Г. В. Плеханов.

ОГЮСТЕН ТЬЕРРИ И МАТЕРИАЛИСТИЧЕСКОЕ ПОНИМАНИЕ ИСТОРИИ*1.

Огюстен Тьерри принадлежит к замечательной группе тех известных ученых, которые в эпоху Реставрации возобновили во Франции историчес­кие исследования. В этой группе не было ни учителя, ни учеников. Тем не менее она образует настоящую школу, основные концепции которой весьма полезно рассмотреть.

Шатобриан*2 обозначил эту школу именем школы политической. Это не точно. В самом деле, - философы XVIII века твердо убежденные в том, что положение народа всецело определяется законодательством умели свя­зывать "законодательство" только с преднамеренным действием законода­теля.*3 Это и есть точка зрения политическая par exellence. Отсюда ес­тественно вытекает, что гражданские законы каждого данного народа обя­заны своим происхождением его политической конституции, его правитель­ству. Философы неустанно повторяли это.

Для Гизо истинно как раз противоположное. "Большая часть писате­лей, историков и публицистов, говорит он, старалась об'яснить данное состояние общества, степень или род его цивилизации политическими уч­реждениями того общества. Было бы благоразумнее начинать изучение са­мого общества для того, чтобы узнать и понять его политические учреж­дения. Прежде, чем стать причиной, учреждения являются следствием, об­щество создает их прежде, чем начинает изменяться под их влиянием и вместо того, чтобы о состоянии народа судить по форме его правительст­ва, надо прежде всего исследовать состояние народа, чтобы судить како­во должно быть, каково могло быть его правительство"*4.

В этом Минье совершенно согласен с Гизо. Для него также полити­ческие учреждения являются следствиями прежде чем стать причиной.

Общественное движение определяется господствующими интересами и это движение определяет и форму правительства. Когда правительство пе­рестает соответствовать состоянию народа, оно исчезает. Так феодализм существовал в нуждах людей, еще не существуя фактически; затем он су­ществовал фактически, переставая соответствовать нуждам, отчего прек­ратилось, наконец, его фактическое существование. Освобождение комунн изменило все внутренние и внешние отношения европейских обществ. Оно дало новое направление политической эволюции Европы.

"Демократия, абсолютная монархия и представительная система яви­лись его результатом; демократия там, где коммунны властвовали самос­тоятельно, абсолютные монархии там, где они вступали в союз с короля­ми, которых они не могли обуздать - представительная система там, где вассалы использовали коммуны, чтобы ограничить королевскую власть*5.

Огюстен Тьерри не менее далек от точки зрения философов XVIII ве­ка. "Конституции это одежды общества", говорит он. Старая школа уделя­ла слишком много внимания генеологии королей. Она не оставляла места никакой самодеятельности людских масс. "Если переселяется целый народ и находит себе новое местожительство, то это по словам летописцев и поэтов, некий герой, чтобы прославить свое имя, задумал основать импе­рию; если устанавливаются новые обычаи, - это какой-либо законодатель измышляет и устанавливает их. Если образовывается город, - это ка­кой-то князь дает ему существование; и всегда народ, граждане, являет­ся материалом для планов одного человека"*6. Таким образом изложение каждой эпохи становилось рассказом о рождении, воспитании, о жизни и смерти законодателя. Эта манера писать историю была естественной для монахов средневековья: монахи писатели питали исключительное предпоч­тение к тем людям, которые приносили наиболее даров церквам и монасты­рям. Но этот способ является недостойным для современных историков. То, что нам нужно в настоящее время, это настоящая история страны, ис­тория народа, история граждан. Эта история представила бы нам одновре­менно и примеры управления и тот сочувственный интерес, который мы напрасно ищем в авантюрах маленького числа привилегированных лиц, це­ликом занимающих сцену истории. В наших душах гораздо скорее пробуди­лась бы привязанность к участи массы людей, которые жили и чувствовали как и мы, - чем к судьбе вельмож и князей, о которой одной рассказыва­ют нам и которая одна лишь не дает нам полезных уроков. Движение на­родных масс по пути к свободе и благоденствию нам показалось бы более внушительным, чем шествие завоевателей; - а их несчастья более трога­тельными, чем бедствия лишенных владения королей*7. Таким образом, на­род, вся нация должна быть героем истории. Огюстен Тьерри говорит не иначе, как с глухим гневом об этих самых законодателях (завоевателях), к которым беспрестанно взывала историческая школа XVIII века. Это не все. В массе "граждан" есть привилегированные и обездоленные угнетате­ли и угнетаемые. Жизнь этих последних должна привлекать внимание исто­риков. "Мы их потомки, думаем, что они чего-нибудь стоили и что наибо­лее многочисленная и наиболее забытая часть нации заслуживает того, чтобы воскреснуть в истории. Если дворянство может в прошлом претендо­вать на высокие воинские подвиги и воинскую славу то-есть слава и у простонародья, - слава мастерства и таланта. Простолюдин дрессировал боевого коня дворянина, он скреплял стальные бляхи его брони; те, кто увеселял замковые празднества музыкой и поэзией, были тоже из просто­народья; наконец, язык, на котором мы сейчас говорим, - это язык прос­тонародья; оно создало его в то время, когда во дворах и замковых баш­нях дворянства раздавались грубые гортанные звуки германского наре­чия*8.

