолвию, немому действию был положен конец; с высоты своей виселицы эти люди пробудили душу у нового поколения; повязка спала с глаз.
...От Петра до Николая правительство высоко держало знамя прогресса и цивилизации; с 1825 года -- ничего похожего: власть только о том и думает, как бы замедлить умственное движение; уж не слово "прогресс" пишется на императорском штандарте, а слова "самодержавие, православие и народность" -- это mane, fares, takel деспотизма1, причем последние два слова стояли там только для проформы. Религия, патриотизм были всего лишь средство укрепить самодержавие, народ никогда не обманывался насчет национализма Николая; ярчайшее выражение его царствования -- девиз деспотизма: "Пусть погибнет Россия, лишь бы власть осталась неограниченной и нерушимой". Этот дикарский девиз устраняет все недоразумения, именно 14 декабря принудило правительство отбросить лицемерие и открыто провозгласить деспотизм.
Незадолго до мрачного царствования... появился великий русский поэт Пушкин, а появившись, сразу стал необходим, словно русская литература не могла без него обойтись. Читали других поэтов, восторгались ими, но произведения Пушкина -- в руках у каждого образованного русского, и он перечитывает их всю свою жизнь. Его поэзия -- уже не проба пера, не литературный опыт, не упражнение: она -- его призвание, и она становится зрелым искусством; образованная часть русской нации обрела в нем впервые дар поэтического слова.
Пушкин как нельзя более национален и в то же время понятен иностранцам. Он редко подделывается под просторечие русских песен, он передает свою мысль такой, какой она возникает в нем. Подобно всем великим поэтам, он всегда на уровне своего читателя; он становится величавым, мрачным, грозным, трагичным, стих его шумит, как море, как лес, раскачиваемый бурею, и в то же время он ясен, прозрачен, сверкает, полон жаждой наслаждения и душевных волнений. Русский поэт реален во всем, в нем нет ничего болезненного, ничего от того преувеличенного патологического психологизма, от того абстрактного христианского спиритуализма, которые так часто встречаются у немецких поэтов. Муза его -- не бледное создание с расстроенными нервами, закутанное в саван, а пылкая женщина, сияющая здоровьем, слишком богатая подлинными чувствами, чтобы искать поддельных, и достаточно несчастная, чтобы иметь нужду в выдуманных несчастьях. У Пушкина была пантеистическая и эпикурейская натура греческих поэтов, но был в его душе и элемент вполне современный. Углубляясь в себя, он находил в недрах души горькую думу Байрона, едкую иронию нашего века.
В Пушкине видели подражателя Байрону. Английский поэт действительно оказал большое влияние на русского. Общаясь с сильным и привлекательным человеком, нельзя не испытать его влияния, нельзя не созреть в его лучах. Сочувствие ума, который мы высоко ценим, дает нам вдохновение и новую силу, утверждая то, что дорого нашему сердцу. Но от этой естественной реакции далеко до подражания. После первых своих поэм, в которых ...ощущается влияние Байрона, Пушкин, с каждым новым произведением, становится все более оригинальным; всегда глубоко восхищаясь великим английским поэтом, он не стал ни его клиентом, ни его паразитом, ни traduttore, ни traditore {Ни переводчиком, ни предателем (итал.).}.
К концу своего жизненного пути Пушкин и Байрон совершенно отдаляются друг от друга, и по весьма простой причине: Байрон был до глубины души англичанин, а Пушкин -- до глубины души русский -- русский петербургского периода. Ему были ведомы все страдания цивилизованного человека, но он обладал верой в будущее, которой человек Запада уже лишился. Байрон, великая свободная личность, человек, уединяющийся в своей независимости, все более замыкающийся в своей гордости, в своей надменной, скептической философии, становится все более мрачным и непримиримым. Он не видел перед собой никакого близкого будущего и, удрученный горькими мыслями, полный отвращения к свету, готов связать свою судьбу с племенем славяно-эллинских морских разбойников2, которых принимает за греков античных времен. Пушкин, напротив, все более успокаивается, погружается в изучение русской истории, собирает материалы для исследования о Пугачеве, создает историческую драму "Борис Годунов",-- он обладает инстинктивной верой в будущность России; в душе его звучали торжествующие, победные клики, поразившие его еще в детстве, в 1813 и 1814 годах...
