Оболенская Светлана Валериановна: другие произведения.

Что читать народу? Крестьянские читатели и интеллигентные просветители в России конца 19 века

Журнал "Самиздат": [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
  • Комментарии: 10, последний от 18/06/2004.
  • © Copyright Оболенская Светлана Валериановна (obolenskaya@nm.ru)
  • Обновлено: 18/06/2004. 53k. Статистика.
  • Статья: История
    •  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Поскольку авторы СИ не только писатели,но и читатели, история чтения в России должна их заинтересовать
    •   На протяжении всего XIX столетия граница между "обществом" (в понимании XIX в. - обществом образованных людей) и "народом" в России пролегала в значительной степени по линии грамотный - неграмотный, причем огромное большинство населения было неграмотным. До 60-х гг., несмотря на все разговоры о необходимости просвещения народа, государство, да и "общество" воспринимали такую ситуацию с относительным равнодушием.
      Но эта проблема во весь рост встала перед обществом после освобождения крестьян. Прежде находившийся под опекой своего господина крестьянин стал самостоятельным и превратился в "юридическое лицо". Однако это превращение оставалось формальным, пока мужик был неграмотным. Обязательного образования в России не существовало, обучение простого человека, если оно вообще происходило, ограничивалось одним-двумя, редко тремя годами, и особенно в деревне, где дети рано становились работниками, учиться дольше им не приходилось. Полученная в процессе обучения грамотность, не находившая применения в обыденной жизни, слабела и порой улетучивалась. Единственную возможность сохранить ее, а также и продолжить образование могло доставить чтение.
       Проблема "народного чтения" - так условно назовем вопрос о том, что и как читали в России крестьяне и городские "простолюдины" (мелкие торговцы, ремесленники, подмастерья, рабочие, солдаты, приказчики, рассыльные, прислуга, извозчики и т.п.) - занимала мысли "передовых людей из образованного класса" примерно с 40-х гг. XIX столетия: к этому времени относятся первые попытки создать специальные журналы "для народа".
      Самый ранний такой журнал - "Сельское чтение" В.Ф. Одоевского и А.П. Заблоцкого. Первый номер, вышедший в свет в 1843 г., предназначался издателями "за прилежание и благонравие для награды ученикам, кончающим в сельской школе" и таким образом был обращен именно к деревенскому читателю. Для своего времени, когда еще мало кто помышлял о необходимости просвещения крестьян, этот журнал был, несомненно, выдающимся явлением, первым опытом периодического печатного органа, дававшего материал, более или менее годившийся для чтения в деревне. Он выходил эпизодически, с большими перерывами, на протяжении нескольких лет. Каждый выпуск расходился в нескольких тысячах экземпляров.
      Князь В.Ф. Одоевский (1803-1869) был известным писателем и общественным деятелем. Друг Пушкина и Вяземского, популяризатор философских, экономических и естественноисторических учений, автор музыковедческих работ, один из учредителей археологического и географического обществ, большой знаток и поклонник немецкой культуры. "Шестидесятник" ХIХ в., он был горячим сторонником реформ 60-х гг. и участвовал в общественном движении этого времени. Много сил Одоевский отдал попыткам организации просвещения народа, был автором нескольких книг для народа. Его друг А.П. Заблоцкий-Десятовский (1807-1881), государственный деятель (служа в Министерстве государственных имуществ под началом графа П.Д. Киселева, он еще в 1841 г. после поездки по внутренним губерниям России составил записку "О крепостном состоянии России", во многом предвосхищавшую решения, принятые в 1861 г.) и писатель, также был горячим сторонником народного просвещения. Он тоже написал несколько книг для крестьян.
      Издатели и авторы "Сельского чтения" проявляли знание крестьянской жизни и стремились беседовать с деревенским читателем о том, что могло быть тому интересным и нужным, говорить тем языком, какой понимают в деревне. Впрочем, рассчитывать можно было только на то, что получившие начатки грамотности дети, священники или приезжие из города будут читать вслух.
      Задачи авторов журнала были просветительские и воспитательные. Сообщались разнообразные сведения о сельском хозяйстве - как пахать землю, как обращаться со скотиной, о болезнях и лечении скота, о пользе картофеля. Крестьян учили простейшим гигиеническим правилам, сообщались общие сведения о системе мер и весов, о деньгах, давались "расчеты о том, сколько можно сберечь денег, не пивши вина вовсе". Публиковались нравоучительные рассказы, например "Что крестьянин Наум твердил своим детям, наставляя их на добро" (авторы - Одоевский и Заблоцкий), или "Что значит украсть пятачок" В.Ф. Одоевского. Печатались статьи по истории России, причем особое внимание уделялось Петру I, подчеркивалось его стремление перенять все лучшее, что довелось ему увидеть за границей.
      Добрых намерений и энтузиазма основателей журнала оказалось недостаточно для укрепления их начинания. Журнал "Сельское чтение" прекратил свое существование в конце 40-х гг. К сожалению, у нас нет материалов, позволяющих выяснить, как воспринимался этот журнал крестьянами да и был ли он вообще ими востребован в условиях, когда общество не ощущало такой, как позже, в пореформенную эпоху, необходимости в образовании народа.
      Обратимся теперь к этой эпохе. Первыми книгами, попадавшими в руки грамотных крестьян, были, конечно, книги религиозные, "божественные" - молитвенники, псалтырь, творения св. Отцов, книжки духовно-нравственного содержания (например, "Како подобает стоять в церкви Божией" или "Смерть закоренелого грешника и праведного"); наиболее популярными были жития святых, где была если не занимательная, то во всяком случае трогательная фабула. Эти книжки заботливо сохранялись в крестьянских избах и иногда им даже приписывали мистические свойства.
      Однако необычайной популярностью среди "простых" читателей пользовались и многочисленные лубочные книжки светского содержания. В периодической печати развернулась длившаяся затем более двух десятилетий дискуссия о народном чтении, главное содержание которой составляла проблема "лубочной чепухи". "Просветители" из интеллигенции народнического направления считали необходимым заменить ее книгами, написанными и изданными специально "для народа". Такие книги уже начали появляться на книжном рынке, и по поводу первых такого рода сочинений, выпущенных издательством "Общественная польза", в 1865 г. в журнале "Современник" большую статью "Русская литература. Народные книги" опубликовал А.Н Пыпин (Пыпин А.Н. Русская литература. Народные книги // "Современник". 1865. Т. 108. ?5-6). Это было одно из первых публичных выступлений представителей рус-ской интеллигенции по проблеме народного чтения в России. А.Н. Пыпин обратил вни-мание на то, что у народа давно есть любимые книги, "имеющие свою громадную известность, иногда очень давнишние, очень нередко странные или даже нелепые, но тем не менее любезные своему читающему миру. "Бова Королевич", "Милорд Ге-орг", "Ванька Каин" и др. - это "народная литеатура", возникавшая сама по себе, собственными усилиями народных грамотников, без всякого участия образованных сословий и литературы высшего класса".