Не раз Огюстен Тьерри с гордостью напоминает, что он разночинец, сын третьего сословия. И он им остается во всех отношениях. Он стано­вится на сторону этого сословия; его точка зрения, - точка зрения борьбы простонародья с дворянством, точка зрения классовой борьбы. Мо­жет быть это удивит не одного читателя. Обычно полагают, что социалис­ты марксистской школы первые ввели эту концепцию в историческую науку

- но это ошибочно. Она была введена до Маркса, она господствовала в той исторической французской школе, которую Шатобриан не точно назвал политической школой, и к которой принадлежал Огюстен Тьерри.

Для Гизо вся история Франции есть борьба, война между классами. В продолжение более XIII веков, Франция состояла из двух народов; один народ - победитель, - дворянство; и другой - побежденный - третье сос­ловие. В течение более 13-ти столетий, народ - побежденный боролся, чтобы стряхнуть иго победителей. Борьба происходила во всех формах и всяким оружием: "когда в 1789 году представители всей Франции были созваны в одно собрание, эти два народа поспешили возобновить свои старые распри, наконец пришел день покончить с ними*9. Революция изме­нила взаимоотношение этих двух народов; прежний народ - побежденный стал победителем, он в свою очередь завоевал Францию. Даже Реставрация была принуждена принять этот совершившийся факт. Хартия об'являла, что этот факт имеет своим источником право, и подписывая Хартию, Людовик XVIII сделался главой новых победителей. Но народ, только что побеж­денный, - прежний народ - победитель, - не покорился своему поражению. Он продолжает свою старую 13-ти вековую борьбу. И в дебатах в Парла­менте вопрос ставится как он ставился и прежде, равенство или привиле­гия, средний класс или аристократия. Мир между ними не возможен. При­мирить их - химерический замысел. Привести их к соглашению, - было бы не менее несбыточной мечтой".*10

Здесь нет недостатка ни в ясности, ни в определенности. Но Гизо умел говорить с еще большей ясностью, с еще большей определенностью. Когда по выходе в свет вышеуказанной работы, его политические враги упрекали его в разжигании гражданской войны, он ответил, что, указав на исторический факт существования борьбы классов, он не сказал ничего нового. "Я хотел только, - писал он, - вкратце изложить политическую историю Франции. Борьба классов наполняет, или вернее, делает всю эту историю (sicl). Об этом знали и говорили за много веков до революции. Знали и говорили в 1789 г., знали и говорили три месяца тому назад. Хотя меня теперь обвиняют в том, что я это сказал, я не думаю, чтобы кто нибудь этого не помнил. Факты не уничтожаются по доброй воле и ра­ди временных удобств министерств и партий. Что сказал бы господин де Буленвилье, если бы, возвратясь в нашу среду он услышал отрицание то­го, что третье сословие вело войну против дворянства, что оно боролось с ним постоянно за уничтожение его привилегий и за установление ра­венства с ним? Что сказали бы те многие мужественные буржуа, которые были посланы в Генеральные Штабы для защиты или завоевания прав своего сословия, - если бы они воскресли, чтобы узнать, что дворянство не ве­ло борьбы с третьим сословием, что оно не поднимало тревоги, видя его рост, что оно не противодействовало всегда его усилению в обществе и укреплению его влияния?"

Вся эта борьба "это вовсе не теория, не гипотеза, это сама дейс­твительность во всей ее простоте", и хотя нет ни малейшей заслуги в том, чтобы ее видеть, но оспаривать ее это уже почти смешно*11. Если некоторые сторонники дворянства желали предать ее забвению, так это потому, что они больше не считали свое сословие достаточно сильным, чтобы выдержать открытую борьбу и, видя его слабеющим, они старались обмануть средний класс. И Гизо громит их с бурною силой негодующего трибуна. "Выродившиеся потомки расы, владевшей огромной страной и зас­тавлявшей дрожать великих королей" восклицает он, "что же вы отрекае­тесь от ваших предков и вашей истории! Чувствуя собственный упадок, вы протестуете против вашего прошлого величия. Так как мы требуем от вас быть отныне лишь равными нам, то вы оспариваете факт, что вы были на­шими господами! Я испытал бы стыд, признаюсь в том, если бы мне - бур­жуа - пришлось бы здесь восстанавливать историю Франции и доказывать противникам конституционного равенства, что они слишком скромны в сво­их воспоминаниях"*12.