"Онегин" -- самое значительное творение Пушкина, поглотившее половину его жизни. Возникновение этой поэмы относится именно к тому периоду, который нас занимает, она созрела под влиянием печальных лет, последовавших за 14 декабря. И кто же поверит, что подобное произведение, поэтическая автобиография, может быть простым подражанием?
Онегин -- это ни Гамлет, ни Фауст, ни Манфред3... Онегин -- русский, он возможен лишь в России; там он необходим, и там его встречаешь на каждом шагу. Онегин -- человек праздный, потому, что он никогда и ничем не был занят; это лишний человек в той среде, где он находится, не обладая нужной силой характера, чтобы вырваться из нее. Это человек, который испытывает жизнь вплоть до самой смерти и который хотел бы отведать смерти, чтобы увидеть, не лучше ли она жизни. Он все начинал, но ничего не доводил до конца; он тем больше размышлял, чем меньше делал, в двадцать лет он старик, а к старости он молодеет благодаря любви. Как и все мы, он постоянно ждал чего-то, ибо человек не так безумен, чтобы верить в длительность настоящего положения в России... Ничто не пришло, а жизнь уходила.
Образ Онегина настолько национален, что встречается во всех романах и поэмах, которые получают какое-либо признание в России, и не потому, что хотели копировать его, а потому, что его постоянно находишь возле себя или в себе самом.
Чацкий, герой знаменитой комедии Грибоедова,-- это Онегин -- резонер4, старший его брат.
Герой нашего времени Лермонтова -- его младший брат. Онегин появляется даже во второстепенных сочинениях; утрированно ли он изображен или неполно -- его всегда легко узнать. Если это не он сам, то, по крайней мере, его двойник. Молодой путешественник в "Тарантасе"5 гр. Соллогуба -- ограниченный и дурно воспитанный Онегин. Дело в том, что все мы в большей или меньшей степени Онегины, если только не предпочитаем быть чиновниками или помещиками.
Цивилизация нас губит, сбивает нас с пути; именно она делает нас, бездельных, бесполезных, капризных, в тягость другим и самим себе, заставляет переходить от чудачества к разгулу, без сожаления растрачивать наше состояние, наше сердце, нашу юность в поисках занятий, ощущений, развлечений, подобно тем ахенским собакам у Гейне, которые, как милости, просят у прохожих пинка, чтобы разогнать скуку6. Мы занимаемся всем: музыкой, философией, любовью, военным искусством, мистицизмом, чтобы только рассеяться, чтобы забыть об угнетающей нас огромной пустоте.
Цивилизация и рабство -- даже без всякого лоскутка между ними, который помешал бы раздробить нас физически или духовно меж этими двумя насильственно сближенными крайностями!
Нам дают широкое образование, нам прививают желания, стремления, страдания современного мира, а потом кричат: "Оставайтесь рабами, немыми и пассивными, иначе вы погибли". В возмещение за нами сохраняется право драть шкуру с крестьянина и проматывать за зеленым сукном... ту подать крови и слез, которую мы с него взимаем...
Рядом с Онегиным Пушкин поставил Владимира Ленского, другую жертву русской жизни, vice versa {Другую сторону (лат.).} Онегина. Это -- острое страдание рядом с хроническим. Это одна из тех целомудренных, чистых натур, которые не могут акклиматизироваться в развращенной и безумной среде,-- приняв жизнь, они больше ничего не могут принять от этой нечистой почвы, разве только смерть. Эти отроки -- искупительные жертвы -- юные, бледные, с печатью рока на челе, проходят как упрек, как угрызение довести, и печальная ночь, в которой "мы движемся и пребываем", становится еще чернее.
Пушкин обрисовал характер Ленского с той нежностью, которую испытывает человек к грезам своей юности, к воспоминаниям о временах, когда он был так полон надежды, чистоты, неведения. Ленский -- последний крик совести Онегина, ибо это он сам, это его юношеский идеал. Поэт видел, что такому человеку нечего делать в России, и он убил его рукой Онегина,-- Онегина, который любил его и, целясь в него, не хотел ранить. Пушкин сам испугался этого трагического конца; он спешит утешить читателя, рисуя ему пошлую жизнь, которая ожидала бы молодого поэта.