       Обращая внимание на опыт изучения "народной литературы" во Франции, Пыпин сообщал, что лет 10 тому назад А. Низар, по поручению французского правительства изучавший литературу, популярную в народе, "раскрыл целую особенную и обширную литературу" и описал ее в книге "Histoire de la littérature du colportage". И что же? Оказалось, что в XVII столетии, в век Корнеля и Расина, в век расцвета классицизма простой люд во Франции довольствовался "уцелевшими от Средних веков рыцарскими романами, астрологическими фокусами и церковными легендами". Миновал XVIII век - век Просвещения, прогремела революция, но и в 50-х гг. XIX в. во Франции народный вкус оставался по-прежнему неподвижным. В сущности, и в России то же самое, утверждал Пыпин, лубочные книжки необходимы простому читателю и потому обладают несомненной ценностью.
       Новые же книги, говорил он, написанные специально "для народа" авторами из "высших классов", считающих нужным позаботиться о "развитии массы", уже появились в коробах у разносчиков, они дешевле лубочных книжек, но в популярности своей не идут ни в какое сравнение с последними. Составителям новейших книг "для народа" следует относиться к лубочной литературе со всем необходимым вниманием, присматриваясь "к тем взглядам и потребностям, какие обнаруживаются в народной массе".
      Большинству новейших "просветителей" второй половины XIX столетия точка зрения А.Н. Пыпина представлялась досадным исключением. Между тем, его мысль на удивление современна и совпадает с мнением современных исследователей. В России параллельно начинающемуся с XVIII в. динамичному развитию "высокой" литературы идет отдельная история массовой литературы, очень медленная, иногда кажущаяся даже неподвижной и лишь косвенно отражающая историю "золотого" и "серебряного" века русской литературы. Ее развитие определяется массовым вкусом, неизменным на протяжении едва ли не столетий. Л.Н. Толстой полагал, что в нем отражена устойчивость "вневременного сознания крестьян".
      Устойчивость массового вкуса, утверждает, основываясь на идеях В.Я. Проппа, Н. Зоркая, определяется тем, что в каждом человеке неизменно живет в тех или иных масштабах и формах некий "исходный", первоначальный вкус, соответствующий массовому. В основе его - устойчивые структуры, живые с архаических времен, древние константы привязанностей и предпочтений, архетипы фольклорного восприятия. Неизменное сохранение этих структур в любом читательском сознании и объясняет, по-видимому, успех массовой литературы вообще и долголетие лубочных книжек, в частности (Зоркая Н.М. Фольклор. Лубок. Экран. М., 1994. С. 15).
      Лубочная литература - массовая литература эпохи полуграмотной России, первая "постфольклорная" стадия массового искусства. Она не умерла и тогда, когда Россия стала грамотной, но изменила формы, приспосабливаясь к новой ситуации. Она и в наше время цветет пышным цветом, хотя и непохожа на те заполонившие книжный рынок в конце XIX в. грубые дешевые книжонки, которые так охотно покупали народные читатели.
      Между тем многочисленные участники дискуссии по проблемам народного чтения говорили о "лубочной чепухе" с удивлением и негодованием, объясняя ее успех недостатком "настоящих книг для народа" и неумением серьезных издателей организовать сбыт своей продукции (Об этой дискуссии см.: Оболенская С.В. Народное чтение и народный читатель в России конца XIX в. // "Одиссей 1997". М., 1998). В начале 90-х гг. в книжных лавках И.Д. Сытина насчитывалось около 580 названий лубочных кни-жек, причем тиражам и числу переизданий могли бы позавидовать и современные авторы. Это вызывало гнев "интеллигентных критиков". Народ, утверждали они, давно перерос низкопробную "литературу Никольской улицы" и может воспринять лучшие произведения русских и западных классиков, а также серьезные научные книги, если все это приспособить к уровню его понимания. Заняться этим делом - святой долг просвещенных русских людей.
      Но прежде всего требовалось изучить состояние "народного чтения". Инициатором такого изучения выступил Л.Н. Толстой. Еще в начале 60-х гг. через свой журнал "Ясная Поляна" он обратился к сельским учителям и священникам с программой вопросов относительно крестьянского чтения. Примечательно, что сам писатель вовсе не принадлежал к тем, кто твердил о необходимости искоренить лубочную литературу: "Ежели народ хочет читать Английского Милорда, - писал он, - то какое мы имеем право жалеть об этом и предлагать ему сочинения о том, какие, по нашему мнению, нужны для народа добродетели?" (Толстой Л.Н. Т. 8. С. 363-364)
      Было сделано несколько серьезных попыток изучить "народное чтение" среди которых первое место занимает, несомненно, широкомасштабное исследование, предпринятое группой харьковских учительниц под руководством Х.Д. Алчевской, задумавшей не только изучить народное чтение, но и способствовать "правильному" его развитию.
       Х.Д. Алчевская (1841-1920), известная украинская и русская просветительница, дочь уездного учителя, вступившая в брак с крупнейшим финансистом и предпринимателем южной России, А.К. Алчевским, в течение пятидесяти лет занималась педагогической и литературной деятельностью. Располагая большими средствами, она открыла в Харькове частную воскресную школу для неимущих жителей города (возраст учеников - от 9 до 40 лет) и вместе со своими помощницами на протяжении нескольких лет вела наблюдения за чтением учеников в этой школе, а также в вечерней школе для взрослых и в двух сельских училищах, одно из которых находилось в селе Алексеевка Славяносербского уезда Екатеринославской губ., рядом с имением Алчевской.
      Учительницы устраивали библиотеки и предлагали читателям пересказывать содержание прочитанного, записывали эти пересказы и отзывы о книгах, проводили в городе и в деревне небольшие публичные чтения вслух. В городе слушателями чаще всего были ученицы воскресной школы, разных возрастов, преимущественно молодые девушки: прислуги, белошвейки, почти все крестьянского происхо-ждения; в деревне - в основном неграмотные украинские крестьяне: мужчины и женщины, дети и старики. Читали большей частью книги, написанные специально "для народа". Чтицы стремились как можно подробнее записать свои впечатления о том, как проходило чтение, и зафиксировать реакцию слушателей, воспроизвести их высказывания. Чтение в деревне неграмотным крестьянам хороших книг представлялись особенно важным, ибо таким образом мог, по мнению учительниц, формироваться неиспорченный вкус.