Будучи художником больше, чем борцом, Огюстен Тьерри никогда не проповедывал классовую борьбу с такой силой и с таким гневом, как это делал Гизо, один из самых замечательных политических борцов французс­кой буржуазии. Но тем не менее он хорошо понимал весь исторический смысл той борьбы, которую среднее сословие вело тогда с дворянством. "Современное дворянство, - писал он в 1820 г. по поводу работы Вардена о Соединенных Штатах Северной Америки, - связывает свои претензии с привилегированными людьми XVI столетия. Последние считали себя проис­ходящими от владельцев людей XIII столетия, которые в свою очередь связывали себя с франками Карла Великого, родословная которых восходи­ла до Сикамбров Хлодвига. Здесь можно оспаривать только естественную преемственность; политическое же происхождение очевидно само собой. Так дадим эту преемственность тем, кто на нее претендует, сами же мы претендуем на преемственность - противоположную; мы - сыновья Третьего Сословия; Третье Сословие вышло из коммун (самоуправляющихся общин); коммуны были убежищами для крепостных. Крепостные были жертвы завоева­ний. Итак, от одного вида к другому через промежуток времени в 15 ве­ков, мы приходим к последней разновидности завоевания, которую надле­жит стереть. Дай Бог, чтобы это завоевание само отреклось от своих последних следов, и чтобы час боя не должен был пробить. Но без этого, формального отречения не будем надеяться ни на свободу, ни на отдых, не будем надеяться ни на что из того, что делает пребывание в Америке столь счастливым и достойным зависти; плоды, которые приносит эта зем­ля, никогда не станут расти на почве, которая бы оставалась пропитан­ной остатками захвата*13.

Так или иначе, мирным ли путем, или при помощи "борьбы" буржуазия должна уничтожить привилегии дворянства, или как говорил Гизо, и до него еще Сиэйса, побежденный народ должен в свою очередь сделаться за­воевателем. Мы могли бы легко найти у Минье и Тьера, страницы, похожие на те, которые мы только что цитировали. Но это бесполезно. Теперь, уже доказано, что когда марксисты говорят о классовой борьбе, они в этом случае следуют только примеру самых выдающихся теориков и истори­ков третьего сословия. Больше того, Гизо нисколько не преувеличивал, говоря, что представители дворянства проповедывали эту борьбу так же, как представители третьего сословия. В "Размышлениях над историей Франции" Огюстена Тьерри, которые предшествуют его "Рассказам из вре­мен Меровингов" читатель найдет довольно подробный анализ исторических систем до 1789 г., дающий ясное представление о том, до какой степени борьба классов, на которые распадалось старое французское общество, влияло на взгляды историков, сторонников того или иного класса. Язык какого-нибудь Булэнвиллье или Монлозье часто также отчетлив и энерги­чен, как язык Гизо или язык агитатора - марксиста нашего времени.

То, что отличает борьбу классов, проповедываемую французскими ис­ториками времен Реставрации от той, которая провозглашается социалис­тами наших дней - это, прежде всего, социальное положение того класса, к которому обращаются теоретики социальной войны. Сколько бы историки времен Реставрации ни говорили о народе, о нации, о массе граждан, о третьем сословии в целом, все же на самом деле то, что они защищали, это были интересы небольшой части нации, интересы буржуазии. Гизо знал это хорошо и говорил об этом без уверток. "Я знаю..., что революция, предоставленная сама себе, свободная от страха, уверенная в торжестве, создаст естественно и неизбежно свою собственную аристократию, которая станет во главе общества, - писал он. - Но эта аристократия будет дру­гого рода и будет совсем иначе образована, чем та, обломки которой мы видим"*14. Значит неправда, как это утверждал тот же Гизо, что борьба третьего сословия против дворянства означала борьбу равенства против привилегии. Дело в сущности говоря, шло о торжестве новых привилегий, привилегий иначе образованных, чем те, с остатками которых боролись Гизо и его друзья. Огюстен Тьерри, вероятно не понимал этого так ясно, как будущий министр Людовика Филиппа. Но и его идеал не превышал тор­жества среднего класса. Вот, например, как он резюмирует историческое дело Великой Французской революции: "вместо старых сословий, неравных по своим правам и социальному положению (Sic!) классов, образовалось общество однородное; стало 25 миллионов душ, составляющих один единс­твенный класс граждан, живущих при одном законе, одном уставе, одном порядке*15. Что же оставалось делать? - Нечего больше, как обеспечить новое общество от нападений сторонников старого режима и защитить за­воевания буржуазии от злопамятства дворянства, побежденного в великой борьбе классов. Правда, даже после 1830 года, когда победа буржуазии стала окончательной, Огюстэн Тьерри, старый учиник и "приемный сын" Сен-Симона, не находится вполне на стороне удовлетворенных, как Гизо, этот злостный враг всякого движения рабочего класса. Автор "Размышле­ний над историей Франции", казалось, не вполне осуждал новые социаль­ные и политические тенденции, которые начинают появляться с первых лет царствования Людовика-Филиппа. Но он далек от того, чтобы понять эти тенденции; он желает социального мира, об'единения классов, он, кото­рый при Реставрации проповедывал войну классов. Ибо, ведь, социальный мир при тогдашних условиях не может и не мог бы быть ни чем иным, как примирением пролетариата с тем ярмом, который налагает на него "новая аристократия"*16.