Рядом с Пушкиным стоит другой Ленский -- это Веневитинов7, правдивая, поэтическая душа, сломленная в свои двадцать два года грубыми руками русской действительности...
Пушкин дебютировал великолепными революционными стихами. Александр выслал его из Петербурга к южным границам империи, и, новый Овидий8, он провел часть своей жизни, от 1819 до 1825 года, в Херсонесе Таврическом. Разлученный с друзьями, вдали от политической жизни, среди роскошной, но дикой природы, Пушкин, поэт прежде всего, весь ушел в свой лиризм; его лирические стихи -- это фазы его жизни, биография его души; в них находишь следы всего, что волновало эту пламенную душу: истину и заблуждение, мимолетное увлечение и глубокие неизменные симпатии.
Николай вернул Пушкина из ссылки через несколько дней после того, как были повешены по его приказу герои 14 декабря. Своею милостью он хотел погубить его в общественном мнении, а знаками своего расположения -- покорить его.
Возвратившись, Пушкин не узнал ни московского общества, ни петербургского. Друзей своих он уже не нашел, даже имена их не осмеливались произносить вслух; только и говорили, что об арестах, обысках, ссылке; все было мрачно и объято ужасом...
В 1837 году Пушкин был убит на дуэли одним из чужеземных наемных убийц, которые, подобно наемникам средневековья или швейцарцам наших дней, готовы предложить свою шпагу к услугам любого деспотизма. Он пал в расцвете сил, не допев своих песен и не досказав того, что мог бы сказать.
За исключением двора с его окружением весь Петербург оплакивал Пушкина; только тогда стало видно, какою популярностью он пользовался. Когда он умирал, плотная толпа теснилась около его дома в ожидании известий о здоровье поэта. Это происходило в двух шагах от Зимнего дворца, и император мог наблюдать из своих окон толпу; он проникся чувством ревности и лишил народ нрава похоронить своего поэта; морозной ночью тело Пушкина, окруженное жандармами и полицейскими, тайком переправили в церковь чужого прихода, там священник поспешно отслужил по нем панихиду, и сани увезли тело поэта в монастырь, в Псковскую губернию, где находилось его имение. Когда обманутая таким образом толпа бросилась к церкви, где отпевали покойного, снег уже замел всякий след погребального шествия.
Ужасный, скорбный удел уготован у нас всякому, кто осмелится поднять свою голову выше уровня, начертанного императорским скипетром; будь то поэт, гражданин, мыслитель -- всех их толкает в могилу неумолимый рок. История нашей литературы -- это или мартиролог9, или реестр каторги. Погибают даже те, которых пощадило правительство,-- едва успев расцвести, они спешат расстаться с жизнью...
Два поэта, которых мы имеем в виду и которые выражают новую эпоху русской поэзии,-- это Лермонтов и Кольцов. То были два мощных голоса, доносившиеся с противоположных сторон.
Ничто не может с большей наглядностью свидетельствовать о перемене, произошедшей в умах с 1825 года, чем сравнение Пушкина с Лермонтовым. Пушкин, часто недовольный и печальный, оскорбленный и полный негодования, все же готов заключить мир. Он желает его, он не теряет на него надежды; в его сердце не переставала звучать струна воспоминаний о временах императора Александра. Лермонтов же так свыкся с отчаяньем и враждебностью, что не только не искал выхода, но и не видел возможности борьбы или соглашения. Лермонтов никогда не знал надежды, он не жертвовал собой, ибо ничто не требовало этого самопожертвования. Он не шел, гордо неся голову, навстречу палачу, как Пестель и Рылеев, потому что не мог верить в действенность жертвы; он метнулся в сторону и погиб ни за что.
Пистолетный выстрел, убивший Пушкина, пробудил душу Лермонтова. Он написал энергическую оду, в которой, заклеймив низкие интриги, предшествовавшие дуэли,-- интриги, затеянные министрами-литераторами и журналистами-шпионами,-- воскликнул с юношеским негодованием: "Отмщенье, государь, отмщенье!"10 Эту единственную свою непоследовательность поэт искупил ссылкой на Кавказ. Произошло это в 1837 году; в 1841 тело Лермонтова было опущено в могилу у подножья Кавказских гор.