      Предполагалось, выявляя отношение читателей и слушателей к тем или иным книгам, составить для издателей и учителей аннотированные рекомендательные спи-ски литературы "для народа". Плодом этой огромной работы стали вышедшие в 1884, 1889 и 1906 гг. три больших тома, объединенные общим названием "Что читать народу? Критический указатель книг для народного и детского чтения". ("Что читать народу? Критический указатель книг для народного и детского чтения. Составлен учительницами Харьковской частной женской воскресной школы". Т.1. СПб,1884; т.2. СПб, 1889; т.3. М.,1906. Особенно интересен т.2, где гораздо больше места, чем в 1 и 3-м тт., отведено отзывам о книгах, причем помещены материалы чтения не только в школах, но и взрослым крестьянам южнорусских губерний). Они были представлены на выставках в России и за границей; первые два тома "Указателя", удостоенные высоких международных премий, заслужили множество лестных отзывов. Это трехтомное издание мы привлекаем в качестве источника для характеристики "народного читателя" конца XIX в. Ценность и даже уникальность этого источника определяется тем, что его материалы позволяют судить не только о том, какие книги и как читали в народной среде, что изучалось уже не раз, но и о том, как они воспринимались народными читателями.
      Указатель построен следующим образом. Каждая рекомендуемая для чтения книга представлена библиографическим описанием, кратким изложением содержания и мнением рецензента. Затем следует запись пересказа содержания книги чита-телями или ответов на вопросы учительницы. Если книгу читали вслух - сообщение о том, как воспринимали книгу слушатели. Наиболее интересны подробнейшие записи самой Алчевской, исходившей из установки, "придавая значение подлинным словам и выражениям крестьян... поместить их в книге в полной неприкосновенности" и обращать внимание на мысли, вызванные у читателей книгой, "на те сближения, которые они делали с жизнью; даже самые отклонения в сторону и замечания, брошенные вскользь, мы часто не считали удобным опускать, находя, что все это, вместе взятое, уясняет до некоторой степени мировоззрение слушателей..." ("Что читать народу?" Т. 2. С. 1-2)
      В 1-м томе "Указателя" были собраны, в основном, отзывы городских читателей рекомендуемых книг. Создавая 2-й том, учительницы обратились к мнению деревенских читателей, вернее, слушателей. Х.Д. Алчевская устраивала в украинской деревне Алексеевка чтения для небольшой группы крестьян. Они собирались в доме ее бывшей ученицы Маруси, где уже существовала некоторая при-вычка к чтению: молодая хозяйка читала вслух мужу, свекру и свекрови книжки духовного содержания. Она не раз приглашала свою учительницу в гости. Алчевская пришла к ней с книгой и в первое же посещение читала вслух Марусе и ее семье. Вскоре такие чтения стали регулярными, приходили и другие жители деревни. Сложился небольшой, более или менее постоянный кружок хорошо знавших друг друга деревенских слушателей, которые не стеснялись высказываться и спорить. В процессе чтения некоторые из них имели некие постоянные "амплуа": были резонеры, были скептики, были (очень немногие) приверженцы старых порядков, были, напротив, интересующиеся всем новым и приветствующие его. Иногда роли определялись положением слушателей в семье или в общине.
      Поскольку помимо общих просветительских задач харьковские учительницы ставили перед собой еще и дополнительную цель - борьбу с лубочной литературой, вредной, по их мнению, для народного читателя, Алчевская решила выяснить отношение своих слушателей к лубочным книжкам и од-нажды прочитала им знаменитое сочинение Н. Зряхова "Битва русских с кабардинцами или прекрасная магометанка умирает на гробе своего мужа". На чтение собрались в большинстве бывшие ученики сельской школы в возрасте от 14 до 18 лет. Алчевская так начинает свою запись об этом чтении: "Представьте себе, что вы (интеллигентный человек) перелистываете московское издание и пробегаете следующие строки: "Вы облегчили страждущую грудь мою, оживотворили мое мнение... ", "В контроль чувств моих я не допускаю никого, даже моих родителей... " Как смешно, высокопарно и вычурно кажется вам все это, как трудно вам представить себе, что подобные вещи могут произвести на кого бы то ни было сильное и глубокое впечатление" (Что читать народу?". Т. 2. С. 549).
      И вот - молодые крестьяне слушают, затаив дыхание, плачут, восхищаются, комментируют, долго рассматривают картинки. По мнению Алчевской, всем нравятся прославляемые автором "благородные чувства отваги, самоотвержения, борьбы страстей с долгом, решимости, великодушия". Заметим, что и в городе девушки из воскресной школы плакали над страданиями героев этой книжки. Алчевская признала, что "Битва русских с кабардинцами", а также "Гуак или непреоборимая верность" пригодны для народного чтения, но "Приключения аглинского милорда Ге-орга и маркграфини Фридерики-Луизы", книжки, увековеченной Н.А.Некрасовым под именем "милорда глупого", заклеймила как произведение в высшей степени "циническое" и "чушь". Она недоумевает: как же разошлись девятнадцать изданий этой книжки? Может быть, успех ее возможен только между фабричным людом, зараженным "городским цинизмом"? Не случайно ли попали они в деревню? Она вознамерилась проверить свои предположения. Учительница не решилась читать это "собрание грязных сцен", а только показала слушателям книжку и спросила, не читал ли кто. Одна девушка сказала, что ей эту книжку брат привез с рудника. Учительница спросила, понравилось ли ей, ожидая, что девушка сконфузится, но та ответила, что ей очень нравится. Что же именно нравится? "Все, - отвечала она ... - одно другого интереснее" - и подробно пересказала содержание. "Циничные сцены" в устах девушки странным для Алчевской образом "утрачивали свой неприятный колорит и носили на себе характер простоты и безыскусственности". Когда юная читательница излагала "скабрезную", по мнению Алчевской, главу о трех итальянских дамах - ловких и хитрых неверных женах, все весело смеялись ("Что читать народу"? Т. 2. С. 549-551).
      Вот так впервые в записях Алчевской мы сталкиваемся с тем, что можно назвать "культурным несовпадением", в данном случае - абсолютным несовпадением в восприятии книги "народными читателями" и жаждущими просветить их, привить им добротный вкус, приобщить к высокой русской литературе интеллигентными "просветителями". Однако такого рода инциденты ничего не меняли в намерениях и действиях Алчевской и ее помощниц.