Впрочем, справедливо будет вспомнить, что при Реставрации и при ЛюдовикеФилиппе, даже теоритики рабочего класса, социалисты и комму­нисты не понимали еще того, что пролетариату еще предстоит вести свою социальную войну и одержать свою политическую победу. За очень немно­гими исключениями они в рабочем вопросе стояли также за более или ме­нее полное об'единение классов, а не за их борьбу. Сен-Симон, которому Огюстэн Тьерри обязан всеми своими историческими идеями, был одним из самых горячих сторонников войны пчел против трутней. Но пчелами, для Сен-Симона были в этой же самой мере фабрикант и банкир, как и рабо­чий. И тоже приходится сказать и о Сен-Симонистах. Анфантэн очень хо­рошо понимал, что земельная рента и прибыль с капитала является про­дуктом не оплаченного труда. "Собственники, - говорит он, - утвердив­шие за собой землю присваивают себе, с помощью арендной платы часть продуктов, созданных руками трудолюбивых людей. Таков же, в самом де­ле, и результат отдачи в наем капиталов, а это означает, что работники платят некоторым людям, чтобы последние могли отдыхать и чтобы они ос­тавили в их распоряжении материалы производства"*17.

Это хорошо сказано. Но чтоже представляет из себя прибыль предп­ринимателя, который пользуется взятым в ссуду капиталом? Не является ли она также продуктом эксплоатации рабочих? Нет, отвечает Анфатэн, предприниматель получает свою прибыль благодаря собственному труду. Прибыль и заработная плата это одно и то же для Анфатэна и в этом именно вопросе он показывает себя совершенно неспособным понять Рикар­до, когда английский экономист говорит: there can be no rise in the value of labour roithout a fall of profits*18. Это превосходно об'яс­няет, почему сен-симонисты не хотели и слышать о классовой борьбе. Они были глубоко убеждены, что хозяева и рабочие составляют единый класс, и что их интересы совершенно солидарны. Сен-симонисты могли бороться только против "класса" военных людей и паразитов"; и даже его они предпочли бы "растрогать" и "переубедить".

Когда философы XVIII века гремели против "привилегий", по сущест­ву они боролись лишь против феодальной собственности. Земельный собс­твенник, в их глазах, был наглый эксплоатор чужого труда, почти бан­дит. Буржуазная же собственность, напротив, являлась им в совсем бла­гоприятном свете. Коммерческая и промышленная прибыль казалась им про­дуктом труда коммерсанта и фабриканта: тайна прибавочной ценности ос­тавалась для них непроницаемой. Буржуазные теоретики XIX века весьма кстати унаследовали эту теоретическую ошибку своих предшественников. Если доход рабочего далеко не так велик, как капиталиста, это лишь по­тому, что рабочий не работает или не работал столько, сколько капита­лист. Отождествляя прибыль предпринимателя с заработной платой рабоче­го, Сен-Симон и сен-симонисты только повторяли ошибку интеллектуальных представителей буржуазии. В теории положение рабочего по отношению к хозяину и следовательно, - положение пролетариата по отношению к бур­жуазии, становится ясным и очищенным от всяких заблуждений только с того времени, когда экономическая наука могла наконец об'яснить проис­хождение и природу прибавочной ценности. Это открытие, сделанное Кар­лом Марксом, положило конец всем ошибкам социалистов в понимании клас­совой борьбы. Социалисты наших дней охотно примут столь дорогой социа­листам-утопистам проект "обратить в свою веру" и "растрогать высшие классы" - но при условии: "обратить" и "тронуть" их после того, как они будут экспроприированы. Всякий, кто знает "человеческую природу", согласится, что тогда они гораздо легче "обратятся", чем теперь:*19

Социалисты наших дней хорошо знают, что раз дело идет о борьбе с арестократией, какого бы сорта она ни была, - здесь не может быть речи ни о мире, ни об отдыхе до тех пор, пока она не побеждена и не обезо­ружена. Буржуа наших дней обвиняют социалистов в разжигании войны там, где нужно успокаивать и примирять. Они утверждают, что буржуазия ни­когда подобным образом недействовала. Мы им ответим, как некогда Гизо ответил дворянству: "Вырождающаяся раса, история налицо, что бы вас пристыдить".

"Контрреволюция всегда прекрасно  понимала,  что  для  достижения своих целей, она своей первой заботой должна была ставить повсе­местный захват власти, чтобы вслед за этим ее организовать и использо­вать в своих интересах. Пусть национальная партия в свою очередь зна­ет, что ей важно не разрушить власть, а ее захватить".

