Процесс по "Делу 1 марта" Последнее слово подсудимых Подс. Рысаков: Я пользуюсь словом для того, чтобы сказать, что я не принадлежу к террористической фракции так всецело, как указано г. прокурором. Я отрицаю свою принадлежность всецело к террористической фракции, так как партия “Народной воли” не есть террористическая партия. Я отрицаю свое соучастие с этой фракцией на следующих основаниях. Террору, как постоянному средству борьбы, я не сочувствую. Я только здесь услышал и узнал о систематической террористической борьбе, об ее организации, против чего я в настоящую минуту протестую. Я не сочувствую террору, даже исходя из интересов социально-революционной партии, потому что известно, что террор лишает почвы умеренных социалистов. Первоприс.:
Это не имеет отношения к делу. Вы
объясняете значение террора, что
представляется совершенно излишним. Подс. Рысаков: Я иначе не могу объяснить... Следовательно, я не могу воспользоваться предоставленным мне правом... Первоприс.: О себе, о своем убеждении вы можете сказать... Вы говорите, что не принадлежали к этой фракции. Подс. Рысаков: Но это будет голословное заявление. Первоприс.: Впрочем, говорите так, как знаете, я вижу, что вы затрудняетесь, а это ваше последнее слово. Подс. Рысаков: Я могу указать на то, что говорилось в номерах “Народной воли”, что говорилось в последнем, 5-м номере о террористических действиях, о враждебном отношении верховной власти. Этому положению, по моему убеждению, по моему взгляду, я тоже не сочувствую. Я убежден, что явное восстание не может привести к цели... Террористические действия, систематизированный террор я всецело отрицаю. Затем относительно речи прокурора я высказать ничего не могу. Прибавлю только, что мой голос против террора не один—второй голос Гольденберга. Подс. Михайлов: Так как мое развитие недостаточно, то я могу указать на заявление г. прокурора, что он показывает, что я принадлежу к социально-революционной партии... Я сознаюсь, что я принадлежу, но к той партии, которая защищает среду рабочих, а не к той. которая достигает цели переворота, потому что, если я недостаточно развит, я даже не имел об этом никакого понятия. Я это отрицаю. Кроме того, я могу сказать г. прокурору одно: он заявил, что эта идея — заблуждение. Но я не могу разъяснить ее, потому что я не мог^ ее определить по недостатку образования. Подс. Г е л ь ф м а н: В защиту себя я ничего не же лаю говорить. Но я хочу исправить некоторые указание защитника, в которых он высказал как будто бы мои слова. Он действительно рассказал мою прошлую жизнь объяснил, почему я была арестована, сколько лет про сидела. Это верно. Но он сказал, что после ареста я бы ла сослана в Старую Руссу, и только вследствие преследования полиции я должна была оставить Старую Руссу и примкнуть к партии “Народной воли”. Я только рассказала ему о своей прошлой жизни, о прошлом аресте, что действительно я была арестована в 1875 году за то, что на моей квартире были получены письма что у меня, по показанию хозяйки, собирались молодые люди. Вот те улики, которые существовали против меня в 1875 году. Я была арестована, просидела до 1879 года, я была сослана в Старую Руссу. Он меня спрашивал: почему я после тюремного заключения поспешила в Петербург? Я ему говорила, что, когда я была ос вобождена от тюремного заключения и когда меня при везли в Старую Руссу, я несколько времени пробовала жить; после 4-летнего заключения я хотела несколько осмотреться, но никакой возможности не было жить. Через три месяца после освобождения я уехала и приехала в Петербург, но не потому, что полиция преследовала, а потому, что, когда меня освободили, я задалась целью служить тому делу, которому служила. Подсуд. Кибальчич: О своем фактическом отношении к событию 1 марта я говорил раньше. Теперь, пользуясь правом слова, мне предоставленным, я скажу о своем нравственном отношении, о том логическом пути, по которому я пришел к известным выводам. Я в числе других социалистов признаю право каждого на жизнь, свободу, благосостояние и развитие всех нравственных и умственных сил человеческой природы. С этой точки зрения лишение жизни человека, и не с этой только, но и вообще с человеческой точки зрения, является вещью ужасною. Господин прокурор в своей речи, блестящей и красивой, заявил сомнение на мое возражение, высказанное ранее, что для меня лично и для партии вообще желательно прекращение террористической деятельности и направление силы партии исключительно на деятельность другую; он выставил в частности меня и вообще партию лицами, проповедующими террор для террора, выставил лицами, предпочитающими насильственные действия мирным средствам, только потому, что они насильственны. Какая это странная, невероятная любовь к насилию и крови! Мое личное желание и желание других лиц, как мне известно,— мирное решение вопроса. Первопр.: Я приглашаю вас касаться только вашей защиты. Подсуд.
Кибальчич: Господин прокурор говорил,
что весьма важно выяснение
нравственной личности подсудимого. Я
полагаю, что то, что я говорю,
относится к характеристике моей
нравственной и умственной личности,
если я заявлю свое мнение об известных
существующих вопросах, которые теперь
волнуют всю Россию и обращают на себя
внимание. Я внимательно следил за
речью г. прокурора и именно за тем, как
он определяет причину революционного
движения, и вот что я вынес: произошли
реформы, все элементы были
передвинуты, в обществе образовался
негодный осадок, этому осадку нечего
было делать, и, чтобы изобрести дело,
этот осадок изобрел революцию. Вот
отношение г. прокурора к этому вопросу! Подсуд. Перовская: Много, очень много обвинений сыпалось на нас со стороны г. прокурора. Относительно фактической стороны обвинений я не буду ничего говорить—я все их подтвердила на дознании, не относительно обвинения меня и других в безнравственности, жестокости и пренебрежении к общественному мнению, относительно всех этих обвинений я позволяю себе возражать и сошлюсь на то, что тот, кто знает на шу жизнь и условия, при которых нам приходится действовать, не бросит в нас ни обвинения в безнравствен ности, ни обвинения в жестокости. Подсуд. Желябов: Я имею сказать только одно: на дознании я был очень краток, зная, что показа ния, данные на дознании, служат лишь полем прокуратуры, а теперь я сожалею о том, что говорил здесь не суде. Больше ничего... |
Оглавление | Персоналии | Документы | Петербург"НВ" | Библиография |