      Уверенные в том, что лучшие образцы современной русской литературы вполне пригодны для "народного чтения", учительницы предлагали в своем "Указателе" не только специально "для народа" написанные сочинения, как, например, книжки Л.Н. Толстого, выходившие в издательстве "Посредник", или же адаптированные отрывки из книг английских, французских, американских, немецких, шведских, польских писателей, но и много не адаптированных произведений русских прозаиков и поэтов. К их числу относятся несколько пьес А.Н Островского. Описанное в записях Алчевской восприятия слушателями этих произведений позволяет поставить проблему "культурных несовпадений"
      В 1-м томе Указателя "Что читать народу" была помещена статья "Островский в применении к чтению в народе", где объяснялось, почему составительницы рекомендуют для "народного чтения" пьесы замечательного драматурга: по содержанию все они доступны простым людям, поскольку в них изображена "обиходная жизнь", и герои этих пьес - люди из средних и низших классов; язык этих людей - язык "обыденной русской жизни" - понятен "простым" читателям, а драматическая разговорная форма легко воспринимается при самостоятельном чтении и при чтении вслух. Авторы статьи выделяли главное в пьесах Островского - описание "самодуров" и "самодурства" и его влияния на "семейный и общественный быт".
      Учительница, выдававшая в Харькове взрослым ученицам частной воскресной школы для прочтения книги из собственной библиотеки, по каждой пьесе Островского заранее составляла перечень вопросов, предлагала их читательницам и записывала ответы; эти записи были помещены в 1-м томе "Ука-зателя" после рекомендательного разбора нескольких пьес. Книга вызвала горячий отклик А.Н. Островского, он обратился к составительницам "Указателя" с благодарственным письмом.
      Х.Д. Алчевская решила читать вслух пьесы А.Н. Островского крестьянам. По собственному признанию, она испытывала сомнения - никогда не видевшие театрального представления и не знающие, что это такое, сумеют ли неграмотные украинские крестьяне оценить именно этот жанр? Прежде чем приступать к чтению пьес Островского уже хорошо знакомым ей слушателям, она рассказала им о театре, о труде актеров, о том, как их ценят образованные люди. В своей записи она с некоторой восторженностью отметила, что реакция крестьян на ее речи оказалась вполне живой: сначала слушали молча, но потом вспомнили кучера из крепостных по прозвищу Дзендзик, который очень похоже и смешно изображал людей и даже целые сценки, и стали о нем говорить. "Этот простонародный рассказ о Дзендзике рядом с моими рассказами о Сальвини и Саре Бернар доказал мне, что мы понимаем друг друга" ("Что читать народу?". Т. 2. С. 512).
      Мы рассмотрим здесь восприятие читателями, вернее сказать, крестьянскими слушателями, некоторых пьес А.Н. Островского, сосредоточившись более всего на пьесах "Гроза", "Бедная невеста" и "Грех да беда на кого не живет". Такой выбор очень неравноценных произведений великого писателя определяется тем, что в содержащихся в источнике записях о чтении этих пьес наиболее рельефно выступают характерные черты и особенности восприятия.
      Наибольший интерес и самый живой отклик вызвала драма "Гроза", которую Алчевская прочитала вслух кружку своих обычных слушателей в Марусином доме.. Чтение этой пьесы длилось очень долго, потому что крестьяне на каждом шагу прерывали его суждениями о действующих лицах, отнюдь не краткими комментариями по поводу развития событий, причем комментарии эти уводили их далеко от содержания "Грозы", рождали сравнения с тем, что происходило и происходит в их деревне, воспоминания из собственной жизни и горькие признания. Комментируя слова и действия Кабанихи, все дружно и горячо ее осуждали. Молодой крестьянин прервал чтицу взволнованным рассказом о себе самом: "мать родная поедом ест, и его, и невестку; как схватит за чуприну и таскает, пока не выбьется из сил, а он все молчит, лишь бы жену не трогала, на нем на одном все сердце свое сорвала" ("Что читать народу?". Т.2. С.514).
      Всеобщую симпатию и сочувствие вызвала Катерина. Ее тревожные монологи с самого начала привлекли особое внимание; как только она начинала говорить, все настраивались на серьезный лад, с напряженным вниманием следили за тем, что касалось именно ее. По мнению Алчевской, крестьяне очень точно поняли ее образ: "спасена душа", "правдива душа, коли и тут цёму не вивчилась", "як птица у неволi", "сама с собою говорит, сама себя развлекает" ("Что читать народу?". Т.2. С.515). В сцене прощания с Борисом, когда Катерина говорит о муже: "Постыл он мне, постыл, ласка-то его хуже побоев", - ""Краще, як би вiн мене изо дня бiв", - вторит ей, как эхо, чей-то голос", а затем, когда Катерина остается одна и задумывается, тот же голос произносит тре-во-жно: "не попаде до дому, задумала у рiчку, от побачите" ("Что читать народу?". Т.2. С.516.
      В реакции слушателей на заключительные сцены проявилась одна из наиболее интересных особенностей их восприятия. Они, как пишет Алчевская, "относились непосредственно к тому, что происходит у них на глазах и жили настоящим". Когда в конце пьесы Катерина уходит, а на сцене появляются Кабановы, Кулигин и работник с фонарем, все тревожно затихли. ""Це вже ii шукати! Хоч бы не допустили до грiха" - говорили слушатели почти шепотом". Когда услышали слова "за сценой": "Эй, лодку! Женщина в воду бросилась!", послышались громкие возгласы: "Ой, Боже ж мiй! Рятуйте, це ж вона". Бабка Параска, во время чтения желавшая выглядеть благочестивой и осуждавшая Катерину за измену мужу, теперь притихла, а "когда вынесли труп Катерины, схватилась за голову и громко зарыдала. "А тiй матери, що дитина втопилась, от тiй горе!" - голосила она" ("Что читать народу?". Т.2. С. 516).
      По окончании чтения "большинство слушателей - и мужиков, и баб тихо всхлипывало. Никто не тронулся с места, трудно определить, как долго могла бы продлиться эта молчаливая печаль, если бы старостиха не оборвала ее своим резким голосом: "Буде журиться! Дивiтця - музика гра!" - сказала она, указывая пальцем на картину, висящую на стене, изображающую очень живо деревенскую свадьбу, и смеясь своим нервным смехом". Тут произошел на-стоящий эмоциональный взрыв. Слушатели торопились высказать свой взгляд, горячо спорили, ссорились, кричали, на бледных лицах слезы, в хате долго стоял несмолкаемый гул голосов. "Ничего подобного мы не видели еще в стенах нашей скромной аудитории", - записывает Алчевская ("Что читать народу?" Т. 2. С. 517).
       Все наперебой выкрикивали свои суждения относительно причин разыгравшейся в финале трагедии. "Як же вам, хто винен? И чим ii правити, цю Катерину?" (как вы думаете, кто виновен? И чем можно ее оправдать, эту Катерину?) - спросил кто-то. "Мати винна! Мати, мати, мати! - кричала старостиха, стуча кулаком по столу. Хiба ж так можно - напасти и гризти, гризти, гризти - вторил ей кто-то". Только свекровь молодой хозяйки хаты решилась сказать: "А як би вона добра була, вона б покорилась, а то зараз топитися, шоб мати корили. Хiба матерi не обiда, як ii дитини не люблять!". Ей горячо возражали: "Она мук не снесла", "Катерина и так свiта Божьего не бачила, чого ж ще дужче iсти!". Самоубийство Катерины воспринимается всеми как страшная беда, горе, но заметим, что никто из участвовавших в обсуждении не вспоминает о том, что самоубийство - величайший грех христианина, во всяком случае, в записи Алчевской об этом нет ни слова.