Так писал Гизо в 1830 г. Пока социалисты смешивали экономические интересы пролетариата и буржуазии, они могли иметь лишь ошибочное представление о политическом долге рабочего класса. "Что касается до так называемых политических прав" писал один из сен-симонистов в 1830 году, "то мы не видим, что общего между ними и благосостоянием масс"*20. Социалисты наших дней, которые не заблуждаются более насчет непримиримого антагонизма интересов пролетариата и буржуазии, прекрас­но видят каким образом "права, называемые политическими" связаны с благосостоянием масс. Они понимают, что всякая классовая борьба - есть борьба политическая и они также стараются не уничтожить политическую власть, как это хотели бы "товарищи-анархисты", а захватить ее в свои руки.

Вся история цивилизованного общества состоит из борьбы классов. Французские историки времен Реставрации знали это как нельзя лучше и не забывали до тех пор, пока могильщик буржуазии, - современный проле­тариат, не появился на политической сцене. Но как об'яснили себе эти историки тот исторический процесс, который порождает антагонизм инте­ресов в первоначально-однородном обществе? Читатель уже видел, что они связывали борьбу третьего сословия против дворянства во Франции с за­воеванием галлов франками. Вообще завоевания играют большую роль в их филосовии истории современных народов. Огюстэн Тьерри рассказывает, что однажды, читая некоторые главы из Юма, дабы "подкрепить" свои по­литические взгляды, он был поражен идеей, которая явилась ему, как луч света и он воскликнул, закрывая книгу: "Все это происходит от завоева­ния, в основе всего лежит завоевание". И тотчас же он придумал проект переделать историю революцию в Англии с этой новой точки зрения.*21

Это было в 1817 г.  С этого времени новая идея нашего автора пос­лужила ему основанием для многих других исторических изысканий; но его "Очерк революций в Англии", изданный в 4-м томе "Европейского критика" 1817 г., ясно показывает как всю ценность так и все слабые стороны его точки зрения.

"Всякий тот, чьи предки оказались принадлежащими к армии завоева­ния, покидал свой замок и отправлялся в королевский стан, где принимал командную должность, соответствующую его титулу. Жители городов и пор­тов толпами шли в противоположный лагерь. Можно сказать, что лозунгами этих двух армий были: с одной стороны - праздность и власть, а с дру­гой - труд и свобода, ибо праздные, к какой бы касте они ни принадле­жали, те, кто желал в жизни лишь наслаждений без труда, - вступали в королевскую армию, где они защищали интересы, соответствующие их собс­твенным; в то время как семьи из касты прежних завоевателей, захвачен­ные промышленностью, присоединялись к партии коммун"*22. Вот что, та­ким образом, представляло из себя революционное движение в Англии в 17-м веке. Бурная реакция прежних побежденных против прежних победите­лей. На первый взгляд это кажется весьма правдоподобным. Но, когда пе­речитываешь указанный отрывок, является сомнение. Там были потомки прежних победителей, которые, будучи захвачены промышленностью, присо­единялись к партии "труда и свободы". С другой стороны королевский ла­герь наполнялся всеми теми, кто жалал только "наслаждения без труда". И между ними находились, по словам нашего историка, люди всех "каст". Было же здесь стало-быть расхождение интересов, в котором большую роль сыграло экономическое движенье, вызванное прогрессом "промышленности". Впрочем Огюстэн Тьерри об этом сам говорит: "Война велась и той и дру­гой стороной именно за эти положительные интересы. Остальное было лишь внешностью или поводом. Те, кто отстаивал дело подданных, были в боль­шинстве пресвитериане, т.-е. они не желали никакого подчинения даже в религии. Те, которые поддерживали противоположную партию, были англи­канцы или же паписты, ибо они стремились к власти и взиманию налогов с людей даже в области религиозных культов*23.

Дело, таким образом, совершенно ясно. Борьба велась за экономи­ческие интересы партий и самая власть была по существу лишь орудием, которым эти партии старались завладеть, в целях торжества их интере­сов. Огюстэн Тьерри понимал это так же хорошо, как и Гизо*24 Это не все. Он понимал также, что вторгаясь в Англию, норманы ставили перед собой определенную экономическую цель: они желали "приобресть" gaagni­er, как говорит он, воспроизводя выражение одного старого рассказчика. Он цитирует речь, произнесенную Вильгельмом Завоевателем перед битвой при Гостинсе, которая показывает нам скрытую подоплеку завоевания*25. Зачем же ему было аппелировать к завоеванию там, где оно, будучи дале­ко не в состоянии дать окончательного об'яснения явлениям, в свою оче­редь по своей цели, а особенно по своим результатам, об'ясняется соци­альным положением победителей и побежденных?

Дело в том, что школа, к которой принадлежал Огюстэн Тьерри, име­ла весьма смутные представления об экономической истории человечества.