И то, что ты сказал перед кончиной,
Из слушавших тебя не понял ни единый...
...Твоих последних слов
Глубокое и горькое значенье
Потеряно...... {*}
{* Стихи, посвященные Лермонтовым памяти князя Одоевского, одного из осужденных по делу 14 декабря, умершего на Кавказе солдатом. (Примеч. А. И. Герцена.)}
К счастью, для нас не потеряно то, что написал Лермонтов за последние четыре года своей жизни. Он полностью принадлежит к нашему поколению. Все мы были слишком юны, чтобы принять участие в 14 декабря. Разбуженные этим великим днем, мы увидели лишь казни и изгнания. Вынужденные молчать, сдерживая слезы, мы научились, замыкаясь в себе, вынашивать свои мысли -- и какие мысли!.. То были сомнения, отрицания, мысли, полные ярости. Свыкшись с этими чувствами, Лермонтов не мог найти спасения в лиризме, как находил его Пушкин. Он влачил тяжелый груз скептицизма через все свои мечты и наслаждения. Мужественная, печальная мысль всегда лежит на его челе, она сквозит во всех его стихах. Это не отвлеченная мысль, стремящаяся украсить себя цветами поэзии; нет, раздумье Лермонтова -- его поэзия, его мученье, его сила. Симпатии его к Байрону были глубже, чем у Пушкина. К несчастью быть слишком проницательным у него присоединялось и другое -- он смело высказывался о многом без всякой пощады и без прикрас. Существа слабые, задетые этим, никогда не прощают подобной искренности. О Лермонтове говорили как о балованном отпрыске аристократической семьи, как об одном из тех бездельников, которые погибают от скуки и пресыщения. Не хотели знать, сколько боролся этот человек, сколько выстрадал, прежде чем отважился выразить свои мысли. Люди гораздо снисходительней относятся к брани и ненависти, нежели к известной зрелости мысли, нежели к отчуждению, которое, не желая разделять ни их надежды, ни их тревоги, смеет открыто говорить об этом разрыве. Когда Лермонтов, вторично приговоренный к ссылке, уезжал из Петербурга на Кавказ, он чувствовал сильную усталость и говорил своим друзьям, что постарается как можно скорее найти смерть. Он сдержал слово...
Но можно ли сомневаться в существовании находящихся в зародыше сил, когда из самых глубин нации зазвучал такой голос, как голос Кольцова?..
Именно из самых недр деревенской России вышли новые песни. Их вдохновенно сочинял прасол11, гнавший через степи свои стада. Кольцов был истинный сын народа. Он родился в Воронеже, до десяти лет посещал приходскую школу, где научился только читать да писать без всякой орфографии. Отец его, скотопромышленник, заставил сына заняться тем же делом. Кольцов водил стада за сотни верст и привык благодаря этому к кочевой жизни, нашедшей отражение в лучших его песнях. Молодой прасол любил книги и постоянно перечитывал кого-нибудь из русских поэтов, которых брал себе за образец; попытки подражания давали ложное направление его поэтическому инстинкту. Наконец, проявил себя подлинный его дар; он создал народные песни, их немного, но каждая -- шедевр. Это настоящие песни русского народа. В них чувствуется тоска, которая составляет характерную их черту, раздирающая душу печаль, бьющая через край жизнь (удаль молодецкая). Кольцов показал, что много поэзии кроется в душе русского народа, что после долгого и глубокого сна в его груди осталось что-то живое... Кольцов и Лермонтов вступили в литературу и скончались почти в одно и то же время. После них русская поэзия онемела.
Но в области прозы деятельность усилилась и приняла иное направление.
Гоголь, не будучи, в отличие от Кольцова, выходцем из народа по своему происхождению, был им по своим вкусам и по складу ума. Гоголь полностью свободен от иностранного влияния; он не знал никакой литературы, когда сделал уже себе имя. Он больше сочувствовал народной жизни, нежели придворной, что естественно для малоросса...
Рассказы, с которыми впервые выступил Гоголь, представляют собою серию подлинно прекрасных картин, изображающих нравы и природу Малороссии,-- картин, полных веселости, изящества, живости и любви...