      Понимание и сочувствие, с которым восприняли крестьянские слушатели трагическую историю Катерины, вызвало у Алчевской умиление и радостную уверенность в том, что неграмотные украинские крестьяне способны понимать замечательные творения Островского и, главное, их чувства и мысли, несмотря на всю разницу в выражении, сходны с тем, что испытывает образованный человек.
      Об этом, казалось, свидетельствовало также и необычайно эмоциональное восприятие крестьянскими слушателями пьесы "Грех да беда на кого не живет", где купец Краснов, добрый и внимательный муж, пораженный подозрением в неверности супруги и ее признанием, что она его никогда не любила, подстрекаемый родственниками, в заключительной сцене убивает свою жену и выходит со словами: "Вяжите меня! Я ее убил". Вот как описывает Алчевская реакцию слушателей. ""Убив! - восклицает Демьян, даже вскакивая с лавки. - На смерть?! Жiнку?" - Ой, лихо! - сливаются в общий гул, и в этом гуле не слышится ни одного слова упрека или порицания Краснову. "Ii убив I сам себе загубив!...Жiнцi грiх! Вони ёго живьем пекли! Сам буде перед Богом отвiт держати (так отвечают слушатели действующему лицу пьесы, старику Архипу, упрекающему Краснова в гордости, толкнувшей его на самостоятельный суд над женой, не дождавшись милосердного суда Божьего - С.О.)! I сама пропала, I ёго загубила! Вiн гарна людина!"" ("Что читать народу?". Т.2. С. 517).
      Но в описании реакции слушателей на те места "Грозы", где, по мнению чтицы, должен был звучать и не прозвучал смех слушателей или, напротив, на те пассажи, в которых ничего смешного не было, а смех прозвучал, у Алчевской чувствуется недоумение. Крестьяне смеялись словам Тихона, который при расставании говорит жене, что не понимает ее: то от нее слова не добьешься, не то, что ласки, то она сама лезет. Смеялись словам Кабанихи, которая стыдит Катерину за то, что та прощается с мужем, будто с любовником, виснет у него на шее: "Аль порядку не знаешь - в ноги кланяйся!"
      С другой стороны, Алчевскую удивило серьезное отношение крестьян к комическим местам "Грозы", где, по ее предположению, смех слушателей должен был прозвучать непременно. При чтении комической сцены, в которой странница Феклуша рассказывает горничной Глаше о "судьях неправедных", о странах, где "и царей-то нет православных, а салтаны землей правят" и о людях с песьими головами, данными им "за неверность", "лица окружающих были серьезны, слова странницы слушались со вниманием и интересом, и возгласы носили на себе характер возгласов горничной Глаши ("а мы тут сидим, ничего не знаем!..."): ...Хоть расскажут, спасибо! Земля слухом полнится!" Одна только старостиха, постоянная слушательница, высказала сомнение: она слыхала, что где-то живут люди, обросшие шерстью, но чтобы с песьими головами - это кажется ей выдумкой. Ее выслушали, но без интереса ("Что читать народу?" Т.2. С. 515).
      Понимание юмора составляет одну из существенных трудностей в диалоге языковых культур. Недаром именно юмор наравне со сленгом вызывает особые сложности при переводе произведений художественной литературы. На нашем примере восприятия юмора образованными учительницами и неграмотными крестьянами эта трудность, как одно из проявлений "несовпадения культур", порождающих разного рода "недоразумения", выступает особенно рельефно. Еще ярче, чем при чтении "Грозы", она выявилась при чтении крестьянам пьесы А.Н. Островского "Бедная невеста". Впрочем, здесь дело было не только в юморе.
      "Бедная невеста" - не слишком популярная пьеса Островского, во всяком случае, по сравнению с "Грозой", поэтому позволю себе очень кратко напомнить ее содержание. Анна Петровна Незабудкина, вдова небогатого чиновника, озабочена необходимостью выдать замуж свою дочь Машу. Движимая не столько соображениями о будущем счастье дочери, сколько необходимостью разрешить сугубо материальные проблемы, она просит своего старого приятеля стряпчего Добротворского по--искать жениха для Маши. Тот, обходя присутственные места, находит подходящего кандидата в лице состоятельного чиновника Беневоленского, и Анна Петровна не сомневается в том, что брак его с Машей станет не только спасением для семьи, но и составит счастье дочери. Между тем у Маши вспыхивает бурный роман с молодым человеком Владимиром Меричем, который однако, как выясняется, вовсе не готов жениться. Маша в отчаянии решается, исполнив волю матери, выйти за Беневоленского.
      Жених Маши Беневоленский, ничтожный, невежественный, самовлюбленный, беспринципный чиновник, остался совершенно не понятым крестьянами, слушатели "положительно сочувствуют" ему и его намерению устроить свою жизнь и составить счастье бедной Маши. Этого невежду, со сдержанным возмущением пишет Алчевская, находят умным и дельным, серьезным и образованным! К его речи, "которая так смешит нас в устах талантливого актера" - "Я сам имею сердце нежное, способное к любви; только у нас дел очень много: вы не поверите, нам подумать об этом некогда" - слушатели относятся с серьезным сочувствием и говорят: "Коли ж ему об том думати!". Им недоступен комизм смешного канцелярского слога писем Беневоленского и Добротворского; они одобрительно замечают: "Це вже образованна людина, зараз чуть!" ("Что читать народу?". Т. 2. С.522)
      Все остаются очень довольны рассказом жениха о том, как он, полагая, что в жизни главное - ум и предусмотрительность, выбился в люди: бывало, кланялся всякому встречному, а теперь его рукой не достанешь.
      Когда возникает вопрос, пойдет ли за него Маша, чтение прерывается обсуждением. Кто-то из слушателей говорит: "Нi не буде дiла, в неi серце вже тронуте". Но большинство решает, что, конечно же, пойдет, ибо "как можно упустить такого достойного человека". Мать убеждает Машу, говоря о Беневоленском: "А ты подумай, ведь у нас не горы золотые, умничать-то не из чего". "Може б и мати голову прихилила", - вторят слушатели, готовые сами убеждать Машеньку выйти замуж по рас-чету" ("Что читать народу?". Т.2. С 522).