Так же, как и буржуазные экономисты, они считали капиталистичес­кое общество единственным, соответствующим человеческой природе и воле Провидения. Всякая общественная организация, которая не основывалась на капитализме, им казалась противоестественной и по меньшей мере странной (bizarre)*26. Они были способны прекрасно об'яснить борьбу средневековой буржуазии с феодальным дворянством, это было движение естественное, т. к. оно должно было привести строение общества к типу, продиктованному природой. Но что касается самого феодального строя, то они могли видеть в нем только отклонения исторического движенья от его нормального направления. Наиболее допустимое об'яснение подобного отк­лонения заключалось в насилии завоевателей. Насилие и злоба немного также в "природе человека". Ища в ней основу данной социальной органи­зации, мы не покидаем, таким образом, точки зрения "человеческой при­роды" и одним ударом убиваем двух зайцев; хорошими сторонами челове­ческой природы мы об'ясняем капиталистическую систему и все движение, которое стремится к ее установлению; дурными сторонами этой природы об'ясняем происхождение феодального строя и всякой другой социальной организации, более или менее "странной" в глазах буржуа.

Огюстэн Тьерри совершенно так же, как Гизо и Минье, думает, что он поднялся выше исторических взглядов философов предшествующего века, которые видели в средневековьи только торжество человеческой глупости, тянувшееся и оборвавшееся. Они претендовали на гораздо большую спра­ведливость по отношению к этой эпохе. В самом деле, он различил в ней яснее, чем философы 18-го века, но то, что он видел, было освободи­тельное движение тогдашних горожан, "образование и успехи третьего сословия", а не "природа" фаодального строя, в его целом. Они понимали феодальный строй в его разложении, но не в его происхождении. Что ка­сается до происхождения, то "завоеванье" не переставало быть для него разрешением загадки. Мы указали выше, что Ог. Тьерри обязан был Сен-Симону всеми своими историческими идеями. Сен-Симон придерживался мнения, что и Гизо заимствовал у него свои исторические взгляды. Как бы то ни было, но бесспорно, что тот, кто внимательно прочтет Сен-Си­мона, не найдет в трудах Гизо ничего нового по части философии исто­рии, так и Сен-Симон, который настаивал на превосходстве средневековой социальной организации над социальной организацией древних народов, оценивал эти преимущества только с точки зрения того простора, который она давала развитию современного "промышленного" строя. Феодализм же для него - не что иное, как система, основанная исключительно на праве более сильного, система, в которой господствует дух завоевания*27.

Бесспорно, что смысл исторического бытия феодальных синьеров зак­лючался прежде всего в их военной функции. В этом смысле можно гово­рить о военном характере их собственности. Не нужно, однако, забывать, что такое суждение не больше, как facon de parler. Почему в Европе с сегодняшнего дня военная служба проходит иначе чем в средние века? По­чему она изменила свою "природу"? Потому что экономическая структура европейских обществ не та, какою она была в то время. Способ произ­водства, господствующий в обществе, определяет в последнем счете спо­соб удовлетворения общественных потребностей.

Сколько бы историки той школы, о которой мы здесь говорим, ни повторяли вслед за Минье, что феодализм заключался в потребностях раньше, чем он оказался в действительности, все же они понимали его "природу" так же мало, как и происхождение потребностей общественного человека в зависимости от различных фазисов его эволюции. Их философия истории сводилась к следующему: раньше, чем стать причиной, политичес­кие конституции являются следствием; корень (этих конституций) нахо­дится в социальном состоянии народов. Социальное состояние определяет­ся состоянием собственности, а у современных народов - преимущественно состоянием земельной собственности*28. Наконец, что касается собствен­ности, она об'ясняется природой человека или более или менее сильным искажением этой природы.

Природа человека, которая уже в XVIII ст. играла столь значитель­ную роль в политических и социальных теориях философов и которую О. Конт, мнимый враг метафизики, сделал настоящей сущностью своей будто бы "социологии", не больше, как риторический образ. Неизменна ли чело­веческая природа? В таком случае не она может об'яснить нам изменения, происходящие в общественных отношениях, совокупность каковых изменений образует то, что мы называем историческим процессом. Изменяется ли она в свою очередь? Тогда нужно найти причину этих изменений. В обоих слу­чаях "природа человека" одинаково далека от того, чтобы об'яснить что бы то ни было в историческом движении человечества.

"Отношения собственности" у австралийских племен не похожи на те, которые существуют в настоящее время у народов Западной Европы. Чем это об'ясняется? Тем ли, что австралийцы имеют природу отличающуюся от природы европейцев, или тем, что они противятся голосу природы? Ни тем ни другим. Их отношения собственности являются такими, какими они должны быть при нынешнем состоянии их производительных сил. Они ес­тественны, поскольку они остаются в соответствии с этим состоянием. Они сделаются противоестественными тогда, когда производительные силы австралийских племен достигнут более высокого уровня развития.