С переездом Гоголя из Малороссии в среднюю Россию исчезают в его произведениях простодушные, грациозные образы. Нет в них более... героя наподобие Тараса Бульбы, нет добродушного патриархального старика, так хорошо описанного в "Старосветских помещиках". Под московским небом все в душе его становится мрачным, пасмурным, враждебным. Он продолжает смеяться даже больше, чем прежде, но это другой смех, он может обмануть лишь людей с очень черствым сердцем или слишком уж простодушных. Перейдя от своих малороссов и казаков к русским, Гоголь оставляет в стороне народ и принимается за двух его самых заклятых врагов: за чиновника и за помещика. Никто и никогда до него не написал такого полного курса патологической анатомии русского чиновника. Смеясь, он безжалостно проникает в самые сокровенные уголки этой нечистой, зловредной души. Комедия Гоголя "Ревизор", его роман "Мертвые души" -- это страшная исповедь современной России...
Присутствуя на представлениях "Ревизора", император Николай умирал со смеху!!!
Поэт, в отчаянии, что вызвал всего лишь это августейшее веселье да самодовольный смех чиновников, совершенно подобных тем, которых он изобразил, но пользовавшихся большим покровительством цензуры, счел своим долгом разъяснить в предуведомлении, что его комедия не только очень смешна, но и очень печальна,-- что "за его улыбкой кроются горячие слезы"12.
После "Ревизора" Гоголь обратился к поместному дворянству и вытащил на белый свет это неведомое племя, державшееся за кулисами, вдалеке от дорог и больших городов, схоронившееся в деревенской глуши -- эту Россию дворянчиков, которые втихомолку, уйдя с головой в свое хозяйство, таят развращенность более глубокую, чем западная. Благодаря Гоголю мы видим их, наконец, за порогом их барских палат, их господских домов; они проходят перед нами без масок, без прикрас, пьяницы и обжоры, угодливые невольники власти и безжалостные тираны своих рабов, пьющие жизнь и кровь народа с той же естественностью и простодушием, с каким ребенок сосет грудь своей матери.
"Мертвые души" потрясли всю Россию...
ПРИМЕЧАНИЯ
1Mane, fares, takel деспотизма -- гибель деспотизма. По библейской легенде, последний вавилонский царь Валтасар устроил пышное пиршество в разгар осады Вавилона войсками персидского царя Кира. Во время торжеств на стене появилась рука и начертала эти таинственные слова, предвещавшие гибель и царю, и городу Валтасар был убит в ту же ночь, а Вавилон завоеван и разграблен Киром.
2...связать свою судьбу с племенем славяно-эллинских морских разбойников... -- В последние годы своей жизни Байрон активно участвовал в национально-освободительной борьбе греческого народа против турецкого владычества (1821--1824).
3 Персонажи знаменитых одноименных поэтических произведений Шекспира, Гете, Байрона.
4Резонер -- персонаж, открыто выражающий авторскую мысль и почти не участвующий в действии.
5"Тарантас" (1845) -- повесть писателя В. А. Соллогуба, содержавшая зарисовки провинциального русского быта 1840-х годов.
6 В поэме "Германия. Зимняя сказка" (1844) немецкого поэта Генриха Гейне есть такие строки (перевод В. Левика):
В Аахене даже у псов хандра --
Лежат, скуля беззвучно:
"Дай, чужеземец, нам пинка,
А то нам очень скучно".
7Дмитрий Владимирович Веневитинов (1805--1827) -- поэт-романтик и критик. Был арестован в ходе следствия по делу декабристов, вскоре заболел чахоткой и умер. Его статья об "Евгении Онегине" помещена в хрестоматии "Русская критика от Карамзина до Белинского".
8 Древнеримский поэт Овидий в 8 году н. э. был сослан императором Августом на берег Черного моря.
9Мартиролог -- здесь: перечень жертв преследований и гонений.
10 Из эпиграфа к стихотворению Лермонтова "Смерть поэта" (1837).
11Прасол -- торговец скотом.
12 Близкие по смыслу слова содержатся в VII главе I тома "Мертвых душ". Гоголь говорит о своем писательском призвании "озирать всю громадно-несущуюся жизнь, озирать ее сквозь видимый миру смех и незримые, неведомые ему слезы".