       Трагедия Маши не понята, ее слезы на свадьбе вызывают всеобщее удивление и неудовольствие: "бач, яка радость, а вона плаче. - А шо в неi на серцi - вступается одиноко другой, но не находит ни в ком поддержки" ("Что читать народу?" Т.2. С 523): ведь все решилось наилучшим образом. Единственное, что вызывает сомнения слушателей - не пьет ли жених (во время визита в дом Незабудкиной Беневоленский выпивает вместе с Добротворским), что могло бы отрицательно сказаться на будущем Маши.
      Совершенно не понят и влюбленный в Машу умный и добрый Хорьков. Его осуждают за то, что он пьяным явился в дом, где есть барышня - невеста. Он пророчит Маше несчастья в семейной жизни с нелюбимым мужем. "И слова, так много говорящие сердцу интеллигентного человека, - записывает Алчевская, - "слезы. Слезы... вечные слезы...чахотка, не живши, не видавши радостей жизни ... " - проходят совершенно бесследно".
      Алчевская недоумевает. "Эти люди, - записывает она, - сочувствуют нытью бедной чиновницы о том, что Маша не выходит замуж и не находят решительно ничего предосудительного в том, что старик Добротворский...ходит по присутственным местам, разыскивая жениха Маше, напротив, они говорят о нем с чувством: от добра людина! Рутинные рассуждения ограниченной Анны Петровны Незабудкиной находят в них сочувствие и одобрение". Нас смешат, говорит Алчевская, жалобы вдовы на то, что она "женщина слабая, сырая", и беспрерывно повторяемые ею слова: "как можно без мужчины в доме", а крестьяне воспринимают их "с комической серьезностью" и комментируют с пониманием: "Як чоловiка нема, куди ж таки бабi однiй за всим управлятися" ("Что читать народу?". Т. 2. С.521-522).
      Специально для потехи предназначенные комические сцены "Бедной невесты" воспринимаются слушателями вполне серьезно. Перебранка свах сопровождается назидательным за-мечанием: "И как-таки в чужом доме расшуметься - ведь это стыд. Нашли место". "Нас смешит разговор Хорьковой о нарядах, замечает Алчевская, - а они слушают его с напряженным вниманием, силясь понять, что это за "черный муаре", что это за "модная выкроечка"". Рассказ Дарьи о двух сестрах, одна из которых худая, как спичка, а другая румяная и гладкая, и мать боится, что первую муж любить не будет, а вторую, полагает, будет любить, обыкновенно вызывает смех в интеллигентной публике, а крестьяне слушают его "серьезно и со знаками одобрения" ( "Что читать народу?" Т.2.С. 522).
      Только фат и обманщик Мерич был вполне понят крестьянами, по его адресу высказывались с презрением и негодованием; на его слова перед свадьбой Маши, что он любит, но же-ниться не может, реагировали очень живо своими замечаниями: "опiзнивсь!"(опоздал), "брешеш!", " годi!" (довольно).
      Алчевская была поражена тем, что искренне радовавшие ее "глубокое понимание" и "тонкая отзывчивость" крестьян при чтении пьес Островского "Гроза", "Воспитанница", "Грех да беда на кого не живет" совершенно не проявились при чтении "Бедной невесты". Она пишет: "Пока мы с нашими слушателями стояли на почве общечеловеческих чувств и ощущений, каковы любовь, ревность, мщение, злоба, отчаяние, пока перед нами ярко обрисовывались светлые образы Катерины, Краснова (герой пьесы "Грех да беда на кого не живет" - С.О.) и др., все шло хорошо, но как только началось описание будничной серенькой жизни с ее противоречиями идеалам, созданным интеллигентным человеком, так нежданно - негаданно образовалась под ногами бездна и снова разделила нас на два лагеря, плохо понимающие друг друга. То, что ка-залось нам смешным и ру-тинным, принималось народом за чистую монету и вы-зывало одобрение. То, в чем мы видели несчастье и горе, признавалось им благоприятным исходом, то, от чего страдало наше сердце, проходило для них незамеченным" ("Что читать народу?". Т.2.С. 521).
       Алчевская действительно нащупала главное. Наиболее глубокие, важные, рискнем сказать, "базовые", "вневременные" человеческие чувства (хотя и здесь, по всей вероятности, существовали различия) оказывались общими у крестьян и образованных людей; характерно также, что внимание крестьян неизменно привлекали сильные страсти. Некоторые слушатели могли быть подготовлены к этому лубочными книжками, построенными целиком и полностью на описании сильных чувств и страстей. Впрочем, в записях Алчевской мы почти не находим следов знакомства крестьян с лубочной литературой.
      Однако в понимании проблем повседневной жизни, в оценке проявляющихся в них моральных качеств, ценностных критериев, особенностей поведения Алчевская и ее помощницы весьма существенно расходились с крестьянскими слушателями. Не следует упускать из виду и то обстоятельство, что в сугубо "городских" пьесах, к каковым относится "Бедная невеста", многих мелких деталей жизни и поведения действующих лиц крестьяне адекватно понять не могли.
      Отметим особо, сколь различны были у крестьян и у учительниц, собиравших ма-териал об их чтении, представления об образованности. Так, харьковская учительница воскресной школы, выдававшая ученицам, по большей части крестьянского происхождения, книги для прочтения, записала их ответы на заранее подготовленные ею вопросы относительно пьесы Островского "Не в свои сани не садись". На вопрос о том, что привлекло героиню пьесы в понравившемся ей молодом человеке, весьма ограниченном и недалеком, учительница ожидала услышать: его красивая наружность, щегольская одежда. Но ответ ученицы оказался совершенно иным и неожиданным: "Ей нравилось, что он был такой образованный... как сама она была девушка простая, он показался ей очень умным, к тому же он был хорошо одетый и в разговорах очень приятный"("Что читать народу?". Т.2. С.315). Об образованности молодого человека говорили и другие ученицы. Городские читательницы вообще придавали, по-видимому, большое значение образованности. Это следует из их пересказов и отзывов на пьесу Островского "В чужом пиру похмелье": все поступки и слова действующих лиц они объясняли и оценивали в соответствии с критерием их образованности.
      Привлеченный нами источник не позволяет, конечно, сделать сколько-нибудь масштабные выводы относительно мировосприятия крестьянских слушателей. В нем не воспроизводятся собственноручные записи слушателей, их высказывания даны в записях учительниц, хотя и стремившихся к максимальной точности, но, разумеется, лишь приближавшихся к ней. "Неприкосновенность" крестьянских высказываний, о которой действительно очень заботилась Алчевская в соответствии со своим намерением "уяснить мировоззрение слушателей", не могла не быть все же относительной. Стоит ли говорить о том, что интерпретация, хотя бы невольная, при записи без магнитофона живой речи читателя или слушателя неизбежна? Материалы Указателя "Что читать народу?" больше дают для понимания позиции его составителей, но, конечно, мировиденье и идеология русской интеллигенции конца XIX в. могут быть раскрыты на основании множества других источников.