Для того, чтобы существовать, человек должен воздействовать на внешнюю природу, он должен производить. Действие человека на внешнюю природу определяется в каждый данный момент его средствами производс­тва, состоянием его производительных сил: чем больше эти силы, тем продуктивнее их действие. Но развитие производительных сил приводит неизбежно к известным переменам в отношениях производителей друг к другу, в процессе производства. Это те изменения, которые на юридичес­ком языке называются изменениями состояния собственности. А так как изменения в состоянии собственности приводят к изменениям во всей об­щественной структуре, то можно сказать, что развитие производительных сил изменяет "природу" общества, и так как, с другой стороны, человек есть продукт окружающей его социальной среды, то очевидно, что разви­тие производительных сил, изменяя "природу" социальной среды, изменяет "природу" человека. Природа человека (таким образом) - не причина, а только следствие. Если бы, с этой точки зрения, которая есть точка зрения философии исторического материализма, захотели разобрать основ­ную историческую концепцию Гизо, Минье и Огюстэна Тьерри, нужно было бы сказать:

Совершенно правильно то, что раньше, чем стать причиной, полити­ческие конституции являются следствием; также правильно то, что для того, чтобы понять политические учреждения, нужно знать различные со­циальные условия и их взаимоотношения, очень правильно и то, что для того, чтобы понять различные социальные условия, нужно знать природу и отношения собственности. Но состояние собственности имеет гораздо большее социальное значение, чем то, которое придавали ему наши исто­рики. Это состояние дает себя чувствовать везде и не только у совре­менных народов; неправильно также утверждать, что характер политичес­ких учреждений определяется главным образом природой земельной собс­твенности; влияние того, что называют движимой собственностью, не ме­нее значительно. Если в средние века крупные земельные собственники составляли господствующий класс в обществе, это вытекало из состояния производительных сил того времени. Наконец, причину исторического раз­вития форм собственности нужно искать не в природе человека, а в раз­витии производительных сил.

Мы приходим, таким образом, к выводу, который для многих читате­лей, предубежденных против материалистического понимания истории, по­кажется довольно неожиданным. Вывод этот сводится к следующему: исто­рический материализм Карла Маркса не осуждает поголовно и без разбора исторические идеи предыдущих школ; он только освобождает эти идеи от пагубного противоречия, благодаря которому эти идеи не могли выйти из заколдованного круга.

Другой вывод, который нам кажется не менее достойным внимания - это то, что если неправильно утверждать, что Маркс был первым загово­рившим о классовой борьбе, то все же вне сомнения, что он первый раск­рыл настоящую причину исторического движения человечества и, тем са­мым, "природу" различных классов, которые один за другим появляются на мировой арене. Будем надеяться, что пролетариат сумеет хорошо восполь­зоваться этим ценным открытием великого мыслителя-социалиста.

Перевод А. Ч. и Е. С.

*1 Статья появляется на русском языке впервые. Была помещена в журнале "Le Devenir Sozial" за ноябрь 1895 г. N 8.

*2 Шатобриан. Исторические Очерки. Предисловие.

*3 См. между тысячами других примеров, "Наблюдения" Мабли над ис­торией греков и римлян, а также труды Гельвеция и Гольбаха". Религия Авраама была повидимому первоначально теизмом измышленным для того, чтобы преобразовать халдейские суеверия; теизм Авраама был извращен Моисеем, который этим воспользовался для создания иудейских суеверий" "Systimedela Nature" "Лондон, вторая часть, стр. 186. (Чтобы реформа в Спарте не оказалась лишь временной, он (Ликург) проник так сказать до дна в сердце граждан, и задушил в нем зародыш любви к богатству". (Полное собрание соч. Мабли Лондон, 1789, 4-й том, стр. 20).

*4 Гизо.  Опыт истории Франции. 10-е изд. Париж. 1860 г., стр. 73 (четвертый очерк), 4-е изд. очерков вышло в 1823 г.

*5 О феодальном строе, об учреждениях Людов. Св. и т. д., Париж 1822 г., стр. 83.

*6 Об освобождении коммун. Это исследование, - первый набросок работы по истории третьего сословия был напечатан в Courrier Francais 13 октября 1820 года.

*7 Первая записка об истории Франции напечатана в Courrier Fran­cais 13 июля 1820 года.

*8 Ibidem.

*9 Гизо. Правительство Франции со времен Реставрации и нынешнее министерство. Париж, 1820 г., стр. 2 - 3.

*10 Ibidem стр. 108.

*11 В приложении к двум первым изданиям цитируемой работы (пре­дисловие третьего издания) стр. 15.

*12 Ibid. Стр. 8.

*13 В "Censeur Europeen" 2-го апреля 1820 года.

*14 "Du Gouvernement de France" Etc, стр. 108.

*15 "Размышления над историей Франции", предшествующие "Рассказам из времен Меровингов", Париж, 1840 г., ст. 143.