      Но материалы Указателя "Что читать народу" позволяют сделать некоторые заключения относительно типологии российских читателей. Н.М. Зоркая, с точки зрения психологии восприятия говоря о типологии читателей вообще, разделяет их на два типа - "экспертов", размышляющих над текстами, воспринимающих и оценивающих их художественную и иную ценность (у них "исходный", первоначальный, массовый вкус "свернут"), и массовых читателей, для которых характерно "перенесение" в мир вымысла ради развлечения и отсюда - пристрастие к "легкому чтению" (Зоркая Н.М. Уникальное и тиражированное. Средства массовой информации и репродуцированное искусство. М., 1981. С. 140).
       К какому из этих двух типов восприятия можно отнести вышеописанную реакцию простонародных слушателей? Они не просвещенные "эксперты", им в голову не приходит размышлять о качестве текста и его оценивать. Но это и не тот искушенный массовый читатель, что переносится в мир вымысла ради развлечения, от-влечения, тип, особенно распространенный в наше время. В конце XIX в. этот тип был представлен большинством городских "простонародных" читателей.
       Крестьянский слушатель того времени - это некий третий тип. Для него это - не "легкое чтение". Крестьяне погружаются в текст как в живой мир, воспринимают его не как вымысел, а как реальность, сопереживают героям от всего сердца, не предполагая, что перед ним вымышленные персонажи, относятся к ним как реальным, живым людям и все происходящее с ними воспринимают как происходящее "здесь и сейчас".
      Чтения Х.Д. Алчевской для большинства постоянных ее слушателей были первым знакомством с более или менее серьезными книгами светского содержания, для многих - вообще с книгами. Процесс чтения являлся для них актом живого общения с чтицей, друг с другом и не в последнюю очередь - с героями книг. Во время предварительной беседы о театре один из слушателей, уясняя для себя и остальных смысл театра, сказал: "Ну, представление!" "Як же це представление, - возразила другая слушательница, - коли воно правда (какое же это представление, если здесь сама правда)". Это не указание на правдивость изображения, а отражение вышеуказанной особенности восприятия: слушатели считают описанное автором не порождением его фантазии, а безусловно происходившим или даже происходящим в дей-ствительности. При чтении крестьянам пьесы "Воспитанница" один из слушателей, видно, глубоко поглощенный действием, заметил: "Я й забув, що цего не було". "Як же воно не було, коли було" - горячо возразила другая, по мнению Алчевской, "очевидно, беззаветно уверовавшая в происходящее" ("Что читать народу?". Т. 2. С. 513.
      Слушатели постоянно прерывали чтение своими комментариями, объяснениями, обращенными к тем, кто чего-то не понял, иногда уводящими их в сторону от читаемого текста, порою почти вступали в диалог с героями, почти что принимали участие в действии, разыгрывающемся в пьесе. Хотя заранее договаривались о соблюдении тишины, они вовсе не считали свое вмешательство нарушением порядка. Когда в пьесе "Воспитанница" старуха Уланбекова, обращаясь к своей приживалке, произносит: "Не с тобой говорят, что ты вмешиваешься во всякое дело", слушатели добавляют: "И правда, и чего-таки лезет!". При появлении пьяницы Неглигентова, один из слушателей говорит от его имени: "Подивитьця, шо я за стория!". Слушатели шумят: "Вчили, вчили, а ума не вставили!" ("Что читать народу?". Т. 2. С.513). В пьесе "Грех да беда на кого не живет", когда слепой старик Архип, входя в комнату, где происходит ссора между домашними, спрашивает: "Что за шум? Не пожар ли?", из публики раздается голос: "Тут еще хуже пожару".
      Для восприятия текста читателями подобного типа характерны те "сближения с жизнью", на которые хотела обратить особое внимание Алчевская. Эти "сближения" при чтении пьес Островского были особенно частыми и конкретными. Характеры и ситуации, подобные тем, что содержались в пьесах, слушатели наблюдали вокруг, и многие воспринимали читаемое, как отражение собственной жизни и как некую "школу жизни".
      В записях учительниц о чтении Островского в городе ученицами воскресной школы мы не встречаем отголосков эмоционального восприятия пьес Островского.. Конечно, самостоятельное чтение, наедине с книгой, не может рождать столь бурной реакции, как у тех, кто слушает чтение.
      Что касается крестьянских слушателей, то бросается в глаза живость их реакции, в значительной мере определяющаяся, по всей видимости, условиями восприятия - устной речью чтицы. И если содержание речей слушателей так или иначе подвергалось Алчевской если не интерпретации, то некоторой стилизации (хотя бы потому, что вряд ли она могла со стенографической точностью воспроизводить речь крестьян), то все же необыкновен-но эмоциональное восприятие крестьян, достигающее в некоторых местах пьес "Гроза" и "Грех да беда на кого не живет" силы настоящего взрыва чувств, не подлежит никакому сомнению. Крестьяне совершенно не скрывали своих чувств, громко хохотали в смешных местах, плакали, в особенно драматических местах вскакивали с мест, причитали, голосили.
       Попытаемся все же, опираясь и на записи Алчевской о чтении пьес Островского, и на другие материалы о народном чтении (Оболенская С.В. Народное чтение и народный читатель в России конца XIX в. // "Одиссей 1997". М., 1998 См. в этой моей статье библиографию работ отечественных книговедов, рассматривавших проблему с точки зрения библиотечного и книжного дела, грамотности и образования в России), сделать несколько наблюдений отно-сительно отражения в записях Алчевской и других харьковских учительниц ценностных ориентаций крестьян.
      Конечно, этот вывод основан на записях Алчевской, принадлежащей к интеллигенции народнического направления и, может быть, в своей интерпретации высказываний слушателей вольно или невольно опускающей религиозные моменты в их речах. Однако, знакомство с ее записями, касающимися других книг, показывает, что в этом отношении она все-таки была, по-видимому, добросовестна (См. Оболенская С.В. Народное чтение и народный читатель в России конца XIX в. // "Одиссей 1997". М., 1998).
       Самоубийство Катерины, убийство Красновым жены представляется слушателям непоправимой бедой, и они тотчас ищут ее виновников. Но вопрос о том, что это - страшный, непроститель-ный грех перед Господом, слушателями не ставится. Слово "грех" применительно к поступку Катерины употребляется явно как синоним слова "беда". В рассуждении о поступке Краснова "грех" приписывается его жене, которая сама довела его до такого страшного поступка. Рассуждение о том, что он сам будет держать ответ перед Господом, означает, что людям не годится его судить, поскольку он скорее всего все-таки жертва, а не палач. Первые монологи Катерины, в которых она рассказывает о своей девической жизни, наполненные воспоминаниями о молитвах, о посещении церкви выявляют ее глубоко религиозную натуру, но реакция на эти ее монологи обнаруживается только в одной реплике слушателя. Катерина говорит, что во сне летает по воздуху, слушатель рассказывает о молодом парне из их села, который вообразил, что может летать, привязал к плечам гусиные крылья, бросился с горы и расшибся.
      Алчевскую занимал вопрос о том, насколько крестьяне находятся во власти суеверий. Она заметила, что рассказы о колдунах, ведьмах и привидениях вызывают весьма часто недоверчивое отношение. Люди смеются и иронизируют, признавая, что в подобных россказнях много выдуманного. Вместе с тем в глубине души они, по-видимому, верят в существование неких темных сил. Так, при чтении "Грозы" слушатели с тревожной серьезностью восприняли появление безумной барыни, предвещающей Варваре и Катерине адские муки "за красоту", и всем вообще - геенну огненную; впрочем, эта мрачная перспектива не обсуждалась.
      Слушатели не обратили внимания на одну из главных идей Островского - осуждение "самодурства" и сопоставление его с иной системой нравственных ценностей. Смысл формул самодурства: "Я так хочу", "у меня слово - закон", произносимых купцом Тит Титычем в комедии "В чужом пиру похмелье", остается не понятым. Характер Дикого в "Грозе", особенности его поведения выз-вали добродушный смех, а не возмущение. Первое его появление, брань в разговоре с племянником Борисом были встречены смехом. Стали рассказывать анекдоты о каком-то старике - барине, похожем на Дикого. "От-такий якраз наш старик, - говорит кто-то, - лае и лае. Як на его дивитися, не треба и представления". Борис жалуется Кулигину на зависимость от Дикого, сетует, что, согласно завещанию бабушки, получит свою долю наследства толь-ко если будет почтителен с дядей. "Зроду не бачити ему тiх грошей!", замечают слушатели с одобрением. "Хоч який виноватий старий, а все прав!". Борис рассказывает, что его тетка, супруга Дикого, каждое утро всех умоляет: "Батюшки, не рассердите, голубчики, не рассердите!". Один из слушателей спокойно объясняет: "Тiтцi, мабуть, за всiх влиза (тетке, верно, за всех достается)" ("Что читать народу?"Т.2. С. 514).
      Традиционное распределение ролей в семье, взаимоотношения супругов, отношения между старшими и младшими, традиционные критерии семейного благополучия как будто бы не подвергаются сомнению. Но, как пишет Алчевская, "споры на тему о положении мужчины и женщины, об их правах и обязанностях, об отношениях их друг к другу и детям, как мы заметили, весьма часто возникают среди наших слушателей и бывают чрезвычайно горячими и страстными" . При том, что в повседневной жизни самым важным признается успешное разрешение простых жизненных проблем, особенно материальных, смирять свои чувства, подчинять их необходимости считается естественным, но проявляющиеся в экстремальных ситуациях сильные, непобедимые рассудком чувства таких благородных фигур, как Катерина или Краснов, вызывают у крестьянских слушателей понимание и сочувствие.
      Можно предположить, что за двадцать с лишним лет, миновавших после отмены крепостного права несколько изменилось понимание роли женщины в семье, особенностей ее положения, ее прав и обязанностей. Заметим, что при обсуждении "Грозы" только одна из слушательниц утверждала, что страдающая в семье женщина должна терпеливо сносить муки ради семейного благополучия, и никто не осуждал Катерину за измену мужу.
      Одной из бесчисленного количества оппозиций "Я" и "Другой" является проблема "культурных несовпадений", возникающих во времени и пространстве в самых различных видах. Среди них - "несовпадения" внутри одной национальной языковой культуры, связанные с различиями ее участников в социальном статусе, образовательном уровне, принадлежности к различным субкультурам, при том, что ментальный уровень тех, в ком эти несовпадения проявляются, в общем, если не вполне одинаков, то во всяком случае весьма сходен. Материал чтения пьес А.Н. Островского представляет нам пример такого "культурного несовпадения".
      Что можно извлечь из записей Алчевской касательно ее собственного отношения к несовпадениям в понимании образов и ситуаций в пьесах А.Н. Островского? Она воспринимает их весьма драматично как свидетельство существования "бездны", которая разделяет интеллигенцию и "народ", и вся ее деятельность убедительно свидетельствует о горячем стремлении преодолеть эту "бездну". Она понимает. что "будничная серенькая жизнь" простого народа вступает в противоречие с "идеалом, созданным интеллигентным человеком", но различие культурных страт, по-видимому, настолько существенно, что ей трудно преодолеть собственное пренебрежительное непонимание тех, кто находится на другой стороне "бездны". Оно прорывается у Алчевской в некоторых оценках реакции крестьян на ее чтение. "Эти люди" - так говорит она о крестьянах, слушающих чтение "Бедной невесты" - сочувствуют нытью бедной чиновницы... Рутинные рассуждения ограниченной Анны Петровны Незабудкиной находят в них сочувствие и одобрение".
      Тон этих слов Алчевской, представляющийся нам неожиданно высокомерным, свидетельствует о том, что она странным образом не пытается вникнуть в сущность "несовпадений" и почти возмущается тем, что крестьянские слушатели одобряют поиски подходящего жениха для бедной девушки, сочувствуют вдове, комично, с точки зрения просвещенного человека, повторяющей, что трудно "без мужчины в доме".
      Крайне отрицательное теоретическое отношение Алчевской к лубочной литературе и то, что, читая лубочную книжку молодым жителям села и воочию убеждаясь в ее необыкновенном успехе у публики, она не пытается понять, в чем тут дело, проникнуть в природу интереса к этой литературе, говорит о том, что "бездна" оказывалась непреодолимой не только вследствие непросвещенности "простого народа" и имела не только культурный, но и социальный смысл. Повышение уровня грамотности в России, успехи народного образования, а затем и становление коммуникативного общества, конечно, изменяли и изменили ситуацию, но культурная стратификация сохранилась и оказалась едва ли не более жесткой, нежели стратификация социальная.
      
      
      
      
      
  • Комментарии: 10, последний от 18/06/2004.
  • © Copyright Оболенская Светлана Валериановна (obolenskaya@nm.ru)
  • Обновлено: 18/06/2004. 53k. Статистика.
  • Статья: История
    •  Ваша оценка:
    Связаться с программистом сайта.

    Журнал Самиздат
    Литература
    Это
    наша
    кнопка     		"Из песни ... не выкинешь"
    -- игра и эксперимент

    Издательство "Сталкер" ищет авторов популярных жанров
    Новые книги авторов СИ, вышедшие в печать:
    С.Чекмаев "Везуха" В.Романов "Звездный Надзор" В.Зыков "Безымянный раб"В.Проскурин "Пламя Деметры"