*16 "Социальный мир" сделался также желанием Гизо. Если, после 1848 года он высказывался против Республики, то это об'ясняется только тем, что Республика не могла обеспечить этот пресловутый мир. "Само собой очевидно, что демократическая республика, начиная с своих первых действий, близка к тому, чтобы погрузить себя и ввергнуть нас в соци­альный хаос", говорил он в январе 1849 года.

*17 Le Producteur, I Кн. Париж, 1825 г. Considerations sur la ba­isse progressive dn loyer des objets mobiliers et immobiliers, стр. 242 - 243.

*18 "Рикардо, наивно замечает Анфантэн, всегда подразумевает под прибылью - ренту капиталиста. (Анфантэн хочет сказать: ссужающего ка­питал. Г. П.) и говорит, что повышение цены труда уменьшает доход че­ловека, который не работает" Ibid, стр. 545.

*19 "Одни благодаря своему уму, хорошему поведению создают себе капитал и вступают на путь благоденствия и прогресса. Другие, ограни­ченные, или ленивые, или развращенные, остаются в стеснительных и трудных условиях существования, основанного единственно на заработной плате". Гизо "О демократии во Франции", стр. 76.

*20 Le Globe N 183.

*21 "Десять лет исторических изысканий", том VI Полного собрания сочинений Огюстена Тьерри. Предисловие.

*22 Очерки революции Etc.  Полн.  собр. сочин. Огюст. Тьерри, том VI, стр. 66.

*23 Ibid - та же страница.

*24 Гизо. История революции в Англии. В предисловии автор с боль­шей проницательностью об'являет поверхностным и легковесным мнение, согласно которому революция в Англии была скорее политической, в то время как французская стремилась преобразовать и правительство и об­щество. "Направление ее, - говорит он, - было такое же, как и ее про­исхождение". Английская революция берет начало из изменений, происшед­ших в "социальном положении и нравах английского народа". Стр. 11 - 12 I-го тома (издание 1841 г.) и речь об истории революции в Англии. Бер­лин 1850.

*25 "Сражайтесь храбро, воскликнул он, обращаясь к своим друзьям" убивайте всех, ибо если мы победим, мы все разбогатеем; что приобрету я, приобретете и вы; если я возьму землю, - вы будете ее иметь". (Ис­тория завоевания Англии норманами. Париж 1838, том I-й, стр. 352). С другой стороны, те, на кого нападали, говорили между собой: "мы должны сражаться, какова бы ни была для нас опасность, ибо дело не в том, что мы получим нового господина, а совсем в ином. Герцог норманский отдал наши земли своим баронам, своим рыцарям, всем этим людям - и большая часть дала уже ему клятву; они все захотят иметь свою долю; герцог станет нашим королем, и сам будет склонен отдать им наше имущество", и т. д. Ibid, стр. 347.

*26 Странным Огюстен Тьерри называет институт рода и старых бри­танских племен. По Гизо - всегда и везде были и будут существовать рантьери, предприниматели и наемные рабочие. Эти различия вовсе не случайные или специфические явления, присущие той или иной стране; это явления всеобщие, которые естественно воспроизводятся во всяком чело­веческом обществе. И чем ближе присматриваешься, тем более убеждаешься в том, что эти явления с одной стороны находятся в тесной связи и в глубокой гармонии с природой человека, которую нам дано познать, а с другой - с тайными ее судьбы, которую дано нам только предвидеть" (О демократии во Франции, стр. 77 и 78). Не был ли прав Маркс, говоря, что буржуазные экономисты, как, впрочем, и все теоретики этого класса, знают только два вида учреждений искусственных, либо естественных, и что они в этом сходны с теологами, которые устанавливают также два ви­да религий: всякая не их религия, - изобретение людей, в то время как их собственная исходит от Бога? (Нищета философии, стр. 113).

*27 Единственный важный пункт на котором обычно сходятся совре­менные историки всех наций - есть нечто иное, как заблуждение. Они все прозвали века, которые протекли с IX до XII столетия - веками варварс­тва, а на самом деле это были как раз те века, во время которых уста­новились все те детальные учреждения, которые дали европейскому об­ществу решающее политическое превосходство над всеми обществами, ему предшествовавшими. "Memoire sur la qravitation universelle", в "Oeuv­res de Saint-Simon et Enfentin. Средневековье это эпоха, когда война была и должна была быть рассматриваема как первое средство процветания наций" и где поместная собственность... была по происхождению природы своей чисто военной". "Organisateur", собр. соч. т. XX, стр. 81 и 83.

*28 Минье. De la Feodalite, стр. 35 и особенно Гизо "Essais sur l'histoire de France: изучение состояния земель должен, значит, пред­шествовать изучению состояния личностей, чтобы понять политические уч­реждения, нужно быть знакомым с различными социальными условиями и их взаимоотношениями. Чтобы понять эти различные социальные условия, нуж­но знать природу и отношения собственности (стр. 75, 76, I-е изд.). Сравните с Сен-Симоном: "Закон, который образует собственность - самый важный из законов. Это тот закон, который служит основой социального